Птица не упадет Смит Уилбур

— Но он болен. Ты должна дать ему шанс.

— Нет, Марк. Это убьет его. Я знаю… и это уничтожит и меня. Ради нас обоих я не должна сейчас идти к нему.

— Ты не знаешь, как он тебя любит.

— Знаю, Марк. И знаю, как я его люблю. И однажды, когда я снова стану гордой, я приду к нему. Обещаю тебе. Когда я пойму, что он может гордиться мной, я поднесу ему это в дар.

— Черт бы побрал тебя и твою жестокую гордыню, ты и нас едва не уничтожила из-за нее!

— Пойдем, Марк. — Она встала. — Возьми Джона за другую руку.

Они вели ребенка между собой по твердому песку у края прибоя. Он висел у них на руках, наклонившись вперед, и смотрел, как, словно по волшебству, под ним появляются и исчезают его собственные ноги, и громко кричал, торжествуя ввиду такого достижения.

День был светлым, ярким, чайки ловили порывы ветра и плыли высоко над людьми на дымчато-белых крыльях, отвечая резкими голосами на крики ребенка.

— У меня было столько нарядных платьев и модных подруг, — говорила Буря, глядя на чаек. — Я продала платья, потеряла подруг и обнаружила, как мало они для меня значили на самом деле. Посмотри на этих чаек! — сказала она, закинув голову. — Посмотри, как пробивается солнце сквозь их расправленные крылья. Я была так занята, что не успевала толком оглядеться. Я не видела ни себя, ни тех, кто вокруг. Но теперь я учусь видеть.

— Я заметил это в твоих картинах, — сказал Марк, подхватил Джона и прижал к груди, наслаждаясь ощущением горячего, подвижного маленького тела.

— Я хочу стать большим художником.

— Думаю, ты им станешь.

— Опять это упрямство Кортни. Мы всегда добиваемся того, чего хотим, — сказала она. Волна прибоя докатилась до них и вспенилась вокруг лодыжек.

* * *

Ребенок спал лицом вниз на обезьяньем кароссе, уставший от солнца, моря и игры, его животик раздулся от сытости.

Буря работала у мольберта под окном, прищурив глаза и наклонив голову.

— Ты мой любимый натурщик, — сказала она.

— Это потому, что я такой дешевый.

Она легко рассмеялась.

— Я могла бы разбогатеть на том, чем плачу тебе, — заметила она.

— А ты знаешь, как называют женщин, которые делают это за деньги? — лениво спросил Марк и замолчал, любуясь тем, как она работает. Молчали они почти час, молчали, но духовно были близки как никогда.

Наконец Марк заговорил:

— Я понимаю, что ты имела в виду, когда сказала, что видишь сейчас яснее. Вот это, — он показал на большой холст у стены, — вероятно, лучшая твоя картина.

— Не хочется продавать; человек, который ее купил, придет завтра.

— Ты продаешь картины? — удивился он.

— А как по-твоему, на что мы с Джоном живем?

— Не знаю. — Он об этом не подумал. — Я думал, твой муж…

Ее лицо помрачнело.

— Мне от него ничего не нужно. — И она вскинула голову, прядь волос дернулась, как хвост разгневанной львицы. — Ни от него, ни от моих любимых подруг — от всех этих верных друзей, которые теперь, когда я разведена, сторонятся меня. Я многому научилась после расставания с тобой и особенно много узнала об этих людях.

— Но они богаты, — заметил Марк. — Ты сама однажды объяснила мне, как это важно.

Она перестала сердиться, чуть поникла, опустив кисть.

— О Марк, не будь жесток со мной. Я этого не выдержу.

Он почувствовал, как что-то в его груди рвется, быстро встал, подошел к ней, поднял на руки и отнес в маленькую, прохладную, темную спальню.

Удивительно, но их занятия любовью никогда не бывали одинаковы, всегда обнаруживались новые удивительные чудеса, новые желания, вновь открытые маленькие радости, которые возбуждали обоих безотносительно к своему истинному значению.

Повторение не утомляло и не притупляло их аппетит друг к другу, и, даже когда этот аппетит был полностью утолен, бездонный колодец их желаний тут же наполнялся вновь.

Все начиналось опять с ленивого соприкосновения пальцев, когда они лежали рядом, как спящие щенята, и любовный пот остывал на их телах, покрывая пупырышками кожу вокруг ее сосков.

Палец легко коснется щеки, прошуршит по наждаку его бороды, потом невесомо погладит его губы, заставляя повернуть голову для еще одного нежного поцелуя, а дальше простое соприкосновение губ, смешение дыхания, в ее вздохах — особый аромат ее страсти, грибной возбуждающий запах, словно от свежих трюфелей…

Она заметила новое зарождение интереса и с легким смешком, чувственным, грудным, отстранилась, потом провела ногтем по его позвоночнику, так что маленькие огненные искры пронеслись по его нервам и спина изогнулась.

— Я растерзаю тебя, потому что ты это заслужил, грубый старый кот.

Она зарычала и согнула пальцы, как когти, легко царапнула ногтями его плечо, потом живот до самого низа; ногти оставили на коже красные линии.

Она смотрела на эти линии, раскрыв губы и проводя розовым языком по маленьким белым зубам. Соски ее поднялись, набухли, как молодые почки, готовые распуститься. Она заметила, куда он смотрит, закинула руку за голову, мягко привлекла его к себе, расправив плечи, так что тяжелые круглые груди предлагались, как жертва.

* * *

В лужах, оставленных приливом, Марк поймал несколько крупных крабов, пахнущих водорослями и йодом; крабы шевелили хвостами, дергали лапами и раскрывали пасти, окруженные многочисленными жвалами.

Марк поднялся из заводи; с него потоком лилась вода. Он передал крабов Буре, которая возбужденно вскрикивала, стоя на краю водоема, и она осторожно взяла их через соломенную шляпу, как через перчатки, спасаясь от колючих панцирей и шевелящихся ног.

Марк разгреб песок и развел костер. Буря тем временем держала Джона на руках и кормила, скромно расстегнув блузку и помогая Марку советами и скабрезными замечаниями.

Марк забросал угли водорослями, положил сверху крабов и покрыл вторым слоем водорослей, а на него насыпал последний слой, песка; они ждали, пока крабы испекутся и Джон наестся, а между тем пили вино и смотрели, как заходящее солнце заставляет облака над морем сверкать, как бриллианты.

— Боже, какой плохой художник природа! Если б я нарисовала такое, мне бы сказали, что у меня нет чувства света и я могу работать только в шоколадной компании, раскрашивать коробки.

Потом Буря уложила Джона спать в корзине для яблок, служившей переносной колыбелью, и они стали есть крабов, вытягивая длинные куски сочного белого мяса из покрытых панцирем ног и запивая терпким капским вином. В темноте звезды казались алмазной крошкой, а море катило к берегу длинные фосфоресцирующие гряды волн.

— Как романтично! — Буря сидела, обхватив руками колени. Она повернула голову и озорно улыбнулась. — Если хочешь, можешь счесть это намеком. — Когда они лежали рядом на расстеленной ткани, она сказала:

— Знаешь, что делают некоторые?

— Нет. А что они делают?

Марка в данный момент больше интересовало то, что делал он, чем действия каких-то безымянных людей.

— Не скажу.

— Почему?

— Это неприлично.

— Хорошо, тогда шепни на ушко.

И она шепнула, но при этом так хихикала, что он усомнился, верно ли расслышал.

Она повторила. Да, он расслышал правильно. Он был так поражен, что покраснел в темноте.

— Ужасно, — хрипло сказал он. — Ты никогда такого не сделаешь.

Но первый шок прошел, и идея его заинтересовала.

— Конечно, нет, — прошептала она. Помолчала и добавила: — Если ты не захочешь.

Снова наступило долгое молчание: Буря проводила исследование.

— Насколько я могу судить, а сейчас уже могу, ты хочешь, — прямо сказала она.

Много времени спустя они, обнаженные, доплыли в темноте до первой линии бурунов. Море было теплым, как парное молоко, и они целовались в воде солеными губами.

На берегу Марк развел костер. Сидя у огня, прижимаясь друг к другу в желтом свете пламени, они допили вино.

— Марк, — сказала она наконец, и в ее голосе звучала печаль, которой не было раньше. — Ты провел с нами два дня, и это на два дня больше, чем следует. Я хочу, чтобы завтра ты ушел. Рано, до того, как мы с Джоном проснемся, чтобы я не видела тебя.

Слова хлестнули Марка, как кнутом, он даже дернулся от боли. И пораженно повернулся к ней в свете костра.

— Что ты говоришь? Вы с Джоном мои. Мы втроем всегда будем принадлежать друг другу.

— Ты ведь ни слова не понял из того, что я сказала? — негромко спросила она. — Ты не слышал, как я сказала, что должна вновь обрести гордость, вернуть себе достоинство?

— Я люблю тебя, Буря. Я всегда тебя любил.

— Ты женат, Марк.

— Это ничего не значит, — взмолился он.

— Нет, значит. — Она покачала головой. — Ты сам знаешь.

— Я оставлю Марион.

— Развод, Марк?

— Да. — Он был в отчаянии. — Я попрошу ее дать мне развод.

— По-твоему, это даст нам обоим возможность гордиться? Отличный повод пойти к моему отцу! Подумай, как он будет нами горд. Его дочь и его сын, которого у него не было, но он считает тебя сыном, — оба разведены. Подумай о маленьком Джоне. Высоко ли он будет держать голову? Подумай о нас, о жизни, построенной нами на несчастье женщины, которая была твоей женой.

Глядя при свете костра ей в глаза, он увидел, что ее гордость — железо, а упрямство — сталь.

* * *

Марк неслышно оделся в темноте и, когда был готов, подошел к колыбели и поцеловал сына. Ребенок слегка захныкал во сне, от него пахло теплом и молоком, как от новорожденного котенка.

Он думал, что Буря тоже спит, когда наклонился к ней, но тут же понял, что она лежит, застыв, вжимая лицо в подушку, чтобы подавить молчаливые рыдания, сотрясавшие ее тело.

Она не повернула к нему лица, и он поцеловал ее в волосы и шею, потом выпрямился и вышел в темноту. Мотоцикл завелся сразу, и Марк вывел его в переулок.

Буря лежала в темноте и слушала, как в ночи затихает тарахтение двигателя; остались только печальный шум прибоя и крики древесных лягушек за окном.

* * *

На закате Марк сидел на резном деревянном стуле перед хижиной Пунгуше и впервые спросил о том, что было у него на уме с самой первой их встречи.

— Пунгуше, расскажи, как Шакал вытащил Нгагу из разлившейся реки.

Зулус пожал плечами.

— Что тут рассказывать? Я нашел тебя в ветвях принесенного течением дерева на краю реки, и, будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы ушел, потому что ты был очень мертвым Нгагой и коричневая вода переливалась через твою голову.

— Ты видел, как я упал в реку?

Наступило молчание: Пунгуше собирался с силами, чтобы признаться в своем неведении.

— Я понял так, что лихорадка ослепила тебя и ты упал в реку.

— Ты не видел человека, которого я убил, и другого, который выстрелил в меня?

Пунгуше удачно скрыл изумление, но покачал головой.

— Незадолго до того, как найти тебя в воде, я слышал ружейные выстрелы, четыре или пять, выше по долине. Должно быть, это был ты и тот, кто на тебя охотился, но я никого не видел, а дождь до следующего утра смыл все знаки. Течение унесло мертвеца, и его сожрали крокодилы.

Они снова помолчали, передавая друг другу котелок с пивом.

— А ты видел человека, который в тебя выстрелил? — спросил Пунгуше.

— Да, — ответил Марк, — но от жара мои глаза видели плохо и, как ты говоришь, шел дождь. Я не разглядел его.

* * *

Хобди стоял в зале у стены, подальше от тесно спрессованных тел. Он стоял как скала, прочный и неподвижный, наклонив голову на толстой шее борца.

Глаза его были прикрыты, как будто он, на манер большой хищной птицы, умел закрывать их мигательной перепонкой. Только челюсть делала едва заметные жевательные движения; он стискивал большие плоские зубы, так что мышцы на шее слегка выступали.

Через заполненный зал он смотрел на Дирка Кортни, как верный мастиф смотрит на хозяина.

Высокий и любезный, Дирк Кортни пожал руки всем, кто пробился в первый ряд, чтобы пообещать ему поддержку и пожелать удачи. Взгляд его был спокоен, но Дирк то и дело поглядывал на столы, где шел подсчет голосов.

Это были столы на козлах, которые помнили тысячи церковных собраний и множество свадеб.

Теперь за ними сидели наблюдатели, а через парадные двери ледибургской церкви вносили последние избирательные урны из далеких районов.

Ледибургский округ очень разбросан, а потому некоторые урны привозили за шестьдесят миль, и хотя голосование закончилось накануне вечером, сейчас, за час до полудня, результаты еще не объявляли.

Пробиваясь сквозь толпу к огороженному веревками месту за столами для подсчета, Марк медленно двинулся туда, где сидел генерал Шон Кортни.

Три дня назад Марк и Марион приехали от Ворот Чаки, специально чтобы помочь на выборах. Помощников всегда не хватало, и Марион оказалась в своей стихии — вместе с двадцатью другими женщинами под руководством Руфи Кортни она работала на кухне за залом, нарезая сэндвичи и раздавая кофе.

Марк объезжал округ с остальными партийными организаторами. Они охотились за отсутствующими и не желающими голосовать избирателями и привозили их на участок.

Работа была тяжелая, и все они почти не спали накануне. Танцы и барбекю продолжались до четырех утра, а после возбуждение многим помешало уснуть.

Для Марка эти выборы имели особое значение. Он был совершенно уверен, что, если Дирк Кортни станет членом парламента, его мечтам о Воротах Чака не суждено сбыться.

Весь день подходили голосующие, и сообразно этому вспыхивала и умирала надежда. Часто казалось, что в том конце зала, где под портретом Дирка Кортни сидят организаторы его кампании, полно народа, а угол Шона Кортни пустует.

Тогда шурин Марион Питер Боутс вынимал изо рта трубку и довольно улыбался, глядя через весь зал на Марка. Он стал горячим сторонником Дирка Кортни, и за последние шесть месяцев его положение разительно изменилось. Он открыл собственную контору на первом этаже Ледибургского фермерского банка. Ездил он теперь на новом «паккарде» и переехал из коттеджа в большой дом с садом и огородом в три акра, где по его настоянию накануне вечером ужинали Марк и Марион.

— Вечерняя звезда заходит, утренняя восходит, мой дорогой Марк. Мудрый человек признает это, — вещал он, разрезая мясо.

— Звезда генерала Кортни еще не зашла, — упрямо возразил Марк.

— Еще нет, — согласился Питер. — Но когда она зайдет, вам понадобятся новые друзья. Влиятельные друзья.

— Вы всегда можете на нас рассчитывать, — добродушно сказала сестра Марион. — Вам совсем не обязательно жить в буше.

— Вы не понимаете, — спокойно прервал Марк. — Дело всей моей жизни там, в буше.

— О, я бы не зарекался. — Питер положил Марку на тарелку ломоть мяса. — Когда Дирк Кортни победит, в Ледибургском округе произойдут большие перемены. Очень большие!

— К тому же это несправедливо по отношению к бедной Марион. Ни одна женщина не может жить там.

— Да мне нравится везде, куда бы ни вздумалось отправиться Марку, — сказала Марион.

— Не волнуйтесь. Мы о вас позаботимся, — пообещал Питер.

И по-братски потрепал Марка по плечу.

— Мистер Дирк Кортни очень высоко ценит Питера, — гордо сказала его жена.

Теперь, идя через зал к генералу, Марк ощущал в животе тяжелый липкий страх. Ему не хотелось передавать генералу дурные вести, но он понимал, что лучше услышать их от друга, чем от торжествующего врага.

Он остановился, глядя на Шона Кортни издали и испытывая одновременно жалость и гнев. Шон заметно оправился после тяжелых дней в Эмойени. Плечи вновь расправились, лицо пополнело.

Оно перестало казаться истощенным, и генерал снова бывал на солнце. Серебряные борода и волосы подчеркивали темный загар.

Сейчас он сидел. Напряжение последних дней сказалось на нем. Он сидел на стуле с жесткой спинкой, прямо, положив руки на рукоять трости. С ним были многие старые друзья, собравшиеся, чтобы поддержать его, и он с серьезным видом слушал своего брата Гаррика и одобрительно кивал.

Марк не хотел подходить к ним, ему хотелось оттянуть этот момент, но тут в зале началось движение. Марк заметил, как Питер Боутс, красный от возбуждения, торопливо идет туда, где стоит Дирк Кортни. Он заговорил, оживленно жестикулируя; Дирк, наклонившись, внимательно слушал.

Больше оттягивать Марк не мог. Он выступил вперед, и Шон увидел его.

— Ну, мой мальчик, посиди с нами. Говорят, подсчеты подходят к концу, но результаты объявят после полудня. — Тут он увидел лицо Марка. — В чем дело? — хрипло спросил он.

Марк наклонился, почти касаясь ртом уха генерала, и собственный голос прозвучал для него хрипло.

— Только что телеграфировали: мы проиграли в Йоханнесбургском центральном, в Блумфонтейне и Джеппе.

В этих округах с 1910 года всегда побеждали сторонники Сматса. Теперь они были потеряны. Настоящая катастрофа. Шон схватил Марка за руку, словно желая набраться от него сил, и его руки тряслись, как у паралитика.

Они слышали на противоположной стороне зала торжествующие голоса, и Марку пришлось поторопиться.

— Это еще не все, сэр. Сам генерал Сматс потерял место. Народ отверг его, победила коалиция Национальной и Рабочей партий под руководством Герцога.

— Боже, — прошептал Шон. — Началось. Я не верил, что это возможно.

Не выпуская руки Марка, он встал.

— Помоги мне дойти до машины, мой мальчик. Не думаю, что смогу поздравить нового члена парламента от Ледибурга.

Но они опоздали. Объявление прозвучало раньше, чем они дошли до выхода. Главный наблюдатель с платформы в конце зала провозгласил:

— Мистер Дирк Кортни, Национальная рабочая партия, 2683 голоса.

Генерал Шон Кортни, Южно-Африканская партия, 2441 голос. Представляю вам нового члена парламента от Ледибурга.

И Дирк Кортни легко вспрыгнул на платформу, подняв над головой обе руки, как борец-победитель.

— Что ж, — криво усмехнулся Шон. Лицо его снова посерело, а плечи сгорбились. — Так уходит Фордсбургский Мясник.

Марк отвел его к ждавшему на улице «роллсу».

* * *

Шампанское было «Дом Периньон» превосходного урожая, 1904 года, и Шон лично разливал его, хромая от гостя к гостю.

— Я наделся отпраздновать им победу, — улыбнулся он. — Но подойдет и для того, чтобы забыть о горестях.

В Лайон-Копе собралось небольшое общество, и робкие и редкие попытки развеселиться терялись на просторах гостиной. Гости разошлись рано. Ужинать села только семья. Марион сидела на бывшем месте Бури, а Марк между нею и Руфью.

— Ну, мой мальчик, каковы твои планы? — неожиданно спросил Шон, нарушая в очередной раз установившееся молчание, и Марк удивленно посмотрел на него.

— Конечно, мы вернемся к Воротам Чаки.

— Конечно. — Шон впервые за день улыбнулся без напряжения. — С моей стороны глупо было думать иначе. А ты понимаешь, что это, — он сделал жест руками, не в силах произнести слово «поражение», — что это может означать для тебя?

— Да, сэр. Но у вас по-прежнему большое влияние. К тому же у нас есть Общество защиты дикой природы, мы можем бороться. Должны бороться, чтобы сохранить Ворота Чаки.

— Да, — кивнул Шон, и в его глазах снова сверкнули искры. — Мы будем бороться. Но думаю, борьба будет тяжелая и грязная.

* * *

Вначале ничто не омрачало голубое небо над Воротами Чаки. Единственное изменение сводилось к тому, что теперь Марк представлял ежемесячный отчет не Шону Кортни, а новому министру земледелия Питеру Гроблеру, верному стороннику Герцога. Эти отчеты принимались чисто формально, но зарплату ему продолжали платить, и в коротком официальном письме сообщили, что вопрос о закрытых территориях сейчас рассматривается на уровне правительства и что новый закон будет обнародован на следующей сессии парламента. Его должность хранителя следует рассматривать как временную, пенсия ему не полагается, и его могут уволить с уведомлением за месяц.

Марк упрямо продолжал работать, а по вечерам при свете лампы писал генералу Кортни. Вдали друг от друга они вместе планировали, как пробудить общественный интерес к Воротам Чаки, а когда Марион ложилась спать в соседней комнате, Марк доставал свежий листок и заполнял его мелким почерком: он писал Буре, изливая свои мысли, мечты, любовь.

Буря никогда не отвечала на его письма, Марк даже не был уверен, что она все еще живет в доме с тростниковой крышей на берегу, но представлял ее себе там, часто думал о ней в самые неожиданные минуты дня и ночи, видел, как она работает за мольбертом. Однажды ночью он представил ее в крошечной комнате с ребенком у груди, и эта картина была такой яркой и щемящей, что он потерял сон.

Он тихо встал, оставил крепко спящей Марион записку и вместе с Пунгуше, идущим у головы Троянца, двинулся вверх по долине.

* * *

Марион проснулась через час, и первой ее мыслью было: что если и сегодня ничего не будет? Все эти недели она ждала, чтобы полностью увериться, прежде чем сказать Марку.

Ей казалось, что если она заговорит об этом слишком рано, то сглазит.

Она соскользнула с кровати и прошла по все еще темной комнате в туалет. Несколько минут спустя она вернулась, обхватив себя за плечи и сдерживая радость, и зажгла свечу у кровати. Ей не терпелось увидеть лицо Марка, когда он узнает.

Марион ждало большое разочарование: она увидела пустую смятую постель и приколотую к подушке записку. Но вскоре хорошее настроение вернулось.

— У меня будет больше времени радоваться одной, — вслух сказала она и заговорила снова: — Гарольд? Гарольд Андерс? Нет, слишком обычно. Надо придумать по-настоящему миленькое имя.

Одеваясь, она негромко напевала, потом вышла на кухонный двор.

Стояло прохладное тихое утро, небо было молочно-розовым. С утесов Ворот Чаки крикнул бабуин, по долине разнесся его хриплый лай — приветствие восходящему солнцу, которое превращало небо в сверкающее великолепие.

«Приятно в такой день быть живой и чувствовать, как с каждым днем растет ребенок», — подумала Марион и захотела как-нибудь отпраздновать это событие. В записке говорилось, что Марк вернется к ночи. «Испеку свежий хлеб». Ей хотелось отметить этот день чем-нибудь особенным. И тут она вспомнила, что последние пять дней шел дождь. После дождя должны пойти грибы, такие круглые шляпки с клейкой коричневой верхушкой. Марк очень любит эти грибы и научил ее, где и когда их можно найти.

Она рассеянно позавтракала, прислонив к горшочку с джемом «Домашнего врача» Марка: перечитывала раздел «Будущая мать». Потом занялась работой по дому; Марион гордилась чистотой цементного пола и блеском простой мебели, гордилась опрятностью и порядком, запахом мастики, дикими цветами в вазе. Работая, она пела и иногда, без всякой причины, смеялась.

Была уже середина утра, когда она завязала под подбородком ленты соломенной шляпки, положила в корзину «Превосходное средство от несварения» Чемберлена и пошла в долину.

Она заглянула в крааль Пунгуше, и младшая жена показала ей ребенка. Марион обрадовалась, увидев, что ему лучше, и жена Пунгуше заверила ее, что давала ему много пить. Марион посадила малыша на колени и, несмотря на его яростные протесты, напоила с ложечки разведенным снадобьем, а потом пять женщин сидели на солнце и говорили о детях, о мужчинах и о родах, о болезнях, еде и одежде — обо всем том, что составляет жизнь женщины.

Почти час спустя Марион покинула четырех зулусок и начала спускаться к реке.

* * *

Дождь встревожил львицу. Какое-то глубинное чутье предупреждало ее, что это лишь предвестник будущих больших дождей.

Заросли в долине перестали быть надежным убежищем. Сильный дождь, льющий на склоны, вскоре превратит узкую долину в стремительный поток.

Она уже дважды пыталась увести детенышей, но они стали старше и упрямее. Они не хотели уходить из густых колючих зарослей, и ее усилия пропадали впустую. Через полмили один или двое самых робких поворачивали назад и бежали к тому, что считали домом. А когда львица, немедленно обернувшись, хватала беглеца, обратно бросались все остальные — и через пять минут были в кустах.

Львица недоумевала. Это был ее первый выводок, но ею руководил инстинкт. Она знала, что пора отлучать детей от груди и уводить из западни, из узкой долины, пора учить их охотиться, но выводок был чересчур велик — шесть детенышей, большая редкость на воле, а никаких несчастных случаев пока не было; семья становилась слишком большой и неуправляемой.

Однако инстинкт подгонял ее, и в середине прохладного ясного утра, учуяв приближение дождей, она повторила попытку. Львята вприпрыжку бежали за ней, нападали друг на друга и по-дружески дрались, пока оставались вблизи реки. Это была знакомая территория, и они шли без возражений.

Но, когда львица начала переходить по открытому белому песку на противоположный берег, разразился обычный кризис. Три львенка охотно пошли за ней, два нерешительно остановились на высоком берегу и озабоченно замяукали, а шестой повернулся и бросился назад.

Львица галопом поскакала за ним и ударила по спине. Потом взяла за шкирку и подняла. Львята выросли, и хотя львица, напрягая шею, подняла львенка, его задние лапы волочились по земле. Он поджал их, подвернул под брюхо хвост и закрыл глаза, свисая из ее пасти, а она понесла его в воды реки Бубези.

В этом месте ширина реки составляла пятьсот ярдов, но заканчивался сухой сезон и она почти полностью пересохла.

Между снежно-белыми песчаными берегами еще оставались глубокие бассейны, их соединяли короткие ручейки чистой воды глубиной всего несколько дюймов.

Пока пятеро львят в нерешительности наблюдали с ближнего берега, львица перетащила детеныша через отмели. Его задние лапы болтались в воде, он шипел и негодующе дергался; львица поднялась на противоположный берег, отыскала густой куст и уложила детеныша.

И хотела вернуться за другими, но первый в панике бросился за ней. Ей пришлось шлепнуть его по голове и зарычать, тогда он запищал и лег.

Она схватила его за загривок и снова оттащила к кусту. Но когда пошла обратно через реку, львенок снова оказался рядом. На этот раз она укусила его до боли и бросила назад в куст. Снова укусила за ляжку, и он прижался к земле и больше не посмел идти за ней. Лежал под кустом и смятенно, обиженно пищал.

* * *

Марион никогда не уходила так далеко от дома одна, но утро выдалось такое прекрасное, теплое и ясное, тихое и мирное, что она, переполняемая счастьем, в задумчивости зашла дальше, чем обычно.

Она знала, что если пойдет вдоль реки, не заблудится. Марк научил ее, что бродить по африканскому бушу безопаснее, чем по городским улицам, если только следовать нескольким простым правилам.

У слияния двух рек она ненадолго остановилась, наблюдая за коршунами-рыболовами, свившими неряшливое гнездо на толстой ветке высокого дерева. Белые головы птиц сверкали, как маяки, над красновато-коричневым оперением, и ей показалось, что она слышит в высокой чаше гнезда писк птенцов.

Этот звук обострил осознание Марион жизни в собственном теле, она рассмеялась и пошла вдоль Красной Бубези.

В подлеске поблизости пробежал кто-то тяжелый, по каменистой земле простучали копыта. Марион в страхе замерла, но потом, когда вернулась тишина, вернулась и храбрость, она засмеялась, чуть задыхаясь, и пошла дальше.

В теплом неподвижном воздухе повеяло ароматом распустившихся роз, и она пошла на запах, дважды ошибалась и отклонялась от нужного направления, но наконец отыскала на стволе мертвого дерева вьющееся растение. Листья у него были темно-зеленые и блестящие, а густые соцветия — светло-желтые, как масло. Марион никогда еще не видела такого растения, как не видела и колибри, которые роем вились над ним. Это были стремительные крохотные птицы, с металлически блестящим оперением, похожие на американских колибри; они запускали в цветки длинные изогнутые клювы. Их цвет на солнце казался неправдоподобным, изумрудно-зеленым и сапфирно-голубым, черным, как влажный антрацит, и королевски красным.

Они глубоко просовывали клювы в открытое горло желтых цветов и высасывали длинными треугольными языками густые чистые капли нектара.

Глядя на них, Марион испытала глубокую радость, и прошло немало времени, прежде чем она опять отправилась в путь.

Немного дальше она нашла первые грибы, наклонилась, обламывая ножки у самой земли, потом поднесла мясистые зонтики шляпок к лицу и вдохнула великолепный грибной запах, прежде чем уложить грибы в корзину шляпками вверх, чтобы грязь и пыль не затронули нежные волнообразные пластинки на их нижней стороне. На одном пятачке она набрала два десятка грибов, но знала — во время готовки их объем сильно уменьшится.

Марион отправилась по крутому берегу дальше.

Поблизости что-то зашипело, и ее сердце снова дрогнуло.

Сначала она подумала о змее, об одной из тех толстых рептилий с шоколадными и желтыми пятнами и плоской чешуйчатой головой, которые так громко выпускают воздух, что их называют пыхтящими гадюками. Марион начала пятиться, глядя на куст, из которого доносилось шипение. Потом заметила легкое движение, но прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, что видит.

Львенок лежал в пятнистой тени, прижавшись животом к земле; детские пятна на его шкуре полностью сливались с фоном из сухих и заплесневелых листьев, на которых он лежал. Он уже усвоил первый урок искусства скрываться — абсолютную неподвижность; только два круглых пушистых уха дергались взад и вперед, выдавая его переживания и намерения. Он смотрел на Марион широко расставленными круглыми глазами, которые еще не приобрели свирепой желтизны взрослого льва и были туманно-голубыми, как у котенка. Усы его щетинились, а уши свидетельствовали о смятении.

Прижались к черепу: еще шаг, и я разорву тебя на куски. Легли по сторонам и распластались: еще шаг, и я умру от страха. Поднялись и наклонились вперед: да что это такое ты делаешь?

— О! — воскликнула Марион. — Какой малыш! — Она поставила корзину и присела на корточки. Протянула руки, примирительно воркуя: — Какой хорошенький. Ты совсем один, малыш?

Она медленно двинулась вперед, продолжая говорить и ворковать.

— Никто тебя не обидит, маленький.

Львенок колебался, нерешительно настораживая уши от любопытства, когда смотрел на нее.

— Ты совсем один? Ты будешь хорошим другом моему ребенку, правда?

Она придвигалась все ближе, и львенок предостерег ее неуверенным виноватым шипением.

— Какой ты злюка, малыш. — Марион улыбнулась, сидя в трех футах от львенка. — Как же мы попадем домой? — спросила она. — Ты поместишься в корзину?

* * *

На реке львица несла по отмелям второго детеныша, а за ней, увязая в плотном белом песке, бежал один из героев выводка. Но когда он добрался до мелкого ручья и коснулся лапой воды, вся его новообретенная храбрость исчезла, он сел и горько заплакал.

Львица, к тому времени уже почти вне себя от задержек и досады, обернулась, выронила свою ношу (та тут же галопом пустилась назад, в знакомые кусты), схватила плачущего героя и решительно направилась к дальнему берегу.

Когда она поднималась от реки, таща львенка, большие круглые подушечки лап ступали совершенно беззвучно.

Марион услышала за собой громкое рычание и повернулась.

Страницы: «« ... 2324252627282930 »»

Читать бесплатно другие книги:

Какая польза от интимных отношений? Улучшение настроения? Несомненно. Уверенность в себе? Возможно. ...
Каждый, кто знаком с русскими сказками, знает нередко встречающийся в них принцип: «Старший умный бы...
Кажется, что последний год 21 века может стать последним для человечества. Понятие «быть вместе» пол...
Книга посвящена вопросам применения мысленной тренировки в практической деятельности спортсмена. Рас...
Автор книги, выпускник Гарвардской школы бизнеса Нил Пасрич, много лет читал лекции о лидерстве, общ...
Как и многие женщины, главная героиня Светлана витает в облаках и мечтает о призрачном принце. Но сч...