Дети Дюны Герберт Фрэнк
– Так вас учили, – сказала Ганима, и память захлестнула ее: старая Бене Гессерит, Гайя-Елена Мохийам, прибывшая в Замок Каладана с гом джаббаром и ящиком жгучей боли. Рука Пауля (а сейчас рука Ганимы) корчилась от невыносимой боли, а стоявшая рядом старуха спокойным голосом говорила о неминуемой смерти при попытке выдернуть руку из ящика. И какое могло быть сомнение в неминуемой смерти, если к детской шее была приставлена смертоносная игла. Старческий голос между тем продолжал свое объяснение:
«Ты слышал о животных, которые перекусывают свои лапы, попав в капкан. Но так поступают именно животные. Человек должен остаться в ловушке, пережить боль, презирая смерть и отгоняя ее возможностью убить самого охотника, расставляющего капканы, и тем отвести угрозу от своего рода».
Ганима, вспоминая страшную боль, исступленно затрясла головой. Огонь! Огонь! Пауль видел, как кожа сворачивается и чернеет, плоть трескается и отделяется от обугленных костей. Но все это было видением – рука осталась невредимой. Однако при одном воспоминании об этом ужасе на лбу Ганимы выступил холодный пот.
– Конечно, ты можешь помнить об этом событии то, что не могу помнить я, – сказала Джессика.
В какой-то момент, увлеченная притяжением памяти, Ганима увидела бабушку в совершенно ином свете: насколько глубоко эта женщина была закалена ранними формами обучения у Бене Гессерит! Но это породило еще больше вопросов о причинах возвращения Джессики на Арракис.
– Было бы неразумно повторять такие испытания на тебе или твоем брате, – заговорила Джессика. – Вы же знаете суть этих испытаний. Но я должна признать, что вы – люди и не станете использовать во вред унаследованные вами силы и способность повелевать.
– Но совершенной уверенности у тебя нет, – возразила Ганима.
Джессика поняла, что барьеры снова водворились на место, и убрала их, спросив:
– Ты хочешь поверить в мою любовь к вам?
– Да, – ответила Ганима и подняла руку, видя, что Джессика собирается говорить. – Но эта любовь не остановит тебя при необходимости уничтожить нас. Я даже знаю основание: «Лучше пусть человек-животное погибнет, нежели будет плодить себе подобных». Это особенно верно, если человек-животное носит имя Атрейдесов.
– Во всяком случае, ты – человек, – выпалила Джессика. – Я доверяю своим инстинктам в этом отношении.
Ганима почувствовала искренность в тоне бабушки.
– Но в Лето ты не уверена.
– Нет.
– Мерзость?
Джессика, потеряв дар речи, смогла только кивнуть в ответ.
– Пока еще нет, – заговорила Ганима. – Мы оба сознаем эту опасность, мы же видим Алию.
Джессика прикрыла ладонями глаза. Даже любовь не может защитить нас от непрошеных фактов. Она знала, что любит дочь вопреки жестокой судьбе и своей роли в ней. Алия, о, Алия! Прости меня за то, что мне придется убить тебя!
Ганима судорожно выдохнула.
Джессика опустила руки. Я могу оплакивать свою возлюбленную дочь, но сейчас у меня другие задачи.
– Так вы поняли, что произошло с Алией?
– Мы с Лето видели, как это случилось, и были бессильны помешать, хотя обсуждали многие возможности.
– Ты уверена, что твой брат чист?
– Да.
Невозможно было отринуть спокойную уверенность в голосе Ганимы, и Джессика поверила ей.
– Как вам удалось этого избежать?
Ганима рассказала, что они с Лето избегали меланжевого транса, и это отличало их от Алии. На этом была выстроена теория о том, как уйти от Мерзости. Рассказала Ганима и о снах Лето, и о его желании посетить Якуруту.
Выслушав внучку, Джессика кивнула.
– Алия принадлежит к Дому Атрейдес, и это создает немало проблем.
Ганима замолчала, и вдруг до нее дошло, что бабушка оплакивает своего герцога так, словно он умер только вчера, что она будет хранить память о нем, несмотря на все угрозы и жизненные перипетии. Личная память о герцоге охватила Ганиму, острота потери смягчилась пониманием.
– Теперь, – голос Джессики стал резким и отчетливым, – поговорим о Проповеднике. Вчера я услышала некоторые тревожные подробности во время этого проклятого Просветления.
Ганима пожала плечами.
– Возможно, это…
– Пауль?
– Да, но мы не видели его и не можем утверждать это.
– Джавид смеется над этими россказнями, – сказала Джессика.
Ганима заколебалась, но потом спросила:
– Ты доверяешь этому Джавиду?
Губы Джессики тронула жестокая усмешка.
– Не больше чем ты.
– Лето говорит, что Джавид смеется не над теми вещами.
– Довольно о смехе Джавида, – произнесла Джессика. – Меня больше интересует, насколько серьезно вы относитесь к тому, что мой сын вернулся в таком обличье?
– Мы бы сказали, что это возможно. А Лето… – У Ганимы вдруг пересохло во рту, когда она вспомнила тот страх, который так недавно стискивал ее грудь, но она переступила через страх и рассказала Джессике о снах Лето, связанных с предзнанием.
Охваченная грустью и болью Джессика принялась раскачиваться на подушке из стороны в сторону.
– Лето сказал, что должен найти Проповедника и убедиться… – сказала Ганима.
– Да… Конечно. Мне не следовало уезжать отсюда, я проявила недопустимое малодушие.
– Зачем ты обвиняешь себя? Ведь ты дошла до предела. Я знаю это, и Лето тоже. Мне кажется, что об этом знает и Алия.
Джессика потерла рукой горло.
– Да, вся проблема заключается именно в ней.
– Это очень странно, но она притягивает Лето, словно магнит, – сказала Ганима. – Именно поэтому я помогла тебе встретиться со мной наедине, без него. Он согласен, что для Алии нет спасения, но хочет быть рядом с ней, чтобы изучить ее. И… это очень меня беспокоит. Когда я пытаюсь заговорить с ним об этом, он засыпает…
– Она соблазняет его?
– Нет-нет! – Ганима энергично тряхнула головой. – Но он чувствует какую-то странную эмпатию по отношению к Алие. И… во сне он часто произносит слово Якуруту.
– Опять! – Джессика сразу вспомнила слова Гурни о заговорщиках, собравшихся в космопорте.
– Иногда я боюсь, что это именно Алия побуждает Лето искать Якуруту, – продолжала Ганима. – Я сама склонна думать, что это всего лишь легенда. Но ты, конечно, ее знаешь.
Джессика содрогнулась.
– Ужасная история! Просто ужасная!
– Что мы должны делать? – спросила Ганима. – Я боюсь проникать в свою память, во все свои прошлые жизни…
– Я тоже хочу предостеречь тебя от этого, ты не должна рисковать…
– Это может случиться помимо моей воли и боязни риска. Откуда мы можем знать, что в действительности случилось с Алией?
– Нет! Ты можешь уберечься от этого обладания, – Джессика с трудом выдавила из себя это слово. – Значит… Якуруту, да? Я послала Гурни найти это место – если оно, конечно, существует.
– Но как он сможет… О, я же забыла о контрабандистах.
Джессика была поражена до немоты еще одним примером способности Ганимы проникать во внутренний мир других людей. Боже мой! Как это странно, подумала Джессика, что эта юная плоть способна вместить в себя всю память Пауля, по меньшей мере до того момента, когда в его сперматозоиде произошло отделение от прошлых воспоминаний. Это было вторжением в самую интимную часть личности, против которой восстало все примитивное и древнее, что было в душе Джессики. В тот же миг она погрузилась в абсолютное и непоколебимое суждение Бене Гессерит: Мерзость! Однако в этом нежном создании было столько сладости, готовности пожертвовать собой во имя брата, что Джессика не смогла удержаться от чувства умиления.
Мы – одна жизнь, протянутая в темное будущее, подумала женщина. Мы – одна кровь. Она преисполнилась решимости принять на себя ответственность за те события, которые последуют за их с Гурни решением. Лето надо разлучить с Ганимой и воспитывать в полном соответствии с требованиями Общины Сестер.
* * *
Я слышу, как завывает ветер, дующий в Пустыне, вижу, как восходят зимние луны, подобные кораблям, плывущим в пустоте. Им приношу я свою клятву: Я буду решителен и овладею искусством правления. Я овладею своей унаследованной памятью о прошлом и стану надежным ее хранилищем. Я прославлюсь более своей добротой, нежели знанием. Лицо мое будет светить во времени вечно, пока пребудет род людской.
(Клятва Лето, по Харку аль-Ада)
Будучи совсем юной, Алия Атрейдес посвятила много времени практике транса прана-бинду, стараясь защитить свою сокровенную личность от посягательств всех прочих. При этом она знала, что основная трудность заключается в невозможности избежать употребления меланжи в тесном пространстве сиетча. Меланжа была всюду: в пище, воде, воздухе и даже в ткани платка, куда она выплакала по ночам немало слез. Очень рано познала Алия смысл сиетчских оргий, во время которых участники пили мертвую воду червей. Во время оргий фримены освобождались от накопленного давления генетической памяти, после чего могли отрицать само ее существование. Алия видела, как ее подруги становились зомби во время таких оргий.
Для нее самой не существовало ни такого освобождения, ни отрицания. Сознание пришло к ней задолго до физического рождения. С этим осознанием явилось апокалиптическое знание условий своего существования: запертая в чреве матери, она с трагической неизбежностью входила в соприкосновение с масками всех своих предков и всех, кто так или иначе посмертно через мертвую росу передавал душу госпоже Джессике. Еще до рождения Алия знала все, что надлежит знать Преподобной Матери Бене Гессерит – плюс многое, многое другое обо всех прочих.
В этом знании содержалось признание чудовищной реальности – Мерзости. Тотальность этого знания высасывала из Алии все силы. Предрожденное не ушло после рождения. Она продолжала сражаться с призраками своих предков на протяжении всего детства, одержав в этой битве временную пиррову победу. У Алие была собственная личность, но не было иммунитета против случайного вторжения тех, кто в своей рефлектированной жизни проходил сквозь ее душу.
Такой в один прекрасный день стану и я, думала Алия, и холодок бежал по ее спине. Идти и распадаться в течение жизни ребенка, ею же самой порожденного, постоянно вторгаясь и проникая в сознание, чтобы по крупице приобретать опыт.
Страх украл у нее детство. Страх продолжался и позже, в юности. Алия отважно сражалась с ним, не зовя никого на помощь. Да и кто смог бы понять, как помочь ей? Уж во всяком случае не мать, которая никогда не могла освободиться от железного диктата Бене Гессерит: предрождение равнозначно приобщению к Мерзости.
Потом наступила та роковая ночь, когда ее брат один ушел в Пустыню искать смерти, предавая себя Шаи-Хулуду, как требует того от слепых закон фрименов. Через месяц Алия вышла замуж за оружейника Пауля Дункана Айдахо, чей дух был возрожден из мертвых искусством тлейлаксу. Мать вернулась на Каладан, Алия стала официальным опекуном близнецов Пауля.
Она стала регентшей.
Груз ответственности отодвинул страх на второй план, и она широко распахнула свою душу проходившим сквозь ее душу жизням, спрашивая их совета, погружаясь в транс зелья в поисках указующих видений.
Кризис наступил в ничем не примечательный день месяца Лааб, ясным утром в Убежище Муад’Диба, когда холодный ветер дул с полюса. Алия все еще носила желтый цвет, цвет траура и чистого, непорочного солнца. В последние недели она все больше и больше силилась отделаться от внутреннего голоса матери, которая настаивала на приготовлениях к празднику, центром которого должен был стать храм.
Самосознание Алии стало понемногу ослабевать… В конце концов оно превратилось в безликое требование, понудившее Алию заняться разработкой законодательства Атрейдесов. Внутренние жизни напирали все сильнее, и каждая из них требовала хотя бы момента в сознании. Алия почувствовала, что под ее ногами разверзается бездонная пропасть, из которой во множестве, словно тучи прожорливой саранчи, поднимались чужие лица. Чтобы не сойти с ума, Алие пришлось сконцентрировать свое внимание на одном из этих лиц, похожем на звериную морду – то был барон Харконнен. В страшной ярости Алия издала бешеный крик, чтобы перекричать разноголосый гомон, – это на время вернуло ей покой.
В то утро Алия, как обычно, решила прогуляться перед завтраком по саду на крыше Убежища. Чтобы и на этот раз выиграть внутреннюю битву, она сосредоточила все свое знание на напутствии Чоды Дзенсунни:
«Сойдя со ступени лестницы, можно упасть и вверх!»
Однако утренний свет, озарявший утесы Защитного Вала, постоянно отвлекал ее внимание. Отвернувшись от Защитного Вала, Алия уперлась взглядом в траву, покрытую ночной росой. В каплях отражалась сама Алия, словно раздробившаяся на тысячу маленьких зеркал.
От этого множества у Алии закружилась голова. Ей представилось, что каждое отражение несет одно из лиц внутреннего множества.
Алия попыталась подумать о том, что означает роса на траве, как далеко зашла экологическая трансформация Арракиса. Произошло потепление климата этих северных широт; в атмосфере возросло содержание углекислого газа. Она напомнила себе, сколько гектаров земли будет в этом году засажено деревьями, а ведь каждый зеленый гектар требует для полива тридцать семь тысяч кубических футов воды.
Однако попытки сосредоточиться на мирских заботах были тщетны – перед внутренним взором, словно стая акул, продолжали кружиться эти проклятые другие.
Алия с силой прижала ладонь ко лбу.
На закате предыдущего дня храмовая стража привела к ней на суд заключенного, некого Эссаса Паймона, маленького темного человечка, который для отвода глаз торговал всякой мелочью и предметами религиозного культа в Небриосе. В действительности Паймон был агентом Межпланетного суда чести, в задачу шпиона входил сбор сведений о ежегодном урожае дурмана. Алия уже собиралась отправить его в темницу, но узник начал громко протестовать, крича о несправедливости Атрейдесов. Эта дерзость могла стоить ему смертного приговора через повешение, но Алия была поражена его отвагой. Она сурово заговорила с ним с высоты своего трона, стараясь запугать узника и выведать больше, чем смогли узнать от арестованного дознаватели.
– Почему межгалактическому суду так важно знать, каков урожай зелья? – спросила Алия. – Скажи нам, и мы, может быть, пощадим тебя.
– Я собираю кое-что сам, – ответил Паймон, – ровно столько, сколько требует рынок. Я не знаю, что происходит дальше с моим урожаем.
– И из-за этих жалких грошей ты вмешиваешься в наши королевские планы? – поинтересовалась Алия.
– Но королей никогда не интересует, что у нас тоже могут быть свои планы, – отпарировал узник.
Принцесса была пленена таким мужеством.
– Эссас Паймон, будешь ли ты работать на меня?
Темное лицо заключенного осветилось белозубой усмешкой.
– Вы без малейших колебаний собирались упрятать меня в подземелье. Какие новые ценные качества вы во мне открыли, что предлагаете продать их вам?
– Ты обладаешь простой и практической ценностью – мужеством и отвагой, – ответила Алия, – поэтому я предлагаю тебе самую высокую цену. Я заплачу тебе больше, чем кто-либо другой в Империи.
И тут Эссас оценил свои услуги в такую сумму, что Алия лишь рассмеялась и предложила более разумную плату, добавив, что такие деньги он никогда и ни от кого не получал.
– И, естественно, я кладу на чашу весов твою жизнь, которая для тебя тоже, наверное, представляет большую ценность.
– По рукам! – воскликнул Паймон, и по сигналу Алии его увели к Мастеру Договоров Зиаренко Джавиду.
Час спустя, когда Алия собиралась покинуть Дворец Правосудия, в зал торопливо вошел Джавид и сообщил, что стража подслушала, как Эссас пробормотал строки из католической библии: «Maleficos non patieris vivere».
«Ты не должен будешь терпеть живых ведьм» – перевела с латинского Алия. Так вот какова благодарность! Этот мерзавец замыслил покушение на ее жизнь! В приступе ярости, какой Алия не испытывала никогда в жизни, она приказала немедленно казнить Паймона и послать его тело в храм – пусть его вода служит хотя бы священникам!
Всю ночь Алию преследовало во сне темное лицо узника.
Она пустила в ход все свои ухищрения, чтобы избавиться от этого преследования, читала наизусть строки Бу Джи из Фрименской Книги Креоса: «Ничего не произошло! Ничего не произошло!» Но Паймон мучил ее всю ночь до самого утра этого головокружительного дня; она неотвязно видела его лицо в одной из капель росы.
Женщина-стражница позвала Алию завтракать. Алия вздохнула и пошла к двери, скрытой за низкой живой изгородью из мимозы. Как мал, в сущности, выбор между двумя преисподними: крик стражницы или крик в душе Алии – какие это бессмысленные звуки, подобные шороху песка в часах. У принцессы появилось страстное желание прекратить все мучения ударом ножа.
Не обратив внимания на зов, Алия посмотрела на Защитный Вал. Бахада оставил широкую вымоину, которая, словно изломанный веер, покрывала владения принцессы. Перед взором Алии расстилалась песчаная дельта, которую неискушенный взгляд мог бы принять за реку со спокойным и гладким течением, но в действительности это было то самое место, где ее брат взорвал Стену атомным зарядом Атрейдесов и на песчаных червях ворвался в город, отняв престол у своего предшественника Шаддама Четвертого. Теперь вдоль стены протекал широкий канал, ставший неодолимой преградой для песчаных червей. Черви боятся соприкосновения с водой – она для них яд.
Хорошо было бы иметь такой барьер в голове, подумала Алия.
От этой мысли усилилось головокружительное чувство отчуждения от реальности.
Песчаные черви! Песчаные черви!
Услужливая память представила целую галерею выдающихся червей: Могущественный Шаи-Хулуд, демиург фрименов, смертельно опасный зверь глубин Пустыни, в чьих выделениях содержалось бесценное зелье. Как странно, что это могучее животное выросло из плоской и сухой песчаной форели, подумала Алия. Они, эти форели, подобны множеству роящихся в ее голове образов. Соединившись концом в конец, песчаные форели образовывали вокруг почвы планеты живую цистерну; они несли воду, без которой не мог жить вектор песчаных червей. Здесь была прямая аналогия, которая не укрылась от Алии: некоторые из других несли с собой силу, способную убить ее самое.
Стражница снова позвала Алию, на этот раз в голосе женщины послышалось нетерпение.
Алия в гневе обернулась и махнула рукой.
Стражница послушно исчезла, правда, довольно громко хлопнув дверью.
Как только раздался стук двери, Алия снова оказалась во власти всего того, что она с такой страстью хотела отринуть от себя. Чужие жизни хлынули в сознание, как морской прилив. Каждая жизнь стремилась протиснуться в ее сознание – это была целая туча лиц. Некоторые из них были поражены чесоткой, другие – грубые, покрытые черными тенями; виднелись рты, похожие на мокрые губки. Сонмище лиц захлестывало, призывало сдаться и окунуться в этот нескончаемый поток.
– Нет, – неистово зашептала Алия. – Нет… нет… нет…
Она неминуемо бы упала на дорожку, но рядом оказалась скамья, на которую Алия опустилась. Она попыталась сесть, но не смогла и всем телом вытянулась на холодном пластике, по-прежнему шепча слово «нет».
Волна образов продолжала захлестывать ее разум.
Она чувствовала, что ее душа настроена на каждый вопль из этой толпы, которая шумела внутри ее. Это была какофония просьб и требований выслушать или просто обратить внимание: «Я, я! Нет, я!» Алия поняла, что, если она действительно обратит внимание хоть на одного из этих призраков, она погибнет. Надо выделить одно лицо, одно-единственное и удержаться на плаву с помощью эгоцентризма, разделенного с другим человеком, который, в свою очередь, разделит с ней ее существование.
– Предзнание вытворяет с тобой такие штучки, – прошептал чей-то голос.
Она закрыла уши руками, думая: «Я не предзнающая! Транс не помогает мне!»
Но голос продолжал настаивать: «Он сработает, если ты ему поможешь».
– Нет, нет, – шептала Алия.
В ушах ее зазвучали и другие голоса.
– Я, Агамемнон, твой предок, требую аудиенции!
Она с такой силой сжала уши, что живая плоть ответила ей болью.
Чей-то голос, дурацки хихикая, спросил:
– Знаешь, кто получился из Овидия? Нет? Это так просто. Он же вылитый Джон Бартлетт!
В том состоянии, в котором находилась Алия, все имена были лишены какого бы то ни было смысла. Ей хотелось кричать, но в невообразимом гомоне она бы не услышала собственного голоса.
Из дома снова вышла стражница, посланная старшей служанкой, посмотрела поверх живой изгороди, увидела лежащую Алию и громко сказала:
– А, так она отдыхает. И то правда, она так плохо спала прошлой ночью. Заха, утренняя сиеста будет ей очень полезна.
Алия не слышала стражницу. В ее мозгу, отдаваясь под сводом черепа, зазвучала развеселая песня: «Мы старые шальные птички, ура!» Я схожу с ума, подумала Алия. Я теряю разум.
Ноги Алии судорожно дернулись, ступни стукнулись о скамью. О, если бы она могла владеть своим телом, то тотчас бы бросилась бежать куда глаза глядят. Надо бежать, иначе эти голоса настолько овладеют ее душой, что она навсегда ее потеряет. Но мышцы не повиновались Алии. Ей, которая движением бровей могла ниспровергнуть Империю, не повиновалось собственное тело!
В голове Алии усмехнулся чей-то голос:
– Существует точка зрения, детка, согласно которой каждый случай нового творения является катастрофой. – Басистый голос рокотал прямо за глазницами, усмешка словно издевалась над священническими интонациями собственного голоса. – Милое дитя, я помогу тебе, но и ты должна будешь помочь мне.
Звук голоса едва не потерялся на фоне жужжащего гомона толпы. Стуча зубами, Алия с трудом выдавила из себя:
– Кто… кто?..
В сознании возникло лицо. Лицо улыбалось и было таким жирным, что его можно было бы принять за младенческое, если бы не горящие вожделением глаза. Алия подалась назад, но достигла только того, что в поле ее зрения попало тело – огромное, жирное тело, одетое в просторную одежду, из-под которой выступали портативные суспензории, поддерживавшие неимоверные складки жира.
– Видишь ли, – снова зарокотал бас, – это твой дед по материнской линии. Ты меня знаешь. Я – барон Владимир Харконнен.
– Но… ты же давно умер, – едва не задохнулась Алия.
– Ну конечно же, моя дорогая! Большинство из тех, кто осаждает тебя сейчас, тоже давным-давно мертвы. Но никто из них не хочет и не может тебе помочь. Они тебя просто не понимают.
– Уходи, – умоляюще произнесла Алия. – О, прошу тебя, уходи.
– Но тебе нужна помощь, внучка, – не согласился барон.
Как поразительно он выглядит, прикрыв веки и разглядывая огромную фигуру, подумала Алия.
– Я прямо-таки жажду помочь тебе, – льстиво увещевал барон. – Другие дерутся между собой, чтобы завладеть твоей душой целиком. Каждый хочет управлять тобой. Но я… Я хочу занять в твоей душе только маленький уголок.
Другие жизни в сознании Алии снова подняли гвалт. Прилив снова начал захлестывать Алию, когда она вдруг услышала голос матери. Ведь она жива, подумалось принцессе.
– Молчать! – скомандовал барон.
Собственное желание Алии усилило команду, громко прозвучав под сводами сознания.
Наступившая тишина омыла Алию словно холодной водой. Женщина почувствовала, как начинает замедляться ее пульс. Раздался успокоительный голос барона:
– Ну что? Вместе мы непобедимы. Ты помогаешь мне, а я помогаю тебе.
– Что… что ты от меня хочешь взамен? – прошептала Алия.
Жирное фатоватое лицо стало грустным.
– Ах, моя дорогая внучка, – сказал он. – Я хочу всего-навсего несколько простых удовольствий. Позволь мне хотя бы немного прикоснуться к твоим чувствам. Никто об этом не узнает. Пусть я почувствую хотя бы маленький уголок этих чувств, например, когда ты с любовником. Разве это не малая цена?
– Д-да.
– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно хрюкнул барон. – Взамен я могу очень многое для тебя сделать. Я могу давать тебе советы, помогать тебе рекомендациями. Ты будешь непобедима внутри и снаружи. Ты сметешь со своего пути всякую оппозицию. История забудет твоего брата и восславит тебя. Тебя ожидает великое будущее.
– Ты… не позволишь… другим одержать верх?
– Они не устоят против нас! Поодиночке они нас раздавят, но вместе мы им покажем. Сейчас я продемонстрирую. Слушай.
Барон замолчал, исчез и его образ. Ни одной памяти, ни одного образа, ни одного голоса не появилось в сознании.
Дрожа всем телом, Алия с облегчением вздохнула.
Вместе со вздохом явилась мысль. Она как будто была ее собственной, но позади нее слышались тихие голоса.
Старый барон был воплощением зла. Он убил твоего отца. Он убил бы и тебя с Паулем. Барон пытался это сделать, но у него ничего не вышло.
Раздался голос барона, хотя его лица не было видно.
– Конечно, я бы убил тебя. Разве ты не стояла на моем пути? Но этот спор кончился. Ты победила, дитя мое. Теперь ты – новая истина.
Алия кивнула, слегка поцарапав при этом движении щеку о шероховатую скамейку.
В его словах есть рациональное зерно, подумала женщина. Старое предписание Бене Гессерит вполне согласовывалось со словами барона: «Цель спора – изменить природу истины».
Да… именно так Бене Гессерит истолковал бы слова барона.
– Точно! – воскликнул барон. – Кроме того, я мертв, а ты жива. Мое существование очень хрупко. Я лишь суть памяти внутри тебя. Я полностью подчинен тебе и прошу лишь крошечную мзду за те глубокие советы, которые могу дать тебе.
– Что бы ты посоветовал мне сейчас? – спросила Алия.
– Ты очень обеспокоена приговором, который вынесла вчера, – ответил барон. – Ты сомневаешься в том, что слова Паймона были верно переданы тебе. Возможно, Джавид увидел, что Паймон угрожает прочности его позиций при твоей особе. Разве не это сомнение терзает тебя?
– Д-да.
– Твое сомнение основано на точном наблюдении, не так ли? Джавид проявляет все больше интимности в отношении тебя. Это заметил даже Дункан, не правда ли?
– Ты же знаешь, что правда.
– Так вот и возьми Джавида в любовники и…
– Нет!
– Ты беспокоишься о Дункане? Но твой муж – духовный мистик. Его не тронут действия плоти, они не принесут ему ни малейшего вреда. Разве ты иногда не чувствуешь, как он далек от тебя?
– Н-но он…
– Духовная часть Дункана поймет, надо ли ему знать о том инструменте, с помощью которого был устранен Джавид.
– Устра…
– Ну конечно! Опасные инструменты надо использовать, но потом их выбрасывают, чтобы они не стали слишком опасными.
– Тогда… почему… я хочу сказать…
– Ах ты, тупица! В этом уроке содержится большая ценность.
– Не понимаю.
– Ценности, моя дорогая внучка, принимаются в зависимости от их успеха. Преданность Джавида должна быть безусловной, его восприятие твоей власти – абсолютным, а его…
– Мораль этого урока переходит…
– Не будь такой тупой, внучка! Мораль должна всегда основываться на практичности. Вспомни о Цезаре и прочих. Победа бесполезна, если она не приносит исполнения сокровенных желаний. Разве тебя не привлекает мужественность Джавида?
Алия едва не задохнулась – настолько была ненавистна сама мысль сделать это признание, к которому ее принудила полная обнаженность перед внутренним наблюдателем.
– Д-да.
– Очень хорошо! – фраза прозвучала в мозгу женщины очень игриво. – Вот теперь мы начинаем понимать друг друга. Когда он станет беспомощным, лежа в твоей постели, убежденный в том, что ты его рабыня, заведи шутливый разговор и спроси его о Паймоне. При этом больше смейся. Когда же он признается в обмане, возьми нож и воткни его между ребер Джавида. Поток крови может многое добавить к удовлет…
– Нет, – горячо зашептала Алия. Во рту у нее пересохло от ужаса. – Нет… нет… нет…
– Тогда я сам сделаю это за тебя, – не сдавался барон. – Это надо сделать, ты сама это признаешь. Если ты все устроишь, то я предлагаю временное помутнение…
– Нет!
– Твой страх так прозрачен, внучка. Мое управление твоими чувствами может быть лишь временным. Есть и другие, которые могут имитировать то совершенство, с которым… Но ты и сама все знаешь. Со мной люди сразу догадаются о моем присутствии. Ты знаешь, что делает Закон фрименов с такими одержимыми. Они подлежат казни. Да – даже ты, но я не хочу, чтобы это произошло. Я сам позабочусь о Джавиде, а когда все будет кончено, отойду в сторону. Тебе надо только…
– Это будет еще один добрый совет?
– Он избавляет тебя от опасного инструмента. И, детка, он устанавливает рабочие отношения между нами, отношения, которые научат тебя правильно судить в будущем, что…
– Научат меня?
– Естественно!
Алия прижала пальцы к глазам и стала думать, прекрасно отдавая себе отчет в том, что каждая ее мысль становится достоянием присутствующего в ней барона, а порожденные им мысли могут восприниматься ею как ее собственные.
– Зря ты так волнуешься, – льстиво проговорил барон. – Этот Паймон уже…
– То, что я сделала, было несправедливо! Я была утомлена, а надо было найти доказательства…
– Ты поступила совершенно правильно! Твой суд не может основываться на такой глупой абстракции, как Атрейдесово понятие о равенстве. Именно оно заставило тебя ворочаться всю ночь, а не смерть Паймона. Ты приняла правильное, хорошее решение! Он был еще одним опасным инструментом, а ты действовала в интересах сохранения порядка в вверенном тебе обществе. Вот достойное основание суда, а не эта бессмысленная справедливость. Нигде в мире нет равной для всех справедливости. Любое общество рухнет, если попытаться проводить в нем идею всеобщего равенства.
Алия почувствовала удовольствие от похвалы в адрес своего приговора, но испытала потрясение от аморальности аргументов.
– Равенство Атрейдесов… было… – она отняла ладони от глаз, но веки остались прикрытыми.
– Все твои духовные судьи должны знать об этой ошибке, – продолжал поучать барон. – Решения должны быть взвешенными в том, что касается их пользы в достижении упорядоченного общества. Цивилизации прошлого в огромном количестве терпели крушение, именно наталкиваясь на скалу равной справедливости. Эта глупость уничтожает естественную иерархию, которая гораздо более важна. Любой индивид имеет значение только в свете своего отношения к твоему тотальному обществу. Пока общество не упорядочено в логической последовательности, в нем никто не может найти себе места – ни низшие, ни высшие. Да, да, внученька! Ты должна быть суровой матерью своему народу. Твоя обязанность – хранить порядок.
– Все, что делал Пауль…
– Твой брат умер неудачником.
– Но о тебе можно сказать то же самое!
Читать бесплатно другие книги:
