Утешный мир Мурашова Екатерина

– Вы хотите, чтобы я приняла решение за вас? – напрямую спросила я.

– Да! – также прямо ответила она.

– Я не буду этого делать. Вы сами решите. Эдик и вы.

Мать заломила пальцы.

– Я уже решил, – тихо сказал Эдик, глядя в пол.

– Если что, вы оба знаете про дорогу, – напомнила я.

Утешный мир

Это было много лет назад. Женщина опоздала на прием и вошла в кабинет, выставив перед собой районную газетку – из тех, что суют в почтовые ящики вместе с рекламой. Мне показалось, что она использует ее в качестве щита.

– Я пришла, потому что вот тут у вас статья, – сказала она, не садясь и не поднимая взгляда. – И там сказано, что вы в поликлинике. И сказано, что у вас был учитель психиатр, который говорил, что со всяким говорить можно, надо только найти ту часть, к которой обратиться. И вот я пришла спросить, как это, потому что мне надо.

Она замолчала, а у меня сложилось впечатление, что этот корявый спич она предварительно составила на бумажке и выучила наизусть. И еще: она вовсе не опоздала на прием – просто долго стояла под дверью и не решалась войти.

Я попыталась понять, что происходит. В районную газетку я вроде бы никаких статей не писала. Но в университете у меня действительно был преподаватель – профессор-психиатр из Военно-медицинской академии, который говорил нечто подобное. Она – моя однокурсница? Я ее не помню, и ничто, ну вот решительно ничто в ее облике не позволяет даже мысленно поместить ее среди людей, получающих второе высшее образование на психфаке Большого университета.

Возникло ощущение, что в ответ на прямой вопрос «Кто вы и откуда взялись?» она просто развернется и молча уйдет, оставив меня в состоянии тягостного недоумения.

– Садитесь, – я протянула руку за газеткой. Она неохотно отдала ее мне, явно почувствовав свою беззащитность.

Почти сразу вспомнила, что действительно пару-тройку месяцев назад была симпатичная молоденькая девочка-корреспондент, которая приходила ко мне в поликлинику и брала для этой газетки интервью на тему «Зачем нужны психологи?» Легко вспомнила и колоритного, глубоко пожилого дядьку-психиатра – он был известен в городе как талантливый диагност и как-то прямо у нас на глазах на лекциях западал практически во все синдромы, которые описывал. Помимо всего прочего он говорил: вы, психологи, – абсолютно никчемушная братия. Психические болезни лечат таблетками. Нет таблетки – нет лечения. Вы для психического больного бесполезны, как мухи. Что же вам делать, коли уж вы вылупились такие убогие? Смотрите сюда: если человек еще жив, психическая болезнь никогда не захватывает его мозг, его личность целиком. Даже если мозг как будто бы весь в болезни – в продуктивном бреду или вшизофренической коме, все равно где-то вот тут, в углу, всегда сидит, скорчившись и помертвев от страха и боли, маленький кусочек – он сам, его собственная личность, не захваченная болезнью. Всегда. И именно к ней вы, убогие, и должны обращаться со своими песочными лопатками и ведерками. Именно ей вы можете помочь, усилить ее, достучаться, придать ей сил для борьбы за территорию, показать ей, что она не одна, что хоть кто-то ее видит и готов ей помогать… А все остальное – таблетки, товарищи.

– Кто? – спросила я, возвращая женщине ее газетку, которой она немедленно закрылась.

– Мой сын, Петя.

Пока она говорила, я, задавая наводящие вопросы, с некоторым трудом сохраняла невозмутимо-доброжелательное выражение лица и вспоминала рассказы Максима Горького.

Женщина по имени Светлана выросла в детском доме. Свою родную деревенскую семью помнит смутно: пили, дрались, потом все куда-то делись, ее, почти умирающую от голода, соседи нашли в сарае, отмыли, подкормили, отвезли в райцентр, там определили в детдом. В детдоме все было нормально: кормили почти досыта, один раз приезжали шефы с канатной фабрики и подарили ей лично большую куклу, но потом мальчишки оторвали кукле голову, залезли высоко на дерево и насадили ее на веточку. Эта голова потом еще несколько лет на нее оттуда смотрела. После детдома, в шестнадцать лет она приехала в Ленинград вместе со своим детдомовским другом-любовником. Он ее защищал от всех других и хотел на ней жениться. Он учился на слесаря в училище при заводе, а Светлана подметала цеха, зарабатывала обоим на жизнь. Жили сначала в общежитии, а потом и комнатку снимали. Он пил, конечно, и руки распускал, но она другого не знала, ей было всё хорошо, он ей один раз пионы подарил, еле в дверь с ними пролез. Потом он не пришел. Она его искала и нашла – в морге, его машиной сбило в темном, обледеневшем ленинградском переулке; он там до утра лежал, дворник утром в милицию позвонил. Светлана жила дальше, устроилась уборщицей в магазин – там легче было, чем в цехах. Еще лестницу мыла – тоже заработок. Потом ей комнату двенадцать метров дали – радость. Казалось: надо что-то еще. Подумала и решила: ребенок, конечно. Жизнь у нее была такая, что с ней никто не разговаривал, жила молча. Мечтала: вот будет ребенок, он с ней будет разговаривать, рассказывать все, и она ему расскажет. Старалась в отцы выбрать, кто меньше пьет, понимала. Родила, вроде был здоровый, спал, ел, всё как у всех. А потом… Диагноза, как я поняла, так никто Пете и не поставил. То ли органическое поражение головного мозга, то ли еще что. Про аутизм тогда только фильм некоторые смотрели. Общаться Петя не мог, кричал страшно и непонятно от чего, в садик его не брали, соседи, измучившись от его воплей, один раз просто дверь в их комнату подожгли. Врачи сто раз сказали: отдай ты его в интернат, чего тебе мучиться? Светлана сказала: я сама в казенке выросла, не отдам, его там убьют сразу. Один сердобольный психиатр научил Светлану усыплять сына хоть на время. Она приспособилась: пока он спит, тротуары мела, лестницы мыла. По ночам сидела, его караулила, чтоб соседей не будил. Потом квартиры научилась убирать – молчаливая, прилежная, глаз не поднимает, живет одна с идиотом-сыном, ей доверяли, жалели, отдавали лишнюю еду, одежду для Пети (он рвал много), им всего хватало, вполне, они хорошо живут, грех жаловаться…

– Светлана, а у вас есть хоть какие-нибудь развлечения? – спросила я.

– Да, обязательно, – сразу же ответила женщина. – Я в люди ходить люблю. Сяду где-нибудь на лавочке, мороженое куплю и сижу себе, смотрю: вот мамка с дитем идет – он такой лапочка, целует ее, говорит что-то на ушко, а вот девушка с парнем, он ее на руки подхватил, несет, смеются оба, молодые, красивые, а пуще всего старичков обожаю – вот они парой идут, седенькие такие, бывает, что и за руки держатся – так отрадно! Вот сижу, значитца, это я так и плачу светлыми слезами, а мороженое мое тает и тает, и солнышко светит, и мир вокруг такой утешный…

– Чем я могу вам помочь? – стараясь говорить ровным голосом, спросила я.

– Я газетку-то вот вашу прочла и подумала: а может, с Петей с моим тоже как-то эдак можно поговорить, как ваш учитель велел, да только я не умею? Может, он там где есть, внутрях-то? Сидит, всю жизнь запертый, оттого и кричит? Может, вы мне прознать поможете?

* * *

Петя был толстый и ужасный. Ему недавно исполнилось тринадцать. Орать он начал еще внизу в раздевалке. Я сразу завела их в кабинет. В глаза Петя не смотрел; ну так ведь и мать его – тоже. Я честно пыталась с ним разговаривать, чем-то заинтересовать.

– Карбюратор, карбюратор, карбюратор, – быстро и логопедически чисто твердил Петя, глядя в угол.

– Любит диковинные слова, да, – подтвердила Светлана. – Радио слушал, пока не разбил.

Я дала ей какие-то в меру дурацкие советы, строго придерживаясь заповеди «Не навреди», и они ушли. Перед уходом Светлана вдруг окинула меня быстрым, цепким, запоминающим взглядом, и я поняла, что меня, с моей натужной никчемушной доброжелательностью, она тоже отправила в свою постоянно пополняющуюся копилку картинок «утешного мира».

* * *

Мне было плохо. Совсем. Я пришла в редакцию газетенки и принесла статью «Рядом с нами». Они быстро сказали: не наш профиль. Я быстро вообразила себя Максимом Горьким в 1918 году и сказала: ваш! Они, кажется, испугались – и согласились опубликовать.

Потом я сделала еще одну, поистине чудовищную с этической точки зрения вещь. Я бросила на электронные перекрестки (российский инет тогда был новорожденный, едва стоящий на ногах) заметку под названием «Он живой и светится», в которой написала, что ей не нужны благотворительные шмотки и консервы, она на все это прекрасно зарабатывает сама; ей нужно, чтобы с нею говорили, и… дала ее телефон. Квартирный, прекрасно представляя себе, как подставляю доверившегося мне пациента. Сейчас я бы на такое, конечно, не решилась. Но тот, новорожденный инет был все-таки другим. Легче мне не стало. Но хоть что-то.

* * *

Увидела задранное к небу, сияющее лицо низкорослой девочки. Синдром Дауна, толстый указующий палец, солнце сквозь золотящуюся листву:

– Мама, листья, как красиво!

– Да, да, а здесь внизу, смотри, смотри, как листья на асфальте лежат, береза, клен, каштан, какой узор! Как дорогой ковер!

– Это самый дорогой, в магазине не купишь, да? Он здесь для нас с тобой лежит?

– Конечно, для нас. И для всех людей разом. Всякий ходи и радуйся.

Счастье.

Я перевожу взгляд на лицо матери…

– Черт побери! Я психолог вон из той поликлиники, я писала статью, вы приходили с газетой… и я ничего не понимаю! У вас же был мальчик… слабоумие или аутизм… Откуда?..

– Петя умер, – сказала Светлана. – У него сердце было больное, простудился, легкие отекли…

– Да. У меня был братик Петя, – важно подтвердила девочка. – Он умер, у нас его карточка висит.

– Я с ним занималась, меня другие родители таких детей научили, он уже в самом конце мне сказал: так трудно очень, прыгну с парашютом, сожги брошюру, иди. Я думаю, это так: ему тяжело жить было, но мне он велел…

Светлана плакала, я кусала губы, девочка встала на цыпочки, обняла мать за талию и гладила по широкой спине:

– Мамочка, не плачь, не плачь, Пете хорошо на небе, он там не болеет!

– Откуда дочка?

– Из детдома взяла, откуда ж еще. Подумала: что ж одной жить? Подсказали: у тебя такой опыт ухода за трудными детьми, что ж ему пропадать, сделай кого-нибудь счастливым, кому и не светит. Но я больше сама счастливая – Наденька у меня такая ласковая, такая умненькая, просто солнышко. Она уже и буквы все знает, и считать до десяти умеет…

Для подтверждения материных слов Наденька начала считать вслух, загибая короткие пальчики:

– Один, два, три, четыре…

Светлана улыбалась сквозь слезы. Я сквозь листву смотрела на солнце. Осенние листья падали медленно и важно и причудливым узором ложились нам под ноги.

«Святой» Роман

– Он женился на мне, когда я была беременна на седьмом месяце.

– Что ж, это случается, – кивнула я. – И, насколько я знаю, не так уж редко.

Женитьба «по залету», да еще с таким долгим периодом «раздумий», конечно, не самый прочный фундамент для последующих отношений в семье; ну да всякое бывает…

– Ребенок был не от него.

– А-а-а… А он знал об этом?

Она даже не попробовала изобразить возмущение, и это мне понравилось.

– Да, разумеется. Мы познакомились, когда я уже была беременна, и я не стала от него скрывать свою историю.

– А что за история?

– О, вы подумали, что-то интересное? – она улыбнулась. – Ничего подобного. Все банально до отвращения. Но мне тогда, разумеется, казалось иначе: все в первый раз, какое мне дело до чужого опыта и чужих ошибок, если у меня все, конечно, будет совсем по-другому – радостно и лучезарно. Ведь оно же по-настоящему! Познакомились на работе. Он старше – годами, опытом, должностью. Женат, разумеется, двое детей-подростков. Жену, конечно, давно не любит, они почти не разговаривают, но ради детей… В его жизни – только работа, он ее обожает, но иногда так хочется тепла и простого человеческого понимания… Коллеги предупреждали, что он всем так говорит, но я только высокомерно посмеивалась: какое мне, нам дело до «всех», если у нас – любовь! Завязался красивый роман. Действительно красивый – он умел все это обставлять; иногда мне даже кажется, что он специально читал женские журналы, раздел «Что нравится женщинам». Вопрос предохранения обговорил предварительно, ему «резинки» не нравились. «Разумеется, мы будем вместе, – сказал он. – Потому что препятствовать любви – преступление. И у нас будет ребенок, я каждый день мечтаю о дочери от тебя – такой же прекрасной, но маленькой, как кукла. Я буду с ней играть. Но я должен подготовить жену, это вопрос уважения». Конечно, я согласилась предохраняться сама. Он «готовил жену» полтора года. Я начала о чем-то догадываться и, как и все молодые дуры, «поставила вопрос ребром». Он сказал: «Боже, как тебе не идут скандалы». Я вынуждена была согласиться – скандалы вообще редко кому идут. Больше я не скандалила и закономерно перешла к следующей ошибке молодых дур: я рожу ему девочку, о которой он так мечтал, и он на мне женится. Перестала предохраняться, забеременела, радостно сообщила ему новость – дальше рассказывать или не надо?

– Родилась девочка или мальчик? – с любопытством спросила я. Психология категории «молодых дур» мне, в общем-то, известна, но вот что у них с пониманием статистики? «Рожу ему девочку», надо же…

– Девочка Любочка (я решила ее так назвать на память). Похожая на куклу. Биологический отец ее ни разу не видел и сделал так, что после декрета я не смогла выйти на прежнюю работу. Сократили целый отдел, шесть человек.

– Предусмотрительная сволочь.

– Да, – кивнула женщина. – Но я сама, кажется, ничем не лучше.

– Ага. Рассказывайте дальше, пожалуйста, – ее самокритичность я уже заметила. Не худшая черта личности, если не перебарщивать.

– У меня с юности нарушения по женской части, и аборты мне очень не рекомендованы в прогностическом смысле. Да я и сама не хотела. Решила рожать, потому что если ни любви, ни ребенка, тогда вообще хоть в петлю. Спустя два месяца познакомилась с будущим мужем – случайно, в общей компании (мои две подруги, беспокоясь обо мне, не оставляли меня даже на день в покое, у них тогда типа графика было, кто когда меня «пасет»). Он попросил телефон, я, помню, подумала: с ума сошел, что ли? А потом сообразила, что по мне же не видно, и – «синдром попутчика» – тут же все ему и рассказала. Он меня утешил, как умел (а умел на удивление неплохо), и взял телефон. Потом звонил каждый день, через две недели я согласилась встретиться. В конце этого вечера (в течение которого меня три раза как минимум тошнило от токсикоза) он мне сказал: «Наконец-то я тебя нашел!» Его зовут Роман, а меня Юлия. Он меня всю нашу совместную жизнь зовет Джуля, Джулия. Я только засмеялась, конечно.

Потом (спустя еще три месяца) он сказал, что дочке (я уже знала, кто родится) нужен отец и мы должны пожениться.

Мама и друзья говорили: даже не раздумывай, раз в жизни так везет…

– И что с этим Романом оказалось не так? – не удержалась я.

– Все так, и это еще не все, – усмехнулась Юлия. – Сейчас я дорасскажу. – Роды у меня были очень тяжелые, я долго приходила в себя, и Рома в это время, кажется, вообще не спал – работал, сидел либо со мной, либо, ночами, с дочкой. Потом все как-то наладилось. С Любой у него отношения прекрасные с самого начала, сейчас – лучше, чем у нее со мной. Любимая фраза у него всегда была: давай я сделаю! Помыть посуду, в поликлинику сходить, поиграть с ребенком, уроки помочь – никогда не проблема. Общих детей у нас не получалось, а он не говорил напрямую, но я видела, что очень хотел. Я была уверена, что это из-за меня, нервничала, предложила обследоваться и попробовать что-то сделать. Но он и тут взял всё на себя (не расстраивайся, увы, это я бесплоден) и сразу предложил взять мальчика из детского дома. Я не хотела вообще-то, хотела родить своего, не представляла, как это – чужой ребенок, да еще неизвестно какой, что из него вырастет. Он сказал: ну он же где-то уже есть и, может быть, прямо сейчас нас ждет. Раз уж у нас общих детей быть не может, так пусть он дождется… Моя мама даже заплакала, когда я ей рассказала, а бабушка (она тогда еще жива была) сказала: Господь его ведет.

Я подумала: у меня Любочка есть, надо сделать, как он хочет. Мы взяли Кирюшу, ему четыре годика было, а Любочке – шесть. Сначала мне было очень трудно: Кирюша орал, кусался, бил Любу и все время писался. Мне он был почти противен, и очень хотелось отдать его обратно. Я сама себя ненавидела: он же ребенок, к тому же настрадался с самого начала. Врачи сказали, что он ничем таким не болен, просто от стресса, что все другое и вообще нервная система не ахти. Рома мне говорил: не мучай себя, занимайся дочкой, он привыкнет к нам, а ты – к нему. Он сам тогда часами носил его на руках, или сидел с ним, обнявшись, или лежал. И постепенно Кирюша оттаял, начал играть, смеяться. Мне сразу стало легче.

– А какие у вас сейчас отношения с Кирюшей?

– В общем, хорошие, хотя, конечно, всякое бывает. Но могу вам честно сказать: кто свой, кто чужой – это я сейчас почти не различаю.

– Ага, это хорошо, – я почему-то сразу ей поверила.

– Вы, наверное, уже давно думаете: ну где же тут подвох? – улыбнулась Юлия. – А его тут, получается, и нет…

– То есть как это нет?! – изумилась я. – То есть вы хотите сказать, что вот сейчас встанете, распрощаетесь со мной и уйдете, ничего не добавив?

Женщина грустно потупилась:

– Вот теперь вам все рассказала, сама себя услышала и склоняюсь к тому.

Я поняла, что она не лукавит и со своей самокритической честностью и вправду может сейчас уйти.

– Что с вами происходит?

Юлия заплакала, тихо и безнадежно. Я ждала – ей это явно было нужно. Ведь для всех с ней ничего не происходило. Чего же плакать?

– Я не могу дышать. У меня даже с сердцем проблемы начались, врач не понимает откуда. Все говорят: боже, как тебе повезло! Подруга (из тех двоих, что меня когда-то «пасли», – она так и осталась безмужней и бездетной) плачет от зависти: ну почему одним всё, а другим – ничего?! Я работаю, воспитываю двоих детей, веду дом. Мы купили машину, взяли квартиру в ипотеку, у обоих детей теперь свои комнаты. Муж мне во всем помогает, стоит только намекнуть, по выходным мы ходим в музеи и гулять. Мать говорит: он святой человек, взял тебя с брюхом, а потом и вообще непонятно какого ублюдка – и всех вас обхаживает двадцать четыре часа в сутки…

– Может быть, вы просто Романа не любите?

– Да это я, конечно, сто раз сама себя спрашивала. Не нужна мне никакая такая уж любовь-разлюбовь, было, наелась, спасибо. А с Ромой у меня всё, в общем-то, нормально, и в сексуальном смысле тоже. Но при этом – душно. И все время чувствую себя неблагодарной сволочью…

– Это постоянное ощущение или – как бы это сказать? – то и дело возобновляемое?

Юлия задумалась.

– Пожалуй, возобновляемое.

– Пример.

– Да каждый день по многу раз. Вот мы оба пришли с работы, Кирюша нахватал двоек, я устраиваю «проработку», Рома: давай я тут разберусь, а ты пойди отдохни. Люба дерзит, я пытаюсь ее окоротить, он: у нее сейчас сложный возраст, давай оставим ее в покое, она потом сама извинится. Суп пригорел на дне, привкус отвратительный, дети морщат носы, Рома: это даже пикантно, костром пахнет, мне нравится. Ему хочется секса, я не очень настроена, но готова согласиться, он: о, прости, что я не понял сразу, спи, я пойду еще за компом поработаю…

– Семья – сосуд. Закон сообщающихся сосудов: общий уровень праведности на всех. Если он святой (всю святость слили в один сосуд), то вы кто?

– Точно! – Юлия смеется с облегчением. – Я – распоследняя неблагодарная сволочь! И дети, кстати, тоже. Они же знают, что Рома им не биологический отец, и иногда мне этим тыкают (вот ты нам, а вот папа никогда, хоть мы ему и не родные…), а иногда и сами сокрушаются, раньше Кирюша себя даже по голове бил: я плохой! Я плохой! А недавно Люба мне сказала: как это папа меня такой терпит? Лучше бы, ей-богу, заорал или даже по морде съездил…

– Вы сами все это устроили, точнее, сами это длите, вы понимаете, да?

– Кажется, понимаю, но вы все равно скажите.

– Есть люди, которым для самореализации надо быть «святыми»: это и светская самореализация может быть, и прямо религиозная. Религиозная честнее. Потому что в светском варианте приходится быть «святым» «об кого-то». Всегда есть люди, которые нуждаются в помощи, поддержке, благодеяниях. Только совершая их, такой человек чувствует себя на месте, нужным, важным и т. д. Такие благодеяния могут быть разовыми или, так сказать, хроническими. Вторые сложнее, но приносят больше удовлетворения. То есть Роман, когда много лет назад констатировал: «Наконец-то я тебя нашел!» – был совершенно искренен. Побочный эффект данного феномена: в хроническом варианте «жертву», если она не сопротивляется, можно ненароком и придушить.

– Как сопротивляться?! – страстно воскликнула (хочется даже написать «вскричала») Юлия.

– Перестать, если не хочется, играть в его игру. Открыть карты, сообщить, что вы разгадали алгоритм, что он вам не нравится, и перелить обратно себе в сосуд столько, сколько хотите. Практически: давать честную обратную связь (честности вам не занимать, методике сейчас научу) каждый раз, когда ему вздумается включить «святого Романа». Оно практически мгновенно уменьшится количественно. Риски вам понятны? Для него вся суть семейной жизни – в этой игре…

– Понятны, – кивнула Юлия. – Но я больше так не могу. Я в этой его игре потеряла себя, я больше не понимаю, кто я такая…

– Прежде чем окончательно решите, взвесьте все три раза.

– Семь раз взвешу, в соответствии с традициями.

* * *

Мы встречались еще раз, три года спустя, по поводу Любиной профориентации. Я, конечно, спросила. Роман и Юлия развелись. Развод был хороший, отношения сохранились у всех со всеми. Люба осталась с матерью, Кирилл – с отцом. Роман уже снова женился – на женщине с ребенком-инвалидом. Сейчас они подумывают об усыновлении еще кого-нибудь.

– Я даже не представляла, как это на меня давило, пока оно не кончилось! – тихонько призналась мне Юлия. – Теперь я вижу, как то же самое происходит с его новой женой: она была сильная и веселая, а сейчас просто в вату превращается. Но я ведь не должна ей ничего говорить, у нее же ребенок-инвалид, она с ним настрадалась, а Роман ей?..

Я вздохнула:

– Ничего не должны. Это ее жизнь. Пусть она сама решает.

– Да, конечно, спасибо.

И они с дочерью ушли, взявшись за руки.

Дорога уходит вдаль

Пришла одна. Выглядела не красивой, но миловидной, аккуратной и… не знаю, как сказать точнее, но, вероятно, самым правильным будет слово, вроде бы для описания внешности не подходящее, – порядочной.

Говорила сразу на чуть-чуть повышенных тонах. Назвалась Тамарой.

– Я к вам за советом. Без детей, потому что по поводу себя. Но детей тоже касается. Очень.

– Психологи обычно советов не дают, – нейтрально сообщила я.

– Тогда посоветуйте не как психолог, а просто как человек, – неожиданно парировала она. – Мне нужен кто-то со стороны, я сама уже с ума схожу.

– Давайте вы сначала расскажете, в чем дело, а там посмотрим.

Мне не сразу удалось выстроить ее рассказ. Она все время норовила быть краткой, изложить суть, «взять быка за рога» и получить-таки вожделенный совет. А я все время пыталась от выдачи совета увернуться. Все вместе напоминало какую-то детскую игру, хотя тема оказалась совсем не детской. Совета было не жалко, и никакие принципы меня особо не сдерживали. Просто посоветовать мне ей было нечего, увы. Поэтому я старалась хотя бы развернуть и систематизировать происходящее – вдруг ей самой откроется что-то такое, что поможет принять решение.

– Я выросла в полной, благополучной семье, – сообщила Тамара. – И это благополучие всегда как-то подчеркивалось. Мама, папа, я и мой младший брат. Все чин-чинарем. Я училась в музыкальной школе, играла на скрипке, брат – в спортивной, он занимался легкой атлетикой. У меня была отдельная комната. По воскресеньям мы всей семьей ездили гулять в парки или ходили в музеи. Мама в музее и работала – по полдня четыре раза в неделю. Нам с братом говорили: мы создаем вам условия, ваша задача – радоваться жизни и хорошо учиться. У тебя нет причин учиться плохо – генетика хорошая, семья благополучная, все условия. Я понимала, что это так и есть, и училась хорошо. Некоторые предметы шли у меня легко – всё, что связано с текстом, с языками. То, что связано с формулами, давалось много труднее. «Что ж, тут надо посидеть», – говорили родители. Я сидела и даже получала удовольствие, когда через несколько часов наконец понимала, как решить эту задачу, или какой-нибудь огромный и страшный пример сокращался до крошечного выражения. За редкие двойки меня не наказывали и почти не ругали – мама, папа и бабушка просто сокрушенно качали головами: ну что ж ты нас так подводишь… Я могла два часа простоять у учителя под дверью – в конце концов мне всегда позволяли всё исправить. Подруги завидовали мне и признавались в своей зависти: как у тебя все спокойно и благополучно. У одной из них пил отец, у другой мать осталась одна с двумя маленькими девочками, и она день и ночь пропадала на работе, чтобы всех одеть и накормить. Третья росла единственным избалованным ребенком, вечно (задолго до переходного возраста) скандалила с родителями и завидовала тому, что у меня был младший братик, с которым можно играть. Я сама (никому в этом не признаваясь) завидовала дворовой приятельнице, с которой мы виделись, в общем-то, нечасто. Она жила вдвоем с мамой, они часто, громко чему-то смеясь, катались по бульвару на роликах, взяли с улицы большую черную дворнягу, регулярно ходили обедать в «Макдональдс» и иногда, взяв рюкзаки и карты, отправлялись «в путешествие» – не имея никаких планов и не зная, что будет и кого они встретят по пути. «Наш единственный настоящий бог – дорога, все мы путники в этой жизни», – говорила обвешанная фенечками мама приятельницы. Их рассказы казались мне сотканными из разноцветных бус. В их одинаковых глазах (я до сих пор не знаю, какого они у них были цвета) кончалась радуга. Мои родители, разумеется, не одобряли этой дружбы, но ничего мне не запрещали. К девятому классу мы фактически перестали видеться – музыкальная школа и подготовка к экзаменам просто не оставляли мне свободного времени.

После окончания школы я поступила в технический вуз, который закончил отец и который давал «качественное базовое образование». Меня ни к чему не принуждали: если бы я настаивала на филфаке или еще чем-нибудь подобном, никто из домашних не стал бы возражать. Но у меня не было никаких осознанных профессиональных устремлений. Наверное, мне хотелось бы что-то делать с самыми маленькими детьми – учить их клеить, вырезать, играть в игры… «Но это же не профессия, – удивилась мама. – Будут у тебя свои дети, будешь с ними все это делать». Я, конечно, согласилась.

Среди студенток я ничем не выделялась, но мальчиков в нашей группе и на факультете было много больше, чем девочек. Поэтому за мной ухаживали. Я ко всем относилась хорошо, ухаживания мне льстили. Мама говорила: когда речь идет о семье, надо смотреть не на внешность, а в глубину. Главное, чтобы человек был хороший и надежный. Я была с ней очень согласна и старалась смотреть соответственно. Я вышла замуж за хорошего человека – в этом я не сомневалась ни минуты за все годы нашей совместной жизни и не сомневаюсь сейчас. Он чуть-чуть ниже меня, лысоват и, когда ест, как-то странно щелкает челюстью. У нас двое детей, два мальчика – шесть и десять лет. Я очень много с ними занималась, когда они были маленькие, – мне ведь это так и нравится: придумывать игры, пособия для маленьких, да. До недавнего времени мы жили совершенно благополучно.

С Костей я познакомилась на случайном корпоративе. Это была даже не моя контора, а соседняя, мы просто расположены в одном здании, а я вечером задержалась с проектом, и меня позвала знакомая. Он сказал: вы не такая, как все. Я засмеялась: вы ошибаетесь, я всегда была как раз такая! Он сказал: все эти годы вы обманываете себя и других, но меня-то вы не обманете!

Сначала это был ручеек, а потом – как вода, прорвавшая плотину. Коллега, приведшая меня на тот злополучный корпоратив, рвала на себе волосы: он просто бабник, он трижды был женат, не считая всего другого, ему просто прикольно, что ты такая прилизанная и порядочная, для него это вроде спорта, он любит и всегда любил только себя, возьми себя в руки, опомнись!

Говорят, что любовь слепа. Может быть, но я-то прекрасно видела, что всё, что она говорит, – правда. Но это ничего не меняло. У Кости прекрасные мягкие русые кудри, он занимается спортом и отлично сложен, он умеет говорить комплименты и слушать женщину, в его руках, глазах, словах я чувствую себя скрипкой Страдивари. И это правда. Он говорит, что никогда не встречал такой чистой и цельной женщины, как я, что я – глоток чистой воды в его пропащей жизни, любовь ко мне – его крест и его спасение, просит, чтобы я бросила мужа и ушла к нему, клянется, что будет любить моих сыновей, и мечтает о нашей совместной дочери – такой же прекрасной, как я. И это все вранье. Ему нет никакого дела до моих детей и, в общем-то, до меня самой. Он просто это умеет, он профессионал в обращении с женщинами. Но для меня это не имеет никакого значения. Потому что рядом с ним я чувствую себя удивительно живой. В его глазах я вижу ту же радугу, что у давней дворовой подружки и ее матери.

Я пыталась (думаю, неубедительно) быть современной: если с Костей все так кристально ясно, так почему бы просто не получить удовольствие от приключения?

– Я не могу и не хочу обманывать мужа, – категорически сказала Тамара. – Это унижает нас обоих. И он далеко не дурак и все равно догадается – ведь мне даже младший сын на днях сказал: «Мамочка, ты стала такая красивая последнее время!» К тому же то, что я испытываю сейчас, совершенно не похоже на мимолетную интрижку-приключение. Во мне, кажется, ни одной вещи не осталось на своих местах – всё сдвинулось.

– Вы полюбили Костю? – спросила я.

– Это как раз тот вопрос, который я себе все время задаю… – задумчиво сказала Тамара. – Пять раз из шести отвечаю положительно…

– А шестой?

– А шестой – не знаю. Но что же это тогда такое?

– Я тоже не знаю. Однако у меня есть одно предположение. Но сначала скажите: где сейчас ваш брат?

Тамара достала платок и тихо заплакала, аккуратно промокая глаза.

– Он жив?

– Да, но… все плохо…

– Он не принимает помощи ни от родителей, ни от вас?

– Да, но… Откуда вы знаете?!

– Мое предположение заключается в том, что вы полюбили не Костю. Рядом с ним, профессионалом, как вы выражаетесь, в вас сработал наконец некий механизм, и вы осмелились полюбить себя.

– Себя? Звучит как-то не очень…

– Ну разумеется, вы же не ходили на всякие психологические тренинги, на которых этому как бы учат, – усмехнулась я. – Вас, как и меня когда-то, учили, что «я» – это последняя буква алфавита…

– Да, так всегда говорила моя бабушка!

– Вы все время жили, выполняя чьи-то заветы и оправдывая чьи-то ожидания. И вот теперь, благодаря Косте, в вас проклюнулось из-под долгового асфальта и потянуло листочки к солнцу ваше собственное «я», которое всегда тяготело к радуге и дороге. И именно оно-то, его сила и страстность и были той водой, которая снесла плотину. А ручеек – это ваша влюбленность в красивого и сладкоречивого Константина. Спасибо ему.

Некоторое время Тамара молчала, потом подняла на меня глаза, полные прозрачных слез (она красиво плакала, глаза не становились красно-поросячьими), и спросила:

– И что же мне теперь делать?

– Я не знаю. Мы все люди дороги, но путь у каждого свой.

– Можно я еще к вам приду?

– Ну конечно.

Уже на пороге она вдруг обернулась и зло блеснула глазами:

– Я уйду из этой чертовой конторы!

– Ну разумеется, – кивнула я.

* * *

За два года Тамара очень существенно изменила свою жизнь. С мужем они разъехались, оставшись в тесных дружеских отношениях по поводу совместного воспитания детей и не только (он действительно хороший человек, тут не было ошибки). Костя с радостным подъемом помогал Тамаре устраивать новую жизнь, поддерживал, утешал, внушал веру в то, что у нее – удивительной и прекрасной – все получится. Она поступила на заочный в педагогический колледж, на отделение дошкольного образования, в дальнейшем собирается сменить работу на ту, о которой всегда мечтала. «Наверное, это все правильно, – заметила как-то Тамара. – Потому что даже мой брат сказал, что я стала не такая пластмассовая, как всегда была, и я теперь даже надеюсь уговорить его лечиться, мы уже в Бехтеревке договорились…».

Когда все наладилось и немного устоялось, Костя, как и ожидалось, растворился в пространстве. Тамара послала ему вслед свою искреннюю благодарность. Дорога уходит вдаль. Что там, под радугой?

Люди на улице

Женщина показалась мне молодой и, в общем-то, привлекательной. Есть в русском языке слово «растрепанная», относящееся, как я понимаю, в первую очередь все же к прическе. В моей посетительнице мне увиделась какая-то общая «растрепанность» облика, даже непонятно в чем выражающаяся (как раз с волосами все было более-менее в порядке). Ребенка с ней не было.

– Я слушаю вас, – нейтрально произнесла я, после того как она уселась в кресло и представилась: Марина.

Она как будто удивилась. Я решила подождать – так или иначе все выяснится.

– Я к вам пришла, – помолчав, сообщила мне Марина. – Вы ведь психотерапевт?

– В общем-то, не совсем, – я пожала плечами. – Я, скорее, все-таки работаю в жанре психологической консультации. Но я, безусловно, готова вас выслушать.

– У меня умер ребенок, и от меня ушел муж, – сказала женщина.

Мне показалось, что в ее голосе прозвучало торжество. Я помотала головой, отгоняя наваждение: этого просто не может быть, мне, несомненно, померещилось.

– Если можете, расскажите подробнее, – попросила я. – Что именно произошло?

Вопреки моим предположениям, рассказ Марины был подробным, внятным и обстоятельным, без аффектов и носовых платков. В какой-то момент у меня возникло твердое ощущение, что она продумала и составила его заранее, может быть, даже записала (в повествовании очень ощущались абзацы).

Замуж Марина вышла по любви, за давнего знакомого, который ухаживал за ней еще в детстве, но тогда взаимности не добился (девочке Марине нравились мальчики постарше). Однако впоследствии, после практически случайной встречи, когда бывший мальчишка оказался сложившимся и достаточно успешным мужчиной, ситуация изменилась. Он уже был женат, недавно развелся, сентиментально вспомнил первую любовь, и она ответила на его вновь вспыхнувшие чувства. Он не очень хотел второго брака, предлагал сначала пожить вместе «просто так», получше узнать друг друга. Но практичная Марина, тоже уже кое-что знавшая «про жизнь и мужиков», поставила условие: это все глупости и отговорки, мы знакомы с детства, так что, милый, – или брак, или никак. Он согласился, видя в давности знакомства залог грядущего счастья, но огласил свое условие: ну что ж, будь по-твоему, брак так брак, семья так семья, но тогда сразу – ребенок, я готов к отцовству. Марина этот тезис услышала и кивнула в ответ, но сначала как-то не восприняла его всерьез. Детей она никогда не любила, предпочитала им кошек (у нее дома жило три штуки). При этом Марина понимала, что когда-нибудь ребенка все равно придется завести, но, вступая в брак, хотела сначала «пожить для себя», вдвоем с мужем, насладиться обществом друг друга в интерьерах современного общества потребления, купить и обустроить квартиру, попутешествовать по разным странам (почему-то ей хотелось непременно побывать на карнавалах – в Венеции и в Рио-де-Жанейро).

Однако практически сразу после свадьбы (прямо во время свадебного путешествия) муж стал настаивать: хочу ребенка! Сейчас! Марине это было неприятно (разве меня ему уже мало?). Жаловалась подругам. Подруги советовали прямой обман – пользуйся таблетками, а ему говори, что не получается. Но Марина не из породы обманщиц. Что это за семья, с самого начала построенная на лжи?

Однако, забеременев, сначала все-таки расстроилась – карнавалы откладывались на неопределенное время. Потом, где-то со второй половины срока, расстраиваться перестала – разговаривала с шевелящимся в животе эмбриончиком, придирчиво собирала приданое. Муж был рад и предупредителен, вел себя идеально.

Родившегося в срок здорового мальчика назвали Константином. Марина изменилась кардинально – один вид крошечных шевелящихся пальчиков сына мог вызвать у нее поток светлых слез. Вмиг стала сумасшедшей матерью – покупала кубометры развивающих игрушек, читала всякие книжки, влилась в мамское сообщество на детской площадке и сделалась там чуть ли не лидером и законодателем мод. Мужа почти не замечала, но он никаких претензий не высказывал, сыном гордился, был нежен.

Костя умер в пять с половиной месяцев – синдром внезапной смерти младенцев, причины неизвестны. Заснул вечером в своей кроватке вроде бы абсолютно здоровым. Когда она встала к нему в четыре утра, сын был уже мертв. Немолодой врач со скорой сказал: мама, папа, вы только не убивайтесь по поводу своей вины, я много чего видел и знаю, что именно вот это предсказать невозможно.

После похорон Кости она месяц не выходила из дома. Дело было не в депрессии – она просто не представляла себе, как пройдет мимо детской площадки, где по-прежнему коляски и малыши. Разумеется, они знают. (А если все-таки нет?) Что они ей скажут? А что она им?

Потом все-таки решилась. Они знали, выражали продуманные соболезнования, смотрели с трепетом. Она с достоинством несла свое горе.

Дома завела что-то вроде Костиного мемориала. Муж сказал: надо жить дальше, давай это все выкинем, зачем ты мучаешь себя и меня? Она ответила: ты ничего не понимаешь! Все отмечали, что у нее стало одухотворенное лицо.

Муж сказал: ты всегда мечтала о карнавале в Венеции. Вот, он скоро, поедем, это тебя отвлечет. Она сказала: это пошлость, как ты мог такое даже подумать.

Через полгода он сказал: Костя навсегда останется нашим первенцем. Но давай теперь родим дочку. Она сказала: ты хочешь заменить одного ребенка другим? Я даже с кошками так не могу.

Муж ушел еще через полгода.

Ее родители (папа – бывший партийный чиновник средней руки, вполне вписавшийся в перестройку) готовы были сдувать с единственной дочери пылинки: она столько перенесла! Но Марина вышла на работу, охотно встречалась с подругами. Подруги понимали: ее проблемы не чета их проблемам. Так и говорили. У нее была кратковременная связь с мужчиной. Ему сначала нравился ореол страдания, окружавший ее даже в постели, а потом, видимо, надоело.

Кто-то подсказал Марине, что ей нужно непременно проработать свои проблемы с психотерапевтом. Они с Костей ходили к нам в поликлинику, она видела табличку на моей двери и поэтому пришла.

Я видела, что она пришла в общем-то не по адресу, но не могла сказать женщине, потерявшей ребенка: идите обратно в жизнь, а если пока не хотите – идите к взрослому психотерапевту, работающему в русле какой-нибудь из аналитических методик. Разумеется, она бы услышала: здесь детская поликлиника, а у вас теперь нет ребенка, вам здесь делать нечего… Я не смогла.

Она ходила ко мне и каждый раз уходила недовольная. В то время как раз появились первые книжки, фильмы и легенды о работе психотерапевтов. Я им явно не соответствовала.

Однажды я напрямую спросила у нее об ожиданиях (Костю и мужа не вернуть, чего же она все-таки ждет от нашей работы?) и ее конкретных текущих проблемах. Она внятно ответила: ожидала, что вы будете меня обо всем расспрашивать, мы будем разговаривать, анализировать все с самого начала, особенно мои отношения с папой, может быть, даже что-нибудь под гипнозом… Что касается текущих проблем: вот она ходит по улицам, видит родителей со счастливыми здоровыми малышами, а также счастливые, любящие друг друга пары и… не то чтобы она их ненавидит, нет, тут другое… просто она все время думает: ну вот почему у меня-то все так? Чем они лучше? Почему у меня нет того простого и важного, что есть у них?! Почему именно у меня это отняли? И наши с ней встречи совершенно не дают ответа на этот базовый вопрос, из наших разговоров ей все время кажется, что она – самая обычная…

– Про анализ отношений с папой – это не ко мне, – наконец-то решилась сказать я. – А что касается улиц… Может быть, имеет смысл помнить, что вы – молоды, здоровы, красивы и фертильны. А по улицам нашего города, помимо всех прочих, ходит много… вообще бесплодных женщин и мужчин (у них никогда не будет своих детей) … женщин, потерявших ребенка… людей, больных онкологическими и другими смертельными заболеваниями (большинство из них умрет в течение пяти лет, и они знают об этом), около трехсот тысяч людей, сравнительно недавно переживших развод, а также – не забывайте об этом! – около миллиона стариков, которым уже недоступны большинство витальных радостей молодости. Если бы все они, глядя на окружающих, не шли теми дорогами, которые для них открыты, не жили теми радостями, которые им доступны, а страдальчески вопрошали в пространство: почему я?! – в мире не хватило бы никаких психотерапевтов, и вообще мир стал бы удивительно унылым местом…

– Вы нечуткий человек и плохой специалист, – сказала Марина. – Но я рада, что вы это сказали. Потому что я теперь пойду и найду настоящего высокопрофессионального психотерапевта, который отнесется ко мне лучше, чем вы.

– Желаю вам удачи, – совершенно искренне сказала я.

* * *

Это было лет двенадцать-тринадцать назад. С полгода назад я получила письмо по электронной почте. Марина разрешила мне опубликовать его в подлиннике, но я, подумав, решила этого все-таки не делать и пересказать содержание своими словами.

Разумеется, после нашего расставания Марина легко отыскала взрослого аналитика. Потом еще одного. За пять лет она сменила их, кажется, три раза. Все это время ходу Марининой психотерапии очень мешал мой образ. Точнее, даже не мой, а образ этих тысяч и миллионов ходящих по улицам города людей и их несчастий. «Чего я-то тут делаю и трачу деньги (преимущественно папины) и время (свое)»? – думала Марина время от времени. Разумеется, она говорила об этом со своими терапевтами. Они объясняли ей, что это классический случай ятрогении, что она уникальная личность и проблемы прохожих не имеют к ней и ее личной и успешно идущей терапии никакого отношения. Какое-то время Марина в это верила. Но через некоторое время снова ловила себя на том, что, забывая о своих все углубляющихся сложностях в отношениях с отцом, думает про того или иного полузнакомого человека: а вот у него – что?

И однажды во дворе знакомая еще по Костиным временам мамочка рассказала ей про Виктора. У Виктора недавно умерла жена, и он остался с двумя маленькими сыновьями, один – практически младенец. Он приезжий, ни родных, ни друзей детства, как ему сейчас – сложно даже представить…

Как она решилась? Виктор был растерян и рад. Она пропустила сеанс психотерапии. Он сказал: боже, благодаря вам они первый раз уснули без слез. Она сказала: я немного знаю, как обращаться с детьми, у меня был ребенок, сын, он умер, синдром внезапной смерти младенцев, врач сказал, никто не виноват, но я еще исейчас сомневаюсь…

Он обнял ее, и они долго стояли молча.

Сейчас их старшему сыну девять, а общей дочке почти два и она уже знает почти все буквы.

Марина по-прежнему любит читать литературу про воспитание детей. Где-то увидела ссылку на детскую колонку «Сноба». Столько лет прошло, но она узнала меня на снобовской фотографии (что, в общем-то, неудивительно, ибо до недавнего времени у меня на аватарке висела фотография более чем десятилетней давности) и вот, решила написать.

Думаю, все понимают, как я была рада письму Марины.

Любовь назад не ходит

Это вот прямо сейчас случилось. Меня спросили, а я, честное слово, растерялась. И совсем-совсем не знала, что ответить. Со мной такое редко бывает. А потом я удивилась: почему мне раньше-то в голову никогда не приходило?

Женщина пришла молодая, но печальная и какая-то слегка на вид «опустившая руки». Казалось, если ее спросить о чем-нибудь: «А вот почему вы не?..» – она непременно ответит: «А зачем?»

Ребенка с ней не было.

– Мне даже стыдно немного ваше время занимать, – сказала она. – Я читала, с какими проблемами к вам приходят. А у меня ерунда какая-то… Ну это все равно, как во время эпидемии к врачу с насморком идти…

– Стоп, – прервала я ее излияния. – Во-первых, никакой особой психологической эпидемии у нас в поликлинике не наблюдается, а во-вторых, если я, допустим, врач, то позвольте мне самой судить о вашем «насморке».

– Да-да, конечно, – торопливо согласилась она.

– Рассказывайте, я вас внимательно слушаю.

Ее история была исполнена строго в духе критического (и даже немного социалистического) реализма и напомнила мне школьные уроки литературы.

Женя (так ее звали) познакомилась со своим будущим мужем на общажной дружеской вечеринке в конце второго курса. Обоим было по девятнадцать лет, и его тоже звали Женей. Это всех веселило – студенты вообще люди не скучные.

– Как же мы будем вас различать? – спросила уже слегка нетрезвая хозяйка вечеринки.

– Разумеется, дама останется со своим собственным именем, – поклонился в сторону Жени будущий муж. – А я согласен называться Геней, сокращенное от «Евгений – гений».

– Быть по сему! – радостно завопили собравшиеся.

С того вечера так и осталось: Женя и Геня.

Они стали парой, встречались между лекциями (учились на одном факультете, но на разных отделениях), ходили за ручку. Женя влюбилась и этого не скрывала, сияла, похорошела невероятно (по признанию заклятых, еще школьных подружек – а это дорогого стоит, ибо в их компании она прежде слыла невзрачной, лишенной какой бы то ни было девической эффектности). Засыпала, думала, почти молилась: боже, какая же я счастливая! Как же мне повезло! Пусть и всем людям тоже повезет! Пусть они узнают такое же счастье! И весь мир от этого наверняка станет краше и дружелюбнее!

Геня приехал в Питер откуда-то с севера, был бесшабашен, не особенно образован, но уверен в себе, добр и обходителен. К Жене относился как к редкой книжке в книжные времена: брал уважительно, хранил бережно, читал медленно, вдумчиво, никуда не торопясь. В походных случаях оборачивал в обложку, чтоб не повредилась.

В конце четвертого курса Геня сделал предложение. Поженились на пятом. Дочка родилась через три месяца после защиты дипломов.

Женя: мне прежде казалось, что уж и некуда еще больше счастливой быть, а вот когда дочка-очаровашка родилась и рядом муж, любимый и любящий… Иногда прям до боли… Я даже плакала от счастья… Геня спрашивает: Женечка, что с тобой? Кто тебя обидел? Что мне сделать? А я и ответить ничего не могу, только бормочу: нет, нет, спасибо, спасибо…

На работе неконфликтный, разумный и обязательный Геня хорошо вписался в коллектив и нравился начальнику. Женины родители помогли внести первый взнос за квартиру. Между рождениями детей Женя еще успела поработать в социальной сфере – правда, не по специальности, но с удовольствием, потому что если честно, то инженер из нее скорее не получился, чем наоборот, хотя в институте она училась всегда хорошо. Мальчик Арсений родился четыре года назад. Слава богу, тоже чудесный и здоровый.

– Жень, где насморк-то? – взвыла я.

Женщина опустила голову, помолчала. Потом подняла на меня глаза, зрительно увеличившиеся от выступивших на них слез:

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

Евгений Дейнеко – психолог, тренер и бизнесмен-миллионер. Разработанная им система помогает решить д...
Понимать жизнь. Понимать людей. Понимать себя. Из понимания строить здоровье, успех, счастье. Из пон...
Глядя на активных молодых предпринимателей или же на именитых людей из списка Forbes, каждый задаетс...
Труд знаменитого французского писателя Жюля Верна "История великих путешествий" посвящен истории гео...
Прошёл отец войну мой в два приёма —На финской и отечественной был,Всю молодость не видел стен и дом...
«Кровавая волна» — это остросюжетный роман о добре со злом. Главный герой — Андрей Малкин преданный ...