Ирландия Резерфорд Эдвард

Патрик

450 год

Его первый приезд оказался неудачным, и те, кто отослал его назад, решили, что на этом далеком западном острове он ничего не добьется. И все же после его появления все изменилось.

Он оставил записи о своей жизни, но записи эти содержали в основном исповедальные мысли о его служении, а вот о самой жизни говорили очень мало. Рассказов о нем существовало множество, но почти все выдуманные. Доподлинно не известно ни время его миссии, ни имена правителей Ирландии, с которыми он встречался, ни даже место, где он обосновался. Есть лишь догадки и домыслы.

Но святой Патрик существовал. В том нет никаких сомнений. Он родился в семье мелкого британского аристократа. Еще мальчиком недалеко от родного дома, где-то в западной части Британии, его похитили ирландские разбойники. Несколько лет его продержали на острове в рабстве, там он в основном ухаживал за скотом. Потом ему удалось бежать и перебраться за море, к своим родителям. Однако к той поре он уже избрал религиозный путь. Какое-то время он учился в Галлии, смог даже побывать в Риме. Он пишет, что некоторые служители Церкви считали его обучение недостаточным просто потому, что он прерывал учебу. Но в таких утверждениях, пожалуй, есть некоторая ирония, потому что его записи выдают и литературные, и политические знания. На западный остров его отправили по его собственной просьбе. И вот он вернулся, уже будучи епископом, туда, где когда-то был рабом.

Почему ему так хотелось вернуться туда? В своих записях он утверждает, что видел некий сон и во сне слышал голоса взывавших к нему островитян, которые умоляли его привести их к истинной вере. В подлинности этих записей сомневаться не приходится: в раннем христианстве есть много свидетельств о сверхъестественных видениях и голосах, и даже до сих пор такое случается. Для Патрика это переживание оказалось решающим. Он умолял дать ему возможность отправиться с опасной миссией.

Дата, которая традиционно считается датой его прибытия в Ирландию, – 432 год от Рождества Христова – всего лишь предположительная. Но именно в течение тех десятилетий, что последовали за крушением Римской империи на западе, епископ Патрик начал свою деятельность. Он не был первым миссионером, добравшимся до ирландских берегов: в Манстере и Ленстере в то время уже существовали христианские общины. Но он, пожалуй, был первым миссионером на севере, если действительно обосновался неподалеку от Армы в Ульстере, где король, вытесненный с большинства своих земель могучим кланом Ниалла, полюбил епископа настолько, что взял его под свою защиту.

О подлинных проповедях святого Патрика достоверных сведений не сохранилось. Его знаменитая проповедь, в которой он объяснял тайну Святой Троицы, сравнивая ее с трилистником, всего лишь красивая легенда, однако истинных свидетельств того, что он говорил нечто подобное, не существует. Но ведь нет и свидетельств того, что он этого не говорил. О личности же самого святого Патрика и его манере проповедовать можно сказать уже больше. Будучи человеком скромным, как и все, кто живет духовной жизнью, он тем не менее требовал уважения к своему сану епископа Святой Церкви и получал это уважение, сравнимое лишь с тем, которого удостаивались кельтские принцы.

Из своей миссии в Ульстере он отправился на запад и основал вторую миссию, в Коннахте. С христианами, живущими на юге острова, он тоже наверняка время от времени встречался.

И разве не мог он в своих странствиях по древним дорогам однажды пересечь устье Лиффи по Плетеной переправе и оказаться в маленьком рате рядом с Дуб-Линном?

История об этом умалчивает.

Теперь это могло случиться в любой день. Все знали: Фергус умирал. Падали осенние листья, и вождь был готов уйти.

И вот он созвал всех своих родных. Что он хотел сказать им?

Фергус правил в здешних местах так долго, что большинство жителей и не знали других вождей. С возрастом его проницательность и мудрость лишь возрастали. Со всей Долины Лиффи люди приходили к нему за правосудием, а территория вокруг Аха-Клиах для всего Ленстера всегда была известна как Земля Фергуса. Дейрдре все двадцать лет после смерти Конала преданно вела хозяйство в доме отца. И в этот последний томительный год она заботливо ухаживала за ним, с грустью глядя, как постепенно слабеет его некогда могучее тело. Даже теперь, когда он стал совсем беспомощным и дни его были сочтены, она старательно делала все, чтобы немощь не унижала его, и Фергус был трогательно благодарен ей за это.

– Если я достиг столь преклонного возраста, Дейрдре, то лишь благодаря тебе, – часто говорил он дочери в присутствии ее братьев.

Но она считала, что сама должна быть благодарна отцу за тот покой, что он подарил ей. Двадцать лет покоя рядом с Лиффи. Двадцать лет прогулок вдоль ее вод, к открытому песчаному берегу залива и мысу, который она так любила. Двадцать лет для того, чтобы вырастить ее сына Морну под надежной и нежной защитой гор Уиклоу.

Морна сын Конала. Тот, кого все любили. Тот, кого все защищали. Тот, кого все прятали. Морна: ее будущее. Все, что у нее было.

После смерти Конала мужчин у нее не было. И не потому, что она не чувствовала такой потребности – иной раз она готова была кричать от отчаяния. Дело было в самих мужчинах. Поначалу Дейрдре казалось, что она может найти кого-нибудь на одном из больших праздников.

– Ты не найдешь другого Конала, – предупреждал ее отец.

Однако она не теряла надежды, что какой-нибудь молодой вождь увлечется ею. По крайней мере, за то время, что Дейрдре была с Коналом, она приобрела уверенность в обращении с мужчинами. И высоко держала голову. Она видела, что все еще способна нравиться. Но хотя люди были с ней вежливы – все-таки сам король когда-то выбрал ее в невесты, – держались они с осторожностью. Принц, который принес себя в жертву, вызывал благоговение, но вот его женщина, причина всех бед, пугала их.

– Думаешь, я приношу несчастье? – со смехом спросила она одного молодого вельможу. – Ты меня боишься?

– Я никого не боюсь! – с негодованием ответил тот.

И все же избегал ее.

Через год-другой Дейрдре перестала ездить на праздники.

И что ей оставалось? Несколько храбрых душ в Дуб-Линне и его окрестностях. Парочка крепких крестьян, овдовевший рыбак с тремя лодками – все они ее не привлекали. Как-то раз Фергус привел в дом торговца из Британии, тот продал вождю нескольких рабов. Этот был поинтереснее. Но тогда Дейрдре пришлось бы уехать с ним и жить за морем. Дейрдре тронула готовность отца отпустить ее, ведь она знала, как он в ней нуждается и как любит маленького внука. Когда она отказалась ехать, Фергус не слишком огорчился.

Ребенка они решили назвать Морной, в честь отца Конала. Первые два года были самыми трудными для Дейрдре. Возможно, не будь мальчик так похож на Конала, ей не было бы так тяжело. От матери ему достались только удивительные зеленые глаза, в остальном он был вылитый отец. И с этим она ничего не могла поделать. Каждый раз, когда она смотрела на маленькое личико сына, то не могла отделаться от мысли, что он повторит судьбу отца. По ночам ее мучали страшные сны, ей снилась Тара и кровь. Друиды теперь вызывали у нее ужас, она отчаянно боялась, что они отнимут у нее малыша и убьют его. Через год после рождения Морны приехал Ларине, как и обещал. Дейрдре знала, что друид хочет ей добра, но смотреть на него не могла, поэтому попросила отца как можно скорее проводить гостя. Фергус боялся, что Ларине обидится и они навлекут на себя проклятие друидов, однако Ларине, казалось, все понял правильно. Больше Дейрдре его не видела.

Морна был веселым ребенком. Он любил играть, ездить на охоту с Фергусом. Фергус души в нем не чаял. К ее радости, сын не проявлял склонности к уединению и задумчивости. Он был жизнерадостным и очень открытым. Ему нравилось рыбачить, искать птичьи гнезда, плавать в Лиффи или в море. Когда ему исполнилось четыре, Дейрдре стала брать его на свою любимую прогулку к мысу, с которого был виден маленький остров, и вдоль берега, где громко кричали морские птицы. Ее братья тоже любили мальчика. Когда он был еще маленьким, они могли играть с ним часами напролет. Учили его рыбачить и пасти скот. Он смеялся над их шутками. В десять лет Морна уже с удовольствием перегонял с ними скот на дальние пастбища; иногда они уходили из дому больше чем на месяц.

Но образованием мальчика в основном занимался, конечно, Фергус. Когда однажды Дейрдре начала благодарить отца, тот резко оборвал ее.

– Он мой единственный внук, – проворчал Фергус. – Чем мне еще заниматься?

И действительно, с появлением внука Фергус словно обрел новую жизнь. Благодаря заботе о мальчике он перестал испытывать приступы уныния. Почти прекратил пить. Он словно наполнился силой молодости. Но Дейрдре знала: есть еще кое-что. Фергус чувствовал в этом ребенке нечто особенное. Все это чувствовали. То, как быстро Морна всему учится, восхищало Фергуса. К шести годам мальчик знал уже все предания о Кухулине, о легендарных королях острова и древних богах. Он мог пересказать историю семьи своей матери, знал, кто и когда победил Эрка Воина. Фергус всегда охотно позволял Морне подержать в руках древний кубок-череп, когда рассказывал внуку эту историю. Он учил мальчика обращаться с мечом и метать дротики. И конечно же, Морна пожелал узнать, был ли и его отец таким же великим воином.

Дейрдре не знала, что сказать сыну, но Фергус решил вопрос без труда.

– Твой отец участвовал во многих битвах, – говорил он уклончиво. – Но самой важной была его схватка с Финбаром. Ужасный был человек. Твой отец убил его неподалеку отсюда, на берегу возле Долины Птичьих Стай.

Морна никогда не выспрашивал подробности того сражения, хотя дед для красочности прибавил к истории еще и победу над страшным морским чудовищем. Не стоит удивляться, что после таких рассказов Морна тоже захотел стать великим воином и героем. Но Фергус отлично справлялся и с этим.

– Знаешь, в детстве я тоже этого хотел, – поделился он. – Вот только почти все воины отправляются за море, чтобы отбирать богатство у других, а ты посмотри, сколько у нас здесь скота! Надо защищать свои земли.

И если Морна, подрастая, иногда и продолжал мечтать о воинской славе, то уже об этом не говорил.

Однако, как бы то ни было, вовсе не задатки великого воина изумляли Фергуса в мальчике, а его поразительный ум. Он проявлялся во всем, что делал Морна. Едва ему минуло десять, как Фергус начал сажать его рядом с собой, когда люди приходили к вождю с просьбой рассудить их. Через несколько лет Морна знал о древних законах острова почти столько же, сколько его учитель. Фергус приходил в восторг от того, как мальчик вникал в самую суть вопроса. Если человек продал свою единственную корову, а через месяц она произвела на свет теленка, кому принадлежит теленок: прежнему или новому владельцу? Если человек построил водяную мельницу на ручье, который стекает с земель другого крестьянина, имеет ли последний право пользоваться этой мельницей бесплатно? И кто из близнецов старше – тот, кто появился на свет первым, или тот, кто родился вторым? Везде в Европе старшим считался тот, кто родился первым, но на западном острове это не всегда бывало так.

– Если он рождается следом за другим, – рассуждал Морна, – значит он должен был первым попасть в утробу матери. А значит, второй старше.

Фергус точно знал: его сыновья никогда бы до такого не додумались. Их занимало только то, что касалось их самих, а не какие-то отвлеченные рассуждения.

А еще было в Морне что-то такое, чему трудно дать определение. Это проявлялось и в его любви к музыке – он прекрасно играл на арфе, – и в его внешности, но дело было вовсе не в его загадочной красоте. Даже в юности Морна уже обладал достоинством старого Фергуса, но тут крылось и нечто большее, некое магическое свойство, что притягивало к нему людей. В нем текла кровь королей.

Они долго сомневались, стоит ли рассказывать Морне о его королевских предках. Дейрдре вообще не хотела ничего говорить.

– Ничего хорошего он от них не получил, – твердила она, – кроме своего отца.

Королевскую кровь она считала скорее проклятием, чем благословением. Но Фергус не соглашался с дочерью.

– Мы должны ему сказать, – возражал он.

Морне было десять, когда его дед наконец заговорил на эту тему.

– В твоем отце текла королевская кровь, по материнской линии, – сообщил он однажды мальчику. – Но добра ему это не принесло. Верховный король невзлюбил его. Именно король послал Финбара убить твоего отца.

– А меня верховный король тоже возненавидит? – спросил мальчик.

– Да он, наверное, давно и забыл о твоем существовании, – ответил Фергус. – Если так, тем лучше для тебя. Здесь, в Дуб-Линне, ты в безопасности, – добавил он, и когда мальчик кивнул, старый вождь решил, что Морна все понял правильно.

Что же касалось роли его матери в ссоре с королем и смерти Конала, Фергус строго-настрого запретил и сыновьям, и всем в округе упоминать об этом в присутствии мальчика. Впрочем, никто особо и не пытался. О принце, принесенном в жертву, говорили редко, да и то шепотом. Многие ощущали при этом странную неловкость. Кто-то открыто заявлял, что друиды совершили ошибку. По общему согласию решено было, что об этом лучше забыть. Поэтому в здешних краях все предпочитали хранить осторожное молчание. Если же изредка кто-нибудь из путников спрашивал, что случилось с женщиной Конала, то казалось, что никто ничего о ней и не слышал.

Шли годы, никто их не тревожил, и Дейрдре обрела долгожданный покой. Ее положение в семье всеми было признано главным, потому что братья так и не женились, а отец полагался на нее полностью. Люди в округе относились к ней с уважением. А когда в то лето пришла весть о кончине верховного короля, Дейрдре наконец почувствовала себя свободной: прошлое можно было забыть, Морне больше ничто не грозило. Морна – будущее.

Дейрдре не знала, зачем отец созвал их всех. Однако ее братья послушно вернулись с пастбища, Морна пришел с берега реки, и теперь все они вошли в дом и ждали, что он скажет.

Гордо выпрямив спину, старый вождь сидел у огня, закутавшись в плащ. Его запавшие глаза на бледном, худом лице смотрели по-прежнему зорко. Он жестом велел Морне встать справа от него, Дейрдре слева; сыновья стояли прямо перед ним. Что бы Фергус ни намеревался сказать, он не спешил и задумчиво всматривался в сыновей, словно собираясь с силами. Дейрдре тоже смотрела на братьев.

Ронан и Риан. Оба высокие и худые. Ронан чуть выше младшего брата, и волосы у него черные, а у Риана – темно-русые. В лице Ронана отчасти повторились горделивые черты отца, но не было ничего от его могучей силы, и еще ее брат частенько сутулился, что придавало ему слегка испуганный вид. Риан был само благодушие.

Как могло получиться, что за все эти годы ни один из них так и не нашел себе жену? По крайней мере один мог бы давно жениться. Но пытались ли они? Нельзя сказать, что они не проявляли интереса к женщинам. Взять хотя бы ту британскую рабыню. Ронан определенно какое-то время спал с ней. Дейрдре подозревала, что они оба с ней спали. У нее даже ребенок родился, только он скоро умер. А потом девушка стала чахнуть, и в конце концов Дейрдре продала ее. Она предлагала купить кого-нибудь еще, но дела пошли хуже, и они так никого и не купили. Дейрдре слышала, что братья находили женщин, когда отправлялись на дальние пастбища со скотом или на праздниках. Но жену никто из них в дом так и не привел.

– Слишком много хлопот, – объясняли они ей. А то и вовсе заявляли с довольным видом: – Все равно никто не сможет управлять домом лучше тебя.

И Дейрдре думала, что в некотором смысле ей следует быть благодарной за то, что у нее нет соперниц в ее маленьких владениях.

Так шли годы, братья казались вполне счастливыми, занимая все свое время тем, что охотились и ухаживали за скотиной, и, надо отметить, делали это хорошо, ведь стадо Фергуса все прибывало.

Был ли ее отец огорчен тем, что сыновья не подарили ему внуков? Наверное, но он никогда не упоминал об этом, и в конце концов она поняла, что, если за все эти годы он так и не заставил их жениться, значит просто махнул на них рукой.

Наконец Фергус заговорил:

– Мой конец близок. Мне осталось совсем немного. Пришло время назначить нового вождя Уи Фергуса.

Уи Фергуса – род Фергуса. На острове традиционно выбирали вождя внутри семьи – обычно из числа наследников мужского пола, вплоть до троюродных братьев, происходивших от одного прапрадеда. В случае небольшого клана, который правил Дуб-Линном, кроме братьев Дейрдре, других живых наследников мужского пола ни у отца Фергуса, ни даже у его деда, от которого им достался древний кубок-череп, не было. Поэтому после братьев Дейрдре, если только они не произведут на свет сыновей, клан мог столкнуться с большими трудностями. Впрочем, правило это иногда нарушалось. Вопрос выживания рода был превыше всего.

– Хотя я и стар, – продолжил Фергус, – но за все эти годы так и не назначил таниста.

Танист был признанный всеми наследник вождя. Его имя называлось еще во время правления вождя и даже иногда сразу после его избрания.

– Ронан и Риан, если предположить, что один из вас займет мое место, других преемников, кроме сына Дейрдре, после вас нет.

– Да, это должен быть Морна, – согласились братья. – Морна станет вождем после нас.

– Будет ли он хорошим вождем? – спросил Фергус.

– Самым лучшим! Нет сомнений, – в один голос ответили оба.

– Тогда вот мое предложение. – Фергус спокойно посмотрел на сыновей. – Пусть Морна станет вождем вместо вас. – Он немного помолчал. – Подумайте об этом. Если вы сами его изберете, никто не посмеет оспаривать его право. Вы оба любите его как сына, и он отвечает вам сыновьей любовью. Встаньте за спиной Морны, и клан Фергуса не потеряет своей силы. – Он снова помолчал, всматриваясь то в одного, то в другого сына. – Это мое предсмертное желание.

Дейрдре наблюдала за всеми. Ей и в голову не приходило, что отец собирается предложить такое. Она считала, что Морна станет наследником ее братьев, но в свое время, пусть даже он и не был прямым продолжателем мужской линии. Однако она понимала, почему отец так решил, и соглашалась с ним. Ни один из ее братьев просто не годился на роль вождя, и они сами, возможно неосознанно, чувствовали это. Но принуждать их по доброй воле отдать свои права на власть сыну сестры, да еще такому юному? Трудное решение. Последовало долгое молчание. Дейрдре находилась в полном смятении. Хотела ли она этого так скоро? Не пробудит ли такой поворот дурные чувства по отношению к ее сыну, не навлечет ли на него опасность? Пока она раздумывала, не попросить ли отца изменить свою волю, заговорил ее брат Ронан.

– Он слишком молод, – решительно произнес он. – Но будь я вождем, я бы сразу назвал его своим танистом. С этим никто бы спорить не стал.

Дейрдре во все глаза смотрела на брата. Он был очень бледен. Риан явно чувствовал себя неловко. Морна взглянул на мать, в его глазах она прочла неуверенность и беспокойство.

– Я бы предпочел подождать, – с уважением обратился он к деду. – А предложение Ронана для меня настоящее счастье.

Однако старый вождь, хотя и улыбнулся внуку, отрицательно качнул головой:

– Нет, так будет лучше. Я уже все как следует обдумал и окончательно все решил.

– Ты все решил?! – с горечью воскликнул Ронан. – А какое это имеет значение? Разве не мы должны решать, когда тебя не станет?

Дейрдре никогда не слышала, чтобы ее брат так непочтительно говорил с отцом, но Фергус воспринял это спокойно.

– Ты гневаешься, – тихо произнес он.

– Ронан, пусть это будет Морна, – наконец высказался Риан, и в его голосе слышалась легкая мольба. – Подумай, разве мы с тобой годимся в вожди?

И тут Дейрдре вдруг пришло в голову, что Риан предпочел бы на месте вождя Морну, лишь бы не оказаться под властью брата. Внимательно посмотрев на них обоих, она только теперь поняла, как ловко ее отец все придумал. Потому что Ронан не только стал бы плохим вождем, но и люди в Дуб-Линне, узнав, что старый Фергус назначил на свое место Морну, не стали бы почитать ее брата как вождя.

После долгого молчания Ронан, должно быть, и сам это понял.

– Ладно, пусть вождем станет мальчишка, раз на то твоя воля, – сказал он со вздохом и улыбнулся племяннику. – Ты будешь хорошим вождем, Морна. С этим я не спорю. Но под небольшим руководством, – добавил он, чтобы не ударить в грязь лицом.

– Именно это я и надеялся услышать, – кивнул Фергус. – Ты проявил мудрость, Ронан, я того и ждал.

После этого старый вождь медленно встал, опираясь на руку Морны. С тех пор как он перестал ходить без посторонней помощи, Дейрдре уже почти месяц могла лишь догадываться, каких усилий ему это стоило, поэтому первым порывом ее было броситься к отцу, но она вовремя поняла, что не этого ему сейчас хочется. Закутанный в плащ, Фергус стоял неподвижно, как статуя, и его худоба лишь добавляла ему достоинства.

– Принеси кубок, – тихо велел он дочери.

Когда Дейрдре протянула ему кубок, Фергус положил на него руку и кивком приказал Морне и своим сыновьям сделать то же самое.

– Клянитесь! – велел он. – Клянитесь, что вождем станет Морна!

И они поклялись. А потом все трое обняли друг друга и порадовались тому, какое хорошее дело только что сделали. После этого Фергус должен был отдохнуть. А Дейрдре, не зная, радоваться ей или нет, думала только об одном. Да, Ронан достойно уступил дорогу Морне, вот только сдержит ли он свое слово?

На следующий день к рату подъехала колесница. Ее несла пара превосходных лошадей, да и сама колесница поражала роскошью. Морна и его дяди были на дальнем пастбище. Фергус, чувствуя слабость после событий предыдущего дня, отдыхал в доме. А вот Дейрдре – она как раз сидела во дворе и чинила рубашку – с любопытством наблюдала за ее приближением. Знатные люди редко проезжали этой дорогой. Позади возничего стоял молодой человек в дорогом зеленом плаще. Свысока взглянув на Дейрдре, он спросил, не здесь ли дом Фергуса.

– Да, но Фергус нездоров. Зачем он тебе?

– Думаю, тебя это не касается. – Молодой воин явно принял ее за служанку. – Мне нужен Морна сын Конала.

– Морна?

Она сразу почуяла недоброе, а пока думала, что ответить, из дома донесся тихий голос отца:

– Кто это, Дейрдре?

– Просто путник, отец, – откликнулась она. – Проезжает мимо.

– Пригласи его в дом, – чуть слышно потребовал вождь и тут же закашлялся.

Слышно было, как Фергус тяжело дышит, и это помогло Дейрдре решительно ответить молодому человеку:

– Я Дейрдре дочь Фергуса. Как ты сам слышишь, мой отец очень болен. Вообще-то, – она понизила голос, – едва ли ему осталось долго жить. Так что можешь передать свое послание мне.

Воин слегка растерялся, но спорить не стал:

– Послание от верховного короля, я лишь доставляю его. Скоро в Таре состоится коронация, и король приглашает твоего сына Морну поучаствовать.

– В Таре? – Дейрдре с испугом посмотрела на молодого вельможу. – Но почему туда должен ехать Морна, а не Фергус?

Тут уж удивился посланец:

– Странно было бы, если бы он не приехал, ведь он двоюродный брат верховного короля.

Коронация верховного короля, на которой тот должен был спариться с белой кобылицей, могла состояться не раньше Самайна. Значит, время еще есть, сказала себе Дейрдре. Но с чего вдруг новый король проявил столь внезапный интерес к Морне? Был ли это жест доброй воли по отношению к родственнику, которого не замечал прежний король? Или за этим крылся некий умысел? Знать этого Дейрдре не могла. Но нужно было принимать решение.

И она почти удивилась, услышав собственный спокойный голос.

– Какие прекрасные вести, – сказала она и добавила, одарив воина улыбкой: – Мой сын будет польщен. Мы все польщены. Вот только, к сожалению, есть одно препятствие.

– Какое же?

– Его здесь нет. Он в отъезде. – Дейрдре махнула рукой в сторону устья реки. – За море отправился. Но обещал вернуться до зимы. – Она вздохнула. – Если бы я знала, где он, то могла бы послать за ним. Он будет просто в отчаянии, если пропустит такое великое событие.

– Но ты думаешь, он все-таки вернется вовремя?

– Он знает: его деду недолго осталось жить. И мы надеемся, что он вернется до того, как его дед нас покинет. Но все в руках богов.

Дейрдре предложила гонцу питья и еды, но дала понять, что лучше бы ему не заходить в ту комнату, где лежал ее отец.

Посланец задержался ненадолго. И увез с собой уверения в преданности старого вождя и твердое убеждение, что юный Морна непременно поспешит на праздник, если вернется на остров к сроку. Потом Дейрдре говорила себе, что притворялась она отлично. Только одно мешало ей радоваться.

Она только что солгала верховному королю.

Почему она это сделала? Дейрдре и сама толком не знала. Но Морна не должен был туда ехать. В этом она не сомневалась. Даже в те недолгие часы, что посланец короля пробыл в их доме, ее не покидало отчаяние. А когда он наконец уехал, ей показалось, что вместе с ним ушло нечто темное и опасное. В ту ночь ей приснился кошмарный сон: они с Морной подъезжали к Таре, а с земли снова черной тучей поднимались скворцы. Она проснулась в холодном поту. Нет, он не должен туда ехать.

На следующий день ее сын и братья вернулись. Дейрдре строго-настрого приказала рабам ничего не говорить о приезде гонца. Хотя никто из слуг и так не слышал, о чем они говорили. И никто – ни Морна, ни ее братья, ни сам вождь – не догадывались о том, что сделала Дейрдре.

Однако опасения все равно оставались. Если новый верховный король когда-нибудь узнает о ее лжи, то воспримет это как оскорбление. Но ведь это была только ее ложь. Король мог сделать с ней все, что ему вздумается. За себя Дейрдре не боялась. И все же крошечный червячок сомнения нет-нет да и беспокоил ее. Что, если она ошиблась и король хотел лишь проявить любезность или дружелюбие, а значит, и не было никакой опасности для Морны в этом приглашении. Что, если она боялась не столько за безопасность сына, сколько за то, что, обласканный милостью короля, Морна не захочет вернуться к ней в Дуб-Линн? Значит, она больше думала о себе, чем о сыне, когда повела себя так глупо? Нет, это не так. И она гнала от себя досадные мысли.

Три дня спустя Фергус начал угасать.

Это было тяжело. Она с горечью смотрела, как жизнь медленно покидает отца, как переживает Морна. Братья были подавлены. Риан несколько раз едва не разрыдался, а Ронан, даже если и чувствовал гнев за то, что его обошли, теперь как будто забыл о своей обиде. Дейрдре старательно ухаживала за отцом, стремясь сделать все для того, чтобы его уход был как можно более легким и достойным. Но существовала еще одна причина ее усердия, как ни печально было ей признавать это.

Если бы только ей удалось продлить Фергусу жизнь до Самайна. Коли уж пришла пора ему умирать, пусть бы это случилось после великого праздника. Тогда верховный король, даже если бы узнал о том, что Морна в Дуб-Линне, вряд ли прогневался бы, ведь молодой человек остался у постели умирающего деда. Живи, молила отца Дейрдре. Поживи для меня еще месяц.

– Пусть он еще поживет, – мысленно обращалась она к богам своего народа, – хотя бы до Самайна!

Но когда отец все же покинул их в самом начале октября, отчаяние и тревога еще больше обострили ее горе.

Вождю устроили пышные проводы. Никто не мог бы ни в чем упрекнуть родных Фергуса. Три дня гости пили и ели, вели разговоры и распевали песни. Пили так, как могут только друзья умершего. Главы семей, крестьяне, пастухи, рыбаки – все старались как следует напиться, чтобы вождь благополучно добрался до Иного Мира.

– Хорошие проводы, Дейрдре, – говорили они.

Его похоронили так, как он, возможно, и не мечтал: стоящим во весь рост, в полном боевом вооружении, с лицом, устремленным на переправу, словно в ожидании невидимых врагов. Место ему досталось красивое – живописный холм рядом с устьем реки. В тот же день Морну объявили новым вождем.

Когда все закончилось, Дуб-Линн вернулся к привычной тишине и осенним работам. Морна и его дяди пригнали скот с летних пастбищ. В лесах дикие свиньи разжирели от обилия желудей. Вдоль дороги, шедшей к горам, иногда раздавался рев оленей, у которых начался гон. А в их поместье все было тихо. Иногда за целое утро только и слышно было что негромкий плеск воды в темной заводи да шорох падающих листьев. Погода стояла замечательная, и все же дни становились короче, а в воздухе уже разливалась осенняя прохлада.

А вместе с ней росла и тревога в сердце Дейрдре. До Самайна оставалось совсем немного времени. Пока речная переправа была безлюдна, но уже скоро на ней начнут появляться путники, спешащие на юг, к Таре. И вдруг Дейрдре с ужасом поняла то, о чем раньше даже не помышляла. Ведь путники будут пересекать Плетеную переправу, и Морна как вождь наверняка окажет им гостеприимство и пригласит в дом. Такого красивого молодого вождя нельзя не запомнить. И кто-нибудь, добравшись до Тары, может упомянуть о преемнике старого Фергуса в Дуб-Линне. Эта весть наверняка рано или поздно дойдет до ушей короля, и если Дейрдре что-нибудь не придумает, ее ложь вскоре раскроется.

Но что можно сделать? Ничего не приходило в голову. Отослать его куда-нибудь? Но под каким предлогом? Здравый смысл говорил ей, что есть лишь один выход: она должна немедленно рассказать сыну о приглашении верховного короля, и пусть он сам решает. Осень угнетала ее. Вид осенних лесов, запахи, прохлада в воздухе – все как будто нарочно увлекало ее назад, в прошлое, в те дни, когда она так неохотно отправилась в ту страшную поездку с Коналом, в Тару. Дейрдре чувствовала себя ужасно одинокой. Очень не хватало отца, его мудрых советов, хотя она и догадывалась, что посоветовал бы ей старый вождь. Рассказать все Морне.

Так почему же она этого не делала? Просто не могла. Но как поступить – не знала. И чем ближе становился Самайн, тем больше ее терзали сомнения. Каждую ночь она давала себе обещание на следующий день все открыть сыну. Но, просыпаясь утром, решала отложить разговор до вечера в надежде, вдруг что-нибудь произойдет за день и все образуется само собой. Конечно же, к вечеру ничего не происходило, и она снова убеждала себя, что утром непременно поговорит с сыном.

Первым их заметил один из рабов. К тому времени, когда Дейрдре добежала до дома, группа всадников уже миновала середину переправы. Их было четверо. Тот, что ехал вторым, держал что-то вроде копья или трезубца и взмахивал им над головой первого всадника, отчего тот выглядел странно, словно у него росли рога, как у оленя. Дейрдре не сразу рассмотрела их лица, а когда они подъехали чуть ближе, вдруг с ужасом поняла, кто скачет первым, и ей показалось, что она видит наяву тот страшный сон.

Это был Ларине.

Наверняка он явился от верховного короля.

Ларине медленно повернул на тропу, ведущую к рату. Он не слишком изменился, вот только волосы поседели, но были так же тщательно выбриты на макушке. Выглядел Ларине превосходно, лицо было спокойным и задумчивым. Дейрдре с упавшим сердцем ждала его приближения. И когда он почти подъехал к дому, случилось что-то очень и очень странное. Британские рабы, а их собралось уже с полдюжины, внезапно бросились вперед и упали перед ним на колени. А он, проезжая мимо них, повернулся и провел рукой над их головами. Через мгновение он спешился и встал перед Дейрдре.

– Что тебе нужно, Ларине? – спросила она, стараясь не показывать страха.

– Только ты и твой сын, – негромко ответил он.

Значит, правда. Он приехал, чтобы отвезти их в Тару. Одно только удивило Дейрдре: счастливые улыбки на лицах рабов.

– Что с моими рабами? – резко спросила она. – Почему они встали перед тобой на колени?

– Потому что они британцы, Дейрдре. Они христиане.

– И с чего бы им падать на колени перед друидом?

– Ах, да… – Ларине улыбнулся. – Ты ведь не знаешь. Видишь ли, Дейрдре, я тоже христианин. – Он немного помолчал. – Вообще-то, я даже епископ.

Дейрдре в растерянности уставилась на него:

– Разве тебя прислал не верховный король?

Он посмотрел на нее с легким удивлением:

– Верховный король? Конечно нет. Я уже много лет не видел короля. – Ларине осторожно взял Дейрдре за руку. – Нужно объяснить все как следует. Может, поговорим в доме? – И жестом велев сопровождавшим его людям ждать снаружи, первым шагнул за порог.

Все еще ничего не понимая, Дейрдре вошла следом за ним. Длинная палка, которую она издали приняла за трезубец, оказалась крестом. Молодой человек, который с гордостью держал его в руках, вместе с двумя слугами остался во дворе. Неужели друид Ларине теперь христианин? Разве такое возможно? Что она вообще знает о христианах? Дейрдре попыталась вспомнить.

Христианами были римляне. Это знали все. Но, как и многие на западном острове, она считала, что с падением Рима о христианстве уже много лет никто и не вспоминал на их отдаленной от материка родине. А теперь оказалось, что это совсем не так.

Обычно все новости узнавал ее отец. Изредка в Дуб-Линн заходили торговые корабли, и купцы рассказывали вождю, что христианские церкви в Галлии и даже в Британии вовсе не собираются сдаваться, а, напротив, считают постоянные нападки испытанием для своей веры и всегда дают отпор. Еще Дейрдре знала, что христиане живут где-то в южной части острова. Бывало, отец, возвращаясь из поездок, рассказывал ей:

– Ты не поверишь, в Ленстере появилась еще одна община христиан! Их там всего несколько человек, но король Ленстера позволил им остаться. Это точно известно.

Но если поначалу христианские священники приходили лишь для того, чтобы помогать рабам, то с годами Фергус начал привозить и другие вести. О том, как какой-то вождь, а может, его жена обратились в новую веру. Однажды он узнал такое, что долго не мог прийти в себя.

– Эти христиане собираются устроить место поклонения рядом со святилищем друидов! Представляешь?!

К удивлению Дейрдре, Фергус воспринимал такие известия довольно мирно, хотя ей всегда казалось, что он должен быть страстным противником этих заморских притязаний. «Не слишком умно» – так он выразился об открытом оскорблении друидов, и это было самое сильное ругательство. Когда Дейрдре принялась допытываться, как король Ленстера допустил такое, Фергус задумчиво посмотрел на дочь и заметил:

– Да король, наверное, только рад, Дейрдре. Это хороший способ держать друидов в узде и ослабить их растущее влияние. Теперь он может пугать их христианскими священниками.

Дейрдре тогда поразил его цинизм.

Но даже ее старый отец наверняка изумился бы, увидев сейчас друида Ларине в образе христианского епископа. Они сели к столу. Ларине смотрел на нее дружелюбно и вместе с тем внимательно, принес свои соболезнования, отметил, что Дейрдре хорошо выглядит, а потом спокойно произнес:

– Ты меня боишься, Дейрдре.

– Ты приезжал, чтобы отнять у меня Конала, – напомнила она ему с тихой горечью.

– Он сам того пожелал.

Дейрдре горящими глазами смотрела на него. Да, перед ней сидел седовласый епископ, но она видела только того скромного друида, который называл себя другом Конала и убедил его бросить ее ради того, чтобы отдать свою жизнь жестоким богам. Осень всегда напоминала ей о том ужасном времени, но теперь, когда приехал Ларине, она как будто снова проживала страшный день жертвоприношения, видела обмазанное красной краской обнаженное тело Конала и его безжалостную свиту с дубинами, удавками и ножами, и воспоминания эти были такими яркими, что она содрогнулась.

– Это вы, друиды, убили его! – закричала она в гневе. – Пусть боги проклянут вас всех!

Ларине сидел неподвижно. Казалось, оскорбления ничуть не затронули его. Он лишь печально смотрел на нее и молчал.

– Это правда, Дейрдре, – наконец сказал он со вздохом. – Я помогал совершить жертвоприношение. Прости меня, если сможешь. – Он помолчал под ее гневным взглядом, потом продолжил: – Я никогда не забывал об этом. Я любил его, Дейрдре. Помни это. Я любил Конала и уважал его. Скажи мне, – тихо спросил он, – тебе снится тот день?

– Да.

– Мне тоже, Дейрдре. Уже много лет. – Он опустил глаза. – Знаешь, ведь друиды очень давно не совершали человеческих жертвоприношений. – Ларине снова посмотрел на нее. – А как ты вообще относишься к тому, что друиды приносят жертвы богам?

– Они всегда это делали, – пожала Дейрдре плечами. – Только с животными.

– И с людьми тоже, в прошлом. – Ларине опять вздохнул. – Признаюсь тебе, Дейрдре, после смерти Конала я стал терять веру в силу жертвоприношений. Мне больше не хотелось этого делать.

– Ты не веришь в жертвоприношения?

– То, что произошло с Коналом, так ужасно, Дейрдре. Ужасно. Меня разрывает от горя и стыда каждый раз, когда я думаю об этом. Но тогда мы все считали, что поступаем правильно. Я так думал, Дейрдре, и, уверяю тебя, Конал тоже. – Ларине печально покачал головой. – Да, только так можно было умилостивить старых богов. Всегда одни и те же страшные обряды с умерщвлением людей или животных, всегда кровь, чтобы задобрить богов, которые, по правде говоря, ничуть не лучше людей, что приносят им жертвы. – Дейрдре видела, что эта мысль по-настоящему угнетает его. Горестно встряхнув головой, Ларине продолжил: – Но поверь мне, Дейрдре, только здесь такое происходит до сих пор. В Британии, в Галлии и в Риме все давно обратились к истинному Богу. А наших старых богов презирают. И правильно делают. – Он бросил на Дейрдре горящий взгляд. – Ты сама подумай, мыслимо ли, чтобы солнце, небо, земля и звезды были созданы кем-то вроде Дагды с его котлом или другими богами, которые нередко ведут себя не как боги, а как глупые жестокие дети? Мог ли этот мир быть сотворен кем-то, кроме высшего существа, чье величие и могущество превосходит наше понимание?

Ждал ли он от нее ответа? Она не знала. Да и не смогла бы ничего сказать – настолько поразила ее речь Ларине.

– Когда я был друидом, – снова заговорил он, уже спокойнее, – то много раз чувствовал нечто такое. Я чувствовал присутствие вечного Бога, когда читал утренние и вечерние молитвы, и в великой тишине, когда оставался один, вот только я не понимал, что именно чувствую. – Ларине улыбнулся. – Но теперь понимаю. Все это исходит от одного, истинного Бога, которого познал весь христианский мир. И главное чудо в том, что больше не нужны никакие жертвы. Ты, наверное, знаешь, почему мы называемся христианами. – И Ларине вкратце рассказал Дейрдре о жизни Иисуса Христа. – Бог отдал своего единственного сына, чтобы Его принесли в жертву на кресте. – Ларине улыбнулся. – Только подумай, Дейрдре: больше не понадобятся никакие кровавые жертвоприношения, не нужно убивать людей или животных. Самая главная и последняя жертва уже принесена. Мы все свободны. – Он замолчал и выжидательно посмотрел на Дейрдре.

– Значит, вот что ты теперь проповедуешь? – через какое-то время произнесла она.

– Да. И это несет утешение. Потому что истинный Бог не жаден и не мстителен, Дейрдре. Это любящий Бог. Он хочет лишь того, чтобы все мы любили друг друга и жили в мире. Это самая прекрасная вера, и другой мне не надо. И я совершенно уверен, – добавил он, – что в ней истина.

– Ты единственный друид, ставший христианином?

– Вовсе нет. Конечно, многие служители древней веры яростно воспротивились новому учению, и это понятно. Однако некоторые из нас, наиболее образованные, давно уже заинтересовались им. Ведь всем образованием в римском мире ведает Христианская церковь.

Дейрдре нахмурилась, все еще не понимая, как ко всему этому относиться.

– Но тебе пришлось отказаться от всего, во что ты верил раньше?