Однажды в замке Джеймс Элоиза

Появился дворецкий с плащом. Гауэйн взял у него плащ и сам накинул на плечи невесте.

– Никогда. Хотя не могу обещать, что не изгоню человека, который ест глазами мою невесту.

Эди взглянула на него и почувствовала чисто женский трепет, когда встретилась с ним глазами. Все же хотя его собственнические инстинкты казались восхитительными, но в реальности это совсем не так и может обернуться большими неприятностями.

– Пожалуйста, не превращайтесь в моего отца. Вы же видели, как он ревнив. Хотя… должна заметить, что вы видели мою семью в ее худшие минуты. Большую часть времени мы серьезны и рассудительны.

– В отличие от моей семьи, – заметил Гауэйн.

Эди подождала, пока они усядутся друг против друга в неброской роскоши экипажа, прежде чем спросить:

– Ты говорил мне о пьянстве. Но как насчет безумия?

В полумраке снова блеснула его улыбка.

– Только в мягкой форме. У меня есть три тетушки, и каждая помешана на своей собаке. У собак есть дни рождения, усыпанные драгоценными камнями поводки и ошейники и больше камзольчиков, чем у меня.

– Камзолы?!

– Бархат на зиму, промасленный лен на лето. Очевидно, их мех слишком нежен, чтобы выдерживать шотландские ветры. Иногда у тетушек появляются и другие животные. Мои тетки, леди Сара, Летти и Дорис, убеждены, что любое животное можно выдрессировать как собаку, если только посвятить себя этой задаче.

– Любое животное? Но чему они хотят их научить? Можно ли заставить кролика лаять?

– Собак никто не учит лаять, – справедливо заметил Гауэйн. – В понятие дрессировки входит способность отзываться на кличку, делать свои дела не в доме на ковре, а на выбранном участке и реагировать на команды.

– Полагаю, можно выдрессировать кошку, – с сомнением заметила Эди, в доме которой никогда не было животных. – Хотя насколько я знаю, они н слишком поддаются дрессировке.

Гауэйн покачал головой:

– Кошки остались в отдаленном прошлом. Мои тетки держали в доме несколько разных птиц, полевку, ежа, трех белок и целую семью кроликов. В настоящий момент они работают со свиньями. Вернее, с поросятами.

– Они дрессируют поросят?

– Предпочитают говорить, что одомашнивают их, – пояснил герцог таким сухим тоном, что Эди невольно хихикнула.

– Когда я в последний раз нанес им визит, поросята учились отзываться на клички: Петал, Черри и Мариголд. К этому времени, полагаю, тройня либо превратилась в маток, либо пошла на бекон.

Он вытянул длинные ноги и задел сапогом туфельку Эди. Даже это мимолетное прикосновение заставило ее вздрогнуть, что было крайне абсурдно. Абсурдно!!!

– Мне кажется, – сказала она, взяв себя в руки, – что личная гигиена значительно важнее кличек.

– Все три поросенка прекрасно обучаются, – торжественно объявил Гауэйн. – За ужином они маршируют передо мной такие розовые, чистенькие и украшенные ленточками. Конечно, было несколько достойных сожаления инцидентов. Но гораздо меньше, чем ты могла бы предположить.

– Буду счастлива познакомиться с ними, – кивнула Эди также торжественно, но не выдержала и снова рассмеялась. – Я никогда не подходила близко ни к одному животному. Если не считать лошади. Я умею ездить верхом.

Гауэйн небрежно отмахнулся:

– Лошади остались в темных веках истории одомашнивания.

– Откуда твои тетки взяли эту идею?

– Летти мечтала об этом еще в детстве, а остальные просто приняли брошенный вызов.

Его нога снова коснулась ноги Эди, но лицо не изменилось. Возможно, прикосновение случайно?

У нее замерло сердце.

– Но почему они так уверены в успехе?

Гауэйн удивленно вскинул брови.

– Почему бы им не быть уверенными? Если кто-то и способен одомашнить свинью, то я бы поставил деньги на тетю Сару. В прошлом году белка ела у нее с рук.

Его уверенный голос вызывал улыбку. Эдит выросла, зная о своем благородном происхождении и голубой крови. Но, по правде говоря, и она, и отец были неравнодушны исключительно к музыке. И этот факт явно разбавлял эффект благородного рождения и тонкого воспитания. Не то что у Гауэйна и его теток. Уверенность в себе вдалбливалась в него с таким же усердием, как музыкальные гармонии в Эди.

Судя по его вскинутым бровям, тетки вполне могут выдрессировать свинью, даже если ее выдрессировать нельзя.

– Это что-то вроде научного эксперимента. За последние несколько поколений большинство членов моего рода были одержимы тем или иным исследованием. Даже смерть моего отца можно отнести к несчастной попытке доказать свою правоту.

– А ты? – вырвалось у Эди.

Гауэйн пожал плечами:

– Меня интересует пшеница. Сейчас я выращиваю новый сорт.

Это занятие было куда более полезным, чем дрессировка поросят, так что Эди издала ободряющий звук и уже собралась спросить, пробовали ли тетки заняться гусями, поскольку в детстве встречалась с этими злыми и агрессивными птицами, но экипаж остановился у их фамильного дома на Керзон-стрит. Она шарила по сиденью в поисках ридикюля, когда рядом остановился другой экипаж.

Эди припала к окну и отодвинула занавеску. Это экипаж отца!

Из дома выскочил ливрейный лакей и открыл дверцу.

– Мои родители приехали.

Гауэйн подвинулся к своему окну и выглянул с не меньшим интересом.

– Возможно, твой отец уговорил мачеху, что танцевать в нетрезвом виде не слишком хорошая идея.

– Почему они не выходят? – выпалила Эди.

– Не могу сказать с уверенностью, но думаю, граф никак не может разбудить графиню. Она либо заснула, либо потеряла сознание.

В голосе герцога звучали нотки горечи, которые не понравились Эди.

Она открыла рот, чтобы защитить Лилу, но в этот момент из экипажа вышел отец с женой на руках. Небесно-голубой шелк волочился за ним. Пока он шел к открытой двери, голова Лилы лежала у него на плече.

– Ты прав. Она, должно быть, заснула, – сказала Эди. – Я бы подумала, что для этого требуется нечто покрепче шампанского.

– Дело не только в качестве, но и в количестве. Сколько она выпила?

– Бокалов шесть? Но она не слишком много ела сегодня.

– Почти всю бутылку, – констатировал Гауэйн. – Она пьяна.

Когда граф подошел к крыльцу, Лила неожиданно притянула его голову к своим губам. Она явно бодрствовала. Эди уронила занавеску и села.

– Господи, – сказала она, – мне бы лучше не видеть этого. Тем не менее мы теперь знаем, что Лила в полном сознании.

– Да, ничего не скажешь, пить она умеет.

– И вовсе ни к чему говорить это таким тоном, – нахмурилась Эди. – Лила не пьяница.

– По моему опыту, пьяницы всегда пытаются уверить членов семьи, что вовсе не так уж хорошо знакомы с бутылкой.

– Вероятно, это верно во всем, что касается твоих родителей, – сухо отчеканила Эди. – Хотя мне неприятно подчеркивать разницу между нашими семьями. Я целыми днями вижу Лилу, поскольку до сих пор не смогла убедить ее не прерывать мои репетиции, но сегодня впервые видела ее нетрезвой.

В глазах Гауэйна появилось сочувствие.

– Самые суровые отповеди не помешали бы отцу прерывать мои занятия.

– Гауэйн. Я не это имела в виду.

– Вот как? – спросил он, помедлив.

Похоже, герцог не привык к возражениям. Что ж, можно предположить, что рано или поздно всем приходится привыкать к чему-то новому.

– Хотя ваше циничное отношение к пьянству вызывает мое сочувствие, – продолжала Эди, – я бы хотела пояснить. Мачеха не так много пьет. Мы даже отказываемся от вина за ужином, если отца нет дома, что случается не очень-то редко в последнее время.

– Понимаю, – кивнул Гауэйн и снова выглянул в окно.

– Они все еще целуются. Твой отец – очень страстный мужчина для своих лет.

– Он не так уж стар, – возразила Эди, переключаясь с защиты мачехи на защиту сварливого отца. – Ему чуть больше сорока. Ты сам хвастался, что шотландские мужчины активны еще много лет после того, как им исполнится сорок.

– Я думаю, в нем что-то есть от шотландца.

До чего абсурдно, что даже при виде улыбки Гауэйна Эдит тает, но такова уж истина.

– По-моему, на этот раз чувство юмора тебя подвело, – заметила она.

– Прошу прощения. Боюсь, опыт моих родителей вселил в меня непреодолимое отвращение к алкоголю.

– Что вполне понятно, – согласилась Эди. – Скажи мне, когда родители, наконец, пойдут в дом. Потому что я тоже должна идти. Лила закатит истерику, если заглянет в спальню пожелать мне спокойной ночи, а меня там не окажется.

Гауэйн выглянул наружу.

– Они вошли в дом, – сказал он. – Это несправедливо, – заявил герцог, весело поблескивая глазами. – Я могу повезти тебя на прогулку в Гайд-парк.

– Только не в темноте. Мне действительно нужно идти.

Но голос почему-то охрип.

– Ты никуда не пойдешь, пока я не поцелую тебя на ночь, – прошептал он и, взяв ее руку, перетянул на свою сторону. – Мы уже почти женаты.

Эди запрокинула голову, чтобы увидеть его глаза, дремотные и одновременно властные.

Стантон наклонил голову, и Эдит на секунду затаила дыхание. Гадая, будет ли поцелуй таким же пьянящим, как их первый… но времени гадать уже не было. Его язык скользнул в ее рот, и больше она ни о чем думать не могла.

Ее учили, что в некоторых вещах нельзя думать – их нужно чувствовать. И теперь Эдит позволила себе ощутить, как густы и мягки волосы Гауэйна, как широки плечи, как мускулиста спина…

Но тут поцелуй стал более настойчивым, и она прильнула к нему, едва дыша. Ее тело пульсировало в ритме, которого она раньше не знала, но инстинктивно чувствовала в своих венах.

– Эди, – хрипло выговорил Гауэйн, с приглушенным стоном прерывая поцелуй. – Нужно остановиться, прежде чем…

– Не останавливайся, – пробормотала Эди, притягивая его губы к своим. – Никто не знает, где мы.

Стантон действительно не остановился, и только когда он сжал грудь Эди, ее захлестнули столь чудесные ощущения, что она промямлила нечто неразборчивое. Он тихо засмеялся в ответ и потер большим пальцем ее сосок. Ощущение заставило Эди вскрикнуть. Ее плащ куда-то исчез, и даже сквозь слои ткани она чувствовала жар и силу рук жениха. Каждое прикосновение несло с собой безумный прилив чувств.

Гауэйн зачарованно наслаждался ее грудями.

– Они слишком большие, – пробормотала Эди, вспомнив о том, что Лила охарактеризовала свою грудь как немодно пышную.

Он посмотрел на нее, и этот взгляд словно призывал свернуться у него на коленях и молить о новых ласках. Более смелых.

– Они совершенны, – прошептал Гауэйн. Звук его голоса ласкал Эди, как глубокие ноты виолончели. – Я мечтал о том, чтобы держать тебя в объятиях, Эди.

– Правда?

– С той ночи, как встретил тебя. Но сны – жалкая мелочь в сравнении с реальностью.

Герцог делал нечто настолько приятное, что Эди потеряла всякую способность сопротивляться, даже если бы и захотела. Она откинулась на спинку сиденья. Он последовал за ней и принялся целовать шею, по-прежнему лаская груди, а Эди лишь упивалась сладким ощущением его тяжести на себе. Она мечтала, чтобы он касался ее без преграды платья и сорочки.

Эди думала, что Гауэйн окажется слишком тяжел, даже если приподнимется на локте. Но он вовсе не был тяжел. Охваченная жаром, она изнемогала от ощущений. Ей хотелось обхватить его ногами, а это казалось шокирующе возмутительной идеей.

Герцог добрался до основания ее шеи, но вместо поцелуя лизнул кожу – ощущения столь волшебные, что Эдит невольно выгнулась и что-то пробормотала. Он придавил ее своим телом и теперь целовал холмики грудей, втиснул бедро между ее ног и нажал. Она вцепилась в его плечи с такой силой, что ногти наверняка оставят маленькие метки.

Гауэйн прошептал что-то так тихо, что Эди не разобрала слов, после чего резко потянул за вырез платья. Лиф сполз вниз, и его губы сомкнулись на соске. Эди никогда не представляла, что можно ощущать такое, и с легким криком выгнулась.

Гауэйн покусывал, лизал и целовал в чувственной атаке, столь ошеломляющей, что Эди окончательно перестала о чем-либо думать и позволила себе лишь чувствовать. Она представлялась себе одной из тех петард, которые мальчишки взрывают в День Гая Фокса. Она была готова взорваться, превратившись во что-то яркое, пугающее и великолепное…

Эдит прижала бедро к ноге Стантона, и тут же сильный ожог распространился по телу. Она едва не задохнулась.

Но тут Гауэйн отстранился. Неприятная прохлада заменила тепло его губ.

Эди посмотрела вниз. В тусклом свете ее груди казались белоснежными. Но соски стали темно-розовыми и напряглись, требуя внимания.

Он тоже опустил глаза, но на лице снова появилось выражение… Нет, любое выражение отсутствовало.

В этом вся проблема. Эдит упала в расплавленную тьму, пока Гауэйн целовал ее, и честно говоря, ей было совершенно все равно, женаты они или нет. Она хотела заняться любовью на сиденье экипажа. На земле. Или там, куда он решит ее уложить.

С другой стороны, он, похоже, внезапно отрезвел настолько, чтобы думать связно.

– Как ты можешь быть таким сдержанным? – спросила Эди минутой позже, когда герцог усадил ее на противоположное сиденье, нашел плащ и стал закутывать, словно маленькую девочку.

– Я вовсе не сдержанный, – коротко ответил он, и от его голоса ей стало лучше – в нем слышались почти безумные нотки.

– Мне очень жарко, – прошептала она, целуя его лоб: единственную часть, до которой могла дотянуться, пока он завязывал идеальный бант у нее на шее. – И я не смогу спать. Я…

– Я тоже не смогу спать.

Его пальцы замерли. Их глаза встретились.

– Я и не мечтал, что буду делить свою жизнь с такой чувственной женщиной.

– Я не чувственная. Я совершенно обыденная.

– Все, что угодно, только не обыденная! – покачал головой Гауэйн, сжимая ладонями лицо невесты, и быстро, крепко целуя в губы. Он отстранился, открыл дверцу и высадил ее на тротуар еще до того, как она поняла, что происходит.

– Гауэйн, – запротестовала Эди, но тут же понизила голос, поняв, что грумы спрыгнули на землю и стоят навытяжку по обе стороны экипажа.

– Не думаешь, что я права, учитывая полученное тобой разрешение на брак? Если в таких обстоятельствах наши репутации будут погублены из-за подозрения в том, что мы слишком поспешили скрепить обеты еще до свадьбы, вполне можем так и поступить.

Гауэйн положил ее руку на сгиб своей и повел навстречу Вилликинсу, стоявшему в открытых дверях дома.

– Я понимаю твою точку зрения, но и ты должна понять. Я ценю честь выше репутации.

Опять этот герцогский голос, должно быть, в назидание всем стоявшим вокруг мужчинам в ливреях.

Эди остановилась на полпути к дому, где, как она надеялась, ее не могли услышать ни грумы, ни Вилликинс.

– Гауэйн, – прошипела она.

Он смотрел на нее с выражением терпеливого ожидания, хотя его лицо было трудно различить в мигающем свете из передней. Эди нашла это таким раздражающим, что тряхнула его руку.

– Вы ведете себя как настоящий сухарь, герцог.

– Сухарь?

Взгляд его стал насмешливым.

– Не находишь, что твое обращение тоже достаточно официально, Эди?

Она изнемогала от жара и плавилась от желания, и поэтому ей было чрезвычайно досадно видеть Гауэйна таким спокойным, точно викарий после воскресной проповеди. Она привстала на носочки и лизнула его нижнюю губу.

– Что ты делаешь со мной, Эди? – вырвалось из его груди и наполнило ее удовлетворением. Возможно, он просто умеет лучше, чем она, скрывать свои эмоции.

– Я делаю все, чтобы мы оба могли уснуть этой ночью.

С этими словами она притянула к себе его голову и поцеловала. Это не был их четвертый или даже четырнадцатый поцелуй, но первый, который она подарила ему.

И осознав это, Эдит растаяла. Все же хотя Гауэйн выказывал достаточно удовлетворительные признаки энтузиазма, однако не схватил ее в объятия и не понес в экипаж. Наоборот, отстранился. Снял с шеи кольцо ее рук и прорычал.

– Я немедленно веду тебя к дверям, Эдит!

К тому времени, как они подошли к многострадальному Вилликинсу, Эди как раз успела отдышаться. Физиономия дворецкого была бесстрастной, и это отчего-то рассердило Эди еще больше. Неужели она проведет всю жизнь под надзором живых статуй?

Но она все же присела на прощанье перед Гауэйном, отказываясь встретиться с ним глазами. И как раз стала подниматься на крыльцо, когда услышала раздраженное восклицание. Стантон развернул ее к себе и сказал тихо и свирепо:

– Герцоги не лишают невинности будущих жен в экипажах, Эди.

Она отвела взгляд в сторону, но Вилликинс показал себя с лучшей стороны и, поняв деликатность ситуации, исчез в глубинах дома.

– Дело не в этом, – прошипела она. – Дело в полном отсутствии выражения на твоем лице. Минуту назад я целовала тебя, и в следующий момент меня отстраняет человек, выказывающий эмоции разве что деревянного столба. Только сейчас ты смешил меня, а в следующий момент у тебя делается лицо школьного учителя, отчитывающего озорного мальчишку. Я нахожу это раздражающим. Чрезвычайно, – добавила Эди, на случай если он не понял ее чувств.

– Мужчина – это его поступки, – ответил Гауэйн. – Если лишу девственности свою невесту, я – не я, а какое-то другое существо, настолько одержимое похотью, что забывает законы цивилизованного общества.

Эди вдруг почувствовала себя слишком уставшей, чтобы спорить.

– Да, ты, возможно, прав, – промямлила она, подумывая еще раз присесть, но вдруг он не так поймет? И она погладила его по щеке, потому что, помимо всего прочего, он был такой милый, хоть и явно глупый.

Эди медленно пошла к себе.