Разделенные Шустерман Нил
Женщина принадлежала к вымирающему виду учителей математики, и на следующий год ее уволили: для чего нужны математики, когда есть возможность поставить Нейрозаплатку? Разве только для того, чтобы продемонстрировать окружающим, насколько сложно плыть против течения.
Теперь, впрочем, Старки и сам попал в категорию тех, кто плывет против течения: именно такие люди оказываются в рядах Сопротивления, организации, которая разыскивает и прячет подростков-беглецов. Если ему посчастливится встретиться с ними, он спасен, но обнаружить их не так-то просто.
– Я в бегах уже почти четыре месяца, и никакого Сопротивления в глаза не видел, – делится с Мэйсоном уродливый мальчишка с лицом бульдога. Старки столкнулся с ним на заднем дворе какой-то забегаловки, куда они оба пришли в надежде, что с черного хода рано или поздно вынесут объедки. В обычной жизни Старки не стал бы общаться с таким парнем, но сейчас, когда обычная жизнь свелась к дням и часам, украденным у судьбы, приоритеты изменились.
– Я все еще на свободе, потому что не ведусь на ловушки, – добавляет мальчишка.
Старки известно, о каких ловушках идет речь. Если вдруг находишь подходящее место, где можно спрятаться, и оно кажется слишком уж удобным и привлекательным, скорее всего, это ловушка. Заброшенный дом с забытым комфортным матрасом; незапертая фура, полная консервов. Все это ловушки, расставленные инспекторами на беглецов. Существуют даже замаскированные инспекторы, работающие под людей из Сопротивления.
– Копы теперь стали предлагать награду тем, кто наведет их на беглецов, – продолжает парень с бульдожьим лицом, когда они наелись остатками курицы до отвала. – А еще есть охотники за головами. В общем, пираты. Отлавливают беглецов на продажу. На вознаграждение от копов им плевать – тех, кого поймали, продают на черном рынке. И если ты считаешь, что в правительственном лагере плохо, о том, что творится у пиратов, лучше даже не задумываться.
Бульдог заглатывает, не жуя, такой огромный кусок, что видно, как тот спускается по пищеводу. Точь-в-точь, как у змеи, проглотившей мышь.
– Раньше пиратов не было, – добавляет он, – но когда законом запретили отправлять на разборку после семнадцати, частей тела стало не хватать, и на черном рынке цена на беглецов выросла.
Старки качает головой. Когда издали закон, запрещающий отправлять в заготовительные лагеря подростков, достигших семнадцати, предполагалось, что примерно каждого пятого из тех, кого родители решили отправить на разборку, удастся спасти. Вот только на деле родители просто стали принимать решение быстрее. Интересно, а его родители могли бы передумать, если бы у них была возможность отложить решение еще на год?
– Хуже пиратов никого нет, – продолжает Бульдог. – У них и ловушки хуже, чем у копов. Я слыхал об одном охотнике, которому нечем стало промышлять, когда всем запретили носить меха. Так он взял самые страшные капканы на диких животных и переделал их, чтобы ловить беглецов. Знаешь, если у тебя нога в такой капкан попадет, можешь с ней попрощаться.
Для пущего впечатления Бульдог ломает пополам куриную кость. Услышав хруст, Старки невольно ежится.
– Да, есть и другие истории, – говорит Бульдог, облизывая грязные жирные пальцы. – Вот, например, рядом со мной жил парень. Его родители были полными лузерами. Конченые наркоманы, их надо было самих на разборку отправить. В общем, они подписали разрешение прямо на его тринадцатилетие и ему рассказали.
– А зачем ему рассказали?
– Чтобы сбежать мог, – объясняет Бульдог. – Но, понимаешь, они знали, где он будет прятаться, – ну, все секретные места. И сказали одному пирату, где его искать. Ну, тот парня и поймал, продал, а деньги разделил с родителями.
– Вот сволочи!
Бульдог, пожав плечами, отбрасывает в сторону куриную кость.
– Да того парня все равно им подкинули, так что невелика потеря, верно?
Услышав это, Старки на мгновение перестает жевать, затем, ухмыльнувшись, решает оставить свое мнение при себе.
– Да уж, невелика потеря.
Вечером парень с бульдожьей физиономией отводит Старки в канализационный туннель, где он прячется, и оба ложатся спать. Убедившись, что Бульдог уснул, Старки берется за дело. Он отправляется в соседний район и оставляет бумажное ведерко из-под курицы на крыльце первого попавшегося дома. Затем нажимает кнопку звонка и бросается прочь. В ведерке нет курятины, зато лежит нарисованная на листе бумаги карта с сопроводительной запиской: «Деньги нужны? Тогда отдайте эту карту копам и получите солидное вознаграждение. Хороших выходных!»
Перед рассветом появляются копы. Старки наблюдает с крыши, как они тащат из туннеля парня с бульдожьим лицом, словно застрявшую в ухе здоровенную серную пробку.
«Поздравляю, придурок, – шепчет себе под нос Старки, – я тебя подкинул».
Реклама«Когда родители подписали разрешение на разборку, я испугался. Я не знал, что со мной будет. „Почему я? – спрашивал я себя. – За что меня так наказали?“ Но когда я попал в заготовительный лагерь „Большое небо“, я понял, что все к лучшему. Я встретил других ребят, и они приняли меня таким, какой я есть. Я понял, что каждая часть моего тела прекрасна и ценна. Благодаря работникам лагеря „Большое небо“ я больше не боюсь разборки».
«Разборка? Ух ты! Это же так интересно!»
Все беглецы – воры. Этим аргументом обычно пользуются представители власти, когда хотят убедить общество в том, что отправленные на разборку ребята – существа, гнилые до мозга костей, что хулиганство и воровство – часть их натуры, и перевоспитать их невозможно – можно только разобрать.
Однако на деле воровство для беглецов – не криминальная страсть, а жизненная необходимость. Дети, не укравшие за всю прежнюю жизнь ни цента, обнаруживают, что к рукам, вдруг ставшим ужасно липкими, словно сами собой прилипают всякие вещи: еда, одежда, лекарства – словом, все то, что нужно для выживания. А те, кому воровать уже не в новинку, просто начинают делать это чаще.
Старки не новичок по части криминала, хотя раньше его преступления диктовались лишь сознательным желанием нарушить дисциплину. Воровство для него было актом протеста. Старки выносил что-нибудь из магазина только тогда, когда продавец начинал смотреть на него с подозрением. Непристойными цитатами из самого себя он украшал только те здания, которые символизировали что-то ему ненавистное. Машину у соседа он угнал только потому, что тот всегда загонял детей домой, если видел, что Старки вышел погулять. На этой машине Старки от души покатался с приятелями. Кайф получили все. По дороге Старки вскользь задел крылом целый ряд припаркованных машин, что стоило соседскому автомобилю двух колесных колпаков и переднего бампера. Поездка закончилась, когда они с ходу перемахнули бордюр и в полете сшибли ни в чем не повинный почтовый ящик на ножке. Машину пришлось списать как не подлежащую ремонту, но именно этого Старки и добивался.
Все знали, что угнал машину он, хотя доказать этого не удалось. Он и сам считал, что это не самый благовидный поступок, но чувствовал, что просто обязан сделать какую-нибудь гадость человеку, считавшему, что его дети слишком хороши, чтобы дышать со Старки одним воздухом.
Впрочем, все эти детские шалости бледнели по сравнению с тем, что он совершил при побеге. Теперь он – настоящий убийца. Хотя нет – не надо думать о себе как об убийце. На самом деле он – простой пехотинец в армии, воюющей с разборками. Солдату, уложившему противника, положена медаль, не так ли? И даже если порой, в минуты слабости, воспоминания о том вечере возле тюрьмы жгут его изнутри, большую часть времени его совесть чиста, в том числе и когда он облегчает карманы прохожих.
Когда-то Старки, вообразив себя крутым иллюзионистом, удивлял друзей и пугал взрослых исчезающими с запястий часами и неожиданно пустеющими карманами. Фокус был несложным, но чтобы довести его до совершенства, пришлось потратить на тренировки немало времени. Впрочем, теперь это умение пригодилось ему в реальной жизни. Чтобы завладеть кошельком или дамской сумочкой, необходимо было руководствоваться тем же принципом: умело отвлечь человека и действовать храбро и решительно, ну а остальное – ловкость рук.
Этим вечером Старки заприметил пьяного, который, шатаясь, выходил из дверей бара. Засунув в карман пальто внушительного размера бумажник, мужчина направился к машине, хлопая себя по бокам в поисках ключей. Старки бесшумно подкрадывается сзади и врезается в мужчину – несильно, только чтобы выбить из рук ключи, – но пьяный едва держится на ногах, и оба валятся на землю.
– Прости, дружище, – говорит Старки мужчине, подбирая ключи и подавая ему. В суматохе тот и не почувствовал, как пальцами другой руки Старки незаметно пробрался ему в карман и выудил бумажник. Старки поднимается и, насвистывая, неторопливо уходит. Мужик уже будет на полпути домой, прежде чем поймет, что бумажника нет; но и тогда решит, что просто оставил его в баре.
Только завернув за угол и убедившись, что его никто не видит, Старки открывает бумажник. В ту же секунду через него проносится разряд электричества. Ноги подкашиваются, и Старки в полуобмороке валится на землю, дергаясь в конвульсиях.
Бумажник с электрошоком. До этой минуты он никогда не видел их в действии, хотя слышал немало.
Спустя несколько секунд рядом оказывается тот самый пьяный мужик, который, как выяснилось, не так уж и пьян, а с ним еще три человека, чьи лица Старки разглядеть не в состоянии. Подняв Мэйсона, они засовывают его в багажное отделение припаркованного на стоянке фургона.
Двери закрываются, и машина срывается с места. Лежа на полу, Старки с трудом различает лицо пьяного (хотя, на деле, совершенно трезвого) мужчины, у которого он забрал бумажник. Склонившись над Старки, тот смотрит на него сверху вниз.
– Ты беглец, беспризорник или просто ворюга? – спрашивает он.
– Ворюга, – отвечает Старки, с трудом шевеля резиновыми губами.
– Прекрасно, – соглашается мужчина. – Зона поиска сужается. Так беглец или беспризорник?
– Беглец, – мямлит Старки в ответ.
– Чудесно, – снова соглашается мужчина. – Вот теперь понятно, что ты беглец, и я знаю, что с тобой делать.
Старки рычит от бессилия и злости и слышит в ответ женский смех где-то за пределами его поля зрения.
– Да ты не удивляйся. У всех беглецов в глазах есть что-то такое, чего нет ни у малолетних преступников, ни у обычных беспризорников. Мы могли бы тебя и не спрашивать, потому что знали ответ заранее.
Старки силится встать, но не может пошевелить ни рукой, ни ногой.
– Не надо, – говорит девушка откуда-то из-за спины. – Не дергайся, а то придется тебя еще раз шарахнуть, а это будет посильнее разряда из бумажника.
Старки становится понятно, что он попал в одну из ловушек, расставленных охотниками за головами. Он считал себя умнее, а теперь только и остается, что крыть собственную неосторожность… Эти мысли не дают ему покоя до тех пор, пока мужчина, у которого он украл бумажник, не решает снова заговорить.
– Тебе понравится в этом убежище, вот увидишь. Хотя воняет там будь здоров.
– Ч-что?
Все, кто находится в фургоне, – то есть еще человек пять – заливаются смехом. Зрение возвращается к Старки постепенно, и точно понять, сколько вокруг него людей, он пока не может.
– Нравится мне смотреть на них в такие моменты, – говорит девушка, появляясь перед Старки и улыбаясь ему. – Слыхал о том, как ловят львов, сбежавших из зоопарка? Стреляют в них усыпляющими пулями, чтобы они себе проблем не нажили? – спрашивает она. – Ну вот, сегодня ты вроде льва.
Социальная реклама«Привет, ребята! С вами говорит сторожевой пес Уолтер. Держите ухо востро и нос по ветру! Не каждый рожден сторожевой собакой, как я, но вступить в мой Клуб Сторожевых Щенков может каждый! Вы получите полный набор Сторожевого Щенка, и раз в месяц в ваш дом будет приходить письмо с играми и советами, как очистить ваш район от преступников. Я научу вас распознавать подозрительных незнакомцев и находить места, где прячутся от опасности беглецы.
Когда за дело возьметесь вы, у беглецов и преступников не останется ни малейшего шанса! И помните, Сторожевые Щенки: ухо востро и нос по ветру!»
Спонсор ролика – «Гражданская оборона Инкорпорейтед».
Убежище оказывается насосной станцией городской канализации. Автоматической насосной станцией. Рабочие сюда не заходят – только ремонтники могут нагрянуть, если случится авария.
– К запаху привыкнешь, – говорят Старки сопровождающие.
Сначала ему кажется, что привыкнуть к такой вони невозможно. Но в какой-то момент обоняние понимает, что выиграть битву с такой вонью нереально, и попросту сдается. Кроме того, Старки и вправду здесь нравится – вернее, нравится то, что он сюда попал.
Убежище напоминает чашку Петри, наполненную концентратом злобы и тоски, в котором плавают дети, отвергнутые родителями. Хуже этой тоски быть уже не может. Она наполняет души бессильным отчаянием и выливается в ежедневные драки и ругань.
Старки был прирожденным лидером: он всегда умел подчинять себе трудных подростков и самых отъявленных маргиналов. И в убежище его способности проявились так же, как и везде, – он быстро поднимается вверх по ступеням сложившейся иерархии. Дело облегчалось тем, что слухи о его героическом бегстве уже давно достигли убежища и Старки с удивлением обнаружил, что стал живой легендой.
– Правда, что ты убил двух копов?
– Ага.
– А правда, что тебе пришлось отстреливаться во время побега?
– Ну да, а что?
И что самое приятное, подкидыши, которых даже здесь, в среде беглецов, раньше считали существами второго сорта, с его появлением превратились в элиту. Старки сказал, что подкидыши получают еду первыми? Значит, они получат ее первыми. Старки сказал, что они сами выбирают себе лучшие места для сна, подальше от вонючих вентиляционных шахт? Значит, они спят на лучших местах. Его слово – закон. Даже взрослые, заправляющие здесь всем, понимают, что он – самая серьезная фигура в убежище, и стараются, чтобы ему было хорошо. Ведь если он сделается их врагом, то на его сторону встанут все беглецы без исключения.
Предполагая, что здесь он и просидит до своего семнадцатилетия, Старки начинает обживаться. Но однажды, посреди ночи, люди из Сопротивления поднимают их по тревоге и, основательно перетасовав, развозят по другим убежищам.
«Таковы правила», – говорят им. Ротация, как понял Старки, нужна по двум причинам. Во-первых, детей постепенно перемещают все ближе к какой-то конечной точке назначения, какой бы та ни была. А во-вторых, начавшие складываться коллективы постоянно перемешивают, не давая им сформироваться окончательно. В общем, это что-то вроде разборки, только разбирают не человека, а компанию.
Впрочем, Старки и тут стал своего рода исключением, ломающим правило: в каждом новом убежище он сразу оказывается на почетном месте. Повсюду он встречает парней, считающих себя местными альфа-самцами, и всякий раз выясняется, что на деле они всего лишь беты, ожидающие по-настоящему достойного вожака. В каждом новом месте Старки бросает им вызов, побеждает и занимает верхнюю ступень в иерархии. А потом все повторяется: полуночный сбор и поездка в неизвестном направлении – в общество новых беглецов, в новое убежище.
И всякий раз борьба за роль лидера обогащает Старки каким-нибудь новым навыком, помогающим быстрее подчинить себе очередную толпу испуганных, раздраженных ребят. Постепенно Старки понимает, что для него эти переезды – самая лучшая школа, о какой только можно было мечтать.
А потом появились гробы.
Последнее убежище, в которое их привезли, оказалось битком набито гробами: лакированными деревянными ящиками с обивкой из роскошного атласа. Многие напуганы, но Старки только посмеивается.
– Полезайте! – требуют доставившие их охранники из Сопротивления, больше похожие на этот раз на спецагентов. – Вопросов не задавать, полезайте в гробы. По двое в один гроб! Живо!
Некоторые ребята продолжают стоять, сомневаясь, а те, что поумнее, принимаются искать партнеров, как будто внезапно объявили парный танец. Никто не хочет оказаться в тесном ящике со слишком высоким, слишком жирным, немытым или слишком склочным партнером, потому что все эти недостатки во тьме и тесноте усилятся стократ. Разбившись по парам, ребята начинают укладываться в гробы – но лишь после того, как Старки кивком побуждает их к действию.
– Если бы нас хотели похоронить, – говорит он ребятам, – давно бы уже похоронили.
Слова Старки оказываются самым убедительным аргументом, перед которым меркнет даже присутствие вооруженных охранников.
Мэйсон решает разделить тесное пространство гроба с крошечной девушкой, которой, похоже, до головокружения приятно, что он остановил выбор на ней. Не то чтобы девушка ему особенно нравилась, просто она такая маленькая, что уж точно не займет много места. С трудом поместившись в гробу, для чего им пришлось изогнуться и прижаться друг к другу, Старки и девушка получают баллон с кислородом. Затем крышку закрывают, оставив их в кромешной темноте.
– Ты мне всегда нравился, Мэйсон, – заявляет девушка, чье имя он вспомнить не может. Удивительно, что она знает, как его зовут: попав в убежище, он практически отказался от имени. – Изо всех ребят, кого я встречала в убежищах, только с тобой я чувствую себя спокойно.
Старки, воздержавшись от ответа, молча целует ее в затылок. Ее признание ему лестно: любому мужчине приятно чувствовать себя защитником и покровителем.
– Мы можем… ну, ты понимаешь, – еле слышно выдыхает девушка.
Старки напоминает ей о том, что сказали охранники из Сопротивления в качестве напутствия: «Никаких лишних движений. Иначе израсходуете кислород раньше времени и умрете». Неизвестно, правда это или ложь, но у Старки появился прекрасный повод для отказа. Впрочем, даже если среди ребят и нашелся бы безумец, решивший проверить тезис о нехватке кислорода на практике, в гробах так тесно, что нет возможности даже шевельнуться, не говоря уже о движениях известного рода, так что вопрос отпадает сам собой. Интересно, думает он, может, вся эта перевозка в гробах – такая изощренная шутка над переполненными гормонами подростками? Заключить их попарно в тесные коробки и лишить всякой возможности двигаться, только дышать.
– Я бы с удовольствием задохнулась, если бы это произошло вместе с тобой, – признается девушка.
Старки снова польщен, хотя от этих слов последний интерес к девушке пропадает.
– Как-нибудь в другой раз, – обещает он, зная, что никакого следующего раза не будет (по крайней мере, с ней), но надеясь на то, что она примет его слова за чистую монету и приободрится.
Методом проб и ошибок им удается найти подходящий ритм дыхания: Старки вдыхает, когда выдыхает девушка, и наоборот: так им обоим не приходится давить друг другу на грудь.
Через некоторое время снаружи доносится какая-то возня. Обнимая девушку за талию, Старки прижимает ее к себе чуть крепче. Он чувствует, как она успокаивается, и сам начинает бояться чуть меньше. Потом возня прекращается, и возникает чувство, что они начинают двигаться с ускорением, как это бывает в разгоняющейся машине. Но затем угол движения меняется, и Старки понимает, что это не автомобиль.
– Мы в самолете? – спрашивает девушка.
– Думаю, да.
– И куда нас везут?
Старки не отвечает, потому что не знает ответа. У него начинает кружиться голова, и, вспомнив о баллоне с кислородом, он слегка откручивает вентиль. Раздается тихое шипение.
Крышка гроба плотно закрыта, и без кислорода они бы неизбежно задохнулись. Через несколько минут девушка, измученная страхом и вконец измотанная, засыпает, а Старки остается бодрствовать. Где-то через час самолет неожиданно садится, и девушка просыпается, почувствовав толчки и удары от соприкосновения с землей.
– Где мы?
Старки раздражен от лежания в тесном гробу, но старается этого не показывать.
– Скоро узнаем, – отвечает он.
В ожидании проходит минут двадцать. Затем, наконец, замки отпирают, и крышка открывается – воскрешение из мертвых завершилось.
Над ними с улыбкой наклоняется парень со скобами на зубах.
– Привет, – говорит он весело. – Меня зовут Хайден, и сегодня я ваш персональный спаситель. Ух ты! Никто даже не обделался. Здорово!
С трудом переступая затекшими ногами, Старки присоединяется к процессии. Все бредут, покачиваясь, по направлению к выходу из грузового отсека. Выглянув наружу и дождавшись, пока глаза привыкнут к яркому свету, он видит картину, напоминающую, скорее, мираж, нежели пейзаж из реального мира.
Перед ним пустыня, а на песке рядами выстроились десятки аэропланов.
Старки слыхал о таких местах – кладбищах старых самолетов, предназначенных для вечного хранения списанной техники.
Ребят окружают и пытаются построить в колонну подростки с автоматами в военной форме цвета хаки, чем-то похожие на охранников, возивших их из убежища в убежище, только гораздо моложе.
К толпе приближается джип. Ясно, что везут кого-то важного – человека, который, возможно, расскажет, зачем они здесь.
Подъехав, джип резко останавливается. Из него выходит ничем особо не примечательный парень в камуфляже голубого цвета. Он ровесник Старки, может быть, чуть старше. На правой щеке шрамы.
Разглядев, ребята узнают его, и в толпе поднимается возбужденный ропот. Парень поднимает руку, чтобы утихомирить толпу, и Старки замечает на ней татуировку с изображением акулы.
– Не может быть! – восклицает толстяк, стоящий рядом со Старки. – Ты знаешь, кто это? Это Беглец из Акрона! Это Коннор Лэсситер.
– Да не пори чушь, – насмешливо бросает Старки в ответ, – Беглец из Акрона мертв.
– Да нет, как видишь! Это точно он!
От слов толстяка в кровь Старки выплескивается такая волна адреналина, что даже затекшие руки и ноги сразу отходят. Но – нет, этого не может быть. Глядя на юношу, старающегося контролировать ситуацию в суматохе после высадки, Старки понимает, что Коннором Лэсситером тот быть не может. Этот парень просто не того типа. У него взъерошенные волосы, а не зачесанная назад и уложенная гелем шевелюра цвета воронова крыла, а ведь Старки всегда представлял себе Беглеца именно таким. У парня слишком простое и открытое лицо. Конечно, он не похож на невинного младенца, но с трудом сдерживаемой ярости, которая просто обязана присутствовать на лице настоящего Беглеца из Акрона, в нем нет и в помине. Единственная деталь, которая с большой натяжкой вписывается в имидж Коннора Лэсситера, нарисованный воображением Старки, – это легкая ухмылка, которая, похоже, никогда не сходит с его лица. В остальном же этот парень, стоящий перед ними и пытающийся внушить им уважение, ничего собой не представляет. Ровным счетом ничего.
– Позвольте приветствовать вас на Кладбище, – произносит он начало дежурного спича, который, очевидно, слышат все новоприбывшие. – Мое полное имя – Элвис Роберт Муллард… но друзья называют меня Коннором.
Эти слова вызывают восхищенные крики в толпе беглецов.
– А я тебе что говорил! – восклицает толстяк.
– Это ничего не доказывает, – цедит в ответ Старки сквозь стиснутые зубы.
– Вы попали сюда, потому что всех вас отправили на разборку. Благодаря усилиям многих и многих людей из Сопротивления вы добрались сюда. Это место станет вашим домом до тех пор, пока каждому из вас не исполнится семнадцать, после чего отправить вас на разборку будет уже невозможно. Это хорошая новость…
По мере того как речь продолжается, сердце Старки сжимается все сильнее и сильнее. Он, наконец, уверился, что перед ним и впрямь Беглец из Акрона – и тот вовсе не похож на великого героя из легенд. И, похоже, вообще ничем не примечателен.
– Плохая новость заключается в том, что Инспекция по делам несовершеннолетних знает о нашем существовании. Они знают, где мы находимся и чем занимаемся, но пока что нас не трогают.
Старки поражен несправедливостью ситуации. Как такое может быть? Почему великий специалист по побегам и герой всех беглецов оказался каким-то заурядным парнем?
– Кто-то из вас просто хочет дожить до семнадцати, и винить вас в этом я не могу, – продолжает Коннор. – Но мне также известно, что многие из вас готовы рискнуть чем угодно ради того, чтобы разборки исчезли навсегда.
– Да! – громко выкрикивает Старки, стараясь отвлечь всеобщее внимание от Коннора. – «Веселый Дровосек»! «Веселый Дровосек»! «Веселый Дровосек»! – начинает скандировать он, хлопая в ладоши над головой. Часть толпы подхватывает клич. – Мы взорвем к чертовой матери все лагеря!
Хотя ему и удалось завести часть толпы, одного холодного взгляда Коннора хватает, чтобы она утихомирилась.
– Простите, если я вас разочарую, говорит Коннор, пристально глядя на Старки, – но Лавки мясника мы взрывать не будем. Нас и так считают бешеными, а полиция манипулирует всеобщим страхом, чтобы разборки и дальше существовали на законных основаниях. Нельзя лить воду на их мельницу. Мы не Хлопки и заниматься неорганизованным терроризмом не будем. Будем думать, а потом уже действовать…
Отповедь Коннора не производит на Старки впечатления. Да кто он такой, чтобы затыкать ему рот? Коннор продолжает говорить, но Старки его больше не слушает, потому что Коннору нечего ему сказать. Но другие слушают, и это Старки бесит.
А потом под бормотание этого такого называемого Беглеца из Акрона в голову ему закрадывается важная мысль. Он убил двоих полицейских. Он сам уже стал легендой, и в отличие от Коннора, ему для этого даже не пришлось прикидываться мертвым.
Не сдержавшись, Старки улыбается. На этом кладбище самолетов – сотни беглецов, но в конечном счете все станет так, как было во всех предыдущих убежищах. Как всегда, его встретил очередной бета-самец, ждущий своего альфу вроде Старки, который укажет ему, где его место.
2
Мираколина
Всю свою сознательную жизнь девочка знала, что ее тело уготовано в жертву Господу.
Она всегда помнила о том, что после тринадцатого дня рождения ее ожидает священный обряд: тело ее будет разобрано, а душа станет виртуальной, чтобы существовать одновременно повсюду, как страница во всемирной паутине. Впрочем, сравнение неудачное, так как одушевленные машины встречаются только в кино. Ее же душа будет жить в каждом теле, в которое попадет частица ее разделенной плоти. Кто-то скажет, что это ничем не отличается от смерти, но девочка так не считает. По ее мнению, в состоянии распределенности есть нечто мистическое, и эта вера наполняет каждый уголок ее сердца.
«Я думаю, узнать, что такое жизнь в состоянии распределенности, нельзя, пока сам не попробуешь», – говорил ее духовник. Ей казалось странным, что священник, который всегда придерживался церковных догм, испытывал явную неуверенность каждый раз, когда речь заходила о жертвоприношении.
«Ватикан до сих пор так и не определил свое отношение к заготовительным лагерям, – объяснял духовник, – а значит, пока их не благословили или не прокляли, я имею право сомневаться, сколько захочу».
Девочка всегда краснела, когда он говорил так, словно жертвоприношение и разборка – одно и то же. Но ведь ничего подобного! На разборку отправляют проклятых и нежеланных, а любимых и благословенных приносят в жертву. Процесс, возможно, один и тот же, но цели разные, а в этом мире главное – цель.
Девочку зовут Мираколина, и с итальянского это слово переводится как «чудо». Ее так назвали, потому что смысл ее жизни заключается в спасении брата. В возрасте десяти лет у Матео, ее брата, обнаружили лейкемию. Ради лечения семья переехала из Рима в Чикаго, но даже в чикагском банке органов найти костный мозг для пересадки не удалось: слишком редкой оказалась группа крови. Оставалось только создать человека, во всем похожего на Матео, что ее родители и сделали. Через девять месяцев, когда родилась Мираколина, врачи взяли костный мозг из ее бедра, и брат был спасен. Вот такое простое чудо. Теперь ему двадцать четыре, и он учится в университете. И все благодаря Мираколине.
Еще до того как девочка поняла, что такое быть уготованной в жертву, ей рассказали, что она – одна из десяти. «Нам предложили десять эмбрионов на выбор, – рассказала мать однажды, – но лишь один полностью совпадал с Матео физиологически. Ты появилась у нас не случайно. Мы выбрали тебя».
Девятью оставшимися эмбрионами распорядились по закону: родителям пришлось заплатить девяти женщинам, ставшим для них суррогатными матерями. Выносив детей, эти женщины получали право поступить, как им заблагорассудится, – оставить младенцев себе или подбросить каким-нибудь обеспеченным людям. «Но, как бы трудно нам ни было, мы считаем, что это прекрасно – то, что у нас есть и Матео, и ты», – сказали родители.
Теперь, когда час жертвоприношения близок, Мираколине приятно сознавать, что где-то в мире живут девять ее братьев и сестер и, как знать, быть может, частица ее распределенного тела поможет кому-нибудь из них в трудную минуту.
Однако принести ее в жертву родители решили вовсе не потому, что двое детей – слишком большая обуза для семьи.
«Мы заключили соглашение с Господом, – объяснили Мираколине родители, когда она была еще маленькой. – Мы пообещали: если ты родишься и Матео будет спасен, в благодарность мы принесем тебя в жертву и таким образом вернем Ему». Хотя Мираколина была тогда совсем еще малышкой, она поняла, что такое соглашение не так-то просто нарушить.
Правда, по мере того как до рокового дня оставалось все меньше и меньше времени, родители все больше нервничали. «Прости нас, – умоляли они снова и снова, – за то, что мы сделали». Мираколина всегда прощала их, хотя и приходила от просьбы в смущение. Ей всегда казалось, что жертвоприношение сродни избранничеству: зная о том, что ее ждет, она никогда не испытывала сомнений по поводу смысла жизни и своего предназначения. Так почему же родители извиняются за то, что подарили ей цель в жизни?
Быть может, они чувствовали себя виноватыми за то, что не устроили ей пышные проводы? Но, в конце концов, она ведь сама так решила. «Во-первых, жертвоприношение должно пройти скромно и без шумихи, – сказала она родителям. – Во-вторых, кто захочет прийти на такую вечеринку?»
И это было совершенно логично. Чаще всего дети, предназначенные в жертву, происходили из богатых общин и посещали храмы, где жертвоприношение – дело обычное. Мираколина же выросла в рабочей семье, а в этой среде относятся к жертвоприношению без энтузиазма. Одно дело, если ты из богатых и тебя окружают единомышленники, – и совсем другое, если все вокруг считают подобный повод для праздника по меньшей мере сомнительным. Мираколина не хотела провести последний вечер в семье в такой обстановке.
Поэтому, когда приходит этот последний вечер, сидя у камина вместе с родителями, она пересматривает то один, то другой эпизод из любимых фильмов. Мама приготовила ее любимое блюдо ригатони «Аматрициана». «Острые, но классные, – говорит мама, – совсем как ты».
Потом Мираколина спокойно засыпает, и дурные сны ее не мучат, – по крайней мере, утром она ничего подобного припомнить не может. Она рано просыпается, одевается в белое, точно так же, как обычно, и говорит родителям, что пойдет в школу. «За мной не приедут раньше полудня, так какой смысл терять день?»
Хотя родители предпочли бы, чтобы девочка осталась дома, сегодня ее слово – закон.
В школе Мираколина высиживает все уроки, ощущая некоторую отстраненность, похожую на сон. В конце каждого урока учитель отдает ей все накопившиеся за время обучения классные работы и табели с оценками, заполненные ранее.
«Да, видимо, это последний раз», – как будто пытается сказать каждый из учителей. Похоже, что большинству из них трудно находиться с ней в одном помещении. Добрее всех оказывается физик.
– Моего племянника принесли в жертву несколько лет назад, – рассказывает он. – Хороший был мальчик. Мне его ужасно не хватает. – Сказав это, он делает паузу и о чем-то задумывается. – Мне говорили, что его сердце досталось пожарному, спасшему десяток людей из горящего здания. Не знаю, правда ли это, но хотелось бы верить.
Мираколине тоже хотелось бы в это верить.
Одноклассники ведут себя так же странно, как учителя. Некоторые решают, что нужно сказать ей что-нибудь на прощанье. Кое-кто даже неловко обнимает ее, но большинство старается держаться на расстоянии, словно боятся подхватить от нее какую-то заразу. Но есть и другие, – те, кто считает нужным продемонстрировать жестокость.
– Надеюсь увидеть тебя как-нибудь по частям, – говорит кто-то за спиной во время обеда.
Раздаются смешки. Мираколина оборачивается, а сказавший гадость мальчик старается спрятаться за спинами приятелей, считая, что в толпе таких же потных придурков ему удастся остаться незамеченным. Но Мираколина узнает его по голосу. Протолкнувшись сквозь толпу ребят, она встает прямо перед ним, холодно глядя мальчику в глаза.
– О нет, ты меня по кускам не увидишь, Зак Расмуссен… но если какая-нибудь моя часть увидит тебя, я обязательно дам знать.
Лицо Зака приобретает легкий зеленоватый оттенок.
– Иди к черту, – бормочет он, – отправляйся на свое жертвоприношение.
Теперь под налетом идиотской бравады заметен страх.
Отлично, думает Мираколина. Надеюсь, кошмары ему обеспечены.
Она учится в большой школе, где полным-полно учеников, и среди них есть еще четверо ребят, тоже одетых с головы до ног в белое. Раньше их было шестеро, но двоих, самых старших, уже нет. Оставшиеся четверо и есть ее настоящие друзья, с которыми ей действительно хочется попрощаться. Как ни странно, они все очень разные. Все из семей сектантов, но каждая секта исповедует свою религию. Общее у них одно: все относятся к самопожертвованию очень серьезно. «Забавно, – думает Мираколина. – Эти секты веками враждуют из-за различий в обрядах, а вот в жертвоприношении все сходятся».
– От всех нас требуют, чтобы мы отдавали себя другим. Чтобы мы были милосердными и самоотверженными, – говорит Нестор, один из ее приятелей, предназначенных в жертву. Нестор и Мираколина – одногодки, но мальчик немного моложе, и день его обряда наступит только через месяц. Тепло прощаясь с Мираколиной, он хлопает ее по ладони. – Раз уж технология дошла до такого, что у нас появился еще один способ отдавать себя другим, что в этом плохого?
Все верно, вот только на свете немало людей, которые так не считают. И с каждым днем их все больше. Среди них и тот мальчик, которого, как и Мираколину, должны были принести в жертву, а он стал Хлопком, и теперь люди сделали из него символ. И что он теперь чувствует? Если кто-то готов превратиться в живую бомбу, лишь бы его не принесли в жертву, это же все равно, что красть медяки из кружки нищего на паперти! Хуже этого ничего и быть не может.
После уроков Мираколина, как обычно, отправляется домой. Свернув на свою улицу, она замечает у дома припаркованную машину брата. Сначала ей это кажется удивительным – брат учится в университете в другом городе, до которого пять часов езды. Но потом удивление сменяется радостью: она понимает, что Матео приехал с ней попрощаться.
Еще только три часа, и за Мираколиной должны приехать через час, а родители уже плачут. Это расстраивает девочку: она хотела, чтобы родители относились ко всему стоически, как она или Матео. Брат между тем вспоминает разные приятные моменты, которые им довелось пережить.
– А помнишь, когда мы ездили в Рим, ты захотела поиграть в прятки в Музее Ватикана?
Вспомнив, Мираколина улыбается. Она спряталась в ванну Нерона – огромный котел из темно-красного камня, в котором легко поместился бы даже слон.
– Охранников чуть удар не хватил! Я думала, они меня отведут к Папе, а он меня отшлепает. Пришлось бежать.
Матео смеется.
– Тебя не было, наверное, час. Мама с папой просто места себе не находили.
Да нет, наверное, нельзя сказать «тебя нет» о человеке, который потерялся в музее. Просто его до поры до времени скрывают стены. Мираколина вспомнила, как бродила среди толпы туристов, приехавших в Ватикан, пока не оказалась посреди Сикстинской капеллы, украшенной фресками Микеланджело. В центре была чудесная сцена: небеса почти соприкосались с землей. Рука Адама была так близка к руке Господа! И оба так хотели прикоснуться друг к другу! Но неодолимая сила земного тяготения не давала Адаму дотянуться до небес.
Мираколина долго стояла там, задрав голову и глядя на эту сцену. Она совсем забыла, что играет в прятки, да и как можно играть таком в месте, где приподнимается покров над великой тайной? Там ее и нашли родители с братом, среди сотен туристов, любующихся величайшей картиной, какую когда-либо создавала рука человека, – этим символом отчаянной тяги человека к совершенству.
Мираколине было только шесть лет, но и тогда образы, запечатленные на фреске, говорили с ней, и она как будто понимала, что они хотят сказать. Ей казалось, что она сама – прекрасная капелла, и если кто-нибудь зайдет внутрь, то увидит величественные фрески, которыми расписаны своды ее души.
Микроавтобус, который должен забрать ее, приезжает на десять минут раньше и паркуется у дома.
На стенке фургона красуется яркий логотип с подписью «Заготовительный лагерь “Лесная лощина”! Место, где живут подростки!»
Мираколина заходит в свою спальню, чтобы взять вещи – небольшой чемоданчик с несколькими комплектами белой одежды и скромным набором необходимых пожитков. Родители рыдают и без конца умоляют простить их. И Мираколина впервые не выдерживает.
– Если вы чувствуете себя виноватыми за то, что принесли меня в жертву, это не моя проблема, – говорит она, – потому что я отношусь к этому спокойно. Пожалуйста, возьмите себя в руки, хотя бы из уважения ко мне.
Ожидаемого действия слова не производят. Слезы по-прежнему льются потоком.
– Ты чувствуешь себя спокойно потому, – говорит отец, – что мы тебе это внушили. Это мы во всем виноваты. Все это из-за нас.
Взглянув на родителей, Мираколина пожимает плечами.
– Так передумайте, – предлагает она. – Нарушьте слово, данное Господу, и не приносите меня в жертву.
Родители смотрят на нее так, словно Мираколина преподнесла им чудесный подарок – последнюю возможность выбраться из ада, в который они сами себя загнали.
– Да, так мы и сделаем! – восклицает мать. – Мы же еще не подписали окончательное разрешение. Мы еще можем передумать!
– Хорошо, – говорит Мираколина. – Ты уверена, что вы этого хотите?
– Да, – говорит отец с заметным облегчением. – Да, мы уверены.
– Определенно?
– Да.
– Прекрасно, значит, вы можете не чувствовать себя виноватыми, – заключает Мираколина, поднимая чемодан. – Но независимо от того, чего вы хотите, я все равно ухожу. Потому что так хочу я.
Обняв мать, отца и брата, она уходит, не оглядываясь и даже не сказав ничего на прощание: люди прощаются, когда знают, что всему конец, а больше всего на свете Мираколина Розелли хочет верить, что после обряда все только начинается.
Рекламный ролик«Когда Билли стал вести себя так, что мы начали опасаться за свою безопасность, мы решили прибегнуть к единственному гуманному способу. Мы отправили его в заготовительный лагерь, чтобы в разобранном состоянии он обрел покой. Но теперь, когда закон запрещает отправлять в лагеря подростков, достигших семнадцатилетнего возраста, мы бы уже не смогли воспользоваться этой возможностью. На прошлой неделе семнадцатилетняя девочка, живущая по соседству, напилась, разбила машину и задавила двоих ни в чем не повинных людей. Разве могло бы такое случиться, будь у ее родителей возможность отправить ее в лагерь? Как вы считаете?
Голосуйте за 46-ю поправку! Помогите покончить с Законом о защите семнадцатилетних и снять ограничения, наложенные на возможность отправлять детей в лагеря!
Спонсор ролика: ассоциация «За безопасное будущее».
До лагеря «Лесная лощина» – три часа езды. Кресла в минивэне обиты кожей и мягким плюшем, а из дорогущих динамиков доносится популярная музыка. За рулем – мужчина с седеющей бородкой, широкой улыбкой на лице и таким запасом благодушия, с которым настроение, похоже, не испортить ничем. Просто Санта-Клаус в отпуске.
– Хорошо повеселилась вчера? Как прошла вечеринка? – спрашивает Шофер-Клаус, отъезжая от дома, где остались родители, которых Мираколина больше уже не увидит.
– Да и нет, – отвечает Мираколина. – День прошел хорошо, но вечеринки не было.
– О-о-о… жаль. А почему?
– Потому что жертвоприношение – не праздник.
– А, – отвечает шофер, явно не зная, что еще сказать. Ответ Мираколины – просто идеальное окончание светской беседы, чего она и добивалась. Ей совершенно не хотелось рассказывать о своей жизни этому мужчине, каким бы веселым он ни был.
– В холодильнике полно напитков, – сообщает он. – Угощайся.
Минут через двадцать, вместо того чтобы свернуть на федеральную трассу, они через ворота въезжают на территорию элитного поселка.
– Должен забрать кое-кого еще, – объясняет Шофер-Клаус. – Во вторник пассажиров мало, так что после этого – сразу в лагерь. Надеюсь, ты не против.
– Нет, не против.
Особняк, у которого останавливается фургон, раза в три больше, чем дом Мираколины. У двери ожидают мальчик в белом и его родители. Чтобы не смотреть, как они прощаются, Мираколина отворачивается к окну на другой стороне. Наконец Шофер-Клаус распахивает дверь, и в салон забирается мальчик с прямыми, аккуратно подстриженными черными волосами, голубыми глазами и мраморно-белой кожей – как будто его специально укрывали от солнца всю жизнь, чтобы принести в жертву таким же чистым и нетронутым, каким он был, когда только-только родился.
– Привет, – застенчиво здоровается мальчик. Его белая ритуальная одежда сшита из переливающегося на солнце атласа, окантованного богатой золотой тесьмой. Родители явно не жалели на него денег. Платье Мираколины сшито из простого шелка, специально небеленого, чтобы не выделяться из толпы. По сравнению с ним наряд мальчика напоминает сияющую неоновую рекламу.
Кресла в салоне минивэна установлены лицом друг к другу – очевидно, с целью подтолкнуть пассажиров к знакомству. Мальчик садится напротив Мираколины, думает несколько секунд, затем протягивает руку для пожатия.
– Меня зовут Тимоти, – представляется он.
Мираколина пожимает протянутую руку. Та оказывается влажной и холодной, как после урока физкультуры в школе.
– Мираколина.
– Ух ты, какое сложное имя! – восклицает мальчик и тут же неловко откашливается, как человек, жалеющий о том, что не сдержался. – А как тебя называют знакомые? Мира? Лина? Может быть, есть какой-то вариант покороче?
Читать бесплатно другие книги:
