Ирландия Резерфорд Эдвард

– Нет, не видел, – солгал Конал, а когда она спросила, не хочет ли он осмотреть это место вместе с ней, он согласился.

То ли из-за золотисто-бурого цвета листьев дуба, нависшего над заводью, то ли из-за причудливой игры света на ее поверхности, но, когда Конал стоял рядом с Дейрдре и глядел вниз с отвесного берега на безмятежную гладь, его на мгновение охватило чувство, что темные воды вот-вот втянут его в себя и он неотвратимо и быстро погрузится в их бесконечную глубину. Хотя, конечно, любая заводь таит какое-то волшебство. Тайные тропы под ее водами могут привести в Иной Мир. Именно поэтому так часто в заводь бросали в качестве подношений богам оружие, церемониальные сосуды или золотые украшения. Но в ту минуту Коналу чудилось, что темная вода Дуб-Линна грозит ему чем-то более таинственным, чему нет названия. Он и прежде испытывал такой же страх, но, как бороться с ним, не знал.

Девушка рядом с ним улыбалась:

– А еще у нас есть три источника. Один посвящен богине Бригид. Хочешь посмотреть?

Конал кивнул.

Они полюбовались на источники, которые били в чудесном месте на склоне холма над рекой Лиффи. Потом повернули обратно к дому и медленно пошли по тропе, заросшей травой. Пока они шли, Конал вдруг понял, что совершенно не представляет, что ему делать дальше. Эта девушка вела себя совсем не так, как другие молодые особы. Она не старалась подойти к нему поближе, как-то коснуться его, даже не взяла его под руку. Глядя на него, она просто улыбалась милой, открытой улыбкой. Была очень доброжелательной и естественной. Коналу захотелось обнять ее. Но он этого не сделал. Когда они подошли к дому, принц сказал, что должен ехать дальше.

Мелькнуло ли на ее лице разочарование? Возможно, чуть-чуть. Ждал ли он этого? Да, признался себе Конал, он действительно ждал.

– Может, в следующий раз, когда поедешь этой же дорогой, ты погостишь у нас подольше? – сказала Дейрдре.

– Непременно, – пообещал принц. – Так и сделаю.

Потом он сел в колесницу и уехал.

Когда вечером домой вернулся Фергус и Дейрдре рассказала ему об их недавнем госте, он тут же загорелся любопытством.

– И кто это был? – спросил он.

– Просто человек, ехал на юг. Он здесь недолго пробыл.

– И ты даже не попыталась разузнать о нем что-нибудь?

– Он приезжал в Кармун на Лугнасад, так он сказал.

– Да там половина Ленстера была! – воскликнул Фергус.

– Он сказал, что видел нас там, – уклончиво пояснила Дейрдре. – Но я его не помню.

Фергус в недоумении уставился на дочь. Ему было совершенно непонятно, как можно увидеть незнакомого человека не один, а целых два раза и так ничего о нем и не узнать.

– Я ему предложила эля, – беспечно сказала Дейрдре. – Может быть, он еще вернется.

При этих словах, к ее радости, отец наконец-то отвернулся, ушел в свой любимый уголок рядом со столом, где стоял его драгоценный кубок из черепа, закутался в плащ и улегся спать.

А вот Дейрдре еще долго не спалось. Прижав колени к подбородку, она сидела и думала о прошедшем дне.

Она была горда тем, как держалась утром. Когда она увидела колесницу Конала, у нее вдруг перехватило дыхание. Чувствуя, как сильно колотится сердце, она усилием воли все-таки заставила себя успокоиться и, когда принц подъехал к воротам, уже полностью владела собой. Она даже не покраснела. И все время, пока Конал был здесь, ни разу не потеряла самообладания. Но вернется ли он? Не оттолкнула ли она его своей холодностью? Этого она боялась даже больше, чем поставить себя в глупое положение. Когда они шли к заводи, Дейрдре очень хотелось подойти к нему ближе или даже коснуться его, но она не решилась и теперь была уверена, что все сделала правильно. Но как бы ей хотелось, чтобы принц обнял ее, когда в следующий раз приедет сюда. А как же ей вести себя тогда? Взять его за руку? Дейрдре не знала, что ей делать.

Зато она точно знала: чем дольше она будет сбивать отца со следа, тем лучше. С его любовью к долгим разговорам он наверняка в конце концов вогнал бы ее в краску. Если бы у нее была хоть крохотная надежда, что она и этот юноша…

А чем же ей самой так приглянулся этот тихий, задумчивый незнакомец? Тем, что был принцем? Нет, конечно нет!

В силу давней традиции верховным королем мог стать только человек, не имеющий ни единого изъяна. Все знали историю легендарного короля богов Нуады. Потеряв в битве руку, он отказался от королевского сана. Потом ему была дарована серебряная рука, и она постепенно превратилась в настоящую. Только после этого Нуада Серебряная Рука смог снова стать королем. Так же предположительно все обстояло и с верховными королями. Несовершенному королю боги не станут благоволить, и тогда королевство придет в упадок.

Ей казалось, что этот красивый воин, который, по ее ощущениям, не слишком-то хотел знакомиться с ней на празднике Лугнасад, обладал настоящей королевской статью. Тело его было безупречно – она сама это видела. Но больше всего ее поразили его задумчивость, сдержанность и какая-то тайная печаль, скрытая глубоко внутри. Он был не похож на других. Легкомысленная простушка никогда не привлекла бы его внимания. И он приехал в Дуб-Линн, чтобы повидать ее. Это она знала точно. Но вернется ли он?

На следующий день была прекрасная погода. Утро прошло без особых событий, все занимались своими привычными делами. Но ближе к полудню один из британских рабов объявил, что через переправу кто-то едет, и Дейрдре вышла посмотреть. Путников было всего двое. Они сидели в легкой повозке, следом шло несколько вьючных лошадей. Одного из мужчин Дейрдре узнала сразу. Второго, высокого, она никогда не видела.

Тот, что поменьше ростом, был кузнец Гоибниу.

Конал проснулся на рассвете. Накануне вечером, уехав от Дейрдре, он пересек высокий мыс на подступах к Лиффи и, выбрав подходящее укрытие возле какого-то утеса, заночевал на его южных склонах. Теперь, едва начало светать, он взобрался на утес и, повернувшись к югу, стал всматриваться в подернутую утренней дымкой величественную картину, которая открывалась внизу.

Справа, ловя первые проблески солнца, в бледно-голубое небо, усеянное быстро тающими звездами, поднимались пологие холмы и давно потухшие вулканы; слева под белой полоской тумана серебрилась морская гладь. Между этими первичными мирами, насколько мог видеть глаз, пока она не исчезала в тумане, простиралась огромная пустошь, которая, словно зеленым плащом, заботливо укрывала берег и склоны холмов. По кромке этого плаща вдоль всего берега громоздились невысокие скалистые утесы, а под ними вспененные морские волны накатывали на сверкающий песок.

На нижнем склоне принц увидел, как в траве промелькнула лисица и скрылась среди деревьев. Воздух понемногу наполнялся звуками утра. Вдали, почти у самого берега, медленно скользила по воде цапля. Конал почувствовал на щеке легкое тепло раннего солнца и повернулся лицом на восток. Мир словно рождался на его глазах.

В такие минуты, когда все вокруг казалось столь совершенным, он готов был петь вместе с птицами, чтобы вознести хвалу этому чудесному миру словами древних кельтских поэтов, чьи строки сами приходили на ум. И тем утром это были строки самого древнего из них, Амергина – поэта, прибывшего сюда вместе с первыми кельтскими поселенцами, когда они приняли этот остров от божественных Туата де Данаан. Это он, Амергин, едва ступив на такой же берег, произнес слова, ставшие с тех пор началом для всей кельтской поэзии. Да и как могло быть иначе, ведь стихи Амергина были ничем иным, как древней ведической мантрой, образцы которой можно найти повсюду, где распространилась огромная индоевропейская семья, – от песен западных кельтских бардов до индийской поэзии.

Так начиналась эта великая молитва. Поэт был быком, ястребом, каплей росы, цветком, лососем, озером, острым оружием, искусным словом, даже богом. Он менял свои преображения не только с помощью магии, но и потому, что все в основе своей едино. Человек и природа, море и суша, даже сами боги вышли из первичного тумана и слились в едином беспредельном волшебстве. Таково было знание древних, сохраненное на западном острове. И оно было известно друидам.

Именно это испытывал Конал, когда оставался один: чувство единения со всем миром. И это чувство было таким сильным, таким важным и таким драгоценным для него, что принц не представлял, как мог бы без него жить.

Вот почему сейчас, в этой удивительной тишине, глядя, как солнце начинает свое восхождение на небосклоне, Конал был так печален. Его мучил вопрос, на который он не знал ответа. Не потеряет ли он это прекрасное чувство общности с миром, если будет жить с другим человеком? Можно разделить это чувство с женой или оно неизбежно покинет его? Сердце подсказывало ему, что так и будет, но он все равно сомневался.

Он был влюблен в Дейрдре. Теперь он знал это наверняка. Он хотел вернуться к ней. Но не станет ли это решение гибельным для него?

Без сомнения, он был привлекательным мужчиной. Высокий, чуть лысоватый, лет тридцати, как она предположила, с твердым волевым лицом и черными глазами, как ни странно, вполне добродушными. Они мило побеседовали и через какое-то время, когда он выяснил ее вкусы и пристрастия и, как ей пришлось признать, составил себе некоторое – разумеется, верное – представление о ее нраве, Дейрдре увидела, как мужчина бросил короткий взгляд на Гоибниу, что, вероятно, служило сигналом. Потому что вскоре после этого кузнец взял ее отца под руку и предложил прогуляться.

Вот, значит, как. Ее выдают замуж. Дейрдре не сомневалась, что на этот раз предложение жениха будет щедрым. Насколько она могла судить, ее будущий муж был довольно состоятельным. Она могла считать себя счастливицей. Единственной преградой было то, что он ей совсем не нравился.

Она встала. Мужчина слегка удивился. Дейрдре улыбнулась, сказала, что скоро вернется, и вышла из дому.

Неподалеку стояли Гоибниу и ее отец. Они выжидательно посмотрели на нее, но девушка знаками дала понять, что хочет поговорить с отцом наедине, и Фергус подошел к ней сам:

– Что такое, Дейрдре?

– Он делает мне предложение? Да, отец?

– Да. Причем блестящее. Тебя что-то беспокоит?

– Нет. Ничуть. Можешь сказать Гоибниу, – она с улыбкой кивнула в сторону кузнеца, – что мне нравится его выбор. Похоже, человек он хороший.

– Я рад. – Отец заметно повеселел. – Так и есть.

Он уже собирался вернуться к Гоибниу.

– Но я тебе должна кое-что рассказать, – спокойно добавила она.

– Что же?

Ничего другого не оставалось. Пусть это рискованно, но она не хотела упустить свою судьбу.

– Отец, ты слышал о Конале, сыне Морны? Он племянник верховного короля.

– Конечно слышал. Но я не знаю его.

– Зато я знаю. Мы познакомились на празднике Лугнасад. – Дейрдре немного помолчала, отец с изумлением смотрел на нее. – Это он приезжал сюда вчера. И думаю, он приехал из-за меня.

– Ты уверена? Неужели он действительно…

– Как я могу быть уверена, отец? Нам нужно время, чтобы все понять. Но мне кажется, такое возможно. Что же теперь делать?

Ловкий торговец скотом улыбнулся:

– Иди в дом, девочка. Предоставь это мне.

– Он ведь ей понравился? – резко спросил Гоибниу, когда Фергус вернулся к нему.

– Она как раз и пришла сказать мне, что понравился, – с улыбкой ответил Фергус и тут же осторожно добавил: – Более-менее.

Гоибниу коротко кивнул:

– Этого вполне достаточно. А как насчет цены?

– Цена подходящая.

– Тогда мы сразу заберем ее с собой.

– Боюсь, это невозможно.

– Почему?

– Она будет нужна мне всю зиму, – любезно произнес Фергус. – А вот к весне…

– Но, Фергус, он хочет получить женщину как раз зимой!

– Ну, если у него искренние намерения…

– Милость божья, что ты говоришь! – взорвался Гоибниу. – Потащился бы он в вашу жалкую дыру из самого Ульстера, не будь у него искренних намерений!

– Рад это слышать, – твердо произнес Фергус. – Значит, весной она будет ему принадлежать.

Гоибниу прищурил единственный глаз:

– Ты получил другое предложение.

– Ну, вообще-то, нет. – Фергус немного помолчал. – Хотя такое вполне может случиться. Но я не тороплюсь, понимаешь, сделка есть сделка и…

– Хватит меня дурачить! – перебил его Гоибниу.

– Он ее получит, – пообещал Фергус. – Не сомневайся. – Позже, когда гости уехали, он сказал дочери: – И ты за него выйдешь, Дейрдре, если твой Конал ничего не предпримет до весны.

Несмотря на молодость, Ларине уже пользовался уважением за свою мудрость. Его даже прозвали Миротворцем. Поэтому, придя однажды ранним весенним утром в раскинутый на побережье Ульстера лагерь верховного короля, молодой друид ничуть не удивился, когда король захотел поговорить с ним наедине.

– Хочу посоветоваться с тобой, Ларине, – начал король. – Что мне делать с моим племянником Коналом?

Друиду всегда нравился Конал, и в последние месяцы их отношения стали особенно доверительными. Ларине испытывал к принцу нежность и преданность. И еще его тревожила нараставшая печаль, что так мучила юношу. Поэтому его ответ прозвучал весьма осторожно.

– Мне кажется, он обеспокоен. Долг велит ему во всем повиноваться тебе и блюсти честь отцовского имени. Он этого искренне хочет. Но боги дали ему глаза друида.

– Ты действительно веришь, что у него есть дар друида?

– Верю.

Последовало долгое молчание. Наконец верховный король произнес:

– Я обещал его матери, что он пойдет по стопам отца.

– Знаю, – кивнул Ларине. – Ты поклялся ей?

– Нет… – задумчиво сказал король. – Но ведь она моя сестра, поэтому в том не было необходимости.

– И все же ты не связан клятвой.

Они снова надолго замолчали. Ларине был почти уверен, что, если бы они остались наедине чуть подольше и продолжили свой доверительный разговор, верховный король, пожалуй, согласился бы исполнить желание Конала. Но судьба распорядилась так, что именно в этот момент появилась королева. И, скорее всего, Ларине уже ничего не мог сделать после того, как она, обменявшись с ним обычными приветствиями, устремила на него строгий взгляд чуть прищуренных глаз и требовательно спросила, о чем они разговаривали.

– О желании Конала стать друидом, – негромко ответил он.

Он не видел особых причин, почему королеву должно волновать, станет Конал друидом или нет. Как не понял и того, пока король не объяснил ему, почему королева вдруг закричала не своим голосом:

– Нет, пока он не приведет мне того быка!

– Твой дядя пока ничего не решил, – позже сказал Ларине Коналу.

– А королева?

– Королева рассержена, – признался друид.

И это еще было мягко сказано. Разумеется, Ларине и раньше знал о вспыльчивости королевы и все же был потрясен тем, какую взбучку она задала своему мужу. Задыхаясь от ярости, она кричала, что он обещал отправить именно Конала, обещал лично ей. Не на шутку разбушевавшись, она называла короля худшим из предателей. Она не давала ему вставить ни слова в свое оправдание. Впрочем, в нескончаемом потоке брани друид все же уловил одну вполне разумную мысль, которая оправдывала предстоящий набег, и касалось это утверждения королевской власти. Тут он не стал бы спорить с королевой. Конечно, можно было послать и кого-нибудь другого, но юный принц Конал, такой привлекательный и такой неопытный, был лучшим выбором для демонстрации превосходства короля перед дерзким вождем. В таком решении было свое изящество. Но все же королева вела себя глупо. Поговори она с мужем с глазу на глаз и без крика, может, и добилась бы своего. А так, уязвленный тем, что его оскорбили в присутствии друида, ее муж не мог одновременно сохранить достоинство и выполнить ее требование. Конечно, обо всем этом Ларине Коналу не рассказал.

– Верховный король сказал, что все решит, – только и сообщил друид. – Он обещал мне, что сначала поговорит с тобой наедине.

– Я ничего не знал о его планах украсть черного быка, – признался Конал.

– Это тайна, и ты не должен им показывать, что узнал ее от меня. – Ларине немного помолчал. – Конал, когда ты добудешь этого быка, ты сможешь попросить короля освободить тебя от твоих обязательств. Тогда королеве нечего будет возразить.

Но Конал покачал головой.

– Ты действительно в это веришь? – со вздохом спросил он. – Ларине, я знаю их, знаю даже лучше, чем тебя. Если мне повезет и я приведу того быка, то не пройдет и месяца, как они придумают мне новое задание. А потом еще и еще. Неудача будет позором, а удача честью – для меня, конечно, но прежде всего для моего дяди, верховного короля. И так будет всегда, пока я не умру.

– Все может измениться.

– Нет, Ларине. Не может. Есть только один способ это прекратить…

– Ты не сможешь отказаться.

Некоторое время Конал напряженно думал.

– Может, и смогу, – пробормотал он наконец.

Вот только лучше, подумал друид, ничего не говорить об этом королю.

Миновала зима, а он так и не появился. В иные дни дочь казалась ему бледнее луны. Даже братья заметили ее печаль. Напрасно он тогда взял ее с собой в Кармун на Лугнасад, думал Фергус. Теперь он точно знал, что ее встреча с Коналом ни к чему хорошему не приведет.

Поначалу он ждал, что принц вернется. Дейрдре была неглупа, вряд ли она ошиблась. Конал действительно заинтересовался ею. Но время шло, а от него не приходило никаких вестей. Вождь даже попытался осторожно расспросить кое-кого о молодом принце. Узнав, что жизнью Конала управляют назначенные друидами гейсы, он попытался мягко предупредить об этом дочь.

– Людям, отмеченным такой судьбой, – сказал он, – не всегда достается легкая и спокойная жизнь.

Но, конечно же, все его слова были напрасны.

Почему же он так и не приехал? Причин могло быть множество. Но чем дольше Фергус смотрел на тихие страдания дочери, тем чаще ему на ум приходила одна мысль, и с каждым разом она становилась все настойчивее в своем коварстве. По чьей вине не приехал Конал? Не по вине самого принца, не по вине Дейрдре. Виноват в этом только он. Разве такой высокородный принц, как Конал, захочет жениться на дочери Фергуса? Вот если бы Фергус был богат и знатен, тогда другое дело. Но у него не было ни богатства, ни высокого положения.

Другие мужчины на острове, ничуть не более знатные по происхождению, чем он, отправлялись в походы за море или шли воевать, чтобы добыть богатство и славу. А что сделал он? Сидел себе в Дуб-Линне, присматривал за переправой да развлекал заезжих гостей.

А дела его между тем становились совсем плохи. Когда путники заглядывали в его дом, принимали их на славу. Фергус, не задумываясь, приказывал забить свинью, а то и теленка, чтобы устроить гостю роскошный пир. Старый бард, который пел ему почти каждый вечер, получал щедрую плату. Семьи с соседних дворов, называвшие его своим вождем, всегда могли найти еду и приют в его доме, а если они не могли заплатить скромную дань скотом или вернуть долг, Фергус частенько просто забывал об этом. Такими незатейливыми способами он подчеркивал свое положение, простодушно считая это очень важным для поддержания достоинства. В результате в последние годы Фергус сам оброс долгами, но упорно продолжал скрывать это от семьи. Пока ему удавалось сводить концы с концами, потому что он был прирожденным скотоводом и благодарил за это богов. Но его тайные ошибки грызли его изнутри, особенно после смерти жены, и теперь осознание жизненной неудачи начало буквально терзать его.

Кто я? – думал он. Что думают обо мне люди? Вот, мол, идет человек, который гордится своей дочерью. Уж она-то наверняка принесет своему отцу щедрую награду… А что я сам сделал такого, чтобы моя дочь могла гордиться мной? Слишком мало. Вот и вся правда. А теперь его дочь влюбилась в человека, который из-за такого отца не может на ней жениться.

Дейрдре никогда не говорила об этом. Она просто делала все домашние дела, как обычно. В середине зимы он иногда замечал, как она долго смотрит на дальний берег за переправой. Однажды она отправилась на мыс, посмотреть на свой любимый маленький остров. Но когда зима уже подходила к концу, она все больше замыкалась в себе, и ее потухший взгляд теперь был устремлен только на то, чем были заняты ее руки, или в стылую замерзшую землю.

– Ты бледнее подснежника, – сказал он ей однажды.

– Подснежники вянут. А я – нет, – ответила Дейрдре. – Или ты боишься, – спросила она вдруг с горькой усмешкой, – что я увяну еще до свадьбы?

Когда Фергус отрицательно качнул головой, она добавила:

– Отвези меня к моему мужу в Ульстер.

– Нет, – мягко возразил Фергус. – Еще рано.

– Конал не приедет. – В голосе Дейрдре слышалась покорность. – Я должна быть благодарна за хорошего человека, которого ты мне нашел.

Не за что тебе меня благодарить, подумал Фергус, но вслух сказал:

– Еще есть время.

А несколько дней спустя, ничего не объяснив домашним, лишь сказав, что его не будет какое-то время, Фергус сел на коня и ускакал через переправу.

Финбар внимательно выслушал все, что сообщил ему Конал о налете на чужое стадо и о своем отношении к этому. И лишь потом недоуменно покачал головой:

– В этом и разница между нами, Конал. Вот я, бедный человек. Чего бы я только не отдал за такую возможность! А тебя, принца, гонят к славе против твоей воли.

– Вот тебе бы и возглавить поход вместо меня, – ответил Конал. – Я скажу дяде.

– Не вздумай! – воскликнул Финбар. – Не хватало еще неприятностей на мою голову. – Помолчав, он с любопытством взглянул на Конала и осторожно спросил: – А нет ли еще чего-то, о чем ты хотел бы мне рассказать?

Перемены в поведении друга Финбар заметил еще в начале зимы. Конечно, принц и раньше впадал в печальную задумчивость, но теперь, когда он хмурился, поджимал губы и безучастно смотрел на горизонт, Финбару казалось, что мысли его заняты какой-то новой заботой. После рассказа принца о похищении быка он решил, что именно это и беспокоило друга. Но когда выяснилось, что о задании короля Конал узнал лишь два дня назад, стало понятно, что принца гложет что-то иное.

– Ты точно не хочешь со мной поделиться? – сделал вторую попытку Финбар.

– Точно, – ответил Конал.

И как раз в эту минуту перед ними появился высокий незнакомец.

Фергусу понадобилось несколько дней, чтобы отыскать лагерь верховного короля, но как только он туда добрался, его сразу же отвели к Коналу. Стараясь скрыть восхищение, Фергус смотрел на красавца-принца и его симпатичного товарища.

– Приветствую тебя, Конал сын Морны, – торжественно заговорил Фергус. – Я Фергус сын Фергуса, и мне нужно кое-что сказать тебе наедине.

– От моего друга Финбара у меня секретов нет, – спокойно откликнулся Конал.

– Это касается моей дочери Дейрдре, – начал Фергус, – которую ты навещал в Дуб-Линне.

– Об этом я буду говорить один, – быстро произнес Конал, и Финбар тут же оставил их, с удивлением отметив, что принц покраснел.

Рассказ Фергуса был недолгим. Когда он сказал принцу, что дочь любит его, он заметил, как Конал смутился и на лице его появилось виноватое выражение. А когда сообщил о предложении кузнеца Гоибниу, увидел, как принц побледнел. Он не давил на молодого человека, не вытягивал у него никаких признаний – просто сказал на прощание:

– До Белтейна свадьбы не будет. Но потом я должен отдать ее жениху.

С этими словами Фергус ушел.

Финбар едва заметно улыбнулся. Так, значит, Конал проделал весь этот долгий путь до реки Лиффи, чтобы увидеть ту самую девушку, с которой он его познакомил на Лугнасад. Вот что занимает его мысли. Так и есть. Наконец-то таинственный принц-друид ведет себя как нормальный мужчина. Выходит, не все еще потеряно.

Как только Фергус ушел, Финбар сразу подошел к другу. На этот раз Конал не стал отпираться и рассказал ему обо всем.

– Думаю, – сказал Финбар не без удовольствия, – что ты нуждаешься в моем совете. – И твердо посмотрел на принца. – Тебе действительно нравится эта девушка?

– Наверное. Думаю, да. Я и сам не знаю.

Белтейн. Начало мая.

– У тебя всего два месяца, – напомнил принцу Финбар, – чтобы все окончательно решить.

Гоибниу усмехнулся. Куда ни посмотри, повсюду виднелись небольшие группки людей. Кто-то прибывал верхом или на колесницах, но в основном все шли пешком и вели с собой корову или быка. Все эти люди направлялись к единственному на равнине холму, что высился в самой ее середине.

Холм Уснех, центр острова.

На самом деле остров имел два центра. Королевский холм Тара, что лежал всего в одном дне пути на восток отсюда, был величайшим политическим центром. А вот географический центр был здесь, на холме Уснех. Как гласила легенда, именно отсюда во время могучего ливня излились двенадцать рек острова. Пуп земли – так иногда называли этот круглый холм.

Однако значение Уснеха не ограничивалось одной только географией. Если Тара была холмом королей, то Уснех стал холмом друидов, средоточием сакральных сил этой земли. Здесь жила богиня Эриу, давшая острову свое имя. Здесь, еще до прихода народа Туата де Данаан, таинственные друиды зажгли первый священный огонь, головешки из которого потом были доставлены во все семьи острова, чтобы каждый мог иметь собственный очаг. Спрятанный на Уснехе в потайной пещере священный колодец содержал знание всего на свете. На самой вершине холма стоял пятиугольный Камень Делений, здесь сходились границы пяти королевств острова. Именно на Уснехе друиды проводили свои тайные встречи.

И здесь же, на Уснехе, каждый год первого мая, в праздник Белтейн, проходили Великие собрания.

Среди всех ежегодных кельтских праздников самыми магическими были, безусловно, два: Самайн, прародитель Хеллоуина, и Майский день, названный Белтейн. Поскольку год делился на две части – зиму и лето, два этих праздника отмечали их встречу, как встречу света и тьмы. На Самайн начиналась зима, в день Белтейна зима заканчивалась и приходило лето. Канун обоих праздников был наполнен особой таинственностью. Ведь именно в эти ночи времяисчисление словно замирало и нельзя было сказать, то ли это зима, то ли лето. Зима, время смерти, встречалась с летом, началом жизни; мир нижний встречался с миром верхним. Духи нарушали границы своих миров; мертвые приходили, чтобы смешаться с живыми. То были ночи загадочных явлений и мерцающих теней, внушающих страх перед Самайном, потому что вели вас к смерти, и уже не такие страшные – перед Белтейном. Потому что летом мир духов становился всего лишь проказлив и любвеобилен.

Гоибниу любил Белтейн. Может, у него и остался только один глаз, но все остальное было на месте, и его мужская удаль славилась повсюду. Наблюдая за людьми, Гоибниу испытывал острое чувство предвкушения. Как давно он был с женщиной? Ну, положим, не очень давно. Но ведь это Белтейн!

К вечеру в розовом закатном свете толпились уже тысячи людей, готовых к восхождению. Дул легкий теплый ветер. У подножия холма слышались звуки волынки. Воздух был наполнен ожиданием.

Дейрдре посмотрела на свою небольшую семью. Оба ее брата держали ветки с зелеными листьями. И самой Дейрдре следовало бы поступить так же, таков был обычай Белтейна. Но ей не хотелось. Братья глуповато улыбались. Когда они срывали ветки, какая-то старуха спросила их, собираются ли они этой ночью найти себе девушек. Дейрдре промолчала. На ее взгляд, вероятность была невелика. Конечно, иногда такое случалось. Когда ночь подходила к концу, после бурного веселья, с танцами и обильными возлияниями, в темных уголках могли происходить и недозволенные соития. Молодые любовники, жены, которые ускользнули от мужей, мужчины, сбежавшие от жен. В мае это было обычным делом. Но только не для нее. Как незамужняя дочь вождя, Дейрдре была обязана заботиться о своей чести. Она не могла уподобиться батрачкам или рабыням. А как же отец? Дейрдре взглянула на него. Кто теперь, после ее замужества, будет вести хозяйство? Может, отец воспользуется праздником и найдет себе женщину? Пусть он никогда, даже намеком, не показывал, что думает об этом, но такое вполне могло произойти. И что она тогда будет чувствовать, Дейрдре не знала.

Помимо ее воли, глаза сами внимательно оглядывали толпу. Конал наверняка где-нибудь здесь. Пока девушка его не видела, но точно знала, что принц должен быть на празднике. Он так и не приехал еще раз повидать ее. Уже прибыл верховный король с большой свитой, но Конала среди них она не заметила. Если он захочет ее найти, пусть поищет. Если же нет… Она больше не может ждать. Скоро появится ее жених, и отказа он не получит.

А может, Конал и хотел-то ее только на одну ночь, как принято на Белтейн? Что, если он предложит ей ночь любви, а потом предоставит ее собственной судьбе? Нет! Он слишком благороден для такого коварства. Но что будет, если этой ночью он действительно подойдет к ней там, на холме? Если, как призрак, вдруг возникнет рядом? Прикоснется к ней? В темноте взглядом задаст вопрос? Что, если Конал все-таки?.. Следует ли ей пойти с ним? Следует ли уподобиться какой-нибудь рабыне и отдаться ему? Дейрдре мучила себя этими вопросами и не находила ответов.

Солнце понемногу клонилось к закату, и вся толпа начала взбираться на холм. На всем острове сейчас люди точно так же поднимались на холмы. В канун Белтейна все общины собирались вместе, чтобы оградиться от духов зла, выходивших на волю в эту волшебную ночь. Эти духи готовы были сотворить любые проказы: они крали молоко, насылали странные сны, околдовывали, сбивали с дороги. Просто ради забавы. А еще им нравилось дурачить людей. Когда их пытались найти, эти хитрецы обычно исчезали. Именно поэтому в кельтском мире накануне Майского дня все люди бодрствовали ночь напролет.

Дейрдре вздохнула. До рассвета еще так далеко… И она снова, сама того не замечая, огляделась по сторонам.

Каким странным казалось лицо Конала в свете звезд. На мгновение Финбар готов был поверить, что оно такое же твердое, как тот пятиугольный камень на вершине холма, в сорока шагах от них. Но стоило задержать взгляд чуть подольше, и могло показаться, что оно сливается с темнотой, словно растворяясь с ней. Да полно! Возможно ли такое? Это просто мерцающий свет звезд отражается в ночной росе, играя бликами на их лицах.

Вскоре появятся первые проблески рассвета. Потом начнется обряд встречи восхода солнца, и после этого, уже при ярком свете дня, великий ритуал разжигания костров Белтейна. Но пока продолжалась ночь. Финбар никогда не видел такого ясного неба. На его черном фоне звезды выделялись еще отчетливее, мягко освещая тонкий покров тумана, укрывшего долину вокруг холма. Казалось, холм Уснех поднимается из облака в самом центре вселенной.

– Я ее видел, – сказал он тихо, так, чтобы услышал только Конал.

– Кого? – спросил Конал.

– Ты прекрасно знаешь, что я говорю о Дейрдре. – Финбар помолчал, но, не дождавшись ответа, продолжил: – Она там. – И он махнул рукой вправо. Конал повернул голову, и его лицо скрыла тень. – Ты с ней встретишься?

Снова повисло долгое молчание, и даже звезды сдвинулись с места, а Конал все не отвечал.

– Ты ведь знаешь, времени почти не осталось, – прошептал Финбар. – Ее жених ждет. Ты не собираешься ничего сделать?

– Нет.

– Разве ты не должен с ней поговорить?

– Нет.

– Значит, тебе это безразлично.

– Я этого не говорил.

– Конал, ты совсем запутал меня.

Финбар больше ничего не сказал, но подумал: «Наверное, мой друг решил принять какое-то непонятное самоотречение, как иногда делают воины или друиды». А если это просто обычный страх, который большинство молодых людей испытывает перед таким серьезным выбором? Или еще что-то? Почему Конал сознательно толкает эту девушку в руки другого мужчины? Финбару это казалось извращением. Но даже сейчас он еще мог что-нибудь сделать, чтобы помочь другу. По крайней мере, стоило попытаться.

Небо уже наполовину посветлело. Звезды понемногу угасали. Над горизонтом показалось золотое сияние.

Верховный король пристально смотрел на небосклон. В такие минуты он всегда испытывал волнующий трепет, словно молодость вновь возвращалась к нему. Правда, в этот раз ожидание рассвета не смогло отогнать от него мысли, которые занимали его всю ночь. Недавно он принял решение. План был готов. Для его осуществления не хватало лишь одной мелочи, хотя и очень важной.

Необходимо было завершить два дела. Перво-наперво, разумеется, получить хороший урожай. Он постарался ублажить друидов. Дары, лесть, почитание – он ни на что не скупился. Жрецы были на его стороне. Но разве им можно доверять? По опыту он знал, как жрецы тщеславны. Но что бы им ни требовалось для обрядов или жертвоприношений, он им все обещал. Пусть подносят богам что угодно ради хорошей погоды.

Второе, что он должен был сделать, – это вернуть уважение к себе. Кое-чего можно добиться без особого труда. Поход за черным быком мог стать неплохим началом. Его жена, несмотря на все ее недостатки, была права, настаивая на этом, да и время выбрала самое подходящее. Но беда в том, что все оказалось гораздо серьезнее. Когда королевская власть ослабела, это очень скоро, хотя и исподволь, затронуло все стороны его жизни. Непочтительность, с которой его собственная жена говорила с ним на глазах того молодого друида, пусть он и не занимал высокого поста, была лишь одним звеном в цепи. И чтобы исправить такое положение, ему понадобится нечто большее, чем обычная демонстрация власти. Любого короля должны уважать, а верховного короля – не просто уважать, а бояться. Подобно богу, он обязан быть непостижим и для своих врагов, и для своих друзей. Его задача убедить их, что если они глумятся над его властью, то лишь потому, что он сам позволяет им это, снисходительно наблюдая за их вероломством и прекрасно зная обо всех их мыслях и поступках. А потом он должен показать им всю свою силу, ярость, внушить благоговение, как восходящее солнце.

Пришло время нанести удар – тогда, когда они меньше всего ожидают, и король точно знал, что делать. Оставалась лишь одна мелочь, чтобы все расставить по своим местам. Один человек, которого он еще не выбрал. Кто знает, возможно, он найдет этого человека сегодня.

Весь остаток ночи Конал молчал. И если причины его поведения были непонятны Финбару, то сам принц отлично их понимал.

Когда он приехал к Уснеху, все его мысли были заняты предстоящим походом. Еще раньше в разговоре с ним Ларине уверял, что верховный король пока не принял решения на его счет, но обещал друиду, что непременно поговорит с племянником до того, как это решение будет принято. Неделю за неделей Конал с тревогой ждал, когда же дядя заговорит об этом, но так и не дождался. Постепенно Конал пришел к выводу, что планы верховного короля изменились. И растущее чувство облегчения от этого лишь усиливало его желание стать друидом.

Но оставалась еще Дейрдре. Была ли она частью той судьбы, что ему уготована? Готов ли он взять на себя обязательства, сделать бесповоротный шаг, поехать в Дуб-Линн и просить ее руки? Проходили дни, месяцы, а этот вопрос не оставлял его. Но каждый раз, когда он думал о поездке, что-то его удерживало. И уже перед отъездом к холму Уснех он наконец осознал то, что хоть немного помогло ему обрести душевное равновесие. Если я до сих пор не поехал к ней, сказал себе принц, значит я не люблю ее по-настоящему. Значит, она не моя судьба.

Перед самым рассветом его руки коснулся Финбар.

– Идем-ка вон туда, – негромко произнес он, показывая влево. – Оттуда восход лучше виден.

Конал не заметил особой разницы, но спорить не стал.

Вместе с тысячами других людей, собравшихся на склоне Уснеха, они ждали волшебного мгновения. Вот горизонт начал мерцать, и из его ненадежных объятий вырвался край огромного диска. По туманной равнине разлилось золотое сияние. И начался один из самых любимых обрядов Майского дня в кельтском мире – купание в росе.

Дейрдре не заметила его. Опустившись на коленях, она окунула ладони в сияющую влагу росы и омыла лицо. Рядом какая-то женщина держала голенького младенца, осторожно перекатывая его по траве. Потом Дейрдре выпрямилась, еще раз провела влажными от росы ладонями по лицу и, разметав руки, чтобы всей грудью ощутить тепло восходящего солнца, запрокинула голову и глубоко вздохнула, словно желая вобрать в себя солнечные лучи.

Конал замер, глядя на нее. Финбар наблюдал за ним. Когда принц понял, что друг его обманул, он нахмурился, резко повернулся и зашагал прочь.

Стояла сильная жара. Коровы растянулись в длинный ряд. Ночь они провели в загонах, а теперь их вели к кострам, одну за другой. Животным это не нравилось. Ревущий впереди огонь пугал их. Череда костров поменьше, выстроенная узким коридором, вынуждала их двигаться к двум огромным кострам, между которыми они должны были пройти. Коровы замычали. Некоторых приходилось как следует подгонять. Но самым жутким зрелищем, по крайней мере для человеческого глаза, был не пылающий огонь, а те странные фигуры, что собрались, подобно стае огромных злобных птиц, прямо за сверкающими воротами.

То же самое происходило по всему этому миру. Друиды Ирландии, сибирские шаманы, сторонники культа иранского бога Митры или знахари из Северной Америки – все те, кто во время сакральных ритуалов входил в транс для общения с богами, надевали плащи из перьев. Потому что птичьи перья были не только самым роскошным нарядом в природе, но и таили в себе нечто большее, чем просто намек на способность святых людей подниматься в воздух.

Во время ритуалов Белтейна друиды Уснеха надевали огромные яркие плащи и высокие гребни, похожие на птичьи, и от этого казались едва ли не вполовину выше ростом. Когда каждое животное проводили между очищающими кострами, на него брызгали водой. Этот обряд Майского дня должен был обеспечить им здоровье и увеличение приплода в наступавшем году.

Ларине стоял рядом с одним из старших друидов. Ему следовало сосредоточиться на цепочке проходивших мимо коров. Оставалось еще около пятидесяти. У костра было жарко, а животных было много, поэтому друиды менялись. Очередь Ларине закончилась недавно, и теперь он мог снять тяжелый плащ из перьев. Пока старший друид продолжал наблюдать за огнем, Ларине отвлекся и перевел взгляд на окружавшую холм равнину.

А все потому, что его кое-что беспокоило. Первым и безусловно наименее важным поводом для беспокойства был один слушок, даже и не слушок вовсе, а так, шум ветра. Ларине услышал об этом месяц назад.

Дело касалось христиан.

Ларине знал, что христиане живут на западном острове уже несколько поколений. Это были маленькие общины – там часовенка, здесь крестьянский двор; небольшая горстка священников-миссионеров проводила службы для рабов-христиан, а если повезет, то и для их хозяев. Как положено всеведущему друиду, Ларине возложил на себя обязанность узнать о них как можно больше. Он даже познакомился с одним из христианских священников в Южном Ленстере и обсудил с ним некоторые стороны христианского учения. Именно тот священник в прошлом месяце и рассказал ему об этих слухах.

– Говорят, епископы Галлии собираются прислать на остров новую миссию, чтобы расширить общину, а может, даже подобраться к самому верховному королю. – Священник не знал всех подробностей, имена миссионеров также были неизвестны. – А еще говорят, что миссию благословил лично его святейшество.

Около века назад могущественная Римская империя признала христианство государственной религией. Поэтому в течение нескольких поколений друиды западного острова были уверены, что остаются последним изолированным оплотом древних богов, в стороне от обширных пространств христианской Римской империи. Однако еще кое-что служило им в утешение. Христианство охватило далеко не всю империю: в Британии продолжали существовать важные языческие святилища, к тому же еще жила память о том, как император Юлиан пытался остановить процесс и вернуть империю к прежним языческим верованиям. В любом случае, западный остров защищало море. А с уходом римских гарнизонов из Британии и Галлии Рим вряд ли станет тревожить покой верховного короля. Что тут делать христианским священникам без римских войск? К маленьким христианским общинам на юге острова относились снисходительно, потому что они никому не мешали. Но если кто-нибудь из миссионеров вздумает беспокоить верховного короля, друиды быстро с ним разберутся.

Именно так и сказал Ларине тому священнику и, возможно, был чересчур резок, потому что тот пришел в ярость, стал говорить, что еще не так давно друиды приносили в жертву людей, а потом напомнил Ларине, как пророк Илия победил языческих жрецов бога Ваала.

– Он пришел к ним на праздник, – торжественно сказал священник, – сложил огромный костер, и тот вспыхнул, когда он молился Господу, а жрецы Ваала не смогли зажечь огонь. Так что поосторожнее, – сурово добавил он. – Остерегись, как бы посланники истинного Бога не опозорили тебя на Белтейне.

– Огни Белтейна горят ярко, – ответил Ларине, рассудив, что христианин просто стал жертвой самообмана.

И все же что-то в той беседе его настораживало, но что именно, он и сам не мог понять. Некое смутное опасение. Поэтому, как бы глупо это ни выглядело, он раз-другой посмотрел по сторонам, проверяя, не явился ли на праздник кто-нибудь из христианских священников, чтобы учинить неприятности. Но, конечно, они не пришли. Костры Белтейна ярко пылали. И, всматриваясь в горизонт, друид не видел ничего такого, что могло бы помешать священным обрядам.

Поразмыслив, друид решил, что его тревога связана скорее со второй, более серьезной его заботой.

С Коналом. Принц как раз появился в толпе людей, выстроившихся вдоль тропы, по которой гнали проведенных между кострами животных. Принц стоял за первым рядом зрителей, но благодаря высокому росту ему все было прекрасно видно. Ларине он не заметил. Молодому друиду показалось, что на лице Конала нет той радости, что испытывал любой человек рядом с ним. Он выглядел задумчивым и напряженным.