Под водой, в небесах, на паркете. Том 2 Борисов Т.

© Т. Н. Борисов, 2018

ISBN 978-5-4485-7995-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ликвидация последствий катастрофы атомной подводной лодки ВМФ СССР «Комсомолец»

В апреле 1989 года в Норвежском море в результате пожара и последующей разгерметизации прочного корпуса затонула новейшая АПЛ ВМФ СССР «Комсомолец». Погибли 42 подводника, 26 человек удалось спасти. Скорее всего, «Комсомолец» просто пополнил бы международный список затонувших АПЛ, если бы не одно но: он затонул в 195 милях от побережья Норвегии, в зоне экономических интересов последней. Таким образом, в случае радиоактивного загрязнения акватории или дна в районе катастрофы Советский Союз (или Россия, как его правопреемница) должен был бы компенсировать Норвегии ее потери в рыбодобывающей, рыбообрабатывающей и других связанных с ними отраслях народного хозяйства. По оценкам специалистов, сумма выплат потерпевшей стороне могла достигнуть астрономических 2,5 миллиарда долларов США в год, причем на протяжении десятилетий, учитывая период полураспада радиоактивных материалов, находящихся на борту АПЛ, гидрологию места ее гибели, процессы растворения, размывания и многие, многие другие факторы.

Первоначально была надежда на то, что ядерный реактор и две ядерные боеголовки ракетоторпед, находящихся в торпедных аппаратах, надежно защищены от разрушения и коррозии титановым корпусом, однако она не оправдалась. Пожар, взрывы и удар о дно разрушили прочный корпус АПЛ, торпедные аппараты, повредили боеголовки, а начавшаяся электрохимическая коррозия, возникшая из-за применения разных, зачастую несовместимых металлов при строительстве «Комсомольца», довершила дело. Спустя 2,5 года был зафиксирован выход из АПЛ соединений стронция, цезия, урана и, несколько позднее, плутония. Идеальным выходом из положения был бы подъем и эвакуация затонувшей АПЛ, но глубина ее нахождения (1685 метров) и водоизмещение (около 10000 тонн) делали эту задачу практически невыполнимой. К тому же дополнительное обследование «Комсомольца» показало: разрушения прочного корпуса таковы, что любая попытка стронуть АПЛ с места обернется морским Чернобылем… Было принято решение изолировать подлодку на месте, превратив ее легкий корпус в саркофаг. Первоначальная идея закачать в межбортное пространство бетон отпала из соображений ядерной безопасности, и тогда появился проект заливки носовой оконечности гелем на основе хитозана, дабы при любых возможных утечках радиоактивных материалов последние были бы немедленно им связаны и не попали бы в окружающую среду. Проект был досконально проработан, были даже определены предприятия, реконструкция которых позволила бы в кратчайшие сроки наладить выпуск хитозана в необходимых объемах, однако возникла проблема совсем иного рода – оказалось, что гель, содержащий хитозан, с большим удовольствием поедают микроскопические морские организмы и некоторые виды бактерий, живущие на почти двухкилометровой глубине и при температуре минус 1 градус по Цельсию. В аварийном порядке удалось решить и эту проблему, о чем я скажу ниже, но возникло очередное «но». Выяснилось, что заливка боеголовок созданным в наших лабораториях гелем нарушит тепловой баланс, что может привести к тепловому взрыву боеголовок. Окончательное техническое решение проблемы АПЛ «Комсомолец» выглядело следующим образом. Волнорезные щиты торпедных аппаратов были закрыты специальными титановыми крышками. В проломы легкого и прочного корпусов были введены пластиковые мешки, которые при закачивании в них воды расширялись и заполняли все свободное пространство, препятствуя протеканию забортной воды в районе носовой оконечности АПЛ. После этого легкий корпус подлодки был обклеен специально разработанным «скотчем», надежно заклеившим мелкие трещины и разломы и превратившим его носовую часть в своеобразный «саркофаг». Вымывание радиоактивных веществ из боеголовок прекратилось. Несколько проще удалось решить проблему выхода радиоактивных материалов через систему вентиляции реакторных выгородок. На выходные вентиляционные решетки были установлены специальные «ловушки» радиоактивных материалов, которые содержали кассеты с хитозаном, обильно «приправленным» формалином. Последний компонент (формалин) пришелся явно не по вкусу обитателям морских глубин и позволил не беспокоиться о сохранности и живучести основного поглотителя радиоактивных материалов – хитозана.

Хочется отметить, что все решения принимались в условиях катастрофической нехватки времени, финансирования, серьезного политического давления как из-за рубежа, так и со стороны собственного руководства, а самое главное – отсутствия необходимых знаний, поскольку мы были первопроходцами. Никто в мире до нас не сталкивался с подобными проблемами такого масштаба, но отечественные ученые и инженеры блестяще справились с возложенными на них задачами. Многократные обследования «Комсомольца» на протяжении последних 20 лет (в том числе и зарубежными специалистами) позволили вздохнуть с облегчением – следов выхода радиоактивных веществ не обнаружено. Поднятая недавно и тщательно исследованная «ловушка» показала, что хитозан и формалин полностью оправдали наши ожидания, годами поглощая выходящие из разгерметизированного реактора соединения цезия, стронция и урана. Разумеется, в дальнейшем придется наращивать временную защиту, но это будет спокойная плановая работа, а не ликвидация катастрофической ситуации в пожарном порядке. Кроме того, полученные уникальные знания и опыт, разработанные в ходе проведения операции методики, технологии, приборы, механизмы, оснастка и материалы позволяют решать много других теоретических и прикладных задач, казавшихся ранее неподъемными. Отрадно и то, что наши работы дали существенный толчок к налаживанию производства хитозана в нашей стране.

Кремлевский треугольник

Как пропадали указы президента России

Всему миру печально известен Бермудский треугольник, в котором периодически пропадают самые современные корабли и самолеты. Некоторые – бесследно, другие спустя какое-то время появляются из небытия, причем никто на борту не может сказать, где они находились: для них время как бы останавливалось. Существует множество научных гипотез о природе данной аномалии, вплоть до ее внеземного происхождения, но ни одной достоверной.

Я хочу рассказать о другой реально существующей аномалии, явно рукотворного происхождения – кремлевской. Природа ее проста: бюрократический аппарат, постоянная борьба за власть, за «доступ к телу», сведение мелких личных счетов – словом человеческий фактор. Люди, которым в силу тех или иных причин приходилось взмыленными бегать по коридорам власти с выпученными глазами и кипой документов под мышкой, собирая бесчисленные визы и согласующие подписи, хорошо знают о ее существовании. Вообще-то, таких зон в нашей стране существует великое множество на разных уровнях, но основной можно по праву считать треугольник, вершинами которого являются Кремль, Старая площадь и Белый дом. Документы в данном треугольнике, как и в его Бермудском аналоге, могут исчезать, всплывать, видоизменяться до неузнаваемости, переходить в другое измерение. Хочу сразу оговориться, что речь идет о начале 90-х, когда в Белом доме заседал Верховный Совет под председательством Руслана Имрановича Хасбулатова, а из 100 указов президента Российской Федерации исполнялось (в среднем) три-четыре. Сейчас в Белом доме обитает Правительство России, а данный треугольник превратился в пятиугольник, с добавлением Государственной думы и Совета Федерации, но об этом несколько позже.

Итак, начну с самого начала. В апреле 1989 года погибла новейшая атомная подводная лодка ВМФ СССР – «Комсомолец». Катастрофа унесла жизни 42 членов экипажа и прикомандированных лиц, а заодно вскрыла ужасающие пробелы в организации поисково-спасательной службы нашего военно-морского флота. Забегая вперед, скажу, что и сейчас, по прошествии 17 (!) лет, после гибели АПЛ «Курск» (118 погибших) и К-159 (еще 9 трупов), аварии с автономным подводным аппаратом (чудом не ставшим братской могилой для своего экипажа, спасенного специалистами ВМС Великобритании), положение со спасением на море ничуть не лучше…

Но вернемся к несчастному «Комсомольцу». Созданная в 1923 году при ОГПУ СССР (прообраз КГБ СССР) Экспедиция подводных работ особого назначения (ЭПРОН), специализирующаяся на проведении сложных аварийно-спасательных, подводно-технических и судоподъемных работ, к 1989 году была практически уничтожена стараниями слишком ретивых чиновников. Осколки ЭПРОНа в виде ПСС ВМФ, карликовых аварийно-спасательных служб Министерства морского флота, речников и рыбаков были не в состоянии провести какие-либо серьезные подводно-технические работы на глубине 1685 метров, где покоились обломки АПЛ с атомным реактором и двумя ракетоторпедами с ядерными боеголовками на борту. Честно говоря, это и не входило в их компетенцию, поскольку все вышеперечисленные спасательные службы не имели ни технических возможностей, ни подготовленных специалистов для проведения столь сложных операций. Все мои попытки привлечь внимание руководства страны к данной проблеме оставались бесплодны, а от моих расчетов, показавших, что АПЛ «потечет» не позднее сентября 1991 года, просто отмахивались, ссылаясь на «обстоятельный» труд ЦНИИ им. академика А. Н. Крылова и головного НИИ МО СССР, гарантировавших минимум 70 лет спокойной жизни. Я обращался, как предписывалось военнослужащим, по команде, забираясь все выше и выше, добрался до главнокомандующего ВМФ СССР, адмирала флота В. Н. Чернавина, но не найдя понимания, был вынужден стучаться, что называется, во все двери. Председатель Комитета по чрезвычайным ситуациям Догужиев откровенно скучал, слушая доклад. В конце концов он просто выпроводил меня, пообещав «пригласить в случае необходимости». Серьезнее всех к моим словам отнесся член Политбюро ЦК КПСС Вадим Медведев, дважды доложивший о возможной в ближайшее время утечке радионуклидов с погибшей АПЛ лично генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву. Михаилу Сергеевичу было уже не до АПЛ: рушился Союз. 15 августа 1991 года, в точно оговоренные мною сроки, НИС АН СССР «Академик Келдыш», осматривавший останки «Комсомольца» при помощи глубоководных аппаратов финской постройки «Мир-1» и «Мир-2», обнаружил вблизи АПЛ следы выхода радиоактивных веществ. Назревал крупный международный скандал, поскольку «Комсомолец» затонул в 198 милях от побережья, в зоне экономических интересов Норвегии. Но по прошествии четырех дней рухнул «Союз нерушимый республик свободных», и о таких «мелочах», как текущая АПЛ, никто уже не вспоминал. Спустя какое-то время меня все же пригласили на заседание Верховного Совета России. Предварительно у меня состоялся разговор с председателем Комитета по конверсии Юрием Федоровичем Тарасюком и сотрудником ВС РФ, бывшим механиком с подводной лодки Нельсоном Николаевичем Попковым. После тщательного анализа моего доклада в ВС меня направили к Михаилу Дмитриевичу Малею, советнику Президента Российской Федерации по вопросам конверсии.

Прошу запомнить эти имена. Именно благодаря им в конечном итоге гибель «Комсомольца» не имела катастрофических последствий для всего региона, и России в частности.

Один из самых компетентных и порядочных людей в Администрации Б. Н. Ельцина, доктор химических наук, Малей принял меня весьма сдержанно. Внимательно выслушал мои аргументы, задал огромное количество вопросов по существу дела. По мере продвижения нашей беседы интерес Михаила Дмитриевича явно возрастал. Когда вопросы с его стороны иссякли, повисла продолжительная пауза. Наконец, он прервал тишину:

– Кто должен заниматься данным вопросом, с вашей точки зрения?

– На данный момент такой организации не существует. ЭПРОН почил в бозе, ПСС ВМФ не располагает ни материальными, ни кадровыми ресурсами для решения столь сложной задачи, не говоря уже об остальных службах… Необходимо создать новую структуру по типу ЭПРОНа.

– Полностью согласен. Кто может ее возглавить?

– Можете считать меня наглецом, но я готов принять командование данной организацией. Уверен, что справлюсь.

Михаил Дмитриевич долго смотрел на меня. Я выдержал этот испытующий взгляд. Не знаю, что он прочел в моих глазах, но встал, вышел из-за стола и протянул мне руку:

– Рад, что наши точки зрения совпадают. Я как раз собирался предложить руководство ЭПРОНом вам. Давайте только назовем его в духе времени – Комитетом по проведению подводных работ особого назначения при Правительстве Российской Федерации, КОПРОНом. Возьмите бумагу, сейчас напишем проект Указа Президента России.

Спустя несколько минут проект Указа был готов. Небольшая преамбула поясняла, с какой целью и зачем создается КОПРОН, пунктом 2 было предписано назначить капитана 1 ранга Борисова Т. Н. председателем КОПРОНа. Малей первым завизировал проект Указа и отправил его на согласование дальше. Прошло пять дней. Неожиданно меня пригласили к Михаилу Дмитриевичу «на ковер». Он был прилично раздражен и не скрывал этого.

– Тенгиз Николаевич! Я отнесся к вам со всей душей, а вы так подставили меня! Читайте!

Две бумаги Малей бросил мне через весь стол. Первая из них была от начальника Главного штаба ВМФ, адмирала флота Макарова, вторая – от министра морского флота России. Обе на «фирменных» бланках, написанные будто под копирку, оповещали о том, что ПСС ВМФ (АСС Минморфлота РФ) имеют все необходимые силы и средства для решения любых задач в океане и создание новой структуры (КОПРОНа) руководство ведомств считает нецелесообразным. Я спокойно дочитал эти опусы, положил их на стол и поднял глаза на советника президента.

– Что скажете?

– Только одно, Михаил Дмитриевич: нагло врут!

– Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

– Абсолютно! Отвечаю головой – врут!

– Очень хорошо! Садитесь! Ирина Павловна! Соедините меня с министром морского флота и главкомом ВМФ!

Через несколько минут оба были вызваны на Ильинку. Я сидел в кабинете Малея, гадая, как эти люди будут выкручиваться перед ним за столь явную ложь? Первым прибыл адмирал флота Чернавин. Покосившись на меня, главком представился.

– Владимир Николаевич! Скажите, пожалуйста, на какой глубине могут работать ваши специалисты ПСС? – голос Малея был ласков, почти вкрадчив.

– Михаил Дмитриевич! Хотя бы предупредили, я бы подготовил соответствующие справки…

– Вы главком или нет? Должны такие вещи знать сами, без подсказки. Итак, я жду. Сколько метров вам под силу?

– Примерно 400. При идеальном раскладе – несколько больше…

– А 800? А 1000? А 1700?

– Ради бога, объясните, в чем дело, – взмолился Чернавин, – я не понимаю…

– Можете работать на «Комсомольце»?

– «Комсомолец» погиб, списан с баланса ВМФ и к нам отношения не имеет! ПСС ВМФ не занимается погибшими АПЛ!

– А как же ваш начальник главного штаба пишет, что он все может сделать своими силами?

Чернавин побелел:

– Не может этого быть!

– Читайте!

Владимир Николаевич прочитал ответ адмирала флота Макарова раз, другой и вдруг развеселился.

– Михаил Дмитриевич! Это чистейшей воды липа! Подпись не Макарова! Исходящие номера НГШ ВМФ совершенно другие! Дайте мне эту бумагу, и я проведу расследование.

– Благодарю, разберусь сам. Скажите, нужна ли организация для решения подобных задач?

– Вне штатной численности ВМФ – безусловно!

– Тогда завизируйте проект Указа Президента России!

Чернавин молча расписался и откланялся. Следующим вошел министр морского флота России с начальником АСС Минморфлота.

– Скажите, пожалуйста, какими силами для проведения подводно-технических работ располагает ваше министерство? – Михаил Дмитриевич был настроен весьма миролюбиво.

– Порядка 60 водолазных ботов с трехболтовым снаряжением.

Малей вопросительно взглянул на меня.

– Водолазное снаряжение для работы на глубине до 60 метров образца 1848 года, модернизированное в начале нашего века, – любезно пояснил я.

– Какие 60 метров! – министр замахал руками. – В последний раз мы работали в 70-е годы в Бангладеш на глубине 22 метра!

– А на 1700 поработать не желаете? – Малей был возмущен до глубины души. – Что вы мне лапшу на уши вешаете?

– Кто? – испугался министр.

– Читайте!

Последовала немая сцена, как в «Ревизоре». Изучив ответ Минморфлота, и министр, и начальник АСС категорически отвергли свою причастность к данной бумаге. Молча завизировав проект Указа Президента о создании КОПРОНа, они удалились.

– Любопытно! Ладно, разберемся, – Михаил Дмитриевич вызвал начальника своего аппарата, Юрия Эммануиловича Андреева, и приказал запустить проект Указа дальше. К чему привело его расследование данного инцидента и из какого параллельного измерения материализовались эти «отзывы», не знаю, но спустя пару месяцев он в разговоре со мной обмолвился, что «у вас слишком много «доброжелателей».

Все это время я с группой единомышленников продолжал работать над проектом нейтрализации угрозы загрязнения Норвежского моря радионуклидами самостоятельно, в небольшом кабинете на Ильинке, выделенном нам Малеем. Проект Указа гулял где-то «наверху». В начале февраля 1992 года мне передали записку, что меня срочно разыскивает некий Баранников, и номер его телефона. Я зашел в приемную Малея (его самого в данный момент не было в Москве) и попросил разрешения воспользоваться его связью. Баранников снял трубку сам. Состоялся весьма примечательный разговор, который привожу по памяти, практически дословно:

– Капитан 1 ранга Борисов!

– Так это вы!

– По всей вероятности, я. Вы просили позвонить…

– Так это вы пытаетесь разорить государство! Развелось тут паркетных моряков!

– Кто дал вам право так разговаривать со мной? Не знаю, сколько «паркетных» моряков вы знаете, но я подводник с Северного флота и разговаривать с собой в подобном тоне никому не позволю! Что же касается государства, то я, напротив, пытаюсь уберечь его от разорения!

– Я стою на страже интересов государства и не позволю вам творить черт знает что!

– Замечательно, значит, мы с вами по одну сторону баррикад! Я тоже стою на страже интересов государства и не позволю кому бы то ни было мешать мне в этом деле!

Последовала пауза. Собеседник явно был обескуражен моим ответом.

– Я с вами еще разберусь!

– Всегда к вашим услугам, а будете мешать – постараюсь, чтобы разобрались с вами!

Таинственный собеседник бросил трубку. Я вышел из кабинета Михаила Дмитриевича и, возмущаясь, обратился к Юрию Эммануиловичу:

– Кто такой этот Баранников?

– А что случилось?

Все еще пылая праведным гневом, я пересказал содержание нашей беседы. Андреев побледнел:

– Вы разговаривали с председателем ФСК!

Настала очередь побледнеть мне. Несколько дней я ожидал негативных последствий столь «задушевной» беседы, но их не последовало. По всей вероятности, мое уверенное поведение внушило Баранникову мысль, что со мной лучше не связываться, ибо он наверняка не мог себе представить, что я не знаю, кто мой грозный собеседник, а человек, столь непринужденно беседующий с главой всесильного ведомства, очевидно, имеет мощнейшее прикрытие. Как бы то ни было, происшествие прошло незамеченным. Спустя несколько дней меня пригласили к телефону. Приятный женский голос сообщил, что меня беспокоят из секретариата Бориса Николаевича Ельцина и что Указ Президентом России подписан, его номер – 262с от 21.03.1992. Принимая поздравления с высоким назначением, я осведомился, откуда взялась буква «с», ведь Указ открытый, на что мне вежливо пояснили, что из «высших соображений» он был засекречен и что уже через несколько дней я его получу на руки. Но ни через несколько дней, ни через пару недель этот Указ не появился. Он бесследно исчез. Пикантность ситуации в том, что спустя примерно год ко мне, уже действующему председателю КОПРОНа, обратились представители спецслужб с просьбой пролить свет на таинственное исчезновение Указа 262с! Я честно сказал, что сам с большим удовольствием посмотрел бы в глаза человеку, чьими стараниями данный документ не дошел до адресата… Убедившись, что Указ 262с бесследно пропал, Малей решил не тратить время на выяснение обстоятельств его исчезновения, а запустил новый проект Указа на визирование, вновь поставив свою подпись первой. Собрав положенные восемь виз, я отдал бумагу в секретариат президента. Спустя пару недель мне ее вернули с просьбой получить дополнительно еще три визы, потом еще три, потом пару… В результате на документе собралось 27 (!) подписей чиновников различных ведомств, включая Гайдара, Грачева, Бурбулиса, Сосковца, Шумейко, Квасова и иже с ними. Наконец, мне торжественно объявили, что виз достаточно, но надо «немного подождать». Приблизительно через три месяца, не выдержав ожидания, Малей поднял данный вопрос на совещании у Бориса Николаевича. Ельцин, обладавший великолепной памятью, крайне удивился, так как хорошо помнил, что Указ о создании КОПРОНа он уже подписывал. Помощник Президента России Ильюшин заверил Бориса Николаевича, что это мелкое недоразумение, Указ требовал исправления, находится у него, и вечером он представит его на подпись. Повернувшись к Малею, Виктор Иванович сказал:

– Пусть Борисов завтра зайдет за подписанным Указом.

Михаил Дмитриевич передал мне эти слова, и я, как и было предписано, утром прибыл забирать искомую бумагу в приемную Ильюшина, где мне любезно разъяснили, что г-н Ильюшин вчера работал последний день и отбыл в очередной отпуск продолжительностью 30 суток. Никакого подписанного Указа о создании КОПРОНа он не оставлял, а его сейф в отсутствие хозяина вскрывать никто не имеет права…

Минуло 30 дней… Я шел по коридору Кремля в приемную Ильюшина. Он спешил мне навстречу, направляясь по каким-то своим делам. В том месте, где коридор раздваивается, мы одновременно сошлись втроем с руководителем секретариата президента, полковником Семенченко.

– Здравия желаю, Виктор Иванович! Доброе утро, Валерий Павлович! Я к вам за Указом…

– Каким Указом?

– О КОПРОНе.

– Так я же его отдал тебе! – Ильюшин повернулся к Семенченко.

– Никак нет, не отдавали!

– Как не отдавал? Вспомни хорошенько, Валерий Павлович!

– Не отдавали! И вспоминать нечего!

– Ладно, вы идите, – это мне, – мы тут сами разберемся.

Стоит ли говорить, что и этот, второй по счету, Указ сгинул в коридорах власти без следа.

Стиснув зубы, я начал все сначала. «Самый терпеливый каперанг в ВМФ России» – дал мне прозвище Михаил Дмитриевич. Он сам, по его собственному выражению, давно послал бы всех по известному в России с незапамятных времен адресу. Куда их посылать, я и сам знал, но дело надо было делать, и третий проект Указа был запущен по кругу. Спустя два месяца он разделил участь двух предыдущих, дематериализовавшись где-то на перегоне: Старая площадь – Кремль.

Наступил ноябрь 1992 года. Все шло своим чередом. АПЛ «текла», норвежцы вопили, руководство России ничего не предпринимало, занимаясь куда более серьезными делами: борьбой за власть, дележкой постов и полученного от СССР наследства. Шла затяжная война Администрации Президента России с Верховным Советом. Ельцин и Хасбулатов бились не на жизнь, а на смерть. Дальше работать без официального статуса и бюджетного финансирования моя группа уже не могла, поэтому 30 ноября я с копией последнего проекта Указа (со всеми собранными за эти месяцы визами) отправился к Юрию Федоровичу Тарасюку. Нельсон Николаевич Попков был в его кабинете.

– Что невесел, капраз?

– Откровенно говоря, не с чего веселиться, третий проект Указа пропал!

– Не может быть!

– Увы, мне не до шуток!

Тарасюк и Попков переглянулись. Бросив взгляд на часы, Нельсон Николаевич поднялся:

– Пошли со мной.

Даже не спросив, куда мы идем, я последовал за ним. Молча пройдя через несколько лестничных маршей и коридоров, мы подошли к приемной Хасбулатова.

– Подожди здесь.

Я присел на краешек стула. Секретарь председателя ВС РФ молча, с нескрываемым интересом разглядывал меня. Спустя несколько минут дверь кабинета приоткрылась, и Попков пригласил войти. Не могу сказать, что кабинет Хасбудатова поразил меня своими размерами, скорее наоборот, удивил аскетизмом и скромными габаритами. На столе стояла подставка, в которой красовалось с полдюжины курительных трубок, письменный прибор и несколько блокнотов. Я представился. Царственным кивком Руслан Имранович пригласил за стол для заседаний. Я присоединился к Попкову.

– Тенгиз Николаевич! В общих чертах я уже в курсе дела. Прошу вас подумать и очень коротко, но достаточно подробно обрисовать ситуацию. И с подводной лодкой, и со злосчастным указом. Я жду, – Хасбулатов поднялся из-за стола, жестом пресек мою попытку встать и стал прохаживаться с трубкой в руке по кабинету. «Где-то я такую картину уже видел», – промелькнула мысль, и тут же вспомнил, что ситуация точь-в-точь копирует кадры кинофильма, где маршал Жуков докладывает Сталину обстановку на фронте, а последний прогуливается по кабинету с трубкой в левой руке. Еле сдержав улыбку, я постарался отогнать посторонние мысли и четко доложить о событиях последних трех лет, начиная с роковой даты 7 апреля 1989 года. Хасбулатов слушал внимательно, не перебивая. Судя по блеску в глазах, моя информация его очень заинтересовала.

– Так-так, – Руслан Имранович улыбнулся каким-то своим мыслям. – Сегодня последний день действия чрезвычайных полномочий президента! Очень хорошо! Посмотрим, что он будет делать! Давайте сюда копию вашего Указа!

Он подошел к столу и нажал кнопку селектора. Через секунду вошел секретарь.

– Садись и пиши! Президенту Российской Федерации Борису Николаевичу Ельцину. Уважаемый Борис Николаевич!..

Хасбулатов диктовал медленно, спокойно и уверенно, но по мере его диктовки мне становилось все более и более не по себе: письмо было явно в стиле казаков турецкому султану, а не главе государства от руководителя его законодательной власти. Закончив, он обернулся ко мне:

– Я ничего не перепутал?

– По существу все верно, Руслан Имранович, но по форме… Не знаю, что будет вам за такое письмо, но меня, скорее всего, посадят.

Хасбулатов сухо рассмеялся, но глаза оставались холодными.

– Сейчас я направлю письмо президенту с нарочным, так будет надежнее, а то ваши бумаги имеют нехорошую тенденцию куда-то испаряться.

В кабинет вошел человек неопределенного возраста с погонами генерал-майора безопасности.

– Ельцину. Лично в руки! И ждать ответа!

– Есть!

Генерал-майор вышел. Я невольно посмотрел на часы. 17:55. До окончания чрезвычайных полномочий Бориса Николаевича, когда он имел право подписывать подобные указы самостоятельно, минуя Верховный Совет, оставалось 6 часов и 5 минут. Хасбулатов перехватил мой взгляд:

– Не переживайте, успеет. Идите домой и ждите! Да, оставьте в приемной свой номер телефона. Желаю удачи!

Я вышел из кабинета. Еще раз посмотрел на часы. Мы пробыли у председателя ВС РФ чуть более часа. Забегая вперед, скажу, что эти 60 с небольшим минут полностью изменили мою жизнь, разделив ее на «ДО» и «ПОСЛЕ».

…Я медленно шел домой, прикидывая шансы на успех и возможные негативные последствия после столь резкого письма президенту России. Спустя два часа и пять минут, ровно в 20:00, у меня дома раздался телефонный звонок. Приятный женский голос попросил «капитана 1 ранга Борисова Тенгиза Николаевича» к аппарату.

– Я вас слушаю.

– Вас беспокоят из Секретариата Президента России. Тенгиз Николаевич! Поздравляю вас с высоким назначением! Указ Президента от сегодняшнего числа, 30 ноября 1992 года, за номером 1494. Скажите, пожалуйста, по каким адресам его рассылать?

…………………………………………………………………………

Что сказать в заключение? Я долго размышлял над тем, явился ли поступок Хасбулатова примером истинно государственного подхода к решению сложнейшей проблемы или же им двигало желание лишний раз уколоть Бориса Николаевича, показав, чего стоит его Администрация? Не уверен в мотивации его действий, но о человеке привык судить по его делам, а в данном конкретном случае Руслан Имранович поступил как настоящий руководитель высокого уровня, обладающий широким политическим кругозором и дальновидностью. В любом случае, какими бы соображениями он ни руководствовался, именно благодаря ему КОПРОН был создан, «Комсомолец» своевременно изолирован и Россия не понесла морального и материального урона…

Еще неоднократно я сталкивался с бесследным исчезновением важных документов в вышеописанном Кремлевском треугольнике. Бывали случаи, когда Указ президента, подготовленный специалистами, завизированный юристами, проверенный корректорами, возвращался из секретариата президента измененным до неузнаваемости… Одни фамилии заменялись другими или просто исчезали из подписанного документа, другие неожиданно попадали в совершенно посторонние бумаги. Проекты указов гуляли по коридорам власти месяцами, а некоторые и годами. Документы пропадали и поныне пропадают в загадочной структуре под скромным названием «АППАРАТ» (Администрация, Секретариат). Где-то там в настоящий момент бродят несколько моих писем к различным руководителям, отвечающим за безопасность страны, с предостережениями по поводу серьезных проблем и международных осложнений, могущих возникнуть при прокладке Северного европейского газопровода (СЕГ) по дну мелководного, закрытого Балтийского моря, усеянного обычными и химическими боеприпасами. Причем я не только указываю на грозящие в будущем неприятности, но и подсказываю пути их обхода или преодоления в случае возникновения. Увы, судя по всему, эти мои письма также перешли в некое другое бюрократическое измерение и витают где-то вместе с присной памяти Указом 262с. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится? Мелкие чиновники (и еще более мелкие людишки) порой сами определяют судьбу документов государственной важности, решая, исходя из каких-то личных соображений, что отправлять дальше, а что можно просто отложить в «долгий ящик». Ни о каком государственном подходе к делу с их стороны речи и быть не может. Аппарат непобедим при любой власти. Он неистребим, не сокращаем, тиражирует сам себя, живет по своим собственным законам… Понять это нельзя, это надо просто принимать как данность, учитывать при работе с ним и не трепать себе нервы зря…

Настоящий полковник

Полковники бывают разные. Есть командиры полков, настоящие служаки в самом хорошем смысле этого слова, как говорится, слуга царю, отец солдату. Есть начальники кафедр, заслуженные деятели науки и техники, доктора, профессора и проч. и проч., без которых немыслима подготовка кадровых офицеров, научно-технический прогресс в области военной техники, стратегии и тактики применения вооруженных сил. Есть офицеры и старшие офицеры Генерального штаба ВС, штабов более низкого уровня, разработка боевых операций и осуществление коих без них были бы просто нереальны. Есть тыловики, нет, не те «тыловые крысы», ставшие притчей во языцех, а люди, обеспечивающие снабжение, перемещение войск, их повседневное обеспечение. Есть командиры кораблей и судов, разведчики, в жизни не надевавшие военную форму, военные медики, юристы – словом, всех и не перечислишь… Нет, речь пойдет не об этих заслуженных людях. И даже не о тех «полканах», которые делали карьеру в тиши столичных кабинетов, видели, как говорится, корабли с берега, а качку испытывали только после посещения ресторана. Мне в жизни особо запомнился один «полковник КГБ СССР», сыгравший в ней весьма неприглядную роль и здорово потрепавший мне и моим сотрудникам нервы. Но обо всем по порядку.

7 апреля 1989 года для ВМФ СССР стало черным днем в календаре. В акватории Норвежского моря после сильнейшего пожара затонула гордость советского кораблестроения – новейшая АПЛ с титановым корпусом, единственная в мире подводная лодка, способная погружаться на глубину 1000 метров, «Комсомолец». Катастрофа унесла жизни 42 членов экипажа и поставила под угрозу еще тысячи и тысячи человеческих жизней: спустя два с половиной года начались утечки радиоактивных материалов из реактора АПЛ, а еще через год «потекли» две ядерные боеголовки торпед, размещенных в носовых торпедных аппаратах. Протечки были незначительные, но все хорошо понимали, что это только цветочки, поскольку электрохимическая коррозия, многократно усиленная разностью электрических потенциалов различных металлов и сплавов, из которых были изготовлены корпуса АПЛ, торпед, зарядного отделения и т. д., быстро делала свое черное дело, и до «залпового» выброса оружейного плутония, а точнее его соединений, оставалось не так уж много времени. Ситуацию усугубляло то, что «Комсомолец» затонул на запредельной для АСС ВМФ глубине в 1685 метров, на расстоянии 198 миль от берега, в зоне экономических интересов Норвегии. Интенсивное международное рыболовство в данном районе было поставлено под угрозу. В случае массового выброса соединений плутония в морскую среду, по оценкам независимых экспертов, могло быть загрязнено несколько сотен квадратных километров дна Норвежского моря, а с учетом периода его полураспада (22500 лет), даже принимая в расчет такие факторы, как размывание, перенос, разбавление и т. д., рыболовству в регионе пришел бы полный каюк, причем лет на 600—700. Ущерб экономике только Норвегии мог составить до 2,5 млрд долларов США в год. СССР официально признал факт гибели АПЛ, Россия, в свою очередь, признала себя правопреемницей СССР во всех международных делах, так что любой международный суд обязал бы нас раскошелиться, чтобы покрыть потери Норвегии от этой незапланированной катастрофы. И это на протяжении сотен лет! Именно экономические, а не экологические соображения заставили руководство России принять экстренные меры для спасения ситуации. Мне, как руководителю Комитета по проведению подводных работ особого назначения при Правительстве РФ (КОПРОН), было предписано разобраться в обстановке и любой ценой предотвратить загрязнение дна и акватории Норвежского моря.

Мы не знали толком ничего. Глубина более полутора километров и чудовищное давление в 168,5 атмосфер не позволяли даже нормально осмотреть АПЛ, чтобы оценить хотя бы ее внешние повреждения, составить предварительное мнение о масштабах разрушений и составить план действий. Было непонятно, можно ли поднять «Комсомолец», а если «да», то что с ним делать дальше? Захоронить? Но как, и главное, где? На сколько лет? Безопасно ли состояние реактора? Боеголовок? Не спровоцирует ли попытка подъема АПЛ еще большие неприятности? У всех на памяти были события 1986 года. Катастрофа в Чернобыле. Что будет на этот раз? Вопросы, вопросы, вопросы… Ответов не знал никто. Аналогов подобной катастрофы не было. До этого момента АПЛ тонули в открытых океанских просторах, на больших глубинах, вдали от рыбопромысловых районов, не говоря уже о зонах экономической ответственности сопредельных государств. Откровенно говоря, я ни секунды не сомневаюсь, что утони «Комсомолец» миль на пять мористее, за пределами 200-мильной экономической зоны Норвегии, тогдашнее руководство России и не подумало бы что-либо предпринимать. О последствиях такого шага даже думать не хочется. Это была бы крупнейшая техногенная катастрофа в мире со дня его сотворения…

Но вернемся в 1992 год. Предварительный осмотр «Комсомольца», выполненный сразу после его гибели в 1989 году глубоководными аппаратами ВМФ, показал, что АПЛ лежит на ровный киль с незначительным креном и дифферентом, внешних серьезных разрушений зафиксировано не было, что дало основания надеяться на возможный подъем лодки в обозримом будущем. К 1992 году по косвенным признакам и в результате тщательного анализа собранных данных стало ясно, что дела обстоят не столь блестяще и прочный корпус субмарины, скорее всего, сильно поврежден. Для тщательного осмотра АПЛ были привлечены глубоководные аппараты «Мир-1» и «Мир-2» с предельной глубиной погружения 6000 метров, базирующиеся на НИС РАН «Академик Келдыш». До выхода в море оставалось не так уж много времени, но его катастрофически не хватало. Руководство КОПРОНа решило работать параллельно над несколькими вариантами выхода из положения – от подъема АПЛ, извлечения реактора и боеголовок, сооружения над ней саркофага по типу чернобыльского и до захоронения ее непосредственно на месте. Одновременно в работе постоянно находилось по три-пять проектов. Наши сотрудники перешли на «военное положение». За деятельностью КОПРОНа наблюдали во всем мире. Мы получали огромное количество писем. С поддержкой, предложениями, деловыми и не очень, с плохо скрытым злорадством, с прямыми оскорблениями и угрозами… В сложившейся ситуации мы старались не упустить любую мало-мальски интересную мысль, поэтому тщательно «просеивали» всю поступающую корреспонденцию в надежде найти что-либо стоящее. Развеселил некий тракторист, вполне искренне недоумевающий, какие у нас проблемы с подъемом АПЛ? При этом он ссылался на собственный опыт, вспоминая, как утопив «по пьяне» в колхозном пруду свой трактор, он при помощи пустой бочки, троса и второго трактора вытащил свое «орудие производства» на свет божий. Предлагал помочь решить нашу проблему… Были вполне серьезные предложения. Одно из них привлекло внимание. Послание было от некоего научно-исследовательского предприятия с гордым именем «Эврика». На красивом бланке предлагалась помощь в решении наших проблем на «высочайшем научном и техническом уровне», суть которой предлагалось объяснить при личной встрече. Подпись гласила: генеральный директор НИП «Эврика», полковник КГБ СССР в отставке Курчатов Александр Иванович. Письмо было написано безукоризненным бюрократическим языком и производило впечатление серьезного документа. Несмотря на страшный дефицит времени, я решил встретиться с автором сего послания. В назначенный срок секретарь доложила о прибытии Александра Ивановича. В кабинет вошел бодрый мужчина чуть за 60, четко, по-военному доложил свои данные. Разговор с самого начала принял деловой оборот.

– Я понимаю, что ваше время крайне ограничено, поэтому прямо к сути. Наша организация, базируясь на старых секретных разработках КГБ СССР, создала проект подъема «Комсомольца». Успех гарантирую. Вы платите нам 70 миллионов долларов США, и мы поднимаем и передаем вам АПЛ. Делайте с ней что хотите, – Александр Иванович выглядел очень торжественно.

– А как, собственно говоря, уважаемый товарищ Курчатов, вы собираетесь поднимать АПЛ, не имея никаких исходных данных о состоянии корпуса, оружия, механизмов?

– Это не принципиально. Мы ее поднимем, даже если лодка развалилась на части. Подробности сообщить не могу, это наше ноу-хау. Вы можете похитить идею! Поднимем, слово чести!

– Но вы же понимаете, что я не могу под ваше честное слово, без всякого обоснования запросить у Правительства РФ 70 миллионов долларов. Меня в лучшем случае сочтут ненормальным. Если вы боитесь утерять ноу-хау, запатентуйте свою идею и приходите вновь.

– Мы не подадим заявку на получение патента, ибо у нас украдут идею в бюро патентной экспертизы!

Мне все стало ясно. Сколько таких «изобретателей» с горящими глазами прошло через мой кабинет, даже не сосчитать. Я поднялся с кресла:

– Не смею вас задерживать, Александр Иванович! Подумайте над моими словами и застолбите свою идею. Всего наилучшего!

…Спустя три дня «полковник КГБ СССР в отставке» Курчатов вновь появился в моей приемной. Выходя из кабинета, я буквально наткнулся на этого бывшего рыцаря плаща и кинжала. Александр Иванович просто излучал счастье.

– Тенгиз Николаевич! Я придумал, как выйти из сложившейся тупиковой ситуации. Вы оформляете двух моих сотрудников помощниками президента России, и они в течение трех месяцев разрабатывают условия, на которых «Эврика» передаст свои разработки Правительству России.

– К сожалению, уважаемый Александр Иванович, этот вариант неосуществим. Во всяком случае я не могу оформить ваших сотрудников помощниками Президента России. Это его личная прерогатива. Вопрос, как говорится, не по окладу.

– Так вы мне отказываете? Вы еще об этом горько пожалеете! Вы меня еще не знаете! Вы…

Дальнейших его высказываний я уже не слушал, время было слишком дорого.

…Спустя примерно неделю в моем кабинете зазвонил телефон АТС-2, так называемая вертушка. Звонил мой старый знакомый, контр-адмирал Иван Кузьмич Шалатонов, сотрудник Администрации Президента РФ. Наши отношения к этому времени уже нельзя было назвать теплыми, но за рамки приличий они не выходили. Голос контр-адмирала был полон злорадства:

– Ну что, допрыгался?! Знаешь, какие на тебя пришли материалы? Тебе каюк! Понятно?

– Честно говоря, не очень, Иван Кузьмич. Какие материалы? Куда пришли? Мне уже столько раз обещали, что со мной покончено, что я подобные слова уже не воспринимаю.

– На этот раз тебе точно не выкрутиться! Скоро все узнаешь сам! – контр-адмирала Шалатонова просто распирало от радостного предвкушения расправы надо мной. Он бросил трубку. Я тоже опустил трубку на аппарат спецсвязи и тут же выбросил этот разговор из головы. События стали разворачиваться буквально на следующий день после этого разговора. В КОПРОН нагрянула комиссия из Администрации Президента РФ. Ни корабелов, ни физиков-ядерщиков среди прибывшей братии не наблюдалось. Костяк комиссии составляли особисты и бывшие политработники. Что они искали, мне кажется, было загадкой для них самих. Недели полторы они что-то вынюхивали, высматривали, отвлекали людей от дела, старались запугать слабонервных, после чего отбыли восвояси, даже не попрощавшись. Следующая комиссия прибыла к нам с проверкой из Аппарата Правительства РФ. Потом последовательно нас с небольшими интервалами посещали проверяющие из Контрольного управления Администрации Президента, Генеральной прокуратуры РФ, ФСК, различных комитетов и комиссий органов законодательной и исполнительной власти…

Наконец, спустя примерно полгода после начала этой эпопеи с проверками, мне под большим секретом показали донос, состряпанный уже известным мне полковником КГБ в отставке Курчатовым А. И. Составленный в духе лучших традиций 30-х годов, он не отличался особыми изысками. Я обвинялся в шпионаже в пользу США, Великобритании, Германии, Японии и Южной Кореи (?!) одновременно, в диверсионно-подрывной деятельности против молодого государства Российского, выражавшейся в желании пустить Россию по миру путем подрыва ее экономики… Я смеялся до слез! Нет, не над опусом товарища Курчатова, а над тем, с каким азартом проверяющие пытались доказать эти абсурдные по своей сути обвинения! Казалось бы, ни один здравомыслящий человек не должен воспринять этот бред серьезно. Но богата наша земля талантами! Нашлись такие люди! Донос покрывала густая сеть разноцветных резолюций, входящих и исходящих номеров. Грозные указания: «Разобраться!», «Проверить и доложить!», «Немедленно принять меры!», просто «Доложить!», и сроки, сроки, сроки… Рассылались подобные бумаги веером – от президента России и генерального прокурора России до руководителей МВД РФ, ФСК и Руслана Имрановича Хасбулатова (тот в это время еще сидел в Белом доме, а не в отдельной камере Лефортово). Терпение мое лопнуло. Решил воспользоваться добрыми старыми отношениями с директором Федеральной службы контрразведки, генералом Степашиным. Трубку АТС-1 он снял лично.

– Добрый день, Сергей Вадимович! У меня к вам просьба – приведите в меридиан вашего бывшего сотрудника, полковника КГБ в отставке Курчатова Александра Ивановича, генерального директора НИП «Эврика»! Не дает нормально работать более полугода. Засыпает всех жалобами, меня уже проверили то ли семь, то ли восемь комиссий, сил больше нет! Пишет всякую ахинею, но ваши сотрудники ее тщательно проверяют. Я уже запутался, на чью разведку я работаю – то ли японскую, то ли южнокорейскую, а может быть, и на Ми-6! Жаль, зарплату у них не получаю!

– Тенгиз Николаевич, успокойся, дай мне пару часов времени, разберемся. А что ты столько терпел, не обратился раньше?

– Да как-то неудобно занятого человека отвлекать на решение подобных проблем…

Спустя минут сорок звонок АТС-1 оторвал меня от обсуждения очередного проекта. На связи был директор ФСК. Сергей Вадимович пребывал в прекрасном расположении духа и еле сдерживался, чтобы не смеяться:

– Тенгиз Николаевич, ты там как, сидишь или стоишь? Лучше садись, а то упадешь! Александр Иванович Курчатов никогда в жизни не служил в КГБ СССР, как, впрочем, и в других силовых структурах. Но самое пикантное заключается в том, что он вот уже более восьми лет находится на учете в психиатрической клинике. Шизофреник, понимаешь, как говорит Борис Николаевич! Кстати, никакого НИП «Эврика» в природе не существует, по крайней мере, в России оно не зарегистрировано. Желаю удачи! Мои тебя беспокоить больше не будут…

……………………………………………………………………

Что добавить к словам главного чекиста страны на тот момент?

Около десятка комиссий различных уважаемых ведомств, в которые входили весьма солидные люди, бросавшие свои неотложные текущие, полагаю, непростые дела, отрывали нас от решения задачи действительно государственной важности – и только для того, чтобы проверить бредовые заявления официального шизофреника! Нет, он не скрывал свою медицинскую карту, ею просто никто не интересовался, несмотря на очевидные отклонения в психике у автора доносов! Сотни человеко-часов, сотни тысяч, а может быть, и миллионы бюджетных рублей были потрачены на проверку фантазий бдительного «полковника КГБ СССР в отставке». Наши нервные затраты и потери рабочего времени, разумеется, никем в расчет не принимались…

Я знаю много подобных и обратных примеров, когда абсолютно правдивую информацию по тому или иному жизненно важному вопросу никто и не думал проверять, а авторов просто объявляли психами без всякой медицинской комиссии. И это еще не самый худший исход обращения в государственные или местные органы власти для рядовых граждан. Не знаю, как сейчас, но еще пару десятков лет назад автор «неудобного» для властей заявления вполне мог окончить свои дни в психиатрической клинике, а в лихие 90-е – и на кладбище. Сейчас немного полегче. Пишите, что хотите и куда хотите: от президента до местного царька деревни Тьмутаракань – ответа все равно не получите. Сбылась вековая мечта большевиков: наступила всеобщая «электрификация» – всем все до лампочки!

Что касается «настоящего полковника» Курчатова, то думается, в его случае сработало несколько факторов.

Во-первых, магическая для наших граждан аббревиатура «КГБ», ужас перед которой мы впитывали с молоком матери. Никому и в голову не пришло проверить личность подписанта, в том числе и мне.

Во-вторых, КОПРОН слишком многим чиновникам разных уровней действовал на нервы. Мы не брали взяток, не воровали, работали абсолютно прозрачно, каждая копейка, каждый цент были учтены и оприходованы. Соответственно, мы и не давали взяток, нам их просто неоткуда было брать, даже если б вдруг очень захотели. Нас регулярно проверяли, но «ущучить» не могли, что очень расстраивало проверяющих, уходивших с пустыми карманами. А тут вдруг такой подарок судьбы в лице Александра Ивановича Курчатова! Ну как было не поверить, что мы все иностранные шпионы?! Чтобы наши, российские граждане не воровали? Не брали взяток? Не давали «откатов»? Да быть этого не может, значит, прав бдительный товарищ полковник КГБ – шпионы они! Доложили «наверх», что дыма без огня не бывает, получили соответствующие резолюции…

Конец этой истории был, в общем-то, счастливый. Несмотря на все усилия «полковника КГБ в отставке» из психиатрической клиники и его приспешников, «Комсомолец» был надежно изолирован на глубине 1685 метров, Норвежское море спасено, а КОПРОН расформирован…

В последние годы мне лично неоднократно приходилось обращаться «наверх» по вопросам экологии, национальной безопасности страны, безопасности жителей стран балтийского региона, нейтрализации затопленных в Балтийском море трех с лишком сотен тысяч тонн трофейных германских химических боеприпасов, безопасной прокладки газопровода «Норд Стрим»… Ответов не последовало ни из одной инстанции! Даже отписок! Увы, я же не «настоящий полковник», а всего-навсего вице-адмирал запаса, доктор технических наук, профессор, действительный член ряда академий, а самое главное, я не состою на учете в ближайшем дурдоме…

Попытка подъема вск «комсомольца»

Мало кому хочется вспоминать о своих неудачах, и я не являюсь исключением в данном плане, но историческая справедливость настоятельно требует осветить некоторые из этих не слишком приятных эпизодов моей жизни, ибо они связаны с событиями, представляющими несомненный интерес не только для любителей отечественного флота, но и для широкой общественности. В данной статье я коснусь истории, не известной практически никому, кроме ее непосредственных участников. Впрочем, обо всем по порядку.

Время бежит незаметно. 7 апреля исполнилось 18 лет с момента гибели новейшей атомной подводной лодки ВМФ СССР «Комсомолец». Пожар, практически одновременно вспыхнувший в нескольких отсеках, повредил кабельные вводы, произошла разгерметизация прочного корпуса. АПЛ всплыла. 4,5 часа личный состав боролся за живучесть своего корабля в надводном положении. Пожар между тем продолжался. Сила его была такова, что забортная вода кипела в районе кормы субмарины. К этому времени на борту уже были жертвы. Раненых и обожженных вынесли на верхнюю палубу, хотя командир и полагал, что угрозы гибели АПЛ не существует. За несколько минут до последнего в его жизни погружения, в разговоре по радиосвязи с командованием флота, он оценил положение АПЛ как «стабильное» и лишь просил доставить на борт фреон для борьбы с незатухающим пожаром. Увы, фреон был уже не нужен. Около 16 часов 30 минут волны сомкнулись над рубкой субмарины. Десятки моряков оказались в воде с температурой минус два градуса по Цельсию. Но на борту проваливающейся в бездну АПЛ все еще оставались живые люди, они продолжали бороться, теперь уже за свою жизнь. «Комсомолец» был оснащен ВСК – всплывающей камерой, рассчитанной на одновременное спасение всего личного состава подлодки. Экипаж ее особо не жаловал. И дело было даже не в том, что чтобы всем вместе разместиться в ее узком чреве, морякам необходимо проявить поистине чудеса гибкости и изворотливости. Просто действительно мало кто из подводников верил, что она способна спасти личный состав субмарины. Этому обстоятельству способствовало одно трагическое происшествие, случившееся во время государственных испытаний АПЛ. Моряки вообще народ суеверный, а подводники – в особенности, поэтому как они могли выбросить из своих голов тот факт, что при попытке отработать всплытие ВСК камера тогда затонула и погиб один человек? По воспоминаниям оставшихся в живых членов экипажа, ВСК практически все откровенно побаивались. Но в создавшейся ситуации выбирать не приходилось.

Командир корабля, механик и еще три человека заняли места в камере. Нижний люк ВСК по неизвестной причине не хотел плотно закрываться. АПЛ быстро заполнялась водой, давление в ней росло. Росло давление и в ВСК… В последний момент кто-то из остававшихся на борту (предположительно, командир дивизиона живучести) попытался проникнуть в ВСК, но нижний люк, поджатый давлением воздуха, уже не открывался. «Комсомолец» продолжал погружаться. Стуки по крышке нижнего люка смолкли… Состояние людей в ВСК было критическим. Атмосфера была малопригодной для дыхания, давление – повышенное. Несмотря на все усилия, отстыковать камеру от гибнущей субмарины не удавалось. Лодку потряхивало, корпус жалобно скрипел и потрескивал. Командир АПЛ и двое членов экипажа потеряли сознание. На глубине (по оценкам экспертов) свыше 1200 метров обжатый чудовищным давлением корпус деформировался, освобождая всплывающую камеру. К этому времени ВСК была примерно на треть заполнена водой, давление в ней превышало две атмосферы. Начался медленный подъем наверх, к поверхности, к свету, к жизни. Перегруженная камера имела плавучесть близкую к нулевой, поэтому она зависла, не доходя буквально одного метра до поверхности. Их качало на волне, и находящимся внутри людям показалось, что они уже всплыли. Два мичмана попытались выбраться наружу. Уравнять давление с наружным они не догадались. Первый, находящийся на трапе прямо под люком, открыл кремальеру. Следующее движение могло стать последним в его жизни, но Бог, очевидно, посчитал, что выпавших на его долю приключений достаточно. Так или иначе, открыв защелку верхнего люка, он был выброшен избыточным давлением, как пробка из бутылки шампанского. Пролетев несколько метров по воздуху, мичман плюхнулся в воду и был подобран на один из спасательных плотов. Он вернулся с того света в прямом смысле этого слова. К сожалению, судьба не была столь же милостива к его собратьям по несчастью. Отброшенная сжатым воздухом крышка люка, благополучно пропустив счастливчика, ударилась об ограничитель и захлопнулась, нанеся смертельную травму вылетавшему вслед за ним коллеге. Труп последнего с проломленным черепом позднее был подобран спасателями. Остатки воздуха покинули ВСК. Как известно, природа не терпит пустоты, и вода заполнила камеру прежде, чем та успела добраться до поверхности. Дополнительный груз сделал свое дело, и ВСК с останками трех офицеров упокоилась на дне в полутора милях от своего носителя. 1685 метров холодных вод Норвежского моря отделили их от поверхности. 42 члена экипажа субмарины не вернулись из похода…

Один спасенный и пятеро погибших. 1:5 в пользу смерти. Таков общий счет ВСК.

Я сознательно не называю ни одной фамилии. Многие из погибших и ныне здравствующих подводников допустили ошибки, повели себя не лучшим образом. Еще больше у меня претензий к тем, кто по долгу службы был обязан предотвратить, но не предотвратил выход в море АПЛ с плохо подготовленным экипажем на борту, кто мог, но не оказал своевременную помощь терпящим бедствие подводникам и не позволил принять ее со стороны «вероятного противника», ибо львиная доля погибших на их совести. Бог им судья. Бог и собственная совесть. Можно с пеной у рта отстаивать – и отстоять – свою непричастность или невиновность в суде, перед комиссиями любого ранга, перед товарищами и родственниками погибших, но самого себя не обмануть. Сознание собственной вины будет лежать тяжким бременем на совести (если она у них вообще есть) до конца их дней. Каждый несет по жизни свой крест, но это уже тема скорее для философского трактата.

Следствие и Государственная комиссия, специально созданная для выяснения причин катастрофы, благополучно зашли в тупик. Единственное, что было ими установлено, так это то, что пожар начался в седьмом, кормовом, отсеке, но источник возгорания определить не удалось. Туманное заключение ГК предполагало, что его можно будет выявить позднее, после подъема (?) АПЛ. Далее последовала яростная, безобразная возня на высшем ведомственном уровне с попытками переложить вину за гибель новейшей субмарины на ее экипаж (позиция ВПК) или на конструктивные недостатки последней (точка зрения руководства ВМФ), но и она окончилась ничем – каждая сторона осталась при своем мнении. И то, и другое было недоказуемо. Оставшиеся в живых члены экипажа, пропущенные через жернова многочисленных допросов следственных и политических органов, комиссий различных ведомств, «корректировок» своих первичных показаний командованием ВМФ и МО СССР, предпочитали впредь хранить молчание…

Два с половиной года спустя, в точно предсказанный мною срок, в районе гибели АПЛ были обнаружены следы радиации – «потек» ядерный реактор. Дело запахло крупным политическим скандалом и серьезными штрафными санкциями: субмарина, затонувшая под флагом СССР (правопреемницей коего добровольно признала себя Россия), легла на грунт в 198 милях от побережья Норвегии, в 200-мильной зоне экономических интересов последней. Стало очевидно, что следует в скором времени ожидать так называемый залповый выброс оружейного плутония из боеголовок ракет «Комсомольца». Требовалось немедленно что-то предпринять для разрешения создавшейся ситуации.

Указом Президента России от 30 ноября 1992 года был создан Комитет по проведению подводных работ особого назначения при Правительстве Российской Федерации (КОПРОН). Командование КОПРОНом возложили на меня, в ту пору молодого капитана 1 ранга. Разумеется, задачей номер один для КОПРОНа на первом этапе было определено детальное обследование АПЛ с целью уточнения ее состояния для выработки порядка последующих действий, будь то попытка подъема «Комсомольца», извлечения из нее ядерного реактора и боеголовок ракет или просто герметизация на грунте. Первые же погружения показали, что разрушения прочного корпуса АПЛ столь велики, что нарушена общая продольная прочность корабля, и любая попытка стронуть его с места может привести к диаметрально противоположному (искомому) результату – выбросу радиоактивных материалов, загрязнению обширной акватории и сотен квадратных километров дна Норвежского моря. Было принято решение об изоляции субмарины непосредственно на грунте, что в дальнейшем и было успешно осуществлено. Правильность выбранного тогда решения очевидна: сегодня, спустя тринадцать лет после завершения операции, следов радиации вблизи останков несчастной субмарины не наблюдается.

Среди прочих перед нами была поставлена и второстепенная задача – попытаться определить источник возгорания в кормовом отсеке. Изначально предполагалось, что сделать это можно будет как путем прямого обследования отсека после возможного подъема АПЛ (или проникновения в него с помощью специально сконструированных подводных роботов), так и по записям в вахтенном журнале, который, по показаниям очевидцев, командир «Комсомольца» взял с собой в ВСК. Повышенное внимание к ВСК объяснялось, помимо прочего, и желанием понять причину ее позднего отделения от АПЛ, и возможным наличием в ней неких секретных материалов. Так или иначе, но когда стало понятно, что подъем субмарины из-за огромных разрушений прочного корпуса практически исключается, а проникнуть в концевой отсек, скорее всего, не удастся, было принято решение о подъеме ВСК. Решение, точнее его утверждение, далось мне нелегко. Многие чиновники, в том числе и с большими погонами, прилагали отчаянные усилия, чтобы под любыми предлогами не допустить проведения операции. Поддержали меня тогда целый ряд видных ученных, директор ФСК Сергей Вадимович Степашин и первый вице-премьер Правительства Российской Федерации Олег Николаевич Сосковец. Они совершенно справедливо полагали, что необходимо постараться выяснить истинные обстоятельства катастрофы и причины запоздалого отделения ВСК от «Комсомольца», чтобы постараться устранить конструктивные или иные недостатки, дабы подобное происшествие впредь сделать невозможным. Именно благодаря им в конце концов было решено поднять ВСК.

Обследование ВСК на грунте глубоководными аппаратами «Мир» показало, что она лежит на боку, верхний люк полностью открыт. Зацепить ее было практически не за что.

Задача, стоящая перед нами, надо прямо сказать, была далеко не рядовая. К ее решению с первых же дней была привлечена организация, проектировавшая АПЛ «Комсомолец» (и ВСК, разумеется) – Центральное конструкторское бюро морской техники (ЦКБ МТ) «Рубин». Главный конструктор субмарины, Юрий Николаевич Кормилицын, выдающийся инженер, предложил простой, как и все гениальное, способ – ввести специальный захват, выполненный наподобие обычного зонта, в открытый люк, раскрыть его там и уже к данному захвату прикрепить трос, при помощи которого ВСК подтянуть к поверхности, а там остропить ее с помощью легководолазов и поднять на аварийно-спасательное судно. Всесторонне обсудив данное предложение, руководство КОПРОНа решило поддержать это изящное техническое решение. Была заказана соответствующая оснастка, двухкилометровый трос переменного сечения, подобрано судно с соответствующей лебедкой и демпфирующим устройством. У многих читателей наверняка возникнет вопрос: почему трос имел переменное сечение? Все объясняется очень просто. Учитывая длину троса и его собственную массу, легко подсчитать, что чем ближе к лебедке, тем больший вес приходилось ему выдерживать – вес самой ВСК, захватывающего устройства и километра с гаком хотя и синтетического, но достаточно тяжелого каната. Чем длиннее канат, тем больше его масса и тем больше, соответственно, должен быть его диаметр. Отдельный вопрос – сглаживание рывков каната при качке спасательного судна на волнении. Динамические нагрузки, возникающие при этом, могут играючи порвать самый прочный трос. Естественно, мы запаслись долгосрочным прогнозом погоды в регионе, но еще Петр Великий относил метеорологию к неточным наукам, наравне с астрологией и хиромантией, поэтому основная наша надежда была на специальное демпфирующее устройство, расположенное на корме судна и представляющее собой амортизированную раму на шарнирной подвеске. Трос, сматываясь с барабана лебедки, проходил через блок на вершине рамы и только после этого шел вниз, к ВСК. Отдаленно вся конструкция напоминала плавучий кран, только его стрела колебалась в вертикальной плоскости, сглаживая рывки поднимаемого объекта. Теоретически этот гигантский «спиннинг» для выуживания ВСК мог демпфировать любые нагрузки при волне амплитудой до трех метров.

К середине 1993 года все было готово. Долгосрочный прогноз обещал благоприятные погодные условия в период проведения работ. Для руководства операцией по подъему ВСК в Мурманск из Москвы вылетел мой первый заместитель, опытнейший моряк, всю службу проведший на Северном флоте, контр-адмирал Михаил Григорьевич Толоконников. Он держал свой флаг на аварийно-спасательном судне, оснащенном лебедкой, которому предстояло сыграть основную роль в планируемом подъеме. К месту катастрофы «Комсомольца» подошло и научно-исследовательское судно Российской академии наук «Академик Келдыш», оснащенное глубоководными аппаратами финской постройки «Мир-1» и «Мир-2». Волнение моря не превышало 2—3 баллов, шел мелкий дождь.

Первыми ушли под воду «Миры». Операция по подъему ВСК началась с ее нового осмотра. На этот раз удалось заглянуть и внутрь. ВСК была пуста. По крайней мере, обнаружить в ней какие-либо документы, предметы или останки командира и двух других членов экипажа не удалось. Это было странно, но разбираться с нюансами времени не было. Операторы «Мира» приступили к ювелирной операции – вводу в верхний люк ВСК захватывающего устройства. Со второй попытки это удалось сделать, и спасатели перешли к следующему этапу операции – заводу основного троса и зацеплению его с захватывающим устройством. Снимаю шляпу перед операторами «Миров». Удерживать продолжительное время на течении тихоходный аппарат рядом с ВСК и проводить при этом сложнейшие действия при помощи неуклюжих манипуляторов – высший пилотаж, и они справились с заданием на «отлично». С самого начала у нас были большие проблемы со связью. «Келдыш» и спасательное судно поддерживали между собой связь на УКВ. Спасатель также имел связь со штабом Северного флота, «Келдыш» – через Санкт-Петербургское отделение РАН с ЦКБ МТ «Рубин», а уже оно – с КОПРОНом. Таким сложным путем мы получали информацию с акватории Норвежского моря, где разворачивались основные действия. Кипела работа и в ЦКБ МТ «Рубин», и в КОПРОНе. Вся информация анализировалась, вносились соответствующие поправки в план действий, они утверждались и тут же передавались на борт спасателя руководителю работ. Погода между тем, вопреки прогнозам, стала ухудшаться. Появилась крупная зыбь, хотя ветра еще не было. Операцию решили продолжить, ибо отцепить ВСК было уже невозможно. Лебедка плавно набрала обороты, и спустя несколько минут после того, как выбрали слабину, трос натянулся. Расчетные усилия отрыва ВСК от грунта, с учетом присасывающих сил, должны были превышать ее массу примерно на 40%. Динамометр лебедки отсчитывал нагрузку. Вес камеры прошли быстро. 10, 15, 20% сверх того. 25%. Напряжение на борту росло. 30, 35%. Слабый толчок ознаменовал начало подъема ВСК. Ветер и волнение стали усиливаться. Демпфирующее устройство срабатывало все чаще и чаще.

…Я сидел в своем огромном кабинете на четвертом этаже бывшего здания Министерства судостроительной промышленности СССР на Садово-Кудринской, 11. До меня в нем располагался один из замминистров. Не знаю, приходилось ли моему предшественнику испытывать подобные нервные нагрузки, полагаю, что да, причем неоднократно, но мне казалось, это я сейчас пытаюсь своими силами подтянуть с почти двухкилометровой глубины к поверхности капсулу массой около двух десятков тонн. Попросил секретаря не соединять ни с одним местным абонентом. На столе стояла очередная (шестая? десятая?) чашка крепчайшего кофе. С трудом сдерживал свои эмоции и желание позвонить самостоятельно в Питер: хорошо понимал, что любую информацию до меня доведут незамедлительно, а звонки начальства ничего, кроме лишней нервотрепки, не дадут, процесс не ускорят. Около 17 часов зазвонил аппарат ПМ, массивный телефон, все еще украшенный гербом давно несуществующего Советского Союза на диске номеронабирателя (правительственный, междугородный). С замиранием сердца поднял трубку. На связи был генеральный конструктор и генеральный директор ЦКБ МТ «Рубин», академик АН СССР (в ту пору уже РАН) Игорь Дмитриевич Спасский:

– Тенгиз! – голос академика звучал глухо. – Плохие новости. Камера сорвалась. Подробностей пока не знаю, связь очень плохая. Что-либо выясню – позвоню.

Академик был крайне расстроен. Игорь Дмитриевич знал меня с лейтенантских погон, был старше почти на тридцать лет, и кривить душой ему было незачем. Очевидно, он действительно больше ничего не знал. Подробности неудачной попытки подъема стали известны через несколько часов, когда на связь вышел непосредственный руководитель работ, контр-адмирал Толоконников.

…Волнение моря достигло 3—4 баллов. Шли под разными углами, накладываясь друг на друга, две системы волн – ветрового волнения и появившаяся откуда-то издалека зыбь. Спасательное судно с подвешенной на корме ВСК мотало из стороны в сторону. Михаил Григорьевич находился на крыле мостика, откуда было удобнее наблюдать за всем происходящим. Судно медленно дрейфовало по волнению, подрабатывая машинами, чтобы держаться носом к набегающим волнам. ВСК, выбираемая лебедкой, выполняла роль своеобразного плавучего якоря. Трос старались постоянно держать в натянутом положении, не допуская провисаний, ибо ВСК, как крупная рыба на крючке, в процессе подъема крутилась и скручивала его, а любая слабина могла привести к появлению петель и заклиниванию троса в верхнем блоке демпфирующего устройства или его обрыву. Первые сотни метров прошли относительно гладко. Нейлоновый трос сам неплохо амортизировал, сглаживая рывки судна на волнении. 200, 300, 500 метров от грунта. 1000 метров! Люди физически ощущали, как ВСК приближается к поверхности. О том, что придется делать дальше, Михаил Григорьевич пока старался не думать. Посылать водолазов в легком снаряжении в волнующееся все сильнее и сильнее море, чтобы остропить камеру, было по меньшей мере рискованно. Толоконников уже давно решил для себя, что будет проводить эту операцию на глубине 35—40 метров, большей, чем планировалось изначально, чтобы волнение было максимально погашено, но все ухудшающаяся погода вселяла серьезные опасения в реализуемости данного замысла. Погода на Севере вообще непредсказуема. Яркое солнце может смениться снежным зарядом, штиль – внезапным шквалом, а спустя всего несколько минут вновь будет сиять солнце и уже ничего не будет напоминать о недавнем разгуле стихии…

…Счетчик лебедки показал 1500 пройденных метров. Пошел последний, самый тонкий участок троса, диаметром всего 22 миллиметра. До поверхности оставалось чуть менее 200 метров. Казалось, еще чуть-чуть, и округлая верхняя часть ВСК, как спина загарпуненного кита, покажется на поверхности Норвежского моря. Увы, этого «чуть-чуть» не произошло. Произошло нечто совсем иное – непредвиденная на море случайность, как философски отметили бы английские морские волки – совпадение двух волн – ветровой и зыби. В не самое подходящее время и уж точно в не самом подходящем месте. Нос спасателя задрался вверх, а корма просела метров на пять. Демпфирующее устройство добросовестно выбрало свои три метра люфта, но на большее оно просто не было рассчитано. Оставшийся провисшим трос, закрученный ВСК, тут же свернулся в петлю диаметром в 20—30 сантиметров. Нос судна пошел вниз, а корма, соответственно, вверх. Последовал рывок. Петля резко уменьшилась в диаметре, что привело к критическому радиусу изгиба троса. Динамический удар довершил дело. Натянутый, как струна, трос лопнул в месте максимального изгиба…

ВСК вновь, уже в третий раз за свою недолгую жизнь, затонула. На этот раз – окончательно. На высшем политическом уровне было принято решение признать «нецелесообразным возобновление попыток ее подъема».

Это решение позволило многим вздохнуть с явным облегчением. Кто знает, сколько нежелательных тайн могла приоткрыть эта уникальная титановая конструкция? Какие записи таил в себе вахтенный журнал АПЛ? Как проходила борьба за живучесть субмарины? Были ли перенесены в чрево ВСК секретные документы и приборы? Почему ВСК не отделилась своевременно от носителя? Почему плотно не закрылся нижний люк? Почему ВСК все же затонула? Почему она оказалась пустой? Выбросило ли все и всех, кто в ней находился, остатками воздуха или кто-то побывал в ней до нас? Вопросы, вопросы, вопросы…

А так все в полном ажуре. ВСК лежит на грунте, нижний люк прикрыт, в верхнем торчит захватывающее устройство с двухсотметровым тросом в придачу. Камера запечатана наглухо. В ближайшие десятки лет в нее никто не проникнет, а там хоть потоп. Аминь!

Увы, эта неудавшаяся попытка подъема ВСК, которую я и все наши специалисты восприняли как личное поражение, тогда ничему нас не научила. Мы наивно полагали, что в случае успешного подъема всплывающей камеры будут найдены и опубликованы ответы на все вышеперечисленные вопросы, сделаны соответствующие выводы, внесены коррективы в процессы подготовки АПЛ к выходу в море, обучения личного состава подлодок, отточены конструктивные решения…

Как мы были слепы! Потребовалась гибель и подъем подводного крейсера «Курск», гибель еще 119 человек, чтобы стало очевидно: правда ни тогда, ни сейчас никому из руководства не была нужна.

Как иначе объяснить те горы лжи, что были нагромождены вокруг этой катастрофы? Нагромождены и осенены Генеральной прокуратурой РФ, лично генеральным прокурором России (на тот момент) Устиновым. Хочется посмотреть в глаза тем, кто на протяжении почти двух недель безбожно лгал в СМИ о «проведении спасательной операции», о скором «спасении личного состава», давно мертвого к тому времени, о «столкновении» с «неопознанным плавающим объектом», а после подъема АПЛ и ее обследования придумали сказку о «взрыве неисправной торпеды» и «гибели оставшихся в живых подводников через 3—4 часа после катастрофы». Эти люди лгали не просто по привычке – они выгораживали себя. Допустив катастрофу, они не сделали ничего путного для спасения людей. Именно бездарнейшие действия руководства привели к гибели 23 человек в кормовых отсеках «Курска», уцелевших после взрыва боезапаса.

Лгали всем – от простого народа, две недели надеющегося на чудо спасения подводников, до президента России. Именно эти «специалисты», очевидно, и убедили его в связи с «незначительностью инцидента» в «нецелесообразности прерывать отдых» в славном городе Сочи. Весь цивилизованный мир изумился в те дни тому, что Владимир Владимирович, верховный главнокомандующий, сам сын военного моряка, не прервал свой отпуск и не прибыл в Североморск, или по крайней мере в Москву, чтобы лично возглавить операцию по спасению подводников или контролировать ее ход.

Ни секунды не сомневаюсь, что знай президент России правду, он немедленно взял бы управление ситуацией на себя. Надеюсь, президент по достоинству оценил вклад этих «советников» в создание своего имиджа.

Коммунисты поступали честнее. Они просто скрывали все несчастья от народа. Сейчас негативную информацию подают в препарированном, сильно усеченном и «исправленном» виде. Остается только процитировать классика: «Полуправда значительно хуже, чем отъявленная ложь». С этим утверждением трудно не согласиться.

За прекрасную даму!

Новый 1994 год для меня начался 2 января с крупного совещания: наступал второй, завершающий, этап подготовки к изоляции на грунте «потекшей» АПЛ «Комсомолец», затонувшей в Норвежском море пятью годами ранее описываемых событий. Дело спорилось, все присутствующие на совещании были специалистами высочайшего класса, так что понимали друг друга буквально с полуслова. На мне лежала полная ответственность за успех всей операции. Когда я как-то раз попытался на очередном заседании Правительства РФ доложить о намечаемых возглавляемым мною КОПРОНом (Комитетом по проведению подводных работ особого назначения при Правительстве РФ) работах, меня довольно резко попросили «не засорять» головы присутствующих техническими подробностями. После этого я решал все инженерные вопросы самостоятельно, консультируясь с лучшими представителями отечественной науки и промышленности.

На следующий день, первый «официальный» рабочий, 3 января, меня неожиданно пригласил первый вице-премьер Правительства РФ Олег Николаевич Сосковец, один из двух первых вице-премьеров, курирующих мою тематику (вторым был Владимир Филиппович Шумейко).

– Собирайся, вылетаешь в Лондон, – сходу озадачил он меня, – нужно согласовать наши действия с англичанами.

– Так я же «невыездной», Олег Николаевич!

– Еще как выедешь! По высшему разряду! С диппаспортом. Я уже распорядился, завтра вылетаешь. Отправляйся к Квасову, он тебе все объяснит. Понимаешь, англичане – законодатели мод в подводно-технических делах. Сейчас все шавки поднимут вой, что мы неправильно нейтрализуем «текущую» АПЛ, а если эти господа одобрят твои действия, то никто и вякнуть не посмеет. Словом, без их одобрения обратно можешь не возвращаться!

Слова первого вице-премьера имели смысл, хотя, как потом оказалось, несколько иной. Владимир Петрович Квасов, руководитель Аппарата Правительства РФ, был немногословен. Подтвердив чрезвычайную важность моей миссии, он обещал всемерную поддержку со своей стороны и просил не стесняясь звонить ему напрямую в случае любых проблем. Не знаю, какие были пущены рычаги в ход, но через несколько часов мне на стол положили зеленый «дипломатический» загранпаспорт с открытой визой (!), командировочное предписание, билеты на самолет и приличную сумму в фунтах стерлингов. Одновременно в моем кабинете появился некий невзрачный субъект среднего роста и неопределенного возраста, представившийся начальником управления Аппарата Правительства РФ и заявивший, что летит вместе со мной (за свой счет, точнее – за счет Аппарата Правительства РФ). Вторым сопровождающим был назначен (кем?!) улыбчивый молодой человек с безукоризненным пробором, блестящим английским и сверкающей улыбкой.

– Владимир Владимирович, – скромно представился он.

В те времена я еще ничего не знал о Владимире Владимировиче Путине, но если б я имел честь тогда общаться с нашим будущим президентом и премьер-министром, то тот факт, что они не только тезки, но и коллеги, отметил бы непременно.

На следующий день наша «веселая» компания вылетела в Лондон. Я впервые отправлялся за границу не в подводном положении, а по воздуху, к тому же совершенно легально. Несколько беспокоило то, как пойдут переговоры, ибо шутливый намек Олега Николаевича на, мягко говоря, нецелесообразность возвращения без английского «одобрямс», содержал лишь долю шутки… Лондон встретил нас пасмурной погодой. Посольство лихорадило. Предыдущий посол, Борис Дмитриевич Панкин, был освобожден Указом Президента России от своей должности 16 сентября 1993 года, а до назначения следующего, Анатолия Леонидовича Адамишина, оставалось еще долгих восемь месяцев (5.9.1994). Хмурый и. о. посла восторга по поводу моего прибытия в столицу Великобритании явно не испытывал. Коротко поздоровавшись, он попросил держать его в курсе дел и, извинившись, откланялся, поручив нас заботам одного из своих советников.

Переговоры начались в тот же день. Посольская машина доставила нас к старинному монументальному зданию в центре Лондона ровно за шесть минут до начала переговоров. Наша пятерка (к нам присоединились сотрудник посольства и официальный переводчик) в сопровождении мрачного субъекта в строгой тройке цвета маренго проследовала в зал переговоров. Английская делегация была многочисленна, но состояла, на мой взгляд, из совершенно случайных людей. Глава делегации, лорд Дерик Вуоден, пэр Англии, безукоризненно одетый пожилой джентльмен, вошел в зал, сильно прихрамывая, даже изящная трость с вычурной ручкой из слоновой кости не слишком облегчала его передвижение. Я уже знал, что лорд – бывший морской летчик, много лет назад повредил ногу во время аварийной посадки пилотируемого им самолета. Весь его вид внушал уважение – начиная от благородных седин и аристократических черт лица до белоснежных манжет и матово поблескивающих штиблет, не говоря уже о вышеупомянутой трости. Остальных членов английской делегации я особо не запомнил, за исключением своего коллеги, представителя ВМС Великобритании в звании капитана 3 ранга. Запомнился он мне по нескольким причинам. Во-первых, для переговоров такого уровня он был слишком молод и погоны его были слишком малы, во-вторых, он был надводником, и как я быстро понял, абсолютно не разбирался в вопросах, связанных с подводно-техническими работами. Третья, основная, причина – неприкрытая ненависть ко всему русскому и беспрецедентное хамство. Мне стало от души жаль английского переводчика, которому пришлось здорово попотеть, чтобы переводить оскорбительные реплики каптри на более или менее пристойные фразы на русском. В какой-то момент, на особо язвительное замечание английского моряка, я не сдержался и, не дожидаясь, когда переводчик попытается облечь его слова в некую парламентскую форму, попросил своего английского коллегу вести себя прилично. Не помню точно, что я тогда наговорил ему, но закончил словами:

– Мне стыдно за вас как морского офицера. Ведите себя прилично, тем более что я старше вас по званию. Я не просто руководитель федерального органа исполнительной власти Российской Федерации, а подводник, действующий капитан 1 ранга российского ВМФ, и прошу проявлять должное уважение.

Очевидно, каптри был включен в состав комиссии в последний момент, или он подменял кого-то другого, но он оказался явно не готов к такому повороту событий. Мои слова произвели на него потрясающий эффект: его глаза округлились, щеки побелели, а уши приобрели малиновый оттенок. Больше в этот день он не произнес ни слова. Тем не менее переговоры явно буксовали. На следующий день, также не принесший каких-либо положительных подвижек, лорд Вуоден неожиданно пригласил меня с Владимиром Владимировичем на ужин в Пэл-Мэл Клаб. Мы приняли его приглашение, вызвав крайнее неудовольствие прилетевшего с нами начальника департамента и представителя посольства, не удостоившихся такой чести.

В 19:00 мы встретились у здания клуба, точнее у одного из них, ибо клуб состоит из двух отдельно стоящих зданий, одно из которых имеют право посещать только члены королевской семьи и епископ Кентерберийский, а второе – английские лорды и их гости. Лорд Вуоден взялся лично знакомить нас с достопримечательностями этого старинного здания. Гвоздем программы, с точки зрения лорда, была центральная мраморная лестница, знаменитая тем, что адмирал Нельсон после очередного скандала со своей благоверной (вновь отказавшейся дать ему свободу) привел себя в нетрезвое состояние путем употребления спиртных напитков, попытался въехать по ней на второй этаж, но не справился с управлением кобылой, сорвался и сломал себе руку. Лестница была действительно великолепна, но значительно больше меня поразили морские картины, в основном изображавшие батальные сцены, авторы которых, к моему стыду, мне были неизвестны. Я с детства знал, что самые выдающиеся маринисты – это наши соотечественники: Айвазовский, Боголюбов, Чехович… Увы, как далеко им до этих неизвестных мне английских маринистов, создавших подлинные шедевры. Море на их картинах было живым, корабли просто поражали достоверностью и проработанностью деталей, пороховой дым и пламя пожаров завораживали. Каждая картина была помещена в массивную позолоченную раму и снабжена серебряной табличкой. Помимо названия картины и автора, она содержала и сведения о том, кто и когда подарил данное произведение искусства родному клубу. Стандартная надпись выглядела примерно так: «Бой у мыса Трафальгар 21.10.1805. Художник – Джозеф Меллорд Ульям Тернер (1806 г.). Подарок первого лорда Адмиралтейства, адмирала Вильямса 12.10.1872»… После осмотра центрального зала, где мы обозрели портреты всех царствовавших в Великобритании особ, нас провели в небольшой ресторан при клубе. В полутемном зале было малолюдно. Мы уселись за круглый стол из мореного дуба. Бесшумно появился метрдотель во фраке. Перед нами легли на стол папки с меню. Лорд Воуден любезно предложил мне выбрать подходящее блюдо. Я смело открыл папку и понял, что заказать что-либо не в силах, ибо практически ни одно название мне ровным счетом ничего не говорило. Надо было срочно искать выход из положения. Невольно огляделся. Метрдотель понял мое движение как желание проконсультироваться и склонился ко мне в полупоклоне. Только сейчас, когда скудный свет осветил этого уже немолодого человека, я понял, что, несмотря на весь его британский лоск, он явно «лицо кавказской национальности», как принято писать в наших милицейских протоколах. Меня осенило:

– Нерецек, дук хаес? (Простите, вы армянин?)

Наверное, если б дубовый стол заговорил по-английски, эффект был бы менее заметен. Он вздрогнул, брови его поползли вверх:

– Ха, ес хаем, байц инчпесек ду имацав? (Да, я армянин, но как вы узнали?)