Мое! Маккаммон Роберт
Наступила тьма.
Холодный ветер задувал через равнины, облака плевались хлопьями снега. В мотеле «Либерти Мотор Лодж» в шести милях к востоку от Айова-Сити Лаура лежала в постели в десятом номере под простыней и грубым одеялом, и ее бросало то в жар, то в холод. По телевизору шла какая-то глупая комедия. Смысл до Лауры не доходил, но хорошо было, что кто-то разговаривает. На ее прикроватном столике оставалась мешанина после обеда: две пластиковые коробки от макдоналдсовских бургеров, пустая упаковка от жареной картошки и допитая до половины кока-кола. Пластиковый мешок, набитый толченым льдом, лежал у нее на боку — пригодился, когда боль в левой руке стала нестерпимой и надо было ее приглушить.
Лаура смотрела телевизор, дожидаясь, когда вернется Диди. Она ушла тридцать минут назад на поиски аптеки. Они договорились о том, что нужно сделать, и Лаура знала, что ее ждет впереди.
Она то и Дело закусывала нижнюю губу. Губа уже потрескалась, но она продолжала ее кусать. Слышно было, как воет ветер на улице, и ей то и дело чудилось, что в этом звуке слышится детский плач. Лаура встала однажды, чтобы выглянуть наружу, но это усилие так ее истощило, что заставить себя подняться еще раз она не могла. И она осталась лежать, прислушиваясь к ветру и плачущему ребенку, и понимала, что она находится на самой-самой грани, и что ей немного надо, чтобы открыть эту дверь и выйти блуждать в голодную тьму.
Они упустили Мэри Террор и Дэвида. В этом можно не сомневаться. Как именно Ван Дайвер врезался в молоковоз, Лаура не знала, но Мэри и Дэвид исчезли. Но Мэри тоже тяжело ранена и теряет много крови. Она ослабела, может быть, она еще слабее Лауры, и слишком далеко уйти она не могла. Где она остановится? Разумеется, не в мотеле. Вся залитая кровью и с изгрызенной псами ногой. Просто найдет место, куда загнать фургон и провести ночь? Нет. Ей пришлось бы всю ночь не выключать мотор, иначе Дэвид и она замерзнут до смерти. Так что ей остается только одна возможность — самой себя пригласить в чей-нибудь дом. Ей нетрудно это сделать. Тут масса фермерских домов, разбросанных вокруг на сотнях акров. Насколько далеко ушла Мэри на запад, когда решила съехать с шоссе? Она позади или впереди? Это нельзя было узнать, но Лаура знала одну жизненно важную вещь: место назначения Мэри Террор. Где бы ни находилась Мэри, сколько бы она ни пряталась, зализывая раны, рано или поздно она окажется вместе с Дэвидом на дороге, двигаясь во Фристоун, в Калифорнию, навстречу памяти погибшего героя.
И туда же направится Лаура, пусть даже ей придется добираться ползком. Лишившись пальца, приобретя шрам на сердце. Она либо вернет Дэвида, либо погибнет.
Когда Лаура услышала, что ключ поворачивается в замке, ей подумалось, что ее сейчас вырвет, но еда осталась на месте, и тут вошла Диди со снежинками в рыжих волосах и пакетом в руках.
— Все принесла, — сказала Диди, закрывая дверь и запирая ее на два оборота. Она нашла не аптеку, а магазин и купила для них обоих перчатки, шерстяные носки, чистое белье, зубную пасту и щетки и прочие предметы первой необходимости. Когда Диди поставила пакет, Лаура заметила, что Диди набрала фунтов двадцать с момента выхода из мотеля. Диди сняла свитер, и открылось, как она набрала вес: под первым свитером на ней были еще два.
— О Господи, — задохнулась Лаура. — Ты обокрала магазин!
— Пришлось, — сказала Диди, снимая с себя очередной слой. — У нас осталось всего тридцать пять долларов с мелочью. — Она улыбнулась, и морщины вокруг ее глаз стали глубже. — Да, сейчас в магазинах таскать — не то что раньше. Теперь за тобой следят, словно ястребы.
— Так как же ты это сделала, что тебя не поймали?
— Находишь хулиганистого пацана, даешь ему бакс, чтобы опрокинул стенд с лыжными костюмами, потом выходишь из примерочной с опущенной головой и идешь. Так и многое другое тоже можно купить. Мимо охранников проходить не приходится, а кассиршам на тебя наплевать.
Она бросила свитер на кровать рядом с Лаурой, и та взяла его правой рукой.
— Низкое качество, — решила Лаура. Свитер был темно-серым с зелеными полосками цвета блевотины. Новый свитер Диди был желтым с пунцовыми пятнами спереди. — Что ли их в тюрьмах шьют?
— Нищие не выбирают. И магазинные воровки тоже. Но на самом деле она очень тщательно выбрала свитер самой толстой вязки, которую можно было найти. По сравнению с холодами Небраски и Вайоминга Айова покажется курортом. Диди продолжала извлекать покупки из пакета. Наконец она достала деревянный языкодержатель, марлевые бинты, пару ножниц, коробку широких пластырей, пузырек йода и пузырек перекиси водорода. Диди сглотнула слюну, готовясь к тому, что придется сделать. Это будет все равно что строить дом на чертежных кнопках, но ничего другого сейчас сделать нельзя. Она поглядела на Лауру и еще раз ей улыбнулась. Лицо Лауры побледнело от боли.
— Доктор Диди приехала по вызову, — сказала Диди и отвернулась, пока улыбка не изменила ей.
— Сначала займись своим ухом.
— Что? Этой царапиной? Только кожу зацепило; это ерунда.
Ее раненое ухо, скрытое под волосами, покрылось корочкой. Белело оно чертовски, но прежде всего нужно было заняться Лаурой.
— А, вот что еще у меня есть. — Она вынула из кармана пузырек экседрина в максимальной дозе и отставила его в сторону. — Ловкость рук.
Ей бы хотелось, чтобы это был больничный препарат, потому что еще до конца этой ночи им обеим понадобится что-нибудь сильнодействующее.
— Жаль, нечего дать тебе выпить.
— Это ничего. Выживу.
— А куда ж ты денешься. — Диди прошла в ванную, намочила матерчатую мочалку и принесла для Лауры. Когда боль станет нестерпимой, Лауре надо будет во что-то впиться зубами. — Готова?
— Готова.
Диди вытащила языкодержатели. Чуть пошире, чем палочки для мороженного.
— О'кей, — сказала она. — Давай-ка посмотрим.
Она открыла руку Лауры.
Лаура смотрела на лицо Диди. Она подумала, что Диди колоссального труда стоило не скривиться от этого зрелища. Сама Лаура знала, что оно отвратительно. Искалеченная рука — котлетная рука, назвала она ее про себя — горела, и ее то и дело охватывало пульсацией такой боли, что у Лауры перехватывало дыхание. Из культи мизинца до сих пор сочилась кровь с сукровицей, пропитавшая подложенное полотенце и простыню под ним. Остальные пальцы свело клешней.
— И что скажет моя маникюрша? — спросила Лаура.
— Надо отмачивать руки в пальмовом масле. Лаура рассмеялась. Смех имел нервозный оттенок. Диди вздохнула, желая как перед Богом, чтобы здесь был кто-нибудь другой, кто мог бы это сделать. Хотя могло бы быть и хуже. Псы могли добраться до горла Лауры, или отгрызть ноги, или вцепиться еще и в другую руку. Или убить ребенка. Диди поглядела на обручальное и на венчальное кольцо на распухшем пальце. Их никак не снять — только разрезать.
— Бриллиант, — сказала Лаура. — Ты сможешь его вынуть из оправы?
— Не знаю. — Она коснулась торчащего бриллианта и обнаружила, что тот уже разболтан — два из шести держащих зубчиков сломаны.
— Попробуй. Я выдержу.
— Зачем тебе его вынимать?
— У нас же осталось всего тридцать пять долларов, — напомнила ей Лаура. — Что у нас еще есть заложить, кроме бриллианта?
У них ничего не было. Диди ухватила искалеченное запястье Лауры так мягко, как могла, и принялась работать ножницами, пытаясь вытащить бриллиант. Лаура приготовилась терпеть муку, но ничего не произошло.
— Этот палец мертв, — сказала она. Через несколько минут Диди сумела ослабить третий зубец. Бриллиант болтался, но вытащить его было невозможно. Четвертый зубец оказался потуже.
— Поторопись, ладно? — слабым голосом попросила Лаура. Через две-три минуты Диди достаточно отогнула четвертый зубец, подвела кончик ножниц под бриллиант и надавила. Он легко выскочил, и Диди поймала его на ладонь.
— Отличный камушек. Сколько заплатил за него твой муж?
— Три тысячи долларов. — Пот струился по лицу Лауры. — Это было восемь лет назад.
— Может, мы сможем за него получить пять сотен. Честный ссудный кассир даже не притронется к бриллианту без оправы и без документа на владение. — Она завернула бриллиант в пластырь и положила в карман. — О'кей. Ты готова к большой работе?
— Да. Давай с этим покончим.
Диди начала с промывки руки перекисью водорода. Кровавая пена шипела из раны от укусов, и Лаура стонала и жевала мочалку. Диди пришлось повторить эту работу еще два раза, пока удалось смыть всю корку. Глаза Лауры были крепко зажмурены, слезы сочились из уголков. Диди потянулась за йодом.
— Ну, — сказала она, — сейчас немножко пощиплет. — Лаура опять засунула полотенце между зубами и Диди принялась за свою жуткую работу.
Была в жизни Лауры боль, которую она запомнила навсегда. Ей было девять лет. Она сломя голову ехала на велосипеде по проселочной дороге, когда шины скользнули по гравию. У нее на коленях были кровавые дыры, руки были все ободраны, локти кровоточили и подбородок разбит. А хуже всего — это случилось за две мили от дома. Не было никого, кто услышал бы, если она заплачет. Никого, кто бы ей мог помочь. Так что она встала и залезла на этот велосипед и стала крутить педали, потому что это был единственный выход.
— Лаура! — помнила она вопли своей матери. — Ты себя искалечила!
Нет, это ранение тогда не искалечило ее. Она нажила царапины и шрамы, но с этого дня она и начала расти.
Эта боль тоже оказалась тяжелым уроком. Будто совать руку в горячий уголь, обдавать ее соленой водой и снова в горячий уголь. Ее трясло, пот крупными горошинами сбегал с лица. Судьба еще над ней сжалилась, что через десять секунд после того, как Диди взялась за работу Лаура потеряла сознание. Когда она пришла в себя, Диди закончила наносить дезинфицирующие средства и уже накладывала шину на безымянный палец Лауры. Выпрямила его и прибинтовывала к языкодержателю, приложив его к пальцу и ладони Лауры. Затем наступила очередь среднего пальца. Когда Диди коснулась его, Лаура болезненно вздрогнула.
— Прости, — сказала Диди — Другого способа нет. Она начала вытягивать палец, чтобы его выпрямить, и Лаура стонала, зажав в зубах мочалку.
И опять Лаура потеряла сознание, что было благословением, потому что Диди смогла завершить работу быстро, поставив шину на место и закрепив пластырем. Она как раз закончила указательный палец, когда веки Лауры затрепетали. Она выплюнула полотенце, лицо ее было желтовато-белым.
— Рвет, — задохнулась она, и Диди кинулась за мусорным ведром.
Испытание еще не закончилось. Диди посадила шину на большой палец — еще одно испытание мучением — и забинтовала всю руку марлевыми бинтами, и от их давления Лаура стонала и потела.
— Ты ведь не хочешь всю жизнь проходить с клешней? — спросила Диди, разрезая марлю и начиная забинтовывать новый слой. Лаура дышала, как медленные кузнечные мехи, ее глаза были отсутствующими, затуманенные болью. — Почти уже добинтовала, — сказала Диди. — Все, теперь все хорошо.
На самом деле нет. Утром надо будет сменить бинты и прочистить раны, и они обе это знали.
— Люси, — прошептала Лаура, когда Диди закончила забинтовывать.
— Что? Какая Люси?
— Люси и Этель. — Она глотнула, в горле у нее жгло. — Когда они… заворачивали конфеты… и конфеты бежали по конвейеру все быстрее и быстрее. Ты смотрела эту серию?
— О да! Это был полный отпад!
— Классное шоу, — сказала Лаура. Ее рука была полыхающей массой огня и муки, но целебный процесс уже начался. — И они потом… больше не любят конфеты.
— Мне понравилась серия, где Люси в Лас-Вегасе и должна спуститься по лестнице в своей огромной прическе. Помнишь? И где она положила в хлеб слишком много дрожжей, и хлеб вылетает из духовки, как товарный поезд. Это было здорово. — Диди обрезала бинт и закрепила его пластырем. — А самое классное, когда Люси пытается принять участие в одном шоу Рики и он ругается на нее по-испански. — Диди положила забинтованную руку Лауры на мешок со льдом. — Я это смотрела с мамой и папой. У нас был телевизор с круглым экраном, и его всю дорогу закорачивало. Я помню, как отец стоит на коленях, пытаясь починить телевизор, и говорит:
— Диди, тот мужик, который научится, как заставить эту штуку работать, заработает кучу денег.
— Почему? — слабо спросила Лаура.
— Что почему?
— Почему ты пошла в Штормовой Фронт? Диди свернула остатки марлевого бинта и закрыла ящичек с пластырями. Ножницы и все остальное она положила на комод. За окном слышалось тонкое осиное жужжание замораживающего ветра.
— А что ты хочешь, чтобы я сказала? — наконец спросила Диди, увидев, что Лаура продолжает на нее смотреть. — Что я была плохой девочкой? Что я отрывала ножки кузнечикам и била котят бейсбольными битами? Нет, я росла совсем не такой. Я была президентом клуба домоводства в старших классах и с отличием заканчивала каждый семестр. Я аккомпанировала на пианино нашему детскому церковному хору. — Она пожала плечами. — Я не была чудовищем. Единственное, что я не знала, что растет внутри меня.
— Что же это было?
— Жажда, — сказала Диди. — Жажда быть другой. Знать. Бывать в тех местах, о которых в моей семье только читали. Вот, например, Люси: если ты смотришь только такие шоу по телевизору, вечер за вечером, то начинаешь думать, что это все, что есть у мира тебе предложить. Мои родители боялись реальной жизни. Они не хотели, чтобы я в нее шагнула. Они говорили, что я стану чудесной женой для какого-нибудь местного парня, что я буду жить в трех-четырех милях от них и растить полный дом детишек, и мы все вместе будем по воскресеньям собираться на жаркое. — Диди отдернула шторы и посмотрела в окно. Снежинки кружились в свете. Автомобили на автостоянке покрылись изморозью. — Их поразило, когда я им сказала, что хочу поступить в колледж. Когда я сказала, что хочу поступить в колледж не в Айове. Это был первый день долгой холодной войны. Они не могли понять, почему я не хочу остаться на месте. Я дурочка, говорили они, я разбиваю их сердца. Что ж, тогда я этого не понимала, но им было нужно, чтобы я была с ними, иначе между ними не было ничего общего. Они не хотели, чтобы я вырастала, и когда я выросла… они больше меня не знали. И не хотели знать. — Она опустила шторы. — Так что я думаю, что ушла из дома еще и для того, чтобы узнать, чего так боялась моя семья.
— И ты узнала?
— Да. Как любое поколение, они боялись будущего. Боялись стать незначительными и забытыми. — Она кивнула. — Это глубокий ужас, Лаура. Иногда я его ощущаю. Я никогда не выходила замуж — как это буржуазно! — и у меня никогда не было ребенка. Мое время для этого прошло. Когда я умру, никто не заплачет на моих похоронах. Никто не узнает мою историю. Я буду лежать в бурьянах у дороги, где проходят чужие люди, и никто не будет помнить звука моего голоса, цвет моих волос, или что меня волновало в этой жизни. Вот почему я осталась с тобой, Лаура. Ты понимаешь?
— Нет.
— Я хочу, чтобы ты вернула своего ребенка, — сказала Диди, — потому что у меня уже никогда не будет моего. А если я смогу тебе помочь найти Дэвида… это получится вроде он, как и мой тоже, верно?
— Да, — ответила Лаура. Она почувствовала, как она уплывает прочь от мира на волнах невыносимой боли. Это будет долгая кошмарная ночь. — Вроде того.
— Мне этого хватит.
Диди дала Лауре чашку воды и две таблетки аспирина. Горячий пот опять поблескивал на лице у Лауры, она стонала, когда ее раскаленная рука пульсировала от муки. Диди пододвинула стул к кровати и сидела, пока Лаура изо всех сил боролась с болью. Что произойдет завтра, Диди не знала — это зависело от Лауры. Если она будет достаточно хорошо себя чувствовать для дороги, им надо будет двигаться на запад как можно скорее. Через некоторое время Диди взяла пластиковый мешочек, чтобы опять наполнить его льдом из морозильника. Пока он наполнялся, она нашла газетный автомат и на последнюю мелочь купила местную «Джорнэл» Айова-Сити. Вернувшись в теплую комнату, пропахшую йодом и болью, Диди положила руку Лауры на мешочек со льдом и уселась читать.
Отчет об аварии на восьмидесятом шоссе она нашла на третьей странице. Тело, принадлежавшее мужчине, осталось неопознанным. «Немногое осталось, с чем можно работать», — отмечал коронер. Известно только, что машина, одна из последних моделей «БМВ», имела номер штата Джорджия. Диди поняла, что теперь они отследят номер и ФБР будет знать, кому принадлежал автомобиль. Полицейские репортеры учуют новый запах старой истории, и очень скоро фотография Лауры снова замелькает в газетах. И фотографии Мэри Террор. Смерть Эла Ван Дайвера вполне может вернуть Мэри и ребенка на первые страницы.
Диди поглядела на Лауру, впавшую в сон изнеможения. Любая фотография прежней Лауры, которая появится в газете, не будет иметь сходства с этой женщиной, лицо которой осунулось от муки и жестко подобралось от решимости. Но если Мэри и ребенок появятся в новостях, то их с большой вероятностью могут опознать. И какой-нибудь патрульный с комплексом супермена засечет ее, наделает глупостей, и Дэвид погибнет.
Она включила телевизор, сделав звук потише, и посмотрела десятичасовые новости Айова-Сити. Там был репортаж об аварии и беседа с водителем молоковоза, человеком с окровавленной повязкой на лбу и остекленевшим взглядом, говорившим, что он одной ногой побывал в могиле.
— Я увидел этот фургон и ту машину, они, значит, меня догоняют, а патрульная машина сзади, — объяснял водитель дрожащим голосом. — Все трое, значит, гонят за восемьдесят. Фургон, значит, у меня прямо на хвосте, и я хочу вырулить в правый ряд, значит, и тут — бум! Этот на «БМВ» стукает мне в цистерну, и все было, вот как она написала.
Обозреватель сообщил, что дорожная полиция и полиция штата разыскивают темно-зеленый фургон с номером штата Джорджия.
Слушая окончание новостей, Диди взяла отрывной блокнот с изображением мотеля и треснувшего колокола, оттиснутыми вверху, и карандашом мотеля написала: Мэри Террор. Потом слово «Фристоун» и три имени, которые запомнила давным-давно: Ник Хадли, Кейт Кавано и Дин Уокер. Под третьим именем она нарисовала кружок, вставила в него две точки в виде глаз и дужкой обозначила рот: «улыбка», как на том круглом значке, что был на свитере Мэри на лесопилке.
Полицейские будут вынюхивать машину Мэри: Завтра они будут ловить ее на всех крупных перекрестках и магистралях. Но попутно они могут высматривать и угнанный «катлас» с плейбойским зайчиком на заднем стекле. Совсем не повредит соскрести его со стекла и избавиться от подвесных игральных костей и, пока она стоит в холодной тьме, поменяться номерами с каким-нибудь из припаркованных снаружи автомобилей. Многие ли смотрят на свои номерные знаки морозным серым утром? Ножницы могут помочь вывернуть крепежные винты — так же, как помогли отогнуть державшие бриллиант дужки. А если нет, то нет.
Диди оторвала листок блокнота и положила его в карман вместе с бриллиантом. Она уничтожила следующие два листка, на которых оттиснулся след карандаша. Надев свитер и перчатки, она осмотрела руку Лауры — кровь проступила сквозь марлю, но ничего нельзя было сделать, кроме как прикладывать лед, — и вышла на стоянку сделать то, что подсказало ей, что инстинкты подпольщика ее не покинули.
Глава 6
УБЕЖИЩЕ ЖЕЛАНИЙ
Свиньи ищут темно-зеленый фургон с номерами штата Джорджия?
«Отлично», — подумала Мэри. Она дремала, положив ноги на диванчик, и телевизор стоял перед ней в уютной маленькой комнате. Когда свиньи найдут фургон в сарае у Роки Роуда, ее с Барабанщиком уже и след простынет.
Желудок ее был полон. Два сандвича с ветчиной, большая миска картофельного салата, чашка горячего овощного супа, банка яблочного пюре и почти полный пакет печенья. Она покормила Барабанщика молочной смесью, подогрев ее на плите, что он по достоинству оценил, дала ему срыгнуть, поменяла памперсы и положила спать. Он отключился, как выключенная лампочка, на кровати, которой поделились с ним Роки Роуд и Черри Ванилла.
Мэри смотрела телевизор сквозь полуприкрытые веки. Свиньи искали, как сообщил диктор десятичасового выпуска новостей из Айова-Сити, в шестнадцати милях к западу от фермерского дома, куда она сама себя пригласила. Имя на почтовом ящике гласило «Баскин». В Атланте Мэри покупала мороженое в «Баскин и Роббинс». Любимое у нее было «Роки Роуд». Он и выглядел, как Роки Роуд: темноволосый и невысокий, коренастый с достаточно большим животом, чтобы быть медлительным растяпой. Его жена была маленькой блондинкой с розовыми щечками. Настоящая Черри Ванилла. Четырнадцатилетний сын был темноволос, как его отец, но более жилист. Фадж Рипл — вот как она назвала бы его, если бы он был мороженым.
На панельных стенах висели семейные фотографии. Все улыбаются. Теперь уже не улыбаются. В гараже две машины: коричневый пикап с нашлепкой университета Айова на заднем бампере и темно-синий джип «чероки». «Чероки» был просторен и бак заправлен почти доверху. Все, что надо будет ей сделать, — это перетащить из фургона свои, чемоданы, детские вещи и свои записи группы «Дорз», и она будет готова двинуться дальше. Дополнительный приз — ящик с оружием Роки Роуда. У него было три винтовки и револьвер «смит-вессон» тридцать восьмого калибра и патронов ко всем полно. Револьвер составит компанию ее «магнуму», когда она переберется в «чероки».
Мэри приняла душ. Вымыла голову, выскребла лицо и тщательно промыла раны раствором протирочного спирта и теплой мыльной воды, который заставил ее задохнуться от боли. На вид хуже всего была рана на руке с красными краями и блеском костей внутри покрытого коростой мяса; и по пальцам время от времени пробегала судорога, словно она когтила воздух. Но болело сильнее всего разорванное бедро, до сих пор сочащееся кровью — болело так, будто ходишь босиком по бритвенным лезвиям. Колено побагровело и распухло, а синяки тянулись до самого бедра. Мэри наложила на рану вату, взяла бинты из аптечки и намотала поверх ваты, и завязала руку и ляжку полосками разорванных простыней. Затем она надела один из шерстяных халатов Роки Роуда, достала пива из холодильника и поуютнее устроилась в кабинете, чтобы провести ночь.
Дальше передавали сводку погоды. Блондинка с волосами, собранными в шлем, скрепленный лаком для волос, стояла перед картой и показывала, как шторм набирает силу в северо-западной Канаде, потом должен захватить район Айова-Сити — Сидар-Рэпидз через тридцать шесть — сорок восемь часов. Хорошие новости для лыжных курортов, сказала она, и плохие новости для тех, кто в дороге.
Мэри протянула руку рядом со стулом и взяла дорожный атлас, который нашла в комнате Фадж Рипла, на письменном столе рядом со школьными работами по географии. Он был открыт на карте Соединенных Штатов, на которой были обозначены главные федеральные дороги.
Восьмидесятое шоссе было самым прямым маршрутом к Сан-Франциско и Фристоуну, проходя через Айову и Небраску, загибаясь в Вайоминг, опять ныряя в Юту через Неваду и, наконец, в северную Калифорнию. Если она будет держать шестьдесят пять миль в час и погода не будет слишком плохой, она доберется до Фристоуна за пару дней. Когда она отсюда уедет — зависит от того, как она будет чувствовать себя утром, но она не собиралась проводить еще одну ночь в доме мертвеца. С шести часов, когда она загнала их в сарай, телефон звонил пять раз, и от этого она нервничала. Этот Роки Роуд может оказаться здешним мэром или проповедником, или Черри Ванилла может быть звездой местного фермерского общества. Все может быть. Так что лучше смыться отсюда, как только ее кости опять смогут выносить дорогу.
Она ослабела и у нее все болело.
«Старею, — подумала она. — Поддаюсь боли и слабею».
Десять лет назад она задушила бы Беделию Морз двумя пальцами. Следовало бы забить ее до смерти куском дерева, подумала она. Или пристрелить ее из «магнума», а вторую суку переехать фургоном. Но все случилось слишком быстро, и она знала, что ее сильно порвали, и до смерти напугалась, что потеряет сознание прежде, чем она и Барабанщик смогут удрать. Она думала, что питбули наверняка прикончат Лауру Клейборн, но теперь жалела, что не сделала этого сама, чтобы быть уверенной.
«Я впала в панику, — подумала она. — Запаниковала и оставила их в живых».
Но они остались без машины. Собаки хорошо порвали Лауру, по меньшей мере так же, как и ее. «Надо было ее убить, — нервно думала Мэри. — Надо было переехать ее фургоном перед тем, как я оттуда уехала». Нет. Нет. С Лаурой Клейборн покончено. Если она до сих пор жива, то валяется где-нибудь на больничной койке и стонет. «Страдай, — подумала она. — Надеюсь, ты будешь страдать сильно и долго за то, что пыталась украсть моего ребенка».
Но она стареет. Она это знала. Стареет, поддается панике и оставляет хвосты.
Мэри медленно и болезненно встала с диванчика и прохромала проверить Барабанщика. Он крепко спал на кровати, закутанный в чистое голубое одеяльце. Пустышка зажата у него во рту и его лицо херувима оцарапано об пол машины. Она постояла, глядя, как он спит, почувствовала, как свежая кровь течет по ее ляжке, но ей было наплевать. Он был прекрасным мальчиком. Ангел, посланный небесами в дар Джеку. Он был так прекрасен, и он принадлежал ей.
— Я люблю тебя, — прошептала Мэри в тишине. Джек тоже его полюбит. Она знала, что полюбит. Мэри подобрала с пола свои окровавленные джинсы и полезла в карман. Она вытащила вырезку из бюллетеня клуба «Сьерра», теперь запятнанную засохшей кровью. Затем опять захромала в кабинет к телефону. Она нашла телефонную книгу, код области, который был ей нужен, и позвонила в главную справочную Калифорнии.
— Фристоун, — спросила она оператора. — Мне нужен номер Кейта Кавано.
Ей пришлось назвать фамилию по буквам. Компьютерным голосом ей ответили, и она записала номер на листке желтой странички отрывного блокнота. Затем набрала тот же номер справочной второй раз.
— Фристоун. Мне нужен номер Ника Хадли. Второй номер появился на страничке. Третий раз:
— Фристоун. Дин Уокер.
На этот раз компьютерный голос ответил:
«Запрошенный вами номер в данный момент недоступен». Мэри повесила трубку и поставила знак вопроса рядом с фамилией Уокер. Незанесенный в списки номер? Или у этого человека нет телефона? Она сидела в кресле рядом с телефоном, нога снова сильно разболелась. Она глядела на номер Кейта Кавано. Что будет, если она узнает голос Джека? Или если она позвонит по обоим номерам и ни один голос не будет голосом Джека? Тогда останется только один Уокер, верно? Она опять взяла трубку, ее пальцы исполнили цепляющийся танец, и ей пришлось на секунду положить трубку, пока спазмы в пальцах не прекратились.
Затем она набрала код и номер Кейта Кавано. Один звонок. Два. Три. У Мэри пересохло в горле. Сердце гулко колотилось. Что она скажет? Что она сможет сказать? Четыре гудка. Пять. И так далее. Без ответа.
Она повесила трубку. Сейчас во Фристоуне чуть позже девяти. Не так уж поздно для звонка после стольких лет. Она набрала номер Ника Хадли.
После четырех гудков Мэри услышала щелчок в телефоне, трубку сняли, и живот ее стянуло узлом напряжения.
— Алло? — Женский голос. Трудно сказать, какого возраста.
— Привет. Будьте добры, Ник Хадли дома?
— Нет, к сожалению, Ник на заседании совета. Ему что-нибудь передать?
Она яростно думала.
— Я друг Ника, — сказала она. — Я его очень давно не видела.
— Правда? Как вас зовут?
— Робин Баскин, — сказала она.
— Вы хотите, чтобы Ник вам перезвонил?
— Э… нет. Все в порядке. Послушайте, я хочу выяснить номер еще одного моего друга во Фристоуне. Вы знаете человека по имени Дин Уокер?
— Дина? Конечно, его все знают. У меня нет его домашнего телефона, но вы можете позвонить в магазин иностранных автомобилей Дина Уокера. Хотите записать номер?
— Да, — сказала Мэри, — спасибо.
Женщина отошла от телефона. Вернувшись она сказала:
— О'кей, Робин, вот этот телефон. — Мэри записала телефонный номер и адрес магазина Уокера. — Но я не думаю, что они сейчас работают. Вы звоните откуда-то поблизости?
— Нет, по междугороднему. — Она откашлялась. — А вы жена Ника?
— Да, жена. Могу я передать Нику ваш телефон? Заседание совета обычно кончается до десяти.
— Да нет, не надо, — сказала Мэри. — Я на пути к вам. Пусть ему будет сюрприз. И еще одно… понимаете, я жила когда-то давно во Фристоуне и потеряла контакт со старыми знакомыми. Вы знаете Кейта Кавано?
— Кента и Сэнди. Знаю.
— Я пыталась позвонить Кейту, но никого нет дома. Я просто хотела проверить, что он живет все там же.
— Да, там же. Их дом как раз немного дальше по дороге.
— Отлично. Я к нему по дороге заеду.
— Э-э… Можно мне сказать мужу, что вы звонили, Робин?
— Конечно! — ответила Мэри. — Скажите, что я буду через пару дней.
— Ладно. — В голосе женщины появилось некоторое недоумение. — Простите, а мы с вами когда-нибудь встречались?
— Нет, не думаю. Спасибо вам за помощь.
Она повесила трубку, а затем позвонила по номеру Кавано. Опять никто не отвечал. Мэри встала, ее ляжка распухла и пылала, она захромала к диванчику и к своей банке пива. Еще два дня, и она будет во Фристоуне. Два дня — и она найдет Лорда Джека. Это была мысль, с которой можно заснуть.
Мэри уснула со включенными светом и телевизором под завывающий снаружи ветер. В своем убежище желаний она шла с Лордом Джеком по широкому и травянистому склону холма. Океан расстилался перед ними гобеленом голубого и зеленого, и грохот волн эхом отдавался от скал. Она была молода и свежа, и вся жизнь лежала перед ней, и жестокости не было в ее глазах, когда она улыбалась.
Джек в свободных одеждах держал на руках Барабанщика, и его светлые волосы, развеваясь, падали на плечи и спину, как вьющееся золото. В отдалении был виден дом, красивый двухэтажный дом с каменными трубами и пятнами мха там, где дома касались брызги Тихого океана. Она знала этот дом, знала, где он стоит. Это был Дом Грома, дом, где зародился Штормовой Фронт в своем ритуале свечей и обетов на крови. Именно там они с Лордом Джеком впервые любили друг друга, именно там она отдала ему свое сердце навеки.
Это был единственный дом, который она называла родным.
Лорд Джек прижимал к себе ребенка и обнимал за плечи идущую рядом с ним высокую и стройную девушку. Они вместе шли среди цветов. Воздух был сырым и соленым из-за близости океана, и лавандовый туман наползал с бухты Дрейке.
— Я люблю тебя, — услышала она, как Джек сказал ей в самое ухо. — Я всегда тебя любил. Врубаешься?
Мэри улыбнулась и сказала, что врубается. Радужная слеза скатилась по ее щеке.
Они шли к Дому Грома, с ними был Барабанщик и обещание нового начала впереди.
На своем диванчике Мэри тяжело спала, истощенная потерей крови, от слабости ее рот приоткрылся, длинная серебристая нитка слюны тянулась по подбородку. Сквозь бинты на ляжке и руке проступала кровь.
Снаружи кружили снежинки, слетая с небес и припорашивая голые поля, и температура упала ниже пятнадцати градусов по Фаренгейту.
Далеко было Мэри до страны ее грез.
В десяти милях к западу от, места беспокойного отдыха Мэри застонала в горячечном бреду Лаура. Диди пробудилась от тревожного сна в кресле, посмотрела на Лауру и опять закрыла глаза, потому что ей нечем было облегчить боль этой женщины, моральную или физическую. Ножницы для, откручивания номеров оказались бесполезны, но Диди порылась в хламе в кузове «катласа» и нашла отвертку, которая подошла. На «катласе» теперь был номер штата Небраска, нашлепка «Плейбоя» соскоблена, красные игральные кости выкинуты.
Сон объял страдалиц и на короткое время укрыл их от боли. Но ночь прошла и наступал холодный рассвет, штормовые облака уже скользили из Канады в стальной тьме. Ребенок внезапно проснулся, его голубые глаза что-то искали, губы обрабатывали пустышку. Он видел странные очертания, незнакомые цвета, слышал резкое завывание и шлепанье неизвестных звуков: порог загадочного, пугающего мира. Через несколько минут его тяжелые веки закрылись. Он опять уплыл в сон, безвинный и безгрешный, и его руки искали мать, которой не было.
ЧАСТЬ 7
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОСТЕР
Глава 1
СИЛА ЛЮБВИ
Вопль клаксона.
Мэри разлепила клейкие и опухшие веки.
Клаксон вопил снаружи. Рядом с домом.
У нее подпрыгнуло сердце. Она села на кушетке, и все суставы вскрикнули в унисон. Выдох боли сорвался с губ Мэри. Снаружи в серых сумерках зимнего утра гудел гудок. Она уснула с включенным телевизором и светом: человек с короткой стрижкой говорил о производстве сои. Когда она попробовала встать, резкая боль прострелила ляжку и перехватила дыхание. На бинтах была корка темной крови, в комнате стоял кислый медный запах. Рана на руке пульсировала от жара, рука онемела вплоть до пальцев. Мэри встала с кресла с усилием, которое заставило ее зашипеть сквозь стиснутые зубы, и заковыляла к окну посмотреть, что там перед домом.
За ночь выпал снег, укрывший поля тонким слоем. На припорошенной белой дороге, ярдах в шестидесяти от дома, стоял школьный автобус с надписью на боку ШКОЛЫ ОКРУГА СИДАР. «Приехали забрать Фадж Рипла», — поняла Мэри. Вот только мальчик не готов идти в школу. Он крепко спит под сеном. Школьный автобус простоял еще секунд пятнадцать, затем водитель дал последний недовольный гудок, и автобус поехал прочь, направляясь к следующему по дороге дому.
Мэри нашла часы. Семь тридцать четыре. Она чувствовала слабость, головокружение и пульсирующую в желудке тошноту. Она заковыляла в туалет, наклонилась над унитазом, сделала несколько рвотных движений, но ничего не вышло. Она поглядела на себя в зеркало: глаза запали в распухших веках, кожа посерела, как зимняя заря.
«Смерть, — подумала она. — Вот на что я похожа».
Нога болела яростно, и она стала рыться в аптечке, пока не нашла пузырек экседрина. Она приняла три таблетки, разжевала их с хрустом и запила пригоршней воды из-под крана.
Ее тянуло отдохнуть весь этот день. Тянуло снова заснуть в этом теплом доме, но пришло время уматывать. Водитель школьного автобуса может начать гадать, почему Фадж Рипл сегодня утром не вышел, хотя в доме горел свет. Он кому-нибудь расскажет, и этот кто-нибудь тоже начнет гадать. Заведенный порядок — ткань жизни в этом трахающем мозги государстве. Когда заведенный порядок нарушается, словно пропущенный стежок, весь муравейник начинает шевелиться. Время убираться.
Барабанщик заплакал, Мэри распознала голодный плач, тоном ниже и не такой напряженный, как плач от испуга. Это скорее было носовое жужжание, с паузами, чтобы набрать воздуха. Его надо будет покормить и поменять пеленки перед отъездом. Инстинкт требовал делать ноги. Сперва она сменила себе повязки, дергаясь от боли, когда отдирала присохшую вату. Она опять перевязала раны и туго их забинтовала полосками разорванных простыней. Потом открыла чемодан, надела чистое белье и фланелевые носки из гардероба Роки Роуда. Ее джинсы слишком сжимали бедра и распухшие ноги, так что она натянула пару более свободных рабочих брюк — опять спасибо ушедшему на покой хозяину — и крепко их перетянула одним из своих поясов. Она надела серую рабочую рубашку, бордовый свитер, купленный еще в восемьдесят первом, и приколола значок — «улыбку». Одевание закончилось старыми ботинками. В шкафу Роки Роуда висел соблазнительный ассортимент толстых пальто и алясок. Она сняла с вешалки коричневую вельветовую куртку с овечьим воротником, отложила ее на потом и выбрала зеленую парку на гусином пуху, чтобы положить в нее Барабанщика, как в импровизированную детскую корзиночку. Пара перчаток мужского размера тоже была отложена на потом.
Пока Мэри кормила Барабанщика, она сжимала и отпускала правой рукой теннисный мяч, чтобы разработать сухожилия. Силы в руке осталось примерно на треть от нормальной, пальцы онемели и похолодели. Она решила, что нервы повреждены. В раненой руке ощущалось подергивание разорванных мышц; проклятый пес чуть не перегрыз артерию — тогда она уже была бы мертва. Но самой большой мерзостью была рана на бедре. Понадобится пятьдесят — шестьдесят швов и куда лучшие антисептики, чем те, что есть в ванной у Роки Роуда. Но пока на ране есть корка, она может заставить себя двигаться.
Телефон зазвонил, когда она меняла Барабанщику пеленки. После двенадцатого звонка он замолчал, помолчал минут пять, потом опять восемь раз прозвонил.
— Кто-то любопытствует, — сказала она Барабанщику, вытирая его одноразовой салфеткой. — Кто-то хочет знать, почему мальчик не вышел к школьному автобусу или почему Роки Роуд не отбил часы на работе. Любопытно им, ох и любопытно.
Она стала двигаться чуть быстрее.
Телефон опять зазвонил в восемь сорок, когда Мэри в гараже загружала «чероки». Он замолчал, и Мэри продолжала работать. Она погрузила свой чемодан и мусорный пакет, полный еды с кухни: остатки нарезанной ветчины, кусок болонской колбасы, батон пшеничного хлеба, банку апельсинового сока, несколько яблок, коробку овсянки и большой пакет кукурузных хлопьев. Она нашла по пузырьку таблеток минеральных добавок и витаминов, от которых лошадь бы могла поперхнуться, и проглотила по две каждых. Уложив вещи и готовая к отъезду, она на минуту задержалась, чтобы приготовить себе тарелку пшеничных хлопьев и запить кока-колой.
Мэри стояла в кухне, доедая хлопья, когда взглянула в окно и увидела, что к дому медленно движется легавская машина.
Она остановилась перед домом, из нее вылез легавый в темно-синей аляске. На автомобиле была надпись: ДЕПАРТАМЕНТ ШЕРИФА ОКРУГА СИДАР. Когда легавый ему было едва за двадцать, сопляк сопляком — поднял руку и позвонил, Мэри уже зарядила винтовку из оружейного ящика.
Она стояла у стены рядом с дверью, выжидая. Легавый опять позвонил, потом постучал кулаком в дверь.
— Эй, Митч! — окликнул он, выдохнув на холоде клуб пара. — Где ты, друг?
«Убирайся», — подумала Мэри. Нога опять стала болеть, глубокая грызущая боль.
— Митч, ты дома?
Легавый отступил от двери. Он постоял, с минуту глядя вокруг, руки на бедрах, а потом пошел направо. Она перешла к другому окну, откуда могла за ним следить. Он подошел к задней двери и заглянул внутрь, его дыхание затуманило стекло. Он опять постучал, сильнее.
— Эмма! Кто-нибудь!
«Никого здесь нет, кого ты хотел бы видеть», — подумала Мэри.
Легавый попробовал ручку задней двери, покрутил влево и вправо. Потом она увидела, как он поворачивает голову и смотрит в сторону сарая.
Он снова позвал: «Митч!», потом пошел прочь от дома, поскрипывая ботинками по мерзлому снегу, туда, где были мертвые тела и фургон.
Мэри стояла у задней двери с винтовкой в руках. Она решила дать ему найти Митча и Эмму.
Легавый открыл дверь сарая и зашел внутрь.
Она ждала, и ее глаза горели каким-то сладострастием.
Это было недолго. Легавый выбежал наружу. Он покачнулся, остановился, согнулся пополам и его вывернуло на снег. Он побежал дальше, длинные ноги работали, как поршни, а лицо стало мертвенно-бледным.
Мэри открыла дверь и вышла на холод. Легавый ее увидел, резко остановился и потянулся к кобуре. Кобура была застегнутой, и пока легавый рукой в перчатке пытался ее отстегнуть, Мэри Террор согнула больную руку, навела оружие и выстрелила ему в живот с расстояния тридцати футов. Его отбросило на землю, из носа и рта вырвалось белое дыхание. Легавый перекатился, попытался встать на колени, и Мэри выстрелила второй раз, и легавому оторвало кусок левого плеча, тут же покрывшегося дымящейся кровью. Третья пуля ударила его в спину, когда он полз по алому снегу.
Он дернулся несколько раз, как рыба на крючке, и потом уже лежал неподвижно, лицом вниз, раскинув руки, как распятый.
Мэри глубоко вздохнула холодный воздух, наслаждаясь его жалящей свежестью, потом вернулась в кухню, поставила винтовку, доела последние две ложки пшеничных хлопьев. Она выпила молоко и запила последним глотком кока-колы. Прохромала в спальню, где надела вельветовую куртку и перчатки, потом взяла Барабанщика, завернутого в пуховую аляску.
— Ты мой мальчик, ты мой милый! — сказала она, неся его к кухне. — Хороший мамин мальчик, мамочкин! — Она поцеловала его в щечку, прилив любви поднялся в ней, как лучезарное тепло. Она поглядела опять на заднюю дверь, проверяя, не шевельнулся ли легавый. Потом положила Барабанщика в «чероки», распахнула дверь гаража и села за руль.
Она выехала из гаража, объехала легавскую машину и поехала по подъездной дорожке. Потом свернула направо, на дорогу, ведущую к восьмидесятому шоссе, на запад. Ее сумка стояла на полу, набитая пеленками и детским питанием, а еще там лежал ее «магнум» и новый «смит-вессон» взамен потерянного «кольта». Сегодня утром ей было намного лучше. Еще сильная слабость, но намного лучше. Она решила, что дело в витаминах. Железо попало в кровь, и в этом все дело.
Или, может быть, это сила любви, думала она, глядя на соседнее сиденье и на своего прекрасного младенца.
У нее в кармане рядом с заляпанной кровью статьей из бюллетеня клуба «Сьерра» валялся список имен и номеров телефонов. К западу небо было темно-багровым. Лежал туман, а земля белела, как голубь мира.
Это было утро, полное любви.
Джип летел вперед, стремясь в Калифорнию, везя оружие и безумие.
Глава 2
РАЗДЕТЫЕ ДОГОЛА
Расчетным часом был полдень. В десять тридцать шесть изъеденный ржавчиной «катлас» с номерами штата Небраска выехал со стоянки мотеля «Либерти Мотор Лодж». Рыжеволосая женщина за рулем повернула направо, на въезд, который вливался в ведущие на запад ряды восьмидесятого шоссе. Пассажирка «катласа», бледная женщина с забинтованной рукой и адским огнем в глазах, была одета в темно-серый свитер, испещренный зелеными полосками. К левой руке она прижимала пакет со льдом и жевала до крови искусанную и распухшую нижнюю губу.
Щелкали мили. Снег кружил, вырываясь из полумрака, машины ехали с включенными фарами и дворниками. Дворники «Катласа» повизгивали со звуком, напоминающим вечеринку банши, и мотор автомобиля кашлял, как паровой котел с запальными свечами. В Де-Мойне, в восьмидесяти милях дальше к западу, Диди и Лаура остановились у закусочной «Венди» и поели: гамбургеры, жареная картошка, салат, кофе. Лаура ела, не думая о манерах и не отрывая взгляда от часов, а Диди в это время пошла к телефону-автомату поискать по телефонному справочнику владельцев ссудных касс. Она вырвала нужную страничку, вернулась к Лауре, и они закончили есть.
Служащий в «Честном Джоне» на авеню Мак-Кинли рассмотрел бриллиант через лупу и попросил представить какие-нибудь документы, удостоверяющие личность. Они забрали у него камень и отправились дальше. Служащая в ссудной кассе Росси на Девятой улице не захотела с ними разговаривать без документов о владении. В мрачной ссудной кассе с очень подходящим названием «Всякий мусор» на Арми-Пост-роуд человек, при виде которого у Лауры возникла мысль о голове Джона Каррадина, приставленной к телу Дона Де Люиса, оглядел бриллиант и рассмеялся, как бензопила.
— Настоящий! Это же подделка, леди!
— Спасибо.
Лаура забрала бриллиант, и Диди пошла к двери вслед за ней.
— Эй, эй! Да не беситесь вы, постойте! Лаура остановилась. Толстый человек со сморщенной сливой лица поманил ее обратно усыпанной кольцами лапой.
Читать бесплатно другие книги:
