Вкус крови Бут Стивен
Некоторые из кусков люцита выглядели абсолютно новыми и очень прозрачными, но вот внутри самолета все оборудование и приборы были, несомненно, аутентичными. Слева от детектива, дальше к хвосту, фюзеляж сужался еще больше. В самом конце темного тоннеля виднелись полуоткрытые изогнутые сдвигающиеся двери.
– А это, наверное, башня хвостового стрелка, – предположил полицейский.
– Правильно, – ответил Иллингворт. – Насест хвостового Чарли. Самое холодное и одинокое место на самолете, уж можете мне поверить. Там так холодно, что хвостовому стрелку приходилось укутываться в специальный костюм с электроподогревом, чтобы у него не отмерзли руки и ноги и он не превратился бы в бесполезный предмет.
Купер рассмотрел, что, помимо этого, задняя башня была и самым уязвимым местом корпуса. А еще там невозможно было видеть остального помещения, потому что лететь приходилось спиной вперед. Места было так мало, что взрослый мужчина едва мог там разместиться. Затворные механизмы четырех пулеметов проходили через люцит, и ноги летчика могли сдвигаться не больше чем на пару дюймов в любую сторону из-за пулеметных лент, которые поднимались со дна башенки, как конвейерные ленты.
Увидев искреннюю заинтересованность констебля, Иллингворт растаял.
– Как вы можете видеть, в команде были только три человека, которые видели то, что происходит впереди по курсу самолета: пилот, бомбардир и бортинженер, которые размещались впереди, – стал рассказывать он. – Штурману приходилось работать за задернутыми шторками – он не имел никакой информации о том, что происходит вокруг, за исключением той, которую слышал в наушниках. Прозрачный колпак над его местом – это астролябия, через которую можно было наблюдать за звездами… конечно, пока на небе не появлялись облака.
– Ну, это понятно…
В ту ночь, когда упал «Милый Дядюшка Виктор», над Скалистым Краем была сплошная облачность. Взгляд Купера то и дело возвращался к башне хвостового стрелка. Из-за недостатка места тот не мог быть крупным мужчиной – просто не влез бы туда. Правда, в сержанте Дике Эбботе было всего пять футов и шесть дюймов роста. И двери за сержантом легко закрылись бы, когда он запечатывал их перед своим последним полетом.
Купер вздрогнул. Заметив это, Иллингворт мрачно улыбнулся.
– Всем известно, что в случае непредвиденных обстоятельств из «Ланкастера» было труднее всего выбраться. Да и на дно он шел быстрее других, если попадал в море. Тут еще задумаешься, прежде чем забраться в него.
Наверняка в этом «Ланкастере» полно привидений. Бен представил себе, как этот самолет ночью стоит в ангаре и в нем раздаются звуки – негромкое щелканье выключателей и тумблеров, бормотание голосов в наушниках…
– А сейчас мы попросим вас отойти в сторону, – обратился к нему Иллингворт. – Через минуту они запустят его двигатели. Вы же не хотите, чтобы пропеллеры изрубили вас в капусту?
Купер нехотя спустился по лестнице.
– И сколько же такая игрушка может стоить? – спросил он.
– Стоить? – Сотрудник музея, казалось, был потрясен этим вопросом, как будто кто-то предложил ему продать королеву-мать. – Как можно называть какую-то сумму? Он просто не имеет цены!
– А где, черт возьми, вы берете запчасти для реставрации?
– Везде, где только можем. Авиационные свалки, перекупщики, другие музеи… Некоторые вещи приходится делать заново. Вот, например, если мы хотим, чтобы этот «Ланкастер» взлетел, то должны найти ему новый рангоут. А такие вещи на земле не валяются. Так что нам придется его где-то заказывать. Но для этого конкретного самолета все это еще далеко впереди.
– А коллекция у вас здесь есть? Я имею в виду всякие реликвии и так далее?
– И очень большая. Витрины расположены в старой диспетчерской вышке.
– Видимо, у некоторых из ваших волонтеров есть и свои коллекции?
– Ну конечно! Они ведь энтузиасты. Некоторые из них занимаются всем этим на полном серьезе. Тратят все свои деньги на подобные штучки. Вы даже не поверите. Но я думаю, что здесь всем так же, как с любым другим коллекционированием. Стоит только подсесть на это дело, и все время будет тратиться на собирательство.
– В основном это, скорее всего, мужчины? – продолжил задавать вопросы Купер.
– Ну, в общем, вы правы.
– Ну, и кто же у вас здесь самые заядлые любители? Можете назвать какие-нибудь фамилии?
Иллингворт стал перечислять, и Бену в конце концов пришлось его остановить.
– Какая последняя фамилия?
– Грэм Кемп. Он вообще слегка сдвинулся на коллекционировании. Готов ехать через всю страну, если услышит о чем-то интересном. Даже в отпуск ездит туда, где может порыться на самолетных свалках. Его жена уже совершенно озверела.
Раздался резкий звук, и пропеллеры четырех двигателей «Мерлин» начали медленно вращаться. Иллингворту пришлось повысить голос, чтобы перекричать этот шум.
– Он, правда, давно не появлялся у нас, но это один из лучших коллекционеров, которых я знаю. Так вы им интересуетесь?
– Грэм Кемп, – задумчиво повторил Бен. – Вполне возможно.
В углу ангара появилась Фрай. Счастья у нее на лице не прибавилось.
– В Ноттингемшире не понимают, о чем идет речь, – сказала она. – Но они согласились поспрашивать.
– Отлично!
– Отлично? Да это же просто чертовски мило с их стороны!
Двигатели с ревом заработали на полную мощь. Купер увидел, как корпус самолета завибрировал. Было странно, что заклепки не повылетали из него к чертовой матери. Неудивительно, что экипажи возвращались с задания совершенно оглохшими и нетвердо стоящими на ногах.
Звук двигателей оглушал, но в то же время в нем было что-то волнующее. Это напомнило констеблю настройку оркестра перед началом концерта. Ничего не было слышно, кроме шума и какофонии, но в этих звуках содержалось обещание прекрасного будущего.
Диана Фрай скептически выслушала рассказ Купера о Грэме Кемпе.
– Он что, имеет какое-то отношение к твоему другу Эдди Кемпу? – спросила она.
– Вполне возможно. Мне кажется, что у него есть брат.
– Тогда, может быть, он знает, где прячется Эдди?
– Я легко могу его разыскать.
– Нет, Бен. Это все может подождать.
И Фрай замолчала. Целых полчаса констебль ехал, предоставленный самому себе, думая свою думу и направляясь прямо на желтый закат, который изливался на холмы и скалы Темного Пика, как жидкий мед. Весь пейзаж перед машиной был пестрым от длинных теней, падавших на снег. При таком освещении снег иногда казался черным, в то время как суровые скальные вершины из крупнозернистого песчаника казались выкрашенными в блестящий золотой цвет.
Однако к тому моменту, когда они подъехали к Идендейлу, солнце уже скрылось, так что им остались только уличные фонари, мокрые дороги и кучи грязного снега на обочинах. Во всех окнах домов, которые они проезжали, зажигались за занавесками лампы, и люди начинали наслаждаться возможностью пожить хоть немного для самих себя. А холмы, окружавшие город, полностью исчезли в опустившейся на него темноте.
– У тебя же еще осталось дело, ты не забыл, Бен? – спросила Фрай, когда они подъехали к Уэст-стрит.
– Правда?
– Опросить персонал гостиницы у перевала, там, где был обнаружен Снеговик.
– Гостиница на Змеином перевале, – уточнил Купер.
– Видишь, как ты все помнишь!
– Добираться туда – совсем не ближний свет.
– Тогда трогай немедленно.
Они увидели Гэвина Марфина, который болтал на парковке с членами поисковой партии. Увидев Диану, он пожал плечами.
– Как я понимаю, малышки Хлои в доме Кемпа не было, а, Гэвин? – крикнула ему девушка.
– Никаких следов, – вздохнул Марфин. – Ни одной испачканной пеленки.
– И почему меня это ничуть не удивляет? Если на этой неделе мы вообще что-нибудь найдем, я куплю тебе еще одного поющего лобстера.
По идее, никто лучше не мог запомнить машины, проезжавшие через перевал после сильного снегопада во вторник, чем владельцы и сотрудники гостиницы на Змеином перевале. На многие мили вокруг гостиницы не было ни одного здания, и А-57 просматривалась как на ладони, а сама гостиница специализировалась на туристах и проезжих коммивояжерах, следующих из Дербишира в Манчестер. Ее персонал сразу заметил бы, что поток машин прекратился, – ведь перевал был первым местом, которое закрывали в случае сильного снегопада.
И тем не менее, когда Бен Купер еще раз тщательно прошелся с работниками гостиницы по их показаниям, они не смогли вспомнить ни одной машины, кроме снеговых плугов, пробивавших дорогу с обеих концов перевала. Особенно им запомнился плуг, который шел с востока, так как его команда остановилась в гостинице, чтобы наполнить свои термосы незадолго до того, как обнаружила мертвое тело. В принципе, это происшествие было очень запоминающимся, но, как ни старался Бен, снова и снова возвращаясь к показаниям людей из гостиницы, они так и не смогли вспомнить ни одного внедорожника, пробивавшегося сквозь снег в то утро.
Так что же, кому-то в то утро здорово повезло? Или тело Снеговика пролежало на площадке для отдыха всю ночь на виду у всех проезжавших машин? Купер вздохнул. Ему придется сказать Диане Фрай, что раскрытие дела опять откладывается.
Возвращаясь из гостиницы, Бен решил, что крюк с шоссе на Манчестер до Вудленд-кресент не такой уж и большой. Более того, он был просто маленьким. Поэтому полицейский сначала проехал вниз по Вудленд-кресент, а потом поднялся по ней по противоположной стороне, проверяя, нет ли признаков присутствия Элисон Моррисси или Фрэнка Бэйна возле бунгало семейства Лукаш.
Возле дома был опять припаркован синий «БМВ», но на этот раз его ветровое стекло было очищено от льда и снега, что предполагало, что на этой машине сегодня ездили и вернулись совсем недавно. Если у Питера Лукаша только что закончилось дежурство в больнице, то почему бы не пообщаться с ним?
– А мы становимся очень популярными, не так ли? – сказал Лукаш, открывая дверь. – Некоторые люди никак не могут оставить нас в покое.
– Я подумал, что, может быть, сейчас более удачное время, чтобы поговорить с вашим отцом, – объяснил Купер.
– Для этого любое время неудачно.
– А может быть, попробуем? Всего-то на одну минуту?
– Ну, хорошо. Если уж без этого вас невозможно убедить.
Зигмунд Лукаш сидел возле небольшого столика в задней комнате. Перед ним лежал открытый блокнот формата А4. Старик что-то писал ручкой с толстым шариком, после которого на бумаге оставался извилистый черный след. Этот след ложился на страницу блокнота строчка за строчкой, постепенно превращаясь в плотный неразборчивый текст. Купер заметил, что на левой руке Зигмунда не хватает среднего и безымянного пальцев. Два обрубка торчали в тех местах, где пальцы были ампутированы ниже последней фаланги.
– Можно с вами поговорить, мистер Лукаш? – попросил констебль. – Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
Старик не поднял глаз от стола и лишь произнес несколько слов на языке, который Бен принял за польский. Купер посмотрел на младшего Лукаша, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Отец говорит, что ему нечего вам сказать.
– А вы объяснили ему, зачем я здесь? – спросил детектив.
– Конечно.
Старик заговорил снова, более настойчивым тоном.
– А теперь что он сказал? – оглянулся Бен на Питера.
– Он сказал, что женщина из Канады может убираться к дьяволу, – отозвался тот. – Мне очень жаль.
– Это он сказал, что ему очень жаль?
– Нет – это я.
Лукаш-старший продолжил свое занятие. Ручка двигалась медленно, но твердо, и строчки блокнота заполнялись сплошными черными буквами, которые струились и налезали одна на другую, пока страница не оказывалась покрыта паутиной слов, каждое из которых было соединено с соседними, как по бокам, так и внизу и наверху. Купер дождался, пока Зигмунд дошел до конца страницы, перевернул ее и продолжил писать все тем же практически непрерываемым движением.
– А почему ваш отец отказывается говорить со мной на английском языке? – спросил полицейский.
Питер неловко переступил с ноги на ногу. На мгновение в комнате повисла тишина, прерываемая только чуть слышным царапаньем ручки. Затем старик поставил точку и впервые поднял глаза на Купера. Голубой цвет его глаз был настолько бледным, что они казались скорее пепельными. Такого голубого оттенка бывает только небо, когда смотришь на него в яркий день с торфяных пустошей.
– Вы не понимаете, – ответил наконец Лукаш-младший.
– Я понимаю, что мистер Лукаш прекрасно владеет английским. И понимает все, что я ему говорю. Но не удосуживается ответить мне на языке, который я понимаю.
– Дело здесь не в том, удосуживается он или нет. Мой отец недавно обнаружил, что для него уже тяжело думать на двух языках одновременно. Он сейчас пишет по-польски и думает тоже по-польски. Естественно, что он понимает, о чем мы говорим, но его мозг отказывается переводить его ответы на английский.
– Жаль, что он забыл, как говорить на английском так же, как он говорил на нем со своими боевыми товарищами в «Милом Дядюшке Викторе», – заметил Бен, не отрывая взгляда от глаз старика. Он был рад, когда увидел, что в них промелькнула боль – словно закрылся голубой просвет между облаками.
– Прошу вас, – произнес Питер. – Боюсь, что это не поможет.
– Полиция может прибегнуть к помощи официального переводчика, – заметил Купер. – У нас их целый список. Но тогда придется провести официальный допрос в полицейском управлении.
Бен надеялся, что Лукаши не понимают, насколько он блефует. Он никогда не сможет получить разрешение на оплату работы переводчика. Да и вообще он не должен был сейчас находиться здесь. Не существовало никакого официального расследования, которое оправдало бы такое разбазаривание ресурсов.
Зигмунд заговорил в последний раз. Последние его слова сопровождались подергиванием головой и звуком, напоминавшим взрыв, который он издал губами. При этом слюна, вырвавшаяся у него изо рта, забрызгала лежащие перед ним исписанные страницы.
– А это что значит? – спросил детектив-констебль.
– Отец говорит, пусть канадка сама заплатит за переводчика, – перевел Питер.
– А что значил последний жест?
– И попутного ветра ей в спину.
– Вот даже как?
Старик опустил голову и вернулся к письму. Купер наблюдал, как черные чернила расплываются в тех местах, где слюна попала на бумагу. Но ручка двигалась прямо по ее каплям и не останавливалась до тех пор, пока не дошла до конца страницы. У Бена перекосило глаза, пока он наблюдал за этим. На этой странице не было ни единого выделенного параграфа.
Купер повернулся и покинул комнату. Питер Лукаш вышел следом и осторожно прикрыл дверь – так, чтобы старик не мог их услышать.
– Мне очень жаль, – произнес он.
– Вы мне это уже говорили.
– Вы здесь ни при чем, – пояснил Питер. – С нами он тоже отказывается говорить на английском. А скорее, наверное, не может. Его мозг просто не может справиться еще и с английским.
– А что он пишет? – спросил полицейский, когда они вернулись в прихожую.
– Я думал, что вы догадаетесь, – заметил младший Лукаш.
– Нет, не догадался.
– Писать он почему-то может только по-польски. Думаю, что это мучило его многие годы, ожидая выхода наружу, ожидая, пока он возьмется за ручку. И вот наконец он решил это сделать, пока еще не поздно.
– Сделать что? – переспросил Купер.
– Изложить все на бумаге. Понимаете, мой отец сейчас пишет свою версию падения «Милого Дядюшки Виктора».
19
Старший инспектор Кессен поймал Диану в тот момент, когда она выходила из комнаты для допросов. Он придержал ее за плечо, чтобы дать Гэвину Марфину возможность уйти вперед.
– Детектив-сержант Фрай, у нас всё под контролем?
Девушка почувствовала, как ее плечевые мускулы напряглись в том месте, где их касалась рука Оливера. Она не торопясь втянула воздух, чтобы взять свою реакцию, которая, как она понимала, была ничем не вызвана, под контроль. Интересно, подумала она, а старший инспектор знает о ее прошлом и о том, почему она перевелась в Дербишир из Вест-Мидлендс? Некоторые мужчины совершенно не представляют себе, как надо обращаться с женщиной, которая пережила изнасилование. А с другой стороны, может быть, она его настолько мало интересует, что он даже не заглянул в ее личное дело. Диана испугалась, что новый начальник может оказаться одним из самых страшных ее ночных кошмаров – препятствием на ее карьерной лестнице, которое не обойдешь и не объедешь. Так что перевод из Управления Е становился для нее все более привлекательным.
– Так точно, сэр, – ответила она.
– Полагаю, что у вас хорошая команда? – поинтересовался Кессен.
– Просто отличная.
Оливер убрал руку с плеча женщины, но все еще стоял к ней слишком близко, вторгшись на несколько дюймов в ее личное пространство[113]. Диана видела, что Кессену было до лампочки, какое впечатление он производит на окружающих. А может быть, он делал это нарочно, в ожидании, что кто-то поднимет руку и пожалуется.
– Вот тот же констебль Купер – очень добросовестный офицер, не так ли? Хороший пример для некоторых прочих, – сказал старший инспектор.
– Конечно, – ответила Фрай. «Например, для тех, кто позвонил и сказался больным», – подумала она. Но где, черт возьми, этот кладезь добродетели носит прямо сейчас? Как и вчера, он элементарные беседы умудряется растягивать до бесконечности!
Детектив-сержант взглянула на часы. Если б только она могла сбежать с совещания, то отправилась бы в поле, нашла бы этот «пример для подражания» и надрала бы ему задницу.
– Гэвин, а что, Бен Купер еще не звонил? – спросила она, придя в отдел.
– Нет, – отозвался констебль. – Он же снимает показания с сотрудников гостиницы, разве нет?
– Будем надеяться. Хотя пора бы ему и позвонить.
– Пока он там, непременно съест пирог и примет пару пинт пива, – предположил Марфин. – Я бы на его месте так и поступил.
– За телефоны, Гэвин.
– Так точно, мэм!
– И оставь в покое лобстера.
Бен Купер восседал на софе в гостиной дома Лукашей. На его вкус, в помещении было слишком жарко. И хотя его тяжелое непромокаемое пальто висело в прихожей, он все равно чуть не задыхался от жара центрального отопления.
– Мне кажется, вы не большой поклонник истории, – сказал полицейский. – А история вашего собственного отца вас что, совсем не интересует?
– Интересовала когда-то, – ответил Питер Лукаш. – Но времена меняются, и люди меняются вместе с ними. Наступает момент, когда надо двигаться вперед.
– А вдруг ваш отец еще не понял этой необходимости?
– Думаю, что вы попали в самую точку, – согласился Питер.
Грейс Лукаш исчезла где-то в глубине дома и оставила их одних. После этого на лице ее мужа появилось выражение неуверенности. Он не захотел присесть, а вместо этого встал на ковер перед камином и покачивался с носков на пятки, глядя мимо Купера в окно, которое выходило на Вудленд-кресент.
– Понимаете, мы все бережно относимся к нашему польскому наследию, – продолжил Лукаш. – Но большинство из нас сейчас в такой же степени британцы, в какой и поляки. А вот мой отец движется в обратном направлении, погружаясь в прошлое, в те времена, когда он практически не знал английский. Балансировать, будучи представителем двух национальностей, – вещь достаточно деликатная. И мне не хотелось бы, чтобы мой отец толкал меня не в том направлении.
– Но ведь вы же родились здесь, не так ли? Так в чем же сложность баланса?
– Наверное, вы удивитесь, – сказал Питер. – Конечно, я наполовину британец. Но каждый раз, когда меня просят написать свое имя, я чувствую себя иностранцем. Некоторые поляки, когда осели здесь, выбрали себе англизированные фамилии. Мою, например, можно было легко превратить в Лукас. В те времена никто бы не стал задавать никаких вопросов. Питер Лукас. Неплохо звучит, правда? Более по-английски вроде бы и не назовешься. Но есть категория людей, которые видят в такой перемене имен некое предательство, отказ от своей национальности и приношение значительной части своего «я» в жертву условностям.
– И ваш отец относится именно к таким людям?
– Да, мой отец и его сестра, моя тетка Кристина.
– А сами вы как считаете?
– По мне, так все это зависит от того, что правильно для каждого отдельного индивидуума, вы не согласны? Все зависит от того, кем каждый из нас видит себя в этой жизни: англичанином, поляком или кем-то еще. То есть самое важное – это то, как сам человек определяет свою идентичность и готов ли он пожертвовать ее частью, чтобы слиться с окружающими. Вот вопрос, который мы должны задать себе в первую очередь.
– Вопрос мне кажется не таким уж простым.
– Вы обратили внимание на руку моего отца? – спросил Лукаш.
– Вы имеете в виду отсутствующие пальцы?
– Да. Он потерял их, когда обморозился после падения самолета. Просто его спасение с пустоши немного задержалось. А отец снял перчатки и попытался остановить кровь, которая хлестала из раны Клемента.
Купер кивнул, хотя этого и не было в тех книгах, которые он прочел.
– Отец и Клемент были более близки друг другу, чем простые кузены, – продолжил его собеседник. – Они были очень близки – как братья. И это не преувеличение. У поляков такое случается. Они выросли вместе в деревне в польской провинции, вместе бежали, когда пришли немцы, вместе оказались во Франции. Когда Францию завоевали, им опять пришлось бежать. Гитлер называл польских солдат туристами Сикорского[114], по имени их главнокомандующего, а еще потому, что они перебегали из страны в страну. Вообще, ему не надо было бы говорить о поляках столь презрительно, потому что в то время они были одними из лучших бойцов на фронте. Понимаете, они были охвачены страстью. И перед ними был враг, которого надо уничтожить. Так вот, Зигмунд с Клементом добрались до Англии и поступили в Королевские ВВС. Английские летчики называли их «Грозные Близнецы», потому что они никогда не расставались и думали, что похожи друг на друга.
– И что, они действительно были так похожи?
– Мне кажется, нет.
– А у вас нет фотографии?
– Есть у отца. Фото ему очень дорого, но, полагаю, он не будет возражать, если вы посмотрите.
Лукаша не было всего несколько секунд, но когда он появился, у него был смущенный вид, как будто он нес что-то постыдное.
– Это фото было сделано, когда мой отец и Клемент Вах только прибыли в Британию. Их тогда разместили на постой в гостинице в Брайтоне. Думаю, что они неплохо проводили там время.
– А кто эти девушки? – поинтересовался Бен, взглянув на снимок.
– Не имею понятия. Если верить отцу, то девушек всегда хватало. Множество девушек для симпатичного молодого человека в форме летчика. А потом, польские летчики были еще и экзотикой. А почему вы спрашиваете?
– Я подумал, что одна из них может быть вашей матерью. Ведь у них был военный роман, правильно?
– Совсем нет. Мои родители встретились только после войны.
– Понятно.
Насколько Купер мог судить, единственное, в чем поляки на фотографии были похожи, это то, что оба были в летной форме. И не больше. Хотя у них было что-то общее в лихо заломленных фуражках, в том, как они расправляли свои плечи, и в славянском разрезе глаз. Зигмунд Лукаш был выше и мощнее, и у него был вид уже взрослого человека. На фото он одной рукой обнимал девушку с темными волосами с перманентом, а вторая его рука лежала на плече его более худощавого кузена Клемента. И похож он был скорее не на близнеца Ваха, а на его дядю или, по крайней мере, на старшего брата.
– Если верить результатам досудебного слушания, Клемент Вах умер от множественных ранений, не совместимых с жизнью. Правда, в документе не указано, чем они были вызваны, – сказал полицейский.
– Мой отец никогда не рассказывал о подробностях катастрофы, – пожал плечами Питер Лукаш. – Но, судя по всему, она была действительно ужасна. Насколько я знаю, несколько английских членов экипажа лишились своих голов. Их выбросило из самолета. Еще двое сгорели заживо, так и не выбравшись из обломков. Мактиг должен был бы ответить за многое. Ему повезло, что его так и не обнаружили.
– А вы думаете, что Мактиг умер, мистер Лукаш?
– Не знаю. Мне кажется, что он сразу же отбыл в Канаду. Не забывайте, что там его ждали жена и только что родившийся ребенок. По рассказам его сослуживцев, он думал только о них и говорил, что мечтает как можно быстрее попасть домой и увидеть их. Знаете, какое-то время мой отец даже собирался в Канаду, чтобы найти его там. Но потом, как мне кажется, он решил носить эту боль и воспоминания в себе. Его ненависть к Дэнни Мактигу была похожа на талисман, который надо холить и лелеять: этот талисман не позволял ему забыть о Клементе, если в этом есть какая-то логика. Если б отец узнал, что Мактиг мирно умер во сне, для него это было бы равнозначно потере талисмана. У него бы не осталось предмета для ненависти. И что самое худшее, он бы больше ничего не смог сделать для Клемента. Он бы стал забывать его. Вы меня понимаете?
– Думаю, да.
– Я много об этом думал за прошедшие годы, – кивнул Лукаш. – Мне кажется, что мы с отцом похожи. И я бы чувствовал себя точно так же в схожих обстоятельствах. Ненависть и желание отомстить – это чувства, которые могут поддерживать в вас жизнь. Это, так сказать, надежные ощущения. И они позволяют вам не разбрасываться.
– Дают вам смысл в жизни?
– Можно и так сказать. Но, как я уже говорил, все бы изменилось, если б отец встретился с Мактигом еще раз и увидел бы, что это просто человек. А он ведь и был просто человеком, который совершил ошибку, испугался и предал своих товарищей. Моему же отцу проще было думать о нем как о воплощении зла. Это делало смерть Клемента более понятной. Это был единственный способ найти хоть какой-то смысл в абсолютно бессмысленной ситуации.
Несколько мгновений Купер слушал, как когти попугая скребутся по прутьям клетки.
– И в том, что это опять всплыло именно сейчас, есть большая ирония, – заметил Питер. – Это идет вразрез с самим духом облаток.
– Простите, не понял?
– Облатки – это наша национальная традиция, которая обозначает прощение и примирение. Все это символизируется тем, что за обедом мы едим облатки – такие специальные вафли. И как раз в это воскресенье состоится обед с облатками для польской общины Идендейла. Он произойдет в клубе ветеранов, в Доме комбатанта. Эта очень важное событие в нашем календаре. И для моего отца оно очень много значит.
Бен никогда не слышал ни о чем подобном и даже не мог сообразить, как пишется слово «облатки», которое назвал ему Лукаш. Прощение и примирение? Что ж, причин для этого действительно масса…
– А вы не знаете человека по имени Джордж Малкин? – поинтересовался детектив.
– Малкин? – нахмурился его собеседник. – А я должен его знать? Какая здесь связь? Он тоже служил в Королевских ВВС?
– Нет. Он из местных. Живет недалеко от того места, где разбился «Ланкастер».
– Простите, но это имя ничего мне не говорит.
Купер неохотно вернул хозяину дома фотографию.
– Это были настоящие смельчаки, – произнес он.
– Так все говорят, – рассмеялся Лукаш. – То есть все, кто не принимал в войне никакого участия. Но мой отец говорит совсем другое. Он говорит, что они не были храбрецами и что речь вообще не идет о смелости. Он считает, что все они делали то, что делали, только потому, что были членами команды, экипажа, а мысль о том, что можно подвести своих товарищей, просто не приходила им в голову. Все они были очень близки, а обстоятельства делали их еще ближе. Мы сейчас даже не можем вообразить себе, насколько они были близки.
– Как одна семья. А хуже всего – это когда что-то идет не так в семье. Появляется ощущение, что тебя предали.
– Вот именно. Но в наши дни даже члены одной семьи не так близки. Спросите хоть у моего сына.
– У вашего сына?
– У Эндрю. Он сейчас живет в Лондоне, но был у нас совсем недавно.
– Он все еще здесь?
– Нет, он приезжал в гости.
– И когда вы его проводили?
Казалось, что Лукаш заколебался, прежде чем ответить.
– Он уехал в воскресенье, – сказал он наконец.
– И отправился прямиком назад в Лондон? – уточнил Купер. – На поезде или на машине? В такой снег это была бы непростая поездка.
На этот вопрос ответила уже Грейс Лукаш. Она неслышно появилась за спиной мужа, прислушиваясь к беседе, как будто ее притянуло как магнитом упоминание имени ее сына.
– Он приехал на такси. И мы его не провожали, – сказала женщина.
– Правда? А почему?
– В воскресенье у меня было ночное дежурство в больнице. Я же уже говорил вам, что консультирую в отделении неотложной травмы, – пояснил Питер.
– У вас что, случилась семейная ссора? – спросил Бен. Этот вопрос смутил и мужа, и жену. – Я знаю, что такое время от времени случается во всех семьях.
– Эндрю уехал, вообще не попрощавшись, – пожаловалась Грейс.
Констебль посмотрел на горы снега на обочинах Вудленд-кресент. На нем уже появились пятна выхлопных газов и сажа, которая летела из труб домов. Качеству воздуха на Кресент было далеко до идеала.
– Миссис Лукаш, вы хотите сказать, что ваш сын просто исчез? – уточнил Бен.
– В какой-то степени да, – кивнула хозяйка дома.
– А у него был какой-то багаж?
– Конечно.
– И вы заявили о его исчезновении?
– Никуда он не исчез, – вмешался в разговор Питер Лукаш. – Он просто довольно неожиданно уехал. Наверное, его кто-то забрал. Скорее всего, такси.
– Он обещал позвонить мне, – сообщила Грейс. – Я сама звонила ему в Лондон несколько раз, но там работает автоответчик. Он говорил, что его жена в Америке, а номера его мобильного мы не знаем.
– Наверное, у него появилось какое-то срочное дело на работе, – предположил ее супруг. – Эндрю у нас региональный менеджер в компании, которая занимается поставками предметов медицинского назначения.
Купер начал терять терпение. Иногда люди невероятно медленно приходят к пониманию того, что трагедия может стучаться в двери их спокойного и комфортного бытия.
– А вы не могли бы описать вашего сына? – стал он расспрашивать Лукашей. – Сколько ему лет? Какого он роста? Блондин или брюнет? Во что был одет?
– У Эндрю темные волосы, как у меня, – начал Питер. – Ему тридцать два года. Я не знаю, во что он был одет. А в чем, собственно, дело?