Вера против фактов: Почему наука и религия несовместимы Койн Джерри
Если апологетика назначена приемлемой системой объяснений, то она обязательно должна разобраться с «трудным вопросом» теологии: естественным злом. Так, зло моральное (кража или убийство) часто оправдывается как неизбежный побочный продукт Божьего дара – свободы воли. Но для таких трагедий, как рак у ребенка или разрушительное землетрясение, из-за которых страдают ничем не заслуживающие этого люди, очевидных объяснений не существует. Мы не будем пытаться перефразировать разнообразные и изобретательные разъяснения богословов о том, как естественное зло сочетается с любящим и всемогущим Богом. Меня они и близко не убеждают (неужели холокост был необходим для сохранения свободы воли немецкого народа?). Однако наука лучше справляется с этой проблемой, ибо такое зло – это именно то, чего можно ожидать в чисто природном мире. Опухоли у детей? Результат случайных мутаций. Цунами и землетрясения? Бесконечное движение земной коры, порождаемое тектоникой плит. Ужасные страдания, неминуемые в процессе эволюции в силу естественного отбора? Неизбежный результат конкуренции генов, управляющих телами живых существ.
Именно страдания как результат естественного отбора – и смерть любимой десятилетней дочери Анны – помогли Дарвину отойти от религии. В письме к американскому ботанику Эйсе Грею, написанному всего через полгода после выхода книги «О происхождении видов», Дарвин размышляет над разрывом между традиционным теизмом и страданиями животных:
В отношении богословского взгляда на этот вопрос. Мне всегда больно говорить об этом. Я в растерянности. У меня не было намерения писать атеистически. Но я признаю, что не могу видеть так ясно, как видят другие (и мне следовало бы этого желать), что доказательства разумного замысла и милосердия всюду вокруг нас. Мне кажется, что в мире для этого слишком много несчастия. Я не в состоянии убедить себя, что благодетельный и всемогущий Бог намеренно создал бы Ihneumonidae [наездников] с конкретным намерением, чтобы они питались внутри тел живых гусениц, или чтобы кошка играла с мышами.
Хотя обычно Дарвин молчал о противоречиях между своими теориями и религией (его жена Эмма была весьма набожна), я вижу в этом письме ощущение того, что его теория заменяет собой любые религиозные объяснения страдания.
Двойные стандарты по отношению к собственным религиозным убеждениям и положениям других религий
Вот некоторые претензии на истину, взятые из теологических положений различных религий:
75 млн лет назад Ксену, диктатор галактической конфедерации, привез миллиарды человекоподобных существ на Землю в гигантском космическом корабле, напоминающем самолет «Дуглас DC-8». Их тела, обездвиженные и сохраненные в антифризе, были сложены штабелями вокруг оснований вулканических гор, а затем уничтожены взрывами водородных бомб в кратерах. Их освободившиеся души, именуемые «тэтанами», были захвачены; их поместили в гигантский кинотеатр и заставили на протяжении примерно месяца смотреть кино, внушающее тэтанам дурные идеи вроде католицизма. После этого тэтаны освободились и поселились в телах тех, кто пережил взрывы. Людей, пораженных тэтанами, можно распознать только при помощи специальных приборов, измеряющих проводимость кожи.
Не особенно правдоподобно, не так ли? А ведь это официальная доктрина церкви саентологии, состряпанная писателем-фантастом Роном Хаббардом. Последователи воспринимают ее как Священное Писание и платят тысячи долларов за приобщение к этим «истинам». Если вы не верите в эту историю, то почему?
А как насчет этой?
В 1827 г. житель Нью-Йорка Джозеф Смит, ведомый ангелом по имени Мороний, откопал в указанном месте золотые листы, покрытые странными буквами. При помощи своей шляпы и «камня пророка» Смит перевел текст на английский. В этом переводе – «Книге Мормона» – утверждается, что Иисус посещал Северную Америку, а индейцы – потомки жителей Ближнего Востока, мигрировавших в Северную Америку.
Если это не кажется вам правдоподобным – в отличие от 15 млн мормонов, – помните, что «Книга Мормона» начинается с данного под присягой свидетельства 11 очевидцев, видевших, по их словам, золотые листы. Это были реальные живые люди, что придает «Книге Мормона» гораздо большую историческую достоверность, чем те, которыми могут похвастать Библия или Коран.
Вот еще:
Болезнь и смерть всего лишь иллюзии – всего лишь результат ошибочного мышления. И даже такие «болезни», как диабет или рак, можно преодолеть посредством правильной веры.
Это доктрина церкви Христианской науки, основанной в 1879 г. Как мы увидим, сотни людей умерли, поскольку доверились этой теологии вместо того, чтобы получить надлежащую медицинскую помощь.
Большинство верующих мира отвергает эти утверждения как откровенную ложь. Однако происходит это только потому, что три перечисленные религии относительно молоды. Все они основаны в последние два столетия, и мы рассматриваем их истоки не как божественные, а как очевидно сфабрикованные людьми (в случае с Джозефом Смитом – сфабрикованные аферистом). Но если посмотреть критическим взглядом на доктрины более старых религий, их догматы покажутся столь же нелепыми. Ислам, к примеру, утверждает, что Мухаммеда посетили два ангела, которые раскрыли ему грудь, вынули сердце и очистили снегом, чтобы сделать его достойным роли пророка Бога. Затем ангел Джабраил приказал ему читать, что Мухаммед и делал на протяжении 23 лет. В результате этого был начитан Коран. А в христианской мифологии фигурируют истории о говорящих змеях, всемирных потопах, девственных рождениях и божественном пророке, который сначала воскрешал мертвых и исцелял слепых, а затем воскрес и сам. Очевидный вопрос таков: почему адепты ислама и христианства относятся к своим религиям менее критично, чем к чужим?
Одна из причин заключается в том, что большинство основных религий существует уже не одну тысячу лет. Нас не было, когда они зарождались, и мы не можем отвергнуть их божественное происхождение так же легко, как это можно сделать с саентологией или мормонизмом. Долгая жизнь придала им ауру достоверности и каким-то таинственным образом сделала их утверждения на первый взгляд менее искусственными.
Но основная причина, по которой люди закрывают глаза на невероятность своих религиозных взглядов, такова. Свою веру они обретают не путем раздумий или рассуждений, а через внушение со стороны родных и друзей. Религия взяла на вооружение развившуюся в процессе эволюции склонность человека легко воспринимать авторитетное мнение старших в юности. Вероятно, это повышало шансы наших предков на выживание, ведь учиться лучше на чужом опыте, чем на своем. И если вы родились в Саудовской Аравии, вы, скорее всего, вырастете мусульманином и воспримете догматы ислама как непререкаемую истину. Если вы родились в штате Юта, у вас будут высокие (около 60 %) шансы стать мормоном, а в Бразилии вы почти наверняка станете католиком. Какую религию вы примете, а какую отвергнете, в очень значительной степени зависит от места рождения. А годы религиозности и жизнь в окружении единоверцев заставляют человека морально вложиться в истинность своей веры. Это делает его более восприимчивым к предвзятости подтверждения и менее склонным к скептицизму в отношении веры.
Однако ничто из перечисленного не дает оснований считать собственную религию истинной, а остальные ложными. Правда, некоторые утверждают, что все религии верны и на самом деле все мы поклоняемся одному Богу. Но это не так. Фундаментальные положения различных религий не просто различны, но противоречат друг другу. Многие христиане уверены, что единственный путь к спасению – принять в качестве спасителя Христа. Но если вы мусульманин, то следование этой доктрине отправит вас прямиком в ад. Коран утверждает, что Иисус был убит, но не распят, а на кресте умер какой-то самозванец. Иудеи вообще не считают Иисуса мессией.
В индуизме, в отличие от монотеистических религий, много богов. Свидетели Иеговы считают, что ровно 144 000 праведников из их числа попадут в рай на небеса, тогда как остальные спасенные будут обитать в земном раю. С другой стороны, лестадианство – консервативное течение в лютеранстве – рассматривает себя как единственную истинную веру: только его последователи (общим числом около 60 000) имеют шанс на спасение, а миллиарды остальных обитателей Земли обречены на вечную муку. Католики верят в преосуществление, то есть в то, что вино и облатка во время литургии (причастия) в самом деле превращаются в тело и кровь Христовы.
Напротив, в некоторых православных и протестантских течениях принято соприсутствие, то есть представление о том, что вино и облатка существуют одновременно и как обычная пища и питье, и как кровь и тело Христа. Как можно, хотя бы в принципе, разобраться в истинности этих утверждений? Мы никогда не узнаем, кто из людей спасется, а любые химические или ДНК-тесты ясно покажут, что хлеб и вино остаются хлебом и вином во время любого обряда литургии. На чем же тогда основаны эти верования? (Не забывайте, что при причастии речь идет вовсе не о метафорической или духовной трансформации, а о реальном физическом превращении.)
Еще более странно, что черные мусульмане уверены: белые люди – это дьявольская раса, которую менее 7000 лет назад создал методом селекции безумный чернокожий ученый по имени Якуб. Да, а еще есть Ксену с его водородными бомбами. Добавьте к этому все противоречащие друг другу религиозные доктрины и столь же противоречивые моральные кодексы (они различаются в том, как следует относиться к женщинам, геям, сексу до или вне брака, преступникам, животным и т. д.). Все они просто не могут быть истинными одновременно.
Сколько всего религий? Бессчетное количество. Хотя «основных» всего около десятка, все они делятся на течения, у каждого из которых свои догматы и обряды. По оценке Теологической семинарии Гордона Конуэлла, в одном только христианстве 44 000 сект!
У различий в догматах между религиозными течениями есть серьезные последствия. На протяжении всей истории человечества результатом этих различий становились бесконечные людские страдания. Мусульмане-сунниты и мусульмане-шииты, регулярно убивающие друг друга, первоначально различались только по тому, кого считали наиболее подходящими кандидатами на роль главы церкви: родственников Мухаммеда или просто тех, кто, невзирая на происхождение, лучше всего подходил по своим личным качествам. «Еретические» христианские секты вроде донатистов или катаров безжалостно искоренялись. И даже сегодня в 16 % из 198 стран мира установлены наказания за святотатство, а в 20 % стран запрещено богоотступничество, то есть отказ от веры. Все это страны с преобладанием мусульманского населения.
Религии, очевидно, несовместимы не только с наукой – они несовместимы друг с другом. И эта несовместимость вовсе не была неизбежной: если догматы веры получены смертными от Бога, то нет никаких очевидных причин, по которым на Земле должно было возникнуть больше одной религии. Существование схизм и конфликтов – дополнительное доказательство того, что религия не просто создана человеком, но далеко не ограничивается социальными вопросами. Убеждения имеют значение.
Но предположим, что существует какая-то «правильная» религия – та, у которой верны и концепция Бога, и религиозные обряды, и моральный кодекс, провозглашаемый Богом. Как ее обнаружить? Поскольку большинство религиозных людей обретает веру по месту рождения, причем практически все конфессии конфликтуют друг с другом, получаем с высокой вероятностью, что положения любой случайно выбранной религии неверны. Как вообще можно утверждать, что именно твоя религия истинна? Как мы уже видели, этот вопрос должен бы иметь для верующих первостепенное значение, ибо от ответа на него зависят важнейшие аспекты морали и то место, где вам суждено провести вечность (если вы верите в загробную жизнь).
Единственное рациональное решение этой проблемы – применить к утверждениям своей религии в точности тот же уровень скепсиса, что вы традиционно применяете к другим религиям, отвергаемым вами. Именно такой рациональный и квазинаучный подход предлагает бывший проповедник Джон Лофтус, в кратком изложении которого это выглядит так:
Весьма вероятно, что любая отдельно взятая религиозная вера будет ложной, и вполне возможно, что ложными могут оказаться все. В лучшем случае существует лишь одна истинная вера. В худшем – они все ложны…
Поэтому я говорю… единственный способ разумно испытать воспринятую с культурой религиозную веру – взглянуть на нее с позиции стороннего наблюдателя с тем же уровнем разумного скептицизма, каким верующие пользуются для проверки других, отвергаемых ими вариантов религиозной веры. Так описывается «тест постороннего для веры».
Поскольку вера имеет значение, мудрость такого подхода возражений не вызывает. Но если применять его честно, результат неизбежен. К примеру, если вы христианин, то вы, вероятно, отвергаете положения ислама, поскольку они вам видятся не только ошибочными, но и лишенными доказательств. Если это так, то вы просто обязаны отказаться от своей веры на тех же основаниях. В конечном итоге противоречия между конфессиями вкупе с разумным сомнением, которое верующие обычно применяют к чужим религиям, означают, что привилегированных конфессий просто не существует, ни одной из них не следует доверять, все религии следует отбросить. Именно этот вывод философ Филипп Китчер называет коренным вызовом секуляризма к религии: это «аргумент от симметрии».
Вся эта мешанина противоречивых и неразрешимых утверждений о реальности резко контрастирует с наукой. Несмотря на то что наука тоже распалась на множество дисциплин, в которых используются разные инструменты, все они разделяют, тем не менее, единую методологию, основанную на сомнении, повторяемости, разуме и наблюдении. Иными словами, хотя науки бывают разные, существует лишь одна форма науки, чьи выводы не зависят от национальности и веры исповедующего ее ученого. Благодаря этому нам не нужен «тест постороннего для науки».
Научная истина прогрессивна и кумулятивна, теологическая «истина» – нет
Прогресс науки очевиден и ощутим для всех, чем бы его ни измеряли, – повышением качества или продолжительности человеческой жизни (с 1800 г. средняя продолжительность жизни удвоилась) или просто дальнейшим проникновением в тайны природы. Уже при моей жизни в мире была ликвидирована оспа и почти исчез полиомиелит, открыт Большой взрыв, выяснена структура ДНК и механизм, при помощи которого она управляет построением тела, разработана технология трансплантации органов, в значительной степени восстановлена эволюционная история жизни на Земле, появились и завоевали мир персональные компьютеры, произошла первая высадка на Луну и первый полет космического челнока, на Марс отправились марсоходы для исследования планеты, обнаружен бозон Хиггса, появились и стали привычными экстракорпоральное оплодотворение, сотовые телефоны и вакцина от вируса папилломы человека. И все это с 1949 г.
Продвинулось ли теологическое знание после 1949 г.? Очевидно, что нет. Более того, я бы сказал, что теологическое знание не развивается последние 5000 лет – более чем в десять раз дольше, чем существует современная наука.
Когда я говорю, что теология не продвинулась вперед, я вовсе не имею в виду, что она не изменилась, поскольку это очевидно не так. Многие религии отказались от концепции ада или переосмыслили ее как «отделение от Бога». Было принято понятие непорочного зачатия. Католическая церковь ликвидировала (в 1966 г.!) свой Index Librorum Prohibitorum – список запрещенных книг, считавшихся опасными для морали, в который входили работы Юма, Мильтона, Локка и Коперника. Разумеется, возможность читать этих авторов, не подвергаясь проклятию, можно рассматривать как прогресс – но не как прогресс теологии. И, конечно, появились совершенно новые области теологии, такие как теология процесса или теология освобождения, и совершенно новые религии, такие как саентология или христианская наука.
Я не говорю, что аспекты церковной доктрины не стали более современными и никак не синхронизировались с реальностью. Прежние взгляды на Адама и Еву и их одномоментное творение, а также на всемирный потоп в значительной степени вышли из моды, поскольку наука ясно показала их ошибочность. Наконец, я не утверждаю, что мораль, продвигаемая некоторыми религиями, не получила развития, ибо это не так: многие конфессии сегодня признают права геев и женщин, и вообще западная религия в целом стала более просвещенной и либеральной. Более того, теология освобождения – это движение, призванное оживить традиционное католичество представлениями о социальной справедливости. Сегодня крайне трудно найти конфессию, которая поддерживает рабство, хотя до Гражданской войны в США это делали многие.
Я имею в виду две вещи. Во-первых, религия, очевидно, никак не приблизилась к пониманию божественного. После древнееврейских мудрецов, Фомы Аквинского и Кьеркегора мы по-прежнему не имеем ни малейшего понятия о том, существует ли Бог; он один или богов много; будет ли тот или иной бог, если он существует, деистическим (то есть практически не вмешивается в дела мира) или теистическим (то есть взаимодействует с миром); какова природа любого из богов (добр он, безразличен или зол?); подвержен ли этот бог, как утверждает теология процесса, влиянию мира, или же он неизменен; какой жизни хочет от нас бог; наконец, существует ли жизнь после смерти, и если да, то какая. Происходит другое: рядом с традиционными появляются новые разделы теологии и новые религии, а кое-что из старого постепенно исчезает. У нас по-прежнему есть иудаизм, но кроме него имеются католицизм, мормонизм и саентология. Древний политеистический индуизм по-прежнему с нами, существуя бок о бок с буддизмом и религией австралийских аборигенов. Фундаменталисты, воспринимающие чуть ли не всю Библию как буквальную истину и рассказ о реальных событиях, сосуществуют с апофатическими богословами, которые утверждают, что о Боге ничего невозможно сказать, но при этом пишут на эту тему книгу за книгой. Таким образом, теология не прогрессивна, и за все время ее существования не достигнуто никакого согласия по поводу богов и их воли. В этом теология, разумеется, сильно контрастирует с наукой, где консенсус достигается в любой области; научные взгляды могут меняться со временем, но эти изменения всегда ведут к более глубокому пониманию Вселенной, расширяют наши возможности и делают наши прогнозы более точными. До 1940 г. не было никакой возможности определить, кто из приматов – наш ближайший родич, как отправлять ракеты на Луну. Мы не знали, как в генетическом материале закодированы строение тела и поведение, не могли определить свое положение на планете с точностью до нескольких метров.
Я также утверждаю, что в той мере, в какой теология или религиозные представления все же меняются в пределах своей религии, это в значительной степени обусловлено либо наукой, либо изменениями светской культуры. Именно физика положила конец большинству мифов о сотворении мира, содержащихся в Книге Бытия, а археология – мифам об Исходе и египетском пленении евреев. Именно развитие светской философии, в частности усиление симпатии к меньшинствам и обездоленным, вызвало перемены в представлениях об аде, привело к внедрению понятий социальной справедливости в практику церквей и признанию прав меньшинств и женщин. Религиозная мораль (по крайней мере, в том виде, в каком ее провозглашают священники, раввины, имамы и богословы) обычно на шаг отстает от морали светской. В настоящий момент мы наблюдаем финал такого процесса: все больше католиков возражают против церковных догм, связанных с абортами, контрацепцией, чисто мужским священством и гомосексуализмом. Можно быть уверенными, что со временем церковь пойдет на какие-то моральные уступки. Конфессии, подобно биологическим видам, должны приспосабливаться – или вымрут при резком изменении окружающей среды.
В моменты откровенности некоторые богословы, например Джон Полкингхорн, неохотно признают, что теология развивается медленнее науки:
Связанность последовательных научных теорий придает научным знаниям кумулятивный характер. Вследствие этого совершенно обычный физик сегодня обладает гораздо более полным представлением о физическом мире, чем когда-либо мог обладать сэр Исаак [Ньютон]… Богослов XX века не имеет никакого априорного преимущества перед богословами IV или XVI веков. Мало того, в те ранние века люди вполне могли иметь доступ к таким духовным переживаниям и прозрениям, которые в наше время сильно ослаблены или вовсе утрачены.
Но даже здесь теология способна превратить необходимость в добродетель. Философ и богослов Джеймс Морленд видит в статичности теологии признак ее способности охватить истину легче и быстрее, чем это делает наука!
Медленный прогресс философии и теологии, возможно, указывает не на то, что они менее рациональны, чем наука, – то есть что они меньше продвинулись по направлению к истине, – но на то, что они более рациональны. Почему? Потому что медленное продвижение вперед может быть результатом того, что они уже исключили соответственно больше ложных вариантов в сферах своих интересов, чем наука в своих. Если это так, значит, они уже ближе науки подошли к полной, завершенной истинной картине мира.
В общем, философия и теология, возможно, не двигаются вперед потому, что они уже рационально достигли некой истины в отношении мира. Это означает, что философ или богослов имеет право быть уверенным в этом результате. Не в смысле прекращения исследований или закрытости для новых аргументов, но в том смысле, что лишь серьезнейшие доказательства подвигнут его отказаться от этого вывода и лишиться возможности использовать его для новых умозаключений.
Классический пример рационализации неудобных фактов! Но если Морленд прав, пусть скажет нам, которая из тысяч религиозных картин мира «истинна», а которые были отброшены как ошибочные.
Методологические конфликты между наукой и религией невозможно разрешить миром, поскольку вера не имеет надежного способа установления истины. Физику, работающему в лаборатории, не более уместно быть верующим и ходить в церковь, чем дипломированному врачу в свободное время практиковать гомеопатию.
Конфликт результатов
Хотя большинство верующих принимают и признают методы науки, они претендуют также на владение дополнительными методами получения истины – верой, откровением и следованием авторитетам. Если бы эти методы были надежны, то результаты религиозных и научных исследований были бы схожи или по крайней мере созвучны.
Но на самом деле это не так. Претензии различных религий на истину в области как естественного, так и сверхъестественного неоднократно опровергались (о сверхъестественном мы поговорим позже). Опровергнутые религиозные утверждения затрагивают биологию, геологию, историю и астрономию; в качестве примеров можно привести следующие: животные и растения были созданы в своей нынешней форме за короткий период времени, Земля молода и однажды была полностью затоплена великим потопом, современные люди – потомки всего двух предков, американские индейцы происходят от переселенцев с Ближнего Востока, а европеоиды представляют собой результат эксперимента чернокожего селекционера. Все эти утверждения неверны, и именно наука, а не вера, показала их ошибочность.
Даже исторические утверждения религии, не говоря уже о всевозможных мифах о сотворении мира, часто сомнительны. К примеру, нет никаких доказательств исхода евреев из Египта или переписи населения всей Римской империи примерно во время рождения Иисуса, как рассказывается в Евангелии от Луки. Как мы уже видели, нет никаких достоверных исторических данных – а такие данные должны быть – о чудесах (таких как землетрясения и воскресение святых), сопровождавших распятие Христа и описанных в Евангелии от Матфея. Как могли тогдашние историки пропустить такие события? Правда, некоторые приведенные в Библии исторические факты точны, – ведь она написана людьми, которые жили в те времена. К примеру, имеются свидетельства о римском прокураторе Иудеи по имени Понтий Пилат, хотя нигде, кроме Писания, не говорится, что он судил Иисуса Христа. Однако библейская археология в целом терпит неудачу за неудачей. Если вы без труда можете отказаться от таких библейских событий, как Исход или перепись цезаря Августа, – событий, информация о которых, как и о Воскресении, исходит только из Писания, – то почему необходимо признавать само Воскресение?
Ведь если проверяемые религиозные истины – «естественные истины» – ошибочны, то почему мы должны принимать на веру еще более тяжко проверяемые «божественные истины»? Почему именно эти утверждения – существование души, рождение Иисуса девственницей, его казнь и Воскресение, наличие загробной жизни, существование демонов, вознесение Мухаммеда на небеса на крылатом коне – случайно верно изложены Богом или теми, кто записывал его слова, если многие другие в их же изложении ошибочны? Если на Библию нельзя полагаться даже в отношении основных исторических фактов, и уж тем более в отношении фактов научных, то как можно говорить о божественном влиянии или авторстве в ее создании? Неужели Бог был не в состоянии сам или через последователей рассказать своим творениям о том, что следует мыть руки после дефекации, а животные и растения не были созданы внезапно, но на протяжении долгого времени развивались из других форм?
Много лет я прошу самых разных людей привести мне один-единственный достоверный факт об окружающем мире, установленный исключительно на основании Писания или откровения и лишь затем подтвержденный наукой или эмпирическими наблюдениями. Такая просьба напоминает моральный вызов, который Кристофер Хитченс часто озвучивал в дебатах: «Назовите мне любое этическое заявление или действие, которое мог бы сделать или совершить верующий, а неверующий не мог бы». Как и Хитченс, я ни разу не получил вразумительного ответа на свой вопрос.
Конфликт философий
Методологические конфликты между наукой и религией в конце концов переросли в конфликт философский: рассматривает ли человек Бога как реалистичную возможность. Важно понимать, что эта философская разница между учеными и верующими изначально вовсе не входила в научную картину мира, а возникла постепенно как побочный продукт развития науки.
Сегодня наука глубоко связана с натурализмом – представлением о том, что вся природа живет в соответствии с законами (или, скорее, закономерностями, поскольку слово «закон» предполагает некоего «законодателя») и что при помощи теоретических и эмпирических исследований эти законы можно познать. (Натурализм связан с материализмом – представлением о том, что кроме вещества и энергии во Вселенной ничего нет. Я предпочитаю использовать термин «натурализм», поскольку всегда существует возможность, что мы найдем во Вселенной что-то вроде «темной материи», которая окажется не веществом и не энергией в нашем нынешнем понимании.) Одно из главных критических замечаний в адрес науки со стороны философов и богословов таково: ученые привержены натурализму (как будто при получении ученой степени мы должны клясться ему в верности). Но эта критика неуместна. Натурализм не всегда был частью науки, поскольку раньше наука полагалась на сверхъестественные объяснения. В период формирования современной науки некоторое время принимались и естественные, и сверхъестественные объяснения, но постепенно наука сбросила с себя оковы божественного. В качестве примера можно вспомнить креационизм. До 1859 г. он был единственным сколько-нибудь достоверным объяснением удивительной приспособляемости живых организмов к своему окружению. Однако привлечение каких бы то ни было принципов, кроме натурализма, никогда не помогало достичь прогресса. Именно идея естественного отбора (в противоположность сверхъестественному) помогла Дарвину верно объяснить биологическую адаптацию и видовое разнообразие.
История о французском математике Пьере-Симоне Лапласе дает нам классический пример тех причин, по которым наука приняла принцип натурализма. Фоном к этому анекдоту служит астрономическая работа Исаака Ньютона. Тот, хотя и был гением, привлекал, тем не менее, Бога в качестве научной гипотезы. Так, он считал, что орбиты планет были бы нестабильны, если бы Бог не подправлял их от случая к случаю. Именно Лаплас позже доказал, что в божественном вмешательстве такого рода нет необходимости, хватит и законов природы. Избыточность религиозного объяснения описывается в истории, которая вполне может оказаться вымышленной, хотя и рассказывается довольно часто. Говорят, что Лаплас преподнес Наполеону экземпляр своего пятитомного труда о Солнечной системе под названием Mcanique Cleste. Наполеон, знавший, что ни в одной из книг Бог не упоминается, решил поддразнить автора. «Месье Лаплас, мне сказали, что вы написали эту большую книгу об устройстве Вселенной и ни разу не упомянули ее Создателя». Лаплас ответил без цремоний: «Эта гипотеза мне не понадобилась». Этот ответ прославил Лапласа, а гипотеза Бога ученым после него так и не понадобилась.
Таким образом, наша опора на натурализм – это не предубеждение, а результат опыта – опыта таких людей, как Дарвин и Лаплас, выяснивших, что двигаться вперед можно только путем естественных, а не сверхъестественных объяснений. Благодаря их успехам, благодаря постоянным неудачам супернатурализма[12] объяснить хоть что-нибудь во Вселенной натурализм сегодня воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Он стал ведущим принципом науки. Его использование во всех научных исследованиях называется методологическим натурализмом или – поскольку применяется для объяснения наблюдений – методологическим эмпиризмом.
Тем не менее некоторые ученые продолжают утверждать (без всяких на то оснований), что натурализм – научная догма. Один из таких ученых – мой консультант по подготовке докторской диссертации Ричард Левонтин. В рецензии на чудесную книгу Карла Сагана «Мир, полный демонов»[13] Левонтин попытался объяснить методы науки:
Дело не в том, что методы и законы науки каким-то образом вынуждают нас принимать материальные объяснения феноменального мира. Напротив, наша априорная приверженность материальным причинам вынуждает нас создавать аппарат исследования и набор концепций так, чтобы они порождали лишь материальные объяснения, какими бы парадоксальными и загадочными они ни казались непосвященным. Более того, такой материализм абсолютен, ибо мы не можем допустить божественное в свои владения.
Эту цитату принялись с удовольствием распространять и креационисты, и богословы, поскольку, на первый взгляд, она наглядно демонстрирует узость кругозора ученых, которые отказываются признавать хотя бы возможность сверхъестественного и нематериального.
Но Левонтин ошибался. Мы в принципе можем допустить божественное в свои владения; дело просто в том, что нам никогда не приходилось с этим божественным сталкиваться. Если бы, к примеру, сверхъестественные явления вроде исцеления посредством молитв, точных религиозных пророчеств и воспоминаний о прошлых жизнях проявлялись регулярно и достоверно, мы, возможно, были бы вынуждены отказаться от приверженности чисто естественным объяснениям. И действительно, иногда мы откладывали натурализм в сторону, чтобы принять некоторые из этих утверждений всерьез и попытаться их изучить. Из примеров можно привести экстрасенсорное восприятие и другие паранормальные явления, для которых нет никаких натуралистических объяснений.
Как ни печально, аргументы о том, что натурализм представляет собой научную догму, берут на вооружение и научные организации, не желающие портить отношения с религиозными людьми. Прогрессивные верующие могут быть полезными союзниками в борьбе с креационизмом, но примиренцы опасаются, что их отпугнет любое утверждение о том, что наука способна справиться со сверхъестественным. Лучше сохранять вежливый тон и делать вид, что наука по определению не может ничего сказать о божественном. Излишнюю заботу о чувствах верующих демонстрировал и Юджин Скотт, бывший директор в остальном достойной уважения антикреационистской организации – Национального центра научного образования:
Во-первых, наука представляет собой ограниченный способ познания, в котором те, кто ему следует, пытаются найти для естественного мира естественные объяснения. Наука по определению не может рассматривать сверхъестественные объяснения: если всемогущее божество существует, то у ученого нет возможности исключить или включить его в план исследования. Это особенно ясно в экспериментальных исследованиях: всемогущее божество невозможно «контролировать» (как сказал один шутник, «невозможно поместить Бога в пробирку, и невозможно держать его снаружи пробирки»). Так что если кто-то пытается объяснить некий аспект природного мира при помощи науки, то он по определению должен действовать так, будто никаких сверхъестественных сил не существует. Мне кажется, такой методологический материализм хорошо понимают эволюционисты.
Обратите внимание: Скотт утверждает, что натурализм есть часть определения науки. Но это неверно, ибо ничто в науке не запрещает нам рассматривать сверхъестественные объяснения. Конечно, если определить «сверхъестественное» как «то, что не может быть исследовано наукой», то утверждение Скотта становится тавтологически верным. В противном случае поверхностно и неверно считать, что Бог запретен, поскольку его невозможно «контролировать» или «поместить в пробирку». Любое исследование духовного исцеления или эффективности молитвы (которое при правильном проведении включает и контрольную группу), по существу, помещает Бога в пробирку. То же можно сказать об исследованиях небожественных сверхъестественных явлений вроде экстрасенсорного восприятия, призраков и внетелесных переживаний. Если предполагается, что нечто существует и оказывает ощутимое влияние на Вселенную, то это нечто попадает в сферу интересов науки. А сверхъестественные существа и явления вполне могут влиять на реальный мир.
Наконец, несовместимость методов науки и религии в конечном итоге порождает настоящую философскую несовместимость. Ученые постоянно полны сомнений и критично настроены, что заставляет их скептично относиться к любым притязаниям на истину (и это совсем не плохо). Если совместить такое отношение с основательностью натурализма, доказанной всей историей науки, и добавить к этому постоянные неудачи в поиске доказательств сверхъестественного, то получится следующая философия: поскольку нет никаких доказательств существования сверхъестественных сущностей или сил, хотя такие доказательства могли бы иметься, есть основания полагать, что этих сущностей и сил не существует. Такая позиция получила название философского натурализма.
Философ Барбара Форрест защищает связь между методологическим и философским натурализмом так:
В совокупности 1) доказанный успех методологического натурализма вместе с 2) большой массой знаний, полученных с его помощью, 3) отсутствием сравнимого метода или эпистемологии для познания сверхъестественного и 4) отсутствием вследствие этого каких бы то ни было убедительных доказательств существования сверхъестественного делают философский натурализм наиболее методологически и эпистемологически оправданной картиной мира.
Здесь-то философский натурализм и выигрывает, поскольку это содержательная картина мира, построенная на суммарных результатах методологического натурализма, – а с ним ничто не сравнится в обеспечении эпистемологической поддержки картины мира. Если знание хорошо ровно настолько, насколько хорош метод, при помощи которого оно получено, – а картина мира хороша ровно настолько, насколько хорош ее эпистемологический фундамент, – то философский натурализм как с методологической, так и с эпистемологической точки зрения более оправдан, чем любая другая картина мира, которую можно было бы совместить с методологическим натурализмом.
Хотя Форрест ошибочно полагает, что наука не способна проверить сверхъестественное, в целом ее аргументы имеют смысл. Если вы всю жизнь безуспешно ищете лохнесское чудовище – наблюдаете за озером при помощи видеокамер, прослушиваете его сонаром и запускаете в глубину подводные аппараты, но все равно ничего не находите, как будет более разумно поступить? Сделать предварительный вывод, что никакого чудовища в озере просто нет, или всплеснуть руками и сказать: «Возможно, что оно там есть! Я по-прежнему не уверен»? Большинство людей предпочтут первый вариант – если, конечно, речь идет не о Боге.
Некоторым ученым удается быть методологическими натуралистами на работе и супернатуралистами в остальное время, но на самом деле примирить привычный скепсис к заявлениям коллег с полной доверчивостью к заявлениям товарищей по вере очень трудно. Скепсис обычно просачивается наружу. Именно этим объясняется тот факт, что многие ученые становятся атеистами, а многие верующие инстинктивно не доверяют науке или даже относятся к ней с пренебрежением. Инфицирование тела веры вирусом научного сомнения объясняет также, на мой взгляд, почему ученые старшего поколения менее религиозны, чем молодые (они дольше смотрят на религию критическим взглядом), и почему успешные ученые тоже менее религиозны (именно критический взгляд и готовность подвергать сомнению авторитеты принесли им успех).
Важно понимать, что философский натурализм, как и атеизм, представляет собой условное мнение. В этой картине мира не говорится: «Я знаю, что Бога нет»; говорится скорее: «До тех пор, пока я не получу доказательств, я не признаю существование богов». Но в такой формулировке философский натурализм – анафема для примиренцев, которые избегают афишировать свои убеждения, даже если они атеисты. И даже ученые, которые придерживаются этой философии, как правило, стараются помалкивать об этом, потому что мы (по крайней мере, в Америке) окружены верующими, часть которых финансируют наши исследования, а другие помогают сражаться с креационизмом и псевдонаукой. Не факт, что атеизм поставил бы под угрозу дружеские отношения с этими людьми, но в Америке, где любой атеист вызывает подозрения, безопаснее держаться в тени.
Самое возмутительное, что может американский ученый сказать о вере, это: «Наука и религия несовместимы, и вы должны выбрать что-то одно». В конце концов, люди часто принимают и то и другое, и мы уже знаем, что, оказавшись перед необходимостью выбора, многие предпочтут сохранить веру. На этом основании примиренцы утверждают, что вынуждать к такому выбору и недостойно, и вредно для науки. Но если вы пытаетесь быть последовательным в том, как следует добывать достоверные знания о Вселенной, если вы уже отвергаете ничем не подтвержденные сведения о гомеопатии или экстрасенсорном восприятии, а также утверждения всех религий, кроме собственной, то в конечном итоге вы должны будете выбрать – и выбрать науку. Это не означает, что вы должны принять на веру неизменный набор научных фактов; это означает лишь, что вы предпочитаете разум и доказательства суеверию и бесплодной мечте.
Глава 3
Почему примиренчество терпит неудачу
Между религией и наукой нет никакой гармонии. Наука только появилась на свет, а религия тут же попыталась удавить ее в колыбели. Теперь наука вступила в возраст юности, а суеверие впало в старческое слабоумие. И эта дрожащая разбитая параличом развалина говорит юному атлету: «Будем друзьями». Это напоминает мне сделку, которую петух хотел заключить с лошадью: «Давай договоримся не наступать друг другу на ноги».
Роберт Грин Ингерсолл
«Когнитивный диссонанс» – хорошо известное явление. Вы испытываете психологический дискомфорт от того, что придерживаетесь одновременно двух противоречащих друг другу представлений или поступаете вразрез со своими убеждениями. Такая дилемма заставляет искать способы разрешить конфликт, который стал причиной психологического дискомфорта. Обычное решение – убедить себя в том, что никакого конфликта на самом деле нет. Люди, считающие себя честными, могут иногда слегка мухлевать с налогами, но затем оправдывают себя, сохраняя самоуважение: «Это ничего, все так делают, и вообще, правительство напрасно тратит кучу денег».
Примиренчество – убежденность в том, что между наукой и религией нет никакого конфликта – это средство против когнитивного диссонанса иного рода. Вы живете в культуре, которая глубоко уважает науку, и при этом по-прежнему цепляетесь за псевдонаучные и религиозные мифы. Многие хотят, чтобы их считали приверженцами науки, но при этом нуждаются в том комфорте, который дает им вера. Такие люди хватаются за любые возможности и способы, которые позволят им ни от чего не отказываться и иметь то и другое одновременно.
Заметнее всего религиозные примиренцы, в первую очередь богословы. Они прогрессивны, дружески настроены по отношению к науке, но в научном познании мира видят угрозу своим убеждениям. Диссонанс особенно силен у религиозных ученых, работа которых прямо противоречит «способу познания» их религии. Однако, как ни удивительно, среди самых известных примиренцев немало атеистов и агностиков. Некоторые из них (я называю их «вероистами») считают религию ложью, но ложью, полезной для общества (так, философ Дэниел Деннет называет свое отношение к религии «верой в веру»).
У примиренчества имеются и политические резоны. Как я уже отмечал, американские научные организации (в том числе образовательные) всячески обхаживают веру ради того, чтобы приобрести религиозных союзников в борьбе с креационизмом и заверить религиозное правительство (главный спонсор исследований) в том, что наука не эквивалентна атеизму. Вдобавок они хотят избежать репутации смутьянов или, того хуже, богоненавистников. Не могу сказать, сколько раз мне приходилось слышать утверждения о том, что публично провозглашенный атеизм вредит признанию теории эволюции. Вот пример от Роджера Стэньярда, основателя и бывшего официального представителя Британского центра научного образования (BCSE). Когда я написал открытое письмо американским научным организациям с критикой их утверждений о том, что объявлять себя неверующими вредно для широкого принятия теории эволюции, Стэньярд оставил на моем сайте следующий комментарий:
У нас идет политическое сражение за то, чтобы не допустить креационистов в государственные школы. Эта битва требует, чтобы наши очень ограниченные ресурсы были жестко сосредоточены на главном вопросе.
Более того, мы проиграем, если сражение будет включать в себя общую атаку на религию, поскольку:
1. Вы потеряете целую кучу союзников.
2. Смысл нашей борьбы сразу затуманивается, и на нее перестанут обращать внимание.
3. Это немедленно приведет к огромному перенапряжению наших сил.
Если вы хотите не допустить креационизм в школы, то наша борьба не должна быть интеллектуальной баталией. Это политика, и чтобы выиграть, нужно играть по политическим правилам. А это значит, что нужно заключать союзы с теми, кто порой кажется вам неприятным, и держаться подальше от многих из тех, с кем вы, может быть, согласны.
Разновидности примиренчества
Существует всего несколько категорий примиренчества, и я опишу их в порядке возрастания степени интеллектуальной строгости.
Логическая совместимость
Этот аргумент используется довольно редко, ибо заключается лишь в том, что не существует никаких логических причин, по которым религия и наука несовместимы. К примеру, вполне могли бы существовать божества, которые никогда не вмешиваются в жизнь Вселенной. Но чистый деизм – редкая разновидность веры. Напротив, вполне могли бы существовать религии, которые меняют свои доктрины всякий раз, когда те вступают в противоречие с новыми научными данными или здравым смыслом. Такие убеждения, хотя и совместимы с наукой, сами по себе встречаются редко. Крайне прогрессивные формы христианства (к примеру, те, что признают персонифицированного Бога, но отрицают чудеса вроде Воскресения), может, и признают науку, но тем не менее нередко пренебрегают разумом и делают ничем не подкрепленные заявления.
Психологическая совместимость
Это самый распространенный – хотя вряд ли самый убедительный – аргумент в пользу примиренчества. Звучит он примерно так: «Многие ученые религиозны, а многие религиозные люди принимают науку, поэтому и то и другое просто должно быть совместимо». Именно это имел в виду Стивен Джей Гулд, когда сказал: «Не может быть – на самых чистых и непосредственных эмпирических основаниях – никакого конфликта между наукой и религией, разве что как минимум половина моих коллег – совершенные тупицы».
Те, кто озвучивает этот аргумент, часто указывают на знаменитых религиозных ученых прошлого, таких как Исаак Ньютон, Роберт Бойль и Джозеф Джон Томсон. Но, как несложно догадаться, во времена младенчества науки все были религиозны, так что это вряд ли можно считать доказательством совместимости. Поскольку все и всюду публично говорили о своей вере, религию можно было считать совместимой с любой человеческой деятельностью.
Более серьезно следует рассматривать современных ученых, которые открыто признают свою религиозность, поскольку сегодня ученые ничего не теряют, признавая себя атеистами. К таким «ученым веры» относятся, в частности, Фрэнсис Коллинз (генетик и христианин), Саймон Конуэй-Моррис (палеонтолог и прихожанин англиканской церкви) и Кеннет Миллер (клеточный биолог и католик). Индийские ученые, прежде чем запустить космический корабль, посещают индуистские храмы и просят благословения у своих божеств. В Америке религиозные ученые нередки: исследование социолога Элен Эклунд показало, что 23 % ученых США так или иначе верят в Бога, хотя в целом среди населения США доля верующих вчетверо выше.
Действительно ли этот класс современных верующих наглядно показывает, что наука совместима с религией? Ну, это был бы очень странный вид совместимости, поскольку под «совместимостью» здесь подразумевается способность человека удерживать в сознании две разных картины мира. Это ничего не говорит о том, будут ли такие взгляды или методы, которыми эти люди пользуются, «созвучными, последовательными, гармоничными и согласованными». Эта форма примиренчества смешивает с совместимостью сосуществование.
Кроме того, если религия и наука совместимы подобным образом, то совместимы и брак с адюльтером. В конце концов, многие состоящие в браке люди изменяют своим супругам и нисколько в том не раскаиваются. Тогда и астрология совместима с физикой, ведь многие интересующиеся наукой люди заглядывают в гороскопы. В самом деле, с учетом того, что некоторые ученые – чаще всего химики или инженеры – верят, что возраст Земли меньше 10 000 лет и что Бог создал все виды живых существ одновременно, мы можем сказать даже, что наука и креационизм совместимы! У всех нас есть знакомые, которые придерживаются несовместимых взглядов, – и неважно, испытывают они от этого какие-то неудобства или нет.
Синкретизм
В словарях синкретизм часто определяют как «попытку скомбинировать различные или противоположные догматы и обряды, особенно в философии или религии». Говоря о науке и религии, синкретисты заявляют, что это две стороны одного и того же: поиска истины. Утверждается, что они гармоничны во многих отношениях, включая восприятие Вселенной и ее законов как религии («пантеизм»). По мнению синкретистов, наука и религия не могут конфликтовать, поскольку и то и другое дано человеку Богом как способ приближения к истине, и научные истины уже содержатся в древних писаниях.
Таким образом, синкретизм делает науку и религию совместимыми, переопределяя что-то одно так, чтобы оно включало в себя и второе. Можно говорить, к примеру, что «Бог» – это просто слово, которым мы называем порядок и гармонию во Вселенной, законы физики и химии, красоту природы и т. д. Это натуралистический пантеизм Спинозы, самым знаменитым из последних защитников которого был Альберт Эйнштейн. О самом Эйнштейне часто (и ошибочно) говорят, что он признавал персонифицированного Бога. Чтобы показать это, приводят такую цитату:
Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких направлений в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, – это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен. Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего.
Но это, очевидно, гимн не авраамическому Богу, а тайнам и загадкам Вселенной. Эйнштейн не может быть высшим авторитетом в вопросе о гармонии науки и веры, поскольку с возрастом его духовность становилась все более созвучной законам природы и все сильнее расходилась с религиозностью американцев. Уолтер Айзексон в биографии Эйнштейна описывает, как Герберт Гольдштейн, ортодоксальный нью-йоркский раввин, послал знаменитому физику телеграмму с прямым вопросом: «Верите ли вы в Бога?» Эйнштейн ответил: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в законопослушной гармонии всего сущего, но не в Бога, которого заботит судьба и дела человеческие». Иными словами, Эйнштейн был в лучшем случае пантеистом. Причина, по которой примиренцы так цепляются за его взгляды на религию, такова: Эйнштейна часто называют самым умным человеком в истории, и его одобрительный отзыв о религии придает вере особый вес.
Главная проблема с пантеизмом, в котором наука не столько сходится с религией, сколько поглощает ее, такова. Пантеизм оставляет Бога полностью в стороне – по крайней мере того монотеистического Бога, который постоянно интересуется делами Вселенной. Такой Бог неприемлем для большинства религиозных людей. Мы уже знаем, что более 65 % американцев верят в персонифицированного Бога, который взаимодействует с миром, а также в божественность Иисуса Христа, в рай и чудеса. В популярной книге «В поисках Дарвинова Бога» Кеннет Миллер критиковал пантеизм за то, что тот «разбавляет религию до полной бессмысленности». Он добавлял: «Такие "боги" вовсе не есть Бог – это просто ловкое и лицемерное повторение эмпирической науки ради того, чтобы обернуть ее видимостью религии, они не имеют ни религиозного, ни научного значения». Большинство верующих, вероятно, согласились бы с этим.
Есть и еще один синкретический аргумент: приравнять «духовность» к религии, забыв о существовании различных форм духовности, многие из которых не имеют никакого отношения к сверхъестественному. Палеонтолог Филип Джинджерич, известный своими работами по эволюции китов, в интервью журналу National Geographic, данном на раскопках в Египте, поставил религию и духовность в один ряд:
Джинджерич до сих пор удивляется тому, что многие люди видят конфликт между религией и наукой. В мою последнюю ночь в Вади-аль-Хитан мы с ним отошли немного от лагеря под куполом сияющих звезд. «Наверное, я никогда не был особенно набожным, – сказал он, – но я считаю свою работу очень духовной. Представить только, как эти киты плавали здесь, как они жили и умирали, как изменился мир… Чувствуешь, что прикасаешься к чему-то огромному, много больше тебя самого, твоего общества и твоего повседневного существования». Он развел руки, охватывая ими темный горизонт и пустыню с ее ветровыми скульптурами из песчаника и бесчисленными молчаливыми китами. «Здесь хватит места для всей религии, какую душа пожелает».
«Духовность» Джинджерича, которую сам он явно воспринимает как религиозность, на самом деле скорее ближе к тем эмоциям, которые описывал Альберт Эйнштейн. Мало кто из ученых не ощущал ничего подобного в отношении своей работы или всех поразительных открытий, непрерывно падающих в копилку науки. Более того, хотя в общественном сознании стереотипный ученый похож на бесчувственный автомат, лишенный любопытства и не понимающий красоту, все мы в первую очередь люди. Мы любим искусство (я сказал бы даже, что ученые-естественники ценят изящные искусства больше, чем ученые-гуманитарии ценят естественно-научные дисциплины); мы испытываем те же эмоции, что и все остальные (плюс эмоции особого рода: радостное изумление при обнаружении чего-то нового, чего никто и никогда прежде не видел); а иногда мы ощущаем себя незначительной, но неотъемлемой частью той самой огромной Вселенной, которую изучаем.
Если эмоции, такие как благоговение, изумление и томление, считать «духовностью», то можете называть меня духовным. Я часто ощущаю тот самый «трепет в груди», который стойкий атеист Ричард Докинз описывал как собственную форму духовности. Но эмоциональность – не то же самое, что религиозная вера в божественное или сверхъестественное, и такие ученые, как Джинджерич, напрасно их смешивают.
Тем не менее работа в этом направлении продолжает делаться. Элен Эклунд, чьи социологические исследования финансируются Фондом Темплтона, посвящает свои усилия в основном демонстрации того, что ученые более религиозны, чем принято считать. Вместе с Элизабет Лонг они изучали духовность среди ученых и сделали такой вывод: «Наши результаты неожиданно показывают, что большинство ученых в лучших исследовательских университетах считают себя "духовными"». В реальности «большинство» у Эклунд и Лонг составляли всего лишь 26 % ученых – чуть больше четверти! Далее авторы признают: «Наши результаты показывают, что ученые считают религию и духовность качественно разными понятиями», – и добавляют: «В противоположность своим представлениям о духовности, в религии ученые этой группы особенно не любят ощущение веры, которое, как они считают, часто заставляет религиозных людей принимать на веру бездоказательные заявления». Невозможно яснее определить разницу между «религиозным» и «духовным» ученым, но Эклунд все равно использует подобные данные как аргумент в пользу гармонии между наукой и религией.
Другие синкретисты утверждают, что наука не может противоречить религии, поскольку ее цель – понять, как работает Божье творение, и она должна соответствовать религиозной вере. Как сказал об этом папа Иоанн Павел II в 1996 г., «истина не может противоречить истине». Богослов Стивен Поп из Бостонского колледжа объяснил подробнее: «Бог есть источник и разума, и откровения, и истина из одного источника не может противоречить истине из другого. Разночтения в науке и религии можно примирить, поскольку их источниками являются два достоверных, но различных способа постижения того, что истинно».
Но такие утверждения выглядят глупо, когда две обсуждаемые области дают «ответы», которые невозможно примирить – «конфликт результатов», описанный в предыдущей главе. Возможно, самый удачный пример этой вынужденной гармонии – «научный креационизм». Это движение зародилось в Америке в 1960-е гг. и заглохло примерно через 20 лет. После того как американские суды на основании конституции запретили давать библейский креационизм в государственных школах на уроках естественных наук (креационизм рассматривался как форма религии, поэтому преподавание его противоречило принципу отделения религии от государства), креационисты перегруппировались под знаменем «научного креационизма». Они стали утверждать, что научные открытия полностью совместимы с тем, что написано в Библии. При этом они могли говорить, что преподавание библейских идей – это не преподавание религии, а просто наука.
Это тоже ни к чему не привело – ибо подобное примирение иллюзорно. Чтобы согласовать палеонтологическую летопись с историей Всемирного потопа, научный креационизм предложил абсурдную теорию «гидродинамической сортировки», которая гласит: внезапное глобальное наводнение привело бы к возникновению именно тех окаменелостей, что мы и наблюдаем. Беспозвоночные, населяющие дно моря, первыми оказались покрыты осадочными породами, когда вода начала подниматься и взмучиваться. Поэтому они находятся на самом дне геологической летописи, в породах, которые ученые считают древнейшими. За ними последовали рыбы, останки которых оказались выше беспозвоночных; затем, по порядку, расположились земноводные (которые живут ближе к поверхности воды), пресмыкающиеся, далее млекопитающие, которые, будучи умнее и подвижнее, какое-то время уходили от подступающей воды. А люди, самые умные и изобретательные из всех тварей господних, сумели забраться достаточно высоко, прежде чем были захвачены водой, и именно поэтому наши останки обнаруживаются в самых верхних геологических слоях.
Когда-то, будучи молодым доцентом, я читал курс под названием «Эволюция против научного креационизма», и этот опыт был самым забавным из всего, что мне довелось пережить как преподавателю. По понедельникам я читал лекцию как эволюционный биолог, а по средам – как креационист, отрицая при этом все, что сказал в понедельник. (Я тогда был уже хорошо знаком с положениями креационизма и вполне мог говорить соответствующим языком.) Студенты, разумеется, приходили в глубокое замешательство. Но по пятницам мы устраивали дискуссию и разбирались с противоречивыми заявлениями. И именно в тот момент, когда мы добрались до гипотезы «гидродинамической сортировки», студенты поняли, что библейскую «истину» попросту невозможно согласовать с истиной научной. Почему хотя бы некоторые люди, которым, может быть, не повезло оказаться во время потопа прикованными к постели или инвалидному креслу, не оказались погребены в глубоком слое осадочных пород вместе с окаменевшими земноводными? Почему морские млекопитающие, к примеру, киты, не спят рядом с окаменевшими рыбами, а появляются в отложениях позже, вместе с млекопитающими? И почему летающие ящеры утонули настолько раньше современных птиц, если и те и другие легко могли улететь на вершины гор? Такие неловкие моменты возникают, когда пытаешься следовать утверждению «истина не может противоречить истине». Со временем научный креационизм отправился на свалку истории вслед за своим буквалистским предком; суды признали, что это просто фундаментализм, замаскированный под науку.
Но стратегия эта до сих пор жива. Как мы увидим в следующей главе, естественная теология – идея о том, что некоторые научные факты подтверждают существование Бога и, более того, не могут быть объяснены без его привлечения, – жива и неплохо себя чувствует даже среди прогрессивных богословов.
У мусульманских примиренцев, которые, как большинство мусульман, воспринимают Коран буквально, имеется своя форма научного креационизма. Согласно ей священная книга не только научно точна во всех вопросах, но и предсказывает все открытия современной науки. Результаты производят жалкое и забавное впечатление. Турецкий врач Халук Нурбаки, к примеру, собрал 50 стихов из Корана, пытаясь показать, что в них предсказано открытие гравитации, атомного ядра, Большого взрыва и квантовой механики. Он перевел один такой стих как «Пламя, которое возжигаете, поднимается из зеленых деревьев». Нурбаки видит в этих словах божественное указание на то, что растения производят кислород, который сжигается огнем, добавляя при этом: «14 столетий назад неверующие никак не могли понять огромную биологическую тайну, содержащуюся в этом стихе, поскольку теория горения была неизвестна». Это показывает, насколько сильно некоторые люди готовы исказить Писание ради того, чтобы согласовать свою веру с наукой. (Единственное исключение для мусульман – эволюция человека. В то время как принятие эволюции не вызывает сложностей, то в этом вопросе почти все согласны с Кораном: наш вид уникален и создан Аллахом мгновенно из комка глины. И почти во всех мусульманских школах человек исключен из эволюционного процесса.)
Поскольку примиренчество – это в основном западное течение, на английском языке трудно найти работы, в которых науку пытались бы примирить с восточными религиями. Но одно из течений хиндутвы – растущего индусского национального движения – очевидно, делает для «Вед» то, что Нурбаки делает для Корана: загоняет науку в прокрустово ложе священных книг. Как отмечает индийский историк и философ Мира Нанда, это течение мысли «просто берет произвольную теорию физики или биологии, популярную, возможно, у западных ученых в тот или иной период, и утверждает, что идеи индуизма "похожи на это" или "означают то же самое" и "поэтому" совершенно современны и разумны».
А что с буддистами? Эта «религия» объединяет, разумеется, множество сект, часть которых относится скорее к философии, чем к религии, но самое известное заявление буддистского примиренчества принадлежит Тэнцзину Гьямцхо, нынешнему далай-ламе. Гьямцхо, с юности восхищавшийся наукой, даже написал книгу «Вселенная в единственном атоме», в которой попытался согласовать науку и буддизм. В ней содержится утверждение, которое часто цитируют, чтобы показать превосходство факта над верой в буддистском учении: «Если бы научный анализ убедительно продемонстрировал ложность тех или иных положений буддизма, то мы должны были бы принять данные науки и отказаться от этих положений». Тем не менее Гьямцхо признает по крайней мере два сверхъестественных явления – реинкарнацию и закон кармы – и критикует теорию эволюции с креационистских позиций. Далай-лама утверждает, что мутации не случайны, а представление о том, что «выживает наиболее приспособленный» является тавтологией (это не так). Буддизм считается одним из наиболее «небуквальных» верований, но буквализм в отношении некоторых положений делает его, как и все прочие религии, несовместимым с наукой.
Трюк с непересекающимися магистериями
Самая известная – по крайней мере, в последние годы – попытка примирить науку и религию связана с именем палеонтолога Стивена Джея Гулда. В книге «Твердыня вечная. Наука и религия в полноте жизни», написанной в 1999 г., Гулд попытался доказать, что совместимость науки и религии основана на понимании того, что их цели совершенно различны. Наука, утверждал он, ставит перед собой цель узнать как можно больше о мире природы, тогда как религия имеет дело исключительно с вопросами смысла, цели и морали. Таким образом, две эти области образуют «непересекающиеся магистерии», по определению Гулда. По его мнению, такое разделение создает своего рода гармонию: чтобы разобраться с состоянием человека, утверждал он, необходимы и физические, и метафизические исследования. Понятие непересекающихся магистерий взяли на вооружение многие научные организации, всегда готовые продемонстрировать, что они не наступают на ноги религии.
Гулд не первым предложил эту идею. Ее и прежде не раз высказывали и богословы, и философы. Математик Альфред Норт Уайтхед, к примеру, предвосхитил Гулда, написав еще в 1925 г.:
Вспомните, с какими разными, далекими друг от друга аспектами имеют дело наука и религия. Наука сосредоточена на общих условиях, которые, в соответствии с наблюдениями, регулируют физические явления; в то же время религия целиком погружена в размышления о моральных и эстетических ценностях. С одной стороны здесь закон всемирного тяготения, а с другой – размышления о красоте святости. То, что видит одна сторона, другая упускает из виду, и наоборот.
Вклад Гулда заключается не только в том, что он формализовал этот аргумент и расширил его на целую книгу, но и в том, что он предложил это утверждение в качестве принципа здравого интеллектуального поведения. Популярность этой идеи, не новой и не особенно глубокой, объясняется, несомненно, убедительностью литературного стиля Гулда, тоном книги, который лучше всего характеризуется словами «Ребята, давайте жить дружно!», и тем фактом, что аргумент, «наделяющий каждый предмет достоинством и индивидуальностью», был предложен знаменитым и популярным ученым, к тому же открытым атеистом.
К несчастью, попытка Гулда терпит неудачу по двум причинам: она требует гомеопатического разведения религии и превращения ее в гуманистическую философию, лишенную всяких претензий на сверхъестественное; а религию объявляет единственным арбитром в моральных и философских вопросах, имеющих при всем при том длинную светскую историю. Поскольку концепция непересекающихся магистерий – вероятно, самый распространенный аргумент в пользу совместимости науки и веры, следует рассмотреть его подробнее.
Гулд начинает свои рассуждения с наблюдения о том, что и наука и религия иногда выходят за надлежащие рамки: религия, по сути, делает научно проверяемые заявления о природе, а ученые заимствуют у природы этические и социальные принципы. Самый очевидный пример первого – американский креационизм; второго – ранние попытки оправдать расизм и капитализм, аппелируя к теории эволюции. Используя примеры, извлеченные из работ Дарвина, Галилея, кардинала Ньюмана и других ученых и богословов, Гулд показал, что подобные нарушения границ имели место на протяжении всей истории. Концепция непересекающихся магистерий, утверждает он, исключит их повторение в дальнейшем, если мы будем придерживаться следующих принципов:
Наука делает попытки задокументировать фактологический характер окружающего мира и разрабатывает теории, которые увязывают и объясняют эти факты. Религия, с другой стороны, действует в столь же важном, но совершенно ином царстве человеческих целей, смыслов и ценностей – вопросов, которые фактологическое царство науки могло бы осветить, но ни в коем случае не способно решить.
Таким образом, Гулд придает этим магистериям «равную важность» и призывает к содержательному диалогу между религией и наукой – не для того, чтобы объединить их, но для того, чтобы содействовать согласию и взаимопониманию.
Проблема в том, что, хотя принцип непересекающихся магистерий привлекателен как утопический проект, сам Гулд видел в нем нечто большее, чем просто приятную банальность. Он настаивал, что нам следует реализовать его идею посредством структурирования науки и религии таким образом, чтобы они мирно сосуществовали. Так что он видел в непересекающихся магистериях «потенциальную гармонию через различия науки и религии, надлежащим образом осмысленные и ограниченные».
Красный флажок здесь – слова «надлежащим образом». Представить себе «надлежащую» науку несложно – подавляющее большинство ученых считают свое призвание совершенно натуралистичным предприятием. Но что такое «надлежащая» религия? Гулд считал, что это религия, которая никак не пересекается с наукой.
В этом-то все и дело, ибо в реальности религия часто бывает «ненадлежащей» и упорствует в этом. Как мы уже видели, многие религии делают фактологические заявления об окружающем мире и тем самым вторгаются на обозначенную Гулдом территорию науки. Как всегда, самый заметный пример – теория эволюции. Под ненаучными креационистскими историями подписываются не только фундаменталисты, но и многие протестанты, католики, мормоны, свидетели Иеговы, ортодоксальные иудеи, коренные американцы, саентологи, мусульмане и индуисты. Но идеи происхождения человека и других биологических видов – не единственное нарушение концепции непересекающихся магистерий со стороны религии. Христианские ученые предлагают духовную теорию болезней, а некоторые индуисты считают, что врожденное уродство – свидетельство греховности. Большинство авраамических религий признает существование души, отличающей человека от всех прочих видов. Невозможно отрицать, что религии по всему миру часто вторгаются на территорию науки, иногда с трагическими результатами. Сколько человек умерло, в том числе и в последние десятилетия, только потому, что рассматривали инфекцию как чисто духовное недомогание?
Чтобы разобраться с этой проблемой, Гулд, судя по всему, построил «религию» по заявлениям прогрессивных западных богословов, многие из которых агностики во всем, кроме названия. Но религия, разумеется, не ограничивается тем, что говорят о ней ученые люди. Она охватывает верования, которые помогают людям находить смысл в собственной личной реальности, даже если эти верования пересекаются с наукой. Назвавшись арбитром «надлежащей» религии, Гулд просто переопределил понятия, чтобы они соответствовали его утопическим представлениям. Таким образом концепция непересекающихся магистерий испытала еще одну метаморфозу – превращение из достижимой утопии в фактическое описание реальности. То есть для Гулда неприятные столкновения между верой и наукой по определению не затрагивали «настоящей» религии. В результате принцип непересекающихся магистерий превратился в урок тавтологии, позволивший ему попросту игнорировать те религии, которые делают заявления о реальности:
Религию просто нельзя приравнять к буквальному восприятию Книги Бытия, чуда с разжижением крови святого Януария… к буквальному восприятию символов каббалы или историй из желтой прессы. Если эти коллеги хотят сражаться с суеверием, отсутствием рациональности, филистерством, невежеством, догматизмом и множеством других надругательств над человеческим интеллектом (нередко превращаемых средствами политики в опасные орудия убийства и угнетения), то Бог их благослови – но не нужно называть этого врага «религией».
Но как еще мы можем это назвать? Многие религиозные люди были бы оскорблены, если бы узнали, что принцип непересекающихся магистерий требует отказаться от существенных составляющих их веры. Однако Гулд, судя по всему, рекомендовал именно это. К примеру, он отказывал религии в опоре на чудеса, утверждая, что первая заповедь для принципа непересекающихся магистерий должна быть такова: «Не смешивай магистерии, утверждая, что Бог лично инициировал важные события в истории природы своим вмешательством, о котором можно узнать только из откровения и которое недоступно для науки». Но это, конечно, означало бы отказ от главного события христианства – Воскресения, – а также от католических и буквалистских представлений о существовании Адама и Евы.
И как насчет самого очевидного нарушения принципа непересекающихся магистерий – того факта, что многие религии принимают креационизм? Спасая свою концепцию, Гулд признал, что креационизм – это не настоящая религия и даже не ее расширение:
Иными словами, наша борьба с креационизмом носит политический и конкретный, а вовсе не религиозный характер. Она даже не интеллектуальна в каком бы то ни было смысле… Креационисты не представляют собой магистерий религии. Они усердно продвигают вполне определенную теологическую доктрину – сомнительный с интеллектуальной точки зрения взгляд на религию демографического меньшинства, которое жаждет навязать его всему миру.
Как ни печально, этот аргумент ничего не стоит. Всякий, кому случалось биться с креационизмом или его окультуренным родичем – теорией «разумного замысла», – знает, что и то и другое суть чисто религиозные явления, рожденные в ходе конфликта между эволюционной биологией и Писанием. Поскреби креациониста, и как минимум в 99 % случаев получишь поборника религии.
А эволюцию, кстати говоря, не приемлют не только библейские буквалисты. Многие приверженцы более умеренных религий, включая католичество, отрицают эволюцию по той простой причине, что им не нравятся выводы в отношении человеческой морали и уникальности, которые из нее можно сделать. Напомню, что 42 % американцев – креационисты в отношении человека. Но настоящие библейские фундаменталисты встречаются гораздо реже, и 82 % тех же американцев считают, что какую-то форму креационизма следует преподавать в государственных школах – либо отдельно, либо параллельно традиционной теории эволюции. Не будет креационизм и «взглядом на религию демографического меньшинства», по крайней мере в Америке, – ведь мы видели, что 73 % американцев в нарушение принципа непересекающихся магистерий признают прямое воздействие Бога на биологические виды. Вряд ли 73 % можно назвать демографическим меньшинством.
Наконец, обозначение Гулдом религии как заповедника морали, смысла и цели будет и лицемерно, и исторически неверно. С одной стороны, оно игнорирует ведущиеся уже более столетия дебаты об источнике этических верований. Создает ли религия моральные нормы, или она лишь кодифицирует и подкрепляет мораль, которая проистекает из светских источников?
Гулд чувствовал эту проблему, но, опять же, попытался обойти ее, переопределив понятия: вся этика, утверждал он, на самом деле представляет собой замаскированную религию. Попытка их различить, по его словам, это всего лишь «спор о ярлыках». Поэтому Гулд предпочел «воспринимать как религиозный в основе своей (буквально связывающий нас воедино) весь моральный дискурс о принципах, способных сформировать идеал вселенского братства людей». Но серьезное научное обсуждение этики на самом деле началось как вполне светское мероприятие еще в Древней Греции, было продолжено в нерелигиозном ключе Кантом и Миллем, да и в наши дни по-прежнему ведется среди философов-атеистов, таких как Питер Сингер и Энтони Грейлинг. Более того, большинство современных философов – специалистов по этике – атеисты. Исключив претензии религии на эмпирическое знание, но растянув ее на всю область этики и «смысла», Гулд одновременно и урезал, и расширил религию.
Но как насчет другой стороны – нарушений принципа непересекающихся магистерий со стороны ученых? Да, они тоже имеются. Учебники по биологии начала XX века, к примеру, содержат главы о евгенике, которые в наше время производят отталкивающее впечатление. Сегодня, однако, довольно трудно встретить ученых, которые извлекали бы из результатов своей работы моральные уроки и тем более пытались навязать их обществу. Большинство ученых стараются не переступать границ своей магистерии, и преступления, которые Гулд относит на счет подобных нарушений – это и линчевание, и ужасы обеих мировых войн, и бомбардировка Хиросимы, – имеют слабое отношение к самой науке. Дело скорее в том, что технологии попадают в руки людей без разума и морали. (Позже я попытаюсь доказать, что и в этом наука противоположна религии, чьи злодеяния представляют собой побочный продукт моральных кодексов, имеющихся почти у всех религий.) Кроме того, большинство «нарушений» со стороны науки к тому времени, когда Гулд писал свою книгу, были уже в прошлом, в отличие от многих эмпирических заявлений, которые религия продолжает делать по сию пору.
В наши дни ученые избегают «ошибки натурализма» – стремления извлекать моральные уроки из наблюдений за природой. Вследствие этого они с гораздо большей готовностью, чем философы или богословы, приняли идею непересекающихся магистерий. Специалисты по этике, особенно неверующие, справедливо обижены тем, что их труд теперь проходит под рубрикой «религия». Но следует заметить, что верующие расстроены куда сильнее. Из тысяч религиозных течений на нашей планете лишь в нескольких нет приверженцев или догм, которые делали бы эмпирические заявления о Вселенной. Религия, чей бог не взаимодействует с миром, – то есть религия, которая по Гулду считается «надлежащей», – это такая религия, Бог в которой отсутствует. Честные верующие это признают. Один из таких верующих – христианский физик Иан Хатчинсон:
Но религия [по Гулду] уступает место, ибо в ней нет никаких претензий на исторический или научный факт, нет догматического авторитета и сверхъестественного опыта. Такая религия, какой бы привлекательной она ни была для прогрессивного научного ума, ни в коем случае не может быть ни христианством, ни, строго говоря, иудаизмом или исламом.
С этим согласен богослов Джон Хот:
Более внимательный взгляд на статьи Гулда показывает: он мог бы примирить науку и религию только в том случае, если религия будет пониматься таким образом, какой большинство религиозных людей даже представить себе не может. В противоположность почти универсальному религиозному чувству, которое говорит нам, что религия позволяет соприкоснуться с подлинными глубинами реальности, Гулд, по существу, отрицал, что религия в принципе способна дать нам какое-нибудь достоверное знание о том, что есть на самом деле. Это работа одной только науки… Все же Гулд не мог принять идею о том, что религия в любом смысле дает нам истину.
В конечном итоге концепция непересекающихся магистерий – это просто невнятный спор о ярлыках, не способный примирить науку и религию (если, конечно, вы не исповедуете сильно разбавленный деизм). Исайя, проповедуя мир и согласие перед зверями, понял, что примирить непримиримое невозможно без чуда: «И лев будет питаться соломой, как бык».
Наука против сверхъестественного
Трюк с непересекающимися магистериями подразумевает, что наука имеет дело только с вопросами, касающимися естественных явлений, тогда как все сверхъестественное отнесено к владениям религии. Подобное часто утверждают научные организации, которые всеми силами стараются не настраивать верующих против себя. Вот, к примеру, подобное заявление от весьма уважаемой группы ученых – Национальной академии:
Поскольку сверхъестественные сущности не являются частью природы, они не могут быть исследованы наукой. В этом смысле наука и религия разделены и подходят к разным аспектам человеческого знания по-разному. Попытки настроить науку и религию друг против друга порождают враждебность там, где для нее нет никаких оснований.
Национальная ассоциация преподавателей естественных наук сделала похожее заявление:
Наука – это метод проверки естественных объяснений естественных объектов и событий. Научному исследованию подлежат явления, которые можно пронаблюдать или измерить. Кроме того, наука базируется на том наблюдении, что Вселенная действует согласно закономерностям, которые можно открыть и понять при помощи научного исследования. Объяснения, которые не соответствуют эмпирическим данным или непроверяемы, не будут частью науки. Поэтому объяснения естественных явлений, построенные на основе не объективных данных, а мифов, личных мнений, религиозных ценностей, философских аксиом и суеверий, ненаучны. Более того, поскольку наука ограничена объяснением естественных явлений при помощи испытаний, основанных на использовании эмпирических данных, она не может давать религиозные объяснения или объяснять эволюционные причины.
Многие прогрессивные конфессии высказывались подобным образом. Науке, дескать, нечего сказать об их вере, и вроде как это должно обратить креационистов в поборников теории эволюции. Как ни печально, нет никаких данных о том, что эта тактика работает.
Однако проблема в том, что подобные заявления откровенно неверны. На самом деле науке есть что сказать о сверхъестественном. Она вполне способна проверять сверхъестественное и не раз делала это, и до сих пор никаких свидетельств в пользу сверхъестественного обнаружить не удалось.
Но давайте сделаем пару шагов назад, ибо такое заявление требует четкого определения сверхъестественного. Можно просто объявить, что сверхъестественное представляет собой «класс явлений, которые невозможно изучать научными методами». Именно это имел в виду философ науки Роберт Пеннок, когда утверждал, что «[если бы] мы могли применить естественные знания к пониманию сверхъестественных сил, то эти силы по определению не были бы сверхъестественными». Такое определение делает заявления Национальной академии и Национальной ассоциации преподавателей естественных наук верным, но лишь в качестве тавтологии.
Как я уже писал, Оксфордский словарь английского языка определяет сверхъестественное как «принадлежащее сфере или системе, которая выходит за рамки природы, как божественные, волшебные или призрачные существа; приписываемое некоей силе, не допускающей научного толкования или выходящей за рамки законов природы, а также проявление этой силы; оккультное, паранормальное». Иными словами, сверхъестественное включает в себя те явления, которые нарушают известные законы природы. Важно понять, что это определение не делает сверхъестественное недоступным для науки. В самом деле, на протяжении своей истории наука то и дело исследовала «свидетельства» о сверхъестественном и, в принципе, могла бы обнаружить какие-то доказательства. Но ни разу не обнаружила.
Отметим также, что сверхъестественное включает не только божественные явления (которые я охарактеризовал бы как то, что делается существами, обладающими разумом, но лишенными телесного облика), но и явления паранормальные, такие как алхимия, гомеопатия, экстрасенсорика, телекинез, призраки, астрология, буддистская карма и т. п. Все они включают нарушения известных законов природы. Поскольку мы, разумеется, не знаем всех законов природы, то следует считать, что некоторые из сегодняшних «сверхъестественных» с точки зрения науки явлений в дальнейшем потеряют этот статус. Далее я расскажу, что существуют определенные наблюдения, которые могли бы убедить меня в истинности некоторых религий, однако в конечном итоге может выясниться, что эта истинность объясняется недопониманием – к примеру, розыгрышем гигантского масштаба, устроенным инопланетянами. В конце концов, все научные выводы о Вселенной всегда условны. Однако с позиции науки было бы ошибкой полностью исключать возможность любых сверхъестественных явлений, неважно, религиозных или нет.
Почти все религии делают эмпирические заявления о том, как Бог взаимодействует с миром, хотя некоторые из них трудно или даже невозможно проверить. Что бы ни говорил Гулд, это означает, что большинство религий не стесняется переступать границы непересекающихся магистерий. Я уже упоминал некоторые религиозные заявления о реальности, но давайте посмотрим, как наука могла бы проверить, будет ли некое событие сверхъестественным проявлением некого Бога, а также существует ли этот Бог в принципе. Философы Йонатан Фишман и Маартен Баудри привели семь таких тестов с описанием, какой именно результат будет указывать на существование Бога или других сверхъестественных либо паранормальных явлений. (Между ними нет в сущности никакой разницы: и те и другие подразумевают нарушение известных законов природы, хотя первый термин указывает обычно на божественное вмешательство, а второй – на «нерелигиозные» явления вроде экстрасенсорного восприятия и ясновидения.)
1. Ходатайственная молитва способна исцелить больного и вырастить ампутированную конечность.
2. Действенны только католические ходатайственные молитвы.
3. Всякий, кто произнесет имя пророка Мухаммеда всуе, будет немедленно поражен молнией, а те, кто молится Аллаху по пять раз на день, избавлены от болезней и несчастий.
4. Огромные нестыковки, обнаруживаемые в палеонтологической летописи и независимых методиках датировки, указывают на то, что возраст Земли меньше 10 000 лет – и таким образом подтверждают библейский рассказ и бросают тень сомнения на теорию эволюции Дарвина и современные научные представления в области геологии и космологии.
5. Конкретная информация или пророчества, полученные, как утверждается, во время околосмертных переживаний или через божественное откровение, позже подтверждаются – учитывая, что традиционные методы получения подобной информации полностью исключены.
6. Научная демонстрация сверхчувственного восприятия или других паранормальных явлений (к примеру, тот факт, что экстрасенсы регулярно выигрывают в лотерею).
7. Умственные способности у человека сохраняются, несмотря на разрушение мозга, что подтверждает существование души, которая способна пережить телесную смерть.
Строго говоря, уже имеются частные доказательства, опровергающие почти все эти утверждения, и более систематические – против экстрасенсорного восприятия и силы молитвы. Наиболее показательны, пожалуй, исследования по поводу молитвы.
Удивительно, как часто американцы молятся и какую испытывают уверенность в том, что молитва работает. 88 % американцев молятся Богу, 76 % утверждают, что молитва – важная часть их повседневной жизни, и 83 % верят, что существует Бог, который на эти молитвы отвечает. И эти молитвы – не просто медитативные упражнения. Более 50 % христиан, иудеев и мусульман молятся о своем здоровье и благополучии, о хороших отношениях с окружающими, о помощи при душевных и физических болезнях.
В пятой главе описываются чудовищные последствия использования молитвы вместо медицины, но многие американцы молятся в качестве дополнения к врачебной помощи. Более 35 % американцев молятся о своем здоровье, а 24 % просят окружающих делать это за них. Очевидно, все эти люди верят, что молитва может помочь.
Если вы верите, что молитва работает, а не служит лишь способом поболтать с Богом, то это убеждение можно проверить. Более того, подобную проверку впервые провел в 1872 г. генетик и статистик Фрэнсис Гальтон, троюродный брат Чарльза Дарвина. Гальтон рассудил, что среди всех британцев мужского пола, проживших хотя бы 30 лет, чаще всего молятся за правящих особ («Боже, храни короля»). Если бы это было так, следует ожидать, что короли должны жить дольше, чем прочие мужчины, включая аристократию, духовенство, художников, купцов и врачей. (Кроме того, у королей имеются преимущества в виде лучшей пищи и медицинского обслуживания.) Тем не менее вопреки гипотезе Гальтона оказалось, что 97 проверенных монархов имеют наименьшую продолжительность жизни среди всех исследованных классов: 64 года против средних значений между 67 и 70 годами. Но Гальтон, хотя и отверг ходатайственную молитву как пережиток древнего суеверия, предложил компромисс: молитва все же полезна для общения с любыми богами, облегчения стресса и получения силы и стойкости. Очевидно, Гальтон верил в веру.
Можно, разумеется, игнорировать это исследование как легкомысленное упражнение с сиюминутной идеей (Гальтон вообще был склонен к подобным спонтанным статистическим тестам), но имеются и более современные и научно организованные исследования влияния ходатайственной молитвы на исцеление. Три наиболее интересных исследования посвящены влиянию молитвы на восстановление пациентов после госпитализации в связи с сердечными проблемами, после зондирования сердца или ангиопластики, а также эффекта «лечения на расстоянии» пациенток после операции по пластике молочной железы. Все три исследования проводились под надлежащим контролем, то есть за некоторую часть пациентов не молились и никто не знал наверняка, молятся за него или нет. Результаты оказались равно отрицательными: никакого положительного эффекта молитвы не дали. Несколько меньшее по масштабам исследование восстановления после пластики груди также не показало никакого эффекта от молитвы, а комбинация молитвы и других методов дистанционного лечения не произвела никакого эффекта на медицинское и психологическое состояние пациентов с ВИЧ.
Типичный ответ теиста на эти неудачи – либо «Бог не позволяет себя испытывать», либо «Молитва нужна вовсе не для этого: это просто способ общения с Богом». Но можно быть уверенным, что, покажи эти исследования заметный положительный эффект, все причастные к религии принялись бы размахивать его результатами как доказательством существования Бога. Предвзятость подтверждения здесь выражается в том, что положительные результаты принимаются, а отрицательные отбрасываются под разными предлогами, и это важное различие между наукой и религией.
Между паранормальным и сверхъестественным нет никакой существенной разницы. Попытки демонстрации паранормальных явлений также потерпели неудачу – как в медицине, где речь идет о нерелигиозных методах «лечения» (целительное прикосновение, вдыхание цветочных ароматов, использование магнитов), так и в других областях, таких как экстрасенсорное восприятие, телекинез и воспоминания о прошлой жизни. Можно вообразить и множество других способов проверки религиозных утверждений. Помогает ли индейский танец дождя от засухи? Может ли Бог воздействовать на эволюцию путем повышения вероятности адаптивной мутации при изменении внешних условий?
Итак, что могло бы убедить такого скептика, как я, в том, что произошло чудо – явление, нарушившее законы природы? Пожалуй, для этого подошли бы несколько пунктов из списка Фишмана и Баудри, приведенного выше. Поскольку человек, в отличие от саламандры, не способен к регенерации утраченных конечностей, то если бы некий религиозный целитель сумел заново отрастить недостающую конечность, читая над пострадавшим молитвы, то это событие, если оно повторилось бы несколько раз и было подтверждено надежными доказательствами и свидетельствами врачей, я готов был бы считать чудом и, возможно, доказательством существовании Бога. Но от внимания людей не укрылось, что «чудесные» исцеления (к примеру, исчезновение опухоли) всегда относятся к тем явлениям, которые порой происходят и естественным образом, без всяких молитв. Ватикан, которому для причисления человека к лику блаженных требуется чудо, а для причисления к лику святых – два, не слишком придирается к медицинским доказательствам, когда нужно кого-то канонизировать. Скажем, «чудом», обеспечившим канонизацию матери Терезы, было предполагаемое исчезновение рака яичников у индианки Моники Бесра, которая, по ее собственному заявлению, исцелилась, взглянув на портрет монахини. Однако при более подробном рассмотрении оказалось, что опухоль у нее была не раковой, а туберкулезной и, что еще важнее, пациентка получала традиционное лечение в больнице, так что честь исцеления принадлежит ее лечащему врачу (которого, кстати, Ватикан почему-то не опросил).
Более убедительных форм исцеления нигде не встретишь. Анатоль Франс писал в своей книге «Сад Эпикура»:
В августе я был в Лурде и посетил там пещеру, стены которой увешаны бесчисленным количеством костылей – в знак выздоровления их владельцев. Мой спутник шепнул мне на ухо, показывая пальцем на эти больничные трофеи: «Одна деревянная нога сказала бы гораздо больше».
Вот именно. Вопрос «Почему Бог не исцеляет безногих?» – это почти клише атеизма, но разве не разумно спросить, почему на выставке в Лурде нет протезов и стеклянных глаз? Франс дал ответ:
Это замечание продиктовано здравым смыслом; но в философском отношении деревянная нога имеет не больше ценности, чем костыль. Если бы наблюдателю, обладающему подлинно научным складом ума, пришлось констатировать, что у кого-нибудь вдруг восстановилась, в купели или где-нибудь еще, отрезанная нога, он не сказал бы: «Это чудо!» Он сказал бы: «Наблюдение, до сих пор единственное, дает основание предполагать, что при условиях, пока точно не установленных, ткань человеческой ноги имеет свойство восстанавливаться, подобно клешням у омаров и раков или хвосту у ящериц, но только гораздо быстрей».
Здесь Франс отвергает сверхъестественное в пользу природных законов, пока еще не открытых. Подобные исцеления, к примеру, могли бы быть работой космических пришельцев-альтруистов, обладающих развитой технологией регенерации тканей. Но это не имеет значения. Если мы рассматриваем регенерацию конечностей или глаз не как абсолютное доказательство существования Бога, но с научной точки зрения – как условное доказательство, то оно укажет нам в направлении божественного. А если такие чудеса происходят раз за разом, документируются и неразрывно связаны с религиозными обстоятельствами, то аргумент в пользу существования сверхъестественных сил усиливается.
В книге «Многообразие научного опыта. Наука в поисках Бога» (The Varieties of Scientific Experience), название которой недвусмысленно отсылает к классическому исследованию религии Уильяма Джемса, Карл Саган описывает, как древнее Писание могло бы снабдить нас научными доказательствами существования Бога. Оно могло бы, к примеру, дать информацию, не известную людям на момент написания священных текстов. Например, заявления вроде: «Не путешествуй быстрее света» или «Две перевитых нити заключают в себе тайну жизни». Кроме того, Бог мог бы недвусмысленно сообщить о своем существовании, написав десять заповедей большими буквами на Луне. Таким образом, сверхъестественное, если не определять его тавтологически, либо принципиально, либо реально попадает в зону ответственности науки. А если вспомнить все неудачные попытки его обнаружить – отсутствие точных предсказаний в Писании, то, что наука не подтверждает проверяемые религиозные утверждения, а боги не спешат сообщать о своем присутствии так, чтобы никто не усомнился, – то обнаружится большая дыра: отсутствие доказательств там, где им следовало бы быть. Рациональная реакция на такое положение вещей – осторожный отказ признать существование каких бы то ни было сверхъестественных существ или сил.
Доказательство в пользу сверхъестественного, разумеется, не равно доказательству в пользу Бога, тем более положений какой-то конкретной религии. В этой ситуации требуется другая информация. Но некоторые неверующие отрицают возможность любых доказательств в пользу существования богов и утверждают, что концепция Бога так туманна и непоследовательна, что доказательств в ее пользу просто не может быть. Я с этим не согласен и считаю, что большинство ученых могли бы вообразить какие-то наблюдения, которые убедили бы их в существовании Бога. Даже у Дарвина были идеи на этот счет, о чем он упомянул в письме к американскому ботанику Эйсе Грею в 1861 г.:
Вы задали мне трудный вопрос: что могло бы убедить меня в наличии Замысла. Если бы я увидел, как на землю слетает ангел, чтобы учить нас добру, и я был бы убежден, поскольку другие тоже бы его видели, что я не сошел с ума, то в этом случае я должен был бы поверить в замысел. Если бы меня убедили вне всяких сомнений, что жизнь и разум каким-то неизвестным образом определяются другими, не поддающимися точному определению силами, то я должен был бы поверить. Если бы человек был сделан из бронзы и железа и никак не был бы связан ни с каким другим живым организмом, жившим когда-либо, я, возможно, должен был бы поверить. Но это я пишу очень по-детски.
Ну, может быть, не так уж и по-детски. Из письма очевидно, что Дарвин, как хороший ученый, был открыт для доказательств «Замысла», под которым он, понятно, подразумевал Бога.
Меня тоже вполне можно убедить в существовании христианского Бога. Следующий (признаюсь, путаный) сценарий в некоторой степени склонил бы меня к христианству. Представим, что в небесах появляется яркий свет и в мой кампус с неба при поддержке крылатых ангелов спускается существо в белых одеждах и сандалиях в сопровождении группы апостолов с именами, приведенными в Библии. Повсюду слышится громкая небесная музыка и трубный глас. Существо в белых одеждах называет себя Иисусом и направляется к соседней университетской больнице, где мгновенно излечивает множество серьезно больных людей, в том числе с отсутствующими конечностями. Через некоторое время Христос и сопровождающие его лица, поддерживаемые ангелами, поднимаются обратно в небо под звуки музыки и небесного хора. Небеса стремительно темнеют, вспыхивают молнии, гремит гром, – и через мгновение над нами чистое небо.
Если бы все это видели люди, если бы это удалось снять на видео и если бы исцеления были необъяснимыми, но в то же время их факт подтвердили бы несколько врачей, – и наконец, если бы все эти явления и сущности соответствовали христианской теологии, – вот тогда я начал бы серьезно думать об истинности христианства. Очень может быть, мы обошлись бы и без показаний свидетелей. Если, как предлагал Саган, в Новом Завете содержалась бы недвусмысленная информация о ДНК, эволюции, квантовой механике или других научных феноменах – информация, которой просто не могли владеть его авторы, – было бы трудно не принять гипотезу некоторого божественного вдохновения.
Возможно, другие ученые назвали бы меня излишне доверчивым. Мой сценарий с визитом Иисуса в принципе мог бы оказаться гигантским розыгрышем, устроенным инопланетными пришельцами, которые владеют соответствующими технологиями и способны срежиссировать подобное представление. (Забавно, но те, кто выдвигает подобные аргументы, никогда не доводят их до логического конца – до того, что вся жизнь на Земле может оказаться просто матрицеподобной компьютерной симуляцией в руках инопланетян.) В конце концов, третий закон фантаста Артура Кларка гласит: «Любая достаточно продвинутая технология неотличима от магии». Но я считаю, что слово «магия» здесь можно спокойно заменить на «Бог». Именно поэтому мое приятие Бога в любом случае было бы условным – подлежащим пересмотру позже, если появится какое-то естественное объяснение. Чрезвычайные заявления требуют чрезвычайных доказательств, но нельзя утверждать, что такие доказательства невозможны.
А теперь перевернем вопрос: спросите религиозных людей, какие доказательства могли бы заставить их отказаться от своей веры. Некоторые, конечно, дадут вразумительное объяснение, но много чаще вы будете слышать ответ Карла Гиберсона, процитированный в предыдущей главе: никакие данные не способны разрушить его веру в Бога. Он даже привел несколько причин для такой позиции – причин, которые христиане признают не часто:
В чисто практическом аспекте у меня есть очень веские причины верить в Бога. Мои родители – глубоко верующие христиане и были бы страшно огорчены, если бы я отказался от веры. Моя жена и дети верят в Бога, и мы регулярно посещаем церковь все вместе. Большинство моих друзей – верующие люди. У меня любимая работа в христианском колледже, который вынужден был бы отказаться от моих услуг, если бы я отверг веру, на прочном основании которой покоится миссия колледжа. Отказ от веры в Бога разрушил бы мою привычную жизнь.
Эта цитата наглядно демонстрирует то, что мы уже знаем: вера может насаждаться властями или внушаться церковью, но при этом часто поддерживается социальной полезностью. Но если никакие доказательства не способны поколебать вашу веру в теистического Бога, это означает, что вы сознательно отстранились от рационального дискурса. Иными словами, ваша вера уже победила науку.
Как насчет чудес?
В научном анализе чудес, по крайней мере тех из них, что произошли в далеком прошлом, существует две проблемы: с одной стороны, нужно определить, имело ли место указанное событие вообще, а с другой – нарушило ли оно законы природы. Если считать, что эти чудеса намеренно вызваны неким божеством, возникает третья проблема – и даже четвертая, если мы хотим доказать, что данное чудо падает в копилку какой-то конкретной религии, скажем, христианства. Поскольку чудеса по определению невоспроизводимы, нет ничего удивительного в том, что стержневые доктрины многих сегодняшних религий строятся на древних и совершенно уникальных событиях, таких как диктовка Корана Аллахом или Воскресение Христа. Может быть, такие события не нужно оценивать? Мне кажется, это не так. Возьмем для примера Воскресение.
Физик Иан Хатчинсон уверяет, что уникальность чудес делает их неприкосновенными для науки. Если бы люди левитировали иногда, время от времени, то наука могла бы протестировать это явление, но «религиозное учение, основанное на вере в то, что левитация была продемонстрирована один-единственный раз или одним-единственным историческим персонажем, невозможно подвергнуть научной проверке. Наука не в состоянии эмпирически проконтролировать уникальные события».
Но так быть не может, ведь у историков есть способы выяснить, насколько достоверна информация о том или ином уникальном историческом событии. Основой этих методов служит многократное независимое подтверждение событий: совпадение подробностей у разных авторов, наличие надежных документов, рассказы современников. Таким образом мы точно знаем, что Юлий Цезарь был убит группой заговорщиков в римском сенате в 44 г. до н. э., хотя и не можем быть уверены в его последних словах. Как неоднократно указывалось, библейский рассказ о распятии и Воскресении не проходит эту элементарную проверку, поскольку источники, из которых о нем известно, не могут считаться независимыми, ни один из них не написан очевидцем, а все современники, не связанные с Писанием, позабыли об этом упомянуть. Кроме того, рассказы о Воскресении и пустой гробнице – даже в Евангелии и письмах святого Павла – серьезно расходятся в деталях. К тому же, несмотря на все усилия, библейским археологам так и не удалось отыскать пресловутый гроб Господень.
У богословов, конечно, есть свои аргументы в пользу того, что Воскресение истинно. Павлу было видение воскресшего Христа; женщины обнаружили гробницу пустой (как ни странно, некоторые видят в этом «доказательство», потому что никакое выдуманное Воскресение, состряпанное в те сексистские времена, не опиралось бы на свидетельство женщин); и хотя Евангелия и видение Павла не были записаны при жизни Иисуса, произошло это лишь несколькими десятилетиями позже. Но если рассматривать все это как убедительные доказательства, то что сказать о «Книге Мормона»? В ее начале имеются два независимых заявления, подписанные 11 поименованными очевидцами, в которых все они клянутся, что действительно видели золотые листы, которые передал Джозефу Смиту ангел Морони. Трое свидетелей – Оливер Каудри, Дэвид Уитмер и Мартин Харрис – добавляют, что ангел лично положил эти листы перед ними. В отличие от истории об Иисусе, здесь имеются настоящие показания свидетелей! Христиане других сект отвергают эти свидетельства, но почему тогда они принимают на веру новозаветные рассказы об Иисусе, которые не только переданы через вторые руки, но и записаны неизвестно кем? Такое отношение к свидетельствам откровенно непоследовательно.
Классический способ проверки чудес на истинность предложил шотландский философ Дэвид Юм. Предвосхищая сформулированный Саганом принцип «чрезвычайных доказательств», Юм заявил, что чудеса настолько экстраординарны, что для их принятия нам придется считать нарушение законов природы более вероятным, чем любое другое объяснение – включая мошенничество или ошибку. Взвешивая доказательства в пользу чудесных и нечудесных объяснений, следует учитывать также, не получил ли очевидец выгоды от своего свидетельства. Нам известно, что ошибки, мошенничество и предвзятость подтверждения встречаются не так уж редко, поэтому Юм по умолчанию принимал в качестве объяснения именно их. Отталкиваясь от этого принципа, вам, если уж вы отвергаете свидетельские показания 11 мормонов как мошенничество, ошибку или заблуждение, следует усомниться и в истинности Воскресения Иисуса.
Это всего лишь научный принцип экономичности: если у вас есть несколько объяснений одного и того же явления, то обычно (хотя и не всегда) лучше будет то из них, в котором меньше всего предположений. Надо сказать, что в случаях, когда чудеса происходили не слишком давно или достаточно часто, чтобы допускать научное исследование, принцип Юма вполне себя оправдал. Туринская плащаница с изображением полуобнаженного мужчины с ранами на теле несколько столетий считалась погребальной пеленой Христа, образ которого чудесным образом отпечатался на ткани. Хотя католическая церковь так и не признала плащаницу подлинной, несколько пап, включая и Франциска, отзывались о ней так, что создавалось впечатление о ее подлинности. Тем не менее радиоуглеродный анализ показал, что плащаница изготовлена в Средние века, а образ Иисуса на ней был воспроизведен итальянским химиком с использованием материалов, доступных в Европе того времени.
В 2012 г. из ступней статуи Христа в Мумбаи начала сочиться вода. Эту «святую воду», часть которой была выпита, рассматривали как чудо, и сотни католиков стекались поклониться этому месту. К несчастью, индийский скептик Санал Эдамаруку обнаружил, что «чудо» объяснялось сантехническими проблемами: из-за засорившейся канализационной трубы в близлежащем туалете основание статуи впитало зараженную фекалиями воду, которая затем и стала сочиться возле ног Христа. Казалось бы, вопрос решен, но разгневанные верующие обвинили Эдамаруку в нарушении индийских законов об оскорблении религиозных чувств. Чтобы избежать тюремного срока, ему пришлось уехать из страны и стать беженцем от суеверия. В наш век критических исследований и средств массовой информации регулярное разоблачение подобных случаев должно заставить призадуматься всех, кто верит в древние чудеса.
Принцип Юма дает еще одну подсказку – искать альтернативные объяснения – и дает толчок научной мысли. Если можно придумать для «чуда» естественное, небожественное объяснение, следует стать агностиком в отношении этого чуда. Если чудо невозможно проверить, откажитесь от веры в него. Если такие альтернативы существуют, последнее, что следует делать, – это воздвигать на этом чуде фундамент своей религии.
Существует, к примеру, множество альтернативных объяснений истории с Воскресением Иисуса Христа. Одно из них предложил философ Герман Филипс. Представляется вероятным (Иисус сам заявляет это в трех из четырех Евангелий), что его последователи верили: Учитель восстановит царство Божие на земле еще при их жизни. Мало того, апостолам было сказано, что они при жизни получат щедрое вознаграждение и будут, в частности, сидеть на 12 престолах и судить колена Израилевы. Но неожиданно Иисус был распят, и все надежды на грядущую славу канули в небытие. Филипс предполагает, что это породило болезненный когнитивный диссонанс, который в данном случае был разрешен посредством «коллективного мифотворчества». Точно так же делают современные адепты конца света, когда мир не гибнет в предсказанный срок. Они, как правило, сговариваются на какой-то версии, которая позволяет сохранить веру перед лицом опровергающих ее событий (к примеру: «Мы неправильно определили срок»). Филипс предполагает, что в случае с Иисусом непременное возвращение Бога просто превратилось в обещание жизни вечной – обещание, подкрепленное сказкой о том, что и сам их лидер воскрес.
Если вы верите, что проповедник апокалипсиса по имени Иисус действительно существовал и рассказывал своим последователям, что царство Божие приближается, то эта история выглядит довольно разумной. В конце концов, она опирается на хорошо известные психологические особенности: поведение последователей неоправдавшихся культов и попытки разрешить когнитивный диссонанс. Подобно разочарованным адептам конца света, ранние христиане могли просто пересмотреть свою историю. Неужели эта версия менее убедительна, чем идея о том, что Иисус восстал из мертвых? Только если вы заранее убеждены в истинности этого мифа.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что Семинар Иисуса – группа из более чем 200 религиозных ученых, которым поручено было оценить историчность слов и деяний Иисуса Христа – сделал следующий вывод. В нашем распоряжении нет никаких достоверных свидетельств ни Воскресения, ни пустой гробницы, ни посмертного появления Христа на людях. Члены семинара высказались довольно сухо: «Тело Иисуса, вероятно, подверглось разложению, как это обычно происходит с трупами». Кроме того, они сочли нужным предостеречь:
Главная опасность, с которой сталкиваются христианские ученые при оценке Писания, – это искушение найти в нем то, что им хотелось бы найти. Вследствие этого даже у критически настроенных ученых высока склонность присочинить при работе с теми преданиями, которые имеют глубокие эмоциональные корни, поскольку их строгая оценка имеет широкие последствия для религиозного сообщества.
Разумеется, более консервативные христиане раскритиковали такой исторический подход и даже заклеймили работу Семинара Иисуса как ересь.
Означает ли в таком случае критерий Юма, что принимать на веру чудеса нельзя в принципе? Я так не думаю, поскольку Юм, на мой взгляд, зашел слишком далеко. Судя по всему, никакие доказательства ни в каком количестве не смогли бы поколебать его убеждение в том, что чудеса – это всего лишь результат обмана, невежества или ошибки. И все же существуют, возможно, какие-то события (хотя представить их себе довольно сложно), для которых божественное нарушение законов природы окажется более вероятным объяснением, чем обман или заблуждение. Ученого, который сказал бы, что чудеса невозможны в принципе, иначе как узколобым не назовешь. Но Юм был прав в одном: чтобы по-настоящему поверить в чудо, нужны доказательства – много документальных доказательств, либо повторяющихся в нескольких надежных источниках, либо подтвержденных независимыми свидетельствами. Ни одно религиозное чудо этим критериям даже близко не соответствует.
Три прецедента
Когда наука опровергает «оспоримые» религиозные верования (то есть неосновные части религиозной доктрины), верующие часто без особых возражений с ними расстаются. Это, к примеру, история об Ионе и ките (ни одна рыба не смогла бы проглотить человека целиком, и ни один человек не сумел бы выжить в ее желудке в течение трех дней) и рассказ о Ноевом ковчеге, который противоречит не только данным геологии, но и здравому смыслу (как могли все биологические виды Земли прожить целый год в ковчеге с одним-единственным окном?).
Не все верования подлежат обсуждению. Для христиан принципиально важна история о том, как грех пришел в этот мир по вине Адама и Евы, а смерть Христа его искупила. Это фундаментальное положение христианства, и для него принципиально важна реальность существования Адама и Евы и их статус генетических предков всего человечества. Без них и без их преступления в Эдемском саду не было бы первородного греха, за который отвечает весь род человеческий, а без греха не было бы необходимости в появлении Иисуса на земле, в его распятии и Воскресении ради искупления наших грехов.
Для других верующих история сотворения мира, изложенная в Книге Бытия, не обязательно будет буквальной истиной, но она должна каким-то образом подтверждать уникальность человека среди всех биологических видов – то, что никак не согласуется с естественной эволюцией. Причастность Бога к созданию облика человека для многих верующих сомнению не подлежит, и обсуждать здесь нечего. В конце концов, Книга Бытия утверждает, что «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Этим объясняется, в частности, почему среди тех американцев, которые все же признают эволюцию человека, больше половины верят, что этим процессом управлял Бог, причем его вмешательство, как правило, подталкивало процесс эволюции в направлении именно нашего вида.
Наконец, принципиальное утверждение мормонизма состоит в том, что аборигены Америки – индейцы, включая Морония, предполагаемого создателя тех самых золотых листов, которые позже стали «Книгой Мормона» – происходят от группы людей, перебравшихся в Северную Америку с Ближнего Востока около 600 г. до н. э.