Участь Эшеров Маккаммон Роберт

16

Ветер свистел и завывал за окнами Гейтхауза, ветки деревьев хлестали луну, а Нора Сент-Клер-Эшер медленно раскрывала Риксу свои секреты.

Был почти час ночи. Рикс читал дневник бабушки с восьми часов. Он отпросился из игровой после того, как Кэт разгромила его в шахматы. Она делала обдуманные точные ходы и не рассказала Риксу, о чем говорила днем с Уоленом. Приходил Бун. Он играл сам с собой в дартс и мутил воду, выспрашивая, куда это Рикс уезжал. Но Рикс успешно отразил все попытки брата вызнать, чем он занимался. После обеда Бун ушел в конюшни. Рикс, чтобы Паддинг не цеплялась к нему, загородил дверь своей комнаты шкафом и креслом.

Сейчас Рикс сидел за своим столом и аккуратно переворачивал хрупкие страницы. У Норы был ясный почерк и простой, без цветистых преувеличений, стиль. Некоторые страницы слишком выцвели, чтобы можно было разобрать написанное, но в воображении Рикса ее жизнь в Эшерленде была подобна изящной акварели. Он сумел увидеть Лоджию так, как ее описывала она: комнаты, коридоры, безукоризненные спальни, наполненные антиквариатом со всего мира, вощеные блестящие полы из дорогих сортов дерева, мириады окон всех форм и размеров. К январю 1920 года Нора окончательно смирилась с присутствием рабочих, которые приступали к работе на заре и трудились до темноты. Лоджия становилась все больше.

Ленивыми весенними деньками она обожала кататься на лодке по озеру, обычно в компании с Норрисом Бодейном, и наблюдать за дикими лебедями, которые гнездились на западном берегу. Во время одной из таких прогулок, в апреле 1920 года, когда Эрик уехал по делам в Вашингтон, она заметила в Лоджии одну любопытную особенность. Рабочие рубили высокие сосны с западной стороны дома, чтобы возвести строительные леса, и там же в стене Лоджии от крыши до фундамента была кривая заштукатуренная трещина шириною по меньшей мере два фута.

Когда она спросила о ней, Норрис со своим заметным западнокаролинским акцентом объяснил ей, что Лоджия под собственной тяжестью медленно погружается в остров. Эта трещина здесь уже много лет, и Эрик, чтобы быть уверенным в том, что она не будет расширяться, уравновешивает Лоджию новыми пристройками. Не беспокойтесь, сказал он, Лоджия еще будет стоять и для пра-пра-правнуков маленького Уолена.

У Норы были собственные комнаты в восточном крыле, и она редко отваживалась выходить из них. Она несколько раз терялась в Лоджии и безнадежно бродила по лабиринту комнат, пока ей не удавалось встретить кого-нибудь из слуг. Иногда проходили дни, а она даже не видела Эрика. Лудлоу был для нее не более чем призраком, которого она слышала по ночам, когда он ходил по коридорам.

Рикс был очарован ею. Он наблюдал, как маленькая девочка становилась женщиной. Затаив дыхание, читал восторженное описание банкета на триста человек. Она кипела от возмущения, когда ругала Эрика за то, что он летал на трофейном германском «Фоккере», привезенном из Англии после Первой мировой войны, мимо окон детской и испугал ребенка. О маленьком Уолене она писала с любовью и нежностью.

Маленький Уолен, мрачно подумал Рикс. О, Нора, если бы ты только могла видеть его сейчас!

Ветер яростно хлестал по деревьям за окном. Рикс приближался к последним страницам дневника. Он стал поверенным Норы, ее последним компаньоном. Он читал, а время сдвигалось, раскалывалось и затягивало его в водоворот людей и событий.

Нора стояла на балконе в длинном белом платье и наблюдала за угрюмым майским небом. Дождевые облака выкатывались из-за гор как товарные поезда, каждый из которых вез более тяжелый груз, чем предыдущий. Небо пронизывали темные нити, а вдали плясали быстрые вспышки молний. Когда капли дождя забарабанили по поверхности озера, Нора вошла в свою спальню и закрыла балконную дверь. Прогремел гром, и стекла в рамах затряслись.

Она вышла из своей комнаты и направилась через коридор в детскую, где Майя Бодейн смотрела за маленьким Уоленом. Ребенок радостно играл в колыбели. Майя, жизнерадостная молодая ирландка с волнистыми золотыми волосами, стояла перед большим окном, наблюдая водяную завесу дождя над озером.

– Как поживает сегодня мой ангел? – весело спросила Нора.

– Отлично, мэм. – Она подошла к колыбели и улыбнулась Уолену. У этой симпатичной женщины со спокойными серыми глазами тоже был сын, которого она назвала Эдвин. – Весел, как жаворонок.

Нора рассеяно посмотрела на своего милого мальчугана. Эрик уже заговаривал о новом ребенке, но Нора упиралась. В постели Эрик был холоден и груб. Она вспомнила совет отца: «Оставайся с ним, Нора. Дай ему время. Если ты упустишь из рук свой шанс, то будешь сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь».

Уолен весело смеялся и пускал пузыри, играя с новой игрушкой.

Когда Нора увидела, что это, ее лицо застыло.

Игрушка представляла собой маленький серебряный пистолет.

Она протянула руку и отобрала у сына пистолет. Уолен немедленно захныкал.

– Что это такое? – решительно спросила она. – Ты ведь знаешь, Майя, что я не люблю оружие!

– Да, мэм, – нервно сказала Майя, – но когда я вошла этим утром, пистолет был уже в его колыбели. Уолен, казалось, был так им увлечен, что я подумала…

– Кто дал ему это?

– Я не знаю. О, мэм, он ужасно расстроен! – Она взяла рыдающего ребенка и принялась его укачивать.

Нора крепко сжимала в руке возмутительную игрушку. Она говорила Эрику, что не хочет, чтобы ее сын связывался с оружием, даже игрушечным, до тех пор, пока ему не представится возможность увидеть, каким разрушительным оно может быть. Она была взбешена тем, что он так открыто пренебрег ее желанием.

– Черт побери, – фыркнула она, и Майя уставилась на нее, разинув рот.

– Я не позволю ему обращаться со мной подобным образом! – Выскочив из детской, Нора быстро пошла по коридору к лестнице, которая должна была привести ее на другой этаж, в личные апартаменты Эрика.

По окнам колотил дождь, с балконов стекали потоки воды. Когда Нора поднималась по ступенькам, ее ослепила вспышка молнии, а гром прогремел так близко, что ей показалось, будто вся Лоджия задрожала как корабль в бурю.

На третьем этаже тусклый свет, проходящий сквозь грязные окна, придавал этой части Лоджии вид омерзительного храма, где поклоняются какому-нибудь языческому богу войны. На стенах висели ружья, пистолеты и карабины, сделанные Эшерами. В широких коридорах стояли артиллерийские орудия. В тени притаились чучела животных: медведей, оленей, львов, тигров. Настоящий зверинец. Когда Нора проходила мимо них, ей казалось, что их стеклянные глаза пристально следят за ней. Она не раз оборачивалась, чтобы убедиться, что за ней никто не идет. Коридор свернул налево, затем направо и привел ее к ряду дверей в каменной стене и к узкой лестнице, ведущей наверх, в кромешную темноту. Далеко наверху, в мансарде, мерно, как сердце, стучали молотки рабочих.

Раскат грома напомнил ей канонаду той ужасной июльской ночи почти год назад.

– Эрик! – закричала Нора, и ее голос покатился по коридору, отражаясь и искажаясь, и, превратившись в шепот, вернулся к ней.

Через несколько минут Нора поняла, что она где-то не там свернула. Все было незнакомым. Снова и еще сильней ударила молния. Дюжина стеклянных сов, стоявших на пьедесталах вдоль коридора, задрожала, а одна из них свалилась на пол и со звуком ружейного выстрела разлетелась на мелкие кусочки.

– Эрик! – снова закричала она, и в ее голосе появились панические нотки. Она продолжала идти вперед и теперь уже искала лестницу вниз. Никого из слуг Нора не видела, а все окна, мимо которых она проходила, были покрыты пленкой воды. Стук молотков все продолжался, замирая и усиливаясь почти в такт с раскатами грома.

Она окончательно заблудилась. Хищники у стен беззвучно рычали на нее, а впереди на ее пути стояло чучело льва. Его зеленые блестящие глаза вызывающе смотрели на нее, как бы приглашая подойти поближе. Она свернула в другой коридор, где вдоль стен висели образцы средневекового оружия и лат. В конце коридора была тяжелая дверь. Она распахнула ее и снова позвала Эрика. Ответа не последовало, но стук молотков стал даже громче.

Перед ней была винтовая металлическая лестница, ведущая к белой двери футах в двадцати над ее головой. Она посмотрела наверх. Эти молотки, казалось, стучали прямо по голове. Осторожно переставляя ноги, она поднялась по лестнице и протянула руку, чтобы открыть дверь.

Но тут она остановилась. Дверь была обита толстой белой резиной, а ее медная ручка потускнела от частых прикосновений. Когда Нора прикоснулась к ней, по ее руке прошла холодная дрожь. Но дверь была заперта. Она собралась было постучать и попытаться под какофонию грома и стука молотков позвать на помощь, но тут щелкнул замок.

Дверь медленно начала открываться. Нора отступила назад. Из раскрывающейся двери сочился болезненно-сладковатый запах разложения. Внутри была кромешная тьма.

– Что такое? – прошептал тихий грубый голос.

– О, – сказала Нора. – Вы испугали меня. – Внутри она абсолютно ничего не видела. О, этот стук! Почему он никак не прекратится!

– Пожалуйста, – умоляюще сказал голос, – говорите как можно тише.

– Я… не хотела вас беспокоить. – Неожиданно до нее дошло. – Это… мистер Эшер?

Тишина. Затем:

– Вы опять заблудились?

Она кивнула.

– Я пыталась найти Эрика.

– Эрик, – тихо повторил Лудлоу Эшер. – Дорогой Эрик. – Дверь открылась пошире, и за ее край ухватилась рука. Пальцы были иссохшие, а ногти длинные и поломанные. Прошло больше двух месяцев с тех пор, как Нора последний раз видела Лудлоу, и она полагала, что он по-прежнему живет в стеклянном куполе. Этой комнаты она никогда раньше не видела. – Я люблю гостей, – сказал он. – Не желаете зайти? – Нора колебалась, и он спросил:

– Вы ведь не боитесь?

– Нет, – соврала она.

– Хорошо. Вы храбрая. Я всегда любил вас за это. Входите, и мы поговорим… только я и вы. Ладно?

Нора медлила. Сбежать сейчас выглядело бы глупо. Да и что ей бояться Лудлоу Эшера? Он старик. По крайней мере он может сказать, как выбраться из этого жуткого места. Она вошла в комнату, и Лудлоу, очертания которого во мраке были практически неразличимы, закрыл за ней дверь. Когда щелкнул замок, у Норы аж захватило дух.

– Не бойтесь, – прошептал он. – Дайте руку, я провожу вас к креслу. – Он взял ее за руку, и Нора подавила желание вырваться. Кожа Лудлоу была холодной и скользкой. Он провел ее в другой конец комнаты. – Теперь можете сесть. Хотите стаканчик шерри?

Нора нашла кресло и села в него.

– Нет, спасибо. Я… смогу остаться лишь на несколько минут.

– А, ну что ж. Вы не будете возражать, если я выпью? – Он откупорил бутылку и налил.

– Как вы можете здесь видеть? Здесь же ужасно темно!

– Темно? Ничего подобного. То есть, не для меня. – Он тяжело вздохнул. – Для меня свет просачивается сквозь швы в этих стенах. Он сочится из каждой поры вашего тела, Нора. Ваши глаза ослепительно сверкают. А обручальное кольцо на вашем пальце раскалено, как метеор. Я мог бы греться его теплом. Прислушайтесь к стуку молотков, Нора. Прекрасная музыка, не так ли? – Это было сказано с едким сарказмом.

Она прислушалась. В этой комнате стук молотков был совсем не слышен, зато был слышен другой шум. Он напоминал тихий приглушенный стук сердец. Некоторые стучали громче прочих, другие – резче. Шум, казалось, исходил отовсюду, даже от самих стен. Она слышала щелканье механизмов и слабый звон цепей.

– Мои часы, – сказал Лудлоу, как будто прочитав ее мысли. – В этой комнате находится шестьдесят пять напольных часов. Вначале их было более сотни, но увы, они ломаются. Прислушайтесь, и вы услышите, как качаются маятники. Звук уходящего времени успокаивает меня, Нора. По крайней мере, он помогает маскировать шум пил и молотков. О, вы только послушайте этих рабочих в мансарде! И эту бурю тоже! – Его дыхание внезапно сбилось. Когда он заговорил опять, в его голосе чувствовалось напряжение. – Вот сейчас молния ударила очень близко к дому, и гром был сильнее.

Нора не слышала ничего, кроме тиканья часов. Комната была без окон, а стены, похоже, были толщиною в несколько футов. Но в какой части дома находится эта комната, точно сказать она не могла.

– Вы, конечно, знаете, что я умираю, – ровно сказал Лудлоу.

– Умираете? От чего?

– Это… особенная болезнь. Я думал, Эрик уже рассказал вам. Он расскажет. Я не хочу портить ему удовольствие.

– Я не понимаю. Если вы больны, то почему вы здесь один, в темноте?

– Это, моя дорогая, как раз потому что я… – Он умолк. – Гром, – с усилием прошептал он. – Боже мой, вы слышали?

– Нет. Абсолютно ничего.

Он молчал, и у Норы создалось впечатление, будто он чего-то ожидает. Не дождавшись, он с шипением выдохнул воздух сквозь зубы.

– Я ненавижу грозы и ненавижу эту проклятую долбежку. Она не смолкает день и ночь. Эрик разрушает комнаты и вновь их отстраивает. Он сооружает коридоры, упирающиеся в каменные стены. Строит лестницы, которые никуда не ведут. Все это из-за меня, разумеется. О, Эрик хитер! Он пытается убить меня, понимаете?

– Пытается вас убить? Как?

– Шумом, моя дорогая, – сказал Лудлоу. – Бесконечным, действующим на нервы демоническим шумом. Стуком молотков и визгом пил, не смолкающим никогда. Даже это нелепое представление в День Независимости было устроено для меня. Звуки той канонады чуть не довели меня до самоубийства.

– Вы ошибаетесь. Эрик пытается уравновесить Лоджию. С западной стороны есть трещина…

Лудлоу перебил ее невеселым смехом.

– Уравновесить Лоджию? Вот это здорово! Возможно, он сказал так рабочим, но это ложь.

– Лоджия погружается в землю. Я сама видела трещину.

– О, трещина есть, совершенно верно. Я тоже ее видел. Но Лоджия никуда не опускается, моя дорогая. Лоджию повредило землетрясение… когда же это было? В 1892 году. Или в 1893. Точно не помню. Мы находимся в местах, чувствительных к подземным толчкам.

Нора подумала о стеклянных совах, дрожавших на своих пьедесталах, одна из которых упала на пол и разбилась.

– Эрик пытается меня убить, – прошептал Лудлоу, – потому что он хочет это.

Что-то коснулось ее плеча и она испугалась. Она быстро протянула руку и ощутила скользкую и гладкую поверхность черной трости, которую всегда сжимал в руке Лудлоу.

– Внутри у него из-за этого все горит, Нора. Знаете, почему? Это власть. Над поместьем, над фабриками, над всем. Даже над будущим. У меня нет выбора, кроме как передать это Эрику, хотя я и боюсь последствий. – Он убрал трость с ее плеча. – Вы видите, Эрик хочет ускорить мою смерть, и он может… – Она почувствовала, как он внезапно напрягся. – Гром! О, Боже, гром! – проскрежетал он.

На этот раз Нора тоже его услышала. Это был слабый далекий раскат, заглушенный каменными стенами. Она знала, что за стенами Лоджии яростно бушевала гроза.

– Подождите, – едва слышно произнес Лудлоу. – Не двигайтесь, подождите.

– В чем дело?

– Тише! – прошипел он.

Повисла тишина. Затем Нора услышала, как бутылки шерри стукнулись друг о друга. Через несколько секунд она почувствовала, что ее стул вибрирует. Вибрация прошла вверх по ее телу до самой макушки. Деревянный пол заскрипел и застонал. Часы, стоявшие повсюду в этой странной комнате, нестройно звякнули. Затем, так же внезапно, вибрация прекратилась.

– Этот дурак пытается притягивать молнии шпилями на крыше, – хрипло сказал Лудлоу. – Вы почувствовали? Дрожь? Теперь она кончилась, но я полагаю, множество кухонной посуды и несколько окон разбиты. Вот придурок! Он не понимает, что играет с огнем!

Он безумен, подумала Нора. Речи Лудлоу напоминали бред сумасшедшего.

– В вашей руке пистолет. Зачем он вам? Я думал, что вы ненавидите оружие.

– Кто-то положил его в колыбель Уолена. – Нора снова рассердилась. – Эрик знает, что я думаю насчет того, чтобы показывать оружие моему сыну, и я не собираюсь с этим мириться.

– Мне жаль вашего сына, – сказал Лудлоу. – Я знаю, что Эрик хочет нового ребенка. Он хочет плодить детей как чистокровных лошадей. Сопротивляйтесь ему, Нора. Ради вашего собственного благополучия, сопротивляйтесь.

– Почему?

– Почему? Почему? Почему? – грубо передразнил он. – Потому что я вам говорю! Слушайте меня хорошенько. Если у вас будет двое детей, один из них умрет. Если трое, погибнут двое. В конце концов лишь один избежит расправы. – От этого слова Нора вздрогнула. – И этот один, – прошептал Лудлоу, – унаследует ворота в ад. Избавьте себя от горя, Нора. Откажитесь носить нового ребенка.

– Вы… Вы не в своем уме! – запротестовала Нора. Темнота сжималась вокруг нее, поглощала ее, душила. Она чувствовала запах гниения, исходящий от Лудлоу, похожий на запах сырой зеленой плесени.

– Уезжайте из Эшерленда, – сказал он. – Не спрашивайте почему. Уезжайте сегодня. Сию минуту. Забудьте Уолена. Вы ничего не сможете для него сделать. Вы не заслуживаете, чтобы вас затянуло в ад.

Нора встала с кресла, ее лицо пылало от гнева. Она ударилась бедром о стол, отступила и задела еще что-то из мебели.

– Бегите, Нора. Бегите без оглядки… О, этот стук!

Ей стало ясно, что Эрик держит отца в этой комнате потому, что тот сошел с ума. Она на ощупь пошла к двери, наткнулась на стол и задела его ногой. Бутылки упали. Добравшись до двери, она принялась нашаривать замок, но никак не могла его найти. Ей показалось, что он подходит к ней сзади, и она закричала в темноту:

– Не подходите ко мне! Не прикасайтесь, черт вас подери!

Но Лудлоу оставался на другом конце комнаты. Он тихо, с болью вздохнул.

– Я не хотел вам говорить, – сказал он, и его голос стал почти нежным, – но я скажу. Это может спасти ваш разум и, возможно, душу. Видит Бог, мне нужно сделать хоть одно хорошее дело.

– Выпустите меня отсюда! – Нора все шарила в поисках замка.

– Эрик вас не любит, – сказал старик. – И никогда не любил. Ему нужна жена, чтобы плодить детей, будущих Эшеров. Вы прибыли сюда, в соответствии с соглашением, не одна, Нора, а с некоторым дополнением. Эрик всегда увлекался скачками. У конюшен вашего отца отличная репутация. Эрик и ваш отец заключили контракт, Нора. Он купил вас, Нора, вместе с четверкой лошадей, которые нужны ему для выведения победителя в дерби Кентукки. Ваш отец получил три миллиона долларов в день свадьбы и получит сверх этого по миллиону за каждого ребенка, которого вы родите Эрику.

Рука Норы замерла на замке.

– Нет, – сказала она. Она вспомнила слова отца: «Останься с ним, не упускай свой шанс». Даже когда он узнал, что она несчастлива, он изо всех сил понуждал ее оставаться с Эриком Эшером. – Зачем?

– Я подписал чек и направил его в конюшни Сент-Клер, – раздался голос из темноты. – Вы для Эрика просто мясо. Тело для размножения. Когда вы перестанете быть ему полезной, он отошлет вас пастись в одиночестве. Верьте мне, Нора. Умоляю вас, бегите из Эшерленда!

– Это мой дом, – храбро сказала она, хотя слезы застилали ее глаза. – Я жена Эрика Эшера.

– Вы его кобыла, – ответил Лудлоу. – И не верьте ни на секунду, что хоть один дюйм Эшерленда будет когда-либо принадлежать вам.

Она отперла дверь и рывком раскрыла ее настежь. Сумрачный свет ослепил ее. Она обернулась, чтобы посмотреть на Лудлоу Эшера.

Он был истощен до крайности и походил на скелет, одетый в черный костюм в полоску и серый широкий галстук. Его желтовато-белое лицо было все покрыто чем-то вроде струпьев. Жидкие седые волосы падали на плечи, но на макушке была лысина. В правом кулаке была зажата трость Эшеров. Пристально глядя на хозяина Эшерленда, Нора испытывала странное чувство жалости, несмотря на то, что увиденное потрясло ее. Его глубоко посаженные глаза были направлены на Нору, и в них, как в жерле доменной печи, горело красное пламя.

– Ради Бога, – сказал он, и в его горле булькнула мокрота, – бегите из Эшерленда!

Нора уронила игрушечный пистолетик и побежала. Она чуть не свалилась с коварных ступенек, затем побежала по коридорам и спустилась по первой попавшейся лестнице. Примерно через двадцать минут она наткнулась на пару сплетничающих горничных.

Этим вечером за ужином Нора сидела за длинным столом и наблюдала, как Эрик поглощал тушеную говядину. На его пиджак и рубашку летели брызги. Он позвонил и потребовал следующее блюдо и бутылку каберне.

За десертом – ежевика в сахаре – Эрик прервал пиршество, чтобы сказать ей, что его новый жеребец, с которым он сейчас работает, прекрасный гнедой по имени Король Юга, уже показывает скорость и уверенность победителя дерби Кентукки. Король Юга, напомнил он, был произведен от Рыжего Донована, одного из жеребцов, подаренных ее отцом на свадьбу. Эрик слизнул соус, прилипший к его усам, налил себе вина и провозгласил, что кубок дерби 1922 года будет стоять в конюшне Эшеров.

К Норе подошел слуга с серебряным подносом. Предмет, лежащий на нем, был покрыт белым шелковым платком. Он поставил поднос перед ней и удалился без объяснений.

– Что там? – спросил Эрик. – Что тебе принес Фостер?

Нора приподняла уголок платка. На подносе лежал игрушечный пистолет, который она обронила в комнате Лудлоу. Под ним лежал свернутый листок бумаги. Она отодвинула пистолет в сторону, взяла листок и развернула его.

Это был погашенный банковский перевод на три миллиона долларов, датированный вторым марта 1917 года. Под ним стояла угловатая подпись Лудлоу Эшера. Получателем были конюшни Сент-Клер.

– Что там, черт возьми? Не смей таить от меня секреты!

Зажав чек в кулаке, Нора взяла игрушечный пистолетик и пустила его изо всех сил по длинному столу. Он, вертясь и сверкая в свете великолепных канделябров, заскользил к Эрику и, пройдя футов тридцать, стукнулся о его тарелку.

– Как это понимать? – сказала Нора. – Ах ты, ублюдок!

Эрик рассмеялся. Он смеялся и смеялся. Отсмеявшись, он поднял бокал и сказал:

– За нашего второго ребенка.

На этом тетрадь заканчивалась, и Рикс ее закрыл. В библиотеке должно быть продолжение, подумал он. Где-нибудь в тех картонных ящиках обязательно должно быть продолжение. В этой истории осталось несколько вопросов без ответа. Что сказала Нора после того, как поняла, что Лудлоу говорил ей правду? Как ей удалось противиться желанию Эрика иметь новых детей? И, самое главное, что означало странное предупреждение Лудлоу? Во всяком случае, размышлял Рикс, Нора была права в отношении безумия Лудлоу. Было ясно, что жизнь в Тихой Комнате Лоджии свела его с ума и что боязнь грома была просто следствием обострения его чувств. Но что означали все эти разговоры о землетрясениях и трещине на западном фасаде Лоджии? Рикс решил, что нужно завтра пойти туда и самому все проверить.

Он взял дневник и тихо вышел в коридор. Посмотрев по сторонам, как если бы переходил через рельсы и ожидал, что вот-вот выскочит ревущий дизель, Рикс спустился вниз, прошел через игровую и курительную и отпер дверь в библиотеку.

Рикс положил дневник обратно в один из ящиков и начал рыться в поисках нового материала. Он взял маленькую книжку в кожаном переплете, и она рассыпалась у него в руках.

– Черт побери! – пробормотал он. Он нагнулся, чтобы собрать страницы и засунуть их обратно в переплет.

– Ну, ну, – раздался голос у него за спиной. – Неужто я нашел вора?

17

Нью Тарп сидел один в передней своего дома. Огонь почти догорел, но порывы ветра, которые гудели в дымоходе, оживляли угольки. В керосиновой лампе, стоявшей на каминной полке рядом с фотографией отца, горел ровный огонек.

На дом с бешеной силой обрушивался ветер и, попадая в щели стен, издавал жуткий гудящий звук. Он бы не удивился, если бы тонкая старенькая крыша внезапно сорвалась и, кружась, улетела ввысь. Свист ветра был слишком уж похож на дудку Натана. Из-за поворота слышался хриплый лай Берди, большой рыжей гончей Клайтонов.

Нью не мог спать. Порезы все еще беспокоили его, хотя они прекрасно заживали под бинтами. Долгое время он беспокойно крутился на своей койке, но сон не шел к нему. Перед ним стояло лицо городской женщины, а то, что она сказала ему в кафе «Широкий лист», преследовало его. Перед его глазами все время стоял тот стенд на стене, а когда он представил на нем фотографию Натана, то почувствовал, как его желудок сжимает сильная рука.

Он уставился на лампу на каминной полке и понял, что никогда больше не увидит своего брата. Натана забрал Страшила. Когда Страшила наносит удар, жертва никогда не возвращается домой. Но почему это происходит таким образом, спрашивал он себя. Кто такой Страшила и почему его никто не видел? Никто, дошло до Нью, кроме него самого. Он был главой семьи. Мог ли он что-нибудь сделать, чтобы как-нибудь помешать Страшиле утащить брата? Он чувствовал себя таким беспомощным, таким слабым! Его руки сжались в кулаки, а сквозь мозг, казалось, прошел разряд стыдливого гнева.

Керосиновая лампа задрожала, издавая дребезжащий звук.

Нью прищурился. Шевельнулась лампа или нет? Волшебный нож был спрятан под матрасом в его комнате. Когда он воткнулся в потолок над головой матери, она застыла, словно статуя, а ее лицо стало совершенно белым. Она тихо и коротко вздохнула, и Нью видел, как в ее глазах блеснул страх. Затем она ушла к себе, закрылась, и Нью слышал, как она там плачет. Несколько часов после этого она с ним не разговаривала. Затем она вернулась на кухню к пирогам, напекла их столько, сколько никогда не пекла, и все это время слишком уж весело болтала о том, как мужчины в конце концов найдут Натана, он вернется домой и все будет как раньше и даже лучше, потому что Нью и Натан получили полезный урок, что надо возвращаться домой вовремя.

Либо он сошел с ума, решил мальчик, либо керосиновая лампа шевельнулась.

Но если это он заставил ее двигаться… тогда волшебство в ноже или в нем?

Он отогнал прочь все мысли о матери, Страшиле и брате. Завывание ветра превратилось в шепот. Двигайся, скомандовал он. Ничего не произошло. Я сделал это неправильно, подумал он, не достаточно сильно сосредоточился. Я не владею волшебством! Это все нож, в конце концов! Но он представил, как лампа поднимается над каминной полкой, поднимается все выше и выше, пока почти не достает до крыши. Он сжал руками подлокотники кресла и подумал: «Поднимайся!»

Кресло под ним запрыгало, словно брыкающаяся дикая лошадь.

Он вскрикнул от изумления, но рук не разжал. Кресло, балансируя на одной ножке, яростно закрутилось и с грохотом упало на пол. Когда Нью выкарабкался из-под кресла, то обнаружил, что освещение в комнате изменилось.

Лампа.

Лампа поднялась с каминной полки примерно на три фута и парила под самой крышей.

– Боже, – тихо вымолвил Нью.

Но затем лампа начала падать, грозя разбиться о каминную полку. Он представил горящий керосин, дом в огне и сказал: – Нет! – Лампа заколебалась, замедлила падение и очень мягко опустилась обратно на каминную полку.

Я схожу с ума, подумал мальчик. Или уже сошел. Либо это, либо я заколдован. Одно другого лучше.

Скрипнули половицы. Нью обернулся и обнаружил, что в комнате стоит его мать. Одна ее руку была поднята к горлу. Она выглядела так, будто малейшее дуновение ветерка могло повалить ее, как столп из пепла.

– Это не нож, – только и смог он сказать. – Это я, мама.

– Да, – сказала она напряженным шепотом.

– Я заставил лампу двигаться, мама. Точно так же, как я заставлял нож. Что со мной происходит? Как вышло, что я могу это делать? – Его пронзило холодное лезвие паники. Заколдован, думал он. Как? Почему?

– Я не знаю, – сказала Майра. Затем она медленно отняла руку от горла и стояла, уставившись на опрокинутое кресло. С видимым усилием она зашаркала вперед и подняла кресло, поглаживая дерево руками, как будто ожидала нащупать что-нибудь живое.

– Мама, я заколдован. Это, должно быть, случилось, когда я упал в ту яму. Что бы это ни было, но это началось именно тогда.

Она покачала головой.

– Нет, Нью. Это началось не тогда. И если ты заколдован, то… значит, заколдован был и твой папа.

– Мама?

– Твой папа, – повторила она. Ее лицо было бледным, а взгляд бесцельно скользил по комнате. В трубе выл ветер, раздувая красные фонарики углей. – Я не знаю почему, я не знаю как, но я знаю, что твой папа был странным человеком. Он был хороший человек, Нью, богобоязненный человек, но все же в нем была странность. – Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. – У него был сильный характер. Подчас на него находило. Однажды он рассердился на меня за что-то… я забыла, за что… что-то глупое, и мебель в доме начала прыгать, как кузнечики. Я видела, как он разбивал окна, даже не дотрагиваясь до них. Один раз ночью я проснулась и обнаружила, что твой папа стоит снаружи на дожде. Фары грузовика то зажигались, то гасли. Нью, – она моргнула, и ее рот искривился, – я клянусь тебе, что видела, как передняя часть грузовика поднялась над землей, точно у встающей на дыбы лошади. Затем грузовик опустился на место, очень медленно и аккуратно. У меня волосы вставали дыбом, когда я думала, какими способностями обладает твой папа, если он умеет делать такие вещи. Он почти не говорил об этом, потому что, казалось, он сам этого не понимал, но он говорил, что проделывал такое еще в школе, где он воспитывался, например, заставлял столы прыгать или однажды кинул какого-то задиру на ограду, лишь сильно об этом подумав. Он говорил, что не знает почему он это может, но такие вещи не составляют для него труда, и он это делает с одиннадцати или двенадцати лет. Конечно, он никому не рассказывал об этом, боясь пересудов.

– А что бы сказали люди, – спросил Нью, – если бы узнали обо мне, мама? Что я проклят? Заколдован? Почему это случилось со мной так внезапно? Пару дней назад, до того как я упал в эту яму, я был таким же, как все. – Он покачал головой, сконфуженный и растерянный. – Теперь… Я не знаю, что со мной, мама! Или почему я могу, например, двигать лампу, не прикасаясь к ней!

– Этого я не могу сказать. Твой папа всегда старался сдерживать себя. Он говорил, что лишь однажды выложился вовсю, когда наткнулся на какую-то ржавую болванку, которую физическими усилиями поднять не мог. – Она кивнула в сторону лампы. – Я видела, что ты делал. Я видела этим утром нож, и я поняла: все, что было в твоем папе, есть и в тебе. Может, в Натане этого не было, а может, и было, кто теперь скажет? Я плакала, Нью, потому что это очень сильно меня напугало. Это напомнило мне, что мог делать твой папа. Он был хороший человек, но… мне кажется, что-то в нем было не таким уж и хорошим.

Нью нахмурился.

– Почему?

Мать подошла к окну и выглянула на улицу. За поворотом, в доме Клайтонов, все лаяла Берди. Спустя мгновение Майра ответила.

– Он всегда был тревожным, Нью. Я не знаю, почему. Он тоже не знал. Мысленное передвижение предметов – это еще не все. – Она остановилась и выдохнула сквозь зубы. – Он никогда хорошо не спал, – тихо сказала она. – Он вставал посреди ночи и часами сидел в этой комнате, точно так же, как сидел ты, когда я заглянула. Когда Бобби закрывал глаза, то видел страшные вещи. Он видел огонь, разрушения и смерть. Это было так ужасно, что он не мог мне об этом рассказывать… а я не могла слушать. Он видел, как раскалывается земля, туда валятся дома, люди в огне. Это было похоже на конец света, говорил он. Конец света происходил прямо перед его глазами.

Она обернулась к сыну, и Нью поразился тому, какой слабой она выглядела. Он видел по ее темному взгляду, что у нее еще есть, что сказать.

– Ему чудилась Лоджия, Нью. Он видел ее, всю залитую огнями, как будто внутри идет прием, праздник или что-то в этом роде. И в своих фантазиях он был одет в костюм и знал, что живет внутри Лоджии и у него есть все, что он только мог желать. Все, что он хотел, у него было. Он говорил, что чувствует, как день и ночь Лоджия его затягивает. А голос в его голове, Нью, самый прекрасный голос на свете, призывал его спуститься в Эшерленд. Он говорил, что больше всего на свете хочет войти в тот дом, но он знал, что если он это сделает, то назад никогда не вернется. По крайней мере, таким же, каким был перед тем, как войти.

Нью замер. Он чувствовал, что Лоджия затягивает и его. Именно поэтому он останавливался при любой возможности на Языке Дьявола, чтобы помечтать о жизни в Эшерленде. Он думал, что это были лишь дурацкие грезы, но теперь он не был в этом так уверен.

– Эшерленд – проклятое место, – сказала Майра. – А Лоджия – его злобная душа. Один лишь Бог знает, что происходит там внутри из года в год. Я расскажу тебе об этом, Нью. Бобби подчинился тому, что его звало, и спустился в Эшерленд. Он долго стоял на берегу озера и смотрел на Лоджию. Когда он вернулся домой, его лицо было смертельно бледным. Он сказал мне, что если когда-нибудь он захочет покинуть этот дом после захода солнца, то надо держать его на мушке ружья, пока он снова не обретет контроль над собой. Он был храбрый человек, Нью, но там, внизу, в этой Лоджии, было что-то такое, что требовало его к себе и чего он боялся так сильно, что на ночь привязывал себя веревками к кровати. Он очень старался не показывать вам, как он встревожен. Что бы там внизу ни было, оно продолжало затягивать его и искушать. – Она дрожащей рукой убрала с лица волосы и уставилась на догорающие угольки. – Он говорил… что делал все, чтобы не слушать, чего Лоджия хотела от него.

В горле у Нью пересохло, и он сглотнул.

– Что, мама? Что это было?

– Убить нас, – ответила она. – Всех до единого. Поджечь дом, а затем найти старика.

– Старика? Ты имеешь в виду Короля Горы?

– Да. Его. Найти Короля Горы и… не просто убить его, Нью, а разорвать его на куски, положить эти куски в рюкзак и принести их в Лоджию. Это позволило бы ему туда войти.

– Король Горы? Он ведь всего лишь сумасшедший старик… разве нет?

Майра кивнула.

– Бобби собирался подняться наверх, в руины, чтобы найти старика, но не успел – у него в руках взорвалась та шина. Он хотел поговорить с ним, может, старик что-то знает о Лоджии. Но ему не представилась такая возможность. Я… никогда не говорила этого даже про себя. И больше никогда не скажу. Но я думаю… Лоджия каким-то образом причастна к смерти твоего отца. Она убила его до того, как он сумел добраться до старика.

– Нет, – сказал Нью, – это был всего лишь несчастный случай. Лоджия… не живая. Она ведь сделана из камня.

– Ты должен обещать мне, – умоляюще сказала мать, – что никогда не спустишься в Эшерленд. И никому не будешь показывать, что ты можешь мысленно двигать предметы. И самое главное, не говорить ни с кем о Страшиле, в особенности с проклятыми чужаками!

У него не было намерений идти в Эшерленд, и он был слишком ошеломлен своей новообретенной способностью, чтобы даже помыслить кому-то о ней рассказывать. Но последний пункт ему трудно было принять. Он чувствовал, что эта женщина, Дунстан, искренне хочет разузнать побольше о Страшиле, и может быть, рассказав ей о том, что он видел, он мог хоть немного помочь Натану или искупить свою вину за то, что не смог освободить Натана из рук того создания. Он был главой семьи. Не должен ли он принять решение самостоятельно?

– Обещай мне, – сказала Майра.

От него потребовалось усилие, чтобы кивнуть.

Она, казалось, вздохнула с облегчением.

– Теперь тебе надо идти в постель. Отдыхай. Твои раны тебя еще беспокоят?

– Немного. Они чешутся.

Она тихо вздохнула. – Использовать то снадобье, которым я лечу тебя, меня научил твой папа. Говорил, оно может снять практически любую боль. – Стекло за ее спиной задрожало от ветра, и она опять стала вглядываться в темноту. Лай Берди сменился редким глухим тявканьем. – Что-то нынче ночью собака разлаялась, а? Я полагаю, ее напугал ветер. Твой папа много знал о погоде. Он мог просто сидеть, наблюдая за облаками, и точно сказать, в какую минуту пойдет дождь. – Ее голос стал грустным, теперь она прижала пальцы к холодному стеклу. – Бобби был хорошим человеком. Ты знаешь, ему нравилось верить, что его отец был моряком. Капитаном корабля. Или даже адмиралом. В школе, когда он подрос, ему нравилось читать о пилигримах и всех тех людях, которые плыли из Англии на кораблях. Он частенько мечтал о кораблях с большими белыми парусами, надутыми ветром. Хотя, я думаю, он никогда не видел океана, не считая картинок. Он был полон жизни и был хороший человек.

Ветер снова завыл в трещине, и Нью услышал в нем свист игрушечной дудки своего брата.