Непобедимая и легендарная Михайловский Александр

– Но это же правительство большевиков, господин Османов, – возмущенно воскликнул полковник Достовалов, – Знали бы вы, что вытворяют в Севастополе люди, называющие себя большевиками?!

– Мы знаем, – ответил я полковнику, – и я не собираюсь с вами спорить. Нам уже «посчастливилось» лицезреть то, что вытворяли их подельники здесь, в Новоалексеевке, до тех самых пор, пока мы не пришли судю сутки назад и не положили конец этому безобразию, полностью истребив банду.

– Вы уничтожили своих? – полковник Достовалов даже не пытался скрыть свое удивление. – Простите, господин майор, но я в это не верю!

– Да какие они нам «свои», – ответил я. – Ничего отношения к подлинным большевикам эти бандиты, творящие безобразия в Севастополе, не имеют. А что касается их участи, то там, – я махнул рукой в сторону восточной окраины села, – в овраге сложены двести десять трупов этих душегубов… Их пока не закопали – все руки никак не дошли, так что, если есть желание, то милости прошу – поезжайте, посмотрите…

– Господин майор, – Достовалов, похоже, все еще не верил мне, – вы позволите нам удостовериться в правоте ваших слов?

– Разумеется, Евгений Исаакович, – сказал я, кивком головы указав нужное направление, – вы можете отправить туда кого-нибудь из ваших спутников. Пусть они полюбуются на это зрелище, а потом вам доложит.

Достовалов кивнул и подозвал к себе ротмистра Думбадзе.

– Ротмистр, – сказал он, – возьмите трех солдат и поезжайте туда, где, по словам господина майора, находятся трупы этих самых «большевичков-с». И обо всем увиденном вы доложите мне.

– Кстати, господин майор, – сказал Достовалов, когда Думбадзе с сопровождающими его всадниками скрылся из виду, – за всеми этими нашими увлекательными разговорами мы чуть не забыли о главном. Скажите, где мои солдаты и несчастный подпоручик Фейзулин?

– Почему несчастный, – искренне удивился я, – подпоручик жив, здоров, провел эту ночь в тепле на мягкой постели, накормлен завтраком и обедом. Что еще надо для полного счастья человеку, который еще несколько часов назад уже прощался с жизнью?

– Я хочу его видеть, – набычившись, сказал Достовалов, – если все обстоит именно так, как вы говорите… А пока, господа и товарищи, потрудитесь сдать оружие…

Я начал потихоньку закипать. Своим тупым штабным снобизмом полковник Достовалов меня, простите за каламбур, уже достал.

– Господин полковник, – с трудом сдерживая себя, сказал я, едва только сопровождающие парламентеров кайдеши начали скидывать с плеч свои карабины, – посмотрите себе на грудь. Видите красную точку в том месте, где у вас находится сердце? Мой снайпер всадит вам туда пулю, едва только ваши бойцы попытаются передернуть затвор. Поскольку разговора по-доброму у нас не выходит, то мне придется перейти к плану «Б»…

Кайдеши застыли, словно как по команде «замри» с карабинами в руках, а сам Достовалов, отдернув руку от рукояти нагана в уже расстегнутой кобуре, словно от раскаленного утюга.

Ох, не подвела меня моя «чуйка», когда я собирался навстречу полковнику. Подозревал я, что дело может пойти совсем не так гладко, как хотелось бы. Теперь подстраховка сработала. Включенная на передачу рация в моем нагрудном кармане, кроме всей нашей содержательной беседы, передала всем тем, кто меня слушал, кодовые слова: «Вариант Б».

И тут понеслось… Во дворе второго от околицы дома, за высоким забором взревели дизеля БТРов, до этого почти неслышно ворковавшие на холостых оборотах. На станции свистнул паровоз, выпустил облако пара и, толкая впереди себя блиндированную платформу с пулеметами, выкатился на открытое место. А на пристанционной площади начали прыгать в седла казаки.

– Положить на землю оружие и сделать три шага назад, – скомандовал я растерявшимся солдатам, выпучив глаза наблюдавших за тем, как из распахнутых ворот на улицу выруливают один за другим два огромных восьмиколесных чудовища, совсем не похожих на местные броневики.

Кайдеши, стоявшие кучкой на пригорке, заволновались. Они не знали – то ли им броситься на выручку своего полкового командира, то ли спасаться бегством от броневиков.

Все случилось так быстро, что оставшиеся при эскадроне младшие офицеры: поручик Лесеневич и корнет Георгий Думбадзе растерялись в отсутствие своего командира. А по железной дороге выходила на боевую позицию толкаемая паровозом блиндированная платформа с пулеметами, а за БТРами по улице уже мчались тачанки, за которыми мчалась казачья лава.

– Господин полковник, – сказал я растерянному и бледному Петропольскому, у которого казак Мальков ловко вытащил из его кобуры наган, – пока еще есть время, немедленно пошлите к своим людям ординарца и прикажите им сложить оружие. Даю вам слово офицера, что в этом случае ни вы, ни ваши люди не пострадают.

Полковник Петропольский бросил злобный взгляд на Достовалова, а потом испытующе посмотрел на меня. И, наконец, он принял решение.

– Мурад, – скомандовал он, – слышал, что сказал господин майор? Исполняй немедленно. Аллюр три креста!

Невысокий смуглый крепыш молнией взлетел на каурого ладного коня и галопом рванул к своим товарищам. Время еще было, но немного. БТРы вывернули из узости улицы и прибавили ход, готовые открыть огонь при малейшей попытке агрессии или бегства. Заранее было решено, что кайдеши уйдут отсюда моими союзниками или не уйдут совсем. В противном случае шанс захватить Чонгарский мост в неповрежденном состоянии становился нулевым. И это при том, что в объезд к Перекопу по железной дороге от Новоалексеевки было примерно пятьсот верст.

Мурад успел. Отсюда было видно, как, подскакав к офицерам, он начал что-то говорить им, указывая при этом рукой в нашу сторону. Подействовало. Один за другим кайдеши стали спешиваться, складывая на землю свои карабины. Видя, что сражение отменяется, казаки перешли с галопа на рысь и начали вкладывать шашки в ножны. Обошлось.

– Шестой, – негромко сказал я в микрофон, закрепленный на воротнике бекеши, – это Первый. Передай Пятому, чтобы его люди собрали оружие и направили сие воинство на станцию. Разговаривать с ними будем там. Движение пешим порядком, лошади в поводу. И без грубостей. Офицеров верхами ко мне.

– Первый, я Шестой, – ответил микрофон у меня за ухом. – Все ясно. Выполняю.

Для тех, кто не понял – поясню. Первый – это ваш покорный слуга. Шестой – командир одного из БТР, сержант Еремеев, Пятый – войсковой старшина Миронов.

Было хорошо видно, как из командирского люка чуть притормозившего БТРа, высунулась голова в шлеме и что-то прокричала подскакавшим казакам. После короткой заминки все пришло в движение, и спешенные кайдеши, ведя лошадей в поводу, направились под конвоем казаков в направлении станции. Следом за ними следовала тачанка, на которую погрузили «трофейные» кавалерийские карабины.

Но еще раньше к нам подскакали обезоруженные, сбитые с толку и донельзя растерянные поручик Лесеневич и корнет Думбадзе.

– Господин полковник, – вскричал поручик, соскочив с коня, – объясните, что происходит?!

Полковник Петропольский только растерянно развел руками.

– Успокойтесь, Георгий, – сказал он, – мне дали слово офицера, что если мы не окажем сопротивления, то ни нам, ни нашим солдатам не причинят никакого вреда. Боюсь, что теперь мы в плену у Красной гвардии.

– Как у Красной гвардии? – недоуменно спросил поручик. – Митрофан Михайлович, вы, наверное, шутите?

– Какие уж тут шутки, Георгий, – ответил Петропольский. – Вот, знакомься, майор Османов Мехмед Ибрагимович, начальник этого отряда, следующего в Крым, дабы привести его под власть правительства Сталина. Рядом с ним хорунжий Плавский и комиссар Железняков.

– Господа, – обратился он к нам, – позвольте представить вам поручика Георгия Николаевича Лесеневича и корнета, Георгия Ивановича Думбадзе. Жаль, что это знакомство произошло при столь странных обстоятельствах.

– Почему же странных, Митрофан Михайлович? – спросил я. – Ничего странного в нашем появлении нет. Мы выполняем решение нового правительства России и направляемся в Севастополь, чтобы установить там советскую власть. А что касается вас – мы вас врагами не считаем, и наша встреча прошла бы вполне мирно, если бы кое-кто не начал нам угрожать. А это дело наказуемое, и полковник Достовалов теперь имеет статус несколько отличный от вашего и ваших офицеров и солдат. Вы – наши гости, пусть и не совсем добровольные. А в отношении господина полковника, который несколько своеобразно относится к белому флагу парламентера, мы будем еще разбираться. К тому же мы будем рассматривать дело о сепаратизме и покушении на территориальную целостность России. А что касается вас лично, то мы благодарны вам за то, что у вас хватило благоразумия, и нам удалось избежать ненужного кровопролития.

Полковник Петропольский сделал своим офицерам знак, чтобы они не вмешивались в разговор.

– Мы очень рады, господин Османов, – сказал он, – что вы не считаете нас своими врагами. Но при этом нам абсолютно неясны ни ваши конечные цели, ни образ мышления. Скажите мне – почему вы сделали такой странный выбор и оказались на стороне господина Сталина, и почему вы, не использовав всю вашу мощь, не попытались восстановить в России монархию?

– Митрофан Михайлович, – ответил я, – в надлежащее время вы получите исчерпывающие ответы на ваши вопросы. Просто разговоры о политике гораздо удобнее вести не торча, как шиш на ветру посреди степи, а в теплом штабном вагоне, когда ваши люди будут устроены на ночь и накормлены. Думаю, что, в конце концов, мы придем к взаимопониманию. А сейчас сюда скачет ваш ротмистр Думбадзе, и мне кажется, что он взволнован. Предупредите его, пожалуйста, чтобы он не делал глупостей. Как только он к нам присоединится, мы все вместе направимся на станцию.

Все обошлось без глупостей. Впечатленный зрелищем выложенных в рядок двух сотен трупов «братишек», ротмистр послушно отдал старшему уряднику револьвер и сбивчиво доложил своему начальству об увиденном. После чего мы сели на коней и направились в сторону станции. Но до этого мне удалось еще раз до глубины души удивить наших гостей. Я произнес в микрофон: «Третий – отбой»… И тут из пожухлой травы метрах в пятидесяти позади нас, словно из-под земли, поднялось отделение морских пехотинцев в маскировочных балахонах «кикимора». Между прочим, морпехи вооружены были не только автоматами. Отделение в бою поддержали бы два пулемет «Печенег».

Наверное, кое-кто посчитал бы мою подстраховку чрезмерной. Но как говорится в таких случаях: «Береженого и Бог бережет!»

14 (1) декабря 1917 года, поздний вечер.

Екатеринославская губерния,

станция Новоалексеевка

в тридцати двух километрах перед Чонгарским мостом,

штабной вагон поезда Красной гвардии

Присутствуют:

майор госбезопасности Османов Мехмед Ибрагимович, войсковой старшина Миронов Филипп Кузьмич, контрадмирал Пилкин Владимир Константинович, комиссар Железняков Анатолий Григорьевич, полковник Петропольский Митрофан Михайлович, ротмистр Думбадзе Александр Иванович, поручик Лесеневич Георгий Николаевич, корнет Думбадзе Георгий Иванович, подпоручик Диан Фейзулин

— Господа офицеры – сказал майор Османов, – поговорим откровенно. Начнем с того, Митрофан Михайлович, что реставрировать монархию в России в настоящий момент так же невозможно, как и оживить труп. И тому есть несколько причин.

Первая и, пожалуй, самая важная, заключается в том, что эту идею не поддерживает абсолютное большинство населения России. Слишком много было наломано дров за последние три года, и слишком много либеральными политиками вылито грязи на царскую семью. Даже среди офицерского корпуса монархисты составляют пусть и значительное, но меньшинство.

Вторая причина чисто юридическая. Она заключается в том, что император Николай отрекся за себя и сына в пользу брата Михаила, а тот переадресовал этот вопрос на усмотрение Учредительного собрания. Но его не будет – вместо него весной будет избран Верховный Совет. Ну, а сие автоматически отсылает нас к первой причине. Ибо сторонники монархии никогда не получат большинства ни в одном демократически выбранном органе.

Третья причина – чисто личная. Ни бывший император Николай Александрович, ни его брат Михаил не желают снова садиться на трон.

Четвертая причина – международная. Свержение монархии в России произошло с ведома и по желанию ее союзников по Антанте, которые ставили крах российского самодержавия как одну из целей развязанной ими всеевропейской бойни…

– Я вам не верю, господин майор, – резко заявил полковник Петропольский.–Да как такое может быть, чтобы наши союзники помогали свергать государя-императора Николая Александровича?

Османов покачал головой:

– Может быть, Митрофан Михайлович, очень даже может быть. Ведь у Британии нет друзей, а есть интересы, главный из которых – ликвидация всех ее геополитических соперников, и в первую очередь – Германии и России.

Ну, а насчет любви британцев к императору Николаю Александровичу, который, кстати, имел звание британского фельдмаршала… Когда летом этого года Временное правительство предложило Великобритании принять у себя экс-императора с семьей, то получило следующий ответ: «для Романовых исключается возможность поселиться в Англии до тех пор, пока не кончится война». Кстати, те же британцы признали Временное правительство еще за день до отречения императора.

Что же касается Парижа, который был спасен в августе 1914 года солдатами армий Самсонова и Ренненкампфа, то там так прямо и заявили: «Не думаем, чтобы экс-императора во Франции встретили с радостью. Императрица – немка не только по рождению, но и по своему воспитанию. Она сделала все, что могла, чтобы заключить мирный договор с Германией. Ее называют преступницей и сумасшедшей, и бывшего императора, поскольку он по своей слабости подчинялся ее указаниям, также считают преступником».

– Это ужасно, – воскликнул Петропольский, – скажите, ради бога, для чего все это?

– Как для чего? – удивился Османов. – Ради новых сфер влияния, устранения конкурента, приобретения новых колониальных территорий.

Вам, наверное, неизвестно, но Антанта уже тайно поделила территорию бывшей Российской империи на колонии. Англичанам должны были достаться Север, Прибалтика, Баку и Туркестан, французам – Юг России, американцам – Владивосток с окрестностями, японцам – Маньчжурия и Забайкалье. Даже итальянцы и греки заявили, что и они хотят поучаствовать в этом разделе. Оставшуюся территорию предлагалось раздробить на десяток враждующих вассальных государств, да так, чтобы Россия никогда больше не смогла собраться вновь. Именно ради этого и был создан весь тот хаос, который вы наблюдаете сейчас в Крыму.

– Господин полковник, – нарушил молчание контр-адмирал Пилкин, – как это ни печально, но Мехмед Ибрагимович говорит чистую правду. Еще два месяца назад страна стояла на грани полного развала и великой смуты. Но теперь, господа, всего этого уже не будет. Контр-адмирал Ларионов, полковник Бережной и новый глава России господин Сталин знают, что делают.

– И что же теперь будет, господа? – растерянно спросил поручик Лесеневич. – Я ничего не могу понять. В Петрограде у власти большевики, а господин контр-адмирал говорит, что все будет в порядке.

– Действительно, господин майор, – поддержал своего подчиненного полковник Петропольский, – каковы ваши цели, почему вы поддержали именно большевиков, и что же теперь с нашей Россией будет дальше?

Майор Османов на мгновение задумался.

– Нашей целью, – сказал он, – является единая и неделимая Россия с государственным устройством, которое исключит революции и смуты, и правительством, которое сможет добиться всего этого.

– Постойте, – сказал Петропольский, – это вы о правительстве большевиков?

– Именно о нем, – сказал Османов. – Других вариантов нет и быть не может. Советское правительство, возглавляемое товарищем Сталиным, сумело не только завершить войну с германцами относительно почетным миром, но и покончить с теми, кто хотел разжечь мировую революцию. Причем в борьбе с этими «пламенными революционерами», мечтавшими сделать гешефт ценой разорения и гибели России, товарищ Сталин проявил жесткость, если даже не жестокость. Вот, господин адмирал может подтвердить – всему происходящему он был непосредственным свидетелем.

– Именно так, господа, – сказал адмирал Пилкин, – когда речь идет о будущем России, господин Сталин и его соратники готовы на самые решительные меры. Точно так же они относятся ко всякого рода сепаратистам и «углубителям революции», которые стремятся к власти не задумываясь о судьбах страны.

После заключения мира с Германией последовал разгром Красной гвардией украинской Центральной Рады в Киеве, разгон Румчерода в Одессе и самозваного Сфатул Церия в Кишиневе. После того, как корпус полковника Бережного решит румынскую проблему, то он направится сюда, в Крым. И горе будет тем, кто попытается оказать сопротивление Красной гвардии.

Полковник Петропольский покачал головой.

– Вы думаете, господин адмирал, – сказал он, – что большевик Сталин сможет вернуть России статус великой державы? Что-то я сомневаюсь.

– Господин полковник, – ответил адмирал Пилкин, – вы не располагаете полной информацией о происходящем в стране. Поверьте мне – именно так все и будет. То, что произошло в Петрограде и в России, можно считать чудом. И подобные чудеса будут продолжаться. Если уж сам бывший государь-император выступил в поддержку большевиков…

– Как, – воскликнул полковник Петропольский, – неужели это правда?!

– Вот, посмотрите, – майор Османов достал из своей полевой сумки несколько фотографий и газету «Правда». – В газете обращение Николая Александровича Романова к своим бывшим подданным. А вот фото, на которых вы можете увидеть семью государя, которая проживает в полной безопасности в Гатчине. А здесь – Николай Александрович с главой советского правительства товарищем Сталиным. И вот еще – ваш покорный слуга рядом с братом бывшего императора, генерал-лейтенантом Михаилом Александровичем Романовым, который сейчас в составе Красной гвардии движется сюда. Рядом, кстати, наверное, хорошо известный вам бывший командующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин.

Полковник, рассматривая фотографии, был удивлен. Нет, он был просто сражен всем, что ему пришлось сейчас увидеть и услышать.

– Господа, – растерянно пробормотал он, – я не верю своим глазам… Если это все так… Господин майор, позвольте задать вам только один вопрос – что станет с нашим полком, если мы перейдем на сторону этой, как вы говорите, советской власти?

– У вас и у ваших подчиненных, – сказал майор Османов, – есть выбор. Или вы принимаете присягу на верность советскому правительству, и тогда ваш полк продолжит свое существование в новой русской армии с сохранением всех регалий и наград, а вы все продолжите службу в нем. Или вы пойдете вместе с такими, как полковник Достовалов, оставшись на стороне крымских автономистов. Но только тогда вы, безусловно, станете врагами советской власти, со всеми вытекающими из того последствиями. Словом, выбор за вами.

– Я давал присягу России и уже этим сделал выбор лично для себя, – ответил полковник Петропольский. – И то, что полк может продолжить свое существование как боевая единица, только укрепляет меня в решении перейти на вашу сторону. Но как нам убедить остальных наших солдат и офицеров в правильности этого решения, ведь иначе в полку может начаться смута.

– Этот вопрос надо тщательно обдумать и посоветоваться со старшими товарищами, – сказал майор Османов, – а пока, Филипп Кузьмич, время позднее – пора ужинать. Отправляйтесь вместе с нашими гостями в салон-вагон, я же присоединюсь к вам несколько позже.

Примерно сорок минут спустя.

Салон-вагон поезда Красной гвардии,

все те же

Вошедший в салон-вагон майор Османов был весел.

– Приятного аппетита, – сказал он, довольно потирая руки. – Ну-с, что там у нас сегодня?…Гуляш из курицы… Просто замечательно!

– И вам приятного аппетита, господин майор, – ответил полковник Петропольский и нетерпеливо спросил: – Ну что там решило ваше начальство?

– Скажите, господин полковник, – вопросом на вопрос ответил Османов, – послушаются ли ваши солдаты, если принести присягу на верность советскому правительству их попросит шеф вашего полка, экс-императрица Александра Федоровна?

– Безусловно, – кивнул Петропольский, вытирая губы салфеткой. – Но каким образом вам удастся это сделать?

– Послезавтра, ближе к вечеру, на поле у Джанкоя приземлится самолет «Илья Муромец» из Петрограда. На нем доставят кинописьмо ее бывшего императорского величества к вашим солдатам, аппаратуру, которая будет способна показать его большому количеству людей, и еще нескольких человек, которые помогут нам нейтрализовать угрозу, исходящую из Севастополя.

Не забывайте, что главной нашей задачей является наведение порядка на главной базе Черноморского флота и восстановление его боеспособности. Уверяю вас, что сразу же, как мы войдем в Севастополь, тамошний Совет будет арестован в полном составе. И каждый виновный в преступлениях и подрыве обороноспособности флота будет строго наказан. Можете спросить у Владимира Константиновича – какой порядок мы навели на Балтийском флоте. Теперь пришла очередь черноморцев. Поскольку Турция упорно не идет на мирные переговоры, то нам нужно держать ухо востро, а флот в полной боевой готовности. Сегодня же ночью первым делом нам надо будет установить контроль над Чонгарским мостом и предотвратить возможность его взрыва. Причем все желательно сделать без крови и стрельбы. Чуть позже мы займемся этим вопросом. А пока, господа, отдадим должное тому, что приготовили нам повара.

15(2) декабря 1917 года, вечер.

Гельсингфорс.

Свеаборг, Старая крепость. Штаб

Присутствуют:

народный комиссар внутренних дел Феликс Эдмундович Дзержинский, командующий особой эскадрой контрадмирал Виктор Сергеевич Ларионов, командир 106-й гренадерской дивизии подполковник Михаил Степанович Свечников, генерал-лейтенант Густав Карлович Маннергейм

В одной из комнат форта Старой крепости на острове Густавссверд четыре человека допоздна засиделись в прокуренной комнате за казенным столом, покрытым зеленым сукном.

Разговор у них был серьезный. Дело касалось вопросов мирной и спокойной жизни в бывшем Великом княжестве Финляндском. В марте 1917 года, сразу же после Февральской революции, финский Сейм утвердил новый состав Сената, в котором половину из дюжины мест получили социал-демократы. Сразу же начали формироваться вооруженные структуры – отряды защиты, создаваемые буржуазными националистами, и Рабочая и Красная гвардии, организуемые социал-демократами и финскими большевиками.

До поры до времени они ладили друг с другом, даже порой проводили строевые занятия на одном и том же плацу. 18 (5) июля 1917 года по инициативе эсдеков Сейм принял закон о верховной власти, провозглашавший независимость Финляндии от России по всем вопросам, за исключением внешнеполитических и военных. Потом, после прошедших выборов в Сейм, буржуазные националисты стали готовиться к провозглашению полной независимости Финляндии.

Информация об этом поступила от финских большевиков к Сталину. Надо было срочно принимать радикальное решение, чтобы, наконец, покончить с этим реликтом в составе России, созданным сто лет назад недоброй памяти императором Александром Первым.

Пока Советская Россия громила германские войска под Ригой, заключала мир с Германской империей, отражала набег британского флота на Мурманск, расстреливала троцкистов на улицах Петрограда и разгоняла опереточное правительство украинских сепаратистов, в тихом финском омуте медленно бродили сонные черти.

26 (13) ноября 1917 года Сейм взял на себя высшую власть в стране и сформировал состав Сената Финляндии, исполнявший роль правительства. Председательствовал в Сенате социал-демократ и русофоб Пер Эвинд Свинхувуд, успевший выехать с территории Германской империи в Швецию до заключения Рижского мира и до начала интернирования немцами всех финских националистов.

Сенат Финляндии уполномочил своего председателя представить в Сейм проект новой Конституции Финляндии. 4 декабря 1917 проект новой Конституции был передан на рассмотрение Сейма. При этом Свинхувуд огласил заявление своего правительства «К народу Финляндии», в котором было объявлено о намерении изменения государственного строя Финляндии и принятии республиканского способа правления, а также содержалось обращение «к властям иностранных государств», в частности к Совнаркому Советской России, с просьбой о признании политической независимости и суверенитета Финляндии. Позднее этот документ был назван «Декларацией независимости Финляндии».

Одновременно Сенат представил в парламент «ряд других законопроектов, призванных облегчить осуществление наиболее неотложных мер по реформированию Финляндии до того, как новая Конституция вступит в действие». 6 декабря (25 ноября) 1917 года Сейм незначительным большинством голосов одобрил «Декларацию независимости Финляндии». За было подано девяносто пять голосов, против – девяносто три.

Правительство Советской России, Совнарком, в лице своего председателя Иосифа Сталина, в категорической форме отвергло принятую финским Сенатом и Сеймом «Декларацию о независимости Финляндии», как не отражающую коренных интересов финского народа. При этом в официальном заявлении было сказано, что при полном единстве законодательной базы, вертикали управления, а также армии и флота на территории Советской Финляндии возможна только национально-культурная форма автономии, при которой все официальные документы дублируются на двух языках, русском и финском.

При этом декретом Совнаркома объявлялся распущенным финский Сейм, избранный еще по дореволюционным законам. Выборы в Советы всех уровней должны были пройти в единый для всей России день голосования 24 марта 1918 года. Одновременно Совнарком потребовал от командования 42-го армейского корпуса обеспечить немедленное разоружение и роспуск националистических отрядов защиты, создаваемых при помощи шведского и некоторых других иностранных правительств.

Националистические вооруженные формирования в это время находились не в самой лучшей боевой и политической форме. Выход Германии из войны с Россией и интернирование на ее территории финских националистов вызвали в их рядах уныние и неверие в свои силы.

В то же время, в связи с резко изменившейся внешнеполитической ситуацией, Франция и Великобритания через Норвегию и Швецию начали оказывать поддержку финскому Сенату и поддерживающим его вооруженным отрядам. Но в Балтийском море господствовали русские и немецкие корабли, а Ботнический залив еще не замерз. Так что поддержка Антанты была скорее моральной, чем реальной. Прорыв же на Балтику британского флота выглядел в сложившихся условиях чистейшей авантюрой.

С другой стороны, дислоцированный в Финляндии 42-й армейский корпус в достаточной мере сохранил свою боеспособность, в связи с тем что в этом варианте истории советское правительство провело лишь частичную демобилизацию армии, отправив по домам только третью и четвертую волны мобилизованных. Решением председателя Совнаркома на территории Советской Финляндии из частей 42-го корпуса и отрядов финской Красной гвардии должен был быть сформирован 2-й корпус Красной гвардии. Именно он и должен был разоружить и интернировать в зоне своей ответственности все незаконные вооруженные формирования, как «белые», так и «красные», «зеленые», серо-буро-малиновые и бордовые в крапинку. В случае необходимости помощь советским частям должны были оказать корабли Балтийского флота, базирующиеся в Гельсингфорсе.

Поручить командование корпусом предполагалось командиру 106-й гренадерской дивизии подполковнику Генерального штаба Свешникову Михаилу Степановичу, с представлением его к внеочередному званию генерал-майора Красной гвардии.

Не осталась в стороне от протекающих в Финляндии процессов и партия большевиков. В принятом единогласно по этому поводу Постановлении ЦК было сказано, что ЦК партии большевиков считает братский финский народ неотъемлемой частью великой семьи народов Советской России. Этим же постановлением объявлялись преступными любые попытки расколоть единство братских народов и лишить таким образом финский народ возможности участвовать в построении общества всеобщей социальной справедливости.

Финский вопрос был настолько важен, что курировать его по партийной линии было поручено одному из авторитетнейших членов ЦК РСДРП(б), Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. С одной стороны, он был одним из самых яростных сторонников территориальной целостности Советской России. А с другой стороны, выходца из семьи мелкопоместных польских шляхтичей было бы весьма сложно обвинить в русском великодержавном шовинизме.

Вторым членом ЦК РСДРП(б), курирующим финский вопрос, был недавно кооптированный в его состав адмирал Ларионов. Нужно было сделать так, чтобы решение финского вопроса не повлекло за собой никаких лишних жертв, а все нежелательные лица вместо массовых расстрелов и помещения в места лишения свободы были бы депортированы, к примеру, в ту же Швецию.

Именно поэтому на совещании присутствовал барон Карл Густав Эмиль Маннергейм, или генерал-лейтенант русской армии Густав Карлович Маннергейм, которому были даны гарантии, что в ходе этой депортации не пострадает никто из его близких родственников, друзей и знакомых. Все должно было решиться завтра, когда Дзержинский прочтет перед Сеймом послание председателя Совнаркома.

В преддверии этих событий из Тампере было подтянуто несколько гренадерских батальонов из состава 106-й дивизии, приведены в полную боевую готовность русские части, дислоцированные в Выборге и Гельсингфорсе, а также на кораблях Балтийского флота. Почуявшие неладное националисты начали стягивать к Гельсингфорсу свои вооруженные отряды. До окончательного решения «финского вопроса» оставалось совсем немного времени.

16(3) декабря 1917 года, утро.

Гельсингфорс, Сенатская площадь

С низкого серого неба сыпался мелкий как крупа снежок, тонкой белой фатой укутывая помпезный Николаевский собор, построенный в стиле позднего классицизма, памятник императору Александру II, здание Сената и противостоящего ему университета. В городе было неспокойно. На Сенатской площади второй день шел нескончаемый митинг. Точнее, два разных митинга. Правые собрались у здания Сената, защищая свое право распоряжаться судьбой финского народа, ни у кого ничего не спрашивая. Ну, а левые по точно такой же причине митинговали у здания университета. Сама же площадь была чем-то вроде нейтральной полосы, на которую противоборствующие стороны пока не посягали.

Ораторы с обеих сторон призывали народ поддержать финскую независимость. Но при этом во главе независимой Финляндии каждый видел только себя. Те, которых Ленин назвал «говном нации», – они одинаковы независимо от их политической ориентации. Предводитель «правых» Пер Свинхувуд ничем не отличался от вождя «левых» Куллерво Маннера. И тот и другой были краснобаями и бездельниками, годными лишь для произнесения громких речей и к парламентским интригам. Но они возомнили себя «наполеонами финского розлива», прекраснодушно считающими, что именно они достойны управлять всем миром… Ну, или, по крайней мере, маленькой Финляндией.

Белых в нашем прошлом спасло лишь то, что на их стороне были Германия и Швеция, а также то, что они сумели привлечь на свою сторону харизматического лидера, ловкого политика и способного управленца барона Карла Маннергейма. У красных же тогда то ли не нашлось столь способного и авторитетного вождя, то ли они побоялись вручать ему верховную власть, то ли не хватило решительности применить силу, чтобы использовать в полной мере свое превосходство. Но факт остается фактом – они довольно быстро проиграли свою Гражданскую войну.

Теперь же все пошло совершенно не так, что, конечно, само по себе еще не гарантировало приемлемого для правительства Сталина исхода революционных событий в бывшем Великом княжестве Финляндском. Во всех митингующих группах имелось достаточное количество людей в штатском, вооруженных русскими и немецкими винтовками, охотничьими ружьями и пистолетами, которые свободно можно было купить в оружейных магазинах Гельсингфорса. Сборище у стен Сената охраняли так называемые отряды самообороны, или охранные отряды, а митинг у университета находился под защитой финских красногвардейцев.

В десятом часу утра председатель Сейма Пер Свинхувуд со ступеней здания Сената сообщил собравшимся, что акт о независимости Финляндии, провозглашенный Сеймом на заседании 4 декабря, уже признали правительства Франции, Англии, Италии, Дании и Норвегии. Услышали его и у здания университета. Одобрительные крики и левых и правых неожиданно заглушил мерный звук шагов сотен идущих в ногу солдат.

Прошла минута, другая, и из-за угла улицы Александра II показалась колонна русских гренадер. Винтовки с примкнутыми штыками и оттягивающие пояса полные подсумки не оставляли никаких сомнений в серьезности их намерений. Знаменосец шел впереди с красным знаменем, что говорило о том, что данная часть признала подчинение центральному правительству в Петрограде. Офицеры в колонне тем не менее были при погонах, шашках, револьверах. Рядом со знаменем на лошадях шагом ехали четыре человека.

На площади сразу наступила гробовая тишина, ибо не было ранее ничего более несовместимого, чем эти четверо. Митингующие с обеих сторон узнали едущих стремя к стремени слева направо: генерал-лейтенанта Карла Маннергейма, члена партии большевиков, командира 106-й гренадерской дивизии подполковника Михаила Свечникова, известного большевика, члена ЦК, народного комиссара внутренних дел Феликса Дзержинского и известного финского большевика, соратника Ульянова-Ленина Эйно Рахья.

Щетина штыков, колеблющаяся за спинами этих «всадников Апокалипсиса», и мрачные лица гренадер показывали – на чьей стороне здесь сила. Толпа, собравшаяся у Сената, расступалась перед ними, словно разрезанная ножом, тем более что с другой стороны на площадь въехали четыре двухбашенных броневика, угрожающе шевелящих тупыми рылами пулеметов. Спешившись, всадники в полной тишине поднялись на крыльцо Сената, и никто не посмел помешать этому.

Феликс Дзержинский обвел взглядом притихшую толпу и начал громко говорить по-русски, с ярко выраженным польским акцентом.

– Товарищи и господа, – начал он, – финские Сейм и Сенат, допустившие явное превышение своих полномочий и объявившие о выходе бывшего Великого княжества Финляндского из состава Советской России, нарушили Акт соединения и безопасности 1789 года и другие законодательные акты, на основе которых и было создано Великое княжество Финляндское. Чем сами поставили себя вне закона. Вследствие этого декретом Совнаркома все органы власти бывшего Великого княжества Финляндского объявляются распущенными. С сего момента на территорию бывшего Великого княжества в полной мере распространяется действие всех советских законов и полномочия центрального советского правительства. А все распоряжения, законы и подзаконные акты, изданные старыми органами власти Великого княжества Финляндского, утрачивают законную силу. Напоминаю всем, в Советской России все граждане равны между собой, без различия пола, происхождения, национальности, имущественного положения и вероисповедания. Все те, кто будет нарушать эти принципы, будут беспощадно караться.

Новые, законные, органы власти Советской Финляндии всех уровней будут избраны по советским законам в единый день голосования 24 марта 1918 года. До того времени всей полнотой исполнительной власти на территории бывшего Великого княжества Финляндского тем же декретом наделяется уполномоченный Совета народных комиссаров, герой битвы под Ригой, генерал-лейтенант Русской армии Густав Карлович Маннергейм. Или барон Карл Густав Эмиль Маннергейм – это кому как нравится. Порядок должен быть наведен идеальный, а потому полномочия у генерала Маннергейма будут поистине диктаторские. Комиссаром при нем ЦК партии большевиков назначает местного финского товарища, большевика Эйно Рахья. Поскольку мы, большевики, являемся противниками всякого рода репрессий, то все лица, замешанные в деятельности, направленной против новой власти, а также члены их семей подлежат немедленной депортации в Шведское королевство без права возвращения на территорию Советской России. Вернувшиеся тайно, без разрешения советского правительства, будут считаться бандитами и будут осуждены по законам военного времени.

Для поддержания общественного революционного порядка на территории Финляндии организуется 2-й корпус Красной гвардии, костяком которого станут части 42-й армии. Командир корпуса подполковник, а с сегодняшнего дня генерал-майор, Свечников Михаил Степанович. Думаю, что он знаком большинству из здесь присутствующих. На территории бывшего Великого княжества Финляндского именно он будет осуществлять всю власть над законными вооруженными формированиями, как старший воинский начальник. Части русской армии, не входящие в состав 42-й армии, и все прочие отряды, а также граждане, желающие носить оружие и подчиняться власти Совнаркома, могут вступить в ряды его корпуса. Все прочие же отряды и отдельные вооруженные лица, независимо от их политической ориентации, будут считаться незаконными вооруженными формированиями и подлежать разоружению в течение трех суток или полному уничтожению.

В неожиданно наступившей тишине на Сенатской площади стало слышно, как каркают мечущиеся над кронами деревьев вороны. И в этой мертвой тишине неожиданно заговорил генерал Маннергейм.

– Господа, – сказал он, – сограждане, товарищи. Я взялся на себя эту нелегкую миссию потому, что иначе всех нас ждала бы жестокая братоубийственная война, в которой за нас были бы добрые пожелания стран Антанты, а против – вся вооруженная мощь Советской России.

Я участвовал в сражении с частями германской армии под Ригой, и я знаю – о чем говорю. Финляндия, вышедшая из состава Советской России, станет игрушкой, заложником враждебных ей сил. Точнее, ее превратят в поле боя, как это было во времена русско-шведских войн. Вспомните также 1863 год, когда нашлись горячие головы, призывавшие воспользоваться тем, что значительные силы русских войск были отвлечены начавшимися в Царстве Польском волнениями, и начать вооруженную борьбу с Россией. Что сказал тогда Йохан Вильгельм Снелльман, известный всем финнам патриот и профессор вот этого самого университета, рядом с которым мы сейчас стоим. Он сказал, что эти самые горячие головы желают начать братоубийственную войну и не думают о том, что Финляндия может превратиться во вторую Польшу, где снова будут греметь пушки и литься кровь.

И еще, господа, это я обращаюсь к тем, кто стоит сейчас у здания Сейма. Напрасны ваши иллюзии, что страны Антанты или центральные державы намерены помочь молодой финской государственности. Это опасное заблуждение. Их цель заключается в том, чтобы превратить Финляндию в орудие для борьбы с Советской России.

Прошу всех, кто хочет добра нашей Финляндии, взяться вместе со мной за работу, предотвратить кровавый хаос и установить порядок в нашем доме. Мне было обещано, что никакие имущественные права не будут нарушены и ничья собственность не будет незаконно отчуждена, иначе как по решению суда. Да будет так.

Декрет председателя Совнаркома Сталина определяет особый порядок управления вплоть до момента проведения выборов по советским законам. А всем тем, кто не желает подчиниться этому распоряжению, лучше навсегда покинуть нашу Финляндию, ибо правительство в Петрограде не хочет их крови, но и не может спокойно наблюдать за тем, как по их вине эта кровь может пролиться. Чтобы было всем известно, скажу – я уже написал прошение, о том, чтобы сразу после истечения срока моих полномочий меня направили обратно в армию.

Господа, товарищи, соотечественники – я сказал вам все, что хотел сказать. Теперь я прошу прекратить митинг и разойтись. Прошу не допускать опрометчивых решений – солдаты получили приказ действовать решительно, так что не стоит доводить дело до крайности. Время пустой болтовни закончилось, впереди всех ждет время реальных дел.

16(3) декабря 1917 года, вечер.

Таврическая губерния, Джанкой

Тяжелый четырехмоторный самолет «Илья Муромец» после почти четырехчасового полета через Черное море из Одессы медленно снижался над равниной степного Крыма. Генерал-майор Владимир Евстафьевич Скалой посмотрел в маленькое квадратное окошко. Впереди, чуть левее, уже был виден Джанкой, который и был конечной целью длинного, почти двухсуточного перелета из Петрограда с четырьмя промежуточными посадками в Пскове, Могилеве, Киеве и Одессе.

Генерал-майор задумался. После неожиданного разговора с исполняющим обязанности начальника Главного штаба генерал-майором Николаем Михайловичем Потаповым, состоявшегося два дня назад, его жизнь снова круто поменялась. Теперь он служит правительству большевиков. Он, который всю жизнь считал себя монархистом и просто на дух не переносил само понятие «демократия».

– Владимир Евстафьевич, – сказал ему тогда генерал Потапов, – завтра рано утром из Петрограда в Крым вылетает воздушный корабль «Илья Муромец», и вам необходимо быть на его борту.

– Зачем же, Николай Михайлович? – удивился Скалой. – У меня никаких неотложных дел в Крыму на данный момент нет, и не предвидится.

– Поездка ваша необходима исключительно по делам службы, Владимир Евстафьевич, – ответил Потапов. – Поскольку Турция не желает, следуя примеру Германии и Австро-Венгрии, выходить из состояния войны с нами, то у товарища Сталина сложилось твердое мнение о том, что необходимо готовиться к любому развитию событий, включая и возможное проведение Босфорской десантной операции. И никто кроме вас, Владимир Евстафьевич, не справится лучше с ее планированием и подготовкой.

После слов Потапова со Скалоном произошло нечто весьма напоминающее финальную сцену из «Ревизора» Гоголя. Несколько минут он не знал даже, что и ответить коллеге. Какая, в задницу, может быть десантная операция, когда в России хаос, армия разложена, а в Севастополе царит полная анархия?

– Николай Михайлович, голубчик, – наконец нашелся Скалой, – да что вы такое говорите? Кто же сможет провести подобную операцию? В России сейчас нет боеспособной армии, и ее возрождения в обозримом будущем даже и не предвидится.

– Вы ошибаетесь, Владимир Евстафьевич, – без тени улыбки на лице ответил генерал Потапов, – хаос в России уже идет к концу. Выйдите на улицу и посмотрите, как изменился Петроград за два последних месяца. Что же касается армии, то она в России, как это вам ни покажется странным, есть, пусть и не такая огромная, какой она была когда-то. Далеко не все части подверглись разложению и оказались деморализованными.

Кроме того, у нас есть Красная гвардия, день ото дня крепнущая и увеличивающая свою численность. Офицеры и солдаты из ставших небоеспособными частей Юго-Западного и Румынского фронтов, желающие и дальше служить Отечеству, каждый день группами и поодиночке присоединяются к корпусу полковника Бережного. Численность его формирований уже достигла примерно ста тысяч штыков. Выход из большой европейской войны развязал нам руки, и теперь Россия сможет впрямую заняться решением проблемы Проливов. Что же касается состояния Черноморского флота, то за него тоже не стоит беспокоиться. В Крым уже направлены люди, задача которых состоит в том, чтобы привести флот в боеспособное состояние. Собственно, Владимир Евстафьевич, именно к ним мы вас и посылаем. Командир особой группы – майор Красной гвардии Османов Мехмед Ибрагимович. Его заместители: по морской части – контр-адмирал Пилкин Владимир Константинович, по сухопутной части – войсковой старшина Миронов Филипп Кузьмич…

– Ничего не понимаю, – сказал Скалой, – майор командует контр-адмиралом и подполковником… Да, и кроме того, почему Османов – он что, турок?

– Владимир Евстафьевич, – хитро улыбнулся генерал Потапов, – господин Османов это не совсем обычный майор, а… – и он, подняв вверх палец, покрутил им в воздухе, будто на что-то намекая, – в общем, он один из тех, кто прибыл к нам вместе с эскадрой адмирала Ларионова. Он ваш коллега, разведчик, очень тактичный, выдержанный и грамотный офицер. Майор действительно турок по рождению, но это абсолютно неважно, поскольку его семья проживает в Российской империи еще со времен царицы Екатерины Великой. Одним словом, он русский турок, в том же смысле, в каком вы, Владимир Евстафьевич, русский немец и патриот России ничуть не меньший нас с вами. При этом он правоверный магометанин, совершивший хадж в Мекку и хорошо знающий местные обычаи, что весьма немаловажно для решения проблемы, которая появилась вдруг у нас в Крыму в виде татарского автономизма. Поверьте, для этого дела Сталиным был выбран самый лучший специалист из всех, имеющихся в наличии.

– Хорошо, Николай Михайлович, – после недолгих раздумий сказал Скалой, – раз вы так настаиваете, то я готов немедленно отправиться в Крым, и сделаю там все, что в моих силах.

…И вот теперь, приближаясь к Джанкою, Скалой еще раз перебирал в памяти детали того разговора с генералом Потаповым. Совсем скоро он встретится с этим самым майором Османовым и увидит, как там обстоят дела на месте.

Кроме генерал-майора Скалона, в воздушном корабле находились с полдюжины хмурых неразговорчивых старослужащих матросов-балтийцев и двое механических чинов с эскадры Ларионова, сопровождавших упакованный в ящики какой-то громоздкий аппарат. Во время особо сильной болтанки один из техников все время чертыхался, обзывая гордость российского авиастроения, новенького «Илью Муромца» последней модели Е, «дедушкой русской авиации» и «чертовым кукурузником», что, конечно же, привлекло внимание Владимира Евстафьевича.

И скажите на милость, почему именно «дедушка» и при чем тут кукуруза, злак в России мало культивируемый и оттого почти неизвестный?

Не меньшей достопримечательностью была и сама команда воздушного корабля. Главным был полковник Башко. Помощником командира и вторым пилотом – еще один прославленный русский летчик, штабс-капитан Авенир Костенчик. Но самым колоритным членом команды оказался механик-моторист – он же бортовой стрелок, русский полинезиец в чине фельдфебеля, по имени Марсель Пля. Его чернокожая физиономия время от времени выглядывала в окно самолета, хотя вражеских аэропланов в этих краях просто не могло быть.

Вот, завершив разворот, «Илья Муромец» резко пошел на снижение, и штабс-капитан Костенчик, обернувшись со своего места и перекрикивая шум моторов и свист ветра в расчалках, крикнул пассажирам:

– Приготовьтесь, господа, сейчас будем приземляться!

Посадка на «Илье Муромце» – дело жесткое, и генерал майор Скалой, следуя совету фельдфебеля Пля, покрепче схватился за поручни сиденья. Так же поступили и остальные пассажиры, поскольку никто не имел особого желания прокатиться, словно бильярдный шар по всему фюзеляжу аэроплана.

Выглянув в окно, Владимир Евстафьевич увидел, что воздушный корабль летит уже совсем низко, где-то на уровне крыш домов и верхушек невысоких деревьев. Вот внизу промелькнули железнодорожные пути, и, пролетев еще немного, крылатая машина довольно сильно ударилась колесами о землю, подпрыгнула и, снова опустившись, приземлилась уже окончательно.

На импровизированном аэродроме их уже ждали. «Илья Муромец» еще катился, замедляя ход, а генерал-майор Скалой сумел разглядеть чуть в стороне от места их приземления большой броневик на восьми огромных колесах, вроде того, что ему довелось уже видеть в Петрограде, два десятка вооруженных конных и несколько пароконных бричек. Конные, часть из которых, при внимательном рассмотрении, оказалась казаками, а часть – солдатами крымского конного полка, тут же рысью направились к месту приземления. Вслед за ними потянулись и брички.

Первым к приземлившемуся «Илье Муромцу» подскакал смуглый темноволосый офицер с черными густыми усами, одетый в зимнюю форму Красной гвардии.

– С благополучным прибытием вас, господа, – громко сказал он, стараясь перекричать шум моторов. – Позвольте представиться – майор Красной гвардии Османов Мехмед Ибрагимович. Добро пожаловать в Крым!

16(3) декабря 1917 года, вечер.

Таврическая губерния, Джанкой.

Майор госбезопасности

Османов Мехмед Ибрагимович

Последние два дня были наполнены весьма интересными и важными событиями. В ночь с 14 на 15 декабря по новому стилю нам без шума и стрельбы удалось взять контроль над Чонгарским мостом. Запасники, они и есть запасники – никакого желания воевать у них как не было, так и нет. Не приложу ума – куда их можно приспособить. Ведь даже находясь на нашей стороне, при малейшей угрозе для своей жизни они банально начнут разбегаться.

Совершенно другое дело – Крымский конный полк, с недавнего времени ставший бригадой. Боеспособность его кавалеристов была вполне на высоте, хотя и не дотягивает до уровня частей Красной гвардии. Вся его проблема заключалась в малочисленности. Несмотря на то что этот полк недавно развернули в бригаду, в 1-м полку имелось в наличии шесть, а во 2-м – четыре конных эскадрона, численностью шестьдесят-семьдесят сабель каждый. В 1-м полку кроме шести конных эскадронов имелся еще один стрелковый эскадрон и пулеметная команда с обозом. Во 2-м полку кроме четырех конных эскадронов иных подразделений не было, а офицеров с боевым опытом можно было пересчитать по пальцам одной руки. Также в бригаде отсутствовала артиллерия. Доукомплектовывать ее до штатной численности было нечем и некем. А в Севастополе «братишки» могут вот-вот сорваться с цепи, и тогда бабахнет так, что мало не покажется никому.

Вопрос этот был первоочередным и обсуждался на совещании при участии полковника Петропольского сразу после нашего прибытия утром 15-го числа в Джанкой. Полагаться на какие-либо другие воинские части, расположенные в настоящее время в Крыму, за исключением двух крымских полков, было бы на первом этапе нашей операции на полуострове весьма проблематично. Все они были или разложены безудержной демагогией «р-р-революционеров», или, что еще было хуже, украинизированы. В результате на совещании было принято решение – как и предполагалось ранее, вызвать в Джанкой все эскадроны Крымской конной бригады.

В тот момент я уже знал, что запрошенное мной видеообращение экс-императрицы Александры Федоровны к солдатам бригады составлено и вместе с проекционной аппаратурой отправлено к нам из Петрограда на борту самолета «Ильи Муромца», что называется, чартерным рейсом.

Кроме того, было решено приступить к формированию стрелковой роты Красной гвардии из числа просоветски настроенных рабочих джанкойских железнодорожных мастерских. Заняться этим важным делом было поручено комиссару Железнякову. На вооружение этой роты предполагалось передать винтовки, ранее изъятые нами у разоруженных запасников. Против этого решения начал было возражать полковник Петропольский, но я ему доходчиво объяснил, что рабочие, в отличие от матросов, люди куда более сознательные, разбирающиеся в текущей политике, имеющие на своем иждивении семьи, которые надо кормить. И грядущая смута, грозившая вот-вот перейти в гражданскую войну, им абсолютно не нужна. В этом меня также поддержал контрадмирал Пилкин, заявивший, что в Петрограде сформированная из рабочих Красная гвардия приняла в наведении порядка самое деятельное участие, и что не стоит сбрасывать со счетов эту реальную вооруженную силу, тогда когда у нас не хватает людей. А если в Севастополе понадобится применить оружие, сотня-другая штыков будет не лишней. Железняков, вместе с несколькими морскими пехотинцами, убыл в мастерские митинговать за советскую власть, а все остальные занялись неотложными делами.

Тем временем полковник Петропольский передал по телеграфу свой приказ, и эскадроны двух крымских полков, находившиеся в Бахчисарае и Симферополе, выступили к Джанкою походным порядком, что вызвало среди деятелей самозваного крымского курултая настоящую панику. Как это обычно бывает, политические говоруны и демагоги забились в истерике, завывая, что все пропало, что их предали, что проклятые большевики увели у них прямо из-под носа единственную вооруженную силу, на которую они могли бы опереться. Не далее как на 17 декабря была назначена присяга Крымской бригады курултаю, а тут полный конфуз.

Несколько деятелей курултая, разделявших левые убеждения, во главе с председателем этого самого Курултая Асаном Сабри Айвазовым, на всех парах, опережая эскадроны на марше, рванулись к нам в Джанкой – договариваться. Но это лишь вызвало отвращение кайдешей к политическим проституткам, которых они должны были защищать и за которых они должны были проливать кровь.

Но, к величайшему разочарованию автономистов, по приезде в Джанкой их ожидал полный облом. Разговаривать, а уж тем более договариваться с этой братией нам было не о чем. Все они тут же по прибытии утром 16-го числа были взяты под стражу за «сношение с неприятелем в военное время». Да-да. Тот самый господин Айвазов одно время исполнял обязанности посла Крымского краевого правительства в Турции. А это откровенный сепаратизм, который в военное время можно считать государственной изменой, поскольку Турция так и не последовала примеру Германии и Австро-Венгрии и не объявила о прекращении боевых действий против Советской России.

Достигнувшее Симферополя известие об аресте делегации курултая спровоцировало полный распад как самого курултая, так и правящей Директории с их крымским штабом. Примерно к полудню 16 декабря господа депутаты, министры и военные деятели начали разбегаться. Это, в свою очередь, заставляло нас поторапливаться, в опасении того, чтобы в Симферополь, узнав о наступившем хаосе и безвластии, не отправили новые отряды «братишек» из Севастополя, рассчитывавших вдоволь пограбить и по-бесчинствовать.

Но, как доложили нам прибывшие оттуда сочувствующие нам рабочие морзавода, появление в Крыму Красной гвардии, а также отсутствие согласия между вчерашними товарищами вызвало изрядное смятение в умах. Политический коктейль, состоящий из анархистов всех мастей, эсеров и эсдеков-леваков – сторонников «мирового пожара в крови», непрерывно заседая и митингуя, пока еще не пришел к какому-то определенному решению.

Но я на всякий случай, помня о первом этапе Гражданской войны, именуемом в нашей истории периодом «эшелонных сражений», послал передовой казачий дозор на разъезд «1389 км», чтобы взорвать путь и не допустить появления отряда морячков, жаждущих пустить кровушку «буржуям и золотопогонникам», вроде «Черноморского революционного отряда» анархиста Мокроусова. Зная о событиях, произошедших в Петрограде, любой из атаманов матросской вольницы понимал, что скоро советская власть покончит с беззаконием и грабежами. Он вполне мог принять самостоятельное решение выступить на Джанкой. А мне очень не хотелось быть застигнутым врасплох.

Кстати, крымские кавалеристы 1-го эскадрона, вступившие с нами в контакт еще два дня назад, к настоящему моменту уже полностью освоились в нашей компании, прониклись важностью момента и активно агитировали прибывающих в Джанкой своих однополчан. «Хитом сезона» стали наши морпехи, про которых новоприбывшим рассказали, что они «головорезы пострашнее кубанских пластунов». Конечно, любого, незнакомого с нашими орлами, впечатлило зрелище, когда обычные с виду люди ударом кулака ломают толстые доски и ребром ладони крушат стопки кирпичей. Если честно, то это я попросил наших парней продемонстрировать обычный набор трюков, показываемых на разных смотрах и выступлениях перед гражданскими зрителями.

А вечером, уже почти на закате, в Джанкой прибыл «Илья Муромец» из Петрограда, вместе со своим грузом. Коротко извинившись перед генерал-майором Скалоном за то, что наш с ним разговор придется на время отложить, я с ходу начал отдавать команды.

В первую очередь в Севастополь, на двух конфискованных у сбежавшей делегации курултая легковых авто были отправлены прилетевшие на «Илье Муромце» балтийские матросы-большевики. Каждый из них имел при себе мандат, для пущей важности, подписанный двумя руководителями большевистской партии и советского правительства: Лениным и Сталиным. Перед ними стояла задача – найти для нас в Севастополе точку опоры и, по возможности, нейтрализовать пропаганду любителей революционного экстрима. Когда мы войдем в Севастополь, противник должен быть нейтрализован.

Прямо тут же, на взлетном поле, куда уже начали подтягиваться солдаты Крымской бригады, была развернута проекционная установка, подключенная к переносному бензиновому генератору. На длинных шестах растянули белый полотняный экран. Поле постепенно заполнялось спешенными кайдешами, выстраивающимися в эскадронные колонны. Быстро темнело…

– Господин майор, – обратился ко мне полковник Башко, – поясните, наконец, что нам делать дальше?

– Погодите, Иосиф Станиславович, – ответил я ему, – вы, с вашими людьми, сможете стать зрителями исторического события. Потом мы определим вас на ночь на постой в один из хороших домов, а завтра утром вы вылетите в обратный рейс, увозя в качестве пассажиров несколько местных персонажей, с которыми непременно захотят побеседовать в Петрограде.

Речь шла о Достовалове, Айвазове и прочих примкнувших к ним господ. В ведомстве товарища Дзержинского с ними тщательнейшим образом побеседуют и получат информацию о событиях в Крыму, так сказать, из первых рук.

И вот, наконец, все было готово. Я подошел к стоящей чуть поодаль группе старших офицеров Крымской бригады.

– Знакомьтесь, господа, – сказал полковник Петропольский, – это представитель нынешнего правителя Советской России господина Сталина майор Красной гвардии Мехмед Ибрагимович Османов.

– Честь имею, господа, – поздоровался я с офицерами бригады.

– Господин майор, – продолжил Петропольский, – разрешите вам представить командира бригады полковника Григория Александровича Бако и командира Второго Крымского конного полка полковника Осман-бея князя Биарсланова.

– Очень приятно, господа, – сказал я, пожимая руки представленным мне офицерам, – у нас все готово, и вы можете занимать свое место в строю.

Как только старшие офицеры, кстати, настроенные весьма скептически, заняли свое место в строю, я дал отмашку техникам, и полотняный экран ярко засветился в сгустившейся тьме. На экране перед изумленными кайдешами появилась семья свергнутого императора Николая. Правда, самого бывшего царя, без бороды, с небольшими усиками и в очках, было сразу трудно узнать. Но Александра Федоровна в скромном темном платье и прижавшийся к ней цесаревич, одетый в солдатскую гимнастерку, все узнали сразу. Рядом с бывшими самодержцами стояли четыре дочери бывшего российского императора, одетые в серые платьица и белые косынки сестер милосердия. Вот Александра Федоровна, отстранив от себя цесаревича, сделала шаг вперед и сказала:

– Верные мои, отважные солдаты прославленного Крымского конного полка…

При этих словах бывшей императрицы весь личный состав бригады как по команде снял головные уборы и опустился на одно колено.

– …я должна сказать вам, – продолжала Александра Федоровна, – что мы живы и здоровы, и слухи, распускаемые о насилиях и оскорблениях, которым якобы подвергли мою семью нынешние правители России, ложные. Мои славные воины, я хочу поблагодарить вас за преданную службу и обращаюсь к вам с просьбой. Для того чтобы избежать усугубления смуты и кровопролития в нашей стране, я прошу вас принять присягу на верность новой власти и служить новому законному правительству России так же преданно, как вы служили нам.

Оператор совершил наезд, и потрясенные солдаты Крымской бригады увидели, как по щеке бывшего императора скатилась слеза, а цесаревич снова подошел к матери и прижался к ней.

– Спасибо вам за все, дорогие мои, – сказала Александра Федоровна, – и простите нас за то, что мы не смогли спасти нашу любимую Россию от смуты. Надеюсь, что вы не посрамите имя верных и храбрых воинов и еще не раз порадуете меня известиями о ваших славных делах. И да пребудет с вами милость Всевышнего. Успехов и удачи вам, господа. Помните, что я душой всегда вместе с вами, и молюсь за вас, как за своих родных детей. До свидания.

Бывшая императрица подняла руку, словно благословляя зрителей.

Экран погас, и командир бригады полковник Бако зычным голосом скомандовал:

– Бригада встать, головные уборы надеть. К присяге подойти.

Одно дело было сделано, теперь перед нами лежали Симферополь и Севастополь.

17(4) декабря 1917 года.

Петроград, Таврический дворец.

Тамбовцев Александр Васильевич