На заре человечества: Неизвестная история наших предков Уэйд Николас
Эти примеры недавних эволюционных модификаций человека, возможно, лишь первые из многих, которые предстоит открыть. Поскольку все они произошли после выхода из Африки и расселения по земле, аллели, вызвавшие их, в разных человеческих популяциях представлены в разной мере. Таким образом, разнообразие человеческих популяций не может быть исключительно культурным феноменом, как, похоже, считают многие представители общественных наук. В этом разнообразии есть и генетический компонент. Его еще предстоит определить и измерить, но он может оказаться весомым.
Эволюция в истории
Обращаясь к недавним примерам эволюционных трансформаций, мы ясно понимаем, что эволюция человека продолжалась по меньшей мере до самого недавнего прошлого и что нет никаких причин думать, будто она когда-нибудь прекратится. Отсюда следует очевидный, но далеко идущий вывод. Эволюция и история – не два раздельных процесса, сменяющих друг друга подобно монаршим династиям. Они, скорее, переплетаются, историческая периодизация накладывается сверху на бесконечную череду эволюционных перемен.
Дальнейшие следствия, несомненно, могут интересовать историков и обществоведов. Ученые ищут движущие пружины событий, но редко рассматривают в числе мотивов государственной политики половой отбор. Специалисты по Монгольской империи предлагали множество объяснений ее экспансии: например, предполагаемое стремление Чингисхана не позволить иным группам степных кочевников в будущем усилиться и выстроить империю по подобию монголов. Открывшееся обстоятельство, что 8 % азиатских мужчин на землях, где правил Чингисхан, носят Y-хромосому чингизидов, добавляет совсем иной мотив, притом весьма необычный.
Половой отбор – в упомянутом случае стремление одного мужского индивида распространить свои гены за счет ущемления других – был мощным инструментом эволюции всю историю приматов от шимпанзе до яномамо. Почти не меняясь, он работал и в более сложных сообществах, особенно в те эпохи, когда доступ к женщинам был одной из общепризнанных привилегий власти. Даже в современных западных обществах, где от правителей ожидается хотя бы показная моногамия, старые инстинкты не отмирают. Да, инстинкт продолжения рода, очевидно, не был заметной составляющей в стремлении к власти диктаторов типа Гитлера и Сталина. А вот Мао Цзэдун, как явствует из мемуаров его личного врача Ли Чжисуя, жил как император, имея виллы с бассейнами и постоянный поток девушек, поставляемых из танцевального ансамбля Центрального полка охраны. «Он был всего довольнее и счастливее, когда в его постели оказывались одновременно несколько молодых женщин», – без восторга сообщает нам биограф{356}.
Джон Кеннеди и Билл Клинтон заводили внебрачные связи на президентском посту. «Я не знаю ни одного руководителя государства, который не поддался бы так или иначе плотскому соблазну, большому или малому. Ведь затем-то вообще и нужна власть», – говорил Франсуа Миттеран, французский президент, на похоронах которого присутствовали и вдова, и любовница{357}. И все же тяга к репродуктивному успеху редко упоминается в истории как ее движущий мотив. Видно, мысль, что животное стремление продолжить род может направлять государственные дела, кажется историкам не вполне пристойной.
Мы видим, что некоторые физические особенности человеческого организма, например переносимость лактозы, сформировались уже в недавнее историческое время – значит, и многие другие черты, в том числе особенности социального поведения, могут быть продуктом недавней эволюции. Для того чтобы человеческий геном заметно изменился, нужны как минимум два условия: должно быть существенное селективное давление, непрерывно действующее в течение нескольких поколений, а люди, лучше других приспособившиеся к этому давлению, должны производить больше детей, чем прочие. Такие обстоятельства, скорее всего, наступали, в прошлом нередко, хотя сегодня их обнаружить трудно.
Даже эволюционные трансформации не обязательно закрепляются навсегда. Агрессивность яномамо, вероятно, во многом объясняется маргинальным характером среды, в которой многие из них живут. В условиях, когда воинственные мужчины имеют больше потомства, гены, поощряющие агрессивность, становятся все более частотными. Если яномамо вдруг на несколько поколений станут мирными торговцами, приоритет получит иной расклад генов. Свирепые викинги X в. стали сегодняшними пацифистами-скандинавами. Обычно здесь без вопросов принимается культурное объяснение, поскольку гены, будто бы, не могут меняться так быстро. Но ученые вполне могут недооценивать скорость действия естественного отбора в человеческих популяциях. Биологи только-только начали разбираться в генетических основах социального поведения и выявили около 30 программирующих его генов – преимущественно у разных видов лабораторных животных. Одна из самых интересных находок – генетический механизм, вызывающий быстрые эволюционные изменения в одном из поведенческих генов[13]{358}.
Возможное направление дальнейшего изучения: могут ли многовековые черты, свойственные разным сообществам, иметь эволюционные корни, например, если там в течение многих поколений носителям определенного склада личности гарантирован больший репродуктивный успех, чем всем остальным? Ученые рассуждают о разнице между обществами Запада и Востока. Ричард Е. Нисбетт, социопсихолог из Университета штата Мичиган, считает, что «существуют резкие различия в мыслительном процессе азиата и европейца», прежде всего в том, что для западного человека поведением физических объектов и живых организмов управляют точные законы, а в Азии люди понимают события через сложную паутину связей между ними. Общественные структуры в Европе и в Китае, по Нисбетту, создаются с учетом того, что азиатские социумы строятся на взаимных зависимостях, а западные – на индивидуализме{359}.
Другой ученый, военный историк Виктор Дэвис Хенсон, объясняет последовательную успешность западных армий, начиная с Древней Греции (2500 лет назад), демократическими институтами и тем, что свободные крестьяне охотно принимали строгую воинскую дисциплину, но сохраняли независимость и инициативу. «Западные идеи свободы, происходящие из раннеэллинистического понимания политики как консенсусного правления и из открытой экономики… лежали на чаше весов почти в каждой кампании, где сражались воины Запада», – пишет Хенсон{360}.
В той степени, в которой эти долговременные культурные черты на самом деле существуют, каково может быть их происхождение? Нисбетт упоминает о том, что китайская цивилизация выросла на возделывании риса, которое требует ирригационной инженерии и централизованного контроля, и поэтому простые китайцы жили в сложной системе общественных ограничений, а экология античной Греции поощряла такие занятия, как охота, скотоводство, рыбалка и торговля, которые не требуют развитой общественной структуры. Способствовало ли рисоводство конформизму, которым знамениты восточные культуры, а частное крестьянское хозяйство – крайнему индивидуализму Запада?
Учитывая склонность человеческого генома подстраиваться под среду обитания, в том числе под социальные условия, логично предположить, что многие общества оставили следы в генетике составляющих их людей и что характер того или иного общества отражает склад личности наиболее репродуктивно успешной его части. Возможно, именно это имел в виду Дарвин, говоря, что какую-то заслугу в своем эволюционном прогрессе люди могут приписать себе.
Насколько широко подобного рода процесс разворачивался в историческое время, мы пока не можем узнать. Вместе с тем новое знание о недавних эволюционных модификациях человека вызывает особый интерес, потому что наталкивает на вопрос, какое направление эволюция человека может принять в будущем. Как отмечал Дарвин, сам факт, что человек эволюционировал до своего нынешнего состояния, «может дать надежду и на лучшую судьбу в далеком будущем».
Будущие пути человеческой эволюции
Самый невероятный элемент в научно-фантастическом кино – не путешествия со сверхсветовой скоростью и не телепортация, а то, чего публика просто не замечает, – люди. Обитатели далекого будущего всегда выглядят и ведут себя точно так же, как сегодняшние мы.
О будущей эволюции человека мы можем точно сказать одно: он не останется таким, каков сейчас. Люди станут другими, потому что среда обитания изменится, и человечеству придется приспособиться или исчезнуть.
Будущее может быть разным. Возможно, человек продолжит грацилизироваться: наверное, сообщества, предпочитающие сотрудничество и торговлю, будут преобладать над теми, которые склонны к агрессии. Возможно, наши далекие потомки будут гораздо умнее нас, ведь им придется эволюционировать в условиях усложняющегося общества, которое будет требовать все более развитых интеллектуальных способностей. Возможно, люди станут более коренастыми, их руки и ноги укоротятся – это стандартный эволюционный механизм приспособления к холодному климату, который придет с неизбежным вступлением Земли в следующую ледниковую эпоху. Возможно, человечество возобновит видообразование, разделившись на две или более касты, занимающие разные социальные ниши. И если постоянные колонии когда-нибудь возникнут на Марсе или на Европе, у тех популяций будут свои эволюционные траектории: физиология и социальное поведение людей будут подчинены условиям их новой планеты.
Ученые еще не пришли к согласию относительно дальнейшей эволюции нашего вида. Рональд Фишер и Сьюэлл Райт, двое из основателей популяционной генетики, резко не сходятся в оценке условий, необходимых для эволюционного прогресса. Райт считает, что эволюция работает лучше всего, когда популяция разбита на небольшие независимые группы с ограниченным обменом генетическим материалом; инновации, возникающие в генофонде одной группы, могут затем распространиться и в другие. В то же время Фишер полагал, что благотворные модификации чаще происходят в крупных популяциях с высокой степенью смешения. «Кто из них прав? Никто не знает», – комментирует популяционный генетик из Университета Юты Алан Роджерс.
Строго говоря, под условия, описанные Райтом, отлично подпадает основной период недавней истории человечества ранее 10 000 лет назад: человеческий род представлял собой множество мелких групп, далеко разбросанных по земному шару. Но сегодняшний мир, где люди все больше перемещаются и мигрируют, больше похож на идеальные условия для эволюционных перемен по Фишеру. «Раньше ты находил невесту в своей деревне, – говорит эволюционный биолог из Редингского университета Марк Пейгл, – а теперь можешь жениться на любой, кого только найдешь через Интернет»{361}.
В главной работе Фишера «Генетическая теория естественного отбора», опубликованной в 1929 г., автор рассуждает о том, что гены хороших умственных способностей чаще встречаются у богатых людей, которые рожают меньше, чем бедные, не одаренные особыми когнитивным талантами: выходит, естественный отбор не поддерживает гены интеллекта. Этот аспект наследия Фишера не особенно обсуждают, так как он служил обоснованием бесчеловечных евгенических программ начала XX в. Но, по мнению ряда популяционных генетиков, этот тезис, в принципе, так и не был опровергнут: по крайней мере в развитых странах интеллектуально одаренные люди не склонны иметь много детей, и выходит, их гены не смогут получить широкого распространения в следующих поколениях. Другие ученые возражают, что бедные люди имеют тенденцию производить больше детей не по недостатку ума, а по необразованности. «Эмпирическое наблюдение Фишера верно: низшие классы рожают больше, но это не означает, что их генотипы хуже», – пишет Пейгл.
Объем мозга и умственные способности человека на большей части его эволюционного пути последовательно увеличивались, и было бы странно, если бы этот вектор сошел на нет теперь, когда и общества, и компетенции, необходимые для успеха в обществе, усложнились, как никогда. Тем более странно, чтобы люди, на всем протяжении эволюции проходившие отбор по критерию максимальной приспособленности, умению оставлять как можно больше потомства, вдруг да отказались от столь глубоко укорененного поведения. Нет никаких данных IQ-тестов, которые показывали бы, что когнитивные способности человека деградируют, как предсказывал Фишер. Следовательно, при всей очевидной верности его предпосылки – в современных обществах богатые и более умные, как правило, не рожают много – заключение Фишера о неизбежном интеллектуальном упадке, похоже, каким-то образом оказывается неверным.
Причина, предполагают эволюционные психологи, в том, что богатые люди могут больше вкладывать в детей – образование сильно влияет на будущий успех в жизни, – и таким образом они, даже сами рожая немного, в долгосрочной перспективе оставляют больше потомков. Подразумевается, что хорошо образованные и обеспеченные дети воспитают таких же, и это продолжится поколение за поколением, тогда как на определенном уровне бедности деторождение станет падать. Следовательно, на каком-то уровне благополучия лучший способ для родителей добиться максимальной дарвиновской приспособленности – это иметь меньше детей в расчете на численное превосходство в поколении праправнуков. Так ли это обстоит на практике, неизвестно. Изучать взаимосвязи между обеспеченностью и плодовитостью не просто, и демографических сведений, которые могли бы тут внести ясность, не хватает. «Тонкое и запутанное дело, – пишет эволюционный психолог Бобби Лоу, – а имеющиеся на сегодня данные по большей части собирались для ответов на другие вопросы и не годятся»{362}.
Один из аспектов, в которых дальнейшая эволюция человека будет отличаться от прошлой: в крупных популяциях заметно снизится эффект от дрейфа генов. Чем популяция многочисленнее, тем дольше одна версия гена будет вытеснять альтернативные. Поскольку дрейф – это главный механизм, обуздывающий разнообразие постоянных мутаций, человеческий геном будет накапливать нейтральные мутации и усложняться. Чрезмерное разнообразие генома, согласно теоретической модели, может в конце концов обернуться тем, что давать потомство смогут только люди с одинаковыми генотипами{363}. Тогда разные человеческие популяции не смогут смешиваться, как смешиваются сейчас, и людям придется искать брачных партнеров среди генетически подобных. Такое развитие событий может быть прологом разделения единого человечества на разные биологические виды.
Ослаблению дрейфа генов, снижающего число мутаций, до какой-то степени может помешать вмешательство самого человека, т. е. генная инженерия. Биологи, вероятно, скоро научатся модифицировать яйцеклетки и сперматозоиды или эмбрион на ранних сроках жизни, подсаживая корректирующие гены для выправления потенциальных дефектов здоровья. Новые гены, в промышленных масштабах вживляемые в человеческий геном вместо оригинальных, могут обеспечить тот же эффект усмирения мутаций, что сегодня дает дрейф.
С другой стороны, представьте себе генетические модификации посредством присадки целой серии новых генов, объединенных в дополнительную хромосому, которая добавляется в сперматозоид и яйцеклетку перед оплодотворением in vitro, которое через несколько десятилетий заменит отсталый и рискованный метод случайного зачатия.
В дополнительной хромосоме будет особая последовательность генов для нейтрализации генетических болезней, диагностированных у будущих родителей. Там будут гены, укрепляющие иммунную систему, защищающие от рака и борющиеся с жестокими дегенеративными процессами в старости. Экстракорпоральное оплодотворение и генная инженерия по индивидуальному плану – дорогостоящие процедуры, но критики, пишущие, будто воспользоваться этим смогут лишь богатые, растерянно смолкнут, если государства поймут, что эти процедуры обходятся дешевле лечения и профилактики человека в течение жизни, и будут предлагать их всем гражданам бесплатно.
Если пофантазировать еще немного, первые версии искусственных хромосом будут включать в себя только гены, устраняющие угрозы здоровью. Но, когда первое поколение людей с 24 парами хромосом окажется абсолютно нормальным и безупречно здоровым, генетике разрешат усиливать различные полезные качества. Тогда в дополнительной хромосоме появятся гены, программирующие долголетие, симметрию и красоту тела, заостряющие разум, – хотя все это в пределах тщательно просчитанных лимитов. После разного рода усовершенствований технологию выведут на высокий уровень точности и эффективности. Единственный ее недостаток в том, что люди с двадцатью четырьмя хромосомными парами не смогут давать общего потомства с теми, кто носит устаревший хромосомный набор, если только те не согласятся на генетическую модификацию, которой многие будут сопротивляться. И вновь незапланированным последствием будет видообразование, т. е. деление человечества на два или больше разных биологических вида.
Человечеству предстоит сделать два выбора. Первый – между искусственно направляемой эволюцией и стихийной, второй – разрешить ли видообразование и способствовать ли ему. Идея направлять ход эволюции путем вмешательства в зародышевые клетки может показаться заманчивой, но работа эволюции основана на двух хаотичных процессах, мутациях и дрейфе. Можно утверждать, что при всем безумии такого метода эволюция до сих пор справлялась весьма неплохо. Только вот она действует с геологической скоростью. А модификация зародышевых клеток позволит, как при селекции домашних животных, получить нужный результат гораздо быстрее.
Пожалуй, самый серьезный недостаток активного вмешательства в зародышевые клетки – это риск невзначай подавить великую способность эволюции изобретать новое. Создавая случайные мутации и проверяя каждую, есть ли в ней какая-то польза, эволюция порождает такие новшества, до которых ни один человек не может додуматься. Вместе с тем люди, ответственные за модификацию зародышевых клеток, безусловно, ограниченные медицинской этикой и старающиеся избежать любого риска, неминуемо опутают геном своими консервативными предпочтениями.
Другой важный аспект эволюционного будущего человечества – видообразование – тоже представляет собой мощный генератор новшеств, и значит, удачный способ улучшить в принципе невысокие шансы человечества просуществовать подольше. Прежде наше отношение к родственным видам было простым – истребить. Однако за последние 40 000 лет мы значительно смягчились. Разделение человечества на людей суши и людей моря – млекопитающие уже неоднократно возвращались в океан – не обязательно приведет к розни, так же как и существование двух независимо развивающихся популяций на Земле и на Марсе. Более проблемной представляется ситуация, когда разные человеческие виды занимают одну и ту же экологическую нишу, особенно если один из них почему-либо считается низшим по отношению к другому или находится в подчинении.
У человечества нет единого эволюционного будущего, но много возможных дорог, какие-то из них прокладываются волей случая, другие – выбором самого человека. Мы прошли большой путь. И пойдем дальше.
Благодарности
Эта книга выросла из бесед со многими учеными, которых я интервьюировал, готовя для The New York Times статью о генетике и о происхождении человека. Я глубоко благодарен этим людям, поделившимся со мной знаниями и видением вещей.
Спасибо Питеру Мэтсону из издательства Sterling Lord Literistic, оформившему идею этой книги, и моему редактору из Penguin Press Эмили Луз, оформившей ее структуру. Я также благодарен The New York Times за отпуск, который мне предоставили для работы над рукописью.
Генри Харпендинг, антрополог из Университета Юты, Ричард Клейн, палеоантрополог из Стэнфордского университета и Кари Стефанссон из исландской компании DeCode Genetics любезно согласились прочесть фрагменты рукописи. Я благодарю их за ценные поправки: а в ошибках, что могли остаться, эти люди не виноваты. Я обязан друзьям, прочитавшим книгу в черновике, тем, что они спасли меня от многих ляпсусов. Это были Нэнси Стернголд из Лос-Анджелеса, Джереми Дж. Стоун из компании Catalytic Diplomacy, Ричард Л. Тэппер из Института изучения Востока и Африки Университета города Лондона, моя жена Мэри Л. Уэйд и другие.
Благодарю братьев Веласко из компании 5W Infographic, нарисовавших значительную часть иллюстраций, и Стивена Дьюнса из The New York Times за консультации по инфографике.