Февральская сирень Мартова Людмила

© Мартова Л., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Пролог

Если вы подберете на улице дворовую собаку и накормите ее, она никогда вас не укусит. В этом и состоит разница между собакой и человеком.

Марк Твен

Пес устал от неприкаянности и замерз. Первые ноябрьские морозы были жестоки к нему, совсем недавно ставшему бездомным. Бесцельно бродя по улицам, он раскапывал в жидком снегу, скупо укрывшем газоны, скукожившиеся, коричневые от мороза яблоки, оставшиеся с богатой на яблочный урожай осени. Яблоки уже три дня были его единственной едой.

Пес с надеждой вглядывался в лица встречных людей, казалось, тоже скукожившихся от холода. Но люди спешили мимо, с опаской обходя здоровенную собаку с уже ввалившимся от голода животом, но все еще довольно ухоженную, явно хозяйскую. Им не было до нее никакого дела.

Иногда пес заскакивал в автобус или троллейбус, чтобы погреться. Один раз даже заснул, разморенный теплом и мерным покачиванием грязного пола, на котором свернулся клубком. Ему снился огонь в большом камине, в прошлом году в такие холода его всегда разжигал хозяин. Огонь незлобиво трещал, рассыпая искры, которые то и дело норовили выскочить на железный лист, приколоченный к деревянному полу. Пес, который тогда был еще смешным пузатым щенком, припадал на передние лапы, играя с раскаленными угольками, делая вид, что нападает на них, но в последний момент всегда отступал. Страх перед огнем был у него генетическим.

Хозяин весело смеялся, наблюдая за его прыжками. И иногда даже давал лакомство – свиные уши, купленные во время последнего визита в ветеринарной клинике. Пес утаскивал такое ухо к себе на подстилку – шуршащую, из водонепроницаемой ткани, зеленой в красную клеточку. Примерно час после этого он был очень занят.

Еще у него была любимая игрушка – завязанная узлами крепкая веревка, сплетенная из разноцветных нитей. Пес приносил ее хозяину и предлагал поиграть. И хозяин никогда не отказывал ему. Никогда, кроме одного-единственного раза.

Вспомнив этот единственный раз, пес протяжно завыл во сне и тут же был разбужен пинками дородной кондукторши.

– Пошел вон отсюда, скотина! – завизжала она, брызгая слюной и распространяя нестерпимый аромат лука. – Разлегся тут и воет, как по покойнику. Расплодили собак, чтоб вы все подохли, заразы!

Так из теплого нутра троллейбуса пес опять был выдворен на мороз и потрусил куда глаза глядят. Людей, пинающих в беззащитный бок ботинками на грубой подошве, он теперь обходил стороной и незаметно для себя оказался на пустыре, заросшем сухой, а теперь и замерзшей травой, которая скрывала его с головой.

Тут уже не пахло яблоками, но, припадая носом к твердой морщинистой земле, он все-таки искал что-нибудь съедобное. Чуткий нос унюхал слабый аромат, исходящий из канавы. Пес помнил, что хозяин называл «это» докторской колбасой. Продравшись сквозь колкий и царапающийся сухостой, на котором клочьями оставалась шерсть, пес пробрался к источнику этого волшебного аромата – спортивному рюкзаку, бесстыдно обнажившему нутро, в котором среди каких-то тетрадей и книг блестел целлофановый пакет с бутербродами.

Ухватив пакет зубами, пес мотнул головой, чтобы вытащить его, и в этот момент увидел руку, вцепившуюся в лямку рюкзака. Рука выглядела так же, как рука хозяина, когда пес видел его в последний раз. Она свесилась с носилок, когда тело хозяина увозила специальная машина. Рука была абсолютно, бесповоротно мертвой. Это пес тогда понял сразу, хотя и бежал за машиной несколько кварталов, пока не потерял ее из виду. Ее, а вместе с ней и всю свою прежнюю сытую безбедную собачью жизнь.

Эта рука тоже была неживой. Не очень чистая, в пятнах от пасты, вытекшей из шариковой ручки, с кожаным браслетиком-веревочкой на запястье. Прихватив пакет с каменными от мороза бутербродами покрепче, пес задом выбрался из канавы и, не оборачиваясь, побежал подальше.

Глава 1

Плюсы и минусы раннего пробуждения

Чем больше узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки.

Генрих Гейне

– Здрасте, Любовь Пална. Холодина-то какая, градусов пятнадцать, не меньше! – Уборщица баба Валя с удовольствием отвлеклась от мытья пола, приветствуя начальницу. – Что-то вы раненько сегодня, или клиентов ждете?

– Да, я клиентов жду, всегда клиентов жду, – пропела Лелька на мотив модной песенки из ее детства, в которой без конца повторялось «я танцевать хочу, я танцевать хочу». Лельке танцевать не хотелось, но настроение с утра было хорошее, несмотря на морозную и какую-то мрачную погоду и на то, что сегодня ей действительно пришлось приехать в салон часа на два раньше обычного.

Одним из самых страшных наказаний она считала именно ранний подъем. Лелька была классической совой, которой ничего не стоило затеяться с опарой на пироги полпервого ночи, но испытывающей страшные мучения, если будильник звонил раньше полдевятого утра.

Насмешка судьбы состояла в том, что много лет ей приходилось вытаскивать себя из постели в пять. Ее мама работала дворничихой, и лет с девяти Лелька помогала ей мести двор, собирать опавшую листву, обкалывать лед с тротуара и собирать снег с проезжей части в ровные кучки. Мама вздыхала, видя, как дочка с зажмуренными глазами слезает с кровати и натягивает шерстяные рейтузы зимой или спортивные штаны с вытянутыми коленками летом. Она ни за что не будила бы Лельку, позволяя ей поспать подольше, но дочь с ранних лет проявляла завидное упорство во всем, что считала нужным или правильным. Помогать маме по утрам было нужно и правильно. Мама была слабенькая и часто болела. Лелька ее жалела.

Она уже заканчивала училище, когда мамы не стало. И вставать в пять утра стало незачем, впрочем, в том, чтобы просыпаться в начале седьмого и на троллейбусе к восьми утра добираться на другой конец города в маленькую обшарпанную парикмахерскую, куда она устроилась на работу, тоже не было ничего приятного.

Правда, первые смены были все-таки день через день, а когда выпадала вторая, Лелька дрыхла до двенадцати. Но потом она довольно быстро выскочила замуж и как примерная жена по утрам кормила мужа перед работой завтраком. Это было нужно и правильно. Потом родился Максимка, и утренние сборы в ясли – детский сад – школу надолго отодвинули сибаритские замашки, неизвестно откуда взявшиеся у дворничихиной дочки.

Но теперь утренняя маета с ранним вставанием, впрочем, как и замужество, была в прошлом. Любовь Павловна Молодцова – успешная, уверенная в себе владелица престижного салона красоты, один из лучших в городе мастеров, попасть к которому считалось превеликим счастьем и удачей, могла себе позволить не появляться на работе раньше десяти утра.

Семнадцатилетний Максим собирался в лицей самостоятельно и в маминых хлопотах не нуждался. Поэтому только в те дни, когда какому-то особенно важному клиенту, точнее, клиентке, нужна была укладка «от Молодцовой» с самого утра, она отступала от много лет назад отвоеванного у судьбы права высыпаться. Впрочем, каждое такое отступление того стоило. Ее фирменная укладка обходилась клиенткам в триста долларов до десяти утра и в двести в оставшееся рабочее время суток.

Сегодня на восемь утра к ней была записана начальница областного департамента финансов – роскошная холеная дама, чередующая бриллианты с изумрудами и рубинами. В правительстве области ждали шведскую делегацию, поэтому утренняя укладка была жизненной необходимостью, ради которой Лелька и приехала в салон, по своим меркам, ни свет ни заря.

Впрочем, здесь уже вовсю кипела жизнь. Та самая жизнь, которую она любовно создавала последние годы. Салон работал с шести утра, и многие постоянные клиентки приходили сюда по два-три раза в неделю именно к этому времени, чтобы встретить рабочий день во всеоружии. Прайс-лист у обычных парикмахеров был, конечно, скромнее, чем у хозяйки, но тоже весьма и весьма солидным. Впрочем, здесь действительно работали лучшие мастера города. Лелька не ленилась отыскивать их по разным салонам и парикмахерским и не стеснялась перекупать бесстыже высокими зарплатами, оплачиваемыми курсами повышения квалификации, в том числе и в Париже, гарантиями под ипотечными кредитами и прочими благами цивилизации.

Работать в салоне «Молодильные яблоки» было так же престижно, как и являться его клиентом. Поднятую, вернее задранную, планку Лелька ронять не собиралась, придумывая все новые виды услуг для капризных модниц, а потому процветала. В свое нищее полуголодное детство, которое прошло в деревянном бараке, Лелька оглядывалась с холодной ненавистью. И была готова работать до седьмого пота, чтобы отстоять все то, что имела сейчас. Четырехкомнатную квартиру в двух уровнях, кроваво-красный «Ниссан Джук» и невесомую курточку из стриженой норки для себя, айфоны и айпеды последней модели для Максимки и другие обязательные атрибуты богатой, уверенной в себе стервы, добившейся всего собственным трудом и талантом, а главное – не зависящей от мужчин.

Мужчин Лелька презирала.

– Как спина, баба Валя? Может, все-таки пойдете на больничный? – спросила она уборщицу, разматывая длинный ярко-красный, под стать машине, шарф.

– Не, Пална, не пойду. – Бабка даже руками замахала, отметая столь дикое предположение. – Мне шваброй пол помыть не в тягость, а воду Петя меняет. – Из служебного туалета в конце коридора действительно показался рыхлый лохматый подросток в продырявленных по последней моде джинсах и толстовке с надписью «Я люблю Нью-Йорк». Толстовку Лелька привезла в прошлом году из этого самого Нью-Йорка специально для Пети.

Во внуке баба Валя души не чаяла, а Лелька была привязана к полной одышливой уборщице, которую отказывалась увольнять, несмотря на некоторое несоответствие ее внешнего облика статусу заведения.

– Любовь Павловна, нам давно нужно клининговую фирму нанять, – твердила главбух Зоя. – Девочки шустрые в два раза быстрее все вымоют, чем бабка наша. Это ж позор салону, честное слово! Каменный век.

– Баба Валя будет здесь работать столько, сколько пожелает, – упорно отвечала Лелька. Так было нужно и правильно. Ведь старуха была первой работницей, устроившейся в ее только что открытый салон десять лет назад. И Лелька искренне считала ее чем-то вроде талисмана.

– Привет, Петя. Бабушке помогаешь или школу прогуливаешь? – дружелюбно поинтересовалась она у подростка, который со стуком поставил ведро с водой, заставив небольшой фонтанчик выплеснуться на до блеска отдраенный пол.

– Не, не прогуливаю, сейчас поеду, – ответил Петя, приняв независимый вид. – Ба, я пошел, да?

– Иди-иди, Петенька, – засуетилась старушка. – Я уже заканчиваю тут. Вы не волнуйтесь, Любовь Пална.

– Я и не волнуюсь. – Лелька пожала плечами и скрылась за дверью своего кабинета с витой единичкой внутри красного яблока. – Когда закончите, идите к Аркадию в кабинет на массаж, – прокричала она уже оттуда. – Слышите, баба Валя? Я распоряжусь сейчас.

– Спасибо, – благодарно произнесла в ответ уборщица. – Дай бог здоровья вам, Любовь Пална! Хороший вы человек. С пониманием к рабочему классу.

– А я, по-вашему, кто? – Лелька снова появилась на пороге, насмешливо глядя на засуетившуюся бабку. – Проклятый капиталист?

– Да что вы, вечно я ляпну! – Баба Валя в отчаянии всплеснула руками. – Я ж знаю, как вы работаете. Я ж не в попрек. Я ж любя. Я ж к вам как к дочери.

– Ладно, проехали. – Лелька засмеялась и пошла натягивать блестящий халат, в котором всегда работала с клиентами. Финансовая чиновница отличалась пунктуальностью и должна была появиться с минуты на минуту, поэтому, заперев дверь директорского кабинета, Лелька устремилась в парикмахерский зал.

Ее кресло всегда было свободно. Помимо него в женском зале имелись еще четыре рабочих места. Плюс мужской зал на два кресла. Кабинет для маникюра на два стола, педикюрный кабинет с одним креслом. Массажный кабинет. Комната для гидромассажа. Так на данный момент выглядело безраздельное царство Любови Молодцовой.

Летом она купила соседнее помещение, чтобы открыть там косметический салон и зал лечебной гимнастики. Успешный бизнес требовал расширения, клиентки становились все взыскательнее, а рынок услуг по поддержанию красоты и молодости все изощреннее, поэтому, немного подумав, Лелька взяла довольно крупный кредит и сейчас доделывала на новой площади ремонт. По ее плану, а свои планы Лелька воплощала в жизнь всегда и при любых обстоятельствах, новые направления «Молодильных яблок» должны были заработать сразу после Нового года.

– Доброе утро, – приветливо поздоровалась она с двумя работающими с утра мастерицами и их клиентками. Те радостно заулыбались в ответ.

– Здравствуйте, Любовь Павловна. – Одна из работающих девочек была новенькой. Лелька высмотрела ее в училище, на конкурсе профмастерства, куда всегда ходила в поисках таких вот неограненных алмазов, а потом несколько месяцев ставила ей руку и обучала разным хитростям. Девочка была талантливой и многообещающей. – Любовь Павловна, а вам не нужна собака?

– Что? Какая собака? – удивилась Лелька.

– Хорошая собака. Лабрадор. – Девочка, которую звали Лена, прижала к груди руку с блестящими ножницами. Ножницы для салона Лелька закупала у японской фирмы «Мизутани», и стоили они целое состояние. – Моя подруга неделю назад подобрала на улице бездомного лабрадора. Он потерялся, наверное. Мы с ней объявления расклеили по всему городу, и в Интернете написали, но хозяин так и не нашелся. А она не может его у себя держать, у нее ребенок годовалый, а мужа нет, гулять некому, на улице ребенку холодно, а одного его дома не оставишь. В общем, она собаку в приют сдала. Для бездомных животных. Но он там пропадет. А пес хороший. Породистый. Взрослый уже. В приюте сказали, больше года ему. И ласковый очень. Жалко.

– Лен, ну какая мне собака, я на работе с утра до вечера! – махнула рукой Лелька. Правда, рассказ не оставил ее равнодушной. Максим уже год просил именно лабрадора, а она все откладывала покупку, пока парень еще немного подрастет и наберется ответственности, позволяющей воспитать щенка. А тут взрослая чужая собака.

День потек своим чередом. После укладки финансистке Лелька сделала две стрижки и одно многослойное окрашивание, после чего уединилась в директорском кабинете, чтобы заняться организационными вопросами. Салон забирал у нее все время без остатка. Закупка препаратов, расчеты с налоговой, поставка оборудования, обучение нового персонала, получение лицензии для косметологических услуг – дела не кончались никогда.

Вынырнуть из этой круговерти ее заставил звонок любимой подруги – шебутной звезды журналистики Инны Полянской, ваяющей свои острые материалы под псевдонимом Инесса Перцева.

– Причешешь? – без лишних вступлений закричала та в трубку.

– Повод какой или для поднятия настроения? – поинтересовалась Лелька. Своих подруг, которых у нее было четыре, она обожала и прически им делала в любое время и в любом состоянии. Не беря денег, разумеется.

– В областном УВД нового генерала представляют, – доложилась Полянская. – Ты ж понимаешь, я должна быть вся неземная.

– Ты всегда неземная, – засмеялась Лелька. – Приезжай, конечно, сто лет не виделись. Ты ж появляешься только тогда, когда тебе от меня что-то надо.

– Ну не свисти, подруга, – возмутилась трубка. – Сегодня среда, а в субботу ты на моей кухне прекрасно уплетала рулет с маком. Конечно, никто не считал, но куска три ты точно слопала.

– Четыре. А не надо так вкусно готовить, если не хочешь, чтобы тебя объедали. Давай, двигай сюда. А то я еще планировала сегодня съездить мебель заказать.

– Одна нога в редакции, другая уже у тебя, – заверила ее Инна и действительно минут через десять огненно-рыжим вихрем ворвалась в салон, несмотря на маленькую хрупкую фигурку, заполнив его собой до отказа.

– У тебя сколько времени? – поинтересовалась Лелька, усадив подругу в кресло. – Я бы тебе заодно концы бы подровняла. Линия стрижки уже немного нарушилась.

– Давай, – охотно согласилась Инна. – Мне на брифинг только через два часа, я ж специально заранее позвонила. Понимаю, что ты можешь быть занята.

– Все вы у меня понимающие, подруги дорогие. – Лелька споро защелкала своими удивительными ножницами, ее пальцы летали над рыжей головой подруги, снимая по миллиметру, не больше. – Ездите вы на мне. А вот не была бы я у вас известный парикмахер, что бы вы делали?

– Пропали! Как есть, пропали бы, – закивала Инна. – Мы ж тебя знаешь как любим и ценим!

– Во-первых, не вертись, а во-вторых, не подлизывайся, – приказала Лелька. – Расскажи лучше, какой очередной шедевр готовишь. Я ж в жизнь не поверю, что ты не припасла какого-нибудь очередного «гвоздя», чтобы не воткнуть его в задницу своих редакционных конкурентов!

– Да каких там конкурентов, я тебя умоляю! – вздохнула Инна, картинно наморщив острый носик. – Как Стародуб по пьяни уволился, так совсем тухло стало. На мои темы теперь никто даже не зарится. Так что сижу я, как королева, одна в отдельном кабинете и «гвозди» от номера в номер заколачиваю. По самую шляпку. А если серьезно, то я с тобой поговорить хотела. – Она немного понизила голос, чтобы не привлекать внимания других клиентов: – Лель, не хочу тебя пугать, но в городе опять активизировался митинский маньяк. Ты проинструктируй Максима, чтобы поосторожней был.

– Кто активизировался? – не поняла Лелька.

– Маньяк, который на пустыре в Митине молодежь убивает. Ну, два года назад там студента первого курса убили, и до этого около пяти лет назад пацана там нашли. Неужели не помнишь?

– Смутно, – призналась Лелька, у которой похолодело под ложечкой. – И что, опять погиб кто-то?

– Да в том-то и дело. Нашли тело молодого парня. Только-только восемнадцать исполнилось. И картина та же самая – удушили его чем-то. Посреди белого дня. Митинский пустырь, конечно, место безлюдное, но чтобы вообще никто ничего не видел, такое редко бывает.

– А вроде писали, что поймали этого упыря? – припомнила Лелька.

– Не следишь ты, Молодцова, за творческим путем подруги! – с укором ответила Инна. – Там прошлым летом девчонку молодую изнасиловали и убили, и довольно быстро преступника нашли, который на себя и остальные убийства взял. Он даже до суда не дожил, в камере тихо удавили. Но я тогда в своей статье писала, что он к митинскому маньяку никаким боком. Почерк другой совсем. И вот, пожалуйста, и полугода не прошло, как новое убийство подтвердило мою правоту.

– Ты так говоришь, как будто тебя это радует! – в сердцах воскликнула Лелька.

– Я это говорю для того, чтобы ты провела с сыном воспитательную работу. Ему, конечно, на Митинском пустыре делать нечего, у него лицей совсем в другом районе, но все-таки береженого бог бережет. А насчет того, что меня это радует… Нет, конечно, но мой профессиональный цинизм позволяет мне испытывать легкое удовлетворение, когда я оказываюсь более правой, чем правоохранительные органы. Уж извини за тавтологию.

– Иногда мне кажется, что ты – моральный урод, – дрожащим голосом произнесла Лелька.

– Тебе не удастся меня этим обидеть, тем более что Алиска тоже всегда так говорит. – Инна повертела головой и с удовольствием посмотрела на свое прекрасное отражение в зеркале. – О, надо ей тоже позвонить, предупредить. У нее Сережке тоже месяц назад восемнадцать стукнуло. Правда, он не такой ботаник, как твой, нормальный пацан, спортом занимается, но маньяк – дело серьезное. А надежд, что его поймают, лично у меня никаких. За пять лет ни одной зацепки. Да и Наташке тоже надо сказать, чтобы за Ромчиком следила. Он младше, конечно, но на всякий случай.

– Да ну тебя, напугала! – Лелька расстроенно взмахнула расческой. – Пойду, правда, Максимке позвоню. Мало ли чего. Ты меня держи в курсе дела, ладно?

– Договорились. Все. Целую, я побежала. – Огненно-рыжий вихрь, совершенный до кончиков только что подстриженных волос, взметнулся, процокав тоненькими каблучками, и пропал в дверях салона, оставив лишь запах каких-то сложных духов. Инна Полянская была та еще штучка. Посмотрев ей вслед, Лелька покачала головой и начала набирать телефонный номер сына.

Глава 2

Школа сословия

Слезы могут значить больше, чем улыбка. Потому что улыбаемся мы почти всем подряд, а плачем только из-за тех, кого любим…

Одри Хепберн

– Черт, черт, черт! Ну почему в этой части города всегда пробки! – Лелька в отчаянии смотрела через подернутое морозом лобовое стекло машины на намертво вставший мост, который вел в Заречную часть города. Именно там располагался самый крутой и престижный лицей, который в этом году заканчивал ее сын Максим.

Когда-то, когда сама Лелька была еще школьницей, разделение по социальным слоям велось в алфавитном порядке. К примеру, ее – дочку дворничихи, которая в свои семь лет уже знала все буквы и бегло читала, показывая скорость 120 слов в минуту, в «А» класс, конечно, не взяли.

Про социальное неравенство Лелька тогда не понимала и просто жутко расстраивалась, что не может сидеть за одной партой со своей лучшей подружкой Алисой Соловьевой (ныне Стрельцовой, по бывшему мужу). Она не сомневалась, что если будет хорошо учиться, очень-очень хорошо, то ее обязательно переведут к «ашкам». После первого класса, принеся домой табель с одними пятерками, она попросила маму переговорить с директором школы о переводе, но мама категорически отказалась, а когда дочка попробовала настаивать, погладила ее по голове и заплакала:

– Ну что ты, Леленька, да разве она со мной разговаривать станет? Кто я – и кто она?

Лелька никакой разницы между своей мамой и директрисой не видела. Разве что мама была добрая и ласковая, а директриса – надменная и злая. Но для перевода из класса «В» в класс «А», по Лелькиному разумению, это никакого значения не имело. Она терпеть не могла, когда мама плакала, поэтому тут же разревелась сама и сказала, что ходить никуда не надо.

Блестяще окончив начальную школу (она оказалась единственной ученицей на всей параллели, у которой за три года не было ни одной четверки), Лелька пошла к директрисе сама. Ей представлялось вполне очевидным, что при переходе на следующую ступень она должна попасть в вожделенный класс «А». Мечта за три года не потускнела, ей по-прежнему хотелось учиться вместе с Алисой и Наташкой, с которой Алиса, за неимением Лельки, сидела за одной партой и которая оказалась неплохой девчонкой, несмотря на то что ее мама была как две капли воды похожа на директрису – такая же злая и надменная.

Такого унижения, как во время разговора с директором, Лелька больше не испытывала никогда. Методист со стажем быстро и доходчиво объяснила ей, почему, несмотря на все свои успехи, дочка дворничихи никогда не сможет ходить на уроки вместе с детьми врачей, инженеров, работников торговли и уж тем более преподавателей научного коммунизма. Научный коммунизм преподавала как раз Наташкина мама.

– Место свое надо знать, деточка, – укоризненно выговаривала ей директриса. – Сама-то подумай, какая ты им ровня? У тебя и одежды-то никакой нет, кроме школьной формы. Как ты будешь к ним на дни рождения ходить? Позориться только.

На дни рождения Алисы Лелька прекрасно ходила в школьной форме, и никого это не смущало. Да и на Наташкином дне рождения она тоже один раз была, хотя и думала потом, почему Наташкина мамаша так странно на нее смотрит. Расшифровать это выражение лица Лелька смогла, только став постарше. Оно содержало смесь брезгливости и недоумения.

Ее собственные дни рождения и другие праздники в их доме всегда проходили очень весело. Мама придумывала удивительные конкурсы, в которых все дети с удовольствием принимали участие, а стол накрывала чаем с пирогами. Пироги были самые разные – с брусникой, луком, картошкой, в общем, всем тем, что летом они привозили из деревни от бабушки. И до приснопамятного разговора с директрисой Лелька совершенно искренне не задумывалась, что чем-то отличается от своих закадычных подружек. Кроме цвета глаз, конечно.

В четвертом классе она совершенно забила на учебу. Мотивации учиться отлично у нее больше не было. А к седьмому классу Лелька стала притчей во языцех всей школы, так как ругалась отборным матом, курила и водилась с самыми отпетыми хулиганами. На дружбу с ней родители Наташки наложили официальный мораторий, который та неофициально нарушала, а родители Алисы, посовещавшись, решили уважать право своей дочери самой выбирать себе друзей. Единственное, что делала Алискина мама, гинеколог по профессии, это регулярно проводила среди их девчачьего коллектива разъяснительные беседы, которые действительно позволили Лельке избежать целой кучи проблем, как с венерическими заболеваниями, так и с нежелательной беременностью.

Впрочем, Алискина мама сделала для нее гораздо больше. Именно она была тем человеком, который в восьмом классе в прямом смысле слова поставил ей голову на место.

Было воскресенье, часов восемь вечера, и Лелька заявилась к Алисе домой, чтобы немного отсидеться после дня рождения своего тогдашнего парня – Лешки Обреза. Уж как ни была она пьяна, а понимала, что на глаза к маме в таком виде появляться нельзя. Ругать она, конечно бы, не стала, но расстроилась бы сильно. А расстраиваться маме было никак нельзя.

Кроме Алисы идти было некуда. Подруги дома не оказалось, отец ее находился в командировке, и дверь открыла Александра Андреевна. Оценив масштаб бедствия, она молча втянула нетвердо стоявшую на ногах Лельку в квартиру, в ванной стащила с нее одежду и поставила под контрастный душ, затем растерла полотенцем и отпоила крепким чаем, после чего сказала:

– Люба, я сейчас скажу тебе одну вещь. Скажу и забуду. Потому что такие вещи говорят только один раз. Ты одна в ответе за свою судьбу. Ты можешь жить, как живешь. И тогда твоя дочь будет также ходить в «В» класс и злиться на то, что ее не принимают в круг избранных. Но ты можешь поставить перед собой цель, чтобы у твоей дочери было все, чего лишена ты. И стремиться к этой цели.

После этого разговора Лелька три дня не ходила в школу, притворившись больной, а когда пришла, это был уже совсем другой человек. Она больше не встречалась со своей старой компанией, Лешка Обрез, к слову, караулил ее целую неделю, пока не понял, что его вероломно бросили.

Закончив восемь классов, Лелька подала документы в ПТУ. В девятый директриса ее не взяла бы ни за какие коврижки, да и сидеть на маминой шее было уже совсем невозможно. Та уже практически не вставала, всю работу за нее выполняла Лелька, так что нужно было определяться с профессией и самой начинать зарабатывать.

Лелька определилась и стала парикмахером. Через полгода к ней записывались в очередь, и единственное, о чем она жалела, что мама так и не успела узнать, что ее дочка удивительно талантлива. Впрочем, Лелька была уверена, что мама никогда в ней и не сомневалась.

Сейчас, как и обещала Александра Андреевна, ее дочь взяли бы в любую самую престижную школу города. Ведь теперь социальный раздел проходил не по буквам алфавита, а сразу по целым школам. Чтобы поступить в самые модные, нужно было всего лишь сделать солидный взнос и не скупиться в дальнейшем. Лелька легко могла это сделать, только все это оказалось совершенно ни к чему. Дочери у нее не было, а был сын Максим, который, окончив начальную школу, расположенную в их районе (Лельке было катастрофически некогда возить его куда-то на машине, потому что она все время работала), самостоятельно забрал документы и отправился сдавать экзамены в лицей.

О том, что он туда поступил, сын сообщил Лельке за ужином. Она посмотрела на него недоверчиво. Попасть в лицей за деньги было невозможно. Совсем. Директор Александр Васильевич Гоголин, основавший это учебное заведение, признавал лишь один критерий отбора – талант. Математический ли, гуманитарный ли, неважно. Он отбирал способных детей со всего города и уговаривал их родителей, среди которых были и дворники, и водители, и даже сезонные рабочие с Украины, перевести их в лицей.

Его ученики неизменно побеждали по всем предметам в областных олимпиадах. Да что там в областных! Лицей входил в десятку сильнейших по стране. Его выпускников, которые лидировали даже на олимпиадах международных, и без экзаменов брали в лучшие вузы Москвы и Питера.

Поступить в лицей могли только мальчики, но и обезумевших родителей мальчиков хватало. Каждый год кто-нибудь в порыве отчаяния обязательно падал пред Гоголиным на колени, пытался дать взятку, ублажить его, сделать что угодно, только бы ребенок попал в сонм избранных. Но Гоголин стоял, как скала. Единственным способом попасть в лицей оставалась сдача сложнейших экзаменов. И к огромному удивлению Лельки, ее сын Максим Молодцов выдержал их с блеском.

Сейчас он учился в одиннадцатом классе, избрав специализацией биологию. Назвав его ботаником, Инна Полянская не сильно погрешила против истины. Макса не интересовало ничего, кроме учебы вообще и физиологии растений в частности. Еще три года назад он попросил купить ему на день рождения настоящий электронный микроскоп, за которым и проводил все свободное время. Физкультура была для него неизбежным злом. И естественно, что его образ субтильного интеллигентного хлюпика дополняли очки.

Именно в лицей сейчас добиралась сквозь автомобильную пробку Лелька, уже в сотый раз безуспешно набирая телефонный номер сына.

– Ну возьми же ты трубку! – в отчаянии твердила она сквозь равнодушные гудки, ввинчивающиеся в черепную коробку.

Постепенно пробка все-таки двигалась и при съезде с моста, на середине которого оказалась авария, редела. Минут через пятнадцать Лелька уже парковалась у лицея. Под знаком, запрещающим парковку, разумеется.

Она уже вылезала из машины, когда телефон зазвонил веселенькой мелодией из мультфильма про Простоквашино. Эта музычка у нее была настроена на звонки Максима.

– Сыночек, ты где? С тобой все в порядке? – закричала она в трубку.

– Мам, а с тобой? У меня сорок восемь непринятых вызовов. Ты чего? Случилось что-нибудь?

– Так почему ты трубку не берешь, охламон?!

– Да физкультура у меня, мам. Мы ж телефоны в раздевалке в сейфе оставляем в специальном. Ты что? Я ж тебе говорил. Ты звонила-то зачем?

– Узнать, все ли в порядке, – призналась Лелька.

– Ну, ты даешь, мам, – искренне поразился сын. – У меня все в порядке. И это, спасибо, что ОМОН не вызвала.

Была в их семейной биографии такая история. Второклассник Максим, вернувшись из школы, ушел в гости к соседу на восьмой этаж. Мобильников тогда в природе еще не было. То есть были, но не в Лелькиной семье, не достигшей на тот момент нужного уровня благосостояния. Поэтому, вернувшись с работы и не обнаружив сына, она сначала обегала два близлежащих квартала, а потом позвонила участковому. Он успел добраться до их квартиры как раз в тот момент, когда проголодавшийся Максим спустился с восьмого этажа на их второй и никак не мог взять в толк, из-за чего весь сыр-бор.

С тех пор, став постарше и обзаведясь мобильником, он иногда присылал матери эсэмэски следующего содержания: «Телефон садится. Если что, ОМОН не вызывай». Лелька весело смеялась над шуткой, в душе признавая, что она совершенно ненормальная мать, легко впадающая в панику.

– Мам, а ты где? – невинно осведомился сын в трубке. Что ни говори, а свою мать и то, на что она способна, он знал очень хорошо. – У лицея, да?

– У лицея, – смущенно призналась Лелька. Каждый раз, когда сын ловил ее на панических настроениях, ей становилось немножко стыдно за свое сумасшествие.

– Вот и прекрасно, – неожиданно ответил Максим, вместо того чтобы начать по обыкновению над ней издеваться. – Мам, сходи к Гоголю, а. Я все забываю тебе сказать, что надо согласие написать на мое участие во всероссийской олимпиаде. Мы в конце января в Казань уезжаем. Зайдешь?

Гоголем ученики лицея называли директора. Во-первых, потому что фамилия была подходящая, а во-вторых, потому, что он даже внешне был похож на классика русской литературы – острый нос, жидкие, прилизанные на прямой пробор волосы, закрывающие уши и спускающиеся на плечи, удлиненный пиджак, а в холодное время года еще и длинное кашемировое пальто.

Лелька Гоголина не любила. Его облик, манера поведения, тембр голоса казались ей нарочитыми и искусственными, что ли. Она признавала его несомненный талант организатора и успешный опыт педагога, уважала за несгибаемость и стойкость в проведении политики, которую он считал правильной, периодически обсуждала успехи сына и советовалась о его будущем, но вот любить не любила. Было в директоре что-то неправильное и даже отталкивающее.

– Зайду, – вздохнула она. – Получается, не зря приехала. Что ж ты мне дома-то ничего про олимпиаду не сказал, а, обалдуй?

– Да долго ж еще до нее. А сегодня Гоголь пристал, как репей, чтобы все согласие несли. Ну, то есть не все, а только те, кому восемнадцать не стукнуло. Гостиницу же заказывать надо и билеты на поезд.

– На конец января, уже? – усомнилась Лелька.

– Да не знаю я. Вот пойдешь к Гоголю и спроси, – распорядился сын. – Все, мам. У меня перемена заканчивается. А я так в спортивных трусах и стою, с тобой разговариваю.

– Ладно, иди, переодевай свои трусы, – вздохнула Лелька. – Ты из школы во сколько сегодня придешь?

– Часов в пять, у меня коллоквиум по биологии.

– Хорошо, только сразу домой. Я постараюсь пораньше приехать, мне с тобой поговорить надо.

– О чем? – моментально встревожился сын.

– Да ни о чем, о жизни. Мне тут тетя Инна страшилок всяких нарассказывала. Хочу с тобой обсудить.

– Узнаю брата Сеню. – Максим любил при случае щегольнуть подходящей цитатой из Ильфа и Петрова, имена которых большинству его сверстников были просто незнакомы. – Ой, мам. Ну, когда же ты поумнеешь-то у меня?

– Мой преклонный возраст не позволяет на это надеяться, – отшутилась Лелька. – Все, сыночек, беги, вечером поговорим.

Заперев машину, она пошла в сторону лицея. Гоголя она нашла в его кабинете.

– Добрый день, Любовь Павловна. – Приветствуя ее, директор по-птичьи склонил голову набок. Глаза за стеклами очков в тонкой круглой золотой оправе, похожих на старомодное пенсне, чуть поблескивали.

– Здравствуйте, Александр Васильевич. Заехала документы подписать, – холодно сказала Лелька. Этот человек был ей удивительно неприятен.

– Конечно-конечно. – Он закивал головой и почему-то потер свои маленькие ручки с обкусанными, как заметила Лелька, ногтями. – Приезжать, чтобы поинтересоваться успеваемостью сына, вам ни к чему. Очень у вас серьезный молодой человек растет, очень. Самостоятельный. Умница редкая. Таким сыном любая мать может гордиться.

– Ну, я все же не любая, – сухо ответила Лелька. – Давайте документы, Александр Васильевич, мне, право слово, некогда.

Минут через десять она уже была свободна и, выкинув Гоголина из головы, поехала в сторону работы, собираясь по дороге заскочить куда-нибудь перекусить.

«Вот чего я переполошилась, как курица? – размышляла она. – Сколько раз убеждала себя не впадать в панику, пока ничего не случилось. Но легче сказать, чем сделать. Да, я боюсь за своего сына, что в этом странного? Он у меня один. И кроме него, у меня в жизни никого нет. Поэтому то, что я беспокоюсь, совершенно естественно. Может, правда завести ему собаку? Взять того пса из приюта, о котором Лена утром говорила. Он уже взрослый, готовый защитник, из щенков воспитывать не надо. Благодарен, наверное, будет за то, что мы его забрали. Да и вообще. Плюс «стопятьсот» к карме, однозначно. Надо будет вечером с Максом обсудить».

Естественно, сын ее неожиданную идею принял на «ура».

– У меня будет собака! – орал он, возбужденно бегая по кухне. – Лабрадор. Взрослый. Настоящая собака! Мама, это же здорово! Спасибо. Ты отлично придумала. Конечно, его надо спасать. Он же пропадет без нас, да, мама? А у нас ему будет хорошо. Я буду с ним гулять. Ты не думай. И утром, и вечером. И кормить буду. И мыть. Я все-все буду делать.

– Свежо предание, – ворчала Лелька. Ей было немного страшно от собственного предложения. Собака, тем более большая, внесет в их размеренную жизнь элемент хаоса, а хаос Лелька перестала любить еще в бурной молодости. – Может, не стоит все-таки? – робко поинтересовалась она, понимая, что Максима уже не остановить. – Тем более ты летом в Москву уедешь, в университет, а я что, с псиной останусь?

– Ты что, мам! – возмущенно откликнулся ее почти взрослый, но ужасно трогательный сын. – Он же погибнет в приюте! Мы обязательно должны его забрать. Давай завтра прямо с утра, ладно? А университет – он еще когда будет…

– Завтра прямо с утра ты идешь в школу, а я на работу, – напомнила Лелька. – Я найду телефон этого приюта, переговорю с ними. Может, его забрали уже. Узнаю, здоров ли он. Ветеринара найду какого-нибудь, чтобы собаку проверил. Зачем нам лишние проблемы? Да и купить ему надо что-нибудь, миски там, подстилки, корм, в конце концов. Так что завтра день на приготовления, и если все сложится, то в пятницу заберем.

– Сложится. – Не в силах сдержать эмоции, Макс снова заскакал по кухне, уронив в переизбытке чувств стул. – Я вот просто сердцем чувствую, что сбудется. Ура-а-а-а-а, у меня будет собака-а-а-а-а!

Если вы хотите воспитать в ребенке чувство ответственности, самый простой способ – завести собаку. Нет, простым способ выглядит только в теории. На практике собака – это когда тебя будят в пять утра, потому что твой пес уже выспался и радостно бьет хвостом по батарее, сообщая, что пришла пора играть (а еще гулять, писать, какать и кушать), причем сообщая не только тебе, но и той части соседей, которой повезло делить с тобой общий стояк.

Собака – это съеденные туфли, самые любимые или только что купленные, на выбор. Это комья шерсти во всех дальних и не только дальних углах квартиры. Это шерстяной «начес» на любой одежде, появляющийся через минуту после того, как вы эту самую одежду отпарили и отчистили.

Это следы грязных лап на только что вымытом ламинате. Библиотека, зачитанная до дыр от собачьих зубов. Невозможность уехать в отпуск всей семьей. Мокрый нос, утыкающийся в самые неожиданные участки тела, когда ты этого совсем не ждешь.

Собака – это искренняя, незамутненная радость от того, что ты пришла домой. Это готовность защитить тебя от любого врага. Это абсолютная доверчивость, написанная на морде, которая укладывается у тебя на коленях, чтобы ты ее погладила. Это подставленное беззащитное розовое пузо, которое тоже нужно почесать, вызывая урчание, которое означает крайнюю степень удовольствия.

Если вы хотите познать абсолютное счастье, то забудьте про чувство ответственности, которое вы хотели воспитать в ребенке, покупая собаку. Заведите ее для себя, и это будет единственное на свете существо, которое никогда вас не предаст и не обманет.

Глава 3

Приют последней надежды

Глаза собаки удивительно человечны. Люблю их, умны они и добры, но люди делают их злыми.

Фаина Раневская

В субботу утром ее разбудил непонятный звук. Странное цоканье сначала раздавалось на лестнице, ведущей на второй этаж, потом в коридоре, а потом уже совсем рядом, в спальне. Теперь оно сопровождалось пыхтением и сопением, и Лелька напрягла не включившийся еще спросонья мозг, чтобы сообразить, не остался ли ночевать в их квартире кто-то из знакомых с маленькими детьми. Маленькие дети, могущие пыхтеть и сопеть, перевелись у ее друзей лет восемь назад, но мало ли?..

Ничего подходящего на ум не приходило, и в тот момент, когда Лелька уже была готова списать странные звуки на высадку десанта инопланетян и, зарывшись поуютнее в подушки, заснуть снова, что-то запыхтело уже совсем над ее ухом, и влажный шершавый язык прошелся по ее щеке и мочке уха. Она рывком села в постели.

Рядом с кроватью сидел громадный пес, который умильно смотрел на нее, слегка наклонив голову. Язык розовой лопатой вываливался из пасти, в печальных глазах отражалась надежда и чуть-чуть тревога, мощные лапы разъезжались по скользкому ламинату.

«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», – вспомнила она эпиграф к книге Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву.

– Может, тебя Цербером назвать? – спросила Лелька у собаки, которая, впрочем, ничуть не была похожа на чудище. Голова у нее была одна, и слюна из пасти не капала.

Пес, услышав обращенную к нему речь, немедленно заскакал, стуча хвостом по краю кровати и создавая ужасный шум.

– Ну ты и теленок, – мрачно заметила Лелька. – Взяли тебя, такого огромного, на свою голову. Намучаемся теперь.

По коридору прошлепали босые пятки, и в спальню заглянул сын.

– Ты чего в такую рань встала? – удивился он. – Суббота же.

– А сколько времени? – Лелька перевела взгляд на стоящий на тумбочке будильник. – Полседьмого? – в ужасе возопила она. – Нет, где были мои мозги, когда я согласилась на эту аферу с собакой! Быть разбуженной в субботу ни свет ни заря какой-то псиной без роду и племени! Ну, где справедливость?

– Я сейчас его выведу погулять, – дипломатично сказал Максим, аккуратно отодвигая собаку от бушующей матери. – Потом покормлю, а ты спи, мам.

Улыбнувшись, она откинулась на подушки, прислушиваясь, как сын одевается в своей комнате, потом вместе с собакой сбегает вниз по лестнице и возится в прихожей. Хлопнула входная дверь. Все, ушли.

– Да-а-а, если для того, чтобы выгнать Макса на улицу, нужно было завести эту псину, оно того стоило, – пробормотала Лелька, вспоминая хлопоты вчерашнего дня.

С утра она нашла телефон приюта «Последняя надежда» и созвонилась с девушкой Яной, которая сообщила, что найденный на улице белый лабрадор до сих пор у них.

– Он абсолютно здоров, – деловито журчала она в трубку. – В блохах, правда. Мы один раз обработали при поступлении, но все равно. Их у него ужас сколько было. И кашляет он немного. Мы ему антибиотики даем. Но это за пару дней пройдет. У нас просто помещения не отапливаются, а на улице мороз.

– Как не отапливаются? – не поняла Лелька. – А как же вы собак держите?

– Да так и держим, – зло усмехнулась Яна. – Восемьдесят три собаки и сто сорок кошек. Мы в заброшенной ферме располагаемся на окраине города. Хорошо хоть окна вставлены. А так, да. Отопления нет. Полы бетонные. Действительно холодно.

– Мы можем сегодня забрать собаку? – спросила Лелька, у которой от описанной картины мороз прошел по коже.

– Можете, – равнодушно ответила Яна. – Приезжайте с поводком и паспортом, ошейник у него есть.

– Каким паспортом? – растерялась Лелька.

– Вашим паспортом. Мы договор составляем на передачу животного. Вдруг прежний хозяин найдется, тогда вы будете обязаны его вернуть. Да и вообще, надо подписаться под обязательствами содержать собаку в хороших условиях и не издеваться над ней. Перед тем как будете выезжать, позвоните, я вам скажу точный адрес. Мы его заранее никому не говорим. Боимся. Нас уже дважды поджигали.

– Я не буду поджигать, – пробормотала Лелька и сбросила вызов.

В раздумье постучав по зубам ручкой, она набрала номер подруги Натальи Удальцовой. У той уже много лет счастливо жил кокер-спаниель Сеня, любимец и отрада всей семьи, поэтому Лелька считала подругу опытным собакопользователем.

– Натусь, подскажи ветеринара какого-нибудь хорошего, – попросила она, поздоровавшись и рассказав про бездомного лабрадора, которого они с Максом собрались спасти.

– Цыплаков, – убежденно ответила подруга. – Владимир Владимирович Цыплаков. Это самый лучший ветврач в городе. У него знаешь какая клиника! И рентген, и УЗИ, и томограф, и все анализы, и любые операции…

– Притормози, подруга, – попросила Лелька. – Какие операции? Нам блох вывести надо. Ну и советы получить, чем кормить да на чем спать.

Получив вожделенный телефон ветеринара, Лелька развернула кипучую деятельность: записалась на прием, заскочила в зоомагазин, где купила длинный поводок, миски, собачий шампунь и специальную подстилку из водоотталкивающей ткани. Очень симпатичную, зеленую в красную клеточку. Подстилка, правда, отчаянно шуршала, но продавщица – молоденькая девчонка с двумя забавными хвостиками на голове – заверила, что она самая лучшая и о-о-чень подходящая именно для лабрадоров.

– У них наследственность такая, что коленки и локти лысеют, – смешно тараща глаза, тарахтела девчушка. – Поэтому им на очень мягком и на очень твердом спать нельзя. А вот на такой подстилке – в самый раз.

– Еще и с локтями у них не слава богу! – бурчала Лелька, упихивая подстилку в нутро машины. – Не было бабе забот, купила баба порося.

Встретив Максима у школы, она предупредила приютскую Яну, и они поехали забирать своего нечаянного питомца.

Приют поражал воображение. Как любила говорить Инесса Перцева, нервных просим удалиться. Какофония звуков, царящая здесь, намертво отключала разум, сводя на нет всякую способность соображать. А запах! Он сбивал с ног. Сводил с ума. Отключал дыхание. Лелька даже представить не могла, что в таком запахе можно провести хотя бы десять минут. О том, что здесь можно работать, было страшно подумать.

Впрочем, все формальности были быстро улажены, и, подписав договор, они загрузили собаку в машину. Пес вел себя паинькой. Сидел на резиновом коврике, не выказывая ни малейшего желания залезть на сиденье. С интересом смотрел в окно, периодически поворачиваясь к держащему его Максиму, чтобы облизать тому лицо.

Глядя в зеркало заднего вида на это вопиющее нарушение гигиенического режима, Лелька мрачно молчала. Внезапно она вспомнила, как однажды, когда дети были еще совсем маленькими, она, гуляя с Максимом в парке, встретила Инну. Та тоже была с дочкой и с мамой в придачу. Завязался разговор, и, воспользовавшись тем, что взрослые отвлеклись, дети начали наперегонки собирать всякий мусор, разбросанный вдоль дорожек. На глазах у шокированной бабушки Инкина дочка Настя подобрала с земли окурок и быстро засунула его в рот.

Лелька с Инной много лет не могли без смеха вспоминать, как бабушка дрожащими руками выковыривала окурок из плотно сжатого внучкиного ротика, приговаривая при этом, видать, для самоуспокоения:

– Ну ничего-ничего. Цыганские дети и не такое едят… Это бытовая иммунизация. Бытовая иммунизация.

Вот и сейчас эта самая «бытовая иммунизация» вдруг вспомнилась Лельке, наблюдающей, как бездомный пес, в котором, как она подозревала, помимо блох гнездились еще и глисты, облизывает Максима.

Спустя два часа таблетки от глистов были скормлены, анализы сданы, рентген лап сделан, и всемогущий Владимир Владимирович Цыплаков заверил Лельку, что животное абсолютно здорово.

– После прогулки вымоете его, как высохнет, вот эти капли на холку нанесете, иди, парень, покажу, куда именно. И все. Через неделю жду вас на прививку.

– А сейчас нельзя? – с надеждой спросила Лелька, которой не хотелось тратить время на еще один поход в клинику.

– Нельзя. Сейчас мы глистогонное вашей собаке дали. Организм глистами ослаблен, от прививки животное и помереть может. Так что через неделю, не раньше. И ошейник ему новый купите. Он у вас кашляет от того, что этот слишком узкий и ему горло сдавливает. Вот, возьмите этот. Он подойдет.

И еще. Позвольте дать вам совет. Вы никогда не держали собак. А лабрадор – все-таки крупная порода. И охотничья. Вам будет довольно трудно с ним справиться. Если финансы позволяют. – Он оглядел мать и сына с ног до головы, отметив Лелькину норковую курточку и кожаный рюкзак Максима известной испанской марки Пиквадро. – Так вот, если финансы позволяют, пригласите кинолога. Вам понадобится максимум десять занятий, чтобы пес стал более послушным и начал выполнять нужные команды.

– Кинолога? А где его берут? – удивилась Лелька. Цыплаков вздохнул.

– Запишите телефон. Парня зовут Дмитрий, и он – лучший специалист по собакам в этом городе. Когда позвоните, скажете, что от меня. Правда, берет он прилично. Одно занятие – тысяча рублей. Но оно того стоит, поверьте.

По дороге домой Лелька прикинула, что доставшийся им бесплатно, то есть даром, лабрадор уже обошелся в десять тысяч рублей. Именно столько стоили все купленные ему прибамбасы, присоветованный доктором корм и медицинские услуги.

«Однако, – подумала она. – Дорогое это удовольствие – заделаться собаковладельцем».

После купания утомленный и взбудораженный всеми процедурами пес, попав в новую для него квартиру, настороженно обошел ее по всему периметру, вернулся на первый этаж, благосклонно принял положенный в миску корм, после чего, заметив клетчатую подстилку, радостно взвизгнул и улегся на нее, шурша лапами.

– Ну надо же! – восхитилась Лелька. – Какая скотина умная, понял, что это для него!

– Ма-ам, – укоризненно сказал Максим, – не называй его скотиной. Он хороший.