Зачем коту копыта? Луганцева Татьяна
– Что значит – исчез? – поднял голову задумавшийся Вилли.
– Попросил политического убежища, предал, сбежал, – пояснил Николай Еремеевич. – Подобные случаи бывали. Уже в Союзе всех наших повязали снова и прямо затаскали по допросам. Эдика, который был старшим в группе и которому под его личную ответственность дали корону, посадили.
– Эдуард Эрикович сидел? – удивилась Груня. – Я не знала.
– Ему дали много, лет восемь. Но выпустили после половины срока – то ли ветер поменялся, то ли заступился за него кто, а может, за примерное поведение. Вышел Эдуард другим человеком. Его никто никуда не брал после такой истории. Потом он сам, уже будучи в возрасте, организовал этот театр. Короче, если бы не тюрьма ни за что, совсем иначе жизнь у Эдика сложилась бы, с его-то пусть и не сверхталантом, зато с пробивной способностью, – закончил интригующий рассказ Николай Еремеевич.
Воцарилась пауза, во время которой каждый слушатель подумал о чем-то своем.
– Ты намекаешь, что корону украл мой, извините, отец? То есть Марк? – первой нарушила молчание Аграфена.
Татьяна присвистнула, даже отложила клубнику, которую намеревалась отправить в рот.
– Заметьте, не я это сказал! – сразу же откликнулся ведущий артист труппы и рассказчик Николай Еремеевич. – Повторяю для плохо слышащих: Марк был вместе со всеми в том королевском театре и прошел обыски и допросы вместе со всеми. Ни тени сомнения в его виновности не возникло ни у кого, иначе бы ему не вырваться из рук английских полицейских. Ни те-ни! А вот когда он так резко принял решение остаться на Западе, именно после пропажи короны… Поговаривали, что Марк обеспечил себе хорошую материальную платформу для жизни за границей. Почему-то так все и думали – что он ее украл. Ведь провезти ее через границу точно бы не смог, зато припрятать в Англии…
– Получается, Марк просто агент 007! – вступил в разговор Вилли. – Все спецслужбы искали и не нашли, он сумел спрятать реликвию и, кроме того, не выдать себя ничем.
– Жить захочешь – сделаешь! – пожал плечами актер. – Корона же тянула на миллион долларов.
– Ого! Огромные деньги! – воскликнула Аграфена. – Не понятно только, куда он ее дел и почему жил бедно. С такими-то деньгами!
– Такую кражу можно внести в Книгу рекордов Гиннесса… как самое неудачное ограбление, – сказал Вилли.
– Почему? – удивилась Груня.
– Одно дело украсть деньги, пусть и много, или драгоценности, даже антикварные, и совсем другое – умыкнуть английскую корону. Куда ты с ней потом пойдешь? Кому ты ее продашь? К тому же такие преступления не списываются за давностью лет. Ведь обворовано не частное лицо, а государство. Корона же – историческая и материальная ценность Англии.
Аграфена даже заслушалась его.
– Ты так говоришь, словно сам лично знаешь толк в кражах. Когда мне надо будет что-то свистнуть, я обязательно с тобой посоветуюсь, – сказала Татьяна, словно прочитав мысли Груни.
– Но Вилли прав. Получился бред какой-то. Если действительно именно Марк украл корону, то потом он жил в нищете, надеясь, что когда-нибудь сможет ее выгодно продать и зажить богато, – поделился своими мыслями Николай Еремеевич.
– А Марк был беден, особенно в последние годы, я свидетель, – поддержал актера Вилли.
– О том, что Эдик отсидел в тюрьме за его выкрутасы, Марк не мог не знать. У них оставалось много общих знакомых. Может, он и не хотел столь сурового мщения своему другу, но так получилось… Наверное, все эти годы Марк чувствовал за собой вину, поэтому и оставил Колобову свой театр, – вздохнул Николай Еремеевич.
– Но ведь корону так и не нашли, – напомнила Татьяна, – если все-таки предположить, что она у Марка была.
– Не нашли, – подтвердил ведущий артист труппы.
Ветрова с подозрением посмотрела на Вилли.
– А ты ведь провел с ним последние годы… И ты такой богатый…
Хозяин отеля даже покраснел, и ему это шло, как отметила Груня. Впервые он не выглядел столь бледным.
– Я? Да. И Марк жил у меня. Но про какую-то корону я услышал впервые только сейчас.
– А кто тебе поверит? Небось за реликвию и приютил старика? – продолжала Таня с видом и тоном следователя.
Аграфена не выдержала и рассмеялась.
– Да она шутит! Издевается над тобой! Это же – актеры!
Вилли вытер лоб салфеткой.
– Меня еще никто не обвинял в корысти. Я имею состояние больше стоимости любой короны в несколько раз. Она мне не нужна, честное слово.
– Ладно, верим. Стопроцентно ведь не доказано, что ее стибрил Марк, – отмахнулась Татьяна.
– То, что он театр отдал Эдику, пострадавшему в той мутной истории, как раз косвенно доказывает, что Марк виноват и корона была у него, – не согласился Николай Еремеевич. И подмигнул Тане, своей давнишней подруге: – Но что характерно: парень-то заволновался!
– Он не по этой части! – вступилась за Вилли Груня. – Вот если у кого надо вызвать ревность, подтвердить, что спал ночью с одной женщиной, а вчера спал с другой, то это к Вилли. Таким способом, на спор, можно сколотить неплохое состояние.
Татьяна захихикала. А Николай Еремеевич пробубнил:
– Не будь злобной стервой… Давайте – за нас, за прекрасный вечер!
– Давайте! Чин-чин!
– А я вот все же думаю выполнить последнюю просьбу Марка. А то, смотрю, грехов на нем – хоть отбавляй! – вздохнула Груня. – Чтобы душа его не мучилась, написать портреты его пожилых родственников, раз уж он так того хотел.
Вилли резко поперхнулся шампанским, и Таня кинулась к нему на помощь. Поколотить кого-то по спине было для нее сущим удовольствием. На сей раз она уже Николая Еремеевича просить не стала, сама постаралась.
– Ты чего? – спросила его удивленная Груша.
– Так, ничего… Небольшая проблема – родственники-то уже давно похоронены. Они умерли друг за другом от старости, ненадолго пережив друг друга.
– Я знаю, ты говорил, – кивнула Аграфена. – Ну и что?
– Ты не знаешь самого интересного: у меня нет их фотографий. Остались только изображения на памятниках. Так что я не знаю, с чего ты станешь свои портреты писать.
Все замолчали. А потом Николай Еремеевич разразился громким хохотом – не совсем нормальным смехом пьяного человека.
– Вот подвезло нашей Груне! Прямо «Этюд в багровых тонах»… Придешь на кладбище с мольбертом и будешь писать пейзажик с натуры. Обстановочка замечательная, спокойная. Сядешь на пригорочке и работай себе. Хорошо! Свежий воздух, могильные плиты…
Аграфена с неприязнью посмотрела на его улыбающееся лицо и надулась.
– Тоже мне проблема! Я сфотографирую и напишу дома.
– Нет, лучше с натуры! – не унимался артист. – Только там ты поймаешь нужное вдохновение!
Дальнейший ужин прошел без происшествий. Николай Еремеевич, правда, закончил его в своем репертуаре – уснул, упав лицом в тарелку. Но с помощью Вилли и обслуживающего персонала был отбуксирован в свой номер.
Глава 19
Аграфена пребывала в каком-то нервном возбуждении уже с утра. Ее просто трясло и колотило. Вилли сразу это заметил. Ночевали они в его апартаментах. В разных комнатах, естественно. Ни веселые истории хозяина отеля на завтрак, ни сам великолепный завтрак, ни прекрасная погода не могли вывести художницу из задумчивости и какого-то нервного, томительного ожидания.
– Думаешь о премьере? – догадался Вилли.
– Вот чувствую – что-то будет. Скандал какой-нибудь грандиозный. И завтра мы все с позором вылетим отсюда.
– Меня другое волнует, – хмуро повесил голову Вилли. – Понимаешь, билеты не продались. Кто вообще будет взирать на триумф или позор труппы? Подвел меня один человек – пообещал, что все возьмет под контроль, чтобы я не волновался. А сегодня заявил: не взяли билеты.
– И что делать?
– Я обещал – я сделаю. Сейчас поеду в одно благотворительное общество и подарю их подопечным билеты, чтобы только пришли. Но пусть это останется между нами!
– Само собой. Но про баснословные гонорары, конечно, придется забыть, – уточнила Аграфена.
– Я лично оплачу билеты, и это тоже между нами… Только сейчас я вынужден уйти, чтобы успеть все к вечеру. Ты останешься одна. Ничего?
– Конечно, ничего. Ты же уходишь ради благого дела. Вообще, Вилли, спасибо тебе большое за все, что ты делаешь для нас. А ведь совершенно не обязан возиться с нами.
– Больших хлопот ваша труппа мне не доставляет. А ты, Груня, самая удивительная женщина, что я видел. И ради тебя…
Глаза мужчины как-то странно загорелись, и Аграфена почему-то испугалась, что он ее сейчас поцелует. А также испугалась за себя. Потому что чувствовала, как ее к этому мужчине тянет. Ох, какая у нее случится реакция после стольких лет «застоя» в объятиях такого красавца… Поэтому Груня шарахнулась от Вилли.
– Извини… – огорчился тот.
– Ничего… Это ты меня прости. Как-то все быстро, я не готова…
– Понимаю. Я готов ждать, сколько тебе потребуется, – ответил он ей совершенно серьезно.
Груша улыбнулась.
– С тобой всегда так надежно?
– Думаю, что-то переосмыслил в последнее время. А в молодости сам на себя не положился бы…
– Вилли, а пока тебя не будет, я могу съездить на кладбище? Хочу посмотреть на то, что мне уготовано написать?
– Ты и правда намерена это сделать? – удивился Вилли.
– Ну, не знаю, что и сказать. Просьба Марка странная, и вообще все происходящее странно… Только дай мне в сопровождающие кого-нибудь русскоговорящего.
– Хорошо, Груня, как скажешь. Тебя отвезет один из моих подручных по отелю, Дилан. Он будет на черной «Ауди» перед входом в отель. Только прошу тебя – без глупостей. Будь осторожна и, если что, сразу звони мне.
– Хорошо, Вилли. А…
– Да?
– Скажи, а почему ты так помогал Марку в последние годы? Ведь он для тебя был чужим человеком.
– Я так не считаю. Говорил уже: его любила моя мама, он был неплохим отчимом. К тому же я вообще не привык отказывать людям, нуждающимся в помощи.
– Это я знаю! Мы всей труппой сидим у тебя на шее и прекрасно себя чувствуем, – усмехнулась Груня и пошла собираться.
Когда она вышла из ванной, Вилли уже не было. Художница надела удобные широкие штаны цвета спелой вишни и светлую кружевную кофточку. Волосы собрала заколкой, а затем обулась в удобные белые туфли. Именно так – не вычурно, скромно одетые, решила она, люди и ходят на кладбище.
Черная «Ауди» ее действительно уже ждала, а Дилан оказался молодым, симпатичным парнем с вьющимися волосами и голубыми глазами. По-русски он говорил очень хорошо, с милым легким акцентом.
– Доброе утро, – приветствовал ее с улыбкой Дилан. – Такая красивая девушка, а отвезти ее надо на кладбище… Садитесь, я на весь день к вашим услугам, так велел Вилли.
– Нам далеко ехать? – спросила она, усаживаясь рядом.
– Минут десять. Тут и пешком можно, но уж доедем с ветерком.
До кладбища доехали и с ветерком, и действительно быстро.
– Пойдем, покажу то, что надо. Вилли ввел меня в курс дела, – сказал Дилан, помогая Груне выйти из машины.
Шагая по аллее, она поймала себя на мысли, что на русских кладбищах почему-то бывает жутко. Погосты обычно расположены на отшибе или на окраине, или где-то в лесу, словно люди подсознательно разделяют мир живых от мира мертвых. На Западе, у католиков, часто кладбище располагается вокруг действующего костела и порой прямо посреди города или поселка. Люди могут навестить своих усопших родственников и знакомых, а затем посидеть на службе, поставить свечку. Здесь нет ужасающих разномастных оград вокруг каждого клочка земли, а просто идут могилки в ряд с крестами и фигурками ангелов. И всегда здесь растут живые или стоят в вазах свежие цветы, а не искусственные, как у нас, раскрашенные в кошмарные ядовитые цвета.
Последнее всегда воспринималось Груней как какая-то насмешка. Мол, извините, тетя, часто мы вас навещать не сможем, а могилку вроде как украсить надо, цветочки должны быть. И вот прекрасный выход – искусственные цветы! Что может более по-идиотски выглядеть на заросшей могиле или на грязно-сером снегу? Только эти синие незабудки да окрашивающие снег красными пятнами пластмассовые тюльпаны. На западных кладбищах всегда ведется общая уборка территории, поэтому впечатление от могил складывается, так сказать, равномерное. У нас же, получается, платят бешеные деньги, чтобы зарыть и забыть, по-настоящему редко кто ухаживает за местом погребения. На наших кладбищах частенько увидишь огромные неухоженные деревья, при каждом дуновении ветра зло шелестящие ветвями, словно ругаясь, что их покой нарушили. Здесь же выше милых, пушистых хвойников, как правило, ничего не растет.
И еще. Как правило, на могилах католиков нет фотографий. Возможно, это правильно? Люди остаются в памяти близких такими, какими были, какими их хотели запомнить. А на том свете внешность уже не имеет значения. На наших же кладбищах везде фотографии, и от этого становится еще более жутко. Ведь все, кто их видит, понимают: эти люди умерли, со снимков на живых смотрят сотни мертвецов. Неприятно, что уж говорить.
Марк был русским, поэтому на могилках его тети и дяди красовались фотографии на русский манер. Здесь таких могил было мало.
– Вот, – остановился Дилан, – Софья Павловна и Аркадий Михайлович. А вот и Марк Тарасов.
– Его с ними рядом похоронили? – спросила Груня, испытывая внутренний трепет.
– Ну а куда же? Другой родни у него не было. Вилли и похоронил здесь.
– Что ж, и правильно.
Груня присела на маленькую каменную скамейку и посмотрела на фотографии родственников Марка. Сразу чувствовалось, что это были интеллигентные и умные люди. Такие благородные лица, глаза… Окладистая бородка у Аркадия Михайловича и строгая прическа, волосок к волоску, у Софьи Павловны. Такая милая супружеская пара…
– Хорошие люди были, – словно прочитал ее мысли Дилан. – А вы ведь дочка Марка? Ходили слухи в отеле…
– Вроде да. Только я его даже не видела ни разу, – вздохнула Груня.
Дилан сел рядом.
– Бывает. Марк прикольный был… А сюда вам зачем понадобилось? Хотя что я спрашиваю? Все-таки могила отца.
– Марк оставил завещание, чтобы я написала портреты его родственников, – доверилась сопровождающему Груня.
Парень присвистнул.
– Серьезно? Странное пожелание.
– Можно я здесь останусь? Я тут пока осмотрюсь, освоюсь. Сделаю наброски. А ты приезжай за мной часа через два, – попросила Груня.
– Точно вы одни останетесь? А то Вилли меня потом ругать будет, что оставил вас…
– Всего на два часа!
– Хорошо. У нас вообще-то тут мирно, ничего страшного.
Дилан ушел, а Груша разложила карандаши, ватман на планшете и приступила к эскизам. Она хотела настроиться на нужную волну, прочувствовать этих людей по их фотографиям, чтобы перенести образы на бумагу.
На кладбище и правда было совсем не страшно. Дул ветерок, доносивший аромат трав и цветов, растущих здесь повсюду. Только небо стало вскоре затягиваться тучками, но для Груни это было даже хорошо – не так слепило солнце. Она делала один набросок за другим. Фото на могильной плите, сразу две могильные плиты, вид прямо, вид слегка сбоку… Одно фото и фото на фоне всего окружающего… Аграфена вошла в свой профессиональный ритм. Из таких вот различных набросков она в будущем напишет добротные портреты, сложив все мелкие детали и свои ощущения в единое целое.
Могилы родственников Марка располагались в крайнем ряду, а невдалеке высилась какая-то стела. Груня поднялась со скамейки немного размять ноги и подошла к стеле, на которой было выгравировано множество имен – ровными столбиками.
«Что это? Прямо как братская могила…» – заинтересовалась она. И прочла наверху надпись, что здесь захоронены останки людей, погибших в авиакатастрофе 12 июня 1995 года, пассажиров разбившегося лайнера, летевшего из Мюнхена в Будапешт.
Груня смотрела на ничего, в принципе, не значившие для нее имена и фамилии, и ей стало вдруг плохо.
«Нельзя так на все реагировать, я с ума так сойду, – попыталась художница сама себя привести в чувство. – Но это же уму непостижимо! Столько людей! Разом! Самолет для них стал братской могилой. А они заходили в него со своими надеждами и чаяниями, они куда-то стремились, с кем-то хотели встретиться… Смеялись, занимали свои места, раскладывали вещи… Их любили, они кому-то были нужны… И закончилось все вот так – урночками с останками в этой стеле». Аграфена даже отошла от стелы на два шага назад, словно та могла затянуть ее в себя. Фатальность ситуации и заключалась именно в том, что ничего изменить нельзя было, ни для кого… И эти люди оказались обречены, а она еще жива, раз не летела рейсом Мюнхен – Будапешт 12 июня 1995 года.
Груня застучала зубами и подумала: «Все-таки кладбища на меня плохо влияют. Дилан был прав, спрашивая, точно ли я хочу здесь оставаться в одиночестве. Все у меня не слава богу: отца узнала уже после его смерти, портреты родственников приходится писать с могильного камня, влюбилась не в кого-нибудь, а в самого красивого на свете мужчину…»
Художница вдруг сообразила, что замерзла не из-за своих опустошающих мыслей – просто погода изменилась. Тучки на голубом небе затянули его окончательно и беспросветно, да и по цвету стали темнее, мрачнее, как будто набухли влагой. Их словно распирало от слез солидарности с чувствами Груни в память погибших 12 июня, очень многие из которых были совсем молоды. Видимо, резкие перемены погоды здесь в порядке вещей. Аграфена могла в том убедиться в день прилета в Венгрию, когда она одинокой, отчаявшейся путницей сбежала по мосту на зеленый остров и попала там под внезапно нагрянувший дождь.
И сейчас слезы захороненных, то есть вырванных из жизни на пике, вылились в самый настоящий дождь. Сначала самые крупные капли прорвали брешь в облаках, сорвались с небес и не упали, а просто-таки шмякнулись на лист с набросками, аккурат на лицо Софьи Павловны, моментально размыв очертания, словно и нарисованная пожилая женщина заплакала, восприняв общее депрессивное состояние, царившее вокруг. Затем капли стали мельче, западали чаще, словно обрадовавшись прорыву в небесной защите. Этакие капли-детки, последовавшие за своими родителями. Они забарабанили куда попало, тяжелые и холодные. Укрыться от них на кладбище с жесткой зеленой травой и весьма окультуренными цветами было негде. Разве только в одиноко возвышающемся костеле посреди территории.
Туда-то Груня и поспешила, быстро собрав свои бумаги и канцелярию. Под конец своего бегства она попала просто под проливной ливень, который буквально застилал глаза.
«Вот ведь стихия! Ужас! Как быстро все изменилось! Интересно, когда Дилан приедет за мной? Надеюсь, догадается побыстрее», – думала Груня, взбегая по грубо, неровно обработанным каменным ступенькам, отполированным поверху тысячами ног, к кованым дверям костела. И вдруг поскользнулась, подвернула ногу и растянулась плашмя прямо перед входом, на некоторое время от боли совсем потеряв ориентацию во времени и пространстве. Конечно же, она благополучно промокла абсолютно до нитки, да еще и окрасила кровью из рассеченной коленки каменные ступени.
– Уф! – перевела наконец дух от боли Груша и, совсем ни на что не надеясь, дернула за кольцо железной двери.
И вот тут совершенно неожиданно удача впервые улыбнулась ей – дверь открылась, впуская внутрь костела насквозь промокшую путницу. Хромая и часто дыша от сердцебиения, вызванного болью, Аграфена доковыляла до первой скамейки и растянулась на ней плашмя, тихо скуля. Хорошо хоть в католических храмах есть эти скамейки, иначе бы ей пришлось устроиться прямо на полу. Немного осмотревшись, она нашла в себе силы посмотреть на свою коленку. Та распухала просто на глазах, и ровно по центру ее пересекала глубокая рана. Это она так «удачно» стукнулась об острый край каменной ступеньки, который и распорол кожу, словно ножом.
«Вот ведь черт! Прости, господи…» – подумала Аграфена и попыталась встать. Тут же края раны разошлись, кровотечение усилилось. Художнице стало реально страшно и нехорошо. Она снова легла на скамейку и закрыла глаза – только так унимались кровотечение, головокружение и тошнота. Идти она не могла, перевязать ногу было нечем, и в тишине костела Груня начала соображать, что ей делать дальше.
Просто трагикомедия какая-то! В день провала спектакля русской труппы, на который все билеты купил один-единственный человек, художник-декоратор погибнет странной смертью… Она хотела нарисовать портреты умерших людей, явилась на их могилу в полном одиночестве, поранилась, а теперь истечет кровью в пустом костеле при кладбище… Романтично и глупо, но так и будет. «Может, Дилан сейчас вернется и заберет меня? Возможно, даже успеет довезти меня до больницы, – затеплилась у нее робкая надежда. Но сама же ее и разрушила: – А как парень меня здесь найдет? Посмотрит – на кладбище нет никого. И уедет. Подумает, что я вызвала такси и сбежала, когда пошел дождь. Надо мне все-таки до людей добраться… Ой, а что это меня так сильно трясет? Наверное, от кровопотери и страха. Нет, это нервы. Но чего я так, дуреха, испугалась? Сейчас главное – правильно раздышаться. Раз, два, раз, два… Вдох, выдох… Потом я встану, выйду из костела и побегу… Куда? Куда-нибудь. К людям просить о помощи. Хотя по мне и так будет видно, что мне нужна помощь, я же буду истекать кровью… Стоп! Что за истеричные нотки? Возьми себя в руки, тряпка! Почему другие берут себя в руки в экстренных ситуациях, а я, наоборот, просто размякла вся? Еще и правда тут дуба дам. Подумаешь, ранка на коленке! Вон герои кинофильмов и с ножевыми, и огнестрельными ранениями садятся за руль и едут за помощью…» – уговаривала себя Аграфена как могла, лежа в звенящей тишине. Только дождик стучал по крыше и в мозаичные стекла костела нарушающей спокойствие барабанной дробью.
Именно в этот момент хлопнула дверь – внутрь кто-то вошел. Груша, какая-то напуганная событиями последнего времени, замерла и прислушалась – ее смутили и насторожили довольно странные звуки. Во-первых, по проходу костела явно что-то волокли, а во-вторых, лязгал какой-то механизм. Поэтому она и не подала признаков своего присутствия в храме, наоборот, вытянувшись в струнку, осталась лежать на скамейке, слушая более чем странные звуки, а также стук собственного сердца, бьющий просто в уши. Когда шаги поравнялись с ее скамейкой, Груня даже дышать перестала. Но ноги прошли дальше – ее не заметили. Аграфена, склонившись с лавки вниз головой, посмотрела, что происходит, чуть не загремела на пол, потому что двумя руками зажала себе рот, чтобы не закричать. Она увидела раскинутые руки, словно у распятого человека, дорогой пиджак, окровавленную рубашку и красивое бледное лицо… Вилли. Лицо было совершенно безучастно в данный момент, так как мужчина находился без сознания, хотя и продвигался очень плавно по проходу – ровно с той скоростью, с которой его тащили два каких-то незнакомца.
«Не может быть! – только и мелькнуло в голове художницы. – И правда какой-то несвоевременный день сурка, нескончаемое повторение одного и того же… И что мне делать? Я опять одна, как обычно, без оружия, да еще раненная, а Вилли снова захватили злоумышленники, ему явно нехорошо…»
Груня поняла, что единственное правильное решение для нее в этой ситуации – лежать и не выдавать свое присутствие, пока мысли не соберутся в пучок. Но когда странная процессия отдалилась, она соскользнула на холодный пол и закатилась под скамейку. На случай того, если мужики пойдут назад. Вдруг ей больше не повезет и ее заметят? Лежа под лавкой, дрожа всем телом, словно черепаха под панцирем, Аграфена чутко прислушивалась – ничего другого ей не оставалось.
В костеле было очень тихо и прохладно. Ей был слышен каждый шорох, каждое движение вошедших людей. А те оставались абсолютно немногословны, то есть практически немы. Видимо, знали заранее, что делать. Вот они подключили какой-то механизм, что принесли с собой, к чему-то… Вот со своеобразным звуком брякнул какой-то камень…
Груня поползла под лавкой, ощущая, что оставляет за собой кровавый след, словно некую странную границу. Выглянула из-под своего укрытия сквозь спутанные волосы.
Убранство костела было довольно скромное, но здесь имелось все, что и положено. Резные панели на стенах, уносящийся ввысь свод, высокие арочные окна с мозаикой, статуи святых в нишах, украшенные белыми цветами, аромат ладана, а по периметру несколько огромных мраморных гробниц с резьбой по бокам и на крышках. Двое мужчин в данный момент с помощью механизма сдвинули тяжеленную плиту с одной из них, бросили внутрь бездыханное тело Вилли, а затем вернули крышку на место. После чего перекинулись парой фраз на неизвестном Груне языке, собрали пожитки и двинулись назад.
Со лба художницы упала на чистый холодный пол капля пота. В тот момент только одна мысль билась в голове Аграфены: «Только бы меня не заметили… только бы не заметили… Это будет концом для нас обоих. Хорошо, конечно, умереть с любимым человеком в один день и час, в объятиях друг друга, но хотелось бы еще пожить…» О том, какую жуткую смерть избрали для Вилли, она старалась не думать. По легкому стону, который мужчина испустил, когда его опрокидывали в гробницу, ей стало ясно, что он еще жив. Но, конечно, сам ни за что не выберется из мраморного короба, это очевидно. Насколько ему хватит там воздуха, Груня тоже не предполагала. И не сойдет ли бедолага с ума, очутившись и осознав, какая смерть ему уготована? Ведь надежды, что его там найдут, у него даже не возникнет. И если Вилли все же начнет стучать ногами и руками о стенки саркофага, снаружи его все равно никто не услышит. Уж очень мощной выглядела гробница. А сейчас от нее еще и веяло жутью – из-за того, что Груня знала: в ней заживо погребен человек.
Мужчины прошли тем же путем, которым прошествовали к саркофагу. А потом Груня услышала то, что ей совсем не понравилось, – как снаружи лязгнул засов. Выждав еще пару мгновений, она, зачем-то пригибаясь, как солдат под обстрелом, хотя в костеле была совершенно одна, подбежала сначала к гробнице. И только при попытке постучать по каменной стенке чуть не сломала пальцы. К тому же не раздалось совершенно никакого звука. Перед нею был словно монолит. Но Аграфена – скорее по инерции, чем от здравого смысла, – все же попробовала сдвинуть крышку. Естественно, безрезультатно.
«Ее и десять мужиков не поднимут! Именно что механизм специальный нужен…» – поняла она, поражаясь тому, что даже щели не видно между крышкой и корпусом гробницы, как будто каменные глыбы за столетия приполировались друг к другу. И тем не менее прокричала:
– Вилли, Вилли, ты слышишь меня? Это я, Груня! Я здесь! Держись – я вытащу тебя! Пожалуйста, держись! Я сейчас только за помощью сбегаю! Я даже не знаю, слышишь ли ты меня… – Груша наконец-то оторвалась от гробницы и побежала к двери. Но ее надежда найти помощь оборвалась, то есть разбилась о закрытую дверь. Поколотившись еще и в нее, тоже неизвестно для чего, художница обернулась. По ее спине струился холодный пот, по ноге текла горячая кровь. Ощущение было не из приятных. Но мозг заработал быстрее, как всегда происходило, когда все зависело только от нее. «Что я имею? Полутруп в гробнице. Причем человека, который мне явно не безразличен. Единственный, кто может его спасти, – это я, но я истекаю кровью. Отсюда вывод: сначала я должна помочь себе, прежде чем начать помогать Вилли». Она побежала по проходу, осматривая все вокруг. Голые скамейки, статуи, цветы, барельефы на стенах, свечи… И тут она остановилась, увидев, что вокруг статуи Иисуса намотана какая-то лента с крестами и золотой окантовкой.
– Думаю, ты не сильно обидишься! – вслух обратилась к статуе Груня. И принялась энергично разматывать ленту, приговаривая: – Ты очень хороший и добрый бог… Очень прошу меня простить, я не знаю, чего тебя лишаю, но это во спасение жизни. Уверена, что ты поймешь и, главное, не будешь против…
Затем она быстро забинтовала этой шелковистой лентой ногу и перевела дух. Как-то сразу стало легче. Во-первых, не видно уже струящейся крови, а во-вторых, ее смерть от кровопотери отодвигалась на неопределенное время. Следовательно, можно уже подумать о спасении Вилли. И Груня с новыми силами заметалась по костелу. К сожалению, здесь не было запасных дверей, подвесных лестниц, стремянок, оружия, а также чего-либо другого, что могло бы ей пригодиться. Телефона, например.
– Господи, ничего! – запаниковала Аграфена, холодея душой и телом. Ведь, по сути, она оказалась в мышеловке. – Преступники-то вряд ли вернутся сюда. Зачем? А сколько времени, вернее, воздуха в запасе у Вилли?
И она снова попыталась взять себя в руки и начать мыслить логически.
«Телефона нет… Дверь закрыта… Где еще может быть выход? Правильно, окна! – Груня задрала голову и, если бы умела, присвистнула бы. Окна располагались на уровне хорошего третьего этажа, были арочными и полностью в витражных композициях на библейские темы. – Даже если они раритет и дорого ценятся, все равно не стоят жизни человека. Так что придется эту красоту разбить вдребезги ради спасения Вилли. Только как добраться-то до окна и высадить его?» Аграфена стала вновь судорожно осматриваться. Оторвать скамейку от пола, чтобы подставить к окну, не представлялось никакой возможности. Да и по ней, ровной и скользкой, стоящей под острым углом, все равно не взобраться… Никаких вещей, которые можно было бы сдвинуть или поставить друг на друга, тоже не наблюдалось. Совершенно пустой, одиноко стоящий, небольшой костел на кладбище…
«Ждать, когда кто-то придет и отопрет дверь? Не очень хорошая идея. Сегодня среда… А если храм откроют только, например, в воскресенье? Нам столько не продержаться. Воздух, вода, еда – всего этого у нас с Вилли нет в запасе…»
Центральное место в алтарной части костела занимала статуя Девы Марии, а за ней висело большое деревянное распятие.
– О, нет… – вслух охнула Груня. И перекрестилась, глядя на фигуру Иисуса. – Простишь еще раз? Ведь похоже, только с помощью распятия я смогу подняться по стене. Я же не человек-паук, чтобы лазать без опоры. Да, решено, бог нам поможет!
Глава 20
Дебрен Листовец подал рапорт вышестоящему начальству о том, что ему пора в очередной отпуск. Ему не всегда удавалось отдохнуть именно тогда, когда хотелось. Вернее, никогда не удавалось. От этого у него случались ежегодные нервные срывы и разногласия в семье.
– Все люди как люди! Путешествуют вместе… А я даже путевку не могу взять – все время ждем, разрешат тебе или нет! – сетовала жена.
– Не надо было выходить замуж за комиссара полиции. Я не принадлежу только себе! – отвечал ей Дебрен в минуты выяснения отношений, хотя прекрасно понимал супругу. Да и сам мечтал проводить больше времени с детьми и семьей.
И вот наконец ему вроде дали уже добро – за две недели до планируемого отпуска, который выпал аккурат на пятнадцатилетие совместной жизни Дебрена с Лорой, его верной спутницей. Градус настроения полицейского от радости подскочил. Прямо даже зашкаливал. Листовец уже предвкушал, как подарит супруге и двум дочкам поездку в Париж. Именно туда они все вместе и отправятся на годовщину, устроят там семейное торжество. Город любви, город, где они познакомились с Лорой, приехавшей туда туристкой из Румынии. А он находился там по делам службы, будучи еще в низком чине.
Дебрен прекрасно помнил то время. Лора была очень бойкой девушкой, не побоявшейся путешествовать по Европе в одиночку, и, как ему показалось, самой красивой на свете. Дебрен же был молодым, несколько нелепым и ужасно легко смущавшимся парнем. Лора сама назначила ему свидание, но он был вынужден сказать, что не сможет прийти, так как должен доставить опасного преступника, находящегося в розыске, на родину, ведь прилетел в Париж в командировку.
Ох и глаза у Лоры были!
– Что?! Ты в Париже, самом романтичном городе мира, с преступником?! – воскликнула девушка. – Ты меня променяешь на него?! Что же я такая несчастливая – из всех парней выбрала именно тебя!
Но телефонами и адресами они все же обменялись. А потом были звонки, письма, очень редкие встречи. Два раза Дебрен ездил к ней в Румынию, три раза Лора к нему в Венгрию. Потом молодой полицейский сделал ей предложение. А бесстрашная девушка впервые в жизни стушевалась, испугалась и – отказала. Оказалась не готовой к такому серьезному повороту отношений. Сразу сто причин нашлось для отказа: мол, ей еще надо доучиться, в ее планы не входило создавать семью с иностранцем… Дебрен был настойчив, но безрезультатно. Тогда Лора специально завела другого парня, своего соотечественника, и он отступил. Но, оставшись без него, Лора начала скучать, вспоминая их беседы и встречи, перечитывать письма. А через полгода девушка позвонила ему под Рождество, собираясь сказать: «Как дела? Давно не виделись». Но вместо Дебрена ей ответила его мать.
– Да, Лорочка, конечно, я тебя узнала. Я обязательно передам сыну о твоем звонке. Что? Почему ты не можешь поговорить с ним лично? Дебрен в реанимации, без сознания. В него стреляли… Он в тяжелом состоянии, но мы все надеемся на чудо, особенно в Рождество.
Первым же самолетом Лора вылетела в Будапешт. И провела в больнице Рождество, дождалась, когда Дебрен выйдет из комы. А потом осталась еще на три месяца, все дни напролет проводя в больнице. Там же они и расписались. И вот уже пятнадцать лет вместе. Правда, порой – как кошка с собакой.
– Надавил тогда на жалость! Если бы тебя не ранили!.. – кричала во время ссор Лора.
– Воспользовалась, что я был в больнице и еще окончательно не пришел в себя! – огрызался Дебрен.
– Мне нагадали, что я встречу свою любовь в Париже, а первым, кого я там увидела, оказался ты! – продолжала злиться Лора, растя уже двух дочерей.
– Ты мне сама свидание назначила!
– Я ошиблась! Ты был не романтическим юношей, а преступника там пас!
– Я работал…
– Вот всю жизнь и работаешь, а я, дурочка, попалась. Горе мне горе!
– Ты тоже не подарок. На работе мне нервы треплют, дома ты все время недовольная… Хоть бы раз подумала, что я каждый день могу погибнуть.
– Что?! Еще чего удумал! Я тебе погибну!.. Я тебя на том свете найду, так просто ты от меня не отделаешься!
– Вот в этом я как раз не сомневаюсь! – смеялся Дебрен.
Конечно, они любили друг друга, хоть и жили, кипя итальянскими страстями.
И вот сейчас, выйдя из своего участка, Дебрен предвкушал радость жены по поводу долгожданного отпуска и страстные отношения уже там, в Париже. Он остановился у своего припаркованного автомобиля и закурил. И тут за ним следом появился его начальник со словами:
– Хорошо, не уехал еще…
– Опять что-то? Я десять часов на службе… – напрягся Дебрен.
– Да я не о том…
– Вот только не говори, что мой отпуск накрывается. Хоть один раз за много лет можно обойтись без меня?! Один раз! Умоляю! Я всю жизнь сына хотел, и у меня появился реальный шанс его зачать, извините за пошлость. Уж ты мою Лору знаешь! Ведь рискую и дочек потерять – уйдет она от меня. Заберет детей и уйдет, вот увидишь. А тогда и работа мне на черта нужна будет? Дай уехать!
– Чего ты кипятишься? Езжай.
В глазах шефа все же оставалась некоторая растерянность и недосказанность, и Дебрен продолжил оправдываться:
– Нет, ну в самом деле! Разве меня заменить не могут? Две недели! Они пролетят, как…
– Я говорю – успокойся. Тебе и правда отдыхать надо… Просто…
– Вот! Всегда есть какое-то загадочное «просто»!
– Но Вилли – твой друг, и я думал, ты сам хотел проконтролировать, чтобы с ним все было хорошо, – пояснил шеф.
Дебрен несколько поутих.
– Вилли? А при чем тут он? Что с ним?
– Пока ничего. Но мне даже удивительно, что ты не подумал, отчего у него такие неприятности. Одно покушение – чудом выжил…
– Не чудом. Вернее, это чудо зовут Аграфеной, – перебил Дебрен.
– Потом второе покушение, – продолжил начальник.
– Тогда уже я пострадал, – поправил комиссар.
– Но по ошибке, хотели-то Вилли захватить и убрать. И теперь ты спасся чудом, то есть Аграфеной…
Дебрен рассмеялся:
– Как ты говоришь? Аграфеной? Словно она не человек, а явление. Или того хуже – болезнь. Насколько мне известно, оба злоумышленника полностью выведены из строя. А значит, ни на Вилли, ни на кого похожего на него больше покушений не будет.
– Ты удивляешь меня, Дебрен. Быстро успокоился. С твоим-то опытом и хваткой… Ну, уничтожили двух исполнителей, причем не очень удачливых. А сам заказчик – кто? Мы же так и не узнали!
– Тьфу! – сплюнул Дебрен. – Так я и знал, что когда-нибудь этот вопрос встанет… Кто мог заказать Вилли? Да кто угодно! Он крупный бизнесмен – раз, известный сценарист – два, причем в среде последних сплошная ревность и зависть. А среди первых сплошная конкуренция. Да и женщин, в том числе замужних, у него было выше крыши. Поэтому мы можем всю жизнь искать того, кто точит на него зуб. Можно, я схожу в отпуск, а затем вернусь и опять вплотную займусь этим делом? Между прочим, я тоже пострадавший, меня чуть не убили. Я сейчас неспособен вести расследование! Это понятно? – говорил Дебрен и сам себя ненавидел за излишнюю бабскую болтливость и… за глупость профессиональную. Ведь убийцы ждать две недели не будут. Они могут напасть снова в любой момент.
Шеф постучал его по плечу.
– Я лично взял это дело под свой контроль, можешь не переживать. Я хотел просто, чтобы ты поговорил со своим другом. Ты же его лучше знаешь, а со мной он не идет на контакт.
– А чего надо? О чем его попросить? – несколько смягчился Дебрен.
– Я хотел приставить к нему охрану.
– Очень верная мысль, – согласился комиссар.
– У нас в участке все так думают. Да мне и сверху уже плешь проели, мол, с Вилли ничего не должно случиться. А он ни в какую не соглашается! Нет, и все! Никаких охранников рядом! Вот теперь ты с ним поговори и убеди, чтобы согласился. Вот то, что мне и надо было от тебя. Будет же сразу спокойнее.
– Ладно, извини, – смутился Дебрен. – Поговорю, конечно. Я-то думал…
– Только ты прямо сегодня поговори, а то что-то беспокоюсь я, – все-таки попросил его начальник, – словно предчувствую следующее покушение.
– Вот уж этого нам не надо!
Дебрен не мог остановиться – все смеялся и смеялся. Они с Вилли обедали на летней террасе одного из ресторанов.
– Ты сам купил все билеты в театр? Ну ты и театрал!
– Не все, половину. Вторую половину приобрели мои знакомые и…
– Твои знакомые? – снова покатился со смеха Дебрен. – Ты их просил? Заставлял? Шантажировал?
– Хватит ржать!
– Ладно, извини. Я тогда тоже пригоню своих ребят.
– Вот! Главное, чтобы театр заполнился. Чтобы появилась атмосфера. И был обязательно аншлаг. Я обещал это Груне. – Вилли укоризненно покачал головой, потому что его друг явно опять собрался расхохотаться.
– Ладно, ладно, все, – поднял вверх руки, как бы сдаваясь, комиссар. – Сказал же, зал будет полон, помогу своими молодцами. Пусть твои артисты готовятся.
– Они готовы. Похоже, как приехали, так и готовы… всегда готовы… – мрачно произнес Вилли, допивая кофе.
Дебрен решил, что наступил подходящий момент поговорить с Вилли о том, о чем его просил шеф. И нарвался на точно такую же реакцию – на категорический отказ.
– Тебя подвезти? – спросил Вилли у Дебрена в конце разговора.
– Давай к турфирме. С женой и детьми в Париж на отдых собрались! – Листовец вздохнул.
Читать бесплатно другие книги:
