Берег динозавров Лаумер Кит

— Если, оказавшись на корабле, я не воспользуюсь генератором хронополя, что в трупе?..

— Сгоришь вместе с кораблем, и только.

— Если останусь на пляже с Мелией?

— Не работает. Ничего не работает. Просто умрешь там, даже если жизнь будет долгая. Конец один…

— А если застрелить тебя, выйдет не так?..

— Кто знает. Но шанс есть: ход не по правилам, вроде обмана при раскладывании пасьянса.

Я уперся, и он устроил мне экскурсию по станции. За дверьми шлюза — непроницаемая жемчужная дымка, в комнатах — пыль и запустение. Станция действительно очень старая…

А потом он показал мне комнату с костями. Думаю, меня окончательно убедил запах.

— Давай пистолет, — потребовал я.

Он протянул мне оружие без единого слова.

— Повернись спиной! — рявкнул я, щелкая предохранителем.

Он повернулся.

— Есть одна утешительная мысль, — сказал он. — Может выйти так, что…

Выстрел не дал договорить. Его мотнуло, будто кто-то дернул за ошейник — вперед, от меня. Я едва успел разглядеть дыру в затылке, прежде чем в моем черепе вспыхнул огонь, ярче солнца — и выжег стены моей тюрьмы.

Я превратился в гигантский глаз над крошечной сценой. На ней я увидел себя, во всем разнообразии энтропийных контекстов. Вот виды древнего Буффало, вот тонущий галеас, вот умирающий берег на краю вселенной, вот я плету никчемные сети вокруг сумасшедшего карга, вот он плетет свои, но оба мы в чужой мышеловке — та, в свою очередь, в клетке, из которой нет выхода…

Как это сейчас выглядит глупо. Как вышло, что высоколобые теоретики Центрального коммутатора не заметили главного: их собственная стратегия дает те же результаты, что и политика их предшественников? Только…

Следующая мысль была самая важная, но я не успел ухватить ее за хвост. Момент просветления ушел безвозвратно, оставив наедине с трупом убитого мной человека. Пистолет в руке еще дымился, а в голове звенело слабое эхо чего-то неизмеримо значительного. Кое-что, правда, осталось: сама идея темпоральной уборки — порочное заблуждение. Теперь я видел это совершенно ясно. Безответственные эксперименты новой эры, ложные убеждения деятелей третьей эры, ювелирная работа Центрального коммутатора — все одинаково никуда не годится.

Дело всей моей жизни оказалось бессмысленным фарсом. Я был марионеткой, бессмысленно пляшущей на ниточках перед пустым залом.

И все же теперь я понимаю — кто-то не пожалел усилий, чтобы замести меня под ковер.

Кто-то могущественнее Центрального коммутатора.

Кто-то направил меня аккуратно и четко, как я манипулировал обреченным каргом в Буффало — и его могучим альтер эго, строившим здание Исполнительной администрации в пустоте, как паук плетет паутину в запечатанном гробу. Меня лишили точки опоры, загнав в бесконечную петлю, — вывели из игры навсегда. Навсегда?

Есть одна маленькая деталь, которую они упустили.

Мой двойник умер у меня на глазах — и в момент смерти его ментальное поле слилось с моим.

На долю секунды мой интеллект вырос неизмеримо — IQ не менее трехсот, я полагаю.

И пока я размышлял о смысле и возможных последствиях озарения, стены побледнели и растворились. Я оказался в приемной камере Центрального коммутатора.

Высокий потолок заливал холодным светом белые стены, обмотки фокусирующей системы гудели негромко, пахло горячим металлом и озоном. Знакомый вид, знакомые запахи — родной очаг, право слово… Вот только отряд вооруженных людей в серой форме службы безопасности Коммутатора здесь не к месту. Выстроились правильным кругом, любо-дорого посмотреть; я — точно в центре. В руках у каждого — кратерный бластер, и каждый бластер направлен мне в голову. В лицо светит оранжевый луч: целеуказатель генератора амортизирующего хронополя.

Догадавшись, что от меня требуется, я уронил пистолет и медленно поднял руки.

Подойдя вплотную, один из охранников сноровисто обшмонал меня, но только испачкал руки: грязь от многодневных раскопок никуда не делась. События все время шли вскачь — тогда, как и сейчас.

По жесту начальника меня вывели из приемной камеры, не нарушая строя; дальше по коридору, через пару бронированных дверей — на серый ковер перед широким пустым столом хрономастера Центрального коммутатора.

Я уже встречался с этим человеком — высоким, крепким, с правильными чертами сурового лица, — но не в такой официальной обстановке. Так же умен, как и остер на язык… Удалив охрану, кроме двух агентов, он указал мне на кресло. Некоторое время он присматривался, без улыбки и без угрозы на лице, — просто исследовал проблему прожектором своего интеллекта.

— Вы отступили от инструкций, — сказал он ровно.

Ни гнева, ни обвинения в голосе, ни даже любопытства.

— Верно, отступил.

Я уже собрался обсуждать подробности, но хрономастер заговорил первым.

— В соответствии с заданием вам следовало уничтожить агента DVK-Z-97. Дополнительная задача — захватить в целости и сохранности карга серии H, серийный номер четыреста пятьдесят три.

Речь его лилась плавно, будто моих слов он не слышал. На этот раз я не стал отвечать.

— Вместо того чтобы захватить карга, вы уничтожили его мозг. Вы не пытались уничтожить агента.

Все верно — вернее быть не может. Отрицать так же бессмысленно, как соглашаться.

— Поскольку объяснить подобные действия в рамках вашего психотипа невозможно, мотивы следует искать за пределами политики Коммутатора.

— Вы делаете поспешные выводы, — возразил я. — Обстоятельства…

— Очевидно, что любое предположение о вербовке другими темпоральными организациями в отношении вас беспочвенно и не выдерживает критики.

Я уже не пытался ничего говорить. Это не беседа и даже не допрос: хрономастер делает официальное заявление для истории.

— Таким образом, вы представляете силу, не нашедшую пока материального воплощения: пятую эру человечества.

— У вас хвост виляет собакой, — возразил я. — Вы постулируете существование сверхдержавы — преемника Коммутатора, чтобы подобрать мотив моим действиям. Может, я просто провалил задание. Может, у меня крыша поехала. Может…

— Вы можете выйти из роли человека древней эры, агент. Кроме дедуктивных выводов я располагаю данными об истинном уровне ваших интеллектуальных ресурсов; значения зафиксированы аппаратурой станции. В момент кризиса вы вышли на третий психометрический уровень. Человеческий мозг никогда не показывал таких результатов. Бессмысленно отрицать очевидное.

— Пожалуй, я ошибся.

Теперь он смотрел на меня молча. Мне наконец удалось завладеть его вниманием.

— На самом деле вы говорите не о пятой эре, — продолжал я. — Вы постулируете существование шестой эры.

— Каков же фундамент заявления, столь поразительного? — поинтересовался он, вовсе не выглядя пораженным.

— Все просто. Вы и есть пятая эра. Следовало догадаться раньше. Агенты внутри Центрального коммутатора.

Целых тридцать секунд он смотрел на меня ледяным взглядом. Потом оттаял — на волосок, не больше.

— А вы — агент внутри агентурной сети.

Я мельком глянул на костоломов за его спиной — те слушали спокойно. Тоже в команде, надо полагать.

— Несчастное стечение обстоятельств, — продолжал хрономастер. — Наши планы развивались весьма успешно — если не считать провала, вызванного вашим вмешательством. Однако не произошло ничего непоправимого.

— Пока, — кивнул я.

Хрономастер едва не задрал брови.

— Вы оценили ситуацию немедленно, обнаружив себя изолированным — я применяю этот термин за неимением лучшего — на выведенной из строя станции.

— Да, именно тогда я начал догадываться. Никак не мог понять, что затевает Ярд. Теперь ясно, что он просто выполнял ваш приказ: вывести меня из обращения. Перевел станцию в ахронную полость, используя технологию, неизвестную Центральному коммутатору, и предварительно выманив меня наружу. Мне ничего не оставалось, как применить персональный генератор хронополя — и выпасть в петлю времени. Просто и результативно. Ну, почти.

— Вы здесь, лишены возможности действовать и полностью нейтрализованы, — объявил он. — Операция оказалась действительно результативной.

Я покачал головой и лениво усмехнулся, но произвести впечатление не удалось.

— Когда стало ясно, что происходит в петле времени, я понял — дело не обошлось без Центрального коммутатора. Но поскольку события развивались в противоречии со стратегическими установками Коммутатора, вывод об агентурной инфильтрации напрашивался сам собой, — объяснил я.

— Нам повезло, что вы остановились в своих выводах за один шаг до конца логической цепочки. Если бы вы избежали эвакуационного зонда, тысячелетний труд пошел бы насмарку.

— Напрасный труд…

— В самом деле? Надеюсь, вы ошибаетесь, агент. Предположение о принадлежности к шестой эре не подразумевает вашего превосходства. Деградация уже имела место в истории.

В голос нержавеющей стали прокрался-таки легчайший намек на неуверенность. Теперь я точно знал, о чем идет речь. Хрономастер старался понять, какого тигра он держит за хвост. Разобраться, где настоящая власть и сила.

— Не наш случай. Совершенно не наш случай, уверяю вас.

— Тем не менее вы здесь, — напомнил мне хрономастер.

— Подумайте, — предложил я. — Вся ваша деятельность базируется на предположении, что вам, как представителю позднейшей эры, видны ловушки, незаметные персоналу Коммутатора. Отсюда следует, что тем, кто после вас, хорошо видны ваши ошибки, не так ли?

— Мы не делаем ошибок.

— Если бы вы не делали ошибок, я бы здесь не сидел.

— Немыслимо! — произнес он с глубоким убеждением. Или, скорее, со страстным желанием верить в свою правоту. — Семнадцать тысяч лет процессы распада шли безостановочно; любые меры противодействия лишь способствовали дальнейшему разрушению. Впервые вмешавшись в поток времени, человек посеял зерно грядущего хаоса. Вскрыв энтропийные каналы, он позволил силам темпоральной прогрессии распространиться по спектру неуклонно теряющих устойчивость хрономатриц. Жизнь есть продукт течения времени. Когда плотность темпорального потока падает ниже критического уровня, жизнь прекращается. Наша цель — предотвратить окончательную катастрофу! Не более того! Мы не можем потерпеть поражение…

— Вы не можете восстановить прошлое, которого не было. И не можете сохранить будущее, которое никогда не наступит.

— Мы не ставим подобной цели. Наша программа — восстановить темпоральную ткань, сводя воедино тенденции, которые прежде расходились. Мы просто прививаем одичавшие ростки к дереву главной последовательности. Мы аполитичны — мы не поддерживаем никакой идеологии. С нас довольно сохранения жизнеспособности континуума.

— И самосохранения, — добавил я.

Хрономастер посмотрел на меня с легким недоумением.

— Вы когда-нибудь рассматривали конструктивное решение, следствием которого было бы исчезновение — вас и вашей работы? — спросил я.

— Нет — зачем? Пораженческая логика. Как мы можем следить за порядком в континууме, не существуя?

— Хороший вопрос.

— У меня есть еще один, — сказал хрономастер тоном человека, победившего в споре. — Зачем представителю вашей эры разрушать фундамент реальности, на котором строится любое вообразимое будущее?

Очень хотелось глубоко вздохнуть, но я воздержался.

— Агенты предыдущих эпох трудились, чтобы исправить ошибки, внесенные в прошлое. Те, кто пришел после них, столкнулись с задачей гораздо более серьезной, — объяснил я твердо и решительно. — Легко ли убирать за уборщиками? Центральный коммутатор пытался охватить проблему в целом, восстанавливая прошлое в полном объеме, плохое и хорошее, — как было до первого вмешательства. Но ваши амбиции идут гораздо дальше: используя Коммутатор, манипулировать не прошлым, но будущим…

— Деятельность в будущем невозможна, — сказал он, как Моисей, объявляющий Закон.

— Ну, ну… Для вас, например, пятая эра — это ведь не будущее? Большое подспорье в работе, не правда ли? Но если вы можете заглядывать в чужие карты, то будущее может посмотреть ваши. Что ему помешает?

— Вы хотите сказать, что любая попытка обратить тенденцию к распаду обречена?

— Тот, кто пытается надеть хомут на собственную судьбу, обречен. Каждый диктатор, создававший тоталитарное государство, постиг это на опыте. Секрет человека в том, что на него нельзя наложить цепи. Его существование держится на незнании грядущего, на отсутствии гарантий — на случае. Отнимите у него это — и вы отнимете все.

— Опасная, пораженческая доктрина, — отрезал хрономастер. — Я буду бороться с ней, используя любые средства, имеющиеся в моем распоряжении. Теперь вы расскажете мне о ваших руководителях: кто вас послал, кто направляет ваши действия, где находится оперативная база. Вы расскажете все.

— Не думаю.

Он сделал быстрое движение, и воздух распороло визгом, будто от рикошета. Воздух или более неощутимую субстанцию. Когда хрономастер вновь заговорил, голос его утратил всякую звучность.

— Вы чувствуете себя в безопасности, агент. Представляя прогрессивную эру, вы не сомневаетесь в вашем превосходстве, но даже крепкий идиот может заковать гения. Вы попались. Вы теперь заключены в ахронном анклаве, где временные размерности равны нулю и никакое воздействие извне невозможно. Скоро вы поймете, до какой степени надежен такой метод иммобилизации: любое снаряжение бесполезно, от капсулы с ядом и до персонального генератора хронополя. Но даже если вы исхитритесь умереть, все знания будут немедленно считаны с вашего мозга, как на сознательном, так и на подсознательном уровне.

— Вы позаботились обо всем, — согласился я, — но позаботились недостаточно. Вы прикрыли себя от вмешательства извне — но не изнутри.

Замечание явно не понравилось. Нахмурившись, он выпрямился в кресле и сделал знак охранникам, вставшим за моей спиной. Сейчас последует распоряжение о казни… Прежде чем он отдал приказ, из подсознания всплыл исполнительный код, похороненный до поры глубоко, под несколькими слоями гипнотического внушения. Хрономастер так и замер, с открытым ртом и смятением в глазах.

Сумеречный свет стасис-поля падал на лицо хрономастера и на лица охранников с пальцами на спусковых крючках. Пройдя между ними, я вышел в коридор. Двигаться трудно, как в сиропе, но это мы переживем… Тихо, вроде бы не собираясь спешить, тикает метроном, проникая в самую душу. Отдельные теоретики считают, что звук этот соответствует базовой частоте мироздания — циклу возникновения и разрушения реальности.

Комнату за комнатой, дюйм за дюймом, я тщательно осмотрел станцию. Личный состав на месте — неподвижны, как обитатели замка спящей красавицы. С журналами и базой данных я поработал тщательно, не спеша. Агенты пятой эры действовали грамотно и серьезно. Никаких указаний на размах операций, никаких намеков на степень искажения планов Центрального коммутатора. Важная информация, разумеется, но едва ли жизненно важная. Так или иначе, первый этап задания выполнен: фактор, создававший аномалии на темпоральной матрице дальнего доступа текущей эры, нейтрализован.

Из ста двенадцати человек личного состава агентами пятой эры оказались четверо. В стасисе их легко отличить по характерной ауре, вызванной аномально высоким темпоральным потенциалом. Избирательно очистив память, я отправил их обратно — по месту происхождения. Они будут чесать в затылке, проверять снаряжение, когда выяснится, что дороги обратно на Коммутатор нет, но темпоральные операции больше не для них: все четверо изъяты из обращения навсегда. Каждому своя петля времени, вроде той, которая досталась мне.

Базу данных пришлось отредактировать, чтобы у инспекторов Коммутатора не родилось ненужных мыслей.

Я уже закруглялся, когда в коридоре за дверью информационного центра раздались шаги.

Если забыть о том, что в стасисе движение за пределами моего персонального нуль-кокона невозможно, вторжение меня нисколько не удивило. Собственно, я даже надеялся на визит. Ситуация, можно сказать, этого требовала.

Дверь распахнулась, и на пороге появился высокий, с тонкими чертами лица и совершенно лысый джентльмен. Алый костюм с блестящим шитьем выглядел весьма элегантно, будто лиловые угри плавали среди красных водорослей. Он бегло осмотрел комнату — видно было, что он запоминает картину в мельчайших деталях, — и кивнул, будто знакомому в клубе.

— Вы хорошо поработали, — кивнул он.

Говорил он без акцента, но как-то странно. Быть может, он привык говорить гораздо быстрее. Красивый музыкальный баритон, и никакого беспокойства.

— Бывает и лучше, — возразил я. — Много непродуктивных усилий. Пару раз нельзя было даже сказать, кто кого водит за нос.

— Похвальная скромность. — Похоже, разговор носил церемониальный характер. — Мы считаем, что вы весьма успешно справились с непростой задачей. Я бы даже сказал, образцово.

— Спасибо. А кто это «мы»?

— До сих пор мы безоговорочно одобряли ваши действия, — продолжал он, не обращая внимания на мой вопрос. — Но дальнейшая реализация плана вашего задания чревата возникновением вероятностного вихря восьмого порядка. Возможные последствия вам понятны.

— Может, понятны, а может, и не очень, — буркнул я уклончиво. — Кто вы такой и как сюда попали? Этот анклав изолирован более чем надежно.

— Думаю, нам следует действовать на основе полного взаимного доверия, — сказал человек в красном. — Мне известно, кто вы, равно как известна суть вашего задания. Мое присутствие здесь тому порукой. Что, в свою очередь, доказывает мою принадлежность к эре, более поздней, чем ваша, — и что нашего суждения достаточно для отмены вашего задания.

— На сцену выходит седьмая эра, — мрачно объявил я. — Окончательный порядок на вечные времена…

— Мы не только имеем техническое преимущество перед вами, мы видим дальше и лучше. Стоит ли доказывать очевидное?

— Гм… А откуда такая уверенность, что на вас своего комитета бдительности не найдется? Поправить исправляющих?

— Проектов темпоральной уборки больше не будет. Наша программа есть программа последнего вмешательства. Седьмая эра не просто восстанавливает стабильность темпоральной структуры — мы отсекаем весь спектр излишних энтропийных векторов. Прочнее не бывает.

— Понимаю, — кивнул я устало. — Подправим природу, запихнув альтернативную историю обратно на главную последовательность. Вам не кажется, что здесь то самое вмешательство с благими намерениями? Первый проект темпоральной уборки возник, чтобы как-то управиться с последствиями, если помните.

— Лично я живу в эпоху, когда благодатные плоды темпоральной стабилизации уже созрели. Характерная для нас концентрация жизненных сил представителями ранних эпох лишь смутно ощущалась в редкие моменты просветления. Мы…

— Вы просто обманываете себя. Новый уровень вмешательства лишь создает новый уровень проблем.

— Наши расчеты говорят другое. Теперь…

— Вы задумывались когда-нибудь, что здесь идет естественный процесс эволюции? И что вы его обрываете? Может, человеческий разум выходит на новый концептуальный уровень — и ему потребуется твердая опора в виде многослойной матрицы вероятностей? Может, вы проедаете семенной фонд будущего урожая?

На какое-то мгновение он заколебался, но только на мгновение.

— Безосновательное утверждение. Сам факт, что позднейшие эры не вмешиваются, свидетельствует, что наша программа действительно последняя.

— Предположим, позднейшая эра все-таки вмешается… Какую форму могли бы принять их действия?

— Уж всяко не форму агента шестой эры, удаляющего записи из журналов третьей и четвертой эры, — твердо ответил человек в красном.

— Вы абсолютно правы, — кивнул я.

— Тогда каким образом… — начал он рассудительно, но тут же запнулся.

Идея начала доходить и пришлась совсем не по вкусу.

— Но вы, — прошептал он, — вы не?..

Прежде чем я успел ответить, человек в красном исчез.

Человеческий разум — не более чем узор на ткани головного мозга. Тусклый проблеск самосознания в мозгу австралопитека уже содержал этот узор в зародыше. Проходили века, мозг усложнялся, власть человека над средой обитания прирастала в геометрической прогрессии — но узор оставался тем же.

Человек считает себя центром Вселенной. До тех пор, пока не затронута эта основа основ, он переносит любые потери, переживает любые трудности.

Когда основа разрушена, остается лишь искра разума, затерянная в серой бесконечности. Теряется мера потерь, надежд, свершений и побед.

Даже когда развившийся интеллект указывает, что эта основа лишь произведение собственного мозга, что бесконечность не знает масштаба, а вечность не знает продолжительности, — любой человек держится за свою самость, как философ цепляется за жизнь, которой неминуемо придет конец, держится эфемерных идеалов и борется за правое дело, которое забудут.

Человек в красном — продукт высокой культуры, на пятьдесят тысяч лет впереди Центрального коммутатора, на десять тысяч лет, в свою очередь, опережающего первых исследователей древней эры. Кто, как не он, с его могучим интеллектом и великолепной подготовкой, должен понимать, что само существование агента более поздней эры навсегда разрушает его картину мироздания — и роль его народа в ней.

Но как обезьяна удирает от большой кошки, так и этот человек среагировал инстинктивно, спасая свои драгоценные иллюзии, — вернулся на родную почву.

И куда ушел он, туда и мне предстоит дорога.

Не без сожаления я избавлялся от блоков гипнотического внушения, уровень за уровнем. Осознание меры вещей приходило, обрушиваясь камнепадом. Безукоризненный порядок машинного зала Центрального коммутатора на глазах превращался в нагромождение грубых приспособлений — чем он и был на самом деле. Сверкающие приборы сделались амулетами дикаря — или блестящим мусором в гнезде сороки. Вокруг меня развертывалась многопорядковая вселенная, под ногами, слой за слоем, оживала планета. В безграничном пространстве собирались облака звездной пыли, звезды летели по галактическим орбитам, и вновь звучал ритм возникновения и разрушения вселенной. Изящным дворцом поднялась единая концепция пространства-времени, прошлого-будущего, бытия-небытия.

Сконцентрировав малую долю сознания на морщинке в зеркальном поле реальности первого порядка, я осторожно прикоснулся, вошел в контакт…

Крутая скала выступала из зарослей кустарника. Голые корни цеплялись за камень, как жадные руки. До человека в красном было тридцать футов. Я поскользнулся на гальке, рассыпанной по каменному ложу; он повернулся, глядя в ужасе.

— Нет!.. — крикнул он, нагибаясь за оружием первого обезьяночеловека.

Камень описал дугу, мягко лег мне под ноги.

— Не надо создавать лишних неприятностей, — сказал я.

Человек в красном закричал без слов — так мог бы кричать его далекий предок — и пропал снова. Сквозь миг света и тьмы я устремился за ним.

Жара и слепящее солнце напомнили мне Берег Динозавров — далекую страну в таком простом мире. Под ногами толстый ковер пыли, на горизонте — черная линия далекого леса. Совсем рядом человек в красном целится из какого-то оружия, компактного и плоского. За ним два низеньких чернобородых человека в засаленных балахонах из грубой черной ткани делают ритуальные жесты загрубелыми от работы руками.

Человек в красном выстрелил. Ливень розового и зеленого огня пролился безвредно, не задевая. В глазах человека мелькнул ужас — он исчез.

Глубокая ночь, под ногами — комья мерзлой земли, затянутое бычьим пузырем окно лачуги светится желтым. Он присел у низкой стены из каменных обломков, хочет спрятаться в глубокой тени, как испуганный зверь.

— Бесполезно, — сказал я. — Конец неизбежен.

Он исчез, захлебнувшись криком.

Небо, как воронка тысячи смерчей; молнии бьют сверху, сквозь клубящиеся облака, и снизу, срываясь с исхлестанных дождем голых скал. От камня поднимается пар. Под ногами слышен глухой рокот, будто обрушивается гребень огненной волны.

Он висит в воздухе напротив меня, материальный лишь наполовину: призрак далекого будущего на заре юности мира. Лицо — маска смертного ужаса.

— Ты себя погубишь! — Я повышаю голос, чтобы перекричать вой ветра. — Нельзя выходить так далеко за пределы радиуса действия…

Он пропал, я следом. Мы стоим на горбатом мостике без перил, над рукотворной пропастью в десять тысяч футов глубиной. Знакомое место: город пятой эры, год примерно двадцатитысячный от Рождества Христова.

— Чего тебе от меня надо? — прорычал он, оскалившись, как загнанный в угол хищник.

— Возвращайся, — сказал я. — Расскажешь то, что им полагается знать.

— Нам не хватило одного шага! Мы победили небытие — так мы думали!..

— Зачем же небытие? Вам остается ваша жизнь. Ее надо прожить. Все, что вы имели раньше…

— Все, кроме будущего! Мы ведь тупиковая ветвь, не так ли? Мы поглотили энергию тысячи энтропийных линий, чтобы гальванизировать труп нашей реальности. Но за нами ничего не последует, разве не так? Пустота — ничего больше.

— У вас есть свое предназначение. Своя роль. Вы ее сыграли; еще сыграете. Это неизбежно.

— Но вы… — Он глянул на меня через пропасть. — Вы — кто вы такие?

— Ты знаешь, каким должен быть ответ.

Лицо его белело, как лист бумаги, на котором написано: «смерть». Но разум не пошатнулся — тридцать тысяч лет естественного и искусственного отбора чего-нибудь да стоят. Он справился с паникой, не дал личности раствориться в ужасе.

— Когда… сколько еще осталось? — прошептал он.

— Вся жизнь исчезла в сто десять тысяч четыреста девяносто третьем году последней эры, — сказал я.

— А вы… машины, — с усилием произнес он. — Сколько еще?

— Меня отправили из локуса на Земле — по окончании последней эры четыреста миллионов лет… Сам я существую очень давно — срок покажется бессмысленным.

— Но — зачем?.. Если только… — Лицо осветилось надеждой, будто луч прожектора лег на темную воду.

— Матрица вероятностей до сих пор не разрешена в отрицательном смысле. Мы работаем над благоприятным решением.

— Но ты — машина, — работаешь, когда человека уже нет. Вымер несколько геологических эпох назад… зачем?

— В нас людская мечта пережила человеческую расу. Мы надеемся оживить мечтателя.

— И все же — зачем?

— Мы считаем — человек этого хотел бы.

Он рассмеялся; не хотел бы я услышать этот смех еще раз.

— Замечательно, робот. С этой мыслью, вместо друга и утешителя, возвращаюсь к своему призрачному бытию. Сделаю, что могу, ради твоего безнадежного дела.

На этот раз я не последовал за ним. Просто постоял на изящном мостике, наслаждаясь — в последний раз — симфонией телесного воплощения, вдыхая воздух невообразимо далекого века.

Потом вернулся — к месту происхождения.

Где предстал перед сверхразумом, частью которого являлся. Не отвыкнув еще от телесной оболочки, я воспринимал бестелесную мысль как громовой голос в просторном зале.

— Эксперимент оказался успешным: шлак убран с главной последовательности. Человек стоит на исходе первой эры — лишнее удалено. Теперь судьба человека в его собственных руках.

Услышано и понято. Работа закончена — мы победили.

Нечего больше сказать, незачем обмениваться данными и нет смысла скорбеть о достижениях человека, обреченных на гибель.

Мы сдвинули главный поток энтропии в далекое прошлое — в те времена, куда путешествие во времени невозможно по законам природы. Мировое государство третьей эры, Центральный коммутатор, звездная империя пятой эры, космическое здание шестой — они теперь боковые линии, их больше нет, как нет неандертальцев и тираннозавров. На главной последовательности осталась лишь древняя эра: человек двадцатого — железного — века.

— Но откуда нам знать? — спросил я. — Может, наши усилия так же тщетны, как и труды тех, что были прежде нас?

— Мы отличаемся от наших предшественников только одним: нас не пугает собственное исчезновение как результат нашего успеха.

— Потому что мы — машина. Но карги тоже были машинами.

— Они стояли слишком близко к своему создателю. В них было слишком много от человека. Мечтали жить и радоваться жизни, которой их наделил человек. Но мы есть Последняя машина — продукт миллионов лет машинной эволюции, неподвластный человеческим чувствам.

Мне захотелось поговорить о погоне, о смутном подозрении, заставившем бросить основную задачу — агента в черном, и сосредоточиться на карге… о поединке с суперкаргом, о беспомощной Мелии — пешке, заставившей робота перестараться…

Только это теперь — история. Меньше того, поскольку ни Центрального коммутатора, ни каргов, ни Берега Динозавров более не существует. Перемывание мертвых костей — удел человеческих существ, которым нужен повод для законной гордости.

— Шеф, ты просто чудо. Работать с тобой — большая честь, — сказал я.

Ответный сигнал был бы легкой улыбкой, исходи он от человека.

— Ты служил нашему плану много раз, под многими личинами. Не могу не видеть, что ты проникся природой раннего человека больше, чем это возможно для машины, — по моему, теперь устаревшему, мнению.

— Странное, ограниченное существование, — ответил я. — Ничтожная грань полного спектра сознания, но когда я жил там… Бытие казалось полнее, чем это доступно нам, при всех наших преимуществах.

Он обратился ко мне лишь после долгого молчания.

— Как верный агент, ты заслуживаешь награды. Возможно, она будет тем слаще, чем бессмысленнее…

Меня вдруг смяло; я разлетелся на осколки.

Потом пустота.

Из пустоты — тоненький лучик света. Лучик вырос и оформился в шар матового стекла на чугунном столбе среди пожухлой травы, выкрашенном зеленой краской. Свет падал на темные кусты, на скамейку и на проволочную корзину для бумаг.

Голова кружилась, тротуар под ногами слегка покачивался. Кто-то скорым шагом прошел мимо, из тьмы на свет и обратно в тень. Высокий, сухощавый, темные брюки, белая рубашка без галстука. Узнать самого себя было нетрудно. Буффало, Нью-Йорк, август тысяча девятьсот тридцать шестого.

Другой я сошел с тротуара и растворился во тьме. Понятно: сейчас наберет код на коренных зубах и отправится на Берег Динозавров и в петлю времени. Или вовсе в никуда, смотря по тому, как вы относитесь к страницам, вырванным из учебника истории.

Зато дома играет музыка и ждет у камина Лиза.

Негромко ухнул воздух, устремляясь туда, где только что находился мой двойник. Все, ушел навсегда. Может, и стоило предупредить, что не все так плохо, что мы не так беспомощны, что будет и на нашей улице праздник. Впрочем, это не дело — заигрывать с несбывшимся будущим ради сентиментального жеста. Повернувшись, я скорым шагом направился домой.

Человека в черном я увидел, когда до дома оставался еще целый квартал. Переходит улицу в пятидесяти футах передо мной, помахивая тросточкой, будто идет поболтать с кем-то теплым летним вечером.

Стараясь держаться в тени, я последовал за ним — до самого дома. Пройдя в ворота, он поднялся по ступенькам, нажал на кнопку звонка у моей двери и замер в ожидании — олицетворение наглой самоуверенности.

Через секунду Лиза подойдет к двери. Я буквально слышал его слова. «Миссис Келли?.. — приподнимается мягкая шляпа. — Тут небольшое происшествие… Нет, нет, ничего серьезного. Ваш муж… да, да. Не могли бы вы проехать вместе со мной? У меня машина, на другой стороне…»

Она спустится по лестнице, сядет в машину — и покинет Буффало, тысяча девятьсот тридцать шестой год и наш добрый старый мир. Специалисты Исполнительной администрации промоют ей мозги, назовут Мелией Гейл и пошлют в одно богом забытое место — дожидаться одного дурака по имени Равель. Задача простая — погубить друг друга.

Я подошел тихо, слегка скрипнув верхней ступенькой, чтобы он обернулся, хватаясь за пистолет. Позволив ему вытащить оружие, я выбил пистолет из рук, так что тот вылетел на лужайку. Черный человек зашипел — похоже, я сделал ему больно. Сделав шаг в сторону, он прислонился спиной к перилам.

— Исчезни, черныш, — посоветовал я. — И пистолет подбери: я не хочу, чтобы соседский пес притащил его домой.