Мое! Маккаммон Роберт

Глава 3

КАНУН РАЗРУШЕНИЯ

Легла ночь. Осветились коробочки домов. Из их окон исходил свет настольных ламп и телевизоров — квадратики иллюминации, улетавшие назад вдали. Их были тысячи, тысячи жизней текли своей дорогой в темноте вокруг Мэри Террор, ведущей свой фургон среди нескончаемых рядов кирпичных и деревянных домов Линдена. Барабанщик, недавно покормленный и перепеленутый, лежал в новой переносной колыбельке на полу и сосал пустышку. Отопление фургона забарахлило, пыхтя от усилий. Мэри выехала к перекрестку, сбавила скорость, а затем поехала дальше, все глубже в сердце памяти. Ледяной ветер кружил газеты и мусор в свете фар, улицу перешли двое в толстых пальто и шапках с ушами и скрылись в темноте. Мэри ехала, высматривая бакалейный магазин «Каразелла». Ей помнилось, что он был на углу Монтгомери-авеню и Чарльз-стрит, но там оказался стриптиз-бар «Ники». Она кружила по улицам, ища прошлое.

Мэри Террор изменилась. Она коротко подстригла волосы и покрасила их в светло-каштановый цвет с рыжеватым отливом. В тот же цвет она покрасила брови и карандашом для бровей нарисовала веснушки на носу и на щеках. Со своим ростом она не могла ничего сделать, кроме как ссутулиться, но одежда на ней была новая, потеплее — коричневые плисовые брюки, голубая фланелевая рубашка и подбитая овечьей шерстью куртка. На ногах — коричневые ботинки. Ростовщик-испанец в Вашингтонской боевой зоне дал ей две с половиной тысячи долларов за кольцо матери, которое стоило семь, но он не задавал вопросов. Расставшись с матерью, Мэри и Барабанщик жили в номерах, которым чуть ли не буквально подходил термин «клоповник». Однажды холодным утром, в гостинице «Слип-Райт» возле Виллингтона, штат Делавэр, Мэри, проснувшись, обнаружила, что тараканы вовсю бегают по лицу Барабанщика. Она их выловила поодиночке и раздавила пальцами. В следующем мотеле Мэри не понравилась смуглая регистраторша за конторкой. Ей не понравилось, как эта баба глядела на Барабанщика, будто в ее дурацкой башке вот-вот щелкнет выключатель. Мэри не пробыла там часа, потом взяла Барабанщика и опять пустилась в путь. Она останавливалась в мотелях, где брали наличными и не спрашивали документов, где большей частью постояльцами были шлюхи с клиентами, наркоманы и мошенники. Ночью Мэри ставила стул около двери и клала револьвер под подушку, и всегда сначала определяла пути быстрого отхода.

Она чуть не напоролась в забегаловке «Омлет-шоп» около Трентона в штате Нью-Джерси и успела среагировать. Когда она ела блины — «лепешки», как их там называли, — а Барабанщик лежал рядом в своей переносной корзинке, вошли двое легавых. Свиньи сели в кабинке у нее за спиной и заказали завтрак. И тут Барабанщик стал орать, назойливо орать, и не хотел успокаиваться. Его плач перешел в визг, и наконец один из легавых поглядел на Барабанщика и сказал:

— Эй! Тебе что, забыли утром кофе подать?

— Она по утрам всегда не в духе, — с вежливой улыбкой сказала Мэри легавому. Откуда ему знать, мальчик Барабанщик или девочка? Она взяла Барабанщика из корзинки и покачала его, гукая и прищелкивая, и его плач стал затихать. У Мэри стало влажно под мышками, позвоночник прокололо от напряжения. У нее в новой наплечной сумке лежал маленький «магнум».

— Хорошая пара легких, — сказал тогда легавый. — Как подрастет, ей самая дорога в «Метрополитен-Опера».

— Тогда и посмотрим, — ответила Мэри, а потом легавый отвернулся, и опасность миновала. Мэри заставила себя доесть блины, но не почувствовала их вкуса. Затем она встала, уплатила по счету и унесла Барабанщика, а на стоянке плюнула свиньям на ветровое стекло.

Где же бакалейный магазин «Каразелла»? Округа сильно переменилась.

— С тех пор двадцать лет прошло, — сказала она Барабанщику. — Все в жизни меняется, верно?

Она не могла дождаться, когда же Барабанщик подрастет, чтобы он мог участвовать в беседе. О, чему только она и Джек его не научат! Он будет ходячей крепостью в военной политике и философии, и никто на свете никогда не закомпостирует ему мозги. Она повернула направо, на Чемберс-стрит. Впереди вспыхивала мигалка, предупреждая о перекрестке. «Вудрон-авеню», — подумала она. Да! Вот где надо налево! В следующий момент она увидела вывеску, и это был угловой дом, который раньше был «Каразеллой». Там до сих пор был продуктовый магазин, но теперь он назывался «Ловас». Она проехала еще два квартала, свернула направо на Элдермен-стрит и остановила фургон на полквартала дальше.

Вот здесь. Дом отстроили заново. Он был серым и нуждался в покраске. Вокруг теснились другие дома — конструкции, сбитые в кучу без всякого учета жизненного пространства и права на уединение. Она знала, что за домами были крохотные дворики, разделенные заборчиками, и лабиринт дорожек. Да, она хорошо знала эти места, очень хорошо.

— Вот здесь, — — сказала она Барабанщику голосом, в котором слышалось благоговение. — Вот где родилась твоя мама.

Она помнила: это была первая ночь июля семьдесят второго года. В этом доме расположился Штормовой Фронт, готовя акцию у Плачущей леди. Гэри Лейстер, уроженец Нью-Йорка, снял этот дом под вымышленным именем. Лорд Джек знал одного хмыря в Боливии, который поставлял кокаин в сигарных коробках, — из сигар удалялись внутренности и набивались наркотиком. Как раз двумя из этих поставок Штормовой Фронт и рассчитался на черном рынке Нью-Йорка за ассортимент автоматов, помповых ружей, ручных гранат, пластиковой взрывчатки, десяток динамитных шашек и два полуавтоматических «узи». Дом, выкрашенный в те дни в светло-зеленый цвет, был арсеналом, из которого Штормовой Фронт охотился на легавых, адвокатов и манхэттенских бизнесменов, которых они считали винтиками трахающего мозги государства. Штормовой Фронт жил чисто и тихо, музыку включали только тихо и травку не курили. Соседи считали, что ребятки из дома 1105 по Элдермен-стрит — это какая-то странная группа белых, черных и азиатов, но был как раз расцвет лозунга «Все мы — одна семья», и обыватели всего мира брюзжали в своих креслах, но в чужие дела не лезли. Бойцы Штормового Фронта держались с соседями дружелюбно, помогали старикам красить дома и мыть машины. Мэри даже малость подзаработала наличных, сидя с детьми итальянской пары, живущей через улицу. Чин-Чин Омара — студентка-математик из Беркли — давала домашние уроки по алгебре соседскому ребенку. Санчо Клеменса, мексиканский поэт, говоривший на четырех языках, работал продавцом в «Каразелле». Джеймс Ксавье Тумбе, который убил своего первого легавого в шестнадцать лет, подрабатывал поваром в «Королевском обеде» на Вудрон-авеню. Штормовой Фронт слился с соседством, укрывал себя под камуфляжем, ежедневной работы, никто никогда даже не догадывался, что они на своих полуночных совещаниях планировали убийства и взрывы, ловя высочайший кайф от самого сладкого наркотика: ярости.

А потом, ранним вечером первого июля, Дженет Снеден и Эдвард Фордайс поехали купить пиццы и по пути домой, выезжая с парковки, помяли автомобиль свиней.

«Все путем, все путем, — сказал Эдвард, когда они с Дженет рассказали об этом, вернувшись с холодной пиццей. — Все спокойно».

— ИДИОТ! — заорал Лорд Джек в исхудалое, заросшее бородой лицо Эдварда, вскочив со стула, как пантера. — Ты мудак! Почему ты не смотрел, куда ты едешь?

— Да ничего не случилось! — Дженет, крохотная и взрывная, как шутиха, тоже вскочила на ноги. — Просто мы прошляпили. Затрепались и прошляпили. Маленькая вмятинка, вот и все.

— Ага, — согласился Эдвард. — Разбили себе стоп-сигнал, а свиньям — ни фига. Мы же не думали, что они нас подопрут под самую задницу.

— Эдвард! — Это был спокойный восточный голос Чин-Чин, похожей на резную желтую камею в раме волос цвета воронова крыла. — Они у тебя спросили водительские права?

— Ага. — Быстрый взгляд на Лорда Джека. Мэри сидела в кресле-качалке, сложив руки на выпуклости живота, где «был ребенок Джека. — Но все путем!

Права были поддельные, как у них у всех. Эдвард откинул назад длинные каштановые волосы, связанные в конский хвост.

— Легавый даже посмеялся насчет этого, сказав, что он на прошлой неделе разбил свою машину и что его старуха до сих пор его за это пилит.

— Свиньи за вами не следили? — спросил Акитта Вашингтон — широкогрудый негр с африканскими бусами и амулетами на шее. Он подошел к окну и выглянул на улицу.

— Нет. Да нет, черт побери. На хрен им за нами следить? Голос Эдварда слегка дрогнул.

— Потому что, — сказала Мэри из своего кресла-качалки, — у свиней бывает шестое чувство. — У нее были золотистые волосы, свисавшие по плечам, и безмятежное лицо: лицо Мадонны среди изгоев. — Некоторые свиньи чуют страх. — Она склонила голову набок, и глаза ее смотрели холодно и пристально. — Как ты думаешь, Эдвард, свиньи не учуяли в тебе страха?

— Да хватит это пережевывать! — рявкнула Дженет. — Свиньи нас не просекли, ясно? Они просто проверили права Эдварда и нас отпустили, и все!

Лорд Джек начал расхаживать по комнате: плохой признак.

— Может быть, и действительно все в порядке, — сказала Диди Морз, сидевшая на полу, чистя револьвер теми же пальцами, которые могли превращать серую глину в произведения гончарного искусства. Она была очаровательной молодой женщиной с зелеными глазами и красной, как боевое знамя, косой — крепко сбитая фермерская дочь из Айовы. — Может быть, в самом деле ерунда.

Санчо фыркнул, куря самокрутку. Гэри Лейстер уже атаковал пиццу, а Джеймс Ксавье Тумбе сидел с зажатой в зубах трубкой и книгой хайку на коленях, и его лицо было бесстрастным, как у черного будды.

— Мне это не нравится, — сказал Джек. Он подошел к окну, выглянул и опять зашагал. — Мне это не нравится. — Он продолжал шагать по комнате, пока остальные тоже подключались к пицце. — Сноуден! — сказал он наконец. — Ступай наверх и посмотри из окна спальни.

— А почему именно я? Всегда самые говенные поручения мне!

— МАРШ! — рявкнул Джек. — А ты, Эдвард, тащи свою задницу наверх и смотри из арсенала. — Это была комната, где в стенах было спрятано все их оружие и боеприпасы. — Шевелись, я сказал! Сейчас, а не на следующей, мать твою, неделе!

Они ушли. Буравящий голубоглазый взгляд Джека нашел Чин-Чин.

— Ступай к «Каразелле» и купи газету, — велел он ей. Она отложила недоеденную пиццу и вышла, не задавая вопросов, понимая, что ей велели выйти и понюхать воздух — не воняет ли свиньями. Затем Джек подошел к Мэри и положил ей руку на живот. Она стиснула его пальцы и поглядела на его яростную красоту, длинные белокурые волосы по плечам, ястребиное перо, свисающее из кольца в его правом ухе. Мэри начала говорить «я люблю тебя», но остановилась. Лорд Джек не верил в эти слова. То что, выдается за любовь, говорил он, это оружие Государства Компостирования Мозгов. Он верил в отвагу, правду и верность братьев и сестер, желающих отдать свои жизни друг за друга и за правое дело. «Любовь» между двоими, считал он, пришла из фальшивого мира чопорных ханжей и их роботообразных наманикюренных проституток.

Но она ничего не могла с этим поделать. Она любила его, хотя и не осмеливалась это сказать. Его гнев мог ударить, как молния, оставив на своем пути пепел.

Джек погладил ее живот и поглядел на Акитту.

— Посмотри задний двор. — Акитта кивнул и вышел. — Гэри! Прогуляйся до прачечного автомата и обратно. Возьми пару долларов и получи в автомате мелочь.

Автомат был в двух кварталах, в направлении, противоположном «Каразелле». Мэри понимала, что Джек выставляет оборонительный периметр. Гэри вышел в тихий, влажный вечер, и в дом пахнуло запахом жарящихся у кого-то бургеров. Вдали залаяла собака, еще две ответили ей с других концов округи.

Джек стоял перед окном, разминая пальцы.

— Не слышу Фродо, — сказал он. Джеймс Ксавье Тумбе поднял взгляд от своей книги хайку, зажав трубку во рту, из его губ выскользнул клуб дыма.

— Фродо. — Голос Джека был низок и приглушен. — Почему это Фродо не лает?

Фродо был коренастой белой дворняжкой, живущей в семье Джангелло через два дома. Джангелло называли его Цезарь, но Джек назвал его Фродо за массивные шерстистые лапы. Лай Фродо был очень отчетливо различим, узнаваем, глубокий горловой «гав», который отвечал на лай других псов с безотказностью машины. Джек посмотрел на своих братьев по Штормовому Фронту. Быстрым, как у ящерицы, движением высунулся его язык и облизнул нижнюю губу.

— Фродо молчит, — сказал он. — Почему? Никто ничего не сказал. В комнате повисло электрическое напряжение, о пицце забыли. Мэри перестала качаться, ее руки стиснули ручки кресла. Джеймс Ксавье Тумбе поставил книгу хайку на забитую книжную полку. Он вытащил увесистый красный том, озаглавленный «Демократия в кризисе», открыл его и извлек из прорезанной книги свой автоматический пистолет сорок пятого калибра. С сухим щелчком проверил обойму. Джеймс Ксавье Тумбе, человек немногословный, сказал:

— Атас.

Мэри встала, и ребенок тоже шевельнулся внутри нее, словно готовясь к действию.

— Я поднимусь наверх и буду вести наблюдение, — сказала она и, взяв два куска пиццы, пошла к лестнице. Беделия Морз взяла свой револьвер и направилась внутрь дома, чтобы взять под наблюдение северо-восточный угол, Санчо взял на себя юго-западный, а Тумбе и Лорд Джек остались в комнате. Мэри спросила Эдварда и Дженет — никто из них не видел ничего хоть сколько-нибудь подозрительного. Она вошла в небольшую спальню окнами на улицу и села на стул возле окна, не включая свет. В доме через улицу свет тоже был выключен, но в этом не было ничего необычного. Старая пара, которая жила там, Штейнфелды, ложилась спать в семь часов, а было уже после восьми. У мистера Штейнфелда была эмфизема, а его жена страдала циститом, и ей приходилось носить памперсы для взрослых. Менять памперсы — задача, которая предстояла Мэри в будущем. Она подумала, что это не так уж неприятно, когда привыкнешь. Кроме того, это будет ребенок Джека, а значит, такой идеальный, что он, быть может, выйдет уже приученным к горшку. Ну-ну, подумала она, слабо улыбаясь во тьму. Помечтай.

Чин-Чин вернулась с газетой. Свиней нет, доложила она. Все спокойно.

— Ты кого-нибудь видела на улице? — спросил он ее, и когда она ответила, что нет, Джек велел ей подняться в арсенал, и пусть Эдвард и Дженет помогут ей заряжать оружие. В качестве предосторожности они сейчас уедут и смоются на несколько дней подальше от города.

Вернулся Гэри с полным карманом мелочи. Никаких проблем, сообщил он.

— Ничего необычного? — настаивал Джек. — Вообще ничего?

Гэри пожал плечами.

— Перед прачечной сшивался нищий, попросил у меня милостыню, когда я заходил. Я дал ему двадцать пять центов, когда вышел.

— Ты этого типа раньше видел?

— Не-а. Да ерунда это, старина. Нищий как нищий.

— Ты знаешь старуху, которая управляет прачечной? — напомнил ему Джек. — Ты можешь припомнить, чтобы эта железная сука позволила нищему сшиваться у ее дверей?

Гэри подумал.

— Нет, — сказал он. — Не помню.

В девять сорок два Чин-Чин доложила, что по задним дорожкам пробирается потрепанный фургон без надписей. Приблизительно через полчаса Акитте показалось, что он слышал металлический звук голоса по радио, но не мог точно сказать откуда. Около одиннадцати Мэри все еще сидела на стуле в темноте, когда ей померещилось движение за одним из черных окон верхнего этажа дома Штейнфелдов. Она наклонилась вперед, ее сердце забилось тяжелее. Кто-нибудь там ходит или ей показалось? Она ждала, наблюдала, и секунды текли, превращаясь в минуты.

Она это увидела.

Крохотный красный кружочек, вспыхнувший в темноте и снова погасший.

Сигарета, подумала она. Кто-то курит сигарету.

В доме старика с эмфиземой кто-то курит.

Мэри встала.

— Джек? — позвала она. Ее голос дрогнул, и ей стало стыдно от этого. — Джек!

Поток света ударил по дому с такой внезапностью, что у Мэри перехватило дух. Она почувствовала на себе его жар и отпрянула от окна. Затем включился еще один прожектор, затем третий, первый целился из дома Штейнфелдов, а другие из домов со всех сторон дома номер 1105.

— О черт! — услышала она выкрик Эдварда. Кто-то с шумом взбегал по лестнице, слышался звук бросающихся на пол тел. Через несколько секунд свет в доме погас: кто-то из бойцов Штормового Фронта разбил электрический щит.

И наконец пришел звук, которого Мэри страшилась много лет: усиленный голос легавого, говорящего через мегафон.

— Внимание, жители дома 1105 по улице Элдермен! Это ФБР! Выходите на свет с руками за головой! Повторяю, выходите на свет! Делайте, что я говорю, и никто не пострадает!

Джек ворвался в комнату, неся фонарик и автомат «узи».

— Эти подонки нас обложили! Должно быть, очистили на фиг все дома вокруг, а мы этого даже не знали! Давай, заряжай!

Оружие заряжалось в арсенале и передавалось при свете фонарика. Мэри взяла автомат и вернулась к окну спальни. К ней присоединилась Дженет с помповым ружьем, на ее поясе висели три ручные гранаты. Опять заквакал мегафон:

— Мы не хотим кровопролития! Джек Гардинер, ты слышишь меня?

Внизу зазвонил телефон и звонил, пока Джек не оторвал провод.

— Джек Гардинер! Сдавайся сам и пусть сдаются другие! Не надо бессмысленного кровопролития!

Как это их так прищучили, Мэри не знала. Она выяснит много месяцев спустя, что полицейские выселили все окружающие здания и наблюдали за домом пять часов. Инцидент с легавой машиной случился потому, что сверхусердный местный свин, следивший за Эдвардом и Дженет, захотел увидеть членов Штормового Фронта вблизи. Сейчас Мэри знала только, что прожектора светят на ее братьев и сестер, залегших для стрельбы и выискивающих цель, знала только, что наступил канун крушения. Джеймс Ксавье Тумбе разбил выстрелом первый прожектор. Гэри поразил второй, но раньше, чем успели расстрелять третий, свиньи включили вспомогательные прожектора и открыли огонь по зеленому дому.

Пули пробивали стены, рикошетили от труб и визжали над головами.

— Не сдаемся! — заорал Лорд Джек перекрывая шум.

— Не сдаемся! — повторил Акитта.

— Не сдаемся! — откликнулась Чин-Чин Омара.

— Не сдаемся! — услышала Мэри свой собственный крик, а голос Дженет затерялся в аде огня революционеров, кричавших свой предсмертный клич. Легавые тоже стреляли, и через секунды в зеленом доме не осталось уцелевших окон, и воздух превратился в бритвенный туман летающего стекла. Бухало ружье Дженет, а Мэри сажала пулю за пулей в окно, где светилась сигарета легавого. В мимолетном затишье канонады Мэри услышала потрескивание радио и крики свиней. Внизу кто-то стоял: Гэрн Лестер корчился в луже крови с простреленной грудью. Дженет загоняла патроны в ружье и палила так быстро, как только могла; стреляные гильзы летали в воздухе. Она остановилась, чтобы сорвать гранату с пояса, выдернула чеку и встала, чтобы швырнуть ее в дом через улицу. Граната отпрыгнула под припаркованный на тротуаре автомобиль, и в следующую секунду машину подняло волной огня и бросило на бок, горящий бензин потек по тротуару. В моргающем свете метнулись и побежали тени легавых. Мэри выстрелила в одного из них, увидела, как он споткнулся и упал на крыльцо дома Штейнфелдов.

Следующий град свинских пуль потряс зеленый дом до основания, пробил дыру размером с кулак в затылке. Санчо Клеменсы и оторвал два пальца Джеймсу Ксавье Тумб-су. Мэри слышала крик Лорда Джека:

— Не сдаемся! Не сдаемся!

Кто-то из революционеров бросил динамитную шашку с запаленным шнуром, и соседний дом взорвался, став гейзером огня, дерева и стекла. По улице шла какая-то машина, и Мэри с ужасом поняла, броневик. Дуло пулемета заплевалось трассирующими пулями, и они разрывали простреленные стены, как метеоры. Две из этих пуль настигли Акитту Вашингтона в развалинах кухни и разбрызгали его кровь по холодильнику. Полетела еще одна динамитная шашка, с громовым ударом развалившая дом Штейнфелдов. Высоко взметнулось пламя, волны черного дыма покатились по улице. Броневик остановился, сгорбясь на улице, как черный жук, огненные трассирующие пули брызнули из его пулемета. Мэри услышала всхлип Дженет: «Гады! Гады!», и Дженет встала в мигающем красном свете и сорвала кольцо со второй гранаты. Она замахнулась, чтобы швырнуть гранату в окно, слезы текли по ее лицу, и вдруг вся комната заполнилась летящими щепками и рикошетами трассирующих пуль, и Дженет Сноуден отбросило назад. Граната выпала из ее пальцев, и Мэри, словно скованная горячечным сном, смотрела, как граната с сорванной чекой вертится по забрызганным кровью половицам.

У Мэри оставалась только пара секунд, но мысль заклинило. Дотянуться до гранаты или мотать отсюда к чертям? На полу дергалось тело Дженет. Граната все еще вертелась.

Мотать!

Мысленный вопль. Мэри вскочила, низко пригнувшись, и рванулась к двери, и холодный пот струился из всех пор ее кожи.

Она услышала, как граната глухо стукнулась о плинтус. В эту секунду Мэри вметнула руки, чтобы заслонить лицо, и в долю секунды поняла: надо было заслонить нерожденного ребенка.

Как ни удивительно, она не услышала взрыва гранаты. Она помнила только страшный жар, ударивший в середину ее тела, словно солнце в особенно яростный день. Затем было чувство легкости, выхода из своего тела и воспарения вверх. Потом ее снова поймало земное притяжение, прижало назад к земле, и она открыла глаза в верхнем холле полыхающего дома, дыра была в горящей стене спальни и большая часть потолка обрушилась и тоже горела. Кто-то пытался помочь ей встать. Она увидела исхудалое бородатое лицо и конский хвост. Эдвард…

— Вставай, вставай же! — говорил он, кровь струилась по его лбу и щекам, как боевая раскраска. Она едва слышала его сквозь гул в ушах.

— Ты можешь встать?

— Господи, — сказала она, и через три секунды после этого Бог ей ответил, наполнив ее тело болью. Она заплакала, пуская изо рта ленты крови. Она прижала руки к выпуклости своего младенца и ее пальцы утонули в алой жиже.

Это ненависть поставила ее на ноги. Ничто, кроме ненависти, не могло заставить ее стиснуть зубы и подняться на ноги, пока кровь лилась по ее бедрам и капала на пол.

— Очень больно, — сказала она Эдварду, но он тянул ее сквозь пламя и она шла с ним, совсем покорная в своей агонии. Пули все еще рвали швейцарский сыр стен, в воздухе стоял густой дым. Мэри потеряла пистолет.

— Пистолет, — сказала она. — Пистолет. Эдвард подобрал с пола револьвер, лежавший рядом с протянутой рукой распростертого Гэри Лейстера, и она стиснула в кулаке теплую рукоять. Она на что-то наткнулась: тело Чин-Чин Омары. На месте камеи лица было кровавое месиво, не сохранившее ничего человеческого. Джеймс Ксавье Тумбе лежал на полу, скорчившись и цепляясь за рану в животе своими восемью пальцами. Он уставился на них остекленелыми глазами, и Мэри показалось, что она слышит хриплое:

— Не сдаемся.

— Джек! Где Джек? — спросила она Эдварда, цепляясь за него.

Он покачал головой.

— Надо выбираться отсюда! — Он подобрал автомат Джеймса Ксавье Тумбса. — В заднюю дверь! Готова?

Она издала звук, означавший «да», рот ее был полон крови. Наверху начали взрываться боеприпасы из арсенала, шум стоял, как от фейерверка в День независимости. Задняя дверь была уже распахнута. Дохлая свинья валяется на спине под крыльцом. Мэри поняла, что этим путем ушел Джек. Где же Диди? Все еще в доме? У нее не было времени думать о ком-нибудь еще. Дым клубами вырывался из горящих домов, ограничивая видимость несколькими ярдами. Мэри видела белые языки фонарей, облизывающих дым.

— Ты со мной? — спросил ее Эдвард, и она кивнула. Они двинулись через заднюю лужайку, сквозь скрывающий их дым. Все еще хлопали выстрелы, сквозь туман пролетали трассирующие пули. Эдвард перелез через забор на дорожку и перетянул Мэри. Боль заставляла ее думать, что вот-вот из нее выпадут все внутренности, но выбора не было, и она продолжала идти, отбиваясь от тьмы, пытающейся притянуть ее к земле. Вместе они заковыляли по дорожке. Мигали синие огни, завывали сирены. Они добрались до еще одного забора и рухнули в мусорные баки. Затем прижались к стене дома, Мэри тряслась от боли и вот-вот готова была потерять сознание.

— Не двигайся. Я вернусь, — пообещал Эдвард и побежал искать дорогу сквозь кордон легавых.

Мэри сидела, раскинув ноги. Она испустила стон, но стиснула зубы, чтобы не завопить. Где Джек? Жив или мертв? Если он мертв, то и она тоже. Она наклонилась и ее вырвало, избавляя от крови и пиццы.

А потом раздался скребущий звук, и она увидела справа от себя пару сверкающих черных ботинок.

— Мэри Террелл, — сказал мужчина.

Она подняла глаза. Он был одет в темный костюм и синий галстук в полоску, лицо с резкими чертами окутано дымом. На лацкане у него мерцал серебряный значок. В правой руке он держал тупоносый «кольт» тридцать восьмого калибра, наведенный куда-то между ними.

— Встать! — скомандовал полицейский.

— Пошел ты… — ответила она.

Он потянулся к ее руке, которая тонула в кровавой мешанине живота.

Она позволила ему схватить ее своей грязной свинской лапой. Когда он потянул ее вверх и неимоверная боль вызвала слезы у нее на глазах, она подняла револьвер, спрятанный за спиной, и выстрелила ему в рожу.

Мэри увидела, как разлетелась его челюсть. Это было чудесное зрелище. Его «кольт» рявкнул прямо ей в ухо и пуля просвистела в трех дюймах от ее лица. Рука его не слушалась, пистолет мотался из стороны в сторону. Полетели еще пули, одна в землю и еще две в воздух. Мэри снова выстрелила в него, на этот раз в горло. Она увидела звериный страх в его глазах и услышала, как он заскулил. Рана забулькала воздухом и кровью. Он отшатнулся, отчаянно пытаясь навести на нее пистолет, но его пальцы дернулись и револьвер выпал. Легавый упал на колени, а Мэри Террор, стоя над ним, ткнула ему в лоб дулом. Она нажала на спусковой крючок, и легавый дернулся, как от шоковой дубинки. Револьвер щелкнул: кончились патроны.

Разодранную морду легавого перекосила кровавая гримаса, половина его нижней челюсти повисла на жестких красных полосках мускулов. Она стала уже подбирать его «кольт», но ее остановила боль. Мэри была слишком слаба, даже чтобы двинуть ему в нос. Она собрала кровавую слюну во рту и плюнула ему в рожу.

— Мэри? По-моему, я нашел… — Эдвард остановился. — Иисусе! — сказал он, глядя на уничтоженное лицо мужчины. Он поднял его револьвер и начал уже нажимать на спусковой крючок.

— Нет, — сказала ему Мэри. — Нет. Оставим его страдать. Эдвард помедлил, затем опустил револьвер.

— Страдай, — прошептала Мэри, наклонилась вперед и поцеловала потеющий лоб легавого. У него были редкие каштановые волосы, он уже начал лысеть. Легавый хрипло булькал зияющим горлом.

— Все, линяем! — настойчиво проговорил Эдвард. Мэри отвернулась от свиньи и вместе с Эдвардом заковыляла в дым, прижимая руку к животу, словно не давая вывалиться внутренностям.

— Страдай, — сказала Мэри Террор, сидя в оливково-зеленом фургоне рядом с Барабанщиком. Она открыла окно и вдохнула воздух. Вонь дыма и горящих зданий полностью исчезла, но она ее помнила. Они с Эдвардом тогда проползли в густом дыму мимо большой машины легавых, меньше чем в десяти фугах от двух свиней с помповыми ружьями, которые рассуждали насчет выбить дух из этих хиппи. В четырех кварталах от них, на краю заросшего парка, стоял заброшенный сарай и в его стене была отошедшая доска. Мэри и Эдвард прятались там двадцать шесть часов и спали все время, когда не надо было отгонять крыс, чуявших запах крови Мэри. Потом Эдвард вышел, нашел таксофон и позвонил кое-каким друзьям в Манхэттене, у которых был магазин пропагандистской литературы. Через два часа после этого Мэри проснулась в какой-то квартире и услышала спорящий с кем-то раздраженный голос, говоривший, что она все пачкает кровью и что ей нельзя здесь оставаться.

Вошел кто-то с медицинской сумкой, с антисептиками, со шприцами и сверкающими инструментами.

— Ну и мясорубка, — услышала она, как он говорит, удаляя пинцетом шрапнель и щепки.

— Мой ребенок, — прошептала Мэри. — Я вот-вот должна родить.

— Ага, верно. Эдди, дай ей еще глоток рома. Она выпила жидкий огонь.

— Где Джек? Скажите Джеку, что я вот-вот рожу его ребенка.

Голос Эдварда:

— Мэри? Мэри, слушай меня. Один мой друг тебя сейчас повезет. Отвезет тебя в дом, где ты сможешь отдохнуть Ты слышишь?

— Да. Я вот-вот рожу. Ох, больно. Больно.

— У тебя недолго будет болеть. Слушай, Мэри. Ты пробудешь в этом доме, пока не оправишься, но тебе нельзя там долго оставаться. Где-то неделю, не больше. О'кей?

— Подпольная железная дорога, — ответила она с закрытыми глазами. — Просекла.

— Сейчас я должен идти. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Я должен линять. Мой друг позаботится о тебе. Я ему заплатил. Мне пора смываться. О'кей?

— О'кей, — ответила она и затем уплыла в сон. Так она в последний раз видела Эдварда Фордайса.

Возле Балтимора есть туалет бензозаправочной станции, где Мэри родила мертвую девочку из живота, прихваченного тремястами шестьюдесятью двумя неровными швами. В Боуэнсе, штат Мэриленд, есть дом возле самого берега Кипарисового Болота у Боевого Ручья, где Мэри прожила неделю на чечевичном супе с мужчиной и женщиной, которые не говорили ни одного слова. По ночам вскрики мелких зверьков, тут же поглощаемые болотом, звучали для нее детским плачем.

Хозяева дали ей прочесть репортаж о перестрелке в «Нью-Йорк тайме». Это было трудно читать. Эдвард, Лорд Джек и Беделия Морз сумели уйти. Джеймс Ксавье Тумбе был взят живым, но тяжело раненным. Он никогда не расскажет о Плачущей леди, Мэри это знала. У Джеймса Ксавье Тумбса была нора внутри самого себя, он умел уходить в нее, закрывать крышку и декламировать хайку в своем внутреннем святилище.

Самая худшая ночь была, когда ей снилось, как она приносит мальчика Лорду Джеку. Это было кошмарно, потому что, когда сон кончился, она снова осталась одна.

— Я родилась вот здесь. Видишь? — Мэри приподняла корзинку с Барабанщиком. Но Барабанщик спал, его розовые веки трепетали и пустышка была крепко стиснута во рту. Она поцеловала его в лоб, поцелуй ласковее, чем тот, которым она некогда одарила страдающего легавого, и поставила корзинку на место.

В доме 1105 по Элдермен-стрит обитали призраки. Она слышала, как они поют песни любви и революции голосами, навсегда оставшимися молодыми. Джеймс Ксавье Тумбе был убит во время бунта в Аттике. Она подумала, вернулся ли сюда его призрак и присоединился ли к теням других спящих детей. Линден, Нью-Джерси, первое июля тысяча девятьсот семьдесят второго года. Как сказал бы Кронкайт:

«Это было так, как это было».

Она почувствовала себя очень старой. Завтра она опять почувствует себя молодой. Она проехала шестнадцать миль назад к мотелю «Мак-Ардль Тревел Инн» возле Пискатавея, и когда она самую малость всплакнула, никто этого не видел.

Глава 4

ТРЕЩИНА В ГЛИНЕ

Когда дверь открылась, Лаура сунула полупустую бутылку «сангрии» в лицо Марка Треггса.

— Вот. Я принесла подарок.

Он ошеломленно моргал, пока позади него Роза вставала с набивного стула, на котором сидела и смотрела телевизор. На полу играли двое детей: девочка со своей Барби и мальчик с робокопами; они тоже остановились и поглядели на гостью широко раскрытыми глазами.

— Ты что, не собираешься пригласить меня в дом? — спросила Лаура. От ее дыхания исходил запах сладкого красного вина.

— Нет. Уходите, пожалуйста. Он попытался закрыть дверь. Лаура уперлась в нее рукой.

— Я здесь никого не знаю. А в одиночку пить мерзко. Не будь таким грубым, о'кей?

— Мне больше нечего вам рассказать.

— Я знаю. Я просто хочу быть с кем-нибудь. Разве это запрещено?

Он взглянул на свои наручные часы; на циферблате был нарисован Микки-Маус.

— Уже почти девять часов.

— Верно. Самое время выпить как следует.

— Если вы не уйдете, — сказал Треггс, — я буду вынужден вызвать полицию.

— И в самом деле вызовешь? — спросила она его. Молчание затянулось, и Лаура увидела, что не вызовет.

— Впусти ее, Марк! — Роза стояла у него за спиной. — Какой от этого будет вред?

— По-моему, она пьяна.

— Нет, еще нет. — Лаура тонко улыбнулась. — Я только над этим работаю. Брось, Марк, я недолго задержусь. Мне просто надо поговорить с кем-нибудь, сечешь?

Роза Треггс оттолкнула мужа в сторону и открыла дверь, чтобы впустить ее.

— Мы никогда ни перед кем не закрывали дверь и сейчас не закроем. Заходи, Лаура.