Решение проблем по методикам спецслужб. 14 мощных инструментов Морган Джонс

5. Мы стремимся найти объяснение всему, что нас окружает, независимо от точности и верности объяснений

Мы, люди, не просто любим всему найти объяснение – мы без этого просто жить не можем. Человек – животное, стремящееся объяснить все, что его окружает. Найденные объяснения помогают разглядеть смысл в полном неопределенности мире, делают жизненные обстоятельства более терпимыми, способствуют снижению уровня беспокойства в отношении будущего. И хотя эти объяснения не всегда оказываются верными, они все же помогают нам справляться с окружающими нас опасностями и обеспечивают возможность выживания человека как биологического вида.

Стремление объяснить происходящее стимулирует любопытство и жажду знаний. Насколько мне известно, homo sapience, человек разумный – единственный биологический вид, чьи особи стремятся к знаниям и вообще осознают их ценность. Обретение знания, то есть объяснение событий или явлений, доставляет человеку огромное удовольствие. Действительно, нам становится спокойно и комфортно, когда мы осознаем смысл и цель происходящего, у нас возникает ощущение порядка и связности событий. А где порядок – там безопасность и удовлетворенность. Перестав различать в сложившейся ситуации привычные шаблоны, мы немедленно утрачиваем это ощущение безопасности.

Поиск объяснений происходящего соответствует и нашему стремлению к обнаружению причинно-следственных связей и других закономерностей. Разглядев знакомый шаблон, мы чаще всего легко находим объяснение того, как эта ситуация возникла и каким образом ее следует интерпретировать. Этот автоматический и неконтролируемый процесс имеет место всегда. Мы объясняем собственные действия другим и внимательно слушаем их объяснения. Мы говорим приятелю: «Что-то Мэри сегодня опаздывает на работу». А тот нам тут же отвечает: «Да она, наверное…» И мы принимаем это объяснение: «Да, возможно, ты прав». Новостные СМИ предлагают объяснение происходящих событий – а мы эти объяснения принимаем и усваиваем, как студенты на лекции. Спортивные комментаторы стараются объяснить логику матча и стратегии команд-участниц – а мы радостно глотаем эти комментарии. Молодой человек объясняет отцу, как на их семейном автомобиле появилась царапина, – а отец надеется услышать полную версию истории. Мы стремимся все объяснить; нас можно было бы назвать homo explanicus, «человек объясняющий». Как пишет Джилович, «кажется, что жить – значит объяснять, оправдывать, находить взаимосвязи между разнообразными [явлениями. Похоже, у мозга для этого есть особый режим работы] – включается специальный режим, позволяющий быстро и легко находить смысл даже в самых странных событиях и взаимосвязях».

Прочтите следующий абзац – это своего рода словесный пазл:

Я пошел в банк. Там никого не было. Женщина заговорила со мной на иностранном языке. Я уронил фотоаппарат, а когда шагнул, чтобы его поднять, заиграла музыка. Война была долгой. Но мои дети были в безопасности.

Чувствуете, как ваш мозг изо всех сил старается обнаружить смысл в этих фразах, на первый взгляд не связанных? Ощущаете ли вы некоторую растерянность? Вам стало некомфортно из-за того, что слова не укладываются в понятный шаблон? Действительно, фразы будто свалены в кучу, обрывочны, не связаны. Но сознание все же пытается найти в этом отрывке смысл, разобраться – простите за выражение – логически. Наше подсознание пытается найти связь между предложениями, чтобы весь текст обрел смысл.

А если найти общую логику не удается, сознание ее предлагает, либо додумывая и добавляя «недостающую» информацию, как это было с шестью расставленными в случайном порядке точками, либо отбрасывая часть информации как «не относящуюся к делу» или «неактуальную». Мы отчаянно стараемся втиснуть текст в понятный нам шаблон, чтобы отделаться от ощущения дискомфорта. Эдмунд Болле в своей замечательной книге о человеческом восприятии A Second Way of Knowing пишет: «Мы предполагаем, что все, с чем мы сталкиваемся, имеет какой-то смысл. А если предложенный нам образ никакого особого смысла не предполагает, мы его находим сами».

Очевидно, что процесс подгонки явления под выбранный шаблон реализуется так быстро, что чаще всего мы не осознаем никакого предшествующего этому дискомфорта. Но это лишь иллюзия: дискомфорт имеет место, и он становится вполне ощутимым, если сознанию не удается быстро объяснить происходящее с помощью шаблона.

Подобный дискомфорт мы ощущаем, когда слышим диссонансный аккорд. Нам даже не нужно знать, что он диссонансный: мы чувствуем облегчение, когда такой аккорд разрешается в гармоничное многозвучие. Именно это и означает в музыке слово «гармония»: приятное сочетание двух или более нот. Гармония (знание) приятна; диссонанс (незнание) неприятен.

Придумывать шаблон для предложенного выше пазла вам не придется – я предлагаю вам простое решение, или, как пишет Пол Харви, «оставшуюся часть истории»:

Только что объявили об окончании Второй мировой войны. Я тогда был в небольшом французском городке, шел в банк. В тот вторник банк не работал по случаю национального праздника. Француженка, обрадованная объявленным прекращением военных действий, протянула мне свой фотоаппарат и попросила сфотографировать ее с мужем. Я случайно уронил фотоаппарат, и тут из громкоговорителя в центре города заиграла «Марсельеза». Меня переполняли эмоции. Двое моих сыновей воевали в составе американской армии. Война была долгой, но теперь им ничто не угрожало.

Согласитесь, что теперь, поняв связь между предложениями из первого отрывка, вы определенно чувствуете удовлетворенность, облегчение, даже умиротворение.

Человеку необходимо знать. Знание приносит удовлетворение и спокойствие; незнание вызывает беспокойство. Желание знать, стремление к знанию – фундаментальное свойство человека. Мы хихикаем над теми, кто пролистывает детектив до последней страницы, чтобы скорее узнать, кто же преступник, но ведь такой читатель просто бессознательно удовлетворяет свойственный всем нам глубинный инстинкт. Жгучее любопытство удовлетворено, а наше мнение такого читателя не особенно интересует. Историки тратят годы, пытаясь разобраться в событиях прошлого и найти им объяснение. Да и в рамках этой книги и я, ее автор, и вы, читатели, ищем ответы и объяснения. Это нормальное поведение человека. Это и делает нас людьми – как и прочие особенности нашего мышления.

К сожалению, стремление найти всему объяснение, как и другие наши особенности, нередко заводит нас в тупик. Если то или иное событие не имеет определенного смысла, мы просто придумываем объяснение и подсознательно даже не особенно заботимся о его правдоподобии.

В марте 1996 года в зоопарке Филадельфии сгорел вольер, а смотрители в это время сидели в офисе и болтали по телефону с приятелями. Отвечая потом на вопросы об этой трагедии, они сообщили, что чувствовали запах дыма еще часа за два до пожара, но решили, что это с расположенной неподалеку железной дороги. То есть смотрители, оказавшись в нестандартной ситуации, нашли удобное объяснение, которое их полностью удовлетворило, и вернулись в офис. Тем временем 23 обезьяны погибли. Смотрители были уволены.

В 1974 году профессор Северо-Западного университета взялся помочь одному молодому человеку с публикацией его научной работы, но у них ничего не вышло. Автор страшно разозлился. Спустя пять недель на кампусе университета прогремел взрыв. У профессора мелькнуло подозрение, что это может быть связано с неприятной историей с публикацией и с тем вышедшим из себя молодым человеком, но решил, что это вряд ли возможно. То есть, оказавшись в нестандартной ситуации, он нашел комфортное для себя объяснение и продолжил заниматься своими делами. А спустя 20 лет профессор узнал, что тот самый молодой человек по имени Теодор Качински, которому он некогда пытался помочь, получил прозвище Унабомбер и был осужден на 18 лет за организацию взрыва, унесшего жизнь троих человек и ранившего 23.

Анализируя очередную проблему, мы иногда находим объяснения, которые не особенно вяжутся с фактами, но нас вполне устраивают. На уровне подсознания нас не слишком волнует то, что наша версия событий не соответствует реальности: оказывается, это нам вообще не важно. А дело все в тех самых установках и предубеждения.

Нам действительно не важно, насколько адекватное объяснение событиям мы нашли. И это многое объясняет в отношении наших мыслительных процессов: найденное нами объяснение вовсе не должно быть истинным, чтобы удовлетворить стремление все объяснить. Этот невероятный факт меня даже пугает.

Остановимся ненадолго и подумаем об этом наблюдении: на мой взгляд, мы только что сделали невероятно глубокий вывод о том, как вообще устроено человеческое мышление и поведение. Вы только подумайте: в нас заложен некий автономный и не осознаваемый нами механизм, который вызывает у нас чувство удовлетворенности всякий раз, когда удается найти объяснение какому-то явлению.

Мы просыпаемся посреди ночи в своей спальне на втором этаже, разбуженные каким-то шумом внизу. Мы говорим себе, что это, конечно, кот, переворачиваемся на другой бок и засыпаем.

Удовлетворившись собственной гипотезой, мы переключаемся на что-нибудь другое и даже не пытаемся критически осмыслить или поставить под сомнение свою версию объяснения событий. Именно поэтому человек, как правило, не особенно тщательно сравнивает имеющиеся в той или иной ситуации альтернативы. А неготовность сравнивать альтернативы, как я уже говорил в начале этой книги, ведет к ошибкам при анализе ситуации.

6. Человек склонен искать такие факты, которые соответствуют сформировавшимся у него убеждениям, и отдавать им предпочтение. А те, что противоречат его точке зрения, игнорирует

Прошу вас проделать короткий эксперимент. Прекратите чтение и посмотрите на ближайшую стену.

Если вы выполнили мою просьбу, то у вас наверняка возник вопрос: «А при чем тут стена? Что именно нужно увидеть?» И вы правы, ведь я не объяснил, на что вам нужно обратить внимание. Видите ли, наши глаза почти всегда на чем-то сфокусированы, сосредоточены на определенном предмете. А ведь глаза – это всего лишь дополнение к мозгу. Они выполняют приказы мозга, а мозг приказывает фокусировать внимание. Как только мы намеренно не даем мозгу ни на чем сфокусироваться, он впадает в состояние, близкое к шоку; наступает своего рода микропаралич, который мы ощущаем как смесь дезориентации, беспокойства, растерянности. Представьте, что я попросил вас смотреть на ту же стену на протяжении 30 минут, но не объяснил, на что именно нужно обращать внимание. Мне даже страшно об этом подумать. В такой ситуации сознание начнет посылать знаки о том, что ему некомфортно. Мы занервничаем и начнем спрашивать, вслух или мысленно: «А на что именно смотреть? В чем тут вообще смысл?» Другими словами, на чем нужно сфокусироваться?

Человек привык фокусировать внимание. Это свойство глубоко укоренилось в нашем сознании и присуще и многим другим теплокровным существам на нашей планете. (Вообще-то все живые существа склонны фокусировать внимание, но об этом мы поговорим в другой раз.) Представьте, к примеру, игривую, быструю белку. Вот она скачет по траве в поисках еды – и вдруг принимает вертикальную позицию и замирает. Ее внимание привлек какой-то звук или чье-то движение. В полной неподвижности животное ждет, наблюдает и готово в любой момент скакнуть на дерево, в безопасное место. Пока же белка остается неподвижной, ее сознание и все чувства полностью сфокусированы на потенциальном источнике угрозы. Все, что ее только что интересовало, стало не важным. Как мы видим, стремление сфокусироваться на главном присуще не только человеку.

В книге A Second Way of Knowing Эдмунд Болле пишет о том, что такое «внимание» (синоним нашей «сфокусированности»):

Наше внимание перескакивает с одного ощущения на другое, успевая охватить только часть визуального информационного поля, услышать лишь фрагменты окружающих нас звуков, попробовать немногие из доступных вкусов. Наша способность производить отбор и «повышать приоритетность»[10] некоторых из доступных ощущений помогает сохранять собственные границы в рамках физического мира.

Окружающая нас реальность есть набор ощущений и разнообразных фактов. Благодаря вниманию нам удается группировать разрозненные ощущения в более комплексные объекты и уже их исследовать более предметно.

Все наши умственные способности направлены на обеспечение выживания нашего вида, но ни одна не сыграла такой серьезной роли, как инстинктивная способность фокусироваться на собственных мыслях. Как биологический вид мы бы недолго протянули, если бы наши далекие предки просто бездумно бродили по саванне, не в состоянии додумать ни одной важной мысли: они стали бы легкой добычей для любого хищника. Сегодня, как и тысячи лет назад, наш инстинкт позволяет нам спокойно вести разговор даже в шумной обстановке. Благодаря нейронным процессам, механизма действия которых наука пока до конца не понимает, наш мозг способен игнорировать фоновые шумы вроде звона посуды в ресторане, громкой музыки или разговоров окружающих и спокойно слушать и понимать собеседников. Способность фокусироваться позволяет нам общаться, водить автомобиль, есть, читать вот эту книгу – да вообще жить.

Упражнение 1. Загадка

О ком эта загадка?

Холодным и пасмурным январским днем новый лидер государства, один из самых молодых в истории страны, был приведен к присяге. На церемонии он стоял рядом со своим предшественником, военным, руководившим страной в годы мировой войны. Новый лидер был по воспитанию католиком и смог подняться до руководящей роли в значительной степени благодаря собственной харизме. Многие соотечественники восхищались им. Ему предстоит сыграть ключевую роль в новом военном кризисе, в центре которого окажется и его страна. Имя его станет легендой.

Почти любой американец, прочитавший этот абзац, решит, что речь о Джоне Кеннеди. Но это не так, хотя описание действительно неплохо подходит. На самом деле этот текст об Адольфе Гитлере, который стоит рядом с президентом Паулем фон Гинденбургом, руководившим Германией в годы Первой мировой войны.

Люди дают неверный ответ, так как фраза «Один из самых молодых в истории страны» прочно ассоциируется с Кеннеди. Так проявляется эффект яркости восприятия: образ Кеннеди оказывается в большинстве случаем ярче, чем образ Гитлера, поэтому и быстрее приходит на ум.

Как только в голове всплывает образ Кеннеди, мы инстинктивно начинаем фокусироваться именно на нем и выискиваем в тексте факты, подтверждающие именно эту гипотезу, – что в данном случае не сложно сделать.

Его предшественник – военный лидер. Это Эйзенхауэр.

Католик – точно.

Харизматичный – годится.

Вызывает восхищение – у большинства.

Ключевая роль в новом военном кризисе – это о Карибском кризисе.

Легенда – несомненно.

Чем больше аргументов в пользу Кеннеди, тем увереннее мы в своем ответе. (Так проявляется стремление найти всему объяснение.) Найденная версия кажется нам вполне приемлемой, поэтому других вариантов мы даже не рассматриваем.

Управляющая магазином, о которой я рассказывал выше, с ходу отмела возможность, что деньги украл кассир, именно потому, что сфокусировалась на мысли о том, что в пропаже денег кто-то виноват. Должен быть виновный. Сложившаяся же у нее установка, что кассир честен, не позволила ей даже обдумать возможность того, что все же это не так.

И загадка о Гитлере, и история с пропавшими деньгами демонстрируют, что ценная способность фокусироваться имеет и недостатки, особенно когда мы сталкиваемся с проблемой, требующей анализа. Склонность фокусироваться приводит к тому, что мы смотрим на проблему односторонне и фокусируемся на первом же варианте решения, который кажется разумным и позволяет объяснить ситуацию (то есть мы привязываемся к нему). Мы стремимся объяснить реальность, но делаем это через призму собственных предубеждений и установок.

Наша склонность фокусироваться серьезно недооценивается в экспериментах, где людям не удается скорректировать собственный ответ даже после того, как им предоставляют информацию, однозначно указывающую на то, что они ответили неверно.

Интересный пример проявления такой вот односторонности наших ментальных установок – история, случившаяся в классе профессора Джея Секулоу, преподающего на юридическом факультете Реджентского университета, и описанная в статье The Washington Post.

Профессор Секулоу обсуждал со студентами решение федерального апелляционного суда, запрещающего государственным школам допускать на свою территорию членов религиозных организаций для организации служб даже по окончании уроков.

Студенты легко смогли аргументировать позицию церкви, с которой они готовы были согласиться: школа – общественное здание, и нельзя ограничить доступ к нему лишь на том основании, что запрашивающая доступ сторона – религиозная организация.

Когда Секулоу предложил студентам аргументировать позицию школьного руководства, в классе воцарилась полная тишина. Он повторил вопрос – но никто так и не нашел аргументов.

Он был потрясен: его студенты оказались неспособны взглянуть на ситуацию глазами противоположной стороны.

Фокусируясь на одном из возможных решений, мы, как и студенты профессора Секулоу, можем терять способность различать возможные альтернативы. Вследствие этого мы приписываем гораздо большую важность фактам, подкрепляющим нашу версию, и все прочие факты игнорируем, преуменьшаем значимость, считаем ненадежными. Другими словами, мы признаем высокую ценность любой информации, соответствующей сложившемуся у нас убеждению, и максимально критически оцениваем или даже не учитываем информацию, не вписывающуюся в нашу концепцию. Несложно увидеть, как склонность сознания к фокусировке на выбранной версии нарушает объективность анализа.

Мы ищем работу в ночную смену. Кто-то рассказывает нам о такой работе, причем с хорошей зарплатой, но работать придется в крайне неблагополучном районе. Нам очень нужны деньги, потому мы готовы пренебречь риском. А в противоположной ситуации мы ведем себя точно наоборот. Скажем, мы вовсе не хотим работать по ночам, но нас принуждают к этому и сообщают о вакансии в ночной смене, причем с хорошей зарплатой, но работать придется в крайне опасном районе. В этой ситуации мы используем информацию о неблагополучной криминогенной обстановке в качестве весомого аргумента против этой работы.

Мы склонны замечать в общей совокупности фактов лишь те, которые ожидаем увидеть, в соответствии со сложившимся мнением о ситуации, и часто не видим те, что не соответствуют нашим установкам, которых мы не ожидаем или не хотим увидеть. Подсознание аккуратно меняет набор воспринимаемых нами фактов, приводя их в соответствие с нашими ожиданиями.

Если я еще не убедил вас в том, что человек действительно склонен к такому поведению или что подобная склонность может препятствовать решению возникающих проблем, попробуйте проделать следующий эксперимент. Попросите приятеля вспомнить какую-то проблему, которую он воспринимает крайне эмоционально. Пусть он сформулирует собственную позицию и приведет аргументы в ее поддержку. Когда он закончит, попросите его привести аргументы в поддержку противоположной позиции, причем постарайтесь это сделать как можно мягче и спокойнее. Если ваш собеседник выступал в поддержку определенной точки зрения, пусть теперь найдет аргументы, опровергающие ее. Если он высказался против чего-то, попросите его привести доводы за. Очень вероятно, что он далеко не сразу найдет подходящие аргументы. (Я думаю, в этот момент его подсознание будет переживать шок.) А когда он заговорит, то наверняка скажет что-то вроде этого: «Аргументы против? Да я же тебе только что объяснил, что как раз двумя руками за!» А вы ответьте: «Это я понимаю. И будет так, как ты говоришь. Но попробуй привести аргументы против того, чтобы это произошло!» Большинству это плохо удается; некоторые не справляются с заданием вовсе и страшно раздражаются, услышав такую просьбу. Люди настолько сильно фокусируются на собственной точке зрения, что теряют способность формулировать доводы в поддержку противоположного мнения (или мнений).

Замечательный пример такой вот фокусировки – заявление, сделанное в 1912 году Мэри Филд, ведшей репортаж о знаменитом судебном процессе «народ против Кларенса Дэрроу»[11]. Когда ее спросили, почему она не освещает позиции обеих сторон, она ответила: «Тут нет никаких обеих сторон. Есть только одна сторона, правая, и это профсоюз».

Лучший пример сфокусированности – обожаемая многими логика отстаивания выбранной позиции: человек формулирует мнение, собирает и выстраивает в определенном порядке факты и защищает это мнение перед оппонентами. Все современное общество состоит из таких вот защитников. И любой необразованный и невежественный человек, и самый грамотный и знающий эксперт в большинстве случаев уделяют основное внимание именно отстаиванию собственного мнения. Этим подходом часто пользуются ученые, мы наблюдаем его в телевизионных ток-шоу и газетных статьях, в полемике между исследователями. В этом формате большинство из нас – жены и мужья, дети и родители, друзья и родственники, начальники и подчиненные, профсоюзы и руководство – пытаются решать проблемы и формулировать решения… именно с помощью отстаивания собственной позиции.

Я считаю, что основная ответственность за это лежит на образовательных учреждениях. Начиная с детского сада и первых лет школы в групповых обсуждениях на семинарах, в сочинениях по прочитанным книгам, в контрольных и экзаменационных работах нас поощряют за применение именно этого подхода. Школьников и студентов учат не объективному анализу ситуации, а субъективной аргументации. Выберите точку зрения и защищайте ее; займите позицию в споре и отстаивайте ее; сделайте заявление и обоснуйте. То есть найдите способ отстоять собственную позицию! (В этом абзаце я, кстати, именно это и делаю.) Разумеется, этот подход изобретен не учителями – они просто используют формат, наиболее комфортный для человеческого разума. Да, наш разум работает именно по этому принципу. Но выигрываем ли мы от того, что пытаемся решать проблемы таким способом?

Разумеется, такой подход – сформулировать точку зрения и отстоять ее – приносит результат. На нем построена вся наша юридическая система, где обвинитель обвиняет, защитник защищает и ни один из них не рассматривает обе точки зрения. И в основе политической системы лежит этот же принцип: современная демократия гарантирует каждому гражданину право на защиту собственных интересов. Да, этот принцип работает – но только когда решение принимает не тот, кто его предлагает и защищает, к примеру судья, избиратели, совет директоров, начальник.

А если человек, отстаивающий выбранную позицию, потом и принимает окончательное решение, этот подход может оказаться как раз препятствием для выработки обоснованного, эффективного и выгодного решения, потому что прочно привязан к личным установкам, предубеждениям, взглядам. Фокусируясь на одной выбранной позиции и отстаивая ее, мы теряем объективность. А отказавшись от объективности, ограничиваем собственный взгляд на проблему, сами себе не даем взглянуть на ситуацию со всех возможных сторон.

7. Столкнувшись с неоднозначной ситуацией, мы склонны придерживаться неверных убеждений

Как выясняется, очень многие из убеждений, которыми мы особенно дорожим, попросту ошибочны. Джилович объясняет, что подобные ложные убеждения формируются у нас даже не потому, что мы не знаем истины. Как раз напротив, мы склонны хвататься за неверные убеждения, именно оказавшись перед лицом неоднозначных фактов. Как это происходит? Мы просто рационализируем ситуацию и находим объяснение, которое помогает нам примириться с действительностью. Женщина, пережившая домашнее насилие, удивительно легко убеждает себя, что больше муж не станет ее бить, ведь он, конечно, ее любит. Изможденная барышня, страдающая анорексией, смотрит в зеркало и быстро убеждает себя, что она толстая. Владелец давно уже терпящего убытки бизнеса анализирует расходы и доходы и убеждает себя в том, что он на верном пути.

Но почему мы так прочно держимся на свои убеждения? На такой вопрос, как и на любой, связанный с человеческим поведением, не может быть простого и однозначного ответа. Психолог Роберт Абельсон предлагает интересную точку зрения: он приходит к заключению, что люди относятся к убеждениям как к материальным ценностям. Мы приобретаем и сохраняем материальные ценности, исходя из их функциональности и ценности для нас. В конечном счете они становятся источником положительных ощущений, поэтому мы их храним и бережем. Абельсон утверждает, что это же справедливо и в отношении убеждений. Он замечает также, что сходство отношений к материальным объектам и убеждениям проявляется даже в языке: мы имеем убеждения; мы их приобретаем, наследуем, получаем, держимся за них. Если какое-то убеждение нам чуждо, мы говорим, что «не принимаем этого». Отказываясь от прежних убеждений, мы говорим, что расстались с ними или сменили их.

Фрэнсис Бэкон предложил, вероятно, лучшее объяснение этому явлению, когда заметил, что «мы склонны верить в истинность того, что сами предпочитаем». Какая глубокая мысль! Она прекрасно объясняет причины царящего в сегодняшнем пространстве общественной дискуссии непримиримого раскола, когда истина нередко оказывается никому не нужна.

Определенно, подобное стремление хвататься за неверные убеждения оказывает разрушающее воздействие на нашу способность анализировать ситуации и решать проблемы.

Выводы

Мы обсудили семь важных особенностей мышления. Масштаб их влияния на нас хорошо иллюстрирует биография художницы Джорджии О’Киф[12]. Вот что пишет Болле в своей книге A Second Way of Knowing: «Джорджия внезапно осознала, что ее восприятие реальности определяется ее чувствами. Это был по-настоящему поворотный момент: художница поняла, что весь видимый мир находился в полной зависимости от ее личного эмоционального мира. В тот день ей открылся секрет художника: то, что ты видишь, зависит от того, кто ты такой. Аналитический подход предполагает, что все мы воспринимаем реальность объективно, такой, какая она есть; сторонники такого подхода стремятся интерпретировать воспринимаемую картину с помощью абстрактных рассуждений. О’Киф осознала, что восприятие – это всегда интерпретация. Оно основывается на внутренней, индивидуальной реальности человека, которая определяет смысл, считываемый нами в момент переживания ощущений».

Та «внутренняя реальность», о которой говорит Болле, контролируется теми самыми особенностями мышления, о которых мы уже говорили в этой главе. Именно от этих, часто скрытых, особенностей зависит то, какой смысл мы различаем в информации, воспринимаемой нашими органами чувств и передаваемой в мозг. И это довольно опасно – ведь мы их не осознаем и не можем на них влиять.

Принимая во внимание и те несколько особенностей мышления, которые мы уже обсудили, и массу других, о которых мы не говорили, перестаешь удивляться тому, что люди, как заметил больше двух столетий тому назад Александр Поуп, склонны совершать ошибки. Ведь мы наблюдаем мир через призму поглощающих нас и ограничивающих сознание эмоций, предрассудков, ментальных установок. Воспринимая происходящее через эту конструкцию, мы иногда различаем причинно-следственные связи и прочие «закономерности» даже там, где их нет и в помине. Мы также склонны считать подобные не существующие в реальности закономерности единственно возможным способом объяснения мира, причем адекватность такого объяснения нас не особенно волнует. Мы превращаем найденные варианты объяснений в твердые убеждения, которые отстаиваем даже перед лицом неоспоримых и противоречащих этим убеждениям фактов. Дамы и господа, перед нами… человек разумный!

Примечания к Главе 1

Глава 2

Наблюдения о том, как мы (на самом деле) принимаем решения