Фауст Гёте Иоганн

Ещё один предсказатель

В Ребдорфе Фауст обнаружил богатый монастырь с обширными связями, которым управлял высокообразованный теолог-гуманист. В то время Ребдорф был значительным центром развития гуманизма. Фауст приехал с визитом к незаурядному человеку.

Лейб неразборчивым почерком сделал две пометки о Фаусте, которые нам предстоит изучить: одна касалась его астрологических представлений, другая указывала на место пребывания или статус. Вполне возможно, что Фауст и Лейб посвятили один вечер обсуждению плюсов и минусов астрологии. С одной стороны, осторожный Лейб с его записями, следящий за предсказаниями и наблюдающий реальные погодные условия; с другой – Фауст с его родовитыми клиентами, добившийся определённого успеха в обществе. Одной из возможных тем обсуждения могла стать протестная волна, поднятая Лютером и его сторонниками. В своей антилютеровской работе Лейб рассуждал о влиянии звёзд на это новое движение, которое он считал в высшей степени еретическим, и ему, возможно, хотелось услышать мнение Фауста по этому вопросу. Наконец, его действительно интересовали последствия соединения планет. Часть разговора Лейб записал в дневнике погоды:

«Георгий Фауст из Гельмштедта сказал 5 июня: “Когда солнце и Юпитер встречаются в одном созвездии, тогда родятся пророки” (то есть ему подобные)»{301}.

Хотя Лейб больше не верил в прямую зависимость погоды от соедиения планет, он, так же как и Фауст, продолжал верить в то, что положения планет влияют на дела человеческие. Лейб и Фауст не были одиноки в этом мнении: теория соединения планет являлась частью и краеугольным камнем астрологии Возрождения. Соединения планет подразделялись на великие, средние и малые. Соединение Солнца и Юпитера считали великим и указывающим на события большого значения.

Если верить Лейбу, по этому вопросу Фауст придерживался общепринятого мнения. Вынесенный в скобки комментарий Лейба, «то есть ему подобные», дополняет информацию биографическими подробностями. Этим комментарием Лейб говорит нам, что Фаусту было астрологически предначертано стать пророком, так как он родился в период великого соединения. Меланхтон попытался сделать то же самое, когда составлял свою льстивую версию гороскопа Лютера.

Сходство позиций должно было подвигнуть Фауста и Лейба на обстоятельный разговор. Лейб пришёл к нескольким важным выводам, затрагивавшим самые основы астрологии. Во-первых, основываясь на наблюдениях своего «Погодного дневника», Лейб утверждал о невозможности предсказания погоды астрологическими или любыми другими способами. Во-вторых, он считал, что предсказание будущего ради обретения мирских благ является нарушением воли Божьей. В своих рассуждениях Лейб пошёл ещё дальше, утверждая, что негоже христианину использовать звёзды для предсказания собственного будущего. В доказательство Лейб цитировал Библию и мнение Пико делла Мирандолы – и одновременно считал уместным и возможным предсказание будущей ереси, подобной лютеровской, по звёздам. В конце концов он пришёл к выводу, что предсказания астрологов всегда ошибочны, поскольку они не в состоянии вычислить точное расположение планет.

Впрочем, Фауст мог возразить, что этот последний вывод оборачивается против самого Лейба. Если астрологи не могли знать точное расположение планет, то были неточны и астрологические карты, которые Лейб использовал в своих экспериментах, а вместе с ними были ошибочны и его выводы. Допуская двойное толкование в возможности предсказывать будущее, Лейб противоречил собственным выводам. Сделав верный шаг в сторону настоящей науки, Лейб поставил себя в уязвимое положение, в то время как репутация Фауста укрепилась после того, как он заработал 10 гульденов, составив гороскоп для епископа Бамбергского.

Едва ли рыцарь

На самом деле Лейб мог рассказать о Фаусте больше того, что он записал в «Дневник погоды». Коротко описав взгляды Фауста на соединение планет и предначертанный ему дар провидца, Лейб записал в «Дневник погоды» следующее:

«Он выдавал себя за комтура или учителя небольшого орденского дома иоаннитов на границе Каринтии, именуемого Галлештейн»{302}.

Во главе комтурии стоял коммандор, он же комтур; иногда эту же должность именовали «настоятель», «прокуратор» либо «учитель». Обычно комтурия представляла собой небольшой, хорошо укреплённый аванпост или путевую станцию с расположенной в ней церковью, с гарнизоном, численность которого отвечала ситуации. Должность контура была важной, но не слишком высокой.

Хотя на пространстве христианского мира действовало около 100 или более военных орденов, одним из самых влиятельных всегда считался Суверенный Военный орден госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского (орден иоаннитов){303}. Деятельность Мальтийского ордена обычно связывают с Мальтой и Родосом, но организации иоаннитов были распространены по всему христианскому миру. Хотя уже в VII веке существовала традиция устройства госпиталей или домов, где паломники могли подготовиться к паломничеству в Иерусалим, дождаться корабля, а также отдохнуть перед возвращением домой, впервые об этом ордене упоминается в булле Postulatio Voluntatis римского папы Пасхалия II от 5 февраля 1113 года. В XIII веке ордену принадлежало более 19 000 домов и поместий по всей Европе.

Организационная структура ордена сложилась в XIV веке после успешного завоевания Родоса. Орден делился по языковому (национальному) принципу на приораты, баливаты и комтурии. В ордене существовало 8 организаций, выделенных по национальному или языковому принципу, каждой из которых управлял бейлиф или пиллер; за каждую национальную организацию отвечал один из 8 высших сановников ордена: за Прованс – великий магистр; за Овернь – маршал; за Францию – великий госпитальер; за Арагон – знаменосец; за Кастилию – великий канцлер; за Италию – адмирал; за Германию – великий бейлиф; за Англию – туркоплиер. Во главе ордена стоял Великий Капитул, верховной властью в котором обладал великий магистр или гроссмейстер (термин был введён в 1489 году). Миссия ордена выражалась девизом Tuitio Fidei et Obsequium Pauperum и состояла в защите верующих и служении бедным и страждущим.

Рыцари должны были быть благородного происхождения (доказательства этого изучались весьма тщательно) и до своего назначения в комтурию проходили три «каравана», или кампании, что соответствовало солдатской повинности. Вступая в этот религиозный орден, рыцарь давал обеты бедности, целомудрия и послушания. На практике эти обеты не слишком тяготили христианских воинов. Комтуры в континентальной Европе мало зависели от приказов своего высшего руководства.

В 1528 году 44-м великим магистром ордена был Филипп Вилье де Лиль-Адан (1521–1534), искусный солдат и руководитель, имя которого осталось навсегда связанным с потерей Родоса. Прежде ордену удавалось противостоять туркам, и в 1480 году рыцари успешно отразили стремительное нападение войск османского султана Мехмета II. Однако 1522 году Сулейман I возобновил штурм, подойдя к Родосу с флотом, насчитывавшим от 400 до 700 кораблей. Войску Сулеймана, насчитывавшему от 140 до 200 000 человек, противостояли всего 6000 рыцарей и солдат вспомогательных подразделений. Сулейман был уверен в победе.

Шесть месяцев защитники острова героически отражали яростные атаки турок. Рыцари отступили, когда у них закончились припасы – и, что особенно обидно, из-за того, что правители Европы не смогли договориться об отправке подкреплений. Вилье де Лиль-Адану и его рыцарям предложили условия почётной сдачи: оставшиеся 180 рыцарей и 1500 наёмников должны были навсегда уйти с острова. Из уважения к храбрости защитников острова Сулейман отправил выживших в Европу на турецких кораблях.

С рыцарями-иоаннитами было связано много загадочных историй. Ходили слухи, что английский алхимик Джордж Рипли ежегодно производил на Родосе золота на сумму около 100 000 фунтов. Но, пожалуй, самым выдающимся достижением иоаннитов была стойкая защита Родоса против невероятно превосходящего противника. Когда весть о потере Родоса дошла до Карла V, император воскликнул: «Ни одна битва не была проиграна так достойно, как битва за Родос!» При всём восхищении мужеством защитников Карл V отказал Вилье де Лиль-Адану в поддержке его планов отбить Родос у турок. Хотя после 1528 года орден ещё шесть долгих лет оставался без какого-либо пристанища, Карл V в итоге ответил согласием на петиции иоаннитов – и подарил им острова Мальту, Гозо и Комино с условием, что рыцари обязуются защищать корабли христиан в этих водах.

Будучи рыцарем и комтуром ордена иоаннитов, Фауст должен был доказать своё благородное происхождение и пройти три обязательных кампании. Определение helmstet могло означать, что Фауст был потомком знатного рода фон Гельмштадт. Как известно, в немецком языке существовали строгие нормы для обозначения 16 степеней благородного происхождения, но в особых случаях допускались отклонения от этих правил. После падения Родоса и больших потерь, особенно значительных среди немецкого крыла ордена, требования к вновь вступающим рыцарям были смягчены{304}.

Упоминание о воинском звании заставляет вспомнить слова Меланхтона о причастности Фауста к победной кампании императора в Италии. Если во время Итальянской кампании Фауст действительно сделал то, что ему приписывали, он вполне мог получить в награду должность комтура. Не исключено, что Фауст мог оказаться на войне в Италии потому, что вступил в орден и должен был пройти испытание, чтобы стать рыцарем.

Если это действительно так, Фаусту следовало быть католиком, по крайней мере, номинально – или принадлежать культу Святого Иоанна, то есть быть иоаннитом. Не будет откровением сказать, что до Реформации почти все жители Европы были католиками, даже если они не могли написать своё имя и не понимали смысла произносимой на латыни католической мессы. Однако быть католиком в 1528 году, через 10 лет после того, как Лютер, согласно легенде, прибил к воротам церкви в Виттенберге свои знаменитые 95 тезисов, – это значило принять одну из сторон в самом громком конфликте того века. Реформация вызвала раскол даже внутри ордена иоаннитов. Магистр и рыцари баливата Бранденбурга, давно стремившиеся к независимости от Великого Приората Германии, приняли религиозные идеи Реформации, впрочем, отказавшись порвать связи с орденом. К тому же демонстрация католических взглядов несомненно сближала Фауста с противником Реформации Лейбом – и это могло повлиять на его решение приехать в Ребдорф.

Наконец, Фауст мог лгать. Если это была ложь, он хорошо всё продумал. В сказанном Фаустом не было ничего особенного, но такую информацию трудно проверить: комтурия, о которой шла речь, находилась в сотнях километров в опасной стране. С другой стороны, Фауст получал серьёзные выгоды: статус дворянина, доступ к ресурсам большой организации (с определённым риском) – и возможность прикрыться репутацией ордена. Однако данные, которые он сообщил, можно проверить.

По общему мнению, Фауст сказал Лейбу, что его комтурия Галлештейн находилась на границе с Каринтией. В XVI веке герцогство Каринтия, которым правили Габсбурги, обладало кое-какой независимостью в пределах Священной Римской империи германской нации. Но в Каринтии не было места под названием Галлештейн. Шоттенлохер полагал, что Лейб написал «Галлештейн», и хотя название, скорее всего, должно было читаться как «Гейленштейн», такого места также нет на современной карте.

Если орден иоаннитов держал комтурию где-то в Каринтии, она должна была относиться к Великому Приорату Богемии. Если Фауст действительно назначили на должность комтура, об этом должны были знать в Великом Приорате Праги. Как выяснилось, в Пражском государственном архиве действительно есть записи о «командории Гайленштейн». К сожалению, сохранившиеся записи начинаются лишь с 1564 года – и в них не содержится ничего относительно Фауста. Но след нельзя считать потерянным – по крайней мере, до изучения центрального архива ордена на Мальте. Брат Йозеф Мицци, в своё время работавший директором архива, провёл для Либри Бюллам поиск в документах, относившихся к периоду 1526–1534 годов, когда Фауст был предположительно назначен на должность комтура. В ответе Мицци написал следующее: «С сожалением информирую, что мною не обнаружено ни одного упоминания о докторе Фаусте»{305}.

Впрочем, если Фауст – это псевдоним, а не настоящая фамилия, маловероятно, чтобы мог найти о нём упоминание. Интересно, что в первом упоминании о Фаусте, сделанном Тритемием в 1507 году, говорится, что Фауст был в Гельнхаузене – городе, исторически связанном с орденом иоаннитов, причём Тритемий указывал, что Фауст называл себя магистром, а это могло быть не академическим, а военным термином. Однако у нас попросту нет данных, подтверждающих либо опровергающих слова Фауста.

Почти отчаявшись, я неожиданно откопал фотографию старого разрушенного поместья, расположенного на территории нынешней Словении. Как оказалось, фотография изображала «Град Rоменда/Гейленштейн/Галленштейн»{306}. Проблема в том, что этот Гелленштейн находился за пределами старого герцогства Каринтия. Гелленштейн находится поблизости от города Целье (в XVI веке использовали его старинное название Цилли), расположенного на реке Савинья, и во времена Фауста принадлежавшего герцогству Штирия.

Слово, в котором Шоттенлохер распознал название «Каринтия», в оригинале написано почти нечитаемыми каракулями. Здесь ключевой момент, что Лейб говорит о местоположении Галлештейна на границе того, что он называет «Каринтией». Если Лейб действительно написал «Каринтия», он мог иметь в виду место за пределами Каринтии, но находящееся вблизи границы – или, по определению Лейба, «на границе Каринтии». Комтурия Гейленштейн/Галленштейн в Штирии действительно находится вблизи старой границы Каринтии. Во времена Фауста герцогство Штирия принадлежало землям Габсбургов и входило в состав Священной Римской империи как часть королевства Богемия. Орден иоаннитов также относил эти места к Великому Приорату Богемия.

Герцогство Штирия, получившее жутковатую известность после выхода вампирского романа Джозефа Шеридана Ле Фаню «Кармилла» (1872), было образовано в X веке из части Каринтии. Когда-то эту область называли Каринтийской маркой, или Виндикской маркой, но со временем стали именовать Штирийской маркой, по фамилии правителей. В XII веке при правлении маркграфа Оттокара II (1164–1192) область стала герцогством. С XIII века, после того как угас род правителей герцогства, эти земли отошли Габсбургам. Регион Штирии расположен в горах, на самой границе Восточных Альп, где находится горный массив Дахштайн с вершинами высотой до 3000 метров. Так же как Каринтия, Штирия покрыта густыми лесами, богата ископаемыми и незабываемыми природными ландшафтами. В горах, расположенных вокруг Целье, не отмечено таких значительных залежей железной руды, какие встречаются на севере герцогства, но город стоит на важных торговых путях, ведущих от Петтау на восточной границе того, что осталось от Венгрии, до Триеста на Адриатике, а также в Венецианскую республику через Гарц и Удине, где этот маршрут сливается с главной коммерческой артерией, идущей из Филлаха и Гаштайна в Каринтии.

Град Коменда находится в горной лесистой местности, в местечке под названием Полцела. Сегодня вход в это основательное каменное здание с пустыми чёрными окнами без стёкол охраняют разбитые каменные львы. В 1170 году это здание было упомянуто как собственность Дегнардуса де Геленштейна, остававшаяся во владении семьи около 100 лет. Во второй половине XIII века этот дом был связан с фамилией Гартвига, настоятеля местной церкви или викария. С 1323 по 1780 год домом владел орден иоаннитов{307}. Хотя у нас по-прежнему нет документальных свидетельств, доказывающих, что Фауст руководил этой комтурией, мы, по крайней мере, знаем, что такое место реально существовало.

Если Фауст побывал в Ребдорфе, как об этом записано в «Дневнике погоды» Лейба, тогда нет ничего странного в том, что Фауст пришёл к приору Килиану Лейбу прежде всего как католик. Возможно, он пришёл в чёрной мантии с белым восьмиконечным крестом ордена, с рассказами о далёком «Галлештейне» и беспощадной войне против врагов Европы.

В Галленштейне Фауст должен был оказаться на передовой линии борьбы против орд Сулеймана I. Хотя битва при Мохаче (1526), которая привела к поражению Венгрии и гибели короля Ладисласа (Лайоша) II, происходила в 400 километрах от Штирии, в герцогстве видели угрозу со стороны Сулеймана с захватническими амбициями. Сложный рельеф обеспечивал Штирии хорошую защиту, но даже при этом герцогство испытывало постоянные нападения османских войск. Но в 1528 году Фауста не было в Штирии.

Высылка из Ингольштадта (1528)

Этот год отмечен в истории появлением фасоли, вывезенной из Нового Света Эрнандо Кортесом, «Общества любви» австрийского проповедника Якоба Хаттера, сожжением в Вене анабаптиста Бальтазара Губмайера (1481–1528), выходом книги Бальдассаре Кастильоне (1478–1529) «О придворном», книгой Парацельса «Малая хирургия», предложением Меланхтона о реформах образования и изгнанием Фауста. Несомненно, что Фауст встречался с Лейбом по дороге в Ингольштадт. Через десять дней после того, как Лейб сделал в «Дневнике погоды» запись о предсказателях и рыцарях ордена иоаннитов, Фауст был удостоен нового письменного упоминания – на этот раз в официальных документах города Ингольштадта:

«(a) Протокол постановлений магистрата города Ингольштадта.

Сегодня, в среду после дня св. Витуса, 1528. Прорицателя необходимо заставить уйти из города и тратить деньги в другом месте.

(b) Протокол о высылках из Ингольштадта.

В среду после Вита 1528 года приказано некоему человеку, называвшему себя доктором Георгом Фаустом из Гейдельберга, искать себе пропитания в другом месте и взято с него обещание властям за этот приказ не мстить и никаких неприятностей им не учинять»{308}.

В 1528 году день святого Вита праздновался 15 июня, так что среда пришлась на 17 июня. Фауст провёл в Ингольштадте меньше двух недель, но этого оказалось достаточно, чтобы нарваться на неприятности и предстать перед городским советом. Здесь нам предоставляется интересная возможность взглянуть на карьеру Фауста. Его характеризуют как «прорицателя» (Wahrsager) – человека, занимающегося предсказанием судьбы или гаданием. Это, очевидно, связано с тем, что Тритемий говорил о разнообразных провидческих способностях Фауста, а также с информацией о комиссионных, полученных от епископа Бамбергского, и служит ясным указанием на характер услуг, предлагавшихся Фаустом в этом городе. Важно, что случай разбирал именно городской совет Ингольштадта, а не университетский или церковный суд. Ситуацию можно было понимать в том смысле, что университет не хотел признать учёную степень Фауста; с другой стороны, его проступок не подпадал под юрисдикцию церкви: ведь это не было случаем ереси или колдовства. Формулировка «искать себе пропитания в другом месте» попахивала финансовым скандалом.

В 1539 году Бегарди написал, что многие жаловались ему, будто Фауст жульничал с ними и «из-за него многие потеряли свои деньги»{309}. Возможно, Фауста подозревали в фальшивомонетничестве. Опытный алхимик мог без особого труда увеличить количество золота, а чеканка монеты была в те годы довольно распространённым преступлением. Иезуит Дельрио не позднее 1599 года писал, что и Фауст, и Агриппа неоднократно расплачивались на постоялых дворах «колдовскими» монетами, которые впоследствии оборачивались неплатёжеспособными или фальшивыми. Возможно, происхождение этой истории следующее. То, что Реджинальд Скот (1584) называл «передачей денег», очевидно, было известным способом обмана. Скот объяснял, что существует метод обмана, при котором деньги могут появляться и исчезать по воле фокусника либо менять достоинство. Благодаря ловкости рук фокусник мог без особых проблем оплачивать своё питание и проживание монетами, не представлявшими никакой ценности. Формулировка решения о высылке из города была обычной для того периода. К примеру, настоятеля монастыря кармелитов Андреаса Штосса (1480–1540) с такими же словами выслали из Нюрнберга в 1522 году.

На этих скудных фактах впоследствии выросла легенда о том, чем Фауст занимался в Ингольштадте. Хотя в 1900 году в публикациях Тилле Ингольштадт упоминался 26 раз, большая часть этих ссылок происходила из очень немногих источников, как правило – Росхирта или Видмана. Байка, записанная Росхиртом спустя почти 50 лет после визита Фауста, рассказывает, что маг прочитал лекцию по философии и хиромантии в университете, а затем – в доме № 7 по Гардерштрассе, известном как «Фаустовский жилой дом»{310}.

Хотя официальные документы не говорят, чем Фауст занимался в городе, он мог устроить занятия для студентов за плату или в дополнение к сеансам гадания. Парацельс утверждал, что университет Ингольштадта принадлежал «старой схоластической школе». Вероятно, Парацельс, как Конрад Цельтис, был разочарован плохим пивом и бесконечными блюдами из турнепса в меню{311}.

Другие исследователи утверждали, что Фауст сам учился в этом университете. В работе от 1676 года Дурриус высказал мнение, что Фауст получил степень доктора медицины, а в «народной книге» о Фаусте XVIII века, автор которой подписался псевдонимом Верующий христианин, утверждалось, что Фаусту присвоили степень магистра университета Ингольштадта и что у Фауста была хорошая профессиональная репутация. Оба этих источника не заслуживают серьёзного внимания. Записей о том, что Фауст учился в университете Ингольштадта, нет. Работа Дурриуса – слишком поздний источник, а «народная книга» о Фаусте – скорее легенда, чем документ. Вполне возможно, что Фауста спутали с Иоганном Рейхлином, преподававшим в университете Ингольштадта греческий и еврейский языки с 1520 по 1521 год, до отъезда в Тюбинген. Необразованным людям часто казалось, что с греческим и еврейским языками связана некая тайна, и бывало, что на этой почве возникали слухи о магии{312}.

Сохранилась история, объединяющая фрагменты байки Росхирта о неудачливом еврее-заимодавце из Франкфурта и рассказа про обманутого бамбергского свинопаса. В истории говорится о месте, где произошёл инцидент, что нетипично для «народных книг» о Фаусте. В книге P.F. (1592) упомянут город Pheiffring; другие источники приводят название Pffeffering («Вольфенбюттельская рукопись», ок. 1580) или Pfeiffering (Шпис, 1588). Хотя на карте современной Германии нет этих названий, интересующий нас город – это несомненно Пфиферлинг, расположенный в 65 километрах к востоку от Ингольштадта.

Фауст якобы продал на городском рынке лошадь, сказав перекупщику, чтобы тот не ехал на лошади по воде. Не вняв предупреждению, покупатель заехал в пруд, где его лошадь превратилась в кипу сена. Едва не утонув, он в сердцах поспешил к Фаусту. Найдя Фауста спящим, покупатель грубо потряс его за ногу, но, к своему ужасу, увидел, что нога, за которую он взялся, разом отделилась от тела. Фауст издал пронзительный крик, а незадачливый покупатель в ужасе сбежал.

Хотя эту байку ни в коем случае нельзя принимать за реальное событие, с ней связаны кое-какие возможности. В данном эпизоде события происходят вблизи того места, где, судя по историческим документам бывал Фауст, и в описании приведены именно те виды деятельности, за которые Фауст был выслан из Ингольштадта. Несомненно, Фауста изгнали из города.

15. Развлечение для императора (1529–1530)

Пока городской совет Ингольшадта занимался Фаустом, Камбрейская лига подписала перемирие между Францией и империей, и Карл V почти немедленно вступил в военную конфронтацию со сторонниками Реформации. В 1529 году, выступая в рейхстаге Шпейера, Карл V ратовал за отзыв всех уступок сторонникам Лютера, но шесть княжеств и 14 городов заявили резкий протест, утверждая, что в делах совести и веры невозможно подчиняться решению большинства. С этого момента сторонников Реформации начали называть протестантами. Так же как во времена Крестьянской войны, все противоречия состояли именно в вопросе самоопределения. Протестанты сплотили ряды и в 1530 году образовали Шмалькальденский союз, угрожавший будущему католицизма в Германии.

В 1529 году повсюду ходили разговоры о новых мистических знаках и знамениях. В Бреслау (Вроцлав) Михаэль Бехайм написал, что в небе наблюдались «ужасные знаки». Судя по описанию, это была огромная звезда с фигурами старика и старухи. В небе над Лигницей наблюдали «огромное число вооружённых солдат с окровавленными мечами», но Бехайм не привёл никакой интерпретации этого явления{313}. Фаусту как профессиональному астрологу предстояла работа.

В Германии нарастали дебаты о «Картезианских пророчествах». Пророчества, открытые на стене картезианского монастыря в Нюрнберге, предсказывали конец папства, дворянского сословия и класса торговцев и приход «царствия Христова». Пророчества были открытой атакой на Лютера и его идеалы. Наконец, в Нюрнберг приехал Парацельс. Себастьян Франк (1499–1543), называвший Парацельса «человеком странным, но удивительным», отмечал, что «он в одиночку противостоит едва ли не всей гильдии медиков». В Нюрнберге Парацельс восстановил против себя городских врачей, заодно оскорбив их «цветущих упитанных жён»{314}.

Можно лишь догадываться, куда отправился Фауст после высылки из Ингольштадта. Во времена, когда все ждали астрологических предсказаний, маг вряд ли сомневался, что найдёт себе применение. Под итальянским небом разворачивались новые битвы, а императора ждали новые победы. Фауст не был свидетелем битвы при Ландриано, которую 20 июня 1528 года выиграл испанец Антонио де Лейва, поэтому не мог пустить в ход свои демонические способности; в то же время осада Флоренции (24 октября 1529 года) и жестокое сражение при Гавинане (3 августа 1530 года) могли стать победами императора, «успешно предсказанными» Фаустом. Изучая намёки и следы, пробиваясь через легенды и ложь, можно реконструировать предполагаемые события ещё нескольких лет жизни Фауста.

Каннибальская магия (Вена, 1529)

В XVI веке Вена была всем. Этот город служил воротами империи. Продвижение Сулеймана I облегчали разногласия между европейскими властителями. При всех разговорах о новом крестовом походе европейские правители были так озабочены решением обоюдных проблем, что позволили врагу насытиться венгерской кровью. Но их позиция – или, точнее, её отсутствие – привела к обратным результатам. Сулейман I продолжать жаждать крови. В период с 1516 по 1517 год Османская империя присоединила к своим владениям Сирию и Египет. С падением бастиона на острове Родос в 1522 году власть Османской империи не только распространилась на восточную часть Средиземного моря, но и начала угрожать морским торговым путям Южной Европы. Двигаясь с востока, турки могли проникнуть в самое сердце Европы. В 1521 году пал Белград, и османские армии получили возможность совершать набеги на Польшу, а в 1524 году их отряды дошли до Львова. В 1526 году османы захватили Буду. Разграбив город, турки вывезли несравненную библиотеку венгерского короля Матиаша I Корвина. Теперь войска Сулеймана двигались к Вене. Если Фауст ставил себе в заслугу все победы в Италии, разве он мог остановиться на достигнутом? Разве не мог он, отдав Италию императору, попытаться точно так же избавить христианский мир от турок?

В наши дни Вена с её многочисленными кафе и классической музыкой известна прежде всего как культурная столица. Эта репутация зародилась в XVI веке. Когда Фердинанд, брат Карла V, прибыл в Австрию, чтобы взять на себя управление семейными владениями, ему было только 18 лет. Фердинанд, родившийся и выросший в Испании, впервые оказался за границей. Он привёз за собой испанский двор и привил в Вене многие южные традиции. Однако не вся венская культура обязана своим развитием исключительно Фердинанду и его придворным. Здесь читал лекции выдающийся немецкий астроном и математик Региомонтан (Иоганн Мюллер), и идеи гуманизма, посеянные обществом «Данубиана», со временем дали всходы.

После многих лет упадка, происшедшего в XV веке из-за угрозы турецкого вторжения и ухода финансовых и торговых потоков в направлении Вест-Индии и недавно открытой Америки, Вена не была готова встретить испанцев с распростёртыми объятиями. Недовольные бюргеры, восставшие против Фердинанда и, как водится, потерпевшие поражение, лишились большей части своих прежних вольностей.

В посвящённом Фаусту монументальном 1152-страничном каталоге Тилле есть всего одно, причём очень короткое упоминание о Вене. Однако, по словам Манлия, текст исходил от Меланхтона, которого специалисты по Фаусту считали надёжным источником. Что особенно важно, автор отрывка был современником Фауста и вполне мог с ним встречаться. На первый взгляд история настолько нелепа, что почти не вызывает интереса. Хотя текст не содержит датировки и был записан лишь через 20 лет после смерти Фауста, всё же эта история была рассказана.

Вена находилась слишком далеко от уютных домиков Гельмштадта. Но Фауст был в расцвете лет и привык к странствиям. Он мог приехать с юга, из Штирии, где находилась его комтурия, но, учитывая, что незадолго до этого Фауста изгнали из Ингольштадта, наиболее вероятно, что он прибыл с запада. По пути он мог остановиться в «Замке Фауста» близ города Ашах в Австрии, дав жизнь местным легендам, дошедшим до наших дней.

Сегодня в этом массивном замке, построенном вокруг невысокой центральной башни с красной крышей и жёлтыми крашеными стенами, располагаются гостиница и ресторан. Замок стоит на невысоком обрыве на берегу Дуная; за замком от реки поднимается склон, поросший лесом. По одной легенде, этот замок построил для Фауста сам дьявол, и сегодня у гостей есть возможность провести ночь в «номере Фауста». По мнению Адальберта Депини, находясь в тех местах, Фауст поручил дьяволу несколько труднейших задач: быстро построить дорогу, построить мост перед его несущейся галопом лошадью – и даже устроить на поверхности воды дорожку кегельбана. Как говорят, Йохенштейн – это остатки одной из его кеглей. Здесь в легенде о Фаусте появляется новый элемент: оказывается, Фауст предлагал трудновыполнимые задачи нарочно, чтобы перехитрить дьявола и разорвать договор. Местные предания расходятся во мнении по поводу успеха его затеи: Фауст то ли спасся, то ли утонул в Дунае, то ли был разорван на части на вершине ближайшей горы.

В «народной книге» Фауст выбрал дорогу на Аугсбург, что в 74 километрах к югу от Ингольштадта, а затем двинулся по торговому пути в сторону Мюнхена и далее на Зальцбург, также упоминавшийся в легендах о Фаусте. Здесь дорога раздваивалась; один путь уходил на юг, в Каринтию и далее в Венецию, а другой шёл на северо-восток, в направлении Линца – и затем, следуя течению Дуная, приводил путника мимо «Замка Фауста» прямо в Вену. Протяжённость маршрута составляла более 500 километров. Зато на этом пути путешественник не мог погибнуть от жажды. По свидетельству P.F., вина в этих местах было больше, чем в Вене воды.

В обстоятельных комментариях к Библии, составленных Меланхтоном в период с 1549 по 1560 год, автор приводил своеобразный анекдот про дьявола, в котором присутствовало что-то вроде завистливого восхищения этим худшим из врагов человеческих:

«Дьявол удивительный мастер: может он творить такие художества, которые кажутся натуральными, так что мы и не знаем. Повествуют о многих чудесах магии, о чем я уже сказал в другом месте… Так и Фауст-маг пожрал в Вене другого мага, которого спустя немного дней нашли в каком-то месте. Дьявол может творить много удивительного. Однако и Церковь имеет свои чудеса»{315}.

Меланхтон сразу на двух языках, латинском и немецком, заявлял, что способности Фауста идут от дьявола. Хотя в его словах заметно неодобрение, Меланхтон не до конца раскрывает своё истинное отношение к магии Фауста. Интересно, Меланхтон считал это обычным фокусом или на самом деле думал, что всё было так, как описано в легенде? Указание на дьявола подразумевает, что Меланхтон верил в правдивость истории о том, как Фауст проглотил другого мага.

В «народной книге» мы читаем, что в Цвиккау Фауст сначала проглотил невероятное количество сена, а потом сделал так, что сено появилось на прежнем месте. Но этот фокус давно известен. Если верить чешскому хронисту, священнику Иоанну Дубравию, в 1389 году при дворе короля Богемии Венчеслава IV маг по имени Цито проглотил целиком своего конкурента, мага по имени Гоуин, от которого остались только грязные туфли. Хотя точно неизвестно, кого проглотил Фауст – конкурента или сообщника, но подобный фокус нельзя проделать без помощи со стороны «жертвы».

Меланхтон (в лице Манлия) не оставил сведений о времени события и о том, почему это случилось именно в Вене. В конечном счёте его целью была не историческая достоверность, а религиозная пропаганда. Фауст мог выполнить этот фокус когда угодно и где угодно, но, если верить дошедшим до нас сведениям о его карьере, он сделал это в Вене.

Венские легенды по сей день хранят странные воспоминания и картины пребывания Фауста. По слухам, он построил треугольный дом на Флосгассе, 7, в котором родился композитор Иоганн Штраус (1804–1849). Однако наибольшую известность получила легенда, связывавшая имя Фауста с постоялым двором «Ам Бюхель» близ улицы Тифер-Грабен (или «глубокий ров», в память о римских укреплениях). Эта легенда, впервые опубликованная Карлом Кальяно (1932–1936) и позднее дополненная Густавом Гугицем (1952), увлекает нас в подвал небольшого дома, где, как обычно, полно студентов, художников и бродячих артистов. Репутация мага и любителя шуток опережала Фауста, и в подвале его встретили с распростёртыми объятиями. Подвыпившая компания шумно требовала чуда, однако вначале полагалось утолить жажду. Слуга принёс Фаусту большой стакан, до краёв наполненный вином. По неосторожности слуга пролил вино, и Фауст шутя пригрозил, что сдерёт с него шкуру и съест живьём. Покривившись, слуга принёс ещё один наполненный до края стакан и снова пролил вино, на этот раз – не так уж случайно. Тут Фауст открыл рот пошире – и проглотил слугу целиком, не жуя, а только запив ведром воды. Враз онемев, выпивохи уставились на Фауста. Присутствие духа сохранил лишь хозяин постоялого двора, потребовавший немедленно вернуть слугу обратно. На это Фауст спокойно ответил: «Отвори дверь и посмотри на крыльце». Сделав, как ему было велено, хозяин обнаружил на верхней ступеньке промокшего до нитки слугу, у которого зуб на зуб не попадал от холода.

Сердито протопав в комнату, слуга заявил: «Я больше не стану ему подавать, потому что он сговорился с самим дьяволом!»

Фауст ответил: «Здесь дьявол и там дьявол – смотри, в другой раз наливай аккуратнее».

Услышав про дьявола, все, кто был на постоялом дворе, в один голос забормотали: «С нами крестная сила…» То ли вдохновившись, то ли поддавшись на эту провокацию, художник и гравёр по фамилии Хиршфогель, приехавший из Нюрнберга, встал и предложил нарисовать на стене дьявола. Прочие выпивохи, залившие за воротник явно больше положенного, расступились и освободили место. Взяв в печи кусочек угля, Хиршфогель быстро набросал на стене фигуру знатного человека, сидящего нога на ногу, в коротком плаще, развевающемся над плечами, как крылья дракона, и в шапке с залихватски торчащим петушиным пером. Выражение лица было очень сердитым. Когда художник закончил, Фауст, встав с места, сказал: «Теперь вы видите дьявола на стене, ну а я хочу показать его живьём». В подвале вдруг потемнело, и нарисованная фигура пришла в движение. Одежда, за исключением некоторых чёрных как сажа деталей, приобрела цвет красного пламени. Плащ стал зелёным. Глаза, как тлеющие уголья, мерцали на неестественно-сером лице. С грозным стуком фигура соскочила со стены, прямо к оторопевшим гулякам.

Шутки шутками, но это было слишком, и все посетители разом побежали прочь с постоялого двора. Фауст с хохотом бросил им вслед: «Теперь не будете дьявола на стене рисовать!» По преданию, этот случай дал жизнь известной пословице, а трактир получил название «У красного человека».

Хотя Меланхтон должен был слышать рассказы о подобных магических трюках, между ними есть несоответствия. Как и во многих других случаях, действие происходит на постоялом дворе, но здесь нет и следа упомянутого Меланхтоном второго мага или пещеры. Реально существовавший Августин Хиршфогель (1503–1553) перебрался в Вену только в 1544 году, и, судя всему, его роль в этой истории не менее сказочна, чем роль Фауста.

Тем временем Вене угрожало нашествие самой большой в Европе армии, выступавшей под знаменем ислама. По разным оценкам, численность армии составляла от 120 000 до 350 000 человек. Несмотря на столь широкий разброс, превосходство турок было несомненным. Когда граф Никлас фон Зальм (1459–1530) с отрядом численностью от 12 000 до 22 000 человек увидел турок на горизонте, их армия выглядела поистине неисчислимой.

Карл V, находившийся в Болонье вместе с римским папой Климентом VII, пытался заполучить железную корону Ломбардии; Фердинанд в ожидании результата был вынужден отступить в австрийский Линц. Защитные стены Вены требовали ремонта, а гарнизоном командовал вояка, которому уже исполнилось 70 лет. Город казался брошенным на произвол судьбы. В Вене могла повториться ситуация с разгромом Родоса. Спасение могло принести лишь чудо или нечто, похожее на магию. Возможно, Фауста не было в Вене, но его наверняка спрашивали о будущих событиях.

В том же году Сулейман I двинул свои войска на запад. Необычайно сильные дожди смыли мосты и превратили дороги в болота. Османская армия оказалась у цели лишь в сентябре 1529 года, растеряв по дороге тяжёлую артиллерию. Осада Вены началась в октябре, при быстро ухудшавшихся погодных условиях. Защитникам города не стоило гадать на гусиной косточке, чтобы узнать вероятного победителя. В отсутствие надёжного снабжения армии, глубоко вторгшейся в трудную для покорения местность, именно погода лишила Сулеймана I основных военных преимуществ. Его солдаты тысячами погибали под стенами Вены. В декабре 1529 года султан вернулся в Стамбул.

Возвращение Александра (Инсбрук, 1530)

Известна байка о том, как Фауст побывал при дворе императора Карла V в Инсбруке. Эту историю, впервые появившуюся в «Вольфенбюттельской рукописи» приблизительно в 1580 году, также перепечатали Шпис (1586), таинственный P.F. (1592), и, наконец, её использовал Марло в своей пьесе о Фаусте. В отсутствие документальных свидетельств о пребывании Фауста Меланхтон помещает Фауста именно в Вену, находящуюся почти в 500 километрах от нынешней границы Австрии.

Интересно также, что в «народной книге» о Фаусте упоминается Карл V, а не другой император. Было бы проще вспомнить предшественника Карла, императора Максимилиана I, и всё то, что накопилось в связи с Тритемием и его предполагаемыми магическими подвигами. Неплохими кандидатами выглядели правивший после Карла Фердинанд I (с 1558 по 1564 год), а также преемник Фердинанда Максимилиан II (правил с 1564 по 1576 год). В то же время более актуальным (и политически недальновидным) выглядело бы упоминание правившего в то время Рудольфа II (1576–1612). Выбор Рудольфа в качестве персонажа истории мог казаться естественным. Рудольф, у которого чередовались периоды активности и глубокой апатии, слыл чудаком, и однажды его объявили приспешником дьявола. В качестве лидера Контрреформации Рудольф был также удобной мишенью для нападок со стороны адептов протестантизма, таких как P.F. и Шпис. Несмотря на всё изложенное, составитель «народной книги» о Фаусте выбрал Карла V, то есть современника Фауста.

Но именно эта странная деталь служит указанием на истории о Фаусте, известные больше чем за одно поколение до выхода книг Шписа и P.F. Ни Шпис, ни те, кто пришёл после него, не продемонстрировали знания того, где и когда мог родиться Фауст. Они не дали никакой конкретики. Исключением были лишь книга Баттуса да имена некоторых персонажей. Среди этой туманной информации имя Карла V представляет исключение. Если упоминание имени Карла V не было случайным, это можно объяснить и другим способом. Для протестанта, например для Шписа, Карл V был врагом Реформации, и его контакты с неверующим чёрным магом, например Фаустом, доказывали намерение императора покровительствовать «дьявольским искусствам». Если так, тогда Шпис разыгрывал опасную партию. Нападение на императора было нападением на сам по себе институт императорской власти. Рудольф II едва ли мог приветствовать такое неуважение к своему предку, а франкфуртские власти, державшие под строгим контролем издательскую деятельность, знали о том, что нужно уважать мнение правителей. Шпис или слишком рисковал, или честно воспроизводил более ранние истории, в которых рассказывали о Фаусте. У Шписа вполне могло возникнуть желание включить императора-католика в рассказ о нечистой силе; вопрос состоит в том, какие детали истории он выдумал. Но вера Шписа не могла повлиять на более раннюю «Вольфенбюттельскую рукопись», в которой уже упоминалось имя Карла V. Хотя нельзя исключать того, что написавший текст «Вольфенбюттельской рукописи» мог использовать имя Карла V по политическим причинам, этим человеком был явно не Шпис.

В «народной книге» о Фаусте этот случай происходит до путешествия Фауста в Мюнхен, предположительно имевшего место 3 октября 1522 года; если так, то его встреча с императором произошла до названной даты. Но «народная книга» о Фаусте – текст слишком хаотичный, чтобы увязывать порядок следования глав с точной хронологией.

Хотя Карла V избрали императором в 1519 году, он не приезжал в Германию до самого 1520 года. В период с 1522 по 1529 год Карл постоянно находился в Испании. Это позволяет определить два временных «окна» для возможной встречи Фауста и императора в Инсбруке: где-то в период между 1520 и 1522 годами либо после 1529-го. Можно с определённостью говорить о приезде Фауста в Бамберг в начале 1520 года, а также о визите в Ингольштадт в 1528 году, но у него также было достаточно времени, чтобы отправиться на юг.

В октябре 1520 года Карл V находился в Аахене, где был коронован как император Священной Римской империи. Именно тогда Карл в первый раз ступил на немецкую землю. В январе 1521 года он был в Вормсе, где для выработки мер против Реформации собрался имперский сейм Священной Римской империи. Император поразил немецкую знать своим заграничным нарядом и почти свободным знанием немецкого языка. После обсуждения важнейших государственных вопросов Карл V призвал вынести решение по поводу неугомонного монаха по имени Мартин Лютер. Обсуждение продолжалось до самого апреля, пока Карл наконец не издал эдикт, согласно которому Лютер и его сторонники подвергались государственной опале, а сочинения реформатора – сожжению.

В 1522 году Карл V находился в Брюсселе, где представил своего брата Фердинанда на пост императорского регента Германии (по Брюссельскому соглашению), после чего направился в Испанию, по пути посетив Англию. В Испании Карла настолько одолели мысли о восстании и укреплении своей власти, что он оставил Германию с её проблемами в руках Фердинанда. При таком насыщенном режиме Карл едва ли мог найти время для увеселений, если он вообще встречался с Фаустом. Мы вправе рассматривать данную возможность всерьёз лишь применительно к более поздней дате, начиная хотя бы с 1529 года.

При жизни Фауста Карл всего ещё дважды находился в Германии: с апреля 1530 по январь 1531 года и с января 1532 по октябрь 1532 года. После коронации на престол императора в феврале 1530 года Карл отправился на север, на пути в Аугсбург посетив Трент и Инсбрук. Тогда император единственный раз при жизни Фауста посетил Инсбрук. Если Фауст действительно встречался с императором с Инсбруке, это событие могло произойти только в апреле 1530 года.

Колдовство в Инсбруке

Инсбрук был местом последнего упокоения отца Карла, императора Максимилиана I, в правление которого этот город стал важнейшим политическим и военным центром. Стратегическое положение Инсбрука на пути к горному перевалу Бреннер, находившемуся всего в 30 километрах к югу, делало город центром всей Итальянской кампании Максимилиана. Тирольские мастера снабжали армию императора вооружением. Серебряные и медные рудники обеспечивали поставки руды, а монетный двор в Галле превращал готовый металл в звонкую монету. В перерывах между военными кампаниями Максимилиан предавался любимому виду отдыха – охоте в сельской местности.

Как сказано в книге P.F., «император Карл, пятый этого имени», находился со своим двором в Инсбруке, где в то же самое время случилось быть доктору Фаусту. Нет ничего невероятного в том, что Фауст мог следовать за двором императора. Кардано писал о том, что во время визита Карла в Милан среди его сопровождения был фокусник, причём настолько умелый, что все считали его магом. По преданию, Фауста, «искусство и уменье» которого были хорошо известны «многим баронам и знатным лицам», пригласили ко двору для обеда в присутствии самого императора. Карл заметил Фауста, угадав по облику, что перед ним человек, похожий на мага. Возможно, Фауст применил одно из заклинаний «Кодекса 849», служившее для «приобретения почёта и славы». Очевидно, Карл был заинтригован его появлением. После обеда Фауста пригласили в императорские покои. «Фауст, я премного наслышан о тебе», – сказал император. Но Карл не верил, что Фауст якобы обеспечил все его победы в Италии, и хотел увидеть доказательство{316}.

Подтвердив, что готов повиноваться его императорскому величеству, Фауст (в пьесе Марло) произнёс: «Мой милостивый повелитель, я готов исполнить вашу просьбу и сделаю все, что в моих силах, с помощью подвластного мне духа» (перевод Е. Бируковой). Карл пожаловался, что его «предшественники и предки» недостижимы в своём величии, и попросил, чтобы Фауст вызвал для него тени Александра Великого и его супруги. Имея за плечами богатый опыт вызова древнегреческих героев в Эрфурте, Фауст согласился – и добавил к словам императора кое-что ещё. Фауст сказал, что может вызывать не самих умерших, а лишь духов, видевших Александра и его супругу и потому способных принять их облик{317}.

Этот новый подход достаточно интересен. Хотя в эрфуртских историях предполагалось, что Фауст вызывал из царства Аида реальных героев, в рассказе о Карле V чувствуется влияние современных Фаусту демонологов. Зритель видит не самого умершего человека, а его сверхъестественную проекцию. Это не что иное, как способ умалить власть мага: все его достижения представляют собой иллюзии, созданные дьяволом, следовательно, тени мёртвых также иллюзорны. Поэтому дело вовсе не в способностях Фауста, а если он действительно общается с духами, то едва ли может переносить это на клиента.

В «Молоте ведьм» пример с Симоном-магом (который, как считали, мог оживить голову умершего человека) использовался в качестве иллюстрации того, что оживление мёртвых – это трюк иллюзиониста, либо для обвинения некромантов. Так, применительно к волшебнице из Аэндора было сказано, что, «когда они думают, что вызывают из ада души умерших, перед ними на самом деле являются демоны в образе умерших и отвечают на их вопросы»{318}. Впрочем, «Молот ведьм» не внёс окончательной ясности, и в XVI веке практика вызова душ умерших продолжала существовать.

По преданию, Фауст добавил условие, чтобы Карл не пытался разговаривать с вызванными им духами. Карл согласился. Фауст открыл дверь, пригласив «великого и могучего императора Александра». Античный полководец прошёл в зал, полностью в том виде и образе, как он выглядел при жизни, во всём вооружении и отвесил Карлу V «низкий и почтительнейший поклон»{319}. Тут Фаусту пришлось остановить Карла, решившего было поприветствовать духа: такое было против этикета. Вдвоём они проследили за тем, как дух в обличье Александра поклонился ещё раз и вышел. Затем в зал вошла «прекрасная дама» в платье из синего бархата, вся в золоте и жемчуге; возможно, такое же платье было на духе, вызванном ко двору Максимилиана I в «Истории» Ганса Сакса 1564 года. Дама была высокой и стройной, с круглым лицом и «ярким, как кровь с молоком, румянцем»{320}.

Карл решил проверить видение, так же как до него поступил Максимилиан I, пожелавший убедиться, что явившаяся перед ним Мария Бургундская не была просто похожим духом. Вспомнив слышанную когда-то историю, что у супруги Александра была родинка на затылке, Карл решил это проверить – и нашёл у духа такую же «вполне подходящую» родинку{321}.

Ещё в детстве Карл V, с удовольствием читавший рассказы Оливье де ла Марша, нашёл в его произведениях вывод о том, что австрийские Габсбурги ведут род от правителей Трои. С тех пор Карл относился к античному миру в некотором смысле как к родине и считал его героев своими предками. Величайшим среди этих героев был Александр Великий.

В Средние века популярность Александра, при жизни ставшего легендой, росла благодаря литературным произведениям. Самым известным из текстов был псевдоисторический греческий роман «История Александра Великого», одну из версий которого приписывали Каллисфену из Олинфа – историку, сопровождавшему Александра в его походах (и действительно написавшему биографию Александра). В Средние века эта книга выдержала множество переделок и была переведена на многие европейские языки. Плутарх написал об Александре Великом в своей знаменитой работе «Сравнительные жизнеописания», где сопоставлял его с Цезарем. Не менее популярной была «История Александра Великого», написанная Квинтом Курцием Руфом (ок. 1470): в одной только Национальной библиотеке Франции хранится не менее 10 латинских изданий, вышедших до 1550 года.

Захватывавшие воображение триумфы Александра сделали этого полководца героем магических легенд, разбросанных во множестве произведений. Там встречались истории о заколдованных драгоценных камнях, о загадочном автомате, о магических подвигах Аристотеля – учителя Александра, а также о гримуаре «Секрет секретов», приписываемом Псевдо-Аристотелю.

Имя Александра Великого символизировало высочайшие достижения. Венгерского короля Матиаша Корвина, несколько раз подряд одержавшего верх над османами в Сербии и Богемии за период с 1479 по 1483 год, прямо сравнивали с Александром Великим. Родриго Борджиа, в 1492 году ставший римским папой, взял имя Александра VI, желая связать себя с древним царём Македонии. В обращении к новоизбранному римскому папе савойский посол Пьетро Кара назвал понтифика «новым Александром Великим»{322}. Римский папа украсил свои жилые апартаменты в Ватикане («Апартаменты Борджиа») фресками с изображением прославленного тёзки. В первой половине XVI века вилла Фарнезе в Риме была монументально украшена росписями на тему деяний Александра Великого. Франциск I точно так же декорировал свой любимый дворец в Фонтенбло. Алессандро (Александр) Фарнезе, римский папа Павел III (1534–1549), выбрал сцены из жизни Александра Великого для украшения своих апартаментов в замке Святого Ангела в Риме.

Александр Великий был не только одним из героев Античности, но также являлся персонажем популярных литературных и художественных произведений того времени и служил образцом для многих правителей эпохи Возрождения. Тогда далеко не случайным выглядит то, что ввиду нависшей угрозы османских армий Карл требовал от Фауста представить ему на обозрение настоящую икону рыцарских качеств: символ храбрости, щедрости, благородства, самоотречения и победы над нечестивыми язычниками.

Вполне очевидно сходство с более ранними инсбрукскими байками, пересказанными Гансом Саксом, а также с ходившим тогда слухом, что магом якобы был Тритемий. По этой причине студенты, изучающие историю литературы, склонны расценивать эти рассказы как повтор одного и того же сюжета с разными именами действующих лиц. Конечно, такое вполне допустимо, но при этом мы не берём во внимание одну важную особенность данного случая. Фауст сам объявил себя некромантом и даже «кладезем некромантии». Стоило ли ожидать, что он не попытается совершить магические подвиги, подобные тем, что могли иметь место в Эрфурте или Инсбруке? Некромант, который не вызывает души мёртвых, недостоин называться некромантом.

Если верить «народной книге», после того, как Фауст вызвал духов на глазах у императора, он стал участником ещё одной сцены, быстро превратившейся в фарс. Распростившись с духом Александра Великого, Фауст оставался без дела какое-то время, вероятно, ожидая, пока император хорошенько обдумает чудеса, свидетелем которых он оказался. В галерее Фауст решил было осмотреть сад и понаблюдать за придворными, как вдруг заметил одного рыцаря, прикорнувшего прямо в окне парадного зала. Не раздумывая, Фауст наколдовал рыцарю пару ветвистых оленьих рогов. Пробудившись ото сна, рыцарь попытался поднять голову и разбил стекло. Гулявшие по саду придворные увидели рыцаря и вместе с Фаустом принялись громко смеяться. Услышав шум, император вышел посмотреть, в чём дело, и, увидев беднягу рыцаря, застрявшего в окне, тоже рассмеялся. Император поздравил Фауста с удачной шуткой – и маг, поклонившись, освободил героя инцидента от столь неудобного головного убора. Однако рыцарь затаил обиду.

Когда по до конца неясным личным причинам Фауст покинул Инсбрук, его осыпали «множеством наград и подарков». Отъехав лиги на полторы от стен города и, вероятно, успев продекламировать строки Генриха Айзека (1450–1517) «Innsbruck, ich muss dich lassen» («Инсбрук, мне пора уезжать»), Фауст оказался в лесу, где был атакован тем самым рассерженным рыцарем. Рыцарь и его спутники ждали Фауста с грозно опущенными копьями. Превратив соседние кусты в конных воинов, Фауст направил свои войска в атаку на противника. К счастью для Фауста, кустов в лесу оказалось больше, чем друзей у рыцаря, и противник, не ожидавший такого поворота, сдался на милость победителя. Фауст великодушно пощадил обидчиков, «в наказание» снабдив каждого наездника парой козлиных рогов, а каждую лошадь – парой коровьих рогов{323}.

Хотя в своей пьесе Марло придумал этому безымянному рыцарю имя Бенволио, можно предположить, что у «Бенволио» был вполне реальный прототип. Рыцарь не только подвергся унижению перед самим императором, но также потерпел фиаско на глазах у товарищей по оружию. Хотя безымянный рыцарь представлен читателю так, словно его имя было скрыто нарочно, однако на полях книги Шписа издания 1587 года значится имя барона фон Гардека. Этого человека позднее идентифицировали как Фердинанда фон Гардегга (1549–1595) – австрийского графа, получившего сомнительную известность благодаря сдаче османам форта Гьор в Венгрии, находившегося под его командой и казнённого за предательство. Впрочем, когда в 1587 году Шпис впервые выпустил свою книгу, о фон Гардегге ещё никто не слышал, а упоминание его имени могло служить ближайшим целям борьбы с обвинениями, выдвинутыми другим человеком, неожиданно ставшим мишенью «Истории» Шписа{324}.

Спустя год после публикации барон Фабиан фон Дона предъявил Шпису обвинение в распространении клеветнических книг. Фон Дона был советником и командовал вооружёнными отрядами графа Иоганна Казимира в Гейдельберге, так что его слова имели вес. Шпис был вынужден направить барону фон Дона письмо с извинениями. После того как издатель убрал возмутительные пассажи из текста, городской совет посчитал дело закрытым. Впрочем, корни этой истории уходят в прошлое. Фон Дона возглавлял наёмные отряды Казимира во время похода во Францию для поддержки Генриха III Наваррского (позднее ставшего французским королём Генрихом IV) и, когда наёмники дезертировали, вернулся домой с позором. Фон Дона был признан ответственным за этот провал. Он начал полемику со своими критиками, заявив, что против него устроили заговор. Это в итоге привело к появлению обвинений против Шписа. Хотя получается, что Шпис и фон Дона связаны, истинная подоплёка этой истории не ограничивается только провалом военной экспедиции во Францию. Фон Дона был кальвинистом и сделал многое для вытеснения протестантов из Гейдельберга. Это считали актом возмездия за то, что он сам был изгнан лютеранами.

Таким образом, фон Дона мог появиться в книге Шписа, но только ли он внёс вклад в эту историю? Если в книге Шписа так мало фактов, почему мы должны придавать значение его нападкам на фон Дона? На самом деле такие же истории можно найти в более ранней «Вольфенбюттельской рукописи». Правда, Шпис не ничего выдумал, но в то же время он мог расставить акценты по своему усмотрению.

Трюк с оленьими рогами и окном несколько ранее проделывал чародей из Богемии по имени Цито, а это позволяет предположить, что мы имеем дело с типичной для своего времени байкой или с обычным магическим фокусом. Лютер писал о том, как неназванный маг высмеял императора Фридриха III (1415–1493), наделив его рожками; в сборнике Katzipori немецкого поэта Михаэля Линднера (1558) можно найти сюжет с рогами, наколдованными тем, кто выглянул из окна на ярмарочную площадь. Можно сказать, что магические рожки были частью стандартного репертуара чародея.

Иногда то, что выглядит странным с позиций современного читателя, имеет корни, уходящие далеко в традицию магии. Если верить старинным книгам, маги не только знали, но и практиковали вызов душ умерших и привлечение магических армий. Но свидетельства встречи Фауста и императора в Инсбруке целиком базируются на таком ненадёжном источнике, как «народная книга» о Фаусте.

16. Изгнанник (1530–1534)

Пока на севере Италии бушевала война, Бенвенуто Челлини наблюдал в римском Колизее драматическую и ужасную сцену вызова демонов. Впрочем, действие вёл вовсе не Фауст. Если оставить в стороне эксперименты Челлини, 1530 год не был удачным для оккультистов. Агриппа опубликовал трактат De incertitudine, посвящённый философии оккультизма времён его молодости. Книга Парацельса о сифилисе («французской болезни»), тайно изданная Фридрихом Пейпусом, наделала столько шума и крика, что Парацельс был изгнан из Нюрнберга. Публикацию его книги запретили.

Можно думать, что в тот год город Нюрнберг не был расположен принять ещё одного бродячего философа. Ингольштадт уже закрыл свои двери перед Фаустом. В случае возвращения в Эрфурт Фауста арестовали бы сторонники доктора Клинге. Вопрос о Кройцнахе также не возникал. Его прежние покровители умерли. Для Фауста Германия становилась всё меньше и меньше. Не исключено, что Фаусту удавалось находить работу, интерпретируя странные знаки, появлявшиеся в 1529 году, и он был отмечен успехом при дворе императора, но что дальше?

Если верить «народной книге», Фауст почти всегда находился в Виттенберге, где жил у своего дяди. Хотя здесь он учился, отсюда он отправился на свадьбу в Мюнхен, отсюда уехал в Лейпциг на ярмарку, однако исторических свидетельств его пребывания в городе очень немного. Хотя в 1591 году Морисону сообщили, что Фауст жил в этом городе примерно в 1500 году, эта дата не соответствует тому, что известно о его жизненном пути. Судя по конспектам лекций Меланхтона в Виттенберге, сделанным прилежным Манлием, к этому городу относится и первое упоминание о Фаусте, правда, не содержащее датировки.

Захарий Хогель, полагавшийся на источник XVI века, упоминал, что Фауст жил в Виттенберге, но в то же время читал лекции в Эрфурте (последнее событие можно датировать 1513 годом). В 1585 году Августин Лерхеймер также утверждал, что Фауст бывал в Виттенберге. Было бы странным думать, что Фауст жил в Виттенберге в то время, когда он читал лекции в другом городе, находившемся на расстоянии 200 километров. На это вряд ли согласился бы даже маг, известный своими полётами на дьявольском коне или плаще. Лерхеймер решает проблему, сводя Фауста и Меланхтона в одном месте.

Бегство из Виттенберга

То, что до самого 1518 года Меланхтона не было в Виттенберге, даёт нам самую раннюю дату возможного пребывания Фауста в этом городе. Если не считать несколько кратковременных отъездов, Меланхтон задержался в Виттенберге на целых 42 года, то есть до 1560-го. Это значит, что Меланхтон жил в городе ещё много лет после предполагаемой смерти Фауста. Таким образом, в запасе остаётся более 20 лет, в течение которых Фауст вполне мог посетить Меланхтона в Виттенберге. Если такой визит действительно имел место, Лерхеймер никоим образом не указывает его дату.

Но Меланхтон (через Манлия) предлагает нам другой ключ, говоря о важной роли, которую сыграл в этой истории «достославный герцог Иоганн»{325}. Этим герцогом был будущий курфюрст Саксонии Иоганн Твёрдый (1468–1532), сменивший на троне своего брата Фридриха III Саксонского и правивший с 1525 года до смерти, постигшей его в 1532 году. Это обстоятельство сужает период возможной встречи Фауста и Меланхтона до каких-то семи лет.

В 1530 году Меланхтона более всего заботила составленная им с одобрения Мартина Лютера так называемая Аугсбургская конфессия (Аугсбургское исповедание) – изложение основ лютеранства в 28 статьях, на немецком и латинском языках, в тот год представленная императору Карлу V на Аугсбургском рейхстаге. Иоганн должен был присутствовать на судьбоносном собрании, чтобы заявить о своей поддержке Реформации и заручиться покровительством влиятельных особ. В 1531 году Иоганн с головой погрузился в интриги. На этом фоне события жизни Фауста выглядели незаметными, особенно учитывая насыщенность 1530 и, возможно, 1531 годов, когда основные политические игроки были слишком заняты своими делами. Наиболее вероятным выглядит его появление в Виттенберге в конце 1520-х или начале 1530-х годов.

Оказавшись в городе, Фауст мог обнаружить значительное оживление. Виттенберг всегда привлекал художников работами Лукаса Кранаха и его сына, но у странствующего студента тоже были причины посетить этот город. На богословские лекции Меланхтона собирались целые толпы, насчитывавшие вначале от 500 до 600 студентов, но со временем разросшиеся до 15 000 слушателей. Хотя Фауста, как и остальных студентов, могли интересовать проводимые занятия, его вряд ли привлекали лекции по филологии – основному предмету, официально преподававшемуся Меланхтоном. Эти лекции едва ли пользовались большим вниманием публики. Но Меланхтон также преподавал астрологию, рассказывая студентам о тонкостях науки, игравшей важную роль в политической жизни того времени. Фауст мог ожидать, что его встретит тёплый приём, на какой вправе рассчитывать астролог от своего собрата по профессии.

Курфюрст Саксонии Фридрих Мудрый только что закончил тянувшееся 21 год строительство замка и соседней Schlosskirche, или Збмковой церкви (1490–1500). Збмковая церковь, также служившая церковью университета, вскоре завоевала широкую известность своими художественно оформленными интерьерами, а также благодаря уникальной коллекции древностей Фридриха Мудрого. В 1520 году коллекция Фридриха насчитывала 18 970 предметов. В церкви были во множестве представлены святые мощи, фрагменты «Истинного Креста» и прочие останки сомнительного происхождения. Первоначальное здание сгорело во время Семилетней войны в 1760 году; сегодняшняя Збмковая церковь ведёт свою историю с XIX века. По преданию, в 1517 году Лютер прибил свои 95 тезисов к воротам Збмковой церкви (обычно их использовали вместо доски для университетских объявлений), после чего Виттенберг стал центром движения Реформации.

Ко времени предполагаемого визита Фауста Виттенберг был центром бурной миссионерской деятельности. Здесь чувствовалось присутствие Лютера, жившего в бывшем монастыре с бывшей монахиней Катариной фон Бора, пресса цитировала его трактаты и гимны, а через городские ворота то и дело входили и выходили его ученики, благоговейно останавливавшиеся у тёмного пятна, где их идейный вождь сжёг папскую буллу. Фанатичным приверженцам Лютера не было никакого дела до бродившего среди них звездочёта, и Лерхеймер в 1597 году изобразил весьма убогий портрет прибывшего в Виттенберг Фауста: «Ни дома, ни двора у него ни в Виттенберге, ни в каком ином месте никогда не бывало, жил он как бездомный бродяга, пьянствовал и чревоугодничал, выманивая деньги своими мошенническими фокусами»{326}.

Лерхеймер был вынужден упомянуть о месте жительства Фауста и утверждал, что Фауст не мог иметь «дома и двора на Шергассе у наружных ворот», поскольку не было ни ворот, ни Шергассе{327}.

В 1546 году Лерхеймер закончил курс университета Виттенберга и слышал местные предания о Фаусте. Лерхеймер жил в то время, «когда многие еще помнили проделки этого чародея»{328}. Но осуждение Фауста имело объяснение. В третьем издании «Сомнений христианина» 1597 года, опубликованном в Шпейере, Лерхеймер яростно выступал против «Истории» Шписа 1587 года и отрицал тот факт, что Фауст посещал Виттенберг, учился в той же альма-матер, что и Лерхеймер, или позднее жил в его городе. Лерхеймер неожиданно открыто демонстрирует стремление отчистить свой университет и своих религиозных героев, Лютера и Меланхтона, от пятен, связанных с некромантом.

Но Лерхеймер противоречит сам себе, говоря, что «проделки этого чародея» ещё помнили во времена, когда в середине 1540 годов он учился в Виттенберге. В 1591 году Морисон видел не только почерневшее дерево, у которого Фауст, как говорили, показывал свои магические фокусы, но и предполагаемый дом Фауста. В XIX веке Густав Шваб (1792–1850) написал, что в преддверии окончания договора Фауст составил завещание, по которому оставил «дом и сад с железной решёткой на Шергассе возле городской стены» своему ассистенту Кристоферу Вагнеру{329}. По другому местному преданию, Фауст жил в Виттенберге на Бюргермейстергассе рядом с прежним домом Ганса Люфта – печатника, издавшего новую Библию в переводе Лютера. Катарина фон Бора, монахиня, убежавшая из монастыря в бочке из-под рыбы и впоследствии вышедшая замуж за Лютера, какое-то время жила на той же улице Бюргермейстергассе. Хотя то, что издатель Лютера и его будущая жена жили на одной улице, выглядит натяжкой, мы не можем выяснить, как было на самом деле. Ситуацию ещё больше запутывает табличка, прибитая над дверью книжного магазина на Коллегиенштрассе, 31. На табличке указано имя: «Иоганн Фауст».

Независимо от того, где остановился Фауст, он недолго пробыл в городе. В этом сходятся и Меланхтон, и Лерхеймер. По словам Лерхеймера, «зашёл он столь далеко, что его собирались арестовать», и, если верить Меланхтону, Иоганн даже выдал ордер, но, когда на Шергассе, Бюргермейстергассе или Коллегиенштрассе загрохотали башмаки, Фауст счёл за благо скрыться{330}.

Меланхтон не оставил никаких упоминаний о предполагаемой встрече, но кое-какие детали рассказал Лерхеймер.

«Непотребный дьявольский мошенник Фауст остановился на некоторое время в Виттенберге… Приходил он как-то к господину Филиппу Меланхтону, который говорил с ним по-хорошему, ругал и предупреждал его остановиться, пока не поздно, а иначе придёт он к ужасному концу, что и случилось. Но он даже не подумал об этом»{331}.

Трудно представить, чтобы болезненный человек вроде Меланхтона мог кого-то ругать, а тем более отчитывать такого печально известного некроманта, как Фауст; указанием на серьёзность и действенность упрёков служит тот факт, что Фауст «даже не помышлял» об их выполнении.

«В один из дней господин Филипп оставил свои учёные занятия, чтобы пойти обедать. С ним был Фауст, которого он яростно бранил. Тот возражал: “Господин Филипп, вы всегда шпыняете меня своими душными словами. Однажды будете вы сидеть за столом, а я заставлю все горшки на вашей кухне летать вокруг плиты, так что вам и вашим гостям ничего не достанется”»{332}.

Это была не то чтобы угроза, а скорее демонстрация того, с какой серьёзностью Фауст воспринимал нападки Меланхтона. По Лерхеймеру, этот умеренный сторонник Реформации восстал против ужасной перспективы остаться без обеда: «После этого господин Филипп ответил: “Не нужно этого делать, мне наплевать на вас и на ваше искусство”. И он ничего такого не сделал: дьявол не мог овладеть кухней этого святого человека»{333}.

В 1868 году Грассе опубликовал очень похожую историю о Меланхтоне и Фаусте, взяв большую часть деталей у Лерхеймера и добавив в тот же контекст другой случай. История не датирована, и в ней участвует Фауст и неназванный человек. Это несколько переработанная история, которую могли рассказывать о Меланхтоне или – несколько ранее – о докторе Клинге. Фауст ответил тем, что послал демона, который должен был напугать этого «богобоязненного человека» во время сна, но тот высмеял демона, заставив вернуться к своему хозяину с оправданиями{334}.

Это послужило оправданием для демона и ещё большим оправданием для другой истории, рассказывающей о силе веры. История появилась в «народной книге» о Фаусте, а действие, как всегда, происходит в Виттенберге{335}. Но Грассе также добавил ещё одну историю. Здесь нам опять необходимо ключевое имя, но в данном случае автор «народной книги» пользуется авторитетом самого Лерхеймера, что позволяет датировать историю периодом от 1522 до 1603 года: «Доктор Фауст, напротив того, стал … совращать других. Доктор Лерхеймер знал одного из его друзей, когда тот был уже в зрелом возрасте. У этого человека был кривой рот. Когда он хотел зайчатины, то шёл в лес, делал там свой фокус-покус – и зайцы сами шли к нему в руки»{336}.

Разумеется, что заяц был одним из созданий дьявола, с охотой предававшихся в руки его слуг. Кривой рот представлял собой знак искривления души: это считалось вполне доказанным с позиций тогдашней физиогномики, изучавшей связь характера и внешности. Если Лерхеймер действительно говорил, что был знаком с одним из друзей Фауста, это несколько добавляет веса его рассказам о маге.

Второй договор

Весь август и сентябрь 1531 года на небе светила яркая огненная полоска, вызывавшая суеверный ужас у большинства и радость у совсем немногих. Сегодня мы называем это небесное тело кометой Галлея, а в те времена верующие крестились, глядя в небо. Лютер был уверен, что явление кометы предвещало великие события. Меланхтон с восторгом говорил об этом в переписке с несколькими корреспондентами, спрашивая о новостях и передавая результаты общих наблюдений. Нюрнбергские астрологи Иоганн Шёнер и Иоахим Камерарий пытались расшифровать значение явления, получая в результате малопонятные тексты. В октябре 1531 года Камерарий писал Даниелю Штибару в Вюрцбург, что комета предвещает эпидемию чумы. В конце декабря Камерарий закончил написание работы Norica sive de ostentis, объяснявшей явление кометы на основе множества классических источников. Парацельс, также предложивший своё толкование, предсказывал массовое кровопролитие. Он посвятил работу предводителю швейцарской Реформации Ульриху Цвингли (1484–1531) и послал в Цюрих печатный экземпляр. Два месяца спустя Цвингли погиб в сражении на Каппельской равнине. Воинствующий реформатор из Цюриха потерпел сокрушительное поражение от объединённых сил католических кантонов. Победители не проявили уважения к погибшему: тело было четвертовано палачом, а затем сожжено на навозной куче.

Год был отмечен расцветом дьявольщины. В голландском издании Баттуса (1592) «народной книги» появляется информация о том, что Фауст 3 августа 1531 года подписал второй договор с дьяволом. В переводе P.F. новый договор датирован 25 июля. Хотя у нас нет причин считать, что второй договор действительно был подписан, вымысел всегда продаётся лучше правды. Теперь в «народной книге» появляется «старик», который «пытается убедить его отказаться от порочной жизни и покаяться»{337}. Если это не Меланхтон или доктор Клинге, то образ, несомненно, списан с такого же святоши.

Старик – несомненный христианин, благочестивый и добродетельный, почитающий Священное Писание. При виде множества студентов, приходящих к дверям Фауста, этот назойливый доброхот немедленно подозревает Фауста в «порочной жизни», как будто студенты – заведомый признак сатанизма. Притворившись другом, старик хитростью завлекает Фауста в свой дом на обед. На самом деле приглашение было ловушкой: как только трапеза закончилась, старик обрушил на Фауста обвинения в том, что тот отказался от Бога и продался дьяволу, став поэтому «ещё хуже язычника»{338}.

После такого изнурительного монолога Фауст из «народной книги» поблагодарил старика за обед, признал, что тот его убедил, и откланялся. Мы могли бы ожидать, что Фауст будет твёрдо отстаивать свои убеждения. Но известны и другие примеры, первый из которых – Агриппа, демонстрирующие, как оккультисты отстаивали свои взгляды, сопротивляясь давлению церкви. В «народной книге» Фауст испытывает душевные терзания и, промучившись ночь над словами соседа, решает раскаяться. Решившись, он должен отказаться от обещания, данного дьяволу.

Как нетрудно предположить, появляется недовольный этим Мефистофель, который устраивает Фаусту взбучку. Демон напоминает о договоре Фауста с дьяволом и обещании отречься от Бога: «И теперь ты начал слушать слабоумного старикашку». Мефистофель говорит Фаусту, что слишком поздно, что он не может отказаться от сделки, и под страхом смерти заставляет подписать новый договор. Фауст опять садится за стол, макает перо в кровь и пишет: «Я ещё раз подтверждаю, что целиком и полностью вверяю себя дьяволу, телом и душой». В новом договоре есть такой пункт: «Я никогда не послушаю другого человека, священника или мирянина, который предложит спасти мою душу»{339}.

Весь этот эпизод – изобретение составителя «народной книги». Хотя Фауст не подписывал ни первого договора, ни второго договора, ему вполне реально досаждали «добрые христиане». Находились и такие, кто преуспевал в подобном рвении. В 1531 году небо над Вальдзее почернело от дыма. Горели вязанки хвороста и тело Элизабет Муллерин, которую пытали и осудили на смерть за колдовство. Фауст ходил по лезвию опасной ереси: по одну сторону была инквизиция, по другую – сторонники Реформации. Вырвавшись из Виттенберга, Фауст мог лишь в очередной раз удивляться своему счастью.

Без охранной грамоты (Нюрнберг, 1532)

В городских документах Нюрнберга за 10 мая 1532 года имеется запись об отказе в посещении города нежелательному лицу, сделанная помощником бургомистра: «Доктор Фаусто, известный содомит и нигромант, из Фурра [охранная грамота]»{340}.

Иероним Хольцшуэр, сделавший эту запись, явно не был поклонником Фауста. Нам известно, что Фаусту не разрешили посещение Нюрнберга; но откуда он отправил свой запрос? Хольцшуэр записал, что «из Фурра». К сожалению, в Германии нет такого города. В первой половине XX века Франц Нойберт предположил, что это город Фюрт{341}. Такое объяснение возможно: Фюрт – это город, находящийся всего в 9 километрах от Нюрнберга.

Фюрт уютно расположился у слияния рек Регниц и Пегниц, на месте древнего поселения, известного по крайней мере с 1007 года. С 1440 года Фюрт стал центром европейского иудейства. Город перешёл в подчинение Нюрнберга в 1062 году, когда Генрих IV передал права организации ярмарок и чеканки монет от Фюрта Нюрнбергу. Хотя с 1307 года Фюрт находился под властью епископа Бамбергского, право владения городом оспаривали Нюрнберг и графы Нюрнбергские. Хотя вполне можно предположить некую связь с Бамбергом, где уже побывал Фауст, мы не можем этого утверждать.

Нюрнберг с его 9 воротами и 200 башнями, окружённый тремя рядами стен и сухим рвом, выглядел совершенно несокрушимым. В «народной книге» волшебному путешествию Фауста в Нюрнберг не могли помешать ни помощник бургомистра, ни неприступные стены. Возможно, Фаусту удалось как-то проникнуть за стены, хотя наверняка не в «роскошной одежде», которую, судя по народной книге», предоставлял Мефистофель (не только в Нюрнберге, но и повсюду){342}. Меланхтон (через Манлия) упоминал историю о том, как Фауст (неизвестно когда) чудом бежал из Нюрнберга – так же, как до этого из Виттенберга: «Удалось ему также скрыться из Нюрнберга: он собрался было пообедать, как вдруг его прошиб пот; тотчас вскочил он из-за стола, расплатился с хозяином и вышел из харчевни. Едва за ним закрылась дверь, как вошли искавшие его стражники»{343}.

Если эта история правдива, можно предположить, что Фауст сбежал в Фюрт, после чего ещё раз попросил впустить его в город либо для начала написал письмо, чтобы прощупать почву. Охранная грамота представляла собой раннюю форму паспорта, гарантировавшего свободу и безопасность во время путешествия. Лютеру была выписана такая охранная грамота, с которой он отправился на рейхстаг в Вормс (1521); в 1528 году такой же документ намеревался получить Агриппа, чтобы покинуть Францию. Понятно, что охранную грамоту просили лишь в ситуации реальной опасности и что Фауст имел причины заботиться о своей безопасности. Одно из возможных объяснений, почему Фаусту отказали в защите от возможного ареста со стороны городских властей, – то, что он уже бывал в Нюрнберге{344}. К сожалению, информация Меланхтона, переданная Манлием, была основана на слухах и не содержала хронологии.

Намерение Фауста посетить Нюрнберг выглядело естественным: это был один из крупнейших городов Германии. В середине XV века его население насчитывало около 20 000 человек, что для того периода было значительной цифрой. В начале XVI века город достиг своего расцвета. В результате Войны за ландсхутское наследство, в которой Нюрнберг участвовал на стороне герцога Баварско-Мюнхенского Альбрехта, городские владения значительно расширились. Политическое значение, промышленная мощь и развитие культуры сделали Нюрнберг поистине одним из сокровищ империи.

Выходцы из Нюрнберга – такие как Ганс Сакс или Альбрехт Дюрер – входили в когорту самых продуктивных и видных деятелей того времени. Город привлекал к себе наиболее выдающихся представителей научного мира, таких как Конрад Цельтис или братья Виллибальд и Каритас Пиркгеймеры. В 1471 году в город приехал известный математик и астролог Региомонтан. Если Фауст, находившийся в Фюрте, продолжал ждать решения о допуске в город, то Иоахим Камерарий и Иоганн Шёнер начиная с 1526 года обосновались в Нюрнберге. Оба занимали профессорские должности: Шёнер преподавал математику, а Камерарий – греческий и историю. Наконец, оба профессора занимались астрологией.

Вполне вероятно, что, когда тот, кто однажды дал астрологический совет епископу Бамбергскому, постучался в калитку возле их небольшого участка, Шёнер и Камерарий решили вместе держать конкурента на дистанции. Помощник бургомистра Хольцшуэр был знаком с Камерарием и наверняка информировал того о запросе Фауста. Камерарий и Шёнер не только дружили, но также были коллегами, и мы вправе предположить, что они вместе защищали общие интересы. Позже Камерарий и Фауст ещё столкнутся друг с другом (об этом говорят исторические документы), так что их соперничество или началось в Нюрнберге, или впервые открыто проявилось в этом городе.

Камерарий преподавал греческий в Эрфуртском университете в 1518 году, вскоре после визита Фауста в Эрфурт, и несомненно слышал истории о его магических подвигах. В 1521 году он перебрался в Виттенберг, где подружился с Меланхтоном. В филологии Камерарий разбирался лучше Меланхтона и со временем завоевал международную известность в этой области.

В Нюрнберге перед Камерарием открывалась прекрасная карьера учёного. Для своей книги «Астрология» он перевёл и отредактировал работы астролога Гефестиона Фиванского, произведения Гермеса Трисмегиста и тексты астролога II века Виттия Валенса. Он также пользовался рукописями Региомонтана из библиотеки Шёнера. Библиотека Шёнера считалась ценным собранием. Из этой библиотеки Камерарий опубликовал комментарий Теона Александрийского к астрономическим работам Птолемея. Он также работал над переводом и комментариями к греческому изданию астрологического трактата Птолемея, известного как «Тетрабиблос» и опубликованного в Нюрнберге в 1535 году. Помимо этой научной работы Камерарий занимался частными астрологическими консультациями, предназначенными для аристократии. Судя по опыту Фауста в Бамберге, это занятие приносило хороший доход – и Камерарий явно не желал появления конкурента.

Наконец, в тот год в Нюрнберге проходил рейхстаг. После того как в 1531 году князья-протестанты и города организовались в Шмалькальденский союз, император Карл V был вынужден вступить с ними в переговоры. Результатом стал договор о религиозном мире, подписанный в Нюрнберге 23 июля 1532 года. Протестанты получили гарантии, что их не будут притеснять до очередного собора или сейма, а Карл получил возможность начать военную кампанию против османов. Нюрнберг выставил вдвое больше солдат, чем обычно, и в сентябре армия турок начала отступление. Возможно, именно этот рейхстаг был причиной, побудившей Фауста к посещению Нюрнберга? Но какой политический смысл скрывался за решением не допускать Фауста в город, учитывая его прошлое знакомство с епископом Бамбергским?

В Нюрнберге на поверхность всплыло старое обвинение против Фауста. Его считали «известным содомитом». Итак, нам напомнили о старом пасквиле Тритемия. Теперь мы видим, насколько катастрофическими оказались последствия в своё время пущенных слухов. Но был ли Фауст «известным содомитом» и удалось ли Камерарию вместе с Шёнером посмеяться в рукав при виде того, как перед магом закрывают городские ворота?

Великий и могучий морской дух

Судя по тому, что напечатал издатель XVII века, в 1532 году Фауст уже умер. Он оставил всё мало-мальски ценное своему помощнику (издатель назвал этого человека Вернером, но чаще о нём говорят как о Вагнере), в том числе книгу по магии, которую издатель предлагал вниманию публики. Оказывается, этот Вернер потерял книгу Фауста. Книга переходила из рук в руки, пока наконец не оказалась у человека, сумевшего с её помощью добиться весьма большого успеха. В 1532 году этот человек надёжно спрятал книгу, возможно, потому, что испугался скрытой в ней силы. Книгу вновь обрели в 1661 году, и уже в 1692 году издатель представил ее публике как самое действенное и доступное руководство по фаустовским ритуалам.

Центральным элементом изданной в Амстердаме под названием «Великий и могучий морской дух доктора Фауста» был способ вызова самого Люцифера, а также морских духов Форнеуса, Вепара (Вепхара) и Залеуса. Был ещё один дух по имени Пэймон, появлявшийся без всякого вызова в качестве спутника Люцифера. Эта «чёртова команда» предлагала следующие услуги: «Теперь можешь требовать у Люцифера всё золото, и серебро, и другие ценности, какие лежат на дне морском, произрастают в море или тонут с погибшими кораблями – всё, что пожелаешь»{345}.

Хотя сомнительно, чтобы эта работа принадлежала Фаусту и датировалась (как утверждал издатель) XVI веком, тем не менее в ней были использованы имена духов, аутентичных эпохе Возрождения. Все четыре названных демона перечислены в работе Вира 1563 года, а их характеры совпадают с данными из описания.

На самом деле это лишь подразумевает, что в руках издателя «Морского духа» оказался экземпляр книги Вира или другой подобный текст. Книга даёт представление о демонологии того времени. Хотя имя Люцифера не требует комментариев, остальные четыре имени – Форнеус, Вепар, Залеус и Пэймон – нуждаются в пояснении. Вир утверждал, что использовал рукопись по демонологии под названием Liber officiorum spirituum (лат. «Книга духов-служителей»). Некоторые из духов, перечисленных Виром и упомянутых в рукописи Liber spirituum («Книга духов»), также обнаруживаются в «Кодексе 849». «Кодекс» включает в себя заклинания, относящиеся к вызову Люцифера и Пэймона, и не содержит заклинаний для вызова Форнеуса, Вепара и Залеуса.

В иерархии ада Форнеус имеет ранг маркиза и командует 29 легионами демонов, взятых из чинов престолов и ангелов. Его обычно описывают как «морское чудовище». Задача этого демона – наделять вызвавшего его способностями к риторике, увеличивать его власть, улучшать знание языков и обращать врагов в друзей. Вепар, известный также под именем Сепар, имеет ранг герцога и, подобно Форнеусу, командует 29 легионами подчинённых демонов. Несмотря на обращение «он», Вепар принимает вид наяды или русалки, а его задача – направлять течение вод и вести корабли, «нагруженные вооружением». В его власти сделать море бурным и штормящим, а также казаться заполненным кораблями. Он также способен «убить человека в три дня, от гниющих язв и ран, в которых заводятся черви». Залеус, которого иногда называют Залеос, или Салеос, имеет ранг графа ада и появляется с герцогской короной на голове. Под его командой не значится никаких легионов. Этот дух появляется один в образе храброго воина, сидящего верхом на крокодиле. Форнеус и Вепар – в чистом виде морские духи; что касается Залеуса, то единственное, что связывает его с водой, – это крокодил{346}. Основная сфера его деятельности – отыскание скрытых сокровищ. Морского духа отличает прежде всего способность действовать как на суше, так и в воде. С помощью морских духов маг, истощивший запасы земных недр, получает возможность для изыскания новых богатств. Однако, вопреки заявлению издателя книги, в 1532 году Фауст был жив.

Магия для архиепископа (1532)

Но куда отправился Фауст, не попав в Нюрнберг или чудом избежав ареста в этом городе? Не остаётся ничего другого, как предположить, что он остался в Фюрте, потому что Фюрт, находившийся рядом с Нюрнбергом, был для Фауста выбором лучшим из возможных. Мог ли он найти богатых покровителей? Мог ли собрать толпу доверчивых горожан? Где он мог собрать достаточно денег? Только в Нюрнберге.

Ответ содержится в письме 1583 года, написанном папским легатом Минуччи герцогу Баварскому Вильгельму. Минуччи сообщал герцогу, что «граф Герман фон Вид лично встречался с Фаусто и Агриппой в период своего отступничества, поскольку хотел научиться магическому искусству у этих весьма известных людей»{347}.

Герман фон Вид (1477–1552) был курфюрстом и архиепископом Кёльнским. «Отступничество», о котором упоминает Минуччи, – это переход Вида в протестантскую веру. Архиепископ был четвёртым сыном графа Фридриха фон Вида и с ранних лет связал себя с церковью. Он получил приходскую должность в кафедральном соборе Кёльна, а впоследствии стал курфюрстом – архиепископом Кёльна (1515) и епископом Падернборгским (1532–1547). Хотя многие вспоминали о нём как об энергичном и умном правителе, на этот счёт были и другие мнения. Поначалу фон Вид был настроен против лютеран и даже внёс вклад в появление первых мучеников Реформации, но позднее разногласия с римским папой заставили его изменить позицию. Фон Вид продолжал надеяться на скорое преобразование католической церкви изнутри, а не снаружи.

При поддержке Иоганна Кроппера (1503–1559) фон Вид с 1536 года начал реформы в своей епархии. Лютеране приветствовали этот шаг, а Шмалькальденский союз пообещал в случае чего защитить фон Вида. В дальнейшем позиции фон Вида были ослаблены победой Карла V над Вильгельмом, герцогом Клеве, и враждебным отношением жителей Кёльна. Будучи скорее последователем Эразма, чем Лютера, Кроппер со временем оказался в лагере, противоположном фон Виду. В 1542 году фон Вид призвал Мартина Буцера, старого капеллана фон Зиккингена, стоявшего ближе к Цвингли, чем к Лютеру, возглавить Реформацию, а в 1543 году пригласил к себе в сторонники Меланхтона. Как император, так и римский папа требовали встречи с фон Видом – в Брюсселе или Риме соответственно, чтобы разобраться с его поведением. В апреле 1546 года Павел III отлучил фон Вида от церкви, а в январе 1547 года он был смещён со своего поста Карлом V и заменён на графа Адольфа фон Шаумбурга. Фон Вид вернулся в свой замок – крепость Альтвид, где умер 15 августа 1552 года.

Обстоятельства карьеры фон Вида заставляют с подозрением относиться к любой информации, исходившей от папского легата. Хотя Минуччи мог иметь цель опорочить имя фон Вида, однако письмо было написано спустя 30 лет после смерти архиепископа, и в этом уже не было смысла. Теперь трудно судить о возможных мотивах Минуччи или источниках его информации. Но мы знаем, что архиепископ хранил экземпляр книги Агриппы «Оккультная философия» и другие книги по магии. Если архиепископ читал работу Агриппы, мог ли он отказаться от встречи с автором? А если он встречался с Агриппой, то почему не мог встретиться с Фаустом?

Если принять в качестве версии, что такая встреча могла произойти, логично задаться вопросом: где именно? Исходя из туманного указания Минуччи «в период своего отступничества», можно датировать это событие (если оно имело место) примерно 1536 годом. Ключевой момент для уточнения даты может быть связан с Агриппой. Его контакты с фон Видом можно считать доказанными: известно, что Агриппа побывал в гостях у архиепископа в его сельских владениях в Поппельсдорфе.

В начале 1531 года Агриппа находился в Антверпене, где просматривал отпечатанный Иеронимом Графеусом первый том своей «Оккультной философии». Книга была посвящена Герману фон Виду в невообразимо цветистых и витиеватых выражениях. Льстивое многословие Агриппы имело очевидную цель: он искал покровительства фон Вида{348}.

В начале 1531 года Агриппа отправился ко двору королевы Маргариты Австрийской в Мехелен близ Брюсселя, где проработал некоторое время придворным историком. Именно из Мехелена он в январе 1531 года написал просительное письмо фон Виду. Письмо было принято благосклонно, и в 1532 году Агриппу пригласили в Поппельсдорф.

В наше время Поппельсдорф – это уютный пригород Бонна с множеством домов в стиле модерн, за которыми видны горы Венусберг. Впрочем, городок всё ещё хранит память о своём сельском прошлом. Это особенно заметно в ботаническом саду, окружающем старую резиденцию архиепископа. Теперь это место называется «Збмок Клеменсруэ» (Schloss Clemensruhe). Прежний средневековый замок в XVI веке перестроили под более удобное жилище, а в XVIII веке здесь появился дворец в стиле барокко.

Шаг Агриппы полностью оправдался. Инквизитор Кёльна доминиканец Конрад Колин задержал публикацию двух оставшихся томов «Оккультной философии», но благодаря вмешательству архиепископа и некоторым уступкам со стороны Агриппы работа над изданием была продолжена, и в 1533 году вся книга увидела свет. Если в то время Фауст находился там же, где Агриппа, то наиболее вероятная дата – 1532 год. Но даже если они не встретились в Поппельсдорфе в одно и то же время (учитывая враждебность Агриппы по отношению к немецкому чародею, возможно Фаусту, во Франции), то, поскольку фон Вид испытывал жгучий интерес к оккультизму, он мог встретиться с Фаустом отдельно, приблизительно в тот же период.

Возможно, горожане и сбрасывали подозреваемых в ведовстве с городских стен, но архиепископ предпочитал ходить в баню в компании с магами. У этого церковника Агриппу ждал тёплый приём. В одном из сохранившихся писем Агриппа рассказывает, что он вместе с фон Видом отдыхали в банях Бертриха в Бонне, в обществе друзей и хороших книг. Фауста могло не быть в этой компании, но если его встреча с архиепископом всё же состоялась, мы можем предположить, что она проходила в похожей обстановке.

Пленник Батенбурга

Иоганн Вир рассказал забавную историю, происшедшую с Фаустом в небольшом городке Батенбург на территории нынешней Голландии. Батенбург расположен на реке Маас – той самой, что под именем Мёз протекает через Музон – город, который в своё время захватывал фон Зиккинген. Возможно, Фауст прибыл сюда по реке или пришёл – например, из Кёльна, находившегося в 165 километрах на юго-востоке, либо из Мюнстера, располагавшегося восточнее, в 190 километрах. В прошлом историки обычно датировали это небольшое приключение 1530 годом либо 1532–1533 годами{349}. Поскольку, как мы полагаем, Фауст находился в окрестностях Кёльна в 1532 году, а в Мюнстере он был в 1536 году, наиболее вероятна более поздняя дата его появления в Батенбурге. Хотя упомянутое событие должно было произойти в 1536 году или чуть позже, имеются данные, что после Мюнстера Фауст находился значительно южнее. Поэтому ради сохранения хронологического порядка мы можем рискнуть, датировав посещение Батенбурга 1522–1523 годами.

То, что Вир не испытывал симпатии к Фаусту, вовсе не удивительно; лишь немногие тянулись к этому опасному человеку. Вир начинает рассказ о Фаусте такими словами: «…Его искусство представляло собой только пустую похвальбу и вздорные посулы. Один пример тому я расскажу здесь при условии, что читатель даст слово не подражать ему»{350}.

Как пишет Вир, Фауст попал в тюрьму «в городе Батобурге на реке Маас, неподалеку от границ Гельдерна», то есть нынешнего Гелдерланда{351}. Почему-то Вир не указывает ни причин, ни обстоятельств ареста. Такое впечатление, что Фауста часто сажали в тюрьму. По-видимому, это произошло в отсутствие упомянутого барона Германа, во владениях которого находился Батенбург. Очевидно, Вир имел в виду Германа ван Бронкхорста, процветавшего в то время владельца Батенбурга. Ван Бронкхорст не играет большой роли в этой истории, где центральной фигурой оказывается капеллан, доктор Иоганн Дорстен.

Вероятно, оказавшись в тюрьме по неизвестно какому обвинению и готовясь предстать перед неизвестно каким судом (обвинения в содомии и некромантии грозили смертью), Фауст попытался овладеть ситуацией. По словам Вира, Фауст обещал Дорстену «обучить его многим наукам и искусствам». Дорстен же, «муж добрейший и простодушнейший», «благоволил к нему» и согласился стать его учеником. Капеллан «столь часто посылал в тюрьму вино, на которое Фауст был весьма падок, что запас его истощился». Когда Дорстен обмолвился, что собирается идти бриться в соседний город Граве, Фауст «пообещал открыть ему чудодейственное средство снимать бороду без бритвы, если капеллан раздобудет ему еще такого же вина». Дорстен согласился, и Фауст велел ему смазать бороду мышьяком, умолчав о необходимых предосторожностях. Намазав сразу всю бороду, капеллан сел ждать результата, но, к его ужасу, очень скоро «у него на подбородке сделалось такое воспаление, что не только волосы выпали, но заодно сошла и кожа с мясом». По утверждению Вира, «об этой мерзкой проделке мне неоднократно рассказывал с гневом сам капеллан»{352}.

Мы не узнали ничего нового. С точки зрения Вира, вся эта история доказывала злобный характер Фауста, так что в прошлом исследователи не придавали значения данному сообщению{353}. Как уже говорилось в начале книги, тексты Вира – это достаточно поздние и зачастую вторичные свидетельства, заслуживающие критического отношения. Если поверить Виру, утверждавшему, что об этом ему рассказал лично капеллан Дорстен, то историю следует признать подлинной. С другой стороны, Вир мог всё выдумать. Его рассказ не связан с другими, не содержит датировки и показывает Фауста только с отрицательной стороны. Фауст не смирился с заключением. Кто станет спокойно ждать суда, зная, что имеет возможность околпачить одного из стражей и, возможно, организовать своё освобождение? Этот случай вовсе не показывает Фауста законченным негодяем, скорее, он выглядит изобретательным человеком, попавшим в трудные обстоятельства. Вир не говорит о том, что произошло с Фаустом в Батенбурге. Ясно только, что Фауст не остался в городе. Пока Дорстен мучился от боли, Фауст запросто мог снять с его пояса ключи и выйти на волю – разумеется, если предположить, что история Вира хотя бы отчасти правдива.

Дополнительным объяснением отказа в посещении Нюрнберга и, возможно, ареста Фауста в Батенбурге могло быть изменение уголовного законодательства империи. В 1532 году Карл V обнародовал новое Уголовно-судебное уложение Священной Римской империи германской нации, названное в его честь «Каролина», в котором особое внимание уделялось наказанию за колдовство. Причинение ущерба или вреда путём колдовства каралось смертной казнью через сожжение; при отсутствии ущерба наказание определялось по усмотрению судьи «соответственно обстоятельствам дела».

Фауст вполне мог оказаться в незавидном положении, когда его участь как некроманта, не причинившего вреда никому, кроме Дорстена, целиком зависела от решения некоего судьи. Но у этой ситуации могли быть и другие корни.

Если в наши дни Гелдерланд – это ничем не примечательный регион, то в XVI веке всё выглядело несколько иначе. Какое-то время Гелдерланд был настоящей занозой, причинявшей империи немалое беспокойство. Карл Эгмонтский (1467–1538), герцог Гелдерский и граф Зютфенский, которого прозвали Ахиллом Гелдера и Бичом Голландии, вовсе не принадлежал к числу друзей Карла V. В 1492 году Эгмонт при военной поддержке Франции смог поднять в Гелдере восстание, имевшее целью вывести эту территорию из владений Габсбургов. Во время Четырёхлетней войны герцог вступил в союз с Францией, вместе с Робером де ла Марком устраивая опустошительные набеги на территории Нижних земель. Эгмонт был вдохновителем и спонсором беспорядков в регионе, поддерживавшим Длинного Питера – самозваного «короля Зуйдер-Зее», терроризировавшего прибрежные воды. Хотя в 1528 году герцог Эгмонт подписал с Карлом V мирный договор, отношения оставались напряжёнными, что привело к продолжительной войне за наследство 1534–1538 годов. С учётом ситуации немец, появившийся в Гелдере, мог быть арестован по политическим мотивам. Как бы там ни было, Фауст продолжил свой путь дальше, вероятно – в направлении Вюрцбурга и очередной компании знатных господ.

Приключения фон Гуттена (1534)

В начале 1540-х годов Филипп фон Гуттен написал из Венесуэлы своему старшему брату Морицу. В письме были последние новости о ходе его экспедиции: «Ну вот Вам обо всех морских странствиях понемножку, чтобы Вы могли видеть, что не нас одних до сих пор преследовали несчастья в Венесуэле: за три месяца погибли все флотилии, о которых я уже говорил, и те, которые вышли из Севильи раньше нас, и те, которые следовали за нами. Приходится мне признать, что предсказания философа Фауста сбылись почти полностью, ибо немало мы натерпелись здесь за это время»{354}.

Фон Гуттен знал, что обстоятельства не на его стороне, и у него на сердце тяжёлым грузом лежали предсказания Фауста. Но награда была очень высока. Перед глазами молодого конкистадора мерцало пресловутое золото Эльдорадо.

Легенда об Эльдорадо (по-испански – «из золота»), появившаяся в первой половине XVI века, как магнит влекла к себе людей, пересекавших океан и смертоносные джунгли в поисках места, не досягаемого поистине, как другая планета. Легенду об Эльдорадо связывают с «золотым человеком» – вождём племени южноамериканских индейцев, судя по рассказам, обсыпавшим себя золотой пудрой во время церемоний жертвоприношения, происходивших когда-то на месте построенного испанцами города Санта-Фе-де-Богота. Позднее в многочисленных пересказах Эльдорадо превратился в золотой город и даже целую золотую страну, в которой золото и драгоценные камни лежали повсюду и в огромном количестве.

За несколько лет до экспедиции фон Гуттена некто Мартинес, служивший под началом Диего де Ордаса, утверждал, будто потерпел кораблекрушение и побывал в Эльдорадо. В то время люди охотно верили подобным рассказам и считали, что Эльдорадо – реально существующая страна. В 1534 году название «Эльдорадо» маячило на горизонте, такое же реальное и золотое, как солнце. Мог ли молодой 20-летний человек избежать соблазна приключений?

Филипп рос рядом с сильными мира сего. Его юность прошла при дворе Карла V, где опекуном Филиппа был герцог Генрих фон Нассау (1483–1538), впоследствии дававший ему немало ответственных поручений. В 1534 году тяга к приключениям увлекла Филиппа в экспедицию, отправленную в Венесуэлу богатым банкирским домом Вельзеров. Вельзеры получили от Карла V право на колонизацию и разработку богатств Венесуэлы в счёт долгов императора, образовавшихся в ходе его предвыборной кампании. 22 августа 1534 года фон Гуттена пригласили на аудиенцию к Карлу V для обсуждения задач экспедиции. 19 октября он отплыл из Испании в Новый Свет вместе с Георгом Хоэрмутом фон Шпеером (1500–1540) и Николаусом Федерманом (1506–1542). Штормовая погода четырежды возвращала корабли в порт, пока 8 декабря они наконец не отправились в дальнее плавание.

Экспедицию провожали с почестями и церемониями: европейские правители вступали в эпоху больших приключений. На миниатюре Джерома Кодера (или Колера), выполненной по мотивам его путешествий 1533–1534 годов, изображены проводы экспедиции в Венесуэлу. Во главе процессии в порту Санкулар в Андалусии идут четверо ярко разодетых военных, один из которых дует в трубу, а остальные несут огромный флаг. Другая сцена изображает галеон, летящий вперёд под всеми парусами. Вдоль бортов выставлены пушки, где-то позади едва угадывается порт, а сам корабль сопровождают морские чудища{355}.

В феврале 1535 года корабль Филиппа La Santa Trinidad («Святая Троица») прибыл в Новый Свет и вошёл в порт Коро на побережье страны, известной тогдашним колонистам под названием «Маленькая Венеция» – по-испански «Венесуэла». Земля выглядела благодатной и зелёной, обильно украшенной цветущими после дождей деревьями арагуанеи – одним из национальных символов Венесуэлы. Казалось, жёлтые цветы prima vera, или «золотого дерева», обещали путешественникам золото. Но в воздухе, пронизанном тропическими ароматами, висела смерть. Первый губернатор тогдашней столицы Венесуэлы Ной-Аугсбурга (ныне – город Коро) Амброзиус Эингер (также Дальфингер, ок. 1500–1533) умер двумя годами ранее от отравленной стрелы. После прибытия должность губернатора занял Георг Хоэрмут фон Шпеер.

У фон Гуттена больше не осталось иллюзий: им предстояла жизнь, полная лишений и борьбы. Федерман, уже побывавший в этих местах, успел даже написать книгу, в которой обстоятельно рассказал о всех трудностях местной жизни. Но, невзирая на опасности, которые были отброшены с напускной бравадой, типичной для эпохи Возрождения, молодые авантюристы немедленно отправились в глубь страны на поиски золота.

Они отплыли в судьбоносную экспедицию, заручились не только благословением императора, но и советами астрологов. В этом не было ничего необычного. Прежде чем отправиться в путешествие, великий Магеллан советовался с астрологом по поводу расположения «острова пряностей», а позднее Колумб приписывал свои открытия не только знанию геометрии, навигации и арифметики, но также и астрологии.

Камерарий также сумел пробиться к кормушке. Он получил аудиенцию у братьев Филиппа и Морица фон Гуттенов. Камерарий имел общие с Морицем интересы в области гуманизма и астрологии и даже подтолкнул его к публикации рукописей двоюродного брата – знаменитого Ульриха фон Гуттена. В 1529 году, будучи в Нюрнберге, Филипп вызывал к себе Камерария и рассказывал тому последние новости о здоровье своего брата Морица. В 1535 году Камерарий опубликовал работу Erratum – по-видимому, в качестве ответа на критические высказывания Эразма (также интересовавшегося фон Гуттенами) о поэме, посвящённой Морицу. Первые строки поэмы касались будущего экспедиции Филиппа.

В целом поэма восхваляла Филиппа, обещая, что экспедиция послужит славе его семьи, императору и всей империи. Камерарий не предсказал никаких деталей экспедиции, но создал некий прогностический образ, судя по всему, устроивший заказчика.

В 1536 году Камерарий отправил Даниэлю Штибару письмо, внушавшее уверенность по поводу будущих результатов экспедиции Филиппа. По его словам, Филипп был «юношей, избранным для славы»; астролог также написал, что желает и предсказывает «исключительно благоприятный результат»{356}.

Фауст предсказывал результат, совершенно противоположный. Хотя Филипп не упоминал о составлении астрологического прогноза, вся предшествовавшая карьера Фауста указывала на такую возможность. Вопреки мнению Камерария, Филипп высоко ценил советы Фауста, которого называл отнюдь не шарлатаном, а «философом». Филипп не указывает, где и когда именно он встречался с Фаустом (если такая встреча состоялась). Однако неоднократное упоминание Вюрцбурга в его письмах Морицу наводит на мысль, что встреча с Фаустом могла произойти в этом городе. В одном из таких писем он просит брата передать привет Штибару и остальным своим друзьям при дворе в Вюрцбурге. Кроме того, Филипп родился неподалёку от Вюрцбурга, в замке Биркенфельд, и вполне мог посетить родные места перед отплытием из Испании. Наконец, оба – и Филипп, и Фауст – дружили со Штибаром, что могло свести их вместе, а самым подходящим местом для такой встречи был Вюрцбург.

В том, что касалось судьбы Филиппа, Фауст оказался лучшим провидцем. В декабре 1540 года фон Шпеер погиб, и Филипп фон Гуттен стал капитан-генералом Венесуэлы. Вскоре он отправился в новую экспедицию в глубь страны. Вернувшись после пятилетнего отсутствия, Филипп обнаружил, что вместо него губернатором назначен испанец Хуан де Карвахаль (или Карабахаль). К 1545 году Вельзеры, не сумевшие выполнить обязательств, взятых по договору с Карлом V, были лишены прав на эксплуатацию богатств Венесуэлы. Император объявил колонию своей собственностью. В апреле 1546 года фон Гуттен и его спутник Варфоломей Вельзер VI (Младший) были схвачены и казнены по приказу Карвахаля.

В церкви Пречистой Девы Зодденхеймской близ Вюрцбурга есть памятник с барельефом, на котором изображены две фигуры, преклонившие колена перед крестом. Это Мориц и Филипп. На заднем плане скульптор Лой Геринг в холодном гипсе запечатлел трагическую эпопею Филиппа в Венесуэле. По слухам, эпитафию составил Камерарий. Несмотря на неудачное предсказание, последнее слово осталось за ним.

17. Крещение кровью (1534–1535)

Казалось, что империя, страдавшая от многочисленных внутренних потрясений и внешних ударов, вот-вот развалится. В то время как внешняя угроза исходила от французов и турок-османов, подъём религиозных движений в германских княжествах выглядел прелюдией гражданской войны. Лютер уже закончил перевод Ветхого Завета и выпустил полное издание Библии на немецком языке. Германию наводнили французские агенты, обещавшие поддержку сторонникам Лютера и укреплявшие решимость лютеран противостоять императору.