Войны за Бога. Насилие в Библии Дженкинс Филипп

5. Приказ о проведении геноцида

Я настигну моих врагов, не вернусь, пока не истреблю их.

Разобью их — им больше не встать, у меня под ногами будут.

Псалом 17:38–39

Я сомневаюсь в том, что испанцы смогли бы убить столько миллионов индейцев, если бы не думали, что могут обращаться с ними как с ханаанеями.

Мэтью Тиндаль, скептик от Просвещения

Рассказы о массовых убийствах многие века оказывали влияние на политику, что касается как иудейской, так и христианской традиций. В обеих этих религиях важную роль играли славные образы избранного Богом народа, который стремится выполнить божественный замысел о мире, пока весь этот процесс не завершится в мессианскую эпоху. При этом в обеих религиях существовали и образы врагов, которых надо победить, и иногда это означало, что следует уничтожить реальных противников, живых людей. Позднее верующие научились думать о врагах как о космическом зле, о злых силах, которые в итоге не смогут сопротивляться Божьей воле и противостоять народу Бога. Это учение помогало верным чувствовать свою правоту, и потому оно придавало им смелости на поле битвы. Из Библии естественным образом вытекает доктрина священной войны.

Специфически христианское понимание Библии и политические уроки, которые люди из этого извлекали на протяжении многих веков, имели огромное значение, поскольку на протяжении пятнадцати столетий именно христианские, а не иудейские царства сражались за господство в Европе и именно христианские империи распространялись по всему земному шару. Вера в свою избранность способствовала тому, что завоеватели подчиняли себе или переселяли народы, живущие на покоренных землях. Народы, укорененные в протестантизме, — англичане, американцы, голландцы и немцы — смотрели на враждебные расы как на крайнее воплощение зла, которое в некоторых особых случаях нужно было полностью уничтожить. Так Библия дала Западу язык для размышлений о геноциде.

Хотя евангелические авторы оправдывают акты религиозного насилия, совершавшиеся в прошлом, все они единодушно настаивают на том, что геноцид в Ханаане был уникальным событием, которое никогда не может повториться в современном мире. Об этом совершенно однозначно говорил Юджин Мэррилл: «Геноцид, одобренный Писанием, был неповторимым по времени, месту и обстоятельствам событием. Не стоит думать, что нечто подобное может произойти в эпоху церкви»[194]. Однако в истории христианства не все проводили столь четкое разграничение. По меньшей мере некоторые христиане считали себя наследниками обетования, данного первому избранному народу, евреям, и во многих из них мысль об этом наследии формировала их отношение к врагам и гонителям.

Христианские концепции священной войны складывались постепенно. В первые века христианства верующие с великим подозрением относились к римскому государству и светским законам — а особенно к тому, что касалось армии. По меньшей мере до IV века христиане ставили под вопрос саму возможность для верных служить в вооруженных силах. Ситуация, разумеется, изменилась в тот момент, когда Римская империя приняла христианство и вожди церкви стали вести войны во имя Бога. И в эту эпоху князья церкви обратились к тем текстам, которые могли бы оправдать такие действия, и часто при этом они размышляли о ветхозаветных повествованиях, где речь шла о ханаанеях и амалекитянах.

История амалекитян приобрела особое значение потому, что отцы церкви сопоставляли Моисея с Христом. Моисей воздел руки и не опускал их во время битвы с Амалеком, чтобы на израильских воинах пребывало Божье благословение; Иисус распростер руки на кресте, чтобы победить силы греха. Когда христианство стало религией царей и государств, на этой аналогии были выстроены богословские идеи священной войны, которые продолжали влиять на умы до недавних времен. Духовенство, подобно Моисею, воздевает руки в молитве, а полководцы играют роль Иисуса Навина, сражающегося с Амалеком. Клирикам нравилась эта аналогия, потому что она показывала, что они играют вполне определенную и крайне важную роль в военных делах.

Уже во времена Карла Великого, около 800 года н. э., короли и прелаты призывали друг друга исполнять свои роли в битве с Амалеком — идентичность врага менялась в зависимости от ситуации. Идеальными врагами с этой точки зрения были язычники, однако и религиозный статус противников мог меняться. Когда в 1095 году папа Урбан II начал первый крестовый поход, он сказал, обращаясь к христианским воинам: «Наш долг молиться, а ваш — сражаться против амалекитян», — в данном случае против мусульман. Другие рассказы о завоеваниях также влияли на милитаристские идеалы церкви. Сетуя на то, что крестоносцев сопровождает толпа женщин легкого поведения, они вспоминали о Книге Чисел. Нельзя ли избавиться от этих блудниц тем же действенным способом, которым воспользовался Финеес, поразив мидьянитянку — она была искушением для еврейских воинов?[195]

В позднейшие столетия теория священной войны потребовала переработки. И тогда, в конце Средних веков, Библия помогала радикально изменить представления, господствовавшие на протяжении нескольких предшествовавших столетий, и сделать войну более гуманным и цивилизованным занятием. Однако практические последствия этого возвращения к Библии для вооруженных конфликтов между христианами оказались плачевными[196].

Неприглядный пример крестовых походов показал, что средневековые войны не могут быть цивилизованными, однако на протяжении Средних веков мыслители и вожди церкви добились реального улучшения ситуации. Они создали гуманные доктрины справедливой войны, у которой есть свои рамки, и оговорили условия, при которых государство вправе развязать войну (jus ad bellum). Теоретики призывали ввести ограничения при ведении военных действий, чтобы снизить количество ненужных актов насилия и разрушений и защищать людей, не участвующих в схватках, и мирное население (jus in bello)[197].

Во второй половине XV века эти идеи получили всеобщее признание, хотя на практике им следовали далеко не всегда. Стали возникать секты, отколовшиеся от больших церквей и изучающие Библию самостоятельно, которые поставили теорию справедливой войны под сомнение. Зачем накладывать столько ограничений на благочестивых верующих, идущих в битву? Настоящие христиане не могут принять эту теорию именно потому, что она не давала возможности вести настоящую священную войну. Ревнители ненавидели жесткие ограничения этой гуманной теории, указывающей, кто вправе начать применять насилие: справедливую войну может объявить только законный режим. Новые читатели Библии знали, что иногда рядовые христиане должны взять законы войны в свои руки. Каждый мужчина должен быть своим Иисусом Навином или Финеесом. Нам здесь сразу бросается в глаза, насколько подобные представления близки к идеям исламистов.

Новые группы протестантов обращались к образцам Моисея и Иисуса Навина, когда размышляли о своей парадигме войны. Вооруженные до зубов табориты в Богемии XV века, радикальные предтечи протестантизма, называли своих католических противников «моавитянами и амалекитянами… которых необходимо уничтожить». Когда в 1520-х в Германии разразилась Реформация, крайне жесткая риторика стала обычным явлением. Обличая демагогию тогдашних проповедников, Мартин Лютер сетовал: «Наши дорогие пророки сеют свои пустые слова в умы людей, говоря: «Люди добрые, Бог повелел своему народу забить Амалека до смерти». Подобные слова несут нам горе и бедствия». В зависимости от предпочтений, в устах проповедников «амалекитянами» могли стать аристократы, крупные землевладельцы, католики, евреи или другая группа протестантов, с которой кто-то не согласен[198].

Эти протестанты времен начала Реформации находили для своих доктрин поддержку в Библии — причем эта поддержка одновременно касалась разных аспектов: богословского, социального и политического, — и в периоды кризисов жестокие тексты Писания были у всех на слуху и на языке. Протестантизм, подобно исламу, рождался в войне, между 1550 и 1648 годами Европу раздирали бесконечные конфликты, и часто казалось, что католики вот-вот одержат полную победу. Истории библейских завоеваний учили поколение борцов, сражавшихся за свое право на жизнь, тому, что Божии избранники всегда добьются победы, какими бы трудными ни казались все обстоятельства. Кальвинисты создали жизнеспособную теорию сопротивления несправедливым правителям, которая во многом подкреплялась идеями Ветхого Завета, поскольку богословы оправдывали убийство тиранов и самосуд над несправедливыми властителями, который осуществляют благочестивые ревнители[199].

В 1550-х годах шотландские протестанты, которых подстрекал Джон Нокс, естественным образом обратились к истории об амалекитянах, «которые портили жизнь израильтянам, возвращавшимся из Египта». Враждебный народ был полностью уничтожен: «мужчины, женщины, дети, грудные младенцы, волы, крупный рогатый скот, верблюды и ослы — и наконец, все живое, что было в этой земле». Преследователи из числа католиков должны про это помнить: «Ужасной будет память о сих, обо всех тех, кто причиняет неприятности и сеет соблазны, когда верные, повинуясь повелению Бога и его призыву, оставят духовный Египет (царство антихриста) и мерзости оного». Возмущаясь Марией Стюарт, католической королевой, правившей страной, Нокс молился, чтобы «Бог, по Его великой милости», воздвиг в эти дни нового Финееса. Это был недвусмысленный призыв к убийству[200].

Реформаторы создали радикальную доктрину религиозных войн, отбросив теорию справедливой войны с ее ограничениями. Самым влиятельным мыслителем здесь был Генрих Буллингер, швейцарский деятель Реформации, о котором сегодня забыли, но который был важным умом для протестантской Европы того времени. В своей знаменитой проповеди «О войне» он призывал возродить херем на практике. Он представлял себе особого рода войну, которую может начать магистрат или какой-то правитель:

[Это война] против неисправимых людей, осужденных судом Божиим и заслуживающих того, чтобы их убивали без жалости и без милости. Такие войны вел Моисей с мидьянитянами и [Иисус Навин] с амалекитянами… [Такие] войны призваны защищать истинную религию от идолопоклонников и врагов истинной и вселенской веры.

Как считал Буллингер, Библия говорит нам о том, как нужно вести подобные войны. «Законы войны перечислены в главе 20 Второзакония, они и полезны, и необходимы… Более того, многие другие места Писания призывают исполнять эти законы». Если город склонился к идолопоклонству, он «должен быть взят воинами и стерт с лица земли», как тому учит Второзаконие. Буллингер здесь строил такую теорию, которую сегодня мы назвали бы христианским джихадом[201].

Английские пуританские писатели 1620-х и 1630-х годов продолжали развивать кошмарные теории нео херема, чтобы заменить ими идеи справедливой войны. Уильям Гаудж использовал историю амалекитян в Книге Исхода, чтобы сделать следующий вывод: верные христиане не просто могут участвовать в религиозных войнах, но обязаны это делать. Война может быть священной: «Когда солдат умирает в битве за правое дело — это все равно что проповедник, который умирает на кафедре». Гаудж (его имя по-английски означает «долото», что ему прекрасно подходит) расширил рамки справедливой войны, добавив к ней справедливое завоевание чужой территории, которое оправдано в том случае, если способствует «защите истины и чистоты религии». При этом он ссылался на прецедент — покорение Ханаана[202].

Мы не вправе назвать Гауджа самым воинственным пуританином той эпохи. Некоторые авторы не просто оправдывали священную войну, но и требовали, чтобы она была такой же дикой и беспощадной, как те битвы, что описаны в Библии. В 1626 году Томас Барнс заявил:

Чтобы взять в руки меч и проливать кровь, нужна своего рода жестокость: мы видим ее у Самуила, который рассек Агага на куски, не показывая никакого сострадания, или у Иисуса Навина, без милости повесившего пятерых языческих царей[203].

Как считал Барнс, ни милосердие, ни сострадание не должны ограничивать участников священной войны. Как и многие другие пуритане, он указывал на пример Саула, поскольку этот случай прекрасно иллюстрировал столь важную для кальвинистов тему завета. Саул нарушил завет, и потому погиб.

Британия была тогда империей, расширявшей свое влияние и владевшей колониями, поэтому ее авторов ценили: Гаудж и Барнс были популярны также и в Новой Англии. Кроме того, военная британская культура опиралась на религиозные ценности и, в частности, на Библию. Полководцы из числа пуритан применили к себе библейские рассказы об Иисусе Навине и Гидеоне, а такое восприятие себя имело печальные последствия для их врагов, будь то английские роялисты или ирландские католики. Во время гражданских войн 1640-х погибла, быть может, четверть миллиона людей, принадлежавших к одной из четырех наций Британских островов[204].

Оливер Кромвель, которому удавалось жесткой рукой диктатора умело править Англией в 1650-е годы, охотно отождествлял себя с Гидеоном и видел в своих врагах мидьянитян и амалекитян. Когда один его бывший союзник выразил нежелание принимать крайние меры, генерал обвинил его в трусости. «Тебя не должно соблазнять то, как исполняется дело Божие, — писал ему Кромвель. — Быть может, иного пути просто не существует. Что если Бог ценит ревность, как то было в случае Финееса, которого, быть может, заставили бы оправдываться в своих поступках перед судом присяжных!» Иногда правила и тонкости закона должны отойти в сторону и дать свершиться божественному деянию, направленному на мидьянитянских противников. В тот момент Кромвель настаивал на необходимости казнить короля Чарльза I, так что акт цареубийства, совершившийся в 1649 году, глубоко напугал весь политический мир Европы. Однако Кромвель, как и другие английские пуритане в годы кризиса, размышлял над другим важнейшим для него вопросом: «Как бы здесь поступил Финеес?»[205].

Если даже король не был защищен от гнева ревнителей, что уже говорить про другие народы и группы? Особой мишенью отмщения для пуритан служили католики, поскольку они нагло называли себя христианами. Любой добрый протестант того времени понимал, что католики служат папе — антихристу, появление которого предсказано в книге Откровение. Если английские и шотландские поселенцы в Ирландии считали себя новым Израилем, то их враги, местные католики, разумеется, воспринимались как амалекитяне и ханаанеи, и все проклятия Библии относились к ним. Ненависть между представителями двух конфессий достигла своего пика после восстания 1641 года, когда католики попытались избавиться от протестантских общин. Даниэль Харкурт, автор из протестантов, сетовал по этому поводу: «Какой дорогой ценой израильтяне… расплатились за свое неразумное милосердие, которое помешало им истребить идолопоклонников-ханаанеев»[206].

Протестанты торжественно пообещали не повторять подобных ошибок. Когда в 1649 году Кромвель снова покорил Ирландию, он, как то сделал Израиль в случае Амалека, истребил все население таких бунтующих городов, как Уэксфорд и Дрозда. Другие военачальники были не менее жестоки — особенно шотландские пресвитериане, пропитанные кальвинизмом. Когда военных ужасали кровавые побоища, капелланы призывали их разить врага без пощады. После одной битвы капеллан угрожал генералу Дэвиду Лесли, говоря: если он не перебьет всех военнопленных, на него «падут все те проклятия, которые пали на голову Саула за то, что он сохранил жизнь амалекитянам». Лесли отплатил за это капеллану. Увидев, что ноги проповедника по щиколотку запятнаны кровью врага, он язвительно сказал, что теперь капеллан, по крайней мере, получил свою долю крови[207].

Религиозные установки Кромвеля отравили отношения между англичанами и ирландцами, и этот яд действовал на протяжении нескольких столетий. Когда читаешь тогдашних английских толкователей, когда те пишут о врагах Израиля, часто трудно понять, о ком идет речь: о древних народах или об ирландских католиках. И даже гораздо позже, в 1885 году, когда евангелический богослов англо-ирландского происхождения Э. Р. Фоссет опубликовал комментарии на Книгу Судей, там он не высказывает никакой озабоченности по поводу уничтожения язычников: «Повеление так с ними обращаться, безусловно, исходило от Бога, праведного судьи, а не от человека; Бог желал уничтожить идолопоклонство с его мерзостями». Фоссет считал, что евреи вели себя неправильно, но не потому, что истребляли ханаанеев, а потому, что сохранили некоторым из них жизнь. Он объясняет эти излишние проявления либерализма падением нравов Израиля: «Компромиссы, равнодушное отношение к чести Бога, которую оскорбляет идолопоклонство, леность и страсть к наживе, привели к тому, что Израиль только лишь собирал дань с врагов, тогда как был достаточно силен, чтобы их уничтожить». Не случайно на этих страницах рассуждения о расово-религиозном превосходстве появились в тот самый момент, когда ирландские протестанты, включая самого Фоссета, с ужасом ожидали введения Акта о самоуправлении Ирландии, который бы позволил ненавистным католикам занимать места в правительстве[208].

К началу XVIII века в самой Англии кровопролитие на религиозной почве уже прекратилось (в Ирландии дела обстояли иначе), но избранники Божьи находили других ханаанеев в других странах, чтобы с ними сражаться. Позднейшие поколения воинов и колонизаторов сталкивались с врагом, который, в отличие от ирландских католиков, даже не исповедовал христианство, благодаря чему его было легче приравнять к народам Ханаана.

Тогдашние публицисты понимали, насколько библейские тексты удобны для всех государств, пытающихся оправдать свою агрессивную политику завоеваний. В 1730 году Мэтью Тиндаль, скептик и деист, написал труд «Христианство старое, как наш мир», где он яростно нападал на религию, указывая на то, какие плачевные политические плоды приносит жесткий фундаментализм:

Что должен думать любой правитель, идущий на войну, о допустимости тотального уничтожения побежденных, если он знает, что Бог повелел Саулу истребить всех амалекитян: мужчин и женщин, детей и младенцев, а также волов и овец, верблюдов и ослов за тот вред, который несчастные причинили Израилю за четыреста лет до того?

Тиндаль достаточно рано почувствовал, что библейские тексты могут питать империалистические амбиции. Если какой-то стране не хватает земель, спрашивает он, могут ли ее правители не вспомнить о Библии:

…То, как Израиль поступил с ханаанеями — это хороший прецедент. Значит, можно захватить соседнюю страну, где живут идолопоклонники, никогда не причинявшие им вреда, и искоренить не только мужчин и женщин, но и невинных детей, чтобы завладеть их землей[209].

Тиндаль вспоминал об испанских завоеваниях в двух Америках, в ту эпоху это был самый яркий пример уничтожения рас, сравнимый с холокостом для нынешнего мира.

Подобно другим публицистам, писавшим о завоеваниях, Тиндаль использует слово «искоренить» (extirpate), которое нуждается в комментариях. Это слово, появившееся в 1530-х годах, предполагает полное устранение. Латинское слово stirpes означает корень или ствол дерева, соответственно, смысл слова extirpate — это «вырвать с корнем» или «выдернуть ствол». Искоренение народа не просто наносит ему непоправимый ущерб, но оно означает, что народ прекращает свое биологическое существование. Это то же самое, что «геноцид», только данный термин появился в 1940-х годах. Однако за несколько веков до того протестантские читатели Библии были знакомы с концепцией геноцида и, более того, думали, что в некоторых обстоятельствах акт геноцида может стать абсолютно необходимым, потому что так поступать повелел Бог.

Библейские истории об искоренении влияли на колонизаторов Америки с тех дней, когда там появились первые поселения. В трактате, написанном Робертом Греем, жителем одного из новых поселений в Вирджинии, автор выражает надежду на то, что индейцы примут христианство, а если они откажутся это сделать, в Библии есть точные указания на то, как с ними надлежит поступать: «Саул потерял свое царство и свое потомство потому, что оставил в живых Агага… которого Бог повелел не щадить, а потому надлежит уничтожить идолопоклонников, которых ненавидит Бог»[210].

Джон Винтроп, описывая отношения завета между Богом и возникающей Новой Англией, говорит, что если колонисты не выполнят своих обетов, их ждут ужасающие последствия:

Когда Бог дает людям особое повеление, он следит за тем, чтобы оно было выполнено совершенно точно во всех деталях. Когда он повелел Саулу уничтожить Амалека, он точно указал, как это надо сделать, и поскольку царь нарушил указание в одном, казалось бы, неважном предмете, да еще и ссылаясь на благие причины, он потерял царство, которое было бы его наградой, если бы он выполнил поручение.

Хотя Винтроп не обсуждает здесь напрямую отношения колонистов с туземцами-язычниками, скоро можно увидеть, на что указывают эти параллели с кровавой бойней, устроенной Саулом. Винтроп без тени иронии дал своему ужасному тексту сладкое название: «Образ христианской благотворительности»[211].

Когда отношения колонистов Новой Англии с местными жителями ухудшились, Библию стали упоминать еще чаще. По словам Коттона Мэзера, индейцы племени пекот, совершившие нападение на колонию в 1637 году, были «теми аммонитами, которые решили, что могут распространять свое зловоние перед Израилем из Новой Англии»[212]. Если они подобны Амалеку, следует уничтожить их семьи и их селения. В 1662 году поэт-новатор Майкл Уиглсворт писал о покорении «бесплодной воющей пустыни». В итоге Бог истребил тех местных жителей, которые хотели причинить вред его народу:

Эти проклятые амалекитяне,

Которые первыми подняли руку

На Бога Израилева,

Были ужасным образом сокрушены[213].

Призывы Винтропа снова стали популярными в 1675 году, когда колонисты Новой Англии в очередной раз вступили в жестокую войну с туземцами. Описывая историю этого конфликта, Инкриз Мазер говорит о кознях, которые против «английского Израиля» строил «языческий народ, окружающий нас, чью землю Господь Бог отцов наших отдал нам в законное владение». Описывая битвы, он часто называет врагов колонистов «необрезанными». Разумеется, это не следует понимать буквально — колонисты тоже не совершали обрезания, — здесь он просто сравнивает индейцев с народами, против которых воевал в древности Израиль. Рассказывая об одном неудачном сражении, он пишет: «В этот день Амалек одолел Израиля, ибо руки Моисея не были воздеты, а это было необходимым»[214].

Коттон, сын Инкриза Мазера, продолжал развивать эти идеи. В своей истории поселения, Magnalia Christi Americana, Коттон Мазер повествует о «войнах Господа» против врагов внутренних и внешних: еретиков и индейцев. Он восхищался Винтропом, называя его американским Неемией, вождем, который оберегал свой народ от язычников и отделил его от них. В 1689 году Коттон Мазер призывал солдат сражаться с индейцами так, как будто они сражаются в армии Моисея и Иисуса Навина, и, подобно многим другим клирикам до него, обещал молиться за христианскую армию, «пока вы на поле битвы держите свои жизни в своих руках, противостоя Амалеку, который ныне досаждает этому Израилю в пустыне»[215].

В течение последующего века о расовых войнах вспоминали каждый раз, как разгорался очередной конфликт. В 1704 году в Бостоне Генри Гиббс произнес проповедь, в которой благодарил «милостивого Бога, искоренившего врагов Израиля в Ханаане» — имея в виду Ханаан американский. Повествуя о колонизации Запада, Теодор Рузвельт писал: «Многие из лучших поселенцев были читателями Библии. Они глядели на своих противников так, как еврейские пророки глядели на врагов Израиля. Мерзости, из-за которых ханаанеи были уничтожены Иисусом Навином, меркнут по сравнению с теми мерзостями, которые творили эти краснокожие дикари, земли которых должен был унаследовать иной избранный народ»[216]. В 1770-х самыми страшными врагами рождающегося американского народа стали индейцы, вступившие в союз с Британией. На этом фоне американские солдаты и политики снова обратились к библейским образам священной войны. Даже Бенджамин Франклин, при всем его гуманизме, рассуждая о том, какой великий вред принес индейцам ром, замечал: «Быть может, таков был замысел Провидения — искоренить этих дикарей, чтобы освободить землю, которую можно было обрабатывать»[217].

Американцы были новым Израилем, и потому они с легкостью применяли к себе идеи завета и избранности. Эзра Стайлс называл Джорджа Вашингтона американским Иисусом Навином. Когда же он умер, проповедники, прославлявшие его, сравнивали его как с этим древним полководцем, так и с Моисеем. Как Франклин, так и Джефферсон желали, чтобы на новой американской большой государственной печати были запечатлены события исхода и входа в Землю обетованную. В своем втором инаугурационном выступлении Джефферсон обращался к «тому Существу, в чьих руках мы находимся и кто вывел наших отцов, как Израиля в древности, из их родных стран и насадил их в этой стране, где в изобилии встречается все необходимое для жизни»[218]. Эти идеи естественным образом привели к появлению в 1830-х годах теории о предначертании судьбы, согласно которой люди Иисуса Навина предназначены для того, чтобы занять весь Континент обетованный, устраняя всех ханаанеев, оказавшихся на их пути[219].

Не только американцы позаимствовали из Библии такие представления о самих себе. Британским империалистам была близка идея искоренения примитивных рас, таких как австралийские аборигены. Обычно подобные вещи не высказывались открыто в адрес более «продвинутых» обществ, скажем, относительно народов Индии, тем не менее, когда индийцы сопротивлялись оккупации варварскими (по мнению британцев) методами, о них вспоминали. Когда в 1857 году в Индии поднялось масштабное восстание сипаев, британские генералы начали говорить о Кромвеле и его древнем предшественнике Иисусе Навине. Даже сдержанная лондонская газета Times писала об амалекитянах, говоря, что вероломство бунтовщиков заслуживает великого пролития крови. Столкнувшись с явлением, которое отчасти представляло собой мусульманский джихад, империя вспомнила христианский язык священной войны[220].

Проповедники и авторы религиозной литературы создали такой интеллектуальный климат, который позволял применять «подход к Амалеку» в Индии и других местах, в свою очередь, практические действия империи снабжали этих религиозных активистов примерами, которые помогали им толковать Писание. Рассуждая в 1884 году о расовых убийствах в Ветхом Завете, пресвитерианский библеист Эдвард Кэртис использовал для сравнения именно такие примеры. Да, признавал он, истребление ханаанеев кажется нам жестокостью, но понадобилась «ужасная хирургия», чтобы подавить беспредельное зло. «Кромвель в малой мере использовал такое лекарство; восстание сипаев порождает желание применять его в большей мере», — замечает он. Как утверждает Кэртис, многие из его современников одобрили бы «полное уничтожение» мусульман, которые убивали балканских христиан в 1870-х годах. Чем проще будут принимать идею искоренения народов его христианские современники, считал Кэртис, тем легче им будет понять Иисуса Навина в его эпоху, и наоборот[221].

Другие протестантские культуры развивали идеи «завета», которые порождали подобное отношение к местным народам, с которыми им приходилось сталкиваться. Голландцы начали появляться на юге Африки в середине XVII века, а на протяжении нескольких последующих десятилетий сюда приезжали другие протестанты, вынужденные покинуть Европу. Африканеры были пропитаны идеями кальвинизма и стали держаться за них еще крепче, когда их вынудили переселиться на другие земли в глубь континента. В 1838 году в битве у Кровавой реки африканеры разгромили страшную армию зулусов, и победители увидели в этом Божье спасительное вмешательство, подобное тем вещам, что случались в истории древнего Израиля. В 1860-х был установлен праздник в честь этой победы, и в этот день произносились проповеди на текст: «Моисей воздвиг жертвенник и назвал его Яхве-Нисси». Слушатели, хорошо знакомые с Библией, могли вспомнить продолжение этого отрывка: «Война Господа с Амалеком — из рода в род!» Так амалекитянами стали зулусы и все черные обитатели Африки в целом[222].

На протяжении последующих ста пятидесяти лет религиозные и политические представления африканеров опирались на идею Божьего завета, повинуясь которому Израиль завоевал и занял Ханаан, а годовщина победы у Кровавой реки стала у них священным днем, Днем завета. Среди прочего, завет требовал жесткого отделения от местных языческих народов, и этот запрет особенно касался сексуальных взаимоотношений. В 1038 году африканеры вспомнили об этом запрете и ввели его в действие, так что он стал основой бескомпромиссного национализма белых и политики сегрегации, апартеида. С 1948 по 1994 год Южной Африкой правила националистическая партия африканеров, а в это время уже весь мир протестовал против апартеида. Сильнее всего эту партию поддерживали реформатские (кальвинистские) церкви, в которых проповедники регулярно говорили о необходимости отделения от черных и о расовом превосходстве. Вожди националистов видели в черных африканцах скорее не амалекитян, но древних гаваонитов. Последнее лучше соответствовало ситуации: оно предполагало, что черные призваны рубить дрова и носить воду, а это значило, что и образование они должны получать с прицелом на такую карьеру[223].

Если говорить о Германии, то и здесь мы увидим, что язык искоренения, который стал таким популярным во время холокоста, имеет библейское происхождение. Как и в случае голландцев, немцы начали применять эти концепции при столкновении с черными африканцами.

У немцев тоже существовали представления об искоренении народов, они здесь использовали глагол ausrotten . Этот термин стал священным из-за великого перевода Библии 1545 года, сделанного Лютером. Этот глагол применялся не только тогда, когда речь шла об «искоренении» народов, но и для ситуации, когда одного злодея исключают из сообщества или даже когда вырубают священные рощи язычников[224]. Однако Лютер использовал этот глагол, когда говорил об истреблении народов и рас. В английских переводах сказано, что Бог «изгнал» (cast out) семь народов Ханаана, однако читатели перевода Лютера знали, что эти народы были ausgerottet. В трудах позднейших комментаторов Библии говорилось, что Израиль применял по отношению к враждебным народам Ausrottung .

Немецкие библеисты применяли и еще один термин — Vernichtung, «уничтожение», — когда говорили о полном уничтожении всего живого во время войн по правилам херема . В переводе Библии Elberfelder и комментариях к нему, изданных в 1871 году, используется слово Vernichtung . В еврейском тексте Книги Судей упоминается персонаж по имени Хорма, это имя происходит от слова херем ; в переводе Elberfelder он назван Vernichtung . Это слово указывает не только на полное уничтожение, но и на то, что это уничтожение было совершено по велению Бога. Этот термин, который потом приобрел печальную известность, появляется в Ветхом Завете при описании войн. В 1897 году еврейский ученый Людвиг А. Розенталь написал работу о «приказании истребить [Vernichtungsbefehl ] Амалека», и с тех пор этим термином стали пользоваться и другие комментаторы. В начале ХХ века немецкие исследователи говорили о полном Vernichtung ханаанеев[225].

Оба эти слова с библейским звучанием, Ausrottung и Vernichtung, стали использоваться в политическом дискурсе в эпоху расширения империи и обострения расовых конфликтов. (В эти же годы англоязычные христиане Америки искали биологические оправдания для истребления ханаанеев.) В 1870 году Фридрих Энгельс утверждал, что непрекращающееся сопротивление ирландцев Британской империи можно прекратить только одним способом: с помощью искоренения, Ausrottung, угнетенной расы[226]. Разумеется, Энгельс видел в таком ходе событий кошмарное явление, но иные его современники считали его нормальной политической тактикой, при этом они пользовались языком Библии и библейских комментариев.

С 1844 года Германия направила свои усилия на создание большой колониальной империи в Африке, как то уже сделали ранее англичане и голландцы, при этом, оправдывая свои действия, политики говорили о распространении Евангелия. Колонизаторы, поддерживаемые церквами, постоянно пользовались библейскими образами, особенно когда сталкивались с сопротивлением местных народов. Самый яркий конфликт возник на юго-западе Африки на территории, где сейчас находится Намибия. В 1904 году племена гереро и нама подняли масштабное восстание, которое немцы подавили с чрезвычайной жестокостью. Они не брали пленных и убивали женщин и детей, в то время как африканские повстанцы придерживались строгих правил относительно того, на кого из врагов следует нападать. Германские вооруженные силы вели войну по правилам Vernichtungsbefehl, приказа об уничтожении, отданном в 1904 году генералом Лотаром фон Трота. Это слово несло в себе отголоски библейских битв, и немецкие солдаты это прекрасно понимали. Увидев убитого ребенка, один майор сказал, что им приказано «не щадить ничего живого», все дышащее должно исчезнуть. В итоге погибло 80 процентов от всего народа гереро. И даже после того, как значительная часть повстанцев и их семей была уничтожена, Германия с такой же жестокостью действовала и по отношению к другим противникам. В 1912 году немецкие солдаты и милиция принимали по отношению к бушменам такие меры, которые в прессе и официальных выступлениях называли политикой Ausrottung [227].

Колониальный опыт поселил в умах немецких военных и чиновников идею уничтожения рас и стал печальным наследием, переданным следующему поколению. В 1939 году Гитлер официально заявил о Vernichtung евреев Европы, а лагеря смерти, такие как Освенцим, назывались Vernichtungslager . Однако в частных разговорах немецкие лидеры, говоря о мерах против евреев, использовали термин Ausrottung . Так, в 1943 году Генрих Гиммлер, обращаясь к вождям эсэсовцев, обсуждал Ausrottung еврейского народа. Люди, подобные Гиммлеру, решительно отвергали христианство и презирали его доктрины, однако нужные им слова и понятия брали из Библии[228].

В течение нескольких последних десятилетий христианство получило широкое распространение среди народов Африки и Азии, где такая вера есть новое явление и где многие верующие открывают для себя Библию впервые. Обычно, когда в таких молодых церквах люди слышат о злодействах Амалека и ханаанеев, они рады видеть в этих людях аллегории — символы злых импульсов, которые надо покорять и преодолевать.

Но некоторые современные христиане толкуют их иначе: они находят в этих отрывках оправдание для актов насилия против людей — против враждебных народов или сообществ. В накаленной политической обстановке нынешней Нигерии пасторы и пророки обращаются к таким библейским повествованиям, которые могут подтолкнуть людей на ужасные поступки. В 1999 году пророк пятидесятников, вокруг которого много споров, выступил против президента Нигерии, используя слишком знакомые слова. Бог повелел пророку передать людям такое заявление: «[Олусегун] Обасанджо не есть ваш мессия. Он есть царь Агаг, и топор пророка падет на его голову до 29 мая». Правительство отнеслось к этому пророчеству достаточно серьезно, поскольку убийства и нанесение увечий на политической почве встречались в истории Нигерии нередко, так что позднее пророк был арестован[229].

Та же история царя Агага и его амалекитян звучала в контексте ужасающей трагедии 1994 года во время геноцида в Руанде. Народ хуту решил уничтожить своих соперников тутси, так что в итоге погибло примерно восемьсот тысяч представителей второго народа. Многие из самых решительных предводителей убийц черпали вдохновение из христианской традиции — среди них были и духовные лица, — и можно догадаться, к каким библейским текстам они обращались. Призывая свою паству к насильственным действиям, один пастор произнес проповедь на 1 Царств 15.

Он сравнивал тутси с амалекитянами и сказал, что Саул был отвергнут Богом, потому что не истребил всех амалекитян. Затем он сказал: «Если вы не искорените всех тутси, вы будете отвержены. Если вы не хотите, чтобы Бог вас отверг, завершите дело — убейте народ, отвергнутый Богом, не оставляйте в живых ни ребенка, ни женщины, ни старика». И народ ответил: «Аминь»[230].

Акты насилия и геноцид происходят под влиянием множества разных факторов, и в каждом конкретном случае нельзя говорить, что такое-то кровопролитие — не говоря уже о таких событиях мирового масштаба, как холокост, — породили жестокие тексты Библии. Эти тексты остаются в Писании, но для многих читателей их нейтрализуют другие, куда более популярные отрывки, которые учат совершенно иному. Нельзя найти прямых причинно-следственных связей между каким-то текстом и каким-то событием истории. Тем не менее, когда предводители убийц хотели оправдать свое варварство, они обращались именно к рассказам о завоевании, где подобные акты совершались по воле Бога.

6. Амалекитянские кошмары

Противостояние Амалека свету Израиля неизбежная вещь, и здесь нет иного лекарства, кроме уничтожения, которое снимает величайшее препятствие с пути истории евреев.

Раввин Авраам Ицхак Кук

Всем известно, как христиане использовали Писание для оправдания насилия, и все знают, что так же поступают и мусульмане. Но мало кто знает о том, что подобное существовало в иудаизме, где некоторые люди использовали Писание для оправдания насилия и войны и иногда для того, чтобы призвать верных взять в руки оружие.

В истории иудеи и христиане, наследники общей библейской традиции, отличались в своем понимании кровавых текстов Писания. Христиане видели в рассказах о покорении Ханаана и победе над амалекитянами оправдание имперским завоеваниям, а иудеи воспринимали Амалека как самое полное воплощение зла, как вечного врага, с которым следует сражаться всегда. Это дуализм, поскольку за ним стоит представление о сражении сил добра с силами зла. Эта доктрина использовалась в еврейской истории для объяснения погромов и гонений, она придавала космический смысл страданию людей. Обычно Амалек воспринимался (и воспринимается сейчас) как духовный враг, но иногда под битвой с Амалеком понимали насильственные действия в реальном мире, включая акты экстремизма и самосуда. Сегодня такую традицию поддерживают некоторые сообщества, институты и движения.

Конечно, подобные тенденции встречаются лишь у малой части евреев, живущих в Израиле или в других странах, большинство евреев удивилось бы, столкнувшись с такими идеями, и осудило бы их. Тем не менее некоторые еврейские экстремисты культивируют идеологию, которая оправдывает насилие, опираясь на подлинные священные тесты. В современном государстве Израиль подобные тексты — скажем, проклятие в адрес амалекитян или история Финееса — подливают топливо в огонь политических споров, а такие тексты, как Книга Чисел и Книга Иисуса Навина, прямо связаны здесь с повседневной политикой. Для любого человека, даже не для еврея, если сегодня его назовут амалекитянином или союзником Амалека, это будет тяжким оскорблением, которое может иметь самые трагические последствия.

Идея войны, священной или простой, обычно предполагает наличие государства, а на протяжении большей части двух последних тысячелетий государства евреев не существовало. Тем не менее иудейские представления о священной войне сохранились и после падения старого царства и переселения в Вавилон. В 160 году до н. э. семья Маккавеев возглавила националистическое восстание против языческих оккупантов — воинов эллинистической империи. Когда Иуда Маккавей взял город Каспин, его воины «произвели бесчисленные убийства», так что близлежащее озеро казалось наполненным кровью; восхищенный доблестью Иуды повествователь сравнивает эту победу со взятием Иерихона во дни Иисуса Навина. Династия Маккавеев (Хасмонеев) была у власти со 140 по 37 год до н. э., и некоторые ее представители действовали как религиозные вожди, так что даже насильственно обращали в иудаизм окрестные народы. Хотя в итоге это царство не устояло перед натиском римлян, это боевое благочестие никуда не делось и в какой-то момент породило великое восстание против Рима в 66 году н. э[231].

На протяжении долгих лет оккупации религиозные авторы продолжали мечтать о священной войне, которая закончится изгнанием языческих захватчиков. Среди свитков, найденных в Кумране, есть так называемый Свиток войны, где говорится о жестокой священной войне сынов света против киттим, языческих оккупантов. Эта битва, что не удивительно, напоминает библейские войны YHWH, хотя в несколько осовремененной версии, поскольку нужно было учитывать тогдашние тактики римлян[232]. Ощущение того, что народу грозит исчезновение, сделало популярными произведения апокалиптического жанра, где красочно описывалась последняя космическая битва между силами добра и зла. Подобные тексты, которые получили широкое распространение на протяжении двух последующих столетий, свободно использовали библейскую традицию войны по законам херема, а это повлияло и на христианскую апокалиптику[233].

Традиция херема продолжала оказывать влияние на реальную политику в тех случаях, когда после массовых восстаний на какое-то краткое время снова возникало еврейское государство. Во время великих восстаний против Рима евреи стремились уничтожить всех язычников, живущих на Святой земле, или изгнать их. В VII веке под действием того же импульса началась масштабная война против христианского населения Палестины, сопровождавшаяся массовыми убийствами[234]. Хотя мы не можем утверждать, что за этим событием стояли особые религиозные мотивы, возможно, здесь последний раз в истории вооруженные евреи попытались осуществить на практике правила войны из Второзакония. Позднее херем (или запрет) стал в иудаизме религиозной санкцией, запретом, который по своей силе аналогичен отлучению в Католической церкви. Смелый мыслитель XVII века Барух Спиноза был подвержен бескровному херему такого рода.

Идея священной войны оказывала сильное влияние на некоторых евреев в эпоху Второго храма, и отдельные акции самосуда, связанные с именем Финееса, стали встречаться все чаще в то время, когда евреями правили эллинистическая и затем Римская империи. В Книге Сираха (созданной во II веке до н. э.) Финеес — «третий по славе» после Моисея и Аарона. Когда Маттафия, отец Иуды Маккавея, перебил чужеземных царских чиновников и поднял всенародное восстание, Книга Маккавеев сравнивает его с Финеесом. Тот же Финеес был образцом для фанатичных членов антиримского движения зелотов под названием Канаим[235].

Долгие годы спустя после разрушения Иерусалима еврейские мыслители прославляли Финееса как пример ревностного служения Божьему делу. В одном Таргуме (переводе с дополнениями к оригинальному тексту) на соответствующий отрывок в главе 25 Книги Чисел Бог дает такое обетование: «Я сделаю Финееса ангелом завета, чтобы он мог жить вечно и возвестить об избавлении при конце дней». Как мессианская фигура Финеес не уступал по своей популярности в народном сознании Илии. Благодаря этой традиции идея о насилии во имя Божье сохранялась: «Если кто-то прольет кровь нечестивого, он этим как бы приносит жертву Богу». В одном талмудическом тексте перечисляются самые тяжкие нарушения священного закона, которые требуют немедленного жестокого наказания от руки современного Финееса, который там назван Канаи бен Канаи — Зелот, сын Зелота, — который должен удовлетворить гнев Божий. Среди таких самых тяжких грехов для иудея назван и такой, как сексуальная связь с сирийской женщиной (язычницей)[236].

Позднее, сталкиваясь с жестокими текстами, еврейские мыслители мучительно решали поставленные ими проблемы: здесь Всевышний решительно не походил на справедливого и любящего Бога, в которого они верили. Как я покажу, они пытались смягчить суровость этого текста, чтобы новые зелоты не подражали древним героям, совершавшим акты насилия. Иногда они находили простые и очевидные решения, а в иных случаях были крайне изобретательны. Например: даже если Бог повелел не щадить ханаанеев, говорили они, это никак не может повлиять на жизнь последующих поколений, поскольку ханаанеев уже нет[237].

Но с амалекитянами дело обстояло иначе. Как мы помним, Моисей не просто проклял Амалека, но сослался на два повеления Бога по этому вопросу: сам Бог обещал, что война с Амалеком будет длиться вечно и что он сотрет из памяти имя этого народа. И эта тема не была изолированным странным высказыванием в Писании, но еврейская традиция к ней постоянно возвращалась[238].

Рабби Норман Ламм, казначей Нью-Йоркского Иешива-Университета, пользующийся большим уважением нынешних ортодоксальных иудеев, показал, какую нравственную головоломку этот вопрос представляет. Вообразите себе, говорит он, что какой-либо молодой еврей приходит к раввину и заявляет, что некое абсолютно надежное генетическое исследование позволяет ему утверждать, что один из его соседей — прямой потомок амалекитян. Что должен раввин посоветовать этому юноше? Должен он ему сказать: «Повинуйся библейской заповеди и пойди убей соседа?» Чем тогда такой раввин будет отличаться от мулл исламистов, оправдывавших теракты 11 сентября?[239] Рабби Ламм, конечно, не думал, что какой-нибудь нынешний раввин столкнется с подобным мучительным вопросом, хотя бы потому, что такого генетического доказательства наличия амалекитянской крови не существует. Он просто хотел продемонстрировать на этом примере, что иногда прямые указания закона входят в противоречие с нравственными стандартами иудаизма, которые создавались тысячелетиями. В частности, отрывки об амалекитянах противоречат правилам войны, которые выработали позднейшие иудейские мыслители. Похоже, это банальный пример той ситуации, когда закон противоречит нравственности, и Ламм просто постарался разъяснить его нравственный и интеллектуальный аспекты.

Однако этот автор, несомненно, прав, когда он говорит о существовании сильного течения в иудейской традиции, которое свидетельствует о враждебном отношении к определенной расе и предписывает использовать насилие для борьбы с ней. Об этом говорит не только один отрывок из Книги Исхода, но и традиция толкования Книги Эсфири. В последней книге мы находим историю о злом советнике Амане, замыслившем истребить евреев, и о том, как мудрый Мардохей и добрая царица Эсфирь смогли предотвратить гибель своего народа. Это во многом удивительная книга: она уникальна в Библии тем, что здесь ни разу не звучит слово «Бог», кроме того, в ней также впервые употребляется термин «иудей» (jew). Как бы там ни было, история Эсфири всегда пользовалась популярностью, и ей посвящен важный праздник Пурим. Евреи всего мира знают, что это день радости, когда следует наряжаться и делать глупости. Даже суровый Талмуд призывает в этот день напиваться вином до такой степени, что ты уже не сможешь отличить «арур Аман » («да будет проклят Аман») от «барух Мардохей » («да будет благословен Мардохей»)[240].

Неискушенный читатель может не обратить внимания на связь между Книгой Эсфири и историей Амалека. В книге Аман назван «агагитянином». Возможно, этот термин указывает на место его рождения, но позднейшая традиция понимала это в том смысле, что он был потомком царя Агага, а значит — амалекитянином. Сегодня во время чтения Книги Эсфири иудеи используют громкие трещотки, чтобы делать шум всякий раз, как звучит имя Амана, тем самым буквально осуществляя повеление об уничтожении имени Амалека. В Мидраше Аман пересказывает всю историю Моисея и Иисуса Навина с точки зрения амалекитян, которая достигает кульминации в момент убийства «моего предка Агага… которого [Самуил] подверг неестественной смерти». В ответ на это древнее убийство Аман, жаждущий мщения, захотел истребить всех евреев; он ведет против Израиля вечную войну, подобную той, которую Бог повелел своему народу вести против Амалека. В субботу накануне Пурима в синагогах ортодоксов читается рассказ о Сауле и Агаге[241]. При таком понимании Книга Эсфири повествует о многовековой расовой войне, которая заканчивается ужасным кровопролитием, хотя сегодня о нем во время празднования Пурима почти не вспоминают[242].

Это понимание поддерживали величайшие иудейские мыслители, а не только авторы определенных библейских текстов. Как написано в Мидраше Рабба, когда израильтяне вошли в обетованную землю, им надлежало выполнить три главные заповеди: уничтожить память об Амалеке, поставить над собой царя и построить Храм. На первом месте здесь стоит распоряжение об Амалеке[243]. Иудейские мудрецы, рассуждавшие об этих заповедях, сделали из них некоторые далеко идущие выводы. Мехилта, толкование на Книгу Исхода, делает ненависть к Амалеку вопросом космического масштаба. Там говорится: «Ни имя, ни престол [Бога] не завершены, пока не уничтожено семя Амалека». В XII веке н. э. Маймонид призывал евреев никогда не забывать о том, как Амалек напал на Израиля в пустыне: «Мы должны говорить об этом всегда и призывать людей воевать с ним и ненавидеть его так, чтобы ненависть к нему не ослабевала и не уменьшалась с течением времени». В схватке с Амалеком следует вести себя по цивилизованным правилам: сначала евреи предлагают Амалеку принять общечеловеческие законы, переданные Ною, и выплатить особую дань еврейскому народу, и тогда врагов можно оставить в живых. Но если они отвергнут это предложение, в будущем (Маймонид думает об этом вполне серьезно) начнется не духовная, а вполне реальная схватка Израиля с Амалеком[244].

Другие мудрецы использовали историю Агага, чтобы предупредить евреев: не будьте чересчур скрупулезными, исполняя прямые повеления Бога. Позднейшие поколения, говорили они, не должны быть «чрезмерно праведными». Некоторые комментаторы предупреждали, что излишняя нравственная мягкость может со временем породить великие проблемы. Рабби Шимон бен Лакиш говорил: «Кто проявляет милосердие там, где требуется быть жестоким, будет действовать жестоко там, где нужно милосердие»[245]. Если ты веришь в то, что Бог повелел тебе совершить акт насилия, здесь не место нравственным колебаниям, в подобной чрезвычайной ситуации сострадание было бы кощунственным непослушанием.

На протяжении многих веков еврейские мудрецы следили за тем, чтобы никто не сделал из таких текстов бесчеловечных выводов и не объявил какую-либо этническую группу носительницей вины, которая передается по наследству. Талмудические школяры приводили нескончаемые аргументы о том, что потомков Амалека нельзя терпеть, но им надо дать возможность принять иудаизм. Некоторые с этим не соглашались, другие же находили мощный контраргумент в предании о том, что потомки Амана начали изучать Тору! Каким бы однозначным ни был священный текст, верующие непременно рассматривают его через призму развитых представлений о религии и справедливости. Но, несмотря на существование этой достойной тенденции, мрачная концепция Амалека как смертельного врага часто всплывала на поверхность и окрашивала собой установки людей, занимающихся земными вещами.

Но если Амалека следует ненавидеть из поколения в поколение, то на каких конкретных людей должна быть направлена эта ненависть? Прошло уже не менее двух тысячелетий с тех дней, когда какое-то особое племя или какой-то народ заклеймили этим названием. По меньшей мере со времен Римской империи Амалек был подвижным символом, который указывал на разных смертельных врагов евреев и особенно на те народы, которые реально пытались покорить или истребить евреев. Для еврейских учителей Амалек был зашифрованным указанием на Римскую империю, точно так же, как христиане той эпохи именовали Рим Вавилоном. В 1898 году главный раввин Палестины отказался прийти на встречу с посетившим это место германским кайзером, сославшись на предание о том, что немцы происходят от Амалека — и это было задолго до того, как немцы стали и на самом деле ревностными приверженцами антисемитизма[246].

Позднейшие поколения евреев прилагали это имя к гонителям из числа христиан и, разумеется, к германским нацистам. Если они хотят нас уничтожить, говорили еврейские мыслители, значит, это Амалек. Когда суд Израиля приговорил к смертной казни организатора массовых убийств при холокосте Адольфа Эйхмана, он попросил о помиловании президента страны. В 1962 году президент Ицхак бен-Цви отклонил это прошение, процитировав в ответе слова Самуила, обращенные к царю Агагу: «Как твой меч делал других женщин бездетными, так и твоя мать пусть будет среди женщин бездетной». Эйхман, подобно другим амалекитянам до него, должен умереть[247].

Амалек был и остается чем-то больше, чем просто кодовое слово или оскорбление. Поскольку оно указывает на сверхъестественное зло, по значению оно стало чем-то родственным тому, что христиане называют антихристом. В обоих случаях эти представления хотя бы отчасти опираются на Писание, но к ним обращаются то больше, то меньше, в зависимости от эпохи и места. Для большинства верующих в большинстве стран эти представления были маловажными или ничего не значили, но с наступлением трудного периода или кризиса все вспоминали об Амалеке или антихристе, а эти именования указывали на апокалиптическую последнюю космическую битву. Оба эти образа напоминали верующим о значении страданий в замысле Бога о мире и о том, что в итоге Бог вмешается и оправдает своих людей. Эти мысли давали верным силу сопротивляться угнетателям, если нужно — с оружием в руках. Однако, когда врагу приписывают сверхъестественное зло, это может иметь ужасающие последствия при возникновении реального вооруженного конфликта. Если вы сражаетесь в буквальном смысле с дьяволом, вам не нужно проявлять к нему человечность.

В современную эпоху большинство евреев не думает об Амалеке — во всяком случае до тех пор, пока гонения остаются далекой от жизни реальностью. Существует также заметная тенденция понимать Амалека в духовном смысле, не как народ, но как злые наклонности, которые будут продолжать существование до мессианской эпохи и времени искупления. В США, например, такого толкования придерживается большинство неортодоксальных иудеев, хотя среди рядовых неискушенных верующих мало кто вообще изучал соответствующие библейские тексты.

Однако тема Амалека снова стала популярной среди части иудеев в ХХ веке, поскольку еврейский народ пережил серию радикальных изменений, включая катастрофы: холокост, искоренение еврейских общин Восточной Европы и Ближнего Востока, а также бурные события, окружавшие рождение государства Израиль. Первоначально сионизм был секулярным движением, где многочисленные приверженцы социализма сосуществовали — иногда не без напряжения — с более решительными религиозными активистами. Со временем количество и влияние последних возросли, и их представления о сверхъестественном стали мощным фактором, придающим форму политике государства. Впервые после многих столетий религиозные радикалы получили государство, в котором у них была реальная возможность превратить свои представления в государственную политику.

Одним из самых влиятельных деятелей для ортодоксальных иудеев современной эпохи был раввин Авраам Ицхак Кук (1865–1935), ставший первым ашкеназским раввином Палестины, управляемой Великобританией. В отличие от секулярных сионистов, рав Кук смело использовал сверхъестественные понятия для того, чтобы демонизировать реальных или потенциальных врагов. Он сетовал на то, что «глупая» политика не позволила евреям до конца искоренить местных обитателей исторического Ханаана, в силу чего зло ханаанеев заразило еврейский народ. Он считал подобные суровые речи чем-то вполне нормальным:

Почему мы с ними так жестоки? Мы не можем себе представить, каким бы мрачным и низким стал наш мир, если бы не такая наша жестокость, как не можем себе представить, каким бы злым и порочным стал мир, если бы не чистое сияние Господа света и путей, которыми мы освещаем мир через наш исторический прогресс[248].

Прочитав эти слова, Симона Вейль, позднее обратившаяся в католицизм, заметила, что, если бы мнение Кука возобладало в каком-нибудь реальном историческом обществе, это бы означало, что все другие религии при еврейском правлении были бы под запретом. Кук в лучшем случае оправдывал религиозные гонения, а в худшем — геноцид[249].

Многочисленные ученики и последователи Кука вскоре стали пользоваться большим влиянием. В 1924 году рав Кук основал в Иерусалиме иешиву, или семинарию, Мерказ ха-Рав, которая вплоть до сегодняшнего дня выпускает самых крайних еврейских активистов. Ее традиции продолжал хранить его сын Цви Иехуда Кук, который учил, что с возвращением евреев в Святую землю наступит мессианская эпоха. Кук и его ученики считали, что нынешние евреи в буквальном смысле живут в последние дни старого миропорядка[250].

Радикальные и апокалиптические представления стали популярны среди широкой публики, поскольку среди населения Израиля ортодоксы обрели большой вес. Самое крайнее крыло в нынешнем иудаизме представляют харедим — буквально, «те, кто трепещут пред Богом», — которых часто называют ультраортодоксами. Сегодня в Израиле живет, быть может, семьсот тысяч харедим, которые составляют восьмую часть от всего еврейского населения страны. Вероятно, полмиллиона харедим проживает в США. Поскольку обычно в таких семьях много детей, как в Израиле, так и во всем мире эта группа занимает все большую долю среди всего еврейского населения. Через двадцать лет они, что вполне вероятно, будут составлять 30 процентов от всех евреев Израиля, то есть получат огромное влияние в могущественной (и оснащенной ядерным оружием) стране. К 2050 году харедим будут близки к тому, чтобы оказаться большинством[251].

Вес религиозных политиков возрос после Шестидневной войны 1967 года, когда израильские войска заняли город Иерусалим и Западный берег реки Иордан. Правление Израиля распространилось на территорию всей бывшей Палестины, и верующие — как иудеи, так и христиане — увидели в этом знак наступления последних времен. Война 1967 года резко усилила влияние христиан евангелического направления на политику США. Многие евреи, особенно из числа ультраортодоксальных, также увидели в этих событиях исполнение библейского пророчества и с новой надеждой стали ждать близкого наступления мессианской эпохи[252]. С выборов 1977 года в Израиле наступила новая эра правления крайне правых и яростных националистов, которые были союзниками с крайними религиозными партиями. Экстремисты мечтали увидеть новое государство Израиль, основанное на Галахе, еврейском ритуальном законе, подобно тому, как исламисты стремились вводить законы шариата. Пламенным борцом за это был раввин Мордехай Элияху, бывший член экстремистской группы «ревнителей», который в 1983 году стал главным сефардским раввином Израиля.

В этой горячечной атмосфере религиозные евреи переехали на покоренные земли, чтобы создавать там поселения по заповеди Божьей. Некоторые же из них считали, что Бог дает им и другие земли на территориях, занятых на тот момент Иорданией и Сирией. Движение поселенцев Гуш Эмуним (Союз верных) стало важной силой крайне правых, и его члены в первую очередь опирались на наследие рава Кука. Среди правых также выделялись боевые и милитаристские группы, которые обычно создавались и финансировались США, в том числе последователи раввина Меира Кахане. Сталкиваясь с акциями протеста и сопротивлением арабского населения, поселенцы и их сторонники создали военизированное подполье, которое совершало террористические акты[253]. Вооруженные экстремисты стремились не только экспроприировать земли, принадлежавшие неевреям, но и изгнать последних (план «трансфера») с территории, которой должно владеть чисто еврейское государство. Оправдывая эту политику, ультраортодоксальные евреи использовали две библейские аналогии. Рассуждая о местных жителях, палестинских арабах, они обращались к текстам об изгнании племен древнего Ханаана. Когда же люди, что естественно, противились осуществлению этого плана, они делали образ врага еще более мрачным и вспоминали Амалека[254].

Эти меры сильно встревожили умеренных и либеральных израильтян, которые составляют значительное большинство населения. На самом деле израильские СМИ действенно освещают деятельность и критикуют еврейских экстремистов, особенно когда возникает угроза насилия. В последующие годы израильское правительство запретило самые радикальные группировки, призывающие к террору, пропагандирующие расизм или антидемократические ценности[255].

Экстремизм подобных групп может удивить западного человека, который видит в Израиле оплот либеральной демократии. При дискуссиях о положении на Ближнем Востоке западные люди часто пользуются израильским источником в Интернете MEMRI (Middle East Media Research Institute), который собирает и тиражирует самые шокирующие и жестокие высказывания мусульманских лидеров и активистов[256]. MEMRI делает важное дело, предоставляя исламистам самим показать, кто они такие, через собственные слова. Однако здесь не хватает еще одного раздела — подобной подборки высказываний израильских или еврейских активистов, которые во многом напоминают возмутительные заявления мусульман. У исламистских агитаторов трудно найти такие мнения, которые не имели бы ярких аналогий в высказываниях еврейских экстремистов.

С первых дней жизни нового государства израильские лидеры называли враждебно настроенных арабов Амалеком, хотя вначале они не применяли на практике соответствующие богословские концепции. В 1956 году даже Давид Бен-Гурион, стремившийся строить светское государство, в ответ на угрозы египетского лидера Гамаля Абделя Насера заявил, что «войска Амалека с севера, востока и юга, собравшиеся теперь около наших границ, не смогут нас себе покорить». Бен-Гурион вспомнил об Иисусе Навине как об основоположнике воинской традиции Израиля, предполагая, что Израиль снова ждут славные битвы. Когда в 1960-х Израиль вооружился баллистическими ракетами, их назвали «Иерихон», что пробуждало воспоминания о победе Иисуса Навина; сегодня страна располагает ракетами «Иерихон-3», которые составляют основу ее ядерного оружия[257].

Еще чаще подобные древние аналогии использовали крайние националисты, такие как Менахем Бегин, видевшие в истории евреев непрерывную борьбу с силами Амалека. Как понимал Бегин, арабы унаследовали право носить это ненавистное имя от нацистов. В то же время влиятельные раввины разработали богословские представления, которые поддерживали подобную риторику. В процессе подготовки к войне 1967 года эту теорию развивал Иосеф бер Соловейчик, отпрыск почтенной династии раввинов. Обсуждая перспективу новой войны против арабских государств, Соловейчик заявил: «Когда народ водружает на свои знамена девиз: «Пойдем и уничтожим этот народ, чтобы имя Израиля не вспоминалось более», — он тем самым делает себя Амалеком». В то же время члены Гуш Эмуним говорили о том, что «в каждом поколении существует Амалек»[258].

Эти мысли привычно повторяли члены движения поселенцев после 1967 года. Экстремисты называли арабов ханаанеями и амалекитянами, которые могут жить в государстве Израиль только как покорные данники или подчиненные народы. Это походит на особый статус дхиммис, защищенных народов, который, как считают радикальные исламисты, должны иметь все немусульмане, проживающие в мусульманских странах. Один из лидеров движения еврейских поселенцев сделал такое заявление: «Палестинцы — это Амалек. Мы их уничтожим. Мы не хотим всех их убивать. Но мы лишим их способности думать о себе как о народе». Когда в 2004 году умер лидер палестинцев Ясир Арафат, федерация крайне правых еврейских религиозных лидеров отпраздновала смерть «Амалека и Гитлера наших времен»[259].

Эти библейские аналогии используют отнюдь не только безумцы и маргиналы. Так, например, консервативный раввин Джек Реймер, — это весьма уважаемый в США деятель, отнюдь не из крайних, который в 1990-х много общался с Биллом Клинтоном, о чем трубили СМИ. Тем не менее в 2006 году он обратился к образу Амалека, чтобы с его помощью объяснить насущный расклад политических сил. Хотя Джек Реймер не делал своей мишенью всех мусульман или арабов в целом, он сказал следующее:

Исламский фундаментализм, или, как некоторые предпочитают его называть, «исламофашизм» — это самая опасная сила из всех, с которыми нам приходилось сталкиваться, и мы вправе назвать ее Амалеком. Мы должны понять, кто есть Амалек для нашего поколения, и приготовиться сражаться с ним любыми доступными нам способами. И да поможет нам Бог выполнить эту задачу[260].

Когда кому-то дают оскорбительные клички, это имеет последствия. Некоторые активисты пошли дальше Реймера и стали называть амелекитянами всех палестинцев в целом, а из этого по логике вещей следовало, что с такими врагами следует сражаться и их нужно устранять. Подобная риторика стала совершенно привычной в Израиле среди крайне правых, хотя одни активисты при этом говорят о массовых убийствах, а другие — о поголовной высылке. В 1980 году в студенческом журнале Университета Бар-Илана была опубликована взрывоопасная статья одного раввина под заголовком «Геноцид: заповедь Торы». Автор статьи предсказывал, что «недалек тот день, когда все мы будем призваны участвовать в этой священной войне во исполнение заповеди об истреблении Амалека» — под которым он понимал палестинцев. Другой раввин, выступавший с поддержкой подпольных группировок поселенцев, привел ту же аналогию, а затем обратился к отрывку из главы 33 Книги Чисел, в котором Бог повелевает изгнать «всех обитателей этой земли»[261].

Хотя здесь мы обсуждаем только идеологический и религиозный аспекты вопроса, есть и еще одна крайне противоречивая тема: не являются ли палестинцы ханаанеями в научном или этническом смысле? (Насколько мне известно, ни один народ не заявляет, что в его жилах течет кровь амалекитян.) С генетической точки зрения многие арабы, живущие в Палестине, обитали здесь с доисторических времен, и потому мы вправе предположить, что в их жилах течет кровь ханаанеев, занимавших эти земли до прихода Иисуса Навина, а также кровь древних евреев. Некоторые палестинцы сами настаивают на происхождении от ханаанеев, поскольку это оправдывает их претензии на территорию, которой их предки в глубокой древности владели раньше евреев. Другие же арабские мыслители считают, что на такое родство ссылаться опасно, потому что оно неизбежно вызовет столкновение с идеей евреев о расовой борьбе за Святую землю много веков назад. Что бы мы ни думали об этническом происхождении палестинцев, сионизм повлек за собой одно парадоксальное последствие: арабы начали причислять себя к ханаанеям, вспомнив о народах, которые сошли с исторической сцены тысячелетия назад[262].

Активисты в Израиле упоминают Амалека на порядок чаще в периоды кризисов и вооруженных конфликтов. Так об этом библейском персонаже все заговорили в 2000 году во время второй интифады, восстания палестинцев. В 2001 году профессор права Еврейского университета Элиав Шохетман опубликовал вызвавшую споры статью под названием «Чему сегодня учит нас один древний мидраш?». Профессор обсуждает повествование о том, как Саул ставит под сомнение приказ Бога об искоренении народа и слышит в ответ упрек: «Не будь чересчур праведным». Шохетман призывает сегодняшний Израиль отказаться от проявлений сострадания, поскольку в долговременной перспективе они приведут к разрушительным последствиям: «Надлежит соблюдать заповедь об уничтожении Амалека, даже когда чувства говорят, что это жестоко». Хотя Шохетман отвергал расовые кампании против арабов как таковых, он призывал к «войне против Амалека» с организациями, которые враждебны Израилю[263].

Подобные призывы к беспощадности снова стали слышнее в 2008 году после теракта, когда один палестинец убил несколько юных учащихся основанной Куком иешивы Мерказ ха-Рав. Вскоре после этого некоторые религиозные вожди стали проповедовать откровенный расизм. Раввин крайних взглядов Мордехай Элияху заявил: «Жизнь одного юноши из иешивы дороже, чем жизни тысячи арабов». Моис Навон, выпускник иешивы Мерказ ха-Рав, говорил, что учащиеся были «безжалостно расстреляны неистовым зверем по имени Амалек». Израэль Розен, пользующийся большим уважением среди ортодоксов, писал, что простым смертным не удается «убежать от этой божественной заповеди [сражаться с Амалеком], даже если мы прячемся под крылом «семьи народов» и даже если эта заповедь трудна для исполнения и мы отчаиваемся». В таком сражении есть только один настоящий грех — излишек сострадания:

Тот, кто убивает юношей, склонившихся над Торой, кто запускает ракеты «Кассам», не заботясь тем, кого они поразят: мужчин, женщин, старых или молодых, детей или младенцев, — кто радуется разрушению Израиля и танцует на крови, тот есть Амалек нашего поколения… Только наша вражда, преодолевая все гуманные чувства, которые ей противятся, позволит нам добиться победы[264].

Когда в 2009 году израильские войска вступили на палестинскую территорию в секторе Газа, бойцов сопровождали раввины с памфлетами и пропагандистскими брошюрками, где эта война объяснялась религиозными и расовыми понятиями и где использовался библейский язык завоевания и покорения. Раввин Элияху, оправдывая действия, которые могут повлечь гибель арабского мирного населения, ссылался на безжалостные стихи Псалма 17: «Я настигну моих врагов, не вернусь, пока не истреблю их. Разобью их — им больше не встать, у меня под ногами будут»[265].

Такая экстремистская субкультура порождала теракты по религиозным мотивам, совершаемые отдельными людьми или малыми группами. Ученый Эллиотт Хоровиц исследовал ряд актов насилия, совершенных евреями на религиозной почве против арабов и мусульман, а также против христиан, независимо от их этнических корней. Подобные вещи обычно происходят на праздник Пурим или около него. Это не только воспоминание о победе над амалекитянами Амана, но и время, когда можно избавиться от всяких запретов и ограничений. Некоторые ультраортодоксы, особенно учащиеся экстремистских иешив, в эти дни наносят оскорбления христианским клирикам на улицах, плюют на священников или на кресты, которые те носят, говоря, что это «мерзость»[266].

Один из самых ужасающих случаев этнического насилия произошел на праздник Пурим, 14 адара, в 1994 году, когда родившийся в США доктор Барух Гольдштейн вошел в мечеть в Хевроне и открыл огонь по молящимся мусульманам из автомата, в результате чего погибло двадцать девять арабов. Этот случай долго продолжал оказывать влияние на дела в этом регионе. Среди прочего он привел к тому, что палестинцы с большим энтузиазмом начали поддерживать наиболее радикальных активистов движения «Хамас», и вдохновил некоторых организаторов на кампанию взрывов, осуществленных террористами-смертниками. Хотя израильские власти решительно осудили его поступок, Гольдштейн стал героем для еврейских экстремистов, которые воздвигли неподалеку от его могилы табличку в память о «святом Барухе Гольдштейне»[267].

Еврейские экстремисты видят врагов не только в арабах и мусульманах. Как отметил рабби Ламм, пытаясь продемонстрировать нравственные и интеллектуальные опасности доктрины Амалека, эта концепция крайне растяжимая. Ламм намеренно доводит аргументацию до «странного и абсурдного вывода». Во-первых, евреям было заповедано уничтожить реальный народ Амалека, но затем они должны поражать все те народы, которые ведут себя подобно Амалеку, — то есть любой народ под солнцем, который когда-либо проявил склонность к антисемитизму. Но и после этой победы, когда опустеет половина земного шара, истинные ревнители только начнут наконец выполнять свою главную задачу: борьбу с неверующими евреями. Затем наступит черед тех религиозных евреев, чья вера выходит за узкие рамки ортодоксии. Если речь здесь идет не о физическом насилии, но об осуждении, то это верное описание того, как некоторые экстремисты расширенно толкуют библейские заповеди[268].

С усилением влияния ультраортодоксов в обществе они стали все суровее обличать умеренных (которых остается большинство) или нерелигиозных евреев, которые, по их мнению, не следуют тем теократическим стандартам, которым должен следовать новый Израиль. Особенно щекотливыми вопросами здесь были нарушение субботы и такое обращение в иудаизм, которое не соответствовало строгим требованиям ортодоксии. Кроме того, любые разговоры о передаче власти кому-либо еще над какой-либо ничтожной частью Палестины воспринимается как непростительная измена. Хотя в основном споры о таких вещах проходят мирно (хотя и шумно), можно опасаться того, что они могут породить реальные столкновения между евреями. Самым крайним примером такого рода развития событий на сегодняшний день было убийство премьер-министра Израиля Ицхака Рабина ультраортодоксом в 1995 году. Убийца не мог простить премьеру того, что он вел переговоры о мире с арабскими государствами. Когда в 2005 году Израиль рассматривал вопрос о ликвидации части своих поселений, Мордехай Элияху выступил с предостережением, сказав: «Любой премьер-министр в Израиле, который осмелится причинить вред Земле Израиля либо отделить какие-либо ее части, будет отделен от этого мира»[269].

Оправдывая свои действия, экстремисты обычно ссылаются на Библию. Харедим участвуют в актах запугивания, иногда со стороны агрессивной толпы, против нерелигиозных евреев, они бросают камни в машины, которые ездят по субботам, и избивают их водителей. Эти радикалы ссылаются на пример Финееса, который также, увидев кощунственные действия, несущие угрозу всему народу, здесь же ответил на это действием. Такие ссылки на пример Финееса повторяют рассуждения рава Кука. Один из его современных поклонников сказал: «Рав Кук объяснял, что Тора обычно не одобряет подобные проявления ревности. Они позволительны лишь тогда, когда исполняются исключительно ради Небес». Разумеется, эта оговорка развязывает руки современным активистам, которые могут утверждать, что в любом данном случае они защищают Бога[270].

На пример Финееса снова начали ссылаться все чаще в 1996 году, когда главный сефардский раввин Израиля обвинил реформистских иудеев в том, что они отклонились от ортодоксии. Он вспоминал о Зимрии, жертве праведного гнева Финееса: «Зимрий был первым реформистским иудеем, который считал, что народ Израиля может поглощать неевреев путем их обращения». Хотя главный раввин уверял, что он не сторонник насилия, действие Финееса получило его полное одобрение: «В результате поступка Зимрия поветрие напало на весь Израиль. Как написано, Финеес понял, что остановить бедствие поможет лишь сильнодействующее средство»[271].

Как мы видим, евреи тоже могли стать амалекитянами или мидьянитянами. По меньшей мере уже в начале ХХ века некоторые ортодоксальные раввины называли амалекитянами нерелигиозных евреев, а современные харедим продолжают эту практику. Когда израильское правительство заявило, что намерено призывать студентов иешивы на службу в армию, газеты харедим стали называть режим Амалеком. Когда израильские активисты попытались организовать гей-парад, харедим призвали верных к войне против Амалека, которая на практике приняла форму вандализма и уличных стычек[272]. В 2004 году, когда американский журналист Джеффри Голдберг посещал радикально настроенных поселенцев, он услышал, что Амалеком называли даже тогдашнего премьер-министра Ариэля Шарона, которого многие воспринимали как убежденного сиониста. Одна женщина из числа поселенцев объяснила это так: «Дух Амалека есть везде. Дело не только в арабах… Шарон не Амалек, но он работает на Амалека… Шарон утрачивает свое право на жизнь»[273].

Как и упоминание Финееса, сравнения с Амалеком могут нести в себе смертельную угрозу. В 2000 году возник типичный спор между харедим и правительством, причем мишенью для гнева ультраортодоксов сделался министр образования Йосси Сарид. Его гневными словами критиковал раввин Овадья Йосеф, один из самых почтенных религиозных деятелей Израиля и духовный советник могущественной крайне правой религиозной партии ШАС, другими словами, вовсе не какой-то маргинальный чудак. В своей речи незадолго до Пурима он сравнил Сарида с сатаной и спросил:

Доколе мы должны терпеть нечестивца? Бог искоренит его, как он искоренил Амалека. Будь проклят, Аман; будь проклят, Йосси Сарид. Будет он отторгнут от семени Израилева. Как отмщение пало на Амана, так падет оно и на этого человека.

Секулярные израильтяне вместе с иудейскими лидерами неортодоксальных направлений осудили это выступление как подстрекательское[274].

Из-за того, что экстремисты постоянно используют библейские образы зла, израильскому правительству крайне трудно мирным путем искать компромиссное решение о передаче автономии какой-либо части Палестины. Крайне правые видят в подобных уступках не просто попытку договориться с Амалеком, но активное сотрудничество с ним. Не менее опасно стремление ультраортодоксов стереть следы пребывания этого врага на земле евреев, включая мусульманские святые места на территории (как ее называют евреи) Храмовой горы в Иерусалиме. Еврейские экстремисты не раз строили планы разрушения этих окруженных почитанием мест, включая Купол Скалы и мечеть Аль-Акса. Если бы такие замыслы осуществились, это вызвало бы недовольство Израилем во многих странах, волну возмущения, которая могла бы вывести из равновесия умеренные мусульманские государства и сделать их более радикальными. В результате возникла бы такая ситуация, которую лучше всего было бы описывать языком пророчеств о конце времен. Говоря об Иране, Биньямин Нетаньяху справедливо заметил, что «религия, проникнутая мессианизмом и апокалиптикой», никогда не должна располагать ядерным оружием, однако это выражение можно отнести и к некоторым еврейским экстремистам из крайне правых[275].

Представление об Амалеке, которое включает в себя и картину апокалиптической битвы, может, таким образом, привести к глобальным конфликтам с самыми серьезными последствиями. Поскольку государство Израиль по военной мощи абсолютно превосходит все другие государства Ближнего Востока, как евреи, так и их враги понимают, что это положение может изменить лишь оружие массового поражения, а это порождает в уме картину апокалиптической битвы. Как только страна решила, что определенный ее противник действует, не опираясь на разум или выгоды, но как агент космического зла, для мирного исхода конфликта остается намного меньше шансов, при этом неважно, назовут ли такое зло Амалеком или антихристом. Если, скажем, Израиль начнет видеть в Иране Амалека, тогда этот противник станет символом всего человеческого зла, а это значит, что его следует победить в схватке, какую бы цену ни пришлось здесь платить.

Для евреев — точно так же, как и для христиан и мусульман, — важен не сам факт наличия кровожадных священных текстов, но то, как они используются по мере развития традиции данной религии. Тексты, которые вдохновляют кого-то на акты насилия, могут быть хорошо знакомы другим читателям, которые понимают их совершенно по-другому. Тот факт, что малочисленная группа активистов находит жестокость и насилие в священных текстах иудаизма или какой-либо еще веры, не дает нам, однако, права делать решительные выводы об этой религии или об ее священных текстах.