Любовь и свобода Лазарчук Андрей
Дома здесь, в станционной слободке, сильно отличались от привычных городских. Во-первых, построены они были не из камня или кирпича, а из деревянных брусьев; во-вторых, не выходили фасадами на улицу, а стояли в глубине более или менее обширных дворов и двориков, где кто-то разбивал огороды, кто-то держал кур и коз – а здесь вот росли несколько плодовых деревьев и колючие кусты «змеиной ягоды». Дом окружала открытая веранда под выцветшим полотняным тентом. Слева от дома и в глубине стоял сарайчик с решетчатой дверью, за которой, ворча, ходила большая рыжая собака.
Шило быстро обогнал Лимона и шагнул в дом первым.
– Ух ты! – сказал он.
Лимон вошёл следом. В просторной прихожей – а может, гостиной, а может, столовой – было полутемно; сильно пахло печеньем. Посередине комнаты стояла будто бы светящаяся изнутри скульптура: вскинувшая руки женщина в лёгком плаще. Фигура была невелика, меньше живого человека, но почему-то казалось, что ты смотришь на неё снизу вверх.
– Кто это? – спросил Лимон.
– Семейная реликвия, – ответил господин Хаби. – Всё, что осталось.
Наверху раздались неровные шаги. Лимон посмотрел на лестницу: появились босые ноги, немного неуверенно нащупывающие ступеньки. От лодыжек и выше колыхались полы тяжёлого и явно слишком большого махрового халата. Ноги прошли примерно пол-лестницы и задумчиво остановились, но потом что-то решили про себя и уже легко и быстро сбежали вниз.
– Кхгм! – в наступившей тишине сказал господин Хаби.
Вид спустившегося сверху существа вызывал изумление: огромный халат – это ещё ладно; но вместо головы торчал серый бумажный пакет из-под хлеба, в котором были прорезаны две косые щели для глаз и одна, ещё более косая – для рта. Левая половина пакета была наспех вымазана чем-то красным.
– Илли, детка…
– Молчи, отец! – сказало существо, скрещивая руки на груди. – Ты мне не указатель! Ты дом не смог защитить от чужаков! Они пришли, чтоб петь – так пусть поют. Иначе – горе!
И правой рукой с хищно изогнутыми пальцами существо описало в воздухе медленную дугу.
– Пойте, – сказал господин Хаби. – А то мы точно таких бед огребём…
Лимон понял, что сначала надо закрыть рот.
– На рассвете туман, туман, на рассвете шаги, шаги… – затянул было Шило, но настолько не попал в мотив, что заметил это и сам.
– О, – вскликнул господин Хаби. – Что вы, оказывается, знаете!
– Наш отец собирает старые песни, – сказал Лимон. – У него целый ящик этих… – он показал руками. – Которые вставляют…
– Одних Имперских маршев – шесть штук! – гордо добавил Шило.
– А вы, получается, братья? – догадался господин Хаби. – А почему-то совсем не похожи.
– Сводные, – сказал Лимон.
– Так вы будете петь, или я ухожу и начинаю творить несчастья? – капризно спросило существо.
– Сейчас… – Лимон откашлялся и, пощёлкивая для ритма пальцами, начал: – На рассвете туман, туман, на рассвете шаги, шаги, будет нами экзамен сдан, захлебнутся кровью враги…
– …Этот тусклый и серый свет, этот горестный мокрый лес… – подхватил господин Хаби; Лимон удивлённо на него покосился.
– …где застряла в дубах картечь… – вплёлся, наконец, Шило, – где нам выпало лечь…
Господин Хаби обхватил одной рукой за плечо Лимона, другой – Шило, и втроём они допели до конца старинную песню о курсантах-пограничниках, которых забыли на рубеже. Когда они заканчивали, Лимон увидел, что у господина Хаби в глазах навернулись слёзы.
– Молодцы, – сухо сказало существо. – Теперь мне можно вернуться к моим печалям?
– Иди уж, – вздохнул господин Хаби. – Никакого в них понимания и никакого сочувствия… Эту песню ещё мой дед пел – и это как раз про их выпуск было.
– Он был пограничник?
– Да, в самом начале… когда ещё были границы. А потом он был чистильщиком. Это императорская контрразведка так называлась. А потом его оттуда прямым ходом – в штрафники… прямо вот как вас. Ладно, братцы, я с ночи, поспать надо. Давайте ваш бегунок, я подпишу.
Лимон достал из портфеля тоненькую папку с поддельным обходным листом (труднее всего далась подпись директора) и ручку.
– Вот здесь, – показал он.
– Вижу, вижу… – господин Хаби близоруко прищурился. – А что, у Брешке тоже кто-то болеет?
Лимона пробило холодным потом. Ах, как мы лопухнулись, подумал он. Но сказал совершенно спокойно:
– Нет, больных больше нет, там кто-то отстаёт по предметам, у кого-то книги в библиотеку не сданы…
– Ну, понятно… – господин Хаби длинно и вычурно расписался, отдал папку Лимону. – Может, будет время – ещё зайдёте? Споём…
– С удовольствием, – сказал Лимон.
– Только, наверное, это уже осенью будет, – добавил Шило.
Они вышли из дома, прошли под деревьями, миновали калитку и оказались на улице – почти в другом мире.
– Фффф… – Лимон оглянулся – господина Хаби видно не было. – Я думал, что напущу в штаны.
– С чего это? – не понял Шило.
– Не знаю. Мне вдруг показалось…
– Что?
– Что он… они, вернее… настоящие шпионы.
– Брось.
– Ну, сам подумай: мы узнали то, за чем приходили?
– Ну да!
– А что, если эта, с пакетом на башке – вовсе не его дочка?
– А кто?
– Шпионка. И он всё время под её надзором. Или его вообще загипнотизировали. Представляешь…
– Если загипнотизировали, то мы с тобой тут ничего не сможем. Это надо просто отцу сказать…
– Да, наверное… Слушай, надо вернуться, только не отсюда, а обойти дом… Я вроде бы понял, где её комната – вдруг удастся заглянуть?
Заглянуть не удалось. Задней стеной все дома этой части улицы выходили на обрывистый берег Юи, были неотличимы друг от друга – а главное, совершенно неприступны. Лимон покусал кулак, но ничего не придумал – а время уже поджимало. Пришлось отправиться на место встречи, так и не добившись никаких результатов.
Разведчики собрались под Каменным мостом всемером – то есть те, до кого Лимон успел утром дотянуться: Порох, Хвост, Сапог, Костыль, Маркиз – ну, и братьев Шанье двое. Костыль притащил пакет сушёных груш и пустил его по кругу. Время было сильно после обеда.
Обсудили, кто что добыл. Побывавшие в доме другого контролёра, Ингми Шанку, Порох и Хвост ничего опасного не увидели: двое ребятишек, оба ещё дошкольники, мирно играли во дворе, и за домом наверняка никто не следил. Костыль же, Маркиз и Сапог вообще провели с тремя сёстрами Клеп, дочерьми последнего из подозреваемых, пару приятных часов на Пандейском рынке, где давно уже не торгуют, а только развлекаются, – и тоже ничего подозрительного не засекли. Потом обсудили рассказанное Лимоном и пришли к выводу, что да, дело остаётся неясным, и стоит продолжать наблюдение – только как это сделать, чтобы не привлечь к себе ненужного внимания?
Бинокль не годился: дом с улицы прикрывали деревья, с боков – соседние дома, сзади стена была глухая, без окон: наверное, чтобы не мешали спать звуки реки. Забраться ночью во двор и прицепить куда-нибудь шпионскую камеру было нереально, поскольку рыжую собаку наверняка именно на ночь выпускали побегать. Делать подкоп со стороны обрыва? – долго; а шар с камерой пустить? – во-первых, нет шара, во-вторых…
Дом, вроде бы такой простой на первый взгляд, оказывался всё более и более подозрительным.
– Так, – сказал рассудительный Порох. – Допустим, ни в дом, ни во двор мы не проникнем. Значит, нужно что? Правильно, установить постоянное наружное наблюдение: кто приходит, кто уходит…
– Я знаю, откуда дом будет хорошо видно, – сказал вдруг всё это время сосредоточенно молчавший Шило. – С фермы Стального моста. С самого верха.
– С ума сошёл? – поинтересовался Порох. – Там охрана. Кто нас туда пустит?
Лимон сосредоточился и попытался вспомнить, виден ли был мост из двора? Да, виден. Самый верх фермы – как раз над коньком соседней крыши…
– Какая там охрана, – махнул рукой Шило. – Бабушка Дацу с вязальной спицей. Я лазил, знаю.
– Когда ты лазил? – не поверил Лимон.
– Месяц назад.
– Зачем?
– Змея снимал.
На весенних ветрах в городе всегда проходили бои воздушных змеев, и да, Шило приволок с них чьего-то очень красивого и почти целого змея, изображавшего собой довоенный бомбовоз. Змей сейчас висел под потолком его комнаты.
– Не мост! – сказал Лимон. – Рискованно и всё-таки далековато. Змей с камерой!
– Точно, – сказал Порох. – Нечего сидеть, пошли делать, вечером испытаем.
– У кого будем делать? – деловито спросил Маркиз.
Все переглянулись.
– Может, Шилов используем? – предложил Порох.
– Нет, – сказал Лимон. – Слишком заметный, яркий, да и чинить его надо. Простенький: ромб или коробку, и прозрачный.
– Тогда ко мне, – сказал Костыль. – Не ромб и не коробку, а я знаю что. И у меня всё есть.
И они побежали к Костылю.
Вчера всё начиналось очень интересно. С самого раннего утра, ещё было темно совсем. Я проснулся, потому что к дому подъехала грузовая машина. Мотор работал очень громко, у нас такой двор, что из него всегда всё сильно слышно. Я проснулся. Это приехали родители. Они не знали, что я проснулся, и поэтому разговаривали не шопотом, а нормально. Так я узнал, что на заставу пришёл пандейский перебезчик, и что завтра начнётся война. Я вылез через окно и побежал предупредить моего друга. С которым мы собирались на рыбалку. Я предупредил и пошол обратно готовиться к войне. Чтобы воевать, нужны запасы, а у меня было мало запасов. А потом прибежал этот мой друг и сказал, что в городе пандейские шпионы и мы должны их выследить. И мы пошли следить. Мы следили весь день и выследили, но не живьём, а дом, где они прятались. И тогда мы пошли делать воздушный змей, чтобы через шпионскую телекамеру с него наблюдать за шпионами с верху. Змей мы сделали быстро, потому что для него было много заготовок, и если бы клей сохнул быстрее, то ещё быстрее бы сделали. Змей был совсем прозрачный, а так бы он походил на большую птицу. Чтобы клеить прозрачную плёнку, нужен специальный клей, а он медленно сохнет. Или утюгом. В общем, мы закончили делать змея вечером, когда ветер совсем стих. И пришлось испытания отложить до утра. Утром снова был хороший ветер, но наши пришли не все, а только мой друг со своим братом и тот парень, у которого мы делали змея. Мы отнесли змея с камерой на берег Юи и стали запускать. А это тот берег, где находится железнодорожная станция и товарный двор. Там большой забор. Мы запустили змея и стали смотреть, что показывает камера, но тут пришол сторож и начал нас прогонять. А мы сказали, что имеем право, потому что мы по эту сторону забора, где земля всехная. А он сказал, что приведёт собаку. И тогда тот парень, у которого мы делали змея, и говорит: приводите, если не жалко. И достаёт рогатку – настоящую, для охоты на птиц. И пули к ней. Сторож ещё построжился, но ушол и больше нам не досождал.
Со змеем мы это здорово придумали, только всё одно зря, потому что ничего подозрительного не увидели, а потом батарейка камеры закончилась, и пришлось всё сматывать и уходить. А по дороге мы встретили отца моего друга с товарищами, и он спрашивает: что вы делаете? Мы ему рассказали, он подумал и говорит: пока достаточно, вы молодцы, но больше не надо, не спугните их. Потому что враг хитёр и коварен. И вообще послезавтра все с самого утра начинают уезжать в лагерь Старая Крепость на всё лето, а мы поедем первыми, чтобы ставить палатки и вообще готовить всё. То есть завтра. Поэтому все по домам и собираем вещи, а за домом этим теперь настоящие контрразведчики будут подглядывать.
И мы пошли по домам, потому что надо вдумчиво собраться.
Конец сочинения № 2.
Глава третья
Выехали затемно, в открытом военном грузовике с высокими бортами, и уже к середине пути Лимон замёрз и начал ёрзать. Более хитрый Шило сразу натянул на себя прихваченное из дому одеяло, закутался в него и теперь крепко спал, не просыпаясь даже на ухабах. Лимон попытался отвоевать для себя хотя бы уголок тёплой мягкой ткани, но получил сонный, а потому несдерживаемый отпор – и отступился, зная по опыту, что спящего Шило победить невозможно. Он становится хуже дикой кошки.
Тогда Лимон начал, как это описывалось в «Спутнике разведчика», согреваться мелкими движениями. Но сидящая рядом костлявая тётка в скользком пластмассовом плаще недовольно проворчала: «Чего ты трясёшься?» – «Не трясусь», – сказал Лимон и согреваться перестал. Холод тут же полез под рёбра. Надо было что-то делать. Он встал и, протискиваясь между тюками, сваленными посередине кузова, и чужими коленками, стал пробираться вперёд, к кабине. Встал, прижался животом и грудью к высокому борту. Теперь ветер холодил лицо и глаза, зато тело быстро отогрелось. Поверх кабины виден был кусок дороги, выхваченный фарами, и смутный силуэт далёкого главного хребта Зартак уже проявлялся на фоне разгорающегося Мирового Света. Желтоватая ломаная линия, отделяющая горы от неба, была видимой и чёткой, а это значило, что ближайшие дни будут сухими, тёплыми и ветреными…
Потом тряхнуло, грузовик снизил скорость – и, задрав капот, с воем полез куда-то вверх. Он лез и лез, скрежеща старыми шестерёнками, всё громче воя мотором, и Лимон испугался, что вот сейчас что-нибудь оборвётся в железном нутре, и машина покатится назад, набирая скорость… но тут крутой подъём кончился, и машина с облегчением понеслась, трясясь и подпрыгивая, по нормальной дороге – нормальной, если не считать того, что справа была отвесная стена, а слева светящиеся столбики обозначали, надо полагать, обрыв. Потом свет фар упёрся в крутой склон, сплошь заросший колючими кустами, машина круто развернулась – и снова полезла вверх, вверх, вверх, цепляясь колёсами за малейшие неровности. И уже тогда, когда казалось: ну, всё, – снова началась ровная дорога, и на этот раз тянулась долго, хоть и виляла туда-сюда. Стало уже почти светло, когда машина, пыхнув тормозами, остановилась – кажется, просто в чистом поле. Фары продолжали светить, и только теперь Лимон понял, что вокруг сгустился туман, прохладный, не так чтобы совсем густой, но шагов за тридцать всё расплывается – вон ещё одна машина стоит, а дальше ещё, но её можно только угадать по оставшимся гореть габаритным огням.
А потом как-то сразу сделалось очень слышно: как пощёлкивает, остывая, мотор, как где-то течёт вода, как несколько человек ходят, невнятно переговариваются и что-то роняют на землю. Звуки странным образом искажались, то есть были громкие, но не совсем понятные, и было много таких, которые вообще ничем не могли быть вызваны… Лимон стряхнул оцепенение. С лязгом откинулся задний борт, пассажиры стали по очереди спрыгивать вниз, их там ловили. Шило встрепенулся, сел прямо.
– Что, уже? – удивился он.
– Уже, – сказал Лимон, накинул на плечи рюкзак и чёрный жёсткий футляр с новенькой мелкашкой – и, легко перекатившись через боковой борт, повис на руках, поймал ногами тугое колесо, а потом уже с колеса спрыгнул на землю.
Прибывших было человек сорок пять – пятнадцать взрослых и три десятка школьников. Из Первой гимназии Лимон насчитал двенадцать человек, ещё троих знакомых – из Второй; судя по говору, все остальные были шахтинские и учились хорошо если в коммерческом.
Впрочем, пока обходилось без стычек.
Сделать за день требовалось немало: поставить палатки, по две уборные на каждые десять палаток, умывальники и душевые, кухню и столовую. Всё остальное можно было отложить. Начальник лагеря, не знакомый Лимону отставной инженер-бригадир, распорядился: сегодня ставим две «линейки», то есть двадцать палаток, на десять человек каждая, завтра – ещё сорок; пусть лучше останутся свободные места, чем мест не хватит. Собственно жилых «линеек» должно было быть шесть, располагались они подковой, в центре образовывалась приличных размеров площадка для игр, с открытой стороны подкову замыкали навесы с обеденными столами и кухня. Всё из расчёта на шестьсот человек, распорядился бригадир, хотя кто-то ему возражал: мол, в городе и четырёхсот школьников-дошкольников не наберётся, вот списочный состав… «Считайте с матерьми», – сказал бригадир и стал отдавать другие распоряжения: здесь будет дизель-генератор для холодильника, здесь – сам холодильник…
К обеду Лимон сбил руки до кровавых мозолей, окапывая палатки ровиками. Шило, увидев такое, присвистнул и, когда все уже усаживались за длинный стол, только что сколоченный из пахучих досок, поволок брата в белую палатку со знаком красной чаши. Там Лимону намазали ладони чем-то ядовито-оранжевым, прокололи те мозоли, которые ещё не лопнули сами, перевязали ладони клейким бинтом – и велели больше к лопате не приближаться. На этот счёт Лимон имел свои соображения, однако оставил их пока что при себе.
Накормили плотно: жгучим красным крупяным супом с рыбой и лесными грибами, и лапшой с мясной подливкой. Лимон допивал компот, когда сзади подошёл Руф Силп, гимназический учитель физкультуры и тренер девчачьей команды по мячу.
– Джедо, мне сказали, что тебя отстраняют от работ. А мне нужно человек пять – проехаться по ближайшим фермам…
– Почему отстраняют? – не понял Лимон.
Тренер показал ему раскрытые ладони. Лимон посмотрел на свои повязки так, как будто впервые их увидел.
– Из-за этого? – с величайшим изумлением спросил он.
– Что поделаешь, доктор распорядился, – сказал тренер. – Жду тебя около во-он той машины… – он показал на лёгкий грузовичок с открытым кузовом и кабиной с брезентовым верхом. – Через полчаса ровно.
Тренер сам сидел за рулём, высунув локоть в окно. Рядом с ним ехала незнакомая девчонка в очках, замотанная в рыжий платок; Лимон и ещё двое парней расположились на заднем сиденье. Парней звали Лахар и Тимбл, почти как мифологических героев-близнецов, спасших Мировой Свет от Мировой Тьмы. Они и сами были как близнецы, только одеты по-разному. Лимон, зажав между колен, небрежно держал футляр с мелкашкой. На него косились, тщательно скрывая зависть.
Лимон думал, что они поедут той же дорогой, что ехали сюда, но нет – тренер вёл машину по еле заметной колее, промятой в жёсткой и почти чёрной траве-колючке; Лимон в «Спутнике разведчика» читал, что бледные корешки этой травы съедобны весной и большую часть лета, а потом вдруг буквально в одну ночь делаются ядовитыми – когда микроскопические чёрные цветочки отцветают и становятся такими же микроскопическими чёрными ягодками. Одним только козам этот яд не страшен…
Читать бесплатно другие книги:
