Птица не упадет Смит Уилбур

— Сбереги ее до моего возвращения, женушка! — рассмеялся он, взял ее огромной красной рукой за разбухшую грудь и больно сжал. Буря похолодела, она ослабела и дрожала от унижения и ненависти.

У нее и в прошлом случались задержки, поэтому она не тревожилась, пока в ее дневнике не появился второй пробел. Она собиралась сказать об этом Марку, но это произошло как раз перед их расставанием. Тем не менее Буря надеялась, что все само собой образуется, но проходили недели, и сознание невероятности случившегося начало мало-помалу проникать в ее замок из золота и слоновой кости. Такое случается с другими, с обычными девушками-работницами, но не может произойти с Бурей Кортни. Для молодых леди вроде Бури существуют особые правила.

Когда уже не оставалось никаких сомнений, первый пришедший ей в голову человек, к которому следовало обратиться, был Марк Андерс. Паника вонзила в ее сердце жгучие маленькие шипы, и ей захотелось броситься к нему на шею… Но этот порыв остановила сатанинская гордость Кортни. Он первым должен прийти к ней. И прийти на ее условиях, решила Буря; она не будет менять правила, которые составила для себя. Хотя, даже несмотря на отчаяние, в груди у нее сжималось, а ноги подкашивались и начинали дрожать, когда она думала о Марке.

Когда она в первый раз оставила Марка, она плакала ночью и вот плакала снова. Теперь, когда в глубине ее тела рос ребенок, она еще отчаяннее нуждалась в нем. Но извращенная, безобразная гордость не ослабляла своей бульдожьей хватки, не позволяла даже дать ему знать о ее трудном положении. «Не дразни меня, Марк Андерс», — предупредила она, а он сделал вот что! Она его ненавидела и любила за это.

Но не могла уступить.

Затем она подумала о матери. Они с Руфью Кортни всегда были близки, Буря всегда могла рассчитывать на верность матери, на ее здравомыслие и практичность. Но ее остановило то, что если рассказать матери, узнает и отец. Руфь Кортни никогда ничего не скрывала от Шона, а он от нее.

Буря задрожала при мысли о том, что сделает отец, когда узнает, что она носит ублюдка.

Огромная любовь к ней сделает его гнев и месть еще более ужасными.

Она понимала также, что погубит и Марка. Ее отец слишком силен, слишком настойчив и целеустремлен, чтобы надеяться утаить от него имя Марка.

Он вытянет из нее правду.

Она знала, что отец привязан к Марку Андерсу, это видели все, но эта привязанность не спасет ни ее, ни его.

Отношение Шона Кортни к дочери подчинялось железным законам поведения, старомодный взгляд на отцовский долг не давал ему свободы маневра. Марк Андерс нарушил эти железные законы, и Шон уничтожит его, хотя успел полюбить. А при этом он уничтожит и частицу себя. Он отвергнет и изгонит собственную дочь, хотя сам будет разбит горем.

Поэтому ради отца и ради Марка Андерса она не станет обращаться к матери.

И она обратилась к Ирене Личарс. Та с растущим злорадством выслушала неуверенные объяснения Бури.

— Но, дорогая, разве ты не предохранялась?

Буря мрачно покачала головой, не вполне понимая, что имеет в виду Ирена; она только знала, что не предохранялась.

— А кто это был, дорогая? — задала следующий вопрос Ирена, и Буря опять покачала головой, на этот раз решительно.

— Боже! — закатила глаза Ирена. — Так много кандидатов на роль папочки. Ты темная лошадка, Буря, дорогая.

— Неужели ничего нельзя сделать? — жалобно спросила Буря.

— Ты имеешь в виду аборт, дорогая? — спросила Ирена и хитро, презрительно улыбнулась, когда Буря кивнула.

* * *

Это был высокий бледный мужчина, совершенно седой, сутулый, с дрожащим голосом и такими белыми руками, что они казались прозрачными.

Буря видела сквозь кожу голубые вены и хрупкие белые кости. Она пыталась не думать об этих бледных прозрачных руках, которые прикасались к ней, щупали, проникали внутрь, но руки были холодные и причиняли боль.

Потом он с такой тщательностью мыл эти бледные руки в кухонной раковине маленькой бедной квартиры, что Буря пришла в замешательство и почувствовала обиду. Это омовение показалось ей личным оскорблением.

— Видимо, вы ведете очень активный образ жизни: езда верхом, теннис? — спросил он и, когда Буря кивнула, негромко неодобрительно хмыкнул. — Женское тело не создано для такого времяпрепровождения. У вас узкие кости, а мышцы слишком развиты. К тому же срок беременности не меньше десяти недель.

Наконец он домыл руки и начал вытирать их застиранным, но по-больничному чистым полотенцем.

— Вы можете мне помочь? — раздраженно спросила Буря, и он медленно покачал седой головой.

— Если бы вы обратились немного раньше…

И беспомощно развел бледными прозрачными руками.

* * *

Они с Иреной составили список кандидатов, и у каждого из мужчин в этом списке были две общие особенности.

Все они были влюблены в Бурю или по крайней мере демонстрировали влюбленность, и все были богаты.

В списке значилось шесть имен. Двоим Буря написала открытки, но получила неопределенный ответ, пожелания всего хорошего, но никакого намека на желание встретиться.

Третьего она встретила в загородном клубе «Умгени». Она еще могла надевать теннисный костюм. Беременность придала ее коже новый цвет и блеск, а ее груди налились.

Она легко, игриво поболтала с ним, уверенно и обдуманно демонстрируя знаки расположения, каких он никогда не получал раньше.

— А вам можно сейчас играть в теннис?

Она едва сдержалась, успела добраться до своего «кадиллака», а когда вывела его из ворот, расплакалась. Машину она остановила в дюнах на берегу океана.

Когда первое ощущение унижения прошло, она смогла рассуждать логично.

Конечно, это Ирена Личарс. Она была слепа и глуха, раз не понимала этого. Теперь все до единого знают, Ирена раструбила всем.

Одиночество и отчаяние угнетали ее.

Дерек Хант в список не попал: не потому, что он не был богат, и не потому, что не проявлял никакого интереса к Буре.

Дерек Хант интересовался всеми хорошенькими девушками. На двух он даже женился, и обе с громким скандалом развелись с ним, но перед этим подарили ему семерых отпрысков.

Слава Дерека Ханта была такой же обширной и выдающейся, как его состояние.

— Послушай, старушка, — разумно объяснил он Буре. — И у меня и у тебя есть проблема. Я хочу тебя, всегда хотел. Не мог спать по ночам! — И его рыжие усы похотливо дернулись. — А я нужен тебе. Боюсь, тебя ждут слухи, знак зверя, проклятие общества и вся подобная грязь. Твоя потеря — моя находка. На мнение общества мне всегда было наплевать. И у меня уже есть семеро маленьких отродий. Еще один погоды не сделает. Договорились? Как насчет поцелуйчика?

Они уехали в Свазиленд, и Дерек получил особое разрешение, солгав насчет возраста Бури.

На церемонии не было ни одного знакомого, только пятеро приятелей Дерека, а она не сказала ни отцу, ни матери, ни Марку Андерсу.

* * *

Буря слышала, как он приближается к дому, словно обладатель Гран-при Ле-Мана[19], в реве длинного кортежа машин на шоссе. Потом скрип тормозов, канонада хлопанья дверцами, громкие голоса и обрывки разухабистых песен.

Голос Дерека, более громкий и хриплый, чем у остальных.

— Каррамба! Я снял с вас штаны прямо на поле! Сюда, гордость Аргентины!

Топот и крики людей, поднимающихся по лестнице.

Буря лежала на спине и разглядывала купидонов на потолке. Ей хотелось бежать, ее охватило неразумное паническое стремление вскочить и исчезнуть. Но бежать было некуда.

Трижды после венчания она разговаривала с матерью, и все три разговора причинили им обеим острую боль.

— Если бы только ты нам рассказала! Отец мог бы понять, простить. Дорогая, если бы ты только знала, какие виды у него были на твою свадьбу! Он так гордился тобой — и даже не был на твоем венчании. Даже приглашения не получил. Дай ему время, Буря. Я постараюсь ради тебя. Поверь, дорогая, я думаю, было бы легче, будь это кто угодно, но только не Дерек Хант. Ты знаешь, что думает о нем отец.

Бежать было некуда, и Буря лежала тихо, объятая страхом. Тяжелые шаги наконец приблизились. Дверь распахнулась.

Он не переоделся и явился по-прежнему в сапогах для верховой езды. Брюки лоснились от езды в седле, мотня свисала почти до колен, как грязная детская пеленка; на фуфайке солеными белыми кругами засох пот.

— Проснись, старушка! Твоему мужчине пора исполнять свой долг.

Одежду он оставил на полу, там, куда она упала.

Его выпирающий живот, по-рыбьи белый, порос рыжими завитками. Тяжелые плечи покрыты следами множества чирьев. Он был сильным, массивным, толстым, жестоким и заскорузлым, как ветвь сосны.

— Поцелуйчик для бедняги! — шумно рассмеялся он, ложась в постель.

Неожиданно и очень четко Буря увидела стройное грациозное тело Марка Андерса с чистыми очертаниями молодых мышц, когда он сидел в лесу под лучом солнца.

С ужасным ощущением утраты вспомнила она эту любимую голову с сильным ртом, открытым лбом и спокойными глазами поэта.

Кровать заскрипела под тяжестью мужа. Буре хотелось кричать от отчаяния и в ожидании боли.

* * *

На завтрак Дерек любил «Черный бархат» с «Гиннесом»[20] в особой хрустальной чаше. И всегда пил «Боллинже» 1911 года из оловянной кружки.

Он исповедовал плотный завтрак, и сегодня ему подали яичницу, шотландского лосося, почки с пряностями и грибами и большой хорошо прожаренный стейк, все это на одной тарелке.

Хотя глаза его покраснели после ночной пирушки, а лицо стало багровым, как восходящее солнце, он был громогласен и добродушен, смеялся собственным шуткам и, наклоняясь через стол, тыкал Бурю пальцем, похожим на вареного омара, подчеркивая свои слова.

Она подождала, пока он опустошит тарелку и перельет «Черный бархат» в кружку, потом негромко сказала:

— Дерек, мне нужен развод.

Он не перестал улыбаться, глядя, как последняя капля переливается в кружку.

— Проклятое пиво испаряется, или в кружке дыра, — сказал он и весело рассмеялся. — Видишь? Дыра! Что?

— Ты слышал, что я сказала? Ты не собираешься отвечать?

— А нечего отвечать, старушка. Договор есть договор. Ты получила имя для своего выродка, я должен получить свою долю.

— Ты уже получил и столько раз, сколько хотел, — покорно сказала Буря. — Почему ты меня не отпускаешь?

— Милостивый боже! — Дерек смотрел на нее через край кружки, топорща усы, и в его глазах было искреннее изумление. — Ты действительно думаешь, что меня интересовала твоя сдобная лепешка? Да такое я могу получить где угодно, в темноте все они одинаковы. — Он искренне рассмеялся. — Милостивый боже, старушка, неужто ты считала, что я так высоко ценю твои белые титьки?

— Почему тогда? — спросила она.

— У меня десять миллионов веских причин, старушка. — Он набил рот яичницей и почками. — И все эти причины — на банковском счете генерала Шона Кортни.

Она недоуменно смотрела на него.

— Папины деньги?

— Первый правильный ответ, — улыбнулся он. — Получаешь пятерку и становишься первой в классе.

— Но… — Она сделала легкий недоуменный жест. — Не понимаю. Ты и сам богат.

— Был богат, старушка, в прошедшем времени. — И он снова радостно расхохотался. — Две любящие жены, двое жестокосердных судей по бракоразводным делам, семеро ублюдков, сорок пони для игры в поло, друзья с загребущими руками, камни на дороге, где их не должно быть, шахта, в которой не оказалось алмазов, рухнувшее здание, прорванная дамба, истощившаяся жила, скот, заболевший чумой, и близорукие юристы, которые не читают в контрактах примечания мелким шрифтом, — вот куда уходят деньги. Паф, и ничего нет!

— Не могу поверить. — Буря была в ужасе.

— Я никогда не стал бы шутить на эту тему, — сказал Дерек. — Один из моих принципов — никогда не шутить относительно денег. Вероятно, это мой единственный принцип. — И он ткнул ее пальцем. — Единственный, поняла? Я проиграл всухую, уверяю тебя. Твой папочка — мой последний источник. Боюсь, тебе придется с ним поговорить.

* * *

У парадной двери никто не отозвался, и Марк едва не повернул и не ушел назад в город, чувствуя облегчение и понимая в глубине души, что это трусость. Поэтому он спрыгнул с веранды и обошел вокруг дома.

Жесткий воротничок и галстук натерли ему шею, пиджак с отвычки сковывал, так что оказавшись на кухонном дворе коттеджа, Марк расправил плечи и провел пальцем под воротничком. Пять месяцев он не носил такую одежду и не ходил по тротуарам, и даже звуки женских голосов казались ему незнакомыми. Он остановился и прислушался.

Марион Литтлджон была на кухне с сестрой, и он с удовольствием слушал их веселую болтовню.

Он постучал. Разговор прервался, и в дверях показалась Марион.

В пестром полосатом переднике, голые руки по локоть в муке.

— Марк, — спокойно сказала она. — Очень приятно. — И постаралась убрать со лба прядь волос, оставив на переносице белый мучной след. Жест получился неожиданно привлекательный, и Марк почувствовал, как дрогнуло сердце. — Входи.

Она посторонилась и шире открыла для него дверь.

Сестра Марион приветствовала Марка ледяным тоном: она считала, что Марк ее обманывает.

— Как он хорошо выглядит, — сказала Марион, и они принялись внимательно разглядывать Марка, стоявшего посреди кухни.

— Слишком худой, — язвительно сказала ее сестра и принялась развязывать передник.

— Пожалуй, — легко согласилась Марион, — значит, его нужно хорошо кормить.

И она улыбнулась и кивнула. Теперь она видела, что Марк загорел и похудел, от ее доброго, материнского взгляда не ускользнуло и то, что у него теперь черты зрелого мужчины. Она заметила также его печаль и одиночество, и ей захотелось обнять Марка и прижать его голову к своей груди. Но вместо этого Марион сказала:

— У нас хорошее жирное молоко. Садись так, чтобы я могла тебя видеть.

Пока она наливала молоко из кувшина, сестра повесила передник и, не глядя на Марка, строго сказала:

— Нам еще нужны яйца. Схожу в город.

Когда они остались одни, Марион взяла скалку и стала раскатывать тесто, превращая его в тонкий лист.

— Расскажи, чем ты занимался, — попросила она, и Марк начал, вначале нерешительно, потом со все большей уверенностью и энтузиазмом рассказывать о Воротах Чаки и о работе всей своей жизни, которую он там нашел.

— Это хорошо, — время от времени прерывала Марион его рассказ; мысленно она уже составляла списки необходимых припасов, прагматично приспосабливаясь к жизни вдали от цивилизации, где даже маленькие удобства становятся роскошью: стакан свежего молока, освещение ночью — все это нужно заранее продумать и организовать.

Показательно, что такое будущее не вызывало у нее ни смятения, ни отчаяния. Она была из породы пионеров. Куда идет мужчина, туда за ним идет и женщина.

— Место для дома — на первой складке холмов, но оттуда видна вся речная долина, а сразу над ним — Ворота Чаки. Там очень красиво, особенно по вечерам.

— Не сомневаюсь.

— Я составил такой план дома, что можно будет добавлять комнату за комнатой. Сначала их будет всего две.

— Две для начала вполне достаточно, — согласилась она, задумчиво морща лоб. — Но для детей понадобятся отдельные комнаты.

Марк замолчал и посмотрел на нее, не вполне уверенный, что расслышал правильно. Марион замерла, держа скалку в обеих руках, и улыбнулась.

— Ты ведь за этим приехал сегодня? — ласково спросила она.

Он опустил глаза и кивнул.

— Да. — Его самого это ошеломило. — Наверно, так и есть.

* * *

Она лишь на миг утратила спокойствие во время церемонии, когда увидела в церкви в первом ряду восседающего рядом с женой генерала Шона Кортни. Шон был в визитке, с бриллиантовой булавкой в галстуке, а Руфь холодна и элегантна в огромной, размером с тележное колесо, шляпе с белыми розами по краям.

— Он пришел! — восторженно прошептала Марион и не удержалась от торжествующего взгляда, брошенного на подруг и родственников, как бросают монету нищему.

В обществе она вознеслась на немыслимые высоты.

Потом генерал нежно расцеловал ее в обе щеки, прежде чем повернуться к Марку.

— Ты выбрал самую красивую девушку в городе, мой мальчик.

Марион покраснела от удовольствия и стала розовой, счастливой и действительно такой красивой, как никогда в жизни.

С помощью четверых рабочих-зулусов, которых дал Шон, Марк проложил примитивную дорогу до самой долины Бубези. Он привез свою жену к Воротам Чаки на заднем сиденье мотоцикла, а коляска была доверху занята ее приданым.

Далеко позади зулусы вели Троянца и Спартанца, тяжело нагруженных остальным багажом Марион.

Ранний утренний туман лежал на реке, неподвижный и плоский, как поверхность озера, и свет нового дня играл на нем розовыми и лиловыми бликами.

Из тумана круто вздымались утесы Ворот Чаки, темные и загадочные, увенчанные, как лаврами, золотистыми облаками.

Марк выбрал для возвращения именно этот час, чтобы Марион увидела свой новый дом во всей красе.

Он остановил мотоцикл на узкой каменистой дороге и выключил двигатель.

Они сидели в тишине и смотрели, как солнце зажигает утесы; они горели, как маяки, которые моряк высматривает в океанских пустынях, потому что они манят его к земле и обещают тихую гавань.

— Очень красиво, дорогой, — сказала она. — А теперь покажи мне, где будет дом.

* * *

Она работала с зулусами, по локоть в грязи, когда они добывали глину для необожженных кирпичей, шутила с ними на их языке и беззлобно подгоняла, чтобы они работали быстрее, чем обычно работают африканцы.

Она шла за мулами, держа повод, когда из долины перетаскивали тяжелые бревна; высоко закатывала рукава на загорелых руках и обвязывала голову платком.

Она хлопотала у глиняной печи, доставая лопатой с длинной ручкой толстые золотисто-коричневые хлебы, и с глубоким удовлетворением смотрела, как Марк корочкой подбирает последние капли подливки.

— Вкусно, дорогой?

По вечерам она садилась поближе к лампе, склонив голову к вышиванию, и кивала, когда Марк рассказывал о дневных приключениях, о своих маленьких победах и разочарованиях.

— Какая жалость, милый!

Или:

— Как удачно, дорогой.

Однажды ясным безоблачным днем он по древней тропе отвел жену на вершину Ворот Чаки, держа ее за руку в узких местах, где под крутым шестисотфутовым откосом текла река. Марион затолкала юбки в шаровары, крепче перехватила корзину и на всем долгом подъеме ни разу не споткнулась.

На вершине он показал ей обвалившиеся каменные стены и заросшие пещеры, в которых скрывалось племя, бросившее вызов Чаке, рассказал, как поднимался на вершину король, показал страшную тропу, по которой он провел своих воинов, и наконец описал бойню и обрисовал, как тела сбрасывали вниз в реку.

— Как интересно, дорогой, — сказала она, расстилая скатерть, принесенную в корзине. — Я взяла с собой лепешки и абрикосовый джем, ты ведь так его любишь.

Какое-то движение внизу привлекло внимание Марка, и он потянулся за биноклем. В золотой траве на самом краю тростника словно ползла вереница толстых черных жуков.

Он сразу понял, кто это, и с растущим возбуждением пересчитал.

— Восемнадцать! — сказал он вслух. — Новое стадо.

— Что там, дорогой?

Марион подняла голову от лепешек, которые намазывала джемом.

— Новое стадо буйволов! — возбужденно воскликнул он. — Должно быть, пришли с севера. Дело пошло!

В окуляры бинокля он видел, как крупный бык выбрался на поляну, где трава была пониже.

Марк видел не только его широкую черную спину, но и тяжелую голову и растопыренные уши под траурно опущенными рогами. Солнце упало на кончики рогов, и они заблестели, как металл.

Марк испытывал невероятную собственническую гордость. Они принадлежали ему. Они первые пришли в святилище, которое он создает для них.

— Смотри. — Он передал бинокль Марион, и она, тщательно вытерев руки, поднесла бинокль к глазам. — На краю болота.

Он показал, и на лице его были радость и гордость.

— Вижу, — подтвердила она, счастливо улыбаясь. — Как хорошо, дорогой. — И тут же повернула бинокль, провела над рекой и остановилась на крыше дома, видной за деревьями. — Разве тростниковая крыша выглядит не лучше? Мне не терпится переехать.

На следующий день они переехали из шалаша из веток и брезента в старом лагере под инжиром, и пара ласточек переселилась вместе с ними.

Стремительные птицы начали строить новое гнездо из маленьких блестящих комков глины под карнизом новой желтой крыши над белеными стенами из необожженного кирпича.

— Они приносят удачу, — рассмеялся Марк.

— От них столько грязи, — с сомнением сказала Марион, но в эту ночь впервые стала инициатором занятий любовью: удобно легла на спину в двуспальной кровати, до пояса подняла ночную рубашку и широко развела теплые бедра.

— Я готова, если хочешь, дорогой.

И потому, что она была добра и любила его, все получилось быстро и приятно.

— Тебе было хорошо, дорогой?

— Замечательно, — ответил Марк, и вдруг в его сознании возникла другая женщина, с гибким и быстрым телом, и чувство вины ударило в сердце, как кулаком. Он попытался отогнать этот образ, но тот упрямо возникал в снах, смеющийся, танцующий, дразнящий, так что утром под глазами у Марка темнели круги и он испытывал тревогу и раздражение.

— Пойду обойду долину, — сказал он, не поднимая глаз от кофе.

— Но ты вернулся только в прошлую пятницу, — удивилась Марион.

— Хочу снова посмотреть на этих буйволов.

— Хорошо, дорогой. Я соберу ранец. Сколько тебя не будет? Положу свитер: по вечерам бывает прохладно. Хорошо, что я вчера испекла хлеб… — Она оживленно болтала, и ему неожиданно захотелось крикнуть: замолчи! — А я тогда поработаю в огороде. Приятно будет снова получить свежие овощи. И я ужасно давно не писала писем.

Он встал из-за стола и пошел седлать Троянца.

* * *

Взрывное хлопанье тяжелых крыльев вывело Марка из задумчивости, и он выпрямился в седле, когда из тростника поднялась стая крупных птиц.

Это были желтовато-коричневые стервятники; потревоженные приближением Марка, они взлетели, и тут же произошло волшебное превращение — на смену страшной уродливости пришел прекрасный планирующий полет.

Марк стреножил Троянца и из предосторожности достал из чехла «манлихер». Он насторожился — возможно, он нашел добычу одной из крупных хищных кошек. Возможно, даже льва — одного из тех животных, которых он до сих пор тщетно искал в долине.

Буйвол лежал на краю болота на влажной мягкой земле, полускрытый тростником; он погиб так недавно, что стервятники не успели проклевать его толстую шкуру и загадить глубокий след, проложенный во влажной земле, только выклевали обращенный вверх глаз и клювами разорвали мягкую кожу возле ануса, потому что именно отсюда они всегда проникают к внутренностям крупных животных.

Буйвол был большим зрелым самцом с большим рогами на черепе длиной в сорок восемь дюймов от конца до конца. Крупная туша, крупнее, чем у племенного херфордского быка; плечи облысели, морщинистая серая кожа вымазана грязью, и в нее впились множество насекомых.

Марк сунул руку в складку кожи между задними ногами и ощутил тепло. «Мертв меньше трех часов», — решил он и присел у огромной туши, пытаясь определить причину смерти. У быка, казалось, не было никаких повреждений. Наконец Марку удалось, прилагая все силы и используя окоченевшие конечности животного, перевернуть полторы тонны мертвого веса.

Он сразу увидел смертельную рану за плечом, глубокую, с широкими краями, проникающую между ребер, и охотничий глаз Марка тут же определил, что удар нанесен в сердце; бившая из нее кровь свернулась на земле.

Если и были какие-то сомнения в том, что оставило эту смертельную рану, то они рассеялись, стоило взглянуть на второе ранение. Этот удар нанесли спереди, у основания шеи, искусно направив его между костями, опять чтобы достичь сердца, и оружие осталось в ране, глубоко вонзившись в тело по рукоятку; древко сломалось под тяжестью упавшего быка.

Марк ухватился за сломанное древко, уперся ногами в бычье плечо и с усилием вытащил лезвие из неохотно уступающей плоти.

И принялся с интересом осматривать его. Это было рубящее копье с широким лезвием — ассегай, изобретенный самим старым королем Чакой. Марк помнил рассказы Шона Кортни о зулусских войнах: Исандлвана и Морма-Горж.

— Они могут вонзить ассегай в грудь, и острие выйдет из спины на два фута между лопатками, а когда они вытаскивают лезвие, кровь словно насосом выкачивают, человек становится белым. — Шон помолчал, глядя в бивачный костер. — Выдергивая ассегай, они кричат: «Нги дла!» — «Я поел!» Услышав этот крик, ты его никогда не забудешь. Сорок лет спустя у меня при одном воспоминании об этом мурашки по коже.

И теперь, держа в руках короткий тяжелый ассегай, Марк вспомнил, что сам Чака охотился на буйволов с таким оружием — недолгое развлечение между войнами. Марк опять бросил взгляд на огромную тушу, и его гнев смешался с невольным восхищением. Он сердился из-за бессмысленного уничтожения редкого животного и восторгался храбростью, с какой это было проделано.

Думая об охотнике, Марк понял — должны были сложиться какие-то особые обстоятельства, чтобы тот оставил и столь ценное, искусно и с любовью изготовленное оружие, и добычу, ради которой рисковал жизнью.

Марк прошел по следу на мягкой черной земле назад и отыскал место, где буйвол, напившись, вышел из похожего на туннель прохода в тростнике. Увидел он и место, где поджидал охотник, и не узнать эти отпечатки ног было невозможно.

— Пунгуше! — воскликнул Марк.

Пунгуше залег так, что ветер дул в его сторону, и, когда буйвол проходил мимо, ударил его ассегаем в плечо, целясь в сердце.

Самец бросился вперед, перейдя на тяжеловесный галоп, и когда Пунгуше вытащил оружие, из раны хлынула кровь; окружающий тростник был залит ею, словно неопытный садовник неловко повернул шланг.

Буйвол относится к тем диким животным, которые не убегают, а бросаются на врага. Хотя с каждым шагом он терял много крови, самец повернулся, чтобы унюхать Пунгуше, и когда это ему удалось, напал, высоко подняв нос. Только смерть способна была остановить этот безжалостный натиск.

Пунгуше ждал его, и когда буйвол показался из тростника, выбрал для второго удара место под самой шеей; он не промахнулся, его оружие дошло до сердца, но и бык задел его, после чего пробежал еще с десяток шагов и опустился на колени с типичным предсмертным ревом.

Марк видел, где упал Пунгуше — на земле остался отпечаток тела.

Марк прошел дальше — Пунгуше ползком выбрался из тростника и с трудом поднялся.

Он пошел на север, но тяжело и неуверенно, сильно хромая, от его обычной легкой походки не осталось и следа.

В одном месте, там, где оставил стальной капкан, Пунгуше остановился, спрятал ловушку в норе муравьеда и нору забросал песком; очевидно, он был слишком слаб, чтобы унести ценную ловушку или запрятать ее тщательнее. Марк извлек капкан и, привязывая его к седлу Троянца, подумал, скольким животным этот капкан принес ужасную болезненную смерть.

Милей дольше Пунгуше снова остановился, чтобы нарвать зеленых листьев с куста синкарпии, и после этого пошел еще медленнее, на каменистые хребты, где не остается следов, не поднимался, и вообще никак не пытался скрыть или запутать свой след, как делал обычно.

У песчаного перехода через высохшее русло ручья, где спуск был особенно крутой, Пунгуше опустился на колени и продвигался с помощью рук.

Марк смотрел на его след: здесь он впервые увидел кровь, ее черные капли песок превратил в маленькие шарики; несмотря на гнев и возбуждение, Марк почувствовал тревогу.

Этот человек тяжело ранен, а ведь он когда-то спас Марку жизнь. Марк еще помнил благословенный вкус горького лекарства в черном глиняном котелке, которое смягчало ужасные приступы малярии.

До сих пор он вел Троянца на поводу, чтобы силуэт был ниже и чтобы тяжелые удары копыт не предупредили добычу слишком рано.

Но теперь он сел в седло и послал мула вперед легким галопом.

Пунгуше лежал. В конце концов он тяжело упал на песчаную землю и не смог подняться. Он отполз с звериной тропы к низкому кусту, с солнцепека, и накрыл голову легким кароссом из обезьяньей шкуры — как человек, собравшийся уснуть или умереть.

Он лежал так неподвижно, что Марк принял его за мертвого.

Он соскочил со спины Троянца и осторожно подошел к лежащему. Мухи жужжали и оживленно роились над окровавленной прокладкой из листьев синкарпии, перевязанных полосками коры, на боку и на спине.

Марк живо представил себе, как Пунгуше получил эти раны: стоя встретил нападение буйвола, ударил в шею коротким ассегаем с тяжелым лезвием и сразу отпрыгнул, но бык проворно повернулся на коротких передних ногах и наподдал ему своими длинными изогнутыми рогами. Удар пришелся Пунгуше в бок, за бедренной костью, выше таза. Должно быть, удар отбросил его и дал время отползти подальше, пока бык, в которого глубоко вонзилась сталь, шатался, пока передние ноги его подламывались, и он падал с последним вызывающим предсмертным ревом. Марк вздрогнул на ярком солнце, глядя на рану, прикрытую листьями, и нагнулся к ней, отгоняя мух.

Он впервые обратил внимание на фигуру зулуса. Каросс покрывал его голову и плечи, оставляя обнаженной широкую грудь. Набедренная повязка из мягкой кожи, украшенной голубыми бусинками, была натянута между ног, оставляя непокрытыми ягодицы, мощные мышцы ног и плоский твердый живот.

Отчетливо выделялась каждая мышца в отдельности, вены под кожей походили на змей; все свидетельствовало об огромной физической силе и закаленности. Кожа светлее, чем обычно у зулусов. Она гладкая, маслянистая и блестит, как женская, но грудь покрывают жесткие завитки волос.

«Я ставил ловушку на шакала, — подумал Марк, — а поймал льва, большого старого льва с черной гривой».

Теперь он встревожился не на шутку. Неужели Пунгуше умер? Смерть такого великолепного зверя — большая утрата.

И тут он увидел легкие, почти незаметные подъемы и опадания мускулистой груди, протянул руку и коснулся плеча под кароссом.

Раненый зашевелился, потом с трудом приподнялся на локте, уронив каросс, и посмотрел на Марка. Это был мужчина в полном расцвете сил, гордый, возможно, лет сорока, с первым инеем мудрости в коротких темных волосах на висках.

На его лице совсем не прочитывалась боль: лоб широкий и гладкий, как полированный янтарь, рот закрыт, а глаза темные, яркие и гордые. Красивое лунообразное лицо высокородного зулуса.

— Сакубона, Пунгуше, — сказал Марк. — Я вижу тебя, о Шакал.

Зулус некоторое время смотрел на него, обдумывая обращение и стиль приветствия, язык, на котором оно произнесено, и акцент говорящего. Спокойное выражение его лица не изменилось — ни улыбки на губах, ни оскала, только новый свет появился в темных глазах.

— Сакубона, Джамела. Я вижу тебя, Ищущий.

Страницы: «« ... 1920212223242526 »»

Читать бесплатно другие книги:

Какая польза от интимных отношений? Улучшение настроения? Несомненно. Уверенность в себе? Возможно. ...
Каждый, кто знаком с русскими сказками, знает нередко встречающийся в них принцип: «Старший умный бы...
Кажется, что последний год 21 века может стать последним для человечества. Понятие «быть вместе» пол...
Книга посвящена вопросам применения мысленной тренировки в практической деятельности спортсмена. Рас...
Автор книги, выпускник Гарвардской школы бизнеса Нил Пасрич, много лет читал лекции о лидерстве, общ...
Как и многие женщины, главная героиня Светлана витает в облаках и мечтает о призрачном принце. Но сч...