Загадочная Коко Шанель Эдрих Марсель
«Калмычка, калмык? Я посмотрела в словаре. Калмык: русское племя. Русское племя? Я подумала: тебя не считают красивой».
Она рассказывала:
«Когда мне показывали очень красивую женщину, я говорила: «Не нахожу ее красивой. Почему вы считаете, что она красива? Что в ней такого?»
С кем она об этом говорила? С конюхом, с жокеем? О ком? О ком-нибудь из приглашенных в замок?
«Я была очень беспощадна по отношению ко всем этим дамам, особенно светским, которых находила грязными. Но кокотки с их огромными шляпами, с их чрезмерным макияжем мне казались восхитительными. Они были так аппетитны! Похожи на героинь моих романов. Кокотки и среда, в которой они жили, — это и были мои романы. Порядочные люди не вызывали у меня никаких ассоциаций. Нет, вызывали: с моими тетками». (До чего же они оказались живучими, эти тетки!)
Она говорила:
«Когда я приехала в Париж, то должна была всему учиться. Я никогда еще не ездила на машинах с резиновыми шинами. Мне приходилось уже ездить в автомобилях, но только с жесткими шинами. Это было уродливо. Бедный шофер, который управлял, сидя очень высоко спереди! Я боялась, что он упадет. Поднималась пыль, приходилось надевать эти безобразные штуковины[77]. Мне это не нравилось. Тем не менее это расширило мой кругозор. Я думала: если жизнь будет идти таким образом, непременно изобретут что-нибудь лучшее и ты этим воспользуешься».
Она всему должна была учиться. Например, есть устриц, внушавших ей отвращение. Девочкой она провела каникулы со своей сестрой Антуанетт возле Аркашона. Сколько ей было лет? Чтобы подлечить бронхи, их послали подышать свежим воздухом в сосновый бор. Коко говорила:
«Мы остановились не в отеле, а у очень простых людей. Хозяин очищал устриц в садке. Я сопровождала его каждое утро на баркасе. Он открывал устрицу, очищал ее и протягивал мне. Фу! Я выплевывала ее».
Она не могла выплюнуть те, что ей подавали в Париже. Когда она приезжала туда с Этьеном Бальсаном, они останавливались в «Рице»[78]. Чтобы привыкнуть к устрицам, она велела подавать их к себе в номер. Она говорила:
«Я приглашала горничную разделить их со мной. Она не хотела. Я говорила ей: «Послушай меня, сделай над собой усилие. Ты молода, красива. В один прекрасный день, может быть, тебя заставят есть устриц, ты найдешь…»
Я так и вижу ее с открытым ртом на неоконченной фразе. По всей вероятности, она сказала горничной: «Потому что ты красива, тебя поведут к «Максиму» или еще куда-нибудь есть устриц. Как меня! Ты найдешь богатого любовника! Как я! Приготовься же к трудностям и к устрицам в том числе. Как это делаю я. Надо знать, чего хочешь, малышка».
Именно это она и хотела сказать. Слова вот-вот сорвались бы с ее губ. Но в ее внутренней крепости, когда запретная истина готова была вырваться наружу, в последний момент срабатывала система тревоги, и она ловила ее, эту правду, и вновь водворяла в темницу. Она продолжала:
«…Ты найдешь хорошего мужа, который, чтобы доставить тебе удовольствие, принесет устрицы — они такие дорогие».
Она говорила:
«Мне повезло, что, попав в Париж, я оказалась в самом элегантном обществе. Впрочем, я этого не понимала. Вначале, говоря по правде, находила их всех противными. Во всяком случае, не видела в них ничего экстраординарного. Я не знала мужчин, не считая отца, фермеров из наших краев, кюре, нотариуса и мэра. Таким образом, когда приехала в Париж, я была очень восприимчива, но и испугана. Думала, что все мужчины в Париже похожи на тех, кого я знала. Не ведала, что все женщины страстно желали заполучить этих молодых людей в мужья своим дочерям или самим стать их любовницами».
Она говорила:
«Я чувствовала себя потерянной. Но что я могла сделать?»
Прежде всего, как она должна была вести себя с Этьеном Бальсаном и его друзьями, англоманами, элегантными, богатыми игроками в поло, обаятельными и циничными? Они разговаривали о людях, о которых Коко не имела понятия, жонглируя таинственными формулами с таким видом, как будто считали, что все должны их понимать, смеясь над еще более загадочными шутками. И Коко тоже смеялась. Она была забавной.
— Я видела, что не похожа на других, — говорила она.
В этом было ее обаяние. Пикантная, лишенная всякого жеманства, она прекрасно сидела на лошади, всегда, когда нужно, была под рукой. И все же для того, чтобы Мадемуазель Шанель 50, 60 лет спустя, говоря о Бальсане, прошептала: «Красота и молодость не привлекали его…», ей надо было в ту далекую пору проглотить не одну пилюлю.
Она говорила:
«Больше всего мне не хотелось прослыть маленькой провинциалкой. Я врала, для того чтобы меня воспринимали всерьез. Я отождествляла себя с героинями романов. Пьер Декурсель написал их множество, и они сослужили мне хорошую службу. Чтобы не обнаружить себя настоящую, я превращалась в одну из его героинь».
У нее не было, как у Жижи Колетт[79], тетушек из высокого полусвета, которые занялись бы ее образованием. Она все должна была постичь сама. Эмильенн д'Алансон помогала ей, как умела.
— Я встретила в ту пору только одного серьезного человека — Эмильенн д'Алансон, — сказала мне Коко.
В прекрасной статье, написанной Кокто к пятидесятилетию «Максима», он набросал портрет Эмильенн д'Алансон:
«…Славная девушка. Блондинка с вздернутым носиком, с ямочками на щеках и смеющимися глазами, она вела себя не так, как ее товарки (кокотки). После великих трагических актрис от «Максима» появляется актриса комедийная, Жанн Гранье[80] галантности, подруга жокеев и жиголо. Она останавливается у столиков, пожимает руки, расспрашивает, отвечает. Но Эмильенн, которую вы видите, не принадлежит нашей эпохе, ваши лица ее смущают, сбивают с толку. Она удивляется и спрашивает себя, не ошиблась ли она рестораном. Она поднимает свои правдивые глаза. Узнает кожаные эмблемы на стенах, гербы, арабески из красного дерева[81]. Она «не понимает».
Она прекрасно понимала князя де Саган, который говорил ей:
— Есть некоторые физические удовольствия, какие я никогда не позволю себе с дамами.
— Ах, князь, вы готовите себе очень грустную старость, — отвечала она.
«Старуха, — твердила Коко, — Этьен Бальсан любил только старых. Он ничего не понимал во мне. И тем не менее, когда я ушла…»
Во время своих парижских дебютов и в маленьком бальсановском мирке Компьена, когда она рядилась в героиню Декурселя, Коко использовала, кроме лжи, еще одно оружие против снобов, против тех, кто пугал ее: оружие всех застенчивых — агрессивность.
Она говорила:
«Мне рассказали о признанной в ту пору красавице Полин де Сен-Совер. Она хотела со мной познакомиться. Я пригласила ее на чашку чая. Потом меня спросили, что я думаю о ней:
— Отвратительная!
— Как это, отвратительная?
Все смеялись. Я сказала:
— Она выглядит злой, жестокой и грязной. У нее в волосах рисовая пудра. И такой грубый, резкий профиль.
Ей было тридцать лет. Это тип женщины, который до сих пор я нахожу отвратительным. Ах! Они многому меня научили, эти люди!»
Можно запомнить это «Ах! Они многому меня научили, эти люди!» Это было объявление войны! А эти люди хохочут:
— Слышал, что Коко говорит о Полин?
— Что же?
— Что она безобразная!
— Не может быть!
— Что она грязнуха!
— Нет!
У них перехватывает дыхание:
— Ты представляешь наглость этой девчонки?
Подразумевается: ее вытащили из дыры, а она ничему не удивляется, всех находит грязными и безобразными. В глубине души Коко была поражена, спрашивала себя:
«Послушай, почему они смеются над гадостями, которые я выпаливаю просто так, чтобы ободрить себя?»
Она говорила:
«Я была испуганной маленькой девочкой. Маленькой провинциалкой, которая ничего не знала, решительно ничего не смыслила».
Она усвоила, что агрессивность вознаграждается. Слушала во все уши и смотрела во все глаза. Она еще не произносила монологов. Она обнаружила, что так называемый «Весь-Париж» делает много шума из ничего, что уверенность этих парижан поверхностна и хрупка, что их очень легко поразить и обезоружить.
— Добиться успеха в Париже нетрудно, — говорил мне Кокто во время Освобождения, — трудно удержать его. Что же касается меня, то вот уже двадцать лет, как я их донимаю.
Их? Кокто имел в виду тех же людей, что и Коко, когда она вздыхала: «Ах! Благодаря им я многое поняла».
О Коко Жан Кокто говорил:
— Она грозный и беспощадный судья. Она смотрит на тебя, наклоняет голову. Улыбается. И приговаривает тебя к смерти.
В 20 лет в Компьене или в Париже Коко не имела достаточно времени, чтобы оценить тех, от кого зависела. И прежде всего этих богатых молодых людей, в которых все женщины искали мужей для своих дочерей или любовников для самих себя…
Можно ли забыть, что в шесть или семь лет ее обманул мужчина, которого она любила, — отец, рассказывающий басни, уже готовый покинуть ее навсегда? Или, быть может, даже не давший себе труда рассказывать эти басни. Уехал, исчез.
Это могло повториться. Бальсан мог уйти или выпроводить ее. Ничто не связывало их. Если отец, первый мужчина в ее жизни, покинул ее, почему не мог сделать это и Бальсан?
Я вернусь, у нас будет дом, большой дом…
Она поверила отцу. Не заметила лжи в его глазах, не обратила внимания, что голос его дрожал. И потом… Покинутость, предательство. Приют. Унижение. Несчастье. С тех пор она не доверяла мужчинам. Это стало инстинктом. Вошло в кровь. Когда с ней говорили, как говорил ее отец, когда рассказывали небылицы, как это делал он, — нет, она не возражала, не затыкала уши. Не верила, подозревала! Она на тебя смотрит, она тебя судит. Кокто был прав и не прав. Она не судила с высоты своего превосходства, она спрашивала из глубины своей покинутости: какую боль, какое зло он может причинить мне, этот?..
И какое зло может принести мне эта?.. Если ей достаточно было одного взгляда, чтобы судить и осудить мужчину, то женщин она даже не удостаивала взглядом. Она их казнила без всякого суда.
Говорила:
«Все эти дамы (кокотки и другие) были плохо одеты, закованы в корсеты, грудь наружу, выставлен зад, так стянуты в талии, будто разрезаны на две части. Актрисы и кокотки создавали моду, и бедные светские дамы следовали ей — с птичьими перьями в накладных волосах, с платьями, волочащимися по земле и собирающими грязь».
А как же одевалась она сама?
«Как школьница. Я не могла одеваться иначе. В восемнадцать лет я выглядела пятнадцатилетней».
Не одевалась ли она так, потому что не имела средств одеваться иначе? Я знал восемнадцатилетнего юношу (и уверен, он не был исключением), который был беден и поэтому заявлял, что не придает никакого значения одежде, но при этом только и мечтал быть одетым по моде. Говоря о кокотках, Коко в порыве ностальгии сказала:
«Я вовсе не считала их, этих кокоток, такими безобразными. Я находила их очень красивыми в этих шляпах, более широких, чем плечи, с огромными глазами, ярким макияжем. Они были роскошны. Я восхищалась ими гораздо больше, чем светскими дамами. Они были чистыми и выхоленными. Те, другие, были грязные.
Я прекрасно помню, как красивая, очень элегантная Март Летеллье прогуливалась в белом суконном, отороченном мехом платье, подметая пыль. Я смотрела на нее, пораженная. Восхищалась ею. Я никогда не умела ходить на высоких каблуках. Носила туфли на низких каблуках, тогда это приводило в ужас. Но на высоких не удержалась бы на ногах».
И добавляла: «Я и сейчас не умею ходить на высоких каблуках».
Слушая ее признания, касающиеся Март Летеллье или Полин де Сен-Совер, понимаешь, что Коко последовала за Бальсаном не затем, чтобы провести всю оставшуюся жизнь возле конюшен и на тренировочных полях, иначе говоря, не затем, чтобы выйти замуж за жокея или тренера. Она говорила:
«Нельзя себе вообразить, как тосковала маленькая девочка, какой я была тогда. Томилась до смерти! Не знала, чем заполнить дни».
Она смеялась, много смеялась. Однако не могла тратить на это время, не могла быть такой беззаботной, как Бальсан. С каждым днем, проведенным в Руаллье, все острее вставала перед ней проблема: а что же дальше? Что со мной станется? Она обладала единственным капиталом: красотой и молодостью. Их хватит еще на какое-то время.
— О чем ты беспокоишься?
Можно думать, что Бальсан спрашивал ее об этом, когда она говорила о будущем, твердила, что хочет чем-нибудь заняться. Для него проблем не существовало. Деньги гарантировали ему постоянную беспечность. Как бы он их ни расточал (впрочем, он великолепно распорядился своим капиталом, вложив его в лошадей), Бальсан никогда не тревожился за будущее. Но Коко?
Можно предположить, что она поддерживала отношения со своей молоденькой тетушкой Адриенн. Вот кто преуспел! Мы поженимся, обещал ей Нексон. И это не были пустые слова, так как в конце концов она стала баронессой де Нексон. «Но я?» — думала Коко. Этьен Бальсан не обещал жениться на ней. К тому же до нее у него была Эмильенн д'Алансон, которую Этьен обожал! Коко не заблуждалась. Она вспоминала об этом спустя 60 лет. Если он не женился на Эмильенн, с чего же он женится на мне? В ту пору в ее сознании и благодаря примеру Адриенн защищенность и благополучие давало замужество.
— Когда мужчина действительно хочет сделать женщине подарок, он женится на ней.
Она сказала это мне, говоря об одной из своих манекенщиц. В эпоху Бальсана это прочно вошло в ее сознание. Только брак может быть защитой женщины в жизни.
— Не надоедай мне, — отвечал Этьен Бальсан, когда она говорила о своем будущем.
Он насмехался над ней: маленькая мещанка. Так как сам он жил вне буржуазных правил, его раздражало, когда говорили об обеспеченности, о том, что станется в старости. А я? Я рискую.
Скачки, пари, свободная жизнь сделали так, что он придавал относительно меньше цены, чем другие Бальсаны, тому, что еще казалось тогда прочным и установленным раз и навсегда: золотым франкам, имени, недвижимости, кредиту, почету — всему тому, что в таких семьях, как его, передавалось от отца к сыну. Но риск, на который он шел, чтобы украшать свою жизнь, был смехотворным по сравнению с тем, что наполняло Коко страхом и тревогой. Она говорила:
— Я спрашивала себя: кем ты станешь во всем этом?
И честно добавляла:
— Я думала только о себе.
Кокотки носили огромные шляпы, украшенные цветами.
— Как может под всем этим работать голова? — удивлялась Коко.
Ее собственная работала очень хорошо. Она знала, что о ней говорили. Почему она находила безобразными светских дам и кокоток? Они оспаривали ее необычную красоту, не соответствующую канонам того времени. Сойдет в крайнем случае для мимолетной прихоти, да еще в Мулене. Но Мулен был уже далеко. Военные пользуются ресурсами края, в котором квартируют. Они довольствуются тем, что находится под рукой. Коко это напоминало Компьен. Без сомнения, так говорила и Эмильенн д'Алансон, добавляя:
— Этьен привез ее по доброте душевной, она хотела узнать Париж и попытать там свой шанс. Посмотрим, что можно сделать для нее.
Ничего другого и не могли говорить в Париже о Коко, когда она только там появилась: мужчины так глупы, а Этьен, вы же знаете, всегда готов оказать услугу. Эта малышка настаивала, он не хотел сразу же отказать ей…
Однако годы шли, а Коко не возвращалась в свою деревню. Что же было в ней такого, в этой крестьянке, в этой овернянке, с которой Этьен познакомился, когда она ходила в сабо? Сплетничали с тем большей досадой, что уже не могли оспаривать ее элегантность. Она хорошо одевалась, а ее шляпы!
Коко говорила:
«Все дамы хотели узнать, у кого я одеваюсь и особенно кто делает мне шляпы. Я покупала колпаки в Галери Лафайет[82] и переделывала их».
Шляпы Коко, которые вскоре стала носить и Габриэлль Дорзиа[83] (актриса, лучше всех одевавшаяся в то время), были первым проявлением того, что стало стилем шанель: мужская одежда, преображенная в женскую без малейшего намека на двусмысленность. Головка мужской фетровой шляпы разрезана, одно поле опущено, другое приподнято. Простота, явно порывавшая с модными тогда сооружениями из цветов и перьев. Она также сделала для Дорзиа знаменитую бархатную треуголку, которую актриса носила в спектакле «Милый друг».
Из шума, который возник вокруг Коко, у нее родилась идея «делать что-нибудь, чтобы стать независимой». Сохранила ли она связь с Адриенн и младшей сестрой Антуанетт? Можно предположить, что муленские три Грации вновь стали вместе строить совсем не химерические планы. Как? Могло ли быть, что Коко, прожившая несколько лет с Этьеном Бальсаном, знающая парижскую золотую молодежь, не извлекла бы из этого никакой выгоды?
В эту самую пору появился в ее жизни второй посланец судьбы — Бой Кейпел[84]
Вторая победа: Коко становится модисткой
Как заставить слишком уверенного в себе любовника воспринимать тебя всерьез? Завести себе второго. Это и сделала Коко. Вторым любовником стал английский плейбой Бой Кейпел. Благодаря ему она избежала подстерегавшей ее участи содержанки. «Я смогла создать свой Дом, потому что двое мужчин сражались за мою скромную персону», — говорила она с лукавой улыбкой. Это была ее вторая победа.
Осенью Этьен Бальсан и его свита устроили свою штаб-квартиру в По, который, как и Мулен, был городом кавалеристов. Там проводились скачки, псовая охота, матчи модного тогда поло. Там и познакомилась Коко с англичанином Боем Кейпелом, черноволосым, причесанным и напомаженным, как Рудольф Валентино[85], с очень красивыми синими глазами, в которого она влюбилась с первого взгляда. Коко признавалась в этом Луиз де Вильморен, когда убеждала ее написать вместе с ней биографию Мадемуазель Шанель.
— Я слушала ее, — рассказывала мне Луиз, — делала заметки, показывала ей на другой день. Она их уничтожала.
И Луиз воздевала глаза к небу. Ее сотрудничество с Коко не могло быть продолжительным. Как бы то ни было, это от нее я узнал, что Коко и Кейпел влюбились друг в друга с первого взгляда. Узнав, что Бой возвращается в Париж, Коко, присев на краешке стола, нацарапала несколько прощальных слов (как в романах с продолжением: прости меня! но я люблю его) и, ничего не взяв с собой, отправилась на вокзал. Там, сидя на скамейке, ждала Кейпе-ла. Очень волнуясь! Как он поступит, увидев ее?
— Он раскрыл объятия, — говорила Луиз де Вильморен и добавляла: — Коко могла бы уйти позднее, взяв чемодан, она хорошо знала расписание, это был единственный поезд.
Бой Кейпел (согласно тому же источнику) отнес Коко на руках до дивана спального вагона. Тогда еще говорили sleeping[86].
— Надеюсь, — продолжала Луиз де Вильморен, — Кейпел нашел потом второй диван, потому что даже для одного он был узок.
Если бы судьба не выбрала Коко, чтобы сделать из нее Великую Мадемуазель, привело бы приключение с Боем Кейпелом к серьезным последствиям? Оставалось бы в ряду других, даже до Бальсана?.. Кое-кто и сейчас повторяет, что Бальсан отнял ее у своего капитана, другие — у адъютанта.
Что бы вы звать доверие к своим версиям, они добавляют, что в «своем» кафешантане в Мулене Коко пела песенку, которая кончалась так: «Клико, о-о-о-оо!».
Я упоминаю эти слухи, чтобы отдать должное Бою Кейпелу. В жизни Коко он был одним из редких, если не единственным, мужчиной, о котором она вспоминала с волнением и из-за которого (мы это еще увидим), как сама признавалась, много плакала.
Сколько ему было лет? Она говорила:
«Двадцать семь, двадцать восемь. Он сам создал свое состояние. И еще находил время писать. Его очень занимали проблемы потустороннего мира. Он довольно долго прожил в Индии. Все эзотерическое его чрезвычайно интересовало. Меня тоже, потому что я не могла смириться с тем, что его может занимать что-то, что не касалось бы и меня».
В ее устах это звучало как признание в любви: его не может занимать что-то, что не касалось бы и меня. Она говорила о своих чувствах сдержанно, чуть ли не стыдливо, в границах светских приличий. Когда она осуждала нашего общего друга за вульгарность — он сказал женщине, что желает ее — я принялся его защищать:
— Мне кажется, женщине должно быть очень приятно, что она желанна, не так ли?
— Вы старый уу[87], — ответила она. — Мне это кажется, скорее, оскорбительным. В мое время мужчина никогда не позволил бы себе ничего подобного. Я бы выставила его за дверь, если бы он так со мной говорил.
Я был ошеломлен. Старый уу, это мне показалось, скорее, уничижительным. Так называли молодых певцов стиля Джонни Холлидея[88]. Какое-то время она сохраняла за мной это прозвище, которое потом дала и генералу де Голлю.
— Я рассмешила американцев, когда назвала его великим уу, — говорила она.
Ее коньком были рукава, их покрой, то, как они вшиты, — так, чтобы можно было двигать руками, поднимать их, разводить в стороны. Когда она как-то, демонстрируя модель, увидела себя в зеркале с поднятыми руками, образующими букву V, как у де Голля, приветствующего толпу, она заметила, засмеявшись:
— Ах! если бы я одевала де Голля!
О Бое Кейпеле она говорила:
«Он читал, писал, создал состояние и находил время заниматься мной. Он даже находил время, чтобы изменять мне каждый день, что оставляло меня глубоко равнодушной. Это не имело никакого значения. Я была уверена, что он любит только меня. Мне было безразлично, что он спит с замужними женщинами. Я испытывала некоторую брезгливость, мне казалось это нечистым, но, в общем, было на это наплевать».
Все это она говорила с недовольной гримаской. Куда девалась ее стыдливость? Она вырывала редкостные цветы из своего сада. Ничего не хотела хранить ни в руках, ни в сердце.
Что принес ей Кейпел?
Прежде всего, веру, веру в себя. После четырех лет, проведенных с Бальсаном (кажется, она познакомилась с Кейпелом в 1907-м), Коко задавалась вопросом: что станется со мной? Ее высоко ценил, относился к ней с уважением глава семьи — летчик Жак Бальсан.
— Он был на десять лет старше Этьена, который был десятью годами старше меня, — говорила она.
На самом деле Жак был старше Этьена на шесть, а Этьен старше Коко всего на пять лет. Но что за важность, она в свои 25 выглядела такой юной, что все ей казались старыми.
— Почему вы не выходите замуж за Этьена? — спросил ее Жак Бальсан.
— Я не люблю его! — отвечала она.
Она воздевала руки к небесам, показывая, как это сделал Жак Бальсан:
— Что за важность!
Она говорила:
«Я думала: какое чудовище! Сразу видно, что старый. Он читал мне нотации:
— Вы плохо кончите, дитя мое. Кем вы станете?
— Не знаю, мне все равно. Хочу работать.
— Но вы же ничего не умеете!»
В Компьене она открыла модную лавку, чтобы чем-нибудь заняться. Первая и робкая попытка стать независимой от других. Попытка, не имевшая будущего. Кому нужны были ее шляпы в Компьене? Говорила ли она Этьену Бальсану, что хочет снова взяться за это в Париже? Он пожимал плечами. К чему все это? Разве она не обещала, когда он взял ее с собой из Мулена в Париж, что никогда ни о чем не будет его просить? И потом для чего это? Чего ей не хватает?
И вот она уходит к Кейпелу. Она говорила:
«Как настоящий француз, вообще как все мужчины, Этьен Бальсан снова влюбился в меня,потому что я ушла к другому».
Какое открытие после четырех лет! Он снова в меня влюбился. Это важно, что она сказала. Это означало, что Бальсан не уделял ей уже столько внимания, когда появился Кейпел. Бальсаны считают, что она «без малейших загвоздок перешла от динамичного Этьена к мягкому, спокойному и влюбленному Бою Кейпелу». Действительно ли все было так просто?
«Я могла бы выйти замуж за Боя Кейпела, — вздыхала Коко. — Я была ему предназначена. Мы были созданы друг для друга».
Почему же этот брак не состоялся?[89] Бой Кейпел ценил свободу. Коко говорила:
«Все женщины гонялись за ним. Я не ревновала. Говорила ему: «Все женщины смотрят на тебя, это забавно». Он отвечал, смеясь: «Не на меня, на тебя они смотрят, дурочка». Я их находила уродливыми, всех этих дам. Была уверена, что он любит только меня».
Значит, она выезжала с Кейпелом. Не была уже в ссылке, среди лошадей. На нее смотрели. Это было ново. Ей завидовали, потому что она приручила льва парижских ночей. Она не сажала его на цепь. Я плевала на то, что он мне изменял, хотя находила это не очень чистоплотным; но эти измены не имели никакого значения для нас. Много ли женщин в 1908 или 1910 году рассуждали таким образом? Тогда еще не показывали фильмов, в которых блондинка из любви к своему любовнику сама кладет ему в постель брюнетку. Мораль оставалась еще суровой. Поль Бурже[90] вызывал скандалы своими романами.
Антиконформизм маленькой банды Бальсана повлиял на Коко. Она открыла свободу, какую дают деньги, если не ты служишь им, а они служат тебе.
Еще одно: за нее сражались. Бальсан не отпускал ее. Если бы он дал ей уйти не возражая: прощай, счастливого пути, — она бы чувствовала себя во власти Кейпела. Просто перешла бы из одних рук в другие. Другой оплачивал бы отель «Риц» и все остальное. О, она не должна была еще слишком много требовать, милая, неуверенная Коко тех лет. Жила, скорее, бездумно. Она говорила:
«Никто не прожил жизнь, подобную моей. Я ничего не понимала. Никто меня ничему не учил. До всего должна была дойти сама. Эти молодые люди не хотели, чтобы я менялась, хотели, чтобы оставалась какой была. Я их смешила, они хохотали как безумные, забавлялись благодаря мне. Наконец-то они встретили простодушное существо».
Простодушное существо. Маленькая девочка. Казалось, она верила в то, что говорила. Верила, что была этой маленькой невинной девочкой, не понимавшей что ей свалилось как снег на голову. Однако она с большим хладнокровием использовала ситуацию, в которой оказалась с тех пор, как Кейпел влюбился в нее.
— Я люблю вас, — говорил ей Кейпел, — но я познакомился с вами у Этьена, он мой друг, а вы прекрасно знаете, что он будет несчастен, если вы его действительно покинете.
Забавно. Даже если не все здесь соответствует истине, все равно по признаниям Коко можно представить себе законы, которые царили в мире содержанок и их покровителей. К «супружеским» неверностям относились снисходительно. Но обязательства следовало уважать. Кейпел ясно дал понять Коко: Бальсан имеет на нее права.
Коко вовсе так не считала. Она протестовала:
— Он не любит меня. Он немного раздосадован, что я ушла, но вовсе не огорчен.
Бальсан приставал к ней:
— Ты уверена, что любишь Кейпела?
Он иногда называл его авантюристом, что в ту пору было синонимом слова иностранец. Она отвечала:
— Абсолютно уверена.
Но… она говорила:
«Однако я не хотела сказать это слишком рано».
Маленькая девочка, невинная, романтичная и простодушная, не хотела оказаться между двумя стульями. Удивительное существо, сражающееся только за себя. Она не делала ни шага, не убедившись, что не рискует поскользнуться. Она чувствовала себя сильнее между двумя своими мужчинами. Она говорила:
«Я смогла открыть свой магазин, потому что два господина сражались за мою скромную персону».
Она продолжала видеться с Бальсаном, который был с ней мил, как никогда.
— Почему ты причиняешь мне столько огорчений? — спрашивал он.
Она отвечала:
— А почему ты так огорчен? Не понимаю!
Что означало: когда я жила с тобой, ты никогда не говорил, что любишь меня. Ты находил естественным, что я всегда в твоем распоряжении. Ты даже не считал меня красивой. Предпочитал эту старуху Эмильенн! А теперь будешь рассказывать, что я причиняю тебе горе. Мне это очень неприятно, дорогой мой Этьен, потому что я тебя очень люблю. Признайся все же, что ты никогда не помогал мне. Что бы со мной стало, если бы я осталась с тобой в Компьене? Задумывался ли ты когда-нибудь над этим? Ты прекрасно знаешь — я хочу работать, чтобы ни от кого не зависеть. Бой это понимает. Он-то меня поддержит. Можешь ли ты вообразить, что значит для такой женщины, как я, зависеть от тебя? У меня нет ничего, а я знаю, что могу все.
У тебя есть все, но ты ничего с этим не делаешь. Ты очарователен, очень добр и мил, но так безрассуден и занят только собой. Тебя нельзя даже упрекнуть за это — ты так воспитан, чтобы быть ничем, обладая всем.
Человек, который сам создал свое состояние. Коко сказала это сразу же, заговорив о Бое Кейпеле. Значит, не обязательно родиться богатым, можно им стать. Деньги, независимость.
— Ты уверена, что любишь меня? — спрашивал Бой Кейпел.
— Отвечу тебе, когда стану независимой, — говорила она. — Я пойму, люблю ли тебя, когда перестану нуждаться в твоей помощи.
И объясняла:
«Не хотела, чтобы он мешал сделать то, что я задумала. Он-то работал. Я тоже хотела работать, чтобы обрести уверенность в себе. Я поняла, что нельзя стать хозяином своей судьбы, если не работаешь».
У Боя Кейпела не было недостатка в деньгах, но тогда он еще не создал состояния. Большую часть своего капитала он заработает во время войны, став благодаря расположению Клемансо одним из поставщиков угля для Франции. «В экстремальных ситуациях человек раскрывается до конца», — заметит Коко.
Она виделась и с Боем, и с Этьеном, они не расставались — это трио, вызывавшее пересуды. Проводили по-товарищески уик-энды в Компьене. Верховые прогулки, пикники. Среди завсегдатаев молодая, блестящая актриса Дорзиа, она станет носить первые шляпы Коко и ее первое платье из джерси. Однажды в воскресенье веселая банда играла (если можно так сказать) в деревенскую свадьбу[91]. Коко в костюме шафера, Дорзиа — подружки невесты. Костюмы были куплены в Самаритэн. Кто же играл роль невесты? Эмильенн д'Алансон? А жениха? Этьен? Или Бой?
Когда Коко возвращалась в Руаллье, то, не мешкая, засучив рукава и сняв шляпу, чистила скребницей своего любимого коня.
Она говорила:
«Мы завтракали и обедали вместе, Этьен, Бой и я. Этьен говорил иногда, что покончит с собой. Я плакала! Плакала! Говорила себе: ты не должна допустить, чтобы Этьен убил себя. Освободи их обоих! Бросься в Сену!»
Действительно ли все это приобретало такую остроту? Скорее, думаешь о романах Пьера Декурселя. Как бы то ни было, надо выслушать долгую исповедь Мадемуазель Шанель:
«В течение года эти господа ссорились, спорили, а я в это время думала: надо чем-то заняться, иначе что с тобой будет?
Потому что кого заботила моя судьба?
Я была маленькой девочкой (26 лет). У меня не было денег. Я жила в отеле «Риц». За меня платили. Это была немыслимая ситуация. Весь-Париж говорил об этом. Я не знала этот Весь-Париж. Никого еще не знала (на самом деле она уже часто бывала в обществе — с Кейпелом гораздо чаще, чем с Бальсаном). Кем ты станешь? (Без конца все тот же вопрос.) Надо что-то делать.
Я провела два года (самое меньшее четыре или пять) в Компьене, где ездила верхом. Но этим не заработаешь на жизнь. И потом, так как я любила другого, я должна была обосноваться в Париже. Невозможно по-прежнему жить на деньги этого господина (Бальсана).
Все это было очень сложно. Кокоткам платили. Я это знала, мне рассказали. Я говорила себе: неужели ты хочешь стать такой, как они? Содержанкой? Но это ужасно! Я не хотела этого. У меня есть семья, и все такое. Не пойду на это. Нечего делать.
Наконец они оба согласились, что я права. Так как мы обсуждали все втроем. Вы не представляете себе, как забавны были эти каждодневные споры втроем».
Этьен Бальсан уехал на несколько месяцев в Аргентину. Курс дезинтоксикации от Коко? Бальсаны считают, что он был не так уж огорчен разрывом с ней («влюбленная дружба»). Она упорно добивалась своего. А для такого человека, как Этьен, это могло стать утомительным.
— Надо было кончать, — признавала Коко. — Этьен Бальсан был очень хорошим.
Рассказывают (из достоверного источника, получившего информацию от самой Мадемуазель Шанель), что старший брат Этьена Жак вмешался еще раз. Очень тактично он объяснил Коко, что, если Этьен и соглашается на разрыв (наконец!), он не хочет, чтобы она от этого пострадала. У него нет полного доверия к Бою Кейпелу, которого он находит немного фатом, слишком напомаженным. Он утверждал, что от головы Боя остаются пятна на креслах.
Жак Бальсан спросил Коко, какая драгоценность могла бы ей доставить удовольствие. Братья имели в виду драгоценность, которую можно легко продать.
— Драгоценность? — пробормотала Коко.
Тогда она вынула из ящика все драгоценности, какие ей дарил Этьен, и, отложив в сторону золотое кольцо с небольшим топазом, протянула остальное старшему Бальсану:
— Вот, если ваш брат этого так хочет, я оставлю себе кольцо. Скажите ему, что я буду носить его всю жизнь.
Если даже эта история и заимствована из романа, тем не менее она доказывает, что Коко выходила из своего кокона. Она всегда носила это кольцо, с ним ее опустили в могилу. Как-то вечером я спросил ее, с каким воспоминанием оно для нее связано.
— Это мой талисман, мое первое кольцо, мне его подарила подруга, когда я была совсем юной, — ответила она.
Подруга. Может быть, в этот вечер ей не хотелось говорить об Этьене Бальсане.
Прежде чем отправиться в Аргентину, Этьен Бальсан нашел для Коко квартиру на авеню Габриэль[92], где она могла делать свои шляпы.
Так как Бальсан снабдил ее, так сказать, первоначальным капиталом, Кейпелу не оставалось ничего другого, как увеличить его. Он открыл ей банковский кредит[93].
— Я не могла подписывать чеки, — говорила Коко, — так как еще не достигла необходимого возраста.
Ей было около тридцати. Она была всегда начеку, когда вспоминала это время. В общем, она вычеркнула десять лет жизни, годы, проведенные в Мулене и Компьене. Восемнадцать лет она отпраздновала на авеню Габриэль в своем первом ателье. Она говорила:
«Они (Этьен и Бой) решили подарить мне ателье, как подарили бы игрушку: пусть развлекается, потом увидим. Они не понимали, как это важно для меня. Это были очень состоятельные люди, игроки в поло. Они ничего не понимали в маленькой девочке, которая, впрочем, и сама не понимала, что с ней произошло. Это была невообразимая неразбериха».
Всегда тот же миф о маленькой девочке, на которую неожиданно свалилась удача, тогда как на самом деле она терпеливо и долго все подготавливала. Покидая Мулен, она уже знала, что будет делать то, что началось со шляп на авеню Габриэль. Не переставала об этом думать.
— Наконец мы здесь! — признался президент Помпиду своему другу, которого принял в Елисейском дворце в день, когда туда водворился.
Коко испытывала это полное счастье, когда впервые вошла к себе, на авеню Габриэль.
«Итак, я что-то сделала совсем одна. Дом Шанель. Меня никто не финансировал. Он никому ничего не стоил. У меня было поручительство в банке, которое я никогда не превышала. Я все сделала, все подняла сама. Сама зарабатывала состояния и сама их тратила. Я изобрела духи Шанель. Чего только не сделала! Никто не знает всего, что я изобрела. Я совершила революцию. Но мне повезло. Все было готово для этого».
В 1938 году, меньше чем через 30 лет после дебюта Коко в мире моды, Дом Шанель продавал 28 000 платьев в Европе, в Южной Америке и на Ближнем Востоке. У нее было занято 4000 работниц.
Она говорила:
Читать бесплатно другие книги:
