Я выжил в Холокосте Коуэн Дэниэл М.

1

В 1981-м Тибор со своей дочерью Рози отправился в Лас-Вегас на национальную встречу ветеранов. Решение поехать было спонтанным, цели у поездки были самые скромные: прогуляться по неоновым улицам и смешаться с толпой незнакомых людей в роскошном отеле.

В лобби отеля было не протолкнуться: ветераны Второй мировой, Корейской и Вьетнамской войн болтали, шутили, пили, обнимались и жали друг другу руки. Униформы, ветеранские жилеты и медали мелькали то тут, то там; у многих пиджаки и штаны уже едва справлялись с линией талии.

Тибор и Рози пробирались сквозь группы незнакомцев, никого не узнавая. Тут Тибор обернулся и столкнулся лицом к лицу с бывшим заместителем комвзвода Рэндаллом Бриером. Сказать, что он испытал шок – значит, ничего не сказать: он видел сослуживца впервые за почти тридцать лет и считал, что того убили где-то за воротами «Лагеря 5». Он не раздумывая открыл рот и заорал.

Рэндалл лишился дара речи, когда незнакомый мужик прокричал в упор «Рядовой Рубин!» и сжал его в объятьях. Это шутка, что ли? Рубин, которого он помнил, был угловатым двадцатилетним мальчишкой, сдержанным и тихим, с копной волос на голове. Бриер был уверен, что тот парень не вернулся домой. Мужчина перед ним был коренастым и лысеющим, с мягкими чертами лица и живым, озорным выражением глаз. Но акцент – такой акцент не забудешь. Он сделал шаг назад и внимательно посмотрел на незнакомца. Да это правда рядовой Рубин.

– Ты где был все эти годы? – проревел Рэндалл.

– Гарден-гров, Калифорния, – выпалил Тибор и представил Рози.

Бывший сержант пожал ей руку, затем пристально осмотрел Тибора с головы до ног.

– Так, а медали где? – спросил он требовательным тоном.

– Так я не был на таких мероприятиях раньше! – ответил Тибор радостно. – Не знал, что нужно все с собой носит.

– Ну то есть ты их получил в итоге?

Тибор рассказал, что вдобавок к наградам за службу на иностранной территории и за нахождение в плену врага он получил два Пурпурных сердца. Рэндалл же про это, да?

– Нет, я про Серебряную звезду и Медаль Почета.

Тибор ничего о них не знал.

Рэндалл обнял Тибора и Рози и повел их в ресторан отеля.

Они присели за столик, и Рэндалл рассказал, что до «Большого обмена» провел два года в спецлагере для реакционеров. Сейчас он и его жена, Эстер, живут в Сан-Антонио, Техас, где он помог создать несколько отделений «Американских экс-ветеранов» – организации, помогающей ветеранам приспособиться к гражданской жизни.

Рэндалл по собственному опыту знал, как тяжело бывает привыкнуть к внешнему миру. Он с готовностью рассказывал о трудностях и ужасах Перл-Харбора, Гуадалканала и оккупации послевоенной Европы, но про Корею и особенно жизнь в лагере отмалчивался. Он считал, что ветеранов Корейской обделили и по части медицинского обслуживания, и по части выплат. Работая сержантом-инструктором по строевой подготовке, он непрестанно и грубо шутил по поводу неподходящих ему казенных вставных зубов. Когда нужно было проходить обязательное стоматологическое обследование, Рэндалл вручал санитару полный пакет зубов с требованием вернуть их обратно после осмотра. Но про Корею он не говорил. Его жена Эстер чувствовала тяжесть, которую он нес на себе; она сквозила через его молчание, вспыльчивый характер и безразличие к семье. Когда их дочери Лизе было всего четыре года, Эстер в слезах спросила ее, как она смотрит на то, что папа и мама разведутся.

Всю оставшуюся трудовую жизнь – после армии Рэндалл занимал несколько государственных постов – он был холодным и авторитарным отцом и мужем. Работая в Вашингтоне и Чикаго, он изолировал Эстер и троих детей во Флориде. В редкие моменты дома он требовал от сыновей почти военной дисциплины. Он не проявлял ни терпения, ни сочувствия, так необходимых при воспитании подростков. Пока другие мальчишки носили длинные волосы и яркие мятые футболки, сыновья Рэндалла стриглись по-армейски и утюжили стрелки на джинсах и рубашках, словно это была униформа. Дочь свою он игнорировал – разве что запрещал ей носить что-то кроме строгих платьев.

Даже на пенсии Рэндалл остался беспокойным и злым. Он по привычке вставал в четыре утра и шумно ходил по дому. Находившаяся на грани безумия Эстер потребовала, чтобы он нашел себе занятие. В итоге Рэндалл стал помогать таким же ветеранам – это позволило ему найти, наконец, некое подобие спокойствия и умиротворения.

От него самого армия, конечно, легко избавилась: по-дружески хлопнула по спине, отвалила лишь шестьдесят процентов полагающихся выплат по инвалидности и «пнула под зад» после двух жестоких войн – но Рэндалл никак не мог понять, почему Тибор так и не получил ни единой медали за свои выдающиеся подвиги. Он был уверен, что причина могла быть только одна: их рота потерпела такие потери – погибло семеро командиров и почти все солдаты, – что рассказать про его храбрость было просто некому.

Тибор сомневался, что кто-то, кроме, собственно, Рэндалла, знал и помнил события в Корее тридцатилетней давности.

– Меня повысили до капрала и дали кучу всяких льгот, – хмыкнул он. – Мне кажется, неплохо для парня с таким дерьмовым английским.

– Я был там, рядом, когда тебя представляли к Медали Почета, причем минимум дважды, – давил на него Рэндалл. – Ты что, не помнишь?

Тибор смотрел на него пустыми глазами, словно не понимал и не мог понять важность произнесенного товарищем.

Рэндалл перечислил все доступные военные награды страны, закончив список Медалью Почета. Это была высшая военная награда США, которую выдавали за «выдающиеся храбрость и отвагу, проявленные с риском для жизни и превышающие долг службы, при участии в действиях против врагов Соединенных Штатов». Кроме заоблачного престижа и уважения медаль давала особые привилегии и значительную сумму денег. «Это должно быть крайне важно для тебя, – закончил он. – Половину их выдают посмертно».

– Как ты говоришь?

– Посмертно. Значит, бедняга уже помер.

Тибор засмеялся.

– Ну вот значит, помру, тогда и наградят.

– Это если за дело не возьмусь я, – сухо ответил Рэндалл.

На следующий день они посетили несколько незапланированных встреч и семинаров, в основном для того чтобы Рэндалл смог представить Тибора и похвастать его подвигами. Рэндалл настаивал, что про его военного товарища, удивительного «маленького венгра», нужно рассказывать всем и каждому. Тибор улыбался, но говорил мало. Они смеялись над сержантом Артуром Пейтоном – особенно его позорным презрением к меньшинствам и тем, как он пропал под Унсаном, – но никому не говорили про то, как он мешал Тибору получить полагающуюся награду.

Тибор не хотел раздувать скандал из-за Пейтона. Он боялся, что бывший старшина шастает где-нибудь тут, в отеле, и что они с Рэндаллом обязательно на него наткнутся. Но Пейтона там, конечно, не было.

Собрание ветеранов подходило к концу, и Рэндалл пообещал найти еще людей, которые помнят Тибора, и сделать все возможное, чтобы его героизм был вознагражден. Тибор поблагодарил старого друга, но попросил его не устраивать из этого кампаний. К тому моменту, как Рози привезла его обратно в Гарден-Гров, он уже выбросил эту историю из головы.

Рэндалл Бриер, примерно середина 1980-х. Лиза Бриер

2

Лео Кормье был ошарашен, узнав от Рэндалла Бриера, что Тибор Рубин жив. Но это была чистая правда: Бриер вот только что стоял с Рубиным в одной комнате. Бывший кадровый солдат немедленно захотел увидеть его воочию. Лео жил в Хоумленде, Калифорния, всего в одном округе от Тибора. Подумать только: большую часть этих тридцати лет двое друзей жили в двух часах езды друг от друга.

Ивонн почти уже положила трубку, когда с ней заговорил незнакомец по фамилии Кормье. Так же назывался местный автосалон, и она подумала, что звонит их продажник, пытается впарить ей новую машину. Из военных друзей Тибор упоминал только Ленин Кьярелли, и потому она не знала, что и думать, когда Кормье сказал, что он и ее муж знакомы больше тридцати лет. Незнакомец объяснил, что он сидел в одном с Тибором лагере в Северной Корее, и почти что потребовал, чтобы Ивонн позвала к телефону мужа. Она в последний момент позвала Тибора в комнату и передала ему трубку.

– Это Кормье! – прокричал Лео почти одновременно с «алло» Тибора.

– Ты где был все эти годы? – Тибор выдохнуть не успел.

– Да у тебя на заднем дворе жил! Никуда не уходи! Я приеду!

Он появился на пороге дома Тибора в тот же день и просидел у него до часа ночи.

Лео работал в калифорнийском отделении «Американских экс-ветеранов». Упрямый крепыш, Лео оставался на службе до тех пор, пока травмы не вынудили его, наконец, уволиться. Но он был солдатом до мозга костей: в дополнение к другим медалям его грудь украшали четыре Пурпурных сердца, которые он надевал по любому подходящему поводу.

Как только Лео узнал, что Тибор ничего не получил за свой героизм, он моментально завелся. Проинструктировал Тибора немедленно заняться этим и обещал оказать содействие. Спустя несколько дней он предоставил ему список военных и гражданских чиновников, с которыми надо связаться. Тибор улыбнулся и сказал, что подумает, а затем отправил список прямиком в мусорную корзину.

Полный решимости помочь Тибору, Лео стал навещать Гарден-Гров значительно чаще. В половине случаев он приезжал на скрипучем старом микроавтобусе, набитом его взрослыми детьми, их детьми и еще уймой соседей – всеми, кого удалось запихнуть. Вся эта ватага выбиралась из бряцающего ржавого ведра и, словно опергруппа, оккупировала маленький домик и задний двор Рубиных.

Помимо основной Лео преследовал еще одну цель: он хотел, чтобы как можно больше его детей и их друзей познакомились с настоящим героем. Пока два семейства знакомились и общались, капрал в отставке усаживался на кухне Рубиных, гремел и раздавал Тибору приказы, словно старый капризный инструктор по строевой. После нескольких таких посиделок Тибор прозвал его «полковник Кормье».

Тибор не хотел и не собирался вновь связываться с армией. Жизнь была слишком хороша. У них с Ивонн был милый дом в хорошем районе, в их полной собственности. Они вырастили двоих детей, Рози и Фрэнка, которые скоро покинут отчий дом. Они были небогаты, но и в деньгах не нуждались – из-за осложнений от полученных травм он получал полное пособие по инвалидности. Но главное, он мог делать все, что душе угодно. Когда раны не сильно болели, он на полставки работал мясником или помогал Имре в винном магазине. В свободное время он встречался с друзьями и соседями или навещал ветеранов в местном госпитале. Зачем ему снова копаться в прошлом, которое к тому же никто кроме него и не помнил? Зачем бороться со страной, которую он любил? И зачем вновь вступать в конфронтацию с антисемитом, который не раз пытался его убить?

Но в его упрямстве было кое-что еще, о чем он не говорил Лео и Рэнди. За прожитые годы он стал скептически относиться к своему героизму. Каждый раз, когда он думал о Корее, нутро подсказывало ему держать воспоминания о боях, Долине смерти и «Лагере 5» при себе. Этот же внутренний голос утверждал, что Тибор просто выполнял свой долг, не больше и не меньше, и что если бы его подвиги были действительно чем-то выдающимся, люди бы и так узнали о них. А раз они не знали, настаивал голос, значит и говорить здесь не о чем.

Из-под первого голоса пробивался второй, еще более скептический, который недвусмысленно намекал, что Тибор – ленивый, необразованный жалкий поц, который так ничего и не достиг и никогда не достигнет. Этот голос, который Тибор впервые услышал еще в школе и который по тону напоминал почти что талмудический, отрицал его храбрость, целеустремленность и силу воли, называя все его достижения и подвиги слепой удачей. Этот второй голос, темный и угрожающий, обещал ему, что как только он откроет рот на людях, все сразу же поймут, что он обманщик и самозванец.

Лео Кормье, конечно, ничего не знал об этих внутренних конфликтах Тибора, не отставая от него со своими идеями. Он чуть яростно доказывал товарищу, что его бандитски лишили положенной награды, призывал его бросить все и гордо вернуть себе свои медали, как бы тяжело это ни казалось. Он хотел, чтобы Тибор понял вот что: Медаль Почета, принадлежавшая ему по праву, – это ведь не только ради него, это ради всех погибших парней, подвиги которых остались неизвестными, ради солдат, храбро сражавшихся и умиравших в безвестности. И не важно, как и почему Тибора не наградили – сознательно или случайно. Смысл в том, что про его выдающуюся отвагу и доблесть должны услышать, их обязаны наградить.

Тибор продолжал сопротивляться. Он сказал Лео, что не знает даже, с какой стороны подступиться к этому вопросу – даже если бы он вдруг и захотел его решить. Лео снова пообещал помочь, сказал, что уже бился с армией за свои Пурпурные сердца и пенсию и победил. Он клялся, что и Тибор победит.

Лео хотел, чтобы Тибор написал несколько писем в Минобороны и потребовал изучить его военное дело. Он также должен был посещать всевозможные собрания ветеранов, встречаться с воинскими организациями и рассказывать им про свою проблему. Тибор отказывался. Лео не сдавался: он приезжал в Гарден-Гров каждую неделю и надоедал Тибору, пока тот наконец не сдался и не согласился делать все, что скажет ему Лео. Лео был так упрям, что, сам того не зная, сумел победить внутренние голоса Тибора – ну или по крайней мере заставить их на какое-то время замолчать.

Конечно, Тибора и Ивонн поддостали регулярные набеги друзей и семьи Лео. До Гарден-Гров из Хоумленда дорога была неблизкой, и путники всегда приезжали голодными. Когда муж объявлял ей, что Кормье уже в пути, Ивонн неслась в магазин за продуктами. Но главное, что заставило Тибора изменить свое мнение, это то, что он наконец понял: Лео искренне переживал за судьбу друга, и был незначительный шанс, что этот бульдог-карапуз все-таки прав.

3

Если бы Ивонн не упомянула Медаль за одним из воскресных семейных ужинов, никто бы в клане Рубиных про нее и не узнал. Ибо Тибор молчал о своем героизме и медалях так долго, как это вообще было возможно. Но Ивонн стало любопытно, что смогут добавить родственники к рассказам появившихся из ниоткуда бывших сослуживцев мужа.

Имре и Миклош ничего не знали, но детали, которыми с ними поделилась Ивонн, сделали любопытными и их тоже. Решив, что ему будет комфортнее говорить о своих испытаниях наедине, они по очереди расспросили его по-венгерски. Тибор отвечал, что понятия не имеет, о чем они.

Миклош, у которого было отличное, невозмутимое чувство юмора, начал дразнить Тибора.

– Да ты и в Корее-то не был наверное? – усмехнулся он. – Купил, небось, Пурпурные сердца в магазине по дешевке.

Тибор закивал и засмеялся.

– Мы тут все знаем, что было на самом деле, – продолжал Миклош. – Ты полвойны провел в постели с кучей окинавских девок.

Тибор смеялся и не принимал его слова всерьез. Стали говорить о детях, делах и спорте. Тибор вздохнул с облегчением. Не проронив ни слова, он сумел замять разговор о медалях и почестях. На какое-то время ему удалось поставить барьер между семьей и своими нерешенными проблемами. Но главное, он избежал обсуждения амбициозного предприятия, которое для него, скорее всего, закончится ничем, кроме позора.

4

Когда «Тэд» Рубин начал рассказывать свою историю группе раненых ветеранов на собрании в Ирвайне, Калифорния, их лидер, Бад Коллетт, засомневался в ее правдивости. Во-первых, его, как и остальных парней в комнате, смущал акцент Тэда. Во-вторых, как это венгр вообще оказался в рядах вооруженных сил США? Но незнакомец в деталях описывал тот ужасающий ураган, что вынес его из тихой деревушки в нацистский лагерь смерти, затем на поля Кореи, а дальше – в китайский лагерь для военнопленных на реке Ялуцзян, и Бад растрогался. Когда Тэд закончил, Бад оглянулся и увидел, что все его друзья сидят в слезах.

Будучи ветераном «забытой войны», как ее окрестили Бад и его товарищи, и сооснователем Южного Калифорнийского Военного Ордена Пурпурного Сердца, он чувствовал себя обязанным помочь этому необычному патриоту. Он столько раз видел, как ребята отдавали жизнь за страну, и никто или почти никто не знал об этом. При этом он часто видел, как медали уходили кому-то, кто не сделал ровным счетом ничего, чтобы заработать их, кто просто оказался в нужном месте в нужное время.

Часто бывало так: когда репортеры появлялись на поле боя, чтобы написать о солдатах в их родные места, сверху приходил приказ состряпать импровизированную церемонию награждения с раздачей медалей. Все это было лишь для, что называется, пиара – как только репортеры уходили, старшины отнимали медали и выбрасывали их в ближайший лес. За время службы в морской пехоте Бад не раз слышал о подобном от ветеранов Второй мировой, поэтому не удивился, когда то же самое произошло в Корее. Вдобавок его собственные повышения и понижения приучили его к регулярной несправедливости по отношению к рядовому солдату.

Бад и его парни понимали, что Америка считала Корейскую войну не настоящей войной, а «полицейской операцией». Да что там, и военные, и обычные американцы считали мужчин и женщин, воевавших в Корее, второсортными воинами, недостойными стоять в одном ряду с братией, прошедшей Вторую мировую. Бад и его друзья жаждали изменить сложившуюся ситуацию.

Чем больше он узнавал про Тэда Рубина, тем сильнее он понимал: парня обманули. Рубин оказал выдающуюся услугу и товарищам по оружию, и своей приемной стране. И теперь эта страна его игнорировала.

5

В конце 1981-го Рэндалл Бриер и Лео Кормье начали по всей стране искать выживших из роты Тибора и «Лагеря 5», всех, кто видел Тибора Рубина в действии и смог бы подтвердить его подвиги. Но первые результаты были неутешительными: Бриер и Рубин – похоже, единственные выжившие злополучной роты. Они также не смогли найти людей, помнивших Тибора по лагерю. Сложно было найти адреса этих людей, половину запросов встречали некрологи. Кто-то, правда, выжил, но переживал далеко не лучшие времена и по известным только им причинам отказывался говорить или писать о Корее. И все же к концу года Рэндалл и Лео получили положительные ответы от двух бывших военнопленных, Джеймса Буржуа и Ричарда Уэйлена, которые с энтузиазмом согласились сделать все, что нужно, чтобы помочь Тибору Рубину.

Осенью 1981-го Джеймс Буржуа, тихий южанин из Луизианы и бывший капрал роты М, столкнулся с военнопленным, который рассказал ему, что на какой-то из встреч ветеранов видел Тибора Рубина. Бывший узник с радостью передал ему адрес и телефон Рубина. Джеймс Буржуа позже сделал, по его собственному выражению, «звонок всех звонков», надеясь вновь услышать голос человека, который творил чудеса, чтобы спасти ему, Джеймсу, жизнь. Тибор с большим удовольствием поговорил с ним, но ни слова не сказал про недавно родившуюся идею вернуть ему Медаль Почета. Буржуа узнал про старания Рэндалла Бриера и Лео Кормье, только когда последний написал ему письмо. Он с готовностью присоединился к ним.

Буржуа написал письмо в Конгресс, в котором подробно рассказал, как его ранили, затем взяли в плен, как его выходил незнакомец, упомянул, что если бы не нестандартные методы лечения этого парня – он, например, прикладывал к больным плечам личинок, – Джеймс умер бы от гангрены. Мало того, этот солдат рисковал жизнью, лишь бы Буржуа получал достаточно еды, чтобы не умереть от голода, – еды, которую он, кстати, воровал у их китайских захватчиков. Джим Буржуа заканчивал письмо словами «никто настолько не уверен в том, что Рубин достоин Медали, чем я».

Дик Уэйлен, который тоже написал в Конгресс, рассказывал, что когда в «Лагере 5» наступили самые тяжелые времена, Тибор действовал вопреки преобладающему принципу «каждый сам за себя». Он четко прописал, что несмотря на недостаток еды Тибор ежедневно рисковал своей жизнью, чтобы накормить всех соседей по хибаре – сначала в Долине смерти, а затем в «Лагере 5». «Без его помощи и сильного духа, – утверждал он, – я никогда бы не выбрался оттуда живым».

Рэндалл Бриер написал два бойких рассказа о «невероятном маленьком венгре», который в одиночку удержал холм, а позже ухитрился в лесу захватить в плен целую кучу северокорейцев.

Письмо Лео Кормье сначала повествовало о подвиге Тибора под Унсаном, а затем о его похождениях в лагерях, где он делился украденной едой и ухаживал за ранами товарищей в то самое время, когда «каждый был сам за себя». «Слава богу, что Тибор Рубин оказался с нами, – писал он. – Он спас жизнь мне и многим другим нашим солдатам». Кормье не забыл упомянуть, что Рубин не проявлял никакого интереса к наградам за свои подвиги и что «он понятия не имел ни о каких медалях». Дальше он объяснял, почему ему потребовалось так много времени, чтобы рассказать историю Тибора.

Мы все сильно хотим забыть все то ужасное и неприятное, что случилось в нашем прошлом… Я не стыжусь признаться, что рассказать эту историю мне помешало мое самолюбие. Я стал главой сначала окружного, а затем и регионального отделения «Бывших военнопленных», пытаясь в первую очередь позаботиться о себе. Но теперь я не испытываю такой необходимости и могу рассказать свою настоящую историю… Да, Тибор Рубин – настоящий герой для меня и многих других, и мы, ветераны, будем благодарны стране, если он получит от имени Конгресса высшую военную награду США, МЕДАЛЬ ПОЧЕТА. Для меня большая честь рекомендовать его. Конгресс должен вручить ему Медаль.

Рэндалл и Лео продолжали искать новых союзников, а Бад Коллетт связался с местным конгрессменом от штата Калифорния, республиканцем Робертом Дорнаном. Встретившись с Бадом и прочитав все письма, Дорнан пообещал сделать все возможное, чтобы привлечь внимание коллег-конгрессменов к героизму Тибора. Два напарника Бада, Джо Лихтенфельд, ветеран ВМС еще со времен Второй мировой, и Рэй Крынски, также служивший в Корее, сделали несколько звонков региональным и федеральным законодателям и их советникам. Никто из них раньше не сталкивался с бюрократией, и потому когда несколько конгрессменов пообещали помочь им, те решили, что успех уже рядом. Никто и не догадывался, что это лишь самое начало их борьбы.

6

После знакомства с Бадом Коллеттом Тибор стал активно устраивать встречи с другими ветеранскими группами. Вначале это был для него вызов. Каждый раз, когда он входил в комнату и видел новых незнакомых людей, его мутило. Встречавшие его пустые выражения лиц, кажется, ставили под вопрос саму необходимость его присутствия здесь, возмущались, что он посмел отнимать у них время. Он начинал и не понимал, как им вообще может быть интересно то, что он говорит.

– Я из маленькой деревни Пасто, что в Венгрии. Мы никогда никого не обижали. Мы хотели только жить и никого не трогать…

Он мордовал слушателей своим грубым акцентом и исковерканной дикцией, но при этом чувствовал, что их гложет любопытство. Наверняка они пытаются понять, как это он ухитрился попасть в армию США и зачем он все это им рассказывает.

– Я добраться в Соединенные Штаты и больше всего хотел вернуть долг армии за то, что она освободила меня из Маутхаузена и спасла мне жизнь.

Максимально просто, как только мог, Тибор рассказывал историю о своем чудесном и опасном путешествии, которое началось на военном транспортере, доставившем его на Окинаву, а закончилось в армейском санитарном самолете, который вернул его в Лонг-Бич четыре года спустя.

– Все было примерно так… Там вот что случилось… Я сделал то, что должен был… Напуган был до смерти, но не думал, что могу умереть… Думаю, мне повезло…

Голоса изнутри не затыкались, но так и не смогли заставить его сдаться или сбить его с нужного курса – с самого начала беседы он фокусировался на своих слушателях. И, кажется, они начинали симпатизировать ему. К тому моменту, когда речь заходила о Чире, Унсане, Долине смерти и «Лагере 5», люди были уже поглощены его рассказом, и Тибор не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Внимательная тишина, кивки признания, аплодисменты, рукопожатия и множество вопросов успокаивали его и заглушали сомнения. В итоге он рассказывал даже больше, чем планировал. Каждая такая встреча делала его немного расслабленнее и заставляла ждать новой еще сильнее.

Став увереннее держаться на публике, Тибор решил добавить в свои рассказы немного юмора, немного легкомысленности и даже веселости, которые выручали его в самые тяжелые дни на войне и в плену. Слушатели смеялись, когда он описывал, как они с Ленни воровали еду с лодок, как он издевался на Черепом, как он лечил солдата козлиным дерьмом, как турки подружили его с марихуаной. Но особенно публика ценила – иногда он срывал аплодисменты, – когда Тибор делал театральную паузу в самом разгаре истории о злополучном холме и добавлял, что если он когда-нибудь и попадет в рай, то засудит до последней копейки того, кто всем там заправляет.

Вскоре остальные ветераны стали рассказывать ему свои истории: про бои и плен, про потерянных товарищей, про ужасные раны и не прекращающиеся кошмары, про храбрость, тяготы и утраты, про те моменты, когда было так невыносимо тяжело, что оставалось только смеяться. Тибор внимательно слушал каждого из них. Ему хватало нескольких слов или одного жеста, чтобы заставить другого человека рассказать о своей боли. Он счастлив был думать, что выкладывая свою собственную историю, он помогает другим делиться своими.

В конце концов Тибор стал понимать, почему Рэндалл Бриер и Лео Кормье так настаивали на всем этом. Он понял, что Джеймс Буржуа и Дик Уэйлен ни разу не покривили душой в своих письмах. Он понял, что для Бада Коллетта он – не просто способ выпустить наружу свою злость и разочарование. Стало ясно, что каждый из этих людей по-своему верит в него. Его сомнения растаяли. Его упрямство превратилось в энтузиазм, а затем, со временем, в решимость.

7

Дик Уэйлен шел по парковке строительного магазина в Скенектади, Нью-Йорк, весной 1984-го, когда заметил на номерном знаке одной из машин стикер «военнопленный». Это показалось ему необычным: он столько лет жил в этом районе и никогда не видел бывших военнопленных. Впрочем, Дик редко общался с кем-то за пределами узкого круга знакомых, в основном потому что не покидал этой части штата уже почти тридцать лет.

В 1953-м Дика положили в Военно-морской госпиталь Сент-Олбанс с туберкулезом и полным ртом сгнивших зубов. Спустя год лечения, в процессе которого ему с нуля перебрали почти все зубы, он вернулся домой, в Роттердам, женился, вырастил троих детей и сделал карьеру независимого страхового агента, ни разу не пересекая границу штата Нью-Йорк. Он решил так: раз он уже поддался жажде приключений, и ему как следует надрали задницу. Второй раз он так рисковать не будет.

За прошедшие три десятка лет Дик не единожды получал приглашения на ветеранские встречи, но всегда их игнорировал. Ему хватило говорливых ветеранов и их фиглярства в госпитале – на следующие двадцать пять лет он выбросил их из головы. Но увидев стикер на бампере авто, припаркованного всего в нескольких милях от его родного города, Дик поддался любопытству. Он вернулся в магазин и громко спросил, есть ли здесь бывший военнопленный. Гарри Браун, укладывающий в тележку газонные принадлежности, обернулся и ответил: «Я!»

Дик узнал Гарри сразу, даже имя его вспомнил. А вот Гарри Дика не помнил.

– Откуда ты меня знаешь? – спросил он.

– Ты заглядывал к нам в хибару.

– Почему я тебя не узнаю тогда?

– Возможно, потому что я валялся больной на полу.

– Рубина знаешь?

– Конечно.

– И Кьярелли?

– А то.

Гарри на несколько секунд замолчал.

Они стали вспоминать имена и места. Гарри был в шоке, узнав, что Дик не просто помнил его с «Лагеря 5» – они двадцать лет жили в пятнадцати минутах езды друг от друга.

Гарри Браун дружил с несколькими ветеранами из «Лагеря 5», но избегал ветеранских встреч ровно по тем же причинам, что и Дик. В первую же ночь в Штатах он почти что отправился колесить по стране с двумя другими парнями, с которыми познакомился с Сан-Франциско. Но в последнюю минуту отказался. И правильно сделал: те двое ужрались и разбились насмерть. Узнав об этом, Гарри справедливо подумал, что после всего, через что он прошел, было бы как минимум глупо разбиться в случайной аварии, и решил держаться от ветеранов подальше.

Однако в первые годы дома, в Нью-Йорке, он почти все свое свободное время проводил за бутылкой с Ленин Кьярелли. Когда Ленин женился, Гарри был шафером. Но маниакальные попойки и взрывной темперамент бруклинца вскоре достали его. Ленни не церемонился со знаками «стоп» и орал на всех, кто ему за это предъявлял. Он дрался с парнями вдвое больше его. Когда Ленни в очередной раз проехал на красный и чуть не убил их обоих, Гарри решил, что дружбу пора сворачивать. У него и своих проблем хватало.

Женившись, Гарри устроился на работу в бизнес семьи его жены – фирму с большой фабрикой по производству огнеупорных изделий. День ото дня его ответственность росла, росло и число несчастных случаев на производстве – сначала незначительных, затем более серьезных. Несчастья продолжались, и до Гарри дошло – причина в его вспыльчивости. Его аж в дрожь бросало, когда откуда-то изнутри в очередной раз поднимался гнев. Что-то явно было не так – он только не понимал, что.

Однажды Гарри слишком резко потянул какой-то рычаг и спустил на себя часть оборудования. Он и понять ничего не успел, как нога его оказалась проколота и почти что раздавлена. Врачи изучили его историю болезней, назначили психиатрическое лечение и прописали торазин от приступов гнева. Но лекарство лишь усугубляло эффект, и он прекратил принимать его. Гарри осмотрели несколько разных врачей и признали его «нетрудоспособным» с диагнозом, о котором он никогда раньше не слышал: боевой посттравматический синдром.

Поразмышляв немного над своим диагнозом, Гарри перевез семью на север штата. Он, конечно, не ждал, что переезд поможет решить его психологические проблемы, но по крайней мере на новом месте он сможет найти занятие, которое отвлечет его от них. Гарри купил часть земли у озера и составил чертежи дома. Сам процесс постройки, работы руками день за днем возымел терапевтический эффект. Как только он построил первый дом, он сразу принялся за второй. Чем больше проектов он брал на себя, тем легче ему становилось. К моменту встречи с Диком Уэйленом он почти полностью расправился с неконтролируемыми приступами гнева.

Беседа Гарри и Дика перетекла к Рубину и Кьярелли. Дик рассказал, что гораздо ближе общался с Рубиным, и что те двое оставались хорошими друзьями с самого их возвращения из Кореи. Гарри больше времени проводил со своенравным Кьярелли; они ошивались вместе почти два года. Потом, правда, он переехал и контакт с бедовым бруклинцем потерял. Сейчас, в 1984-м, ни Дик, ни Гарри не знали, что неукротимый Кьярелли уже умер. Что до Рубина, то Дик общался с ним по телефону и даже письма писал в его поддержку, но живьем не видел уже тридцать лет.

Разговор о медалях показался Гарри странным. Он вообще не слышал про похождения Тибора и искренне удивился, узнав, что Дик и другие парни пишут в его защиту какие-то письма.

Причина была проста: друзья Тибора предпочитали молчать о его подвигах – «Лагерь 5» кишел предателями и стукачами. А ужасной зимой 1950-51-го, пока Тибор активнейшим образом разворовывал съестные припасы китайцев, Гарри отчаянно боролся за жизнь в храме смерти. Гарри не был знаком с Тибором вплоть до самого лета, когда условия в лагере значительно улучшились. Словом, он и понятия не имел, что Уэйлен, Кормье, Буржуа, МакКлендон и еще дюжина других парней обязаны жизнью именно Рубину. И хотя Дик и Гарри наконец-то встретились и продолжали встречаться еще двадцать лет, оба не горели желанием обсуждать самые их темные дни в «Лагере 5». Это был один из симптомов того самого боевого посттравматического синдрома, о котором они мало что знали.

8

В 1984-м врачи удалили злокачественную опухоль из желудка Имре Рубина. Здоровье у него было хорошее, и первоначальные прогнозы были положительными. В шестьдесят два года он следил за фигурой и за диетой. Курить бросил давно, пил редко. С деньгами тоже проблем не было: он продал винный магазин, но остался собственником здания и сдавал его в аренду. Необремененный бизнесом, он смог сфокусироваться на здоровье и расслабленном образе жизни. Но через полгода он стал терять вес, усталость не проходила. Врачи обнаружили злокачественные новообразования по всему телу.

В семье заспорили: дети Имре торопили его продолжить делать операции, остальные сомневались, что это ему поможет. В итоге Имре лег под нож.

Почти двадцать лет, что они работали вместе, Тибор и Имре созванивались каждый вечер. Это раздражало Глорию: зачем болтать после работы, если они только что несколько часов провели вместе в магазине? Но Имре становилось все хуже, и она стала относиться с этим звонкам с пониманием. Она даже с радостью встречала Тибора, когда он стал приходить к ним каждый вечер, чтобы посидеть у постели ее больного мужа и поговорить с ним, пока тот не засыпал.

В семье, конечно, об этом не говорили, но Имре умирал. Имре знал это, хотя делал вид, что все в порядке, лишь бы не напрягать остальных. Однажды вечером, в июне, когда рак уже ослабил его настолько, что он едва мог говорить, Имре жестом позвал Тибора подойти поближе. Тибор забрался к нему в постель.

– Так тебе дадут эти медали, или как? – прошептал Имре.

Тибор молчал. Они уже несколько месяцев не обсуждали Медаль. Когда Тибор впервые заговорил о ней три года назад, Имре пошутил, что один-единственный венгр противостоит целой американской армии, и лично он бы не ставил на венгра, когда дело касается чего-то настолько важного.

– Поклянись, что сделаешь все возможное, чтобы получить наконец то, что заслужил, – сказал Имре строго.

Тибор кивнул.

Имре с заметным усилием заговорил громче: «Я не этого прошу. Поклянись, потому что совсем скоро меня не будет рядом, чтобы присматривать за тобой».

Тибор словно вернулся в детство, в Венгрию «Хорошо, я сделаю», – ответил Тибор.

Имре впился в него взглядом. «Хорошо» мало, брат. Клянись».

Тибору вдруг стало стыдно, будто брат страдал по его вине. Пару секунд он искал потерянный где-то голос «Клянусь».

Имре кивнул и похлопал его по руке. Через несколько дней он ушел.

Тибор так сильно и глубоко страдал, что ни с кем не говорил. Он кое-как продержался на похоронах, а затем произнес надгробную речь, которая оставила толпу друзей и родственников в слезах – но самых мрачных своих мыслей он не озвучил: забрав Имре, Господь сыграл с ним свою самую злую шутку.

Имре прожил прекрасную жизнь. Он соблюдал законы Божьи не меньше, чем кто-либо другой на этой земле. Его хватка удерживала семью в целости в самые тяжелые моменты, начиная с Холокоста и вплоть до ужасной смерти Ирэн. Он посвятил себя добрым делам. Он отказался от алкоголя и сигарет, мороженого и конфет, и призывал Тибора последовать его примеру, чего Тибор не сделал. Господь в ответ на все это отравил его тело. Печали и злости Тибора не было предела. Нужны ли еще какие-то доказательства, что, всю жизнь разговаривая с Богом, он лишь обманывал сам себя?

9

Когда небольшая группа ветеранов Корейской войны начала кампанию в поддержку «Тэда» Рубина, они понятия не имели, во что ввязываются. Свидетельств о боевых заслугах Тибора не было ни в одном отделении Минобороны США. В его личном деле значились срок службы, отчеты с учений, рота, звание и прочие мелочи. Все командующие офицеры, знавшие Тибора, погибли в бою. Ничего не было и в бумагах по корейской «битве при Литтл-Бигхорне» под Унсаном. Солдаты, которые могли бы подтвердить заслуги Рубина, либо погибли, либо умерли за прошедшие тридцать лет. Упоминали ли его соседи по «Лагерю 5» в отчетах начальству? Похоже, что нет. А даже если и упоминали, в личное дело эта информация не попала.

Единственные интересные данные о рядовом Рубине, которыми располагали военные, поступили из его интервью газете Stars and Stripes, где он рассказывал, что он – венгерский еврей, жертва нацистского террора, вступивший в ряды армии США, чтобы вернуть ей долг за освобождение из концлагеря. Правда, это все было, конечно, необычно, но на Медаль Почета не тянуло.

Отсутствие официальных записей было лишь одной из проблем Тибора. Куда серьезнее был вопрос, который не ожидал вообще никто из его команды: существовал устав, налагавший ограничения на награждение медалями участников военных действий в Корее. Отдел 3744 (Ь) раздела 10 Кодекса Соединенных Штатов Америки устанавливал, во-первых, что рекомендации на получение Медали Почета за участие в Корейской войне должны быть сделаны в течение двух лет с момента героического поступка, а во-вторых, что сама Медаль должны быть вручена в течение трех лет с момента такого поступка. Учитывая некоторые уникальные факторы Корейского конфликта, вроде неясной судьбы почти восьми тысяч пропавших без вести солдат, Конгресс продлил дедлайн на один год, то есть до 1957-го. Но к моменту, когда друзья Тибора нашли его, прошло уже больше двадцати пяти лет. Про Корею все успели забыть.

Конгрессмен от Калифорнии Роберт Дориан и конгрессмен от Висконсина Лес Аспин – который на тот момент возглавлял Комитет Сената США по вооруженным силам – раздельно представили два законопроекта, предлагавших Конгрессу снять временные ограничения, чтобы Министерство армии смогло рассмотреть дело Тибора Рубина. Представители Министерства резко воспротивились обоим законопроектам. В своем письме председателю Аспину Дэлберт Л. Сперлок-младший, помощник министра, утверждал, что «в случае капрала Рубина не было найдено либо представлено ни единого доказательства его рекомендации к награждению Медалью Почета, равно как и доказательств того, что эти рекомендации были потеряны или не выполнены».

Сперлок также добавил, что капрал Рубин спокойно мог претендовать на Медаль в любой момент до 1957-го. Ссылаясь на газетную заметку о встрече Тибора с его комдивом, генералом Хобартом Гэйем, Сперлок заметил, что у Тибора была уйма возможностей рассказать о своих подвигах. И хотя его гуманные действия в «Лагере 5», конечно, похвальны и достойны уважения, «Медаль Почета была создана для признания храбрости и отваги, проявленных с риском для жизни в действиях против врагов Соединенных Штатов. Сперлок заключил, что у Тибора не было бы шансов получить Медаль, даже если бы его дело представили вовремя.

Бад Коллетт тоже получил такое письмо от помощника министра Сперлока. Он воспринял его как личное оскорбление. Его взбесило предположение, будто Тибор не рисковал жизнью и не проявил храбрость и отвагу в действиях против врага.

По мнению Бада, Министерство армии просто использовало эти ограничения, чтобы не признавать собственную оплошность. Сперлок отказался рассматривать в качестве доказательств и свидетельские показания Рэндалла Бриера, и обвинение сержанта Пейтона в сокрытии оригинальных рекомендаций. Хвастаться собственными подвигами во время коротких встреч с генералом Синком и генералом Гэйем показалось Тибору неуместным – он никогда не умел беспардонно рассказывать о своих заслугах.

Представители Дориан и Аспин, Бен Гилман из Нью-Йорка и два конгрессмена из Флориды, Уильям Леман и Роберт Уэкслер, пытались продвинуть дело Тибора на законодательном уровне. Но их законопроекты настойчиво заворачивало Минармии: Комитет не пропускал их до голосования в Палате представителей. Словом, оппозиция действовала скрытно и крайне эффективно.

10

Письма Рэндалла Бриера другим ветеранам либо не получали ответа, либо возвращались с пометкой «нет такого адресата». В контексте конфликта с Министерством армии ему начало казаться, что кроме Кормье, Уэйлена, Буржуа и его самого в поддержку Тибора Рубина выступить было больше некому. И тут объявился Карл МакКлендон.

Когда хворый ветеран получил письмо, в котором черным по белому написано было, что Рубин живет в Калифорнии, он чуть в обморок не упал. Ему все это время казалось, что китайцы пришили того парня, которого он называл Санта-Клаусом. Он немедленно взялся помочь Бриеру и остальным в их кампании за Рубина, правда, понятия не имел, как именно он может это сделать.

Через тридцать лет после освобождения из «Лагеря 5» Карл все еще не мог говорить о войне. Его преследовали яркие воспоминания об ужасах Долины смерти и лагеря. Если он проводил больше нескольких минут в комнате, полной незнакомцев, у него начинались приступы паники, он задыхался. Его чуть не убил инфаркт, затем он едва пережил коронарное шунтирование. Его по-прежнему доканывали бери-бери, глисты, озноб, дизентерия и куриная слепота. Его лечили в нескольких разных ветеранских госпиталях, но везде почти безуспешно. Единственным способом для него не сойти с ума был отшельнический образ жизни.

Карлу МакКлендону потребовалось две с половиной недели, чтобы написать все, что он знает о Тиборе Рубине. Он не прекращал плакать, пока писал. Он молился Богу, чтобы тот дал ему сил справиться с самым болезненным для него за последние тридцать пять лет заданием.

Тяжелее всего ему было писать о тех, кого Тибору спасти не удалось, чьи имена и лица продолжали преследовать его. Как и многие другие, вспоминавшие годы в «Лагере 5», Карл пытался понять, сможет ли он когда-нибудь отплатить Рубину за еду, спасшую их от голода, и моральную поддержку, спасшую их от сумасшествия. Выразительное письмо на несколько страниц он закончил словами «Рубин – человек такой отваги, смелости и дружбы, каких я больше никогда не встречал».

11

Эдвин Голдвассер познакомился с Тибором Рубиным на встрече ветеранов в Сан-Диего. Это был 1985 год, и организация, которую представлял Голдвассер, «Евреи – ветераны войн США» (ЕВВ), только-только про него узнала. Тибор Эду сразу же понравился, он связался с местной прессой, которая заинтересовалась его историей. Эд был убежден: Тибора Рубина несправедливо лишили Медали Почета.

Во время службы в армии Голдвассер принимал участие в операции по интеграции чернокожих и белых солдат в Форте Монро, Вирджиния. В Сеуле он работал в команде по мирным переговорам в Панмунджоне. К моменту увольнения он успел выработать четкое понимание того, как работает военная культура. Он продолжил изучать право, создал семью и бесплатно консультировал жертв домашнего насилия.

Как только Эд Голдвассер прочитал в свидетельских показаниях по делу Рубина про сержанта Пейтона, он сразу понял, что во всей этой истории густо замешан антисемитизм.

Обменявшись несколькими письмами с Робертом Цвайманом, «крестным отцом» ЕВВ, лидеры организации решили, что займутся делом Тибора. Сомнений не было: эта ситуация совпадает с их миссией «бороться с нетерпимостью и невежеством в рядах вооруженных сил» и «защищать память и свидетельства патриотической службы мужчин и женщин нашей веры».

Старейшая ветеранская организация в стране, ЕВВ была основана в 1896-м с целью бороться с обвинениями евреев в непатриотизме и нежелании служить в вооруженных силах. Исследования ЕВВ доказывали как раз обратное – если сравнивать количество служащих в армии в процентном соотношении к общей численности гражданского населения каждой этнической группы, выходило, что евреи занимали первое место. Дело Тибора Рубина было не просто вопросом справедливости – это было идеальным способом привлечь внимание к организации в масштабах целой страны.

Тибору не понравился подход ЕВВ. Он сказал Эду, что не считает необходимым поднимать вопрос об антисемитизме. Эд не согласился. «Если дискриминация имела место, мы открыто об этом заявим». Затем он заставил Тибора внимательно слушать, пока он вслух читает письма Рэндалла Бриера. В конечном счете Тибор с ним согласился.

Когда Эд стал национальным командором ЕВВ в 1986-м, он и местный конгрессмен, Бенджамин Гилман, отправились с этим вопросом прямиком в Белый дом. Во время рутинной встречи в Овальном кабинете Эд решительно обратился к президенту Рональду Рейгану и рассказал ему о ситуации, в которую попал Тибор. «Я прошу вас отменить все ограничения, – закончил он свое обращение. – Храбрость и героизм Рубина не имеют срока давности».

Президент посмотрел на Гилмана и сказал: «Я хочу, чтобы вы занялись этим вопросом».

Эд и конгрессмен встретились с Каспаром Уайнбергером, министром обороны США. Уайнбергер заявил, что антисемитизм тут ни при чем и что Рубину не полагается никакой Медали Почета. «Мы не награждаем Медалью за то, что человек делал в лагере для военнопленных», – отрезал он.

– Забавно, – ответил Голдвассер. – Я тут изучил вопрос и могу сказать, что по меньшей мере два, а то и три военнопленных получили медали.

Уайнбергер ничего на это не ответил.

Эд выяснил, что Медалью наградили военнопленного, который сбежал, но примерно через сутки снова оказался в плену. Он никак не мог понять, чем неудачный побег лучше одиночной защиты целого холма, или спасения товарища под снайперским огнем, или побега из лагеря и последующего возвращения с целью накормить голодающих солдат. Они там чем вообще думают?

12

Одним из первых заданий Мишель Спивак в роли национального руководителя по связям ЕВВ стало изучение интересовавшего организацию дела ветерана Корейской войны, рожденного в Венгрии. Ознакомившись с документами Тибора Рубина, она искренне им заинтересовалась.

Одной из причин, по которой она взялась за эту работу в начале 1986-го, стало желание следовать по стопам двадцати других членов семьи, которые все так или иначе были связаны с армией. Ее отец, Морис, получил Бронзовую звезду за Арденнскую операцию. Морис был в составе 11-й дивизии Паттона, которая освободила Маутхаузен. Он никогда не встречался с Тибором Рубиным, но видел, в каких условиях содержались узники концлагеря. Поэтому история этого иностранного ветерана показалась Мишель очень близкой.

Мишель было всего тридцать, когда она начала работать на ЕВВ, но она уже была опытным журналистом. Она год провела на Ближнем Востоке, вела собственное шоу на местном радио и занимала ответственный пост в новостном агентстве Scripps Howard.

Вместе с юристом она немедленно связалась с конгрессменами Томом Лантосом, Лесом Аспином и Робертом Дорианом. Следующими были члены ЕВВ и редакторы нескольких еврейских изданий, которых она попросила подписать петицию в Минармии США с просьбой открыть личное дело Рубина для всех. Мишель была убеждена, что чтобы раздуть дело до национальных масштабов, начать нужно именно с еврейских организаций. «Американский легион» и «Ветераны иностранных войн» были куда могущественнее, в их рядах числилось больше тридцати миллионов ветеранов, но достучаться до них было гораздо сложнее. Да и в прошлом они уже не раз давали понять, что неохотно берутся за дела ветеранов-евреев. Мишель просила редакторов и председателей ветеранских групп поменьше, регионального масштаба, писать письма в Конгресс и в Минобороны. Наконец, она начала серию долгих, поздних телефонных диалогов с живым мужчиной средних лет, который просил называть его Тэдди и бесстыдно с ней заигрывал, узнав, что она рыженькая. Мишель влюбилась в него с первого же разговора.

Мишель встретилась с Тибором только два года спустя, когда прилетела на собрание ЕВВ на Западном побережье. Она договорилась, что он выступит, но его рассказы были столь необычны, что она сама не могла представить, о чем именно он будет говорить.

Она немного опоздала на его речь. Войдя в комнату, она обнаружила толпу людей, завороженно слушающих невысокого, веселого мужчину с чокнутым синтаксисом и высоким смехом – кажется, если бы вороны умели выражать восторг, они бы делали это именно так.

Блеск в его глазах намекал, что Тибор – особенный, этакий нонконформист, дерзкий, но добрый; совсем не угрюмый, замкнутый герой, типичный для американской мифологии. Он не производил впечатление жесткого, обиженного человека. Его оживленный тон и энтузиазм говорили об одном: несмотря на все испытания он любил жизнь. Может, поэтому толпа так впилась в него своим вниманием.

Мишель вспомнила, как в один из вечеров Тибор заметил, что хоть и воспитывал детей в еврейских традициях, в Бога он не верил. Поэтому ей показалось странным, что Бог занимал такое значительное место в его повествовании. В самые тяжелые моменты Тибор взывал к Богу. Когда все шло плохо, виноват был Бог. Когда все шло хорошо, это было частью божьего промысла.

Мишель была одной из тех, кто верил в высшую сущность – ей особенно нравилась ремарка Эйнштейна «Никто так и не объяснил первую искру», – и ее заинтриговала игра Тибора в прятки с Богом. Если он не верил в Бога, зачем так долго тянет с Ним диалог? Она сделала ментальную памятку обязательно спросить об этом у него, как только представится подходящий случай.

Когда они встретились после его речи, их беседа началась ровно с того момента, на котором они остановились в последнем телефонном разговоре. Ей польстило, что он сразу же обратил на нее все свое внимание. Он взял ее за руку, проводил до ее машины, показал дорогу до одного из любимых ресторанов и настоял на оплате ужина, хотя она и говорила, что все расходы берет на себя организация. На следующий день он попросил свою дочь Рози показать ей Лос-Анджелес. Он принял ее как дальнюю родственницу, с какой-то безусловной благосклонностью.

Мишель Спивак и Тибор, год 1987-й. Предоставлено Мишель Спивак (Келли) и Ричардом Б. Келли

Мишель вернулась в Вашингтон полная решимости работать с его делом еще упорнее. Петиции в его поддержку копились у них в офисе, и национальный командор ЕВВ отправил в армию запрос начать официальный пересмотр его дела.

Запрос отклонили. Формальный ответ – слишком поздно рассматривать дело кого-либо, воевавшего так давно. Но Мишель уже накопала несколько случаев, когда солдат награждали Медалью Почета по прошествии десятков лет после их подвигов. Отношение Минобороны запутало ее.

Она начала копать еще глубже и поняла, что дело не просто во временных ограничениях. По секрету ей сообщили, что люди, ответственные за выдачу военных наград, с неохотой награждали ветеранов Корейской войны, попавших в лагерь для военнопленных. В частном порядке обсуждали – хотя на бумаге это не фиксировали, – что слишком многие из них сотрудничали с врагом, пока находились в заключении.

Никто этого открыто не заявлял, но Мишель нашла несколько подтверждений тому факту, что в Минобороны даже простые посещения лекций по индоктринации считали компрометирующими и достаточными для подозрений. Несмотря на большое количество докладов и отчетов об открытом сопротивлении китайской пропаганде репутация военнопленных Корейского конфликта была запятнана. Мишель считала такое отношение постыдным.

В конце 1988-го он встретилась с полковником в отставке Гербом Розенблитом, директором ЕВВ по юридическим вопросам, чтобы вместе попытаться разобраться, почему Мин-армии так упрямо сопротивляется именно в этой конкретной ситуации. Потому ли, что истории о Тиборе слишком невероятны? Или потому, что ключевые свидетели мертвы, а живых слишком мало? Или потому, что он был в плену у китайцев? Или, может, потому что он еврей? В конце концов, почему армия так уперлась в закон, который сама же не единожды нарушала в прошлом?

Так, очевидно, что сержант Пейтон руководствовался антисемитскими убеждениями. Мишель и Герб не думали, что в Минобороны тоже сидят сплошные антисемиты. Теперь свидетельские показания Рэндалла Бриера. Они там что, считают, что заместитель комвзвода, ветеран двух войн, недостаточно надежный свидетель? Или им нужны еще свидетели? Комитет отказывался давать комментарии по делу, и Мишель оставалось только гадать.

А тут еще этот устав с временными ограничениями. Мишель и Герб решили, что Минармии использует закон, чтобы помешать именно Тибору, ведь его уже нарушали раньше, чтобы наградить Медалью других.

Теперь «уникальность» корейских военнопленных. Ясно было, что других героев войны – отца Эмиля Капауна, например – обделили военными наградами несмотря на задокументированные свидетельства их отваги. Из того, что Мишель слышала от знающих людей, она сделала вывод, что «красная угроза» в совокупности с преувеличенными рассказами о промывке мозгов и нескольких случаях предательства заклеймили всех участников Корейского конфликта, попавших в плен к врагу. Ясно, что никто открыто в этом не признается, и Мишель и Герб не смогут победить эти предрассудки напрямую. Вместо этого им придется обходить проблему, а это будет нелегко.

Шли годы. Тибору, кажется, хватало периодических напоминаний от ЕВВ, что организация про него не забыла. Он никогда не выражал недовольства отсутствием прогресса. Даже наоборот.

Каждый раз, когда Мишель приезжала на Западное побережье, он обращался с ней как с королевой. Если она прилетала в Лос-Анджелес, ее встречали в аэропорту Рози или Ивонн. Если она останавливалась в отеле неподалеку, Тибор настаивал на совместном ужине.

Раньше она никогда не задумывалась о том, как живет Тибор, а потому ее первый визит к нему домой, который случился лишь через несколько лет, стал для нее откровением. Она и не думала, что Тибор живет так скромно, в компактном ранчо в небольшом пригороде под названием Гарден-Гров.

Зал представлял собой одну сплошную картотеку. Кофейный столик, стулья, даже диван едва было видно из-под груды документов, газетных вырезок, фотографий и писем, на многих из которых стояла печать ЕВВ. В каждом углу стояли пакеты, забитые бумагами. Копии статей – сотни их – были упакованы в картонные коробки, сложенные у стены. «Как только Тэдди на что решится, его не остановить, – заметила Ивонн, пока Мишель осматривала комнату. – Когда дети были маленькими, он решил бросить курить. В один день он просто раз и бросил. Больше никогда не курил. Вот такой он у меня».

В решительности Тибора никто не сомневался: доказательства смотрели Мишель прямо в лицо. В тот момент она решила, что никогда не бросит «маленького венгра», что с этой минуты его борьба – это и ее борьба. Единственное, чего она не знала, так это куда их заведет эта борьба.

13

Рэндалл Бриер знал, что есть как минимум один человек, который в курсе всех подвигов рядового Рубина вплоть до катастрофы под Унсаном – тот, кого назначили составить и отправить доклады о героизме Рубина вверх по командной цепочке. Этот человек получил конкретный приказ сдать бумаги, в которых Рубин рекомендовался к награждению Серебряной звездой и Медалью Почета. Этим человеком был старшина Артур Пейтон.

Рэндалл писал письма и делал звонки, пытаясь найти Пейтона. Но он как сквозь землю провалился. Официальные органы не смогли сообщить ему текущий адрес. Ветеранские организации также потеряли его из виду, хотя были какие-то обрывки информации, что он за последние тридцать лет несколько раз переезжал. Складывая кусочки мозаики, Бриер сделал вывод, что у Пейтона есть несколько друзей, которые могли бы знать, где он сейчас. Он набрался решимости вычислить Пейтона и заставить его ответить за свое поведение.

Стремление Бриера найти его объяснялось не только желанием отомстить ему за Рубина. По мнению Рэндалла, старшина предал своими действиями всю роту. Он бросил своих людей в тот момент, когда был нужен более всего – в пылу сражения, когда приказа отступать еще не было. Он попросту слился с фронта, не прихватив с собой ни единого товарища.

Связавшись со всеми ветеранскими организациями, о которых он только знал, Бриер нашел старый адрес Пейтона в маленьком сельском городке в Неваде. Он отправился и стал задавать вопросы. Те местные, кто хоть что-то про него знал, сообщили, что он много пил и уехал отсюда.

На следующий год на собрании военнопленных в Индиане Бриер через Национальное управление архивов и документаций узнал, что Артур Пейтон мертв. Он умер в ноябре 1986-го.

Смерть лишила Бриера шансов отомстить, и хотя он давно ждал этого момента, но быстро сумел справиться с разочарованием и продолжил поиски людей, готовых помочь делу Тибора. Он знал, что шансы невелики, но хотел добиться свидетельств от солдат из той роты, в которой служил Тибор, когда в одиночку удерживал холм в Чире. Он накатал еще пачку писем, но большая их часть вернулась с пометкой «возврат в место подачи».

В середине 1980-х по всей стране в еврейских и центральных газетах стали появляться статьи о Тиборе и кампании в его поддержку. Один за другим его сторонники стали публиковаться в прессе. Газета Orange County Register 16 сентября 1986-го напечатала историю о его лагерных подвигах. Подзаголовок звучал так: «Товарищи по службе помогают ему получить медаль за героизм, проявленный тридцать три года назад». В истории в том числе рассказывалось про законопроект Дориана, который позволил бы сделать исключение для Тибора и снять временные ограничения. Выражая свое недоумение по поводу упрямства Минармии, Дориан высказывал мнение, что сейчас Тибор сможет получить медаль, только если напрямую попросит об этом президента.

Но это бы не сработало. Бад Коллетт писал и президенту Рейгану, и его жене, но получил вежливый и бесполезный ответ: разбираться с героями войны и наградами не входит в полномочия президента.

В самом начале 1988-го Бад сумел организовать встречу с сенатором Джоном МакКейном. МакКейн, бывший летчик палубной авиации, сам был в плену у вьетнамцев, в тюрьме, печально известной как «Ханой Хилтон». Через минут пять знакомства Бад всучил в руки сенатора папку, забитую информацией о Тиборе Рубине. МакКейн ознакомился с содержимым, заинтересовался и связался с Министерством армии. Лейтенант Леланд Кляйн, координатор работы с Конгрессом, вскоре ответил, что «запрос» по поводу военного дела Тибора Рубина находится на рассмотрении. Чувствуя, что преодолел важный барьер, Бад сообщил об успехе в ЕВВ. В письмо Мишель Спивак он вложил два небольших рассказа о ветеранах Второй мировой, евреях, которым обещали, но так и не дали медалей. С точки зрения Бада, этих солдат лишили заслуженных наград только потому, что они были евреями.

Тибор терпеливо ждал решения. Время от времени он получал ободряющие письма и телефонные звонки от Бада, ЕВВ, Мишель и даже конгрессмена. В самом конце 1988-го Бен Гилман написал ему, что благодаря несгибаемой преданности этому делу ЕВВ, конгрессменов Дорнана и Лемана и сенатора МакКейна, он «уверен», что до Медали Почета осталось «совсем немного». Но в середине следующего года ЕВВ выяснили, что Минармии так и не начало пересмотр дела Тибора; их решение по-прежнему не изменилось.

14

Рэндалл Бриер все это время игнорировал проблемы с сердцем, усугубляемые вялотекущими симптомами бери-бери и других заболеваний, полученных в Корее. На исходе седьмого десятка он глотал нитроглицерин, словно это были мятные конфетки. А в 1989-м, в первый год их новообретенной дружбы с дочерью и одним из сыновей, у него случился тяжелый сердечный приступ, и он умер, немного не дожив до семидесятилетия.

Тибор внезапно потерял одного из своих главных и самых рьяных защитников, человека, который так много писал про его защиту холма в Чире и его самоличный захват в плен кучи северокорейцев. Поскольку Дик Уэйлен и Джеймс Буржуа не знали Тибора до лагеря, Лео Кормье оставался единственным живым свидетелем отваги Тибора в бою.

Смерть Бриера стала ударом по кампании. В Минармии по-прежнему считали, что военнопленные не заслуживают Медаль, что какими бы храбрыми и гуманными ни были похождения рядового Рубина в плену, их все равно недостаточно для получения высшей военной награды.

Узнав о смерти Рэндалла Бриера, Лео Кормье, Джеймс Буржуа, Карл МакКлендон и Дик Уэйлен стали писать новые письма в Минармии. Эта новая волна нотариально заверенных письменных показаний лишний раз указала на причины, по которой история Тибора так долго оставалась в тени.

Все четверо выражали негодование и разочарование по поводу нежелания Минармии разбираться с делом Тибора. Они не понимали, почему, получив столько петиций – число подписей в поддержку Тибора составило на тот момент уже больше тридцати пяти тысяч, – оно все равно отказывалось решать вопрос. Тот факт, что за последние восемь лет ни с кем из выживших ни разу не связались и ни о чем не спросили, их еще больше злил. «Вы оскорбляете не только Тибора Рубина, – писал Лео, – вы оскорбляете всех нас, всех, кто вступился за него… и весь народ Соединенных Штатов, поддерживающий Рубина своими подписями и письмами».

Дик писал, что Тибор абсолютно искренно считал, что его добрые дела – это вопрос, который касается лишь его и Бога. Уверенный, что Тибор погиб, Дик добавил, что после года, проведенного в госпитале Сент-Олбанс, он «яростно пытался забыть все кошмары» и начать новую жизнь.

Джеймс Буржуа тоже понимал, что времени остается мало. «Нас в живых всего четверо, – писал он. – Мы готовы были свидетельствовать перед Конгрессом… но нас так и не вызвали». В ответ на объяснение Минармии, что подвиги Рубина в «Лагере 5» недостаточны для получения Медали, он приводил примеры четверых офицеров, которых наградили Медалями Почета за сопротивление врагу как раз в лагерях для военнопленных во время обеих мировых и Вьетнамской войн. С некоторой иронией он вспоминал также «Буффало Билла» Коди, разведчика и исследователя Дикого Запада, который вообще никогда не служил в вооруженных силах и которого наградили Медалью Почета в 1989-м, всего через каких-то шестьдесят лет после его смерти.

«Что касается ограничений, – писал Лео, – то ни у кого из нас… не было необходимого уровня образования. Мы не знали ни о каких ограничениях и к кому нужно обращаться с подобными вопросами».