Яблоко Немезиды Жаренов Анатолий

— Нет. Просто мне необходимо поговорить с вами.

“Сговорились они, что ли?” — мелькнуло в голове у Коуна. И он спросил шутливо:

— Уж не собираешься ли ты рассказать мне о шахе?

Билли удивился:

— Нет, инспектор. Я пришел, чтобы поговорить о Лики. Мне жаль ее.

— Мне тоже, малыш. Но едва ли я могу помочь. Это пройдет. Это всегда проходит…

— Мы были на суде, — сказал Билли.

— Я знаю, — сказал Коун. Этот разговор ему уже не нравился. И он сделал попытку сменить тему. — Ты же умный парень, Билли. Ты должен понимать…

— Я понимаю, — упрямо сказал Билли. — Ваш портрет печатали в газетах. Но почему они все говорят не то, что нужно? Ведь вы знаете?..

— Кто? — резко спросил Коун.

— Все. У нас в “Орионе” болтают, что полиция…

— Ловит мелкую сошку?

Билли наклонил голову.

— Хорошо, — сказал Коун. — Давай поговорим.

Это был трудный разговор. И для Билли, и для Коуна. Для Билли потому, что он не знал, как нужно говорить с инспектором. Для Коуна потому, что он не знал, как объяснить парню то, что он еще не сумел объяснить себе. Как сказать ему, например, что Немезида, висящая в кабинете господина Мелтона, часто замахивается своим сверкающим мечом, но не всегда опускает его. А иногда даже рубит головы не тем, кому нужно. Бредли подвернулся под удар. Сам Коун бродит в потемках по краю пропасти. Двадцать лет службы в полиции хоть кого научат понимать такие вещи. Может, рассказать мальчику о Броуди? Коун так и не сходил к нему. К Броуди, который пытался воевать с ветряными мельницами и которого перемололи равнодушные жернова. Сейчас ему не нужен Броуди. Даже если Броуди скажет, что видел он в ту ночь. Надо быть спокойным. Надо пропускать этот мир через себя, не замечать его. Так, как делает это Алиса. Она не позвонила ему. Значит, к ней никто не приходил. Она по-прежнему живет в своем маленьком мирке со своими маленькими заботами. Камень, брошенный в ее мирок, слегка замутил воду, переполошил обитателей. А теперь все вернулось на свои места. Малыш говорит о Лики. а Лики успокоится. Может, этому парню судьба уже отвела роль утешителя. Чего же он все-таки хочет?

— Они говорят, что полиции нельзя верить, что она заодно с гангстерами.

— Почему же ты не боишься говорить мне это? Вдруг и я заодно с гангстерами.

Билли улыбнулся. Улыбка была вымученной и жалкой. Он тоже понимал, что завел трудный разговор. #о Билли был упрям. Кроме того, он дал себе слово позаботиться о Лики. В жилах Соммэрса текла кровь южанина. Поэтому в комплекс забот о спокойствии Лики он давно включил необходимость возмездия за смерть ее брата. Только в этом случае перестанут кровоточить раны Лики. Так считал Билли. В душе он был готов к тому, чтобы совершить акт мести. Но он мало знал. Ему просто не под силу разыскать убийцу. Коун — другое дело. Билли нравилось, как Коун держался на суде. И он пошел к Коуну.

— Что же ты замолчал, малыш?

— Я боялся, — сказал Билли. — Когда узнал о смерти Бредли. Потом с этой книжкой… И когда ваш… этот Грейвс надел на меня наручники. А теперь… Теперь я готов помогать вам… Они ведь врут все — эти наши в “Орионе”?

“Может, и не врут”, — подумал Коун.

— Как же ты хочешь помогать мне?

— Не знаю. Я готов ко всему.

— Это праздный разговор, малыш. У полиции достаточно сил.

— Но вы ведь будете искать убийцу?

“Что он, мысли, что ли, читает?”

— Видишь ли, Билли. Все это не так просто. Требуется время.

— Что мне сказать Лики?

“Ах, тут еще и Лики? Что ей сказать? Скажи, мальчик, что господин Мелтон и другие господа в Роде профессора Кирпи не хотят искать убийцу Бредли”.

— Не знаю, малыш. Я уже говорил тебе, что нужно время…

Он и в самом деле думал, что нужно время. День. Или десять дней. Нет, не на размышление. Коун кожей чувствовал, что должно произойти какое-то событие, которое подведет черту под делом Бредли, поставит под ним последнюю точку. Этого требовала логика игры. Если, конечно, Коун не ошибается.

— Мне бы не хотелось огорчать Лики, — медленно произнес Билли.

“Ты думаешь, что мне хочется?”

— Это трудное дело, малыш. Ты даже не представляешь, как оно трудно.

— По-моему, надо найти колдунью, — нерешительно произнес Билли.

— Малыш, ты не знаешь всего.

— Я был на суде.

Коун усмехнулся. На суде было установлено, что шах убил Бредли. Мальчик не поверил суду. Он поверил Коуну, который выступал в качестве свидетеля обвинения. Но ведь его показания были отклонены. Коуну не удалось доказать алиби шаха. Вилли Кноуде даже не пригласили в суд. Его имя, названное Коуном, вызвало легкие улыбки на устах судей. Репутация Вилли работала против него. Как свидетель Вилли был не нужен. Алиби шаха мог подтвердить Бредли. Но мертвые не приходят. Кто это говорил? Бекки? Любопытно, что стало с Бекки, которая лишилась хозяйки? Мертвые не приходят, мальчик. А живых осталось мало. Их можно перечесть по пальцам. И ни один из них не заинтересован в том, чтобы помочь Лики. Им наплевать на Лики, и на Билли, и на Коуна. Правда, есть еще Фримен, который носится с идеей разоблачения синдиката сумасшедших литераторов. Но и он бьется лбом о стену. И стена устоит, а лоб не выдержит. Однако мальчик ждет.

— Нам надо договориться, малыш. Ты пока не тревожь Лики. И потом, — Коун лукаво взглянул на Билли, — мне кажется, что ты увлекаешься. Это нужно не столько Лики, сколько тебе. Признайся прямо, малыш.

Билли потупился.

— Ну вот, — улыбнулся Коун. И понял, что сделал ошибку.

На щеках Билли выступили пятна. Весь он сжался, как будто изготовился к прыжку. Глаза сверкнули.

— Значит, они говорят правду? — выдавил он через силу. — Значит, вы не хотите…

— Не надо горячиться, малыш. Они не могут знать правды…

— Но вы… Вы…

— Успокойся. — Коун положил руку ему на плечо. — С чего ты взял, что я отступился?

Он отругал себя за опрометчивые слова. Но и других он не мог сказать. Ибо он говорил с Билли, как со своей совестью. Даже больше, чем с совестью. Потому что совесть еще можно было урезонить. Можно было объяснить самому себе любой свой поступок. Можно было оправдаться перед собой даже в том, чему нет оправдания. Мальчику ничего нельзя было объяснить. Он не принимал компромиссов. Он не понимал, как можно мириться с тем, с чем мириться нельзя.

И все-таки Коун не все решил для себя. Одно дело — дать обещание. Другое — выполнить его. Разговаривая с Билли, он ловил себя на том, что все время думает о Бредли. Он пытался соединить известные ему факты. Но цепочки не получалось. Первое, второе, третье звено. Затем звенья со звоном отскакивали друг от друга. Цепочка рассыпалась. Он пытался разглядеть фигуру, которая дирижировала спектаклем, и не видел ее. Рассказ Вилли Кноуде о сбежавшем евнухе заставил думать, что именно этот евнух и был той фигурой с сильными и цепкими лапами, достававшими даже до родины шаха и убившими человека, который докопался до какой-то тайны или просто хранил ее в одном из своих досье. Пока досье лежало у него в сейфе, все было тихо. Но вот появился Бредли. Каким-то образом Бредли удалось заглянуть за занавес. Возможно, он разговаривал с шахом. Возможно, шах сказал ему больше, чем Вилли. И Бредли связывается с бывшим заместителем начальника полиции. Вероятно, не без помощи самого шаха. Получает оттуда нечто. А одновременно с Бредли, почти по его следам, уже крадется этот евнух. Ему нужно досье с тайной. О тайне знает Осман. А досье у Османа. Выход — убрать Османа и выкрасть досье. Но что-то из этого досье в руках у Бредли. И судьба Бредли решена. Тут все ясно. Логика дает трещину, когда на сцене появляются торговцы амулетами, профессор Кирпи и эта Эльвира. Если предположить что евнух и Эльвира — члены одной шайки, то непонятно, откуда взялось все это нагромождение нелепостей: ведь ей не было никакой необходимости устраивать спектакль с наркотиками. Шах с его тайной, попади он в руки полиции, был бы так же опасен, как и на свободе. Опасен для этого гипотетически могущественного евнуха. Шаха нужно было убрать. Впрочем, ведь его и убрали. Перси убил шаха, выполняя приказ Эльвиры. А сама она? Она послала Перси на квартиру Бредли с заданием выкрасть некую статуэтку. Если эта статуэтка была прислана Бредли и имела отношение к тайне евнуха, то выходит, что и Эльвира причастна к этой тайне. Но тогда почему Эльвира благословила затею с наркотиками? Да. Что-то ускользало. Какое-то звено выпадало из цепи. Ну а если Эльвира не имеет понятия о евнухе? С какой стати ей посылать Перси за злосчастной статуэткой?

Коун так задумался, что забыл о Билли. Они шли рядом по Кинг-стрит, мимо афиш, многочисленных киосков и лотков, мимо ресторанов и кафе. Они миновали аптеку, где за кассой сидела Лики, а сестры-близнецы обсуждали на кухне очередное похождение Тими Гунда. Сестры сумели-таки достать выпуски шестой серии и сейчас, давясь от ужаса и восторга, делились первыми впечатлениями. Билли заглянул в окно и помахал Лики. Коун спросил:

— Ты хочешь зайти туда, малыш?

— Нет, — сказал Билли, усмехнувшись. — Клушки не любят меня.

Коун вопросительно поднял брови. Билли рассказал ему про сестер, и про Тими Гунда, и про человека без мозгов.

— Да, — откликнулся Коун. — Девочке невесело.

— Теперь они хотят попасть в музей уродов. Лики говорила…

— Что?

— Клушки где-то слышали, что в городе есть музей уродов. Что какой-то богач скупает всех детей, которые… Понимаете? Бывает, что рождаются дети без ног, без рук… Или в шерсти… Разные… Там даже есть сросшиеся вместе. Так вот этот человек содержит их. Как в зверинце. Понимаете? И показывает публике…

— Вранье, — бросил Коун.

— Я тоже думал, что вранье, — сказал Билли. — Но Лики говорила… Клушки собираются туда…

— Послушай, малыш. Неужели у вас с Лики нет других тем для разговоров?

— Есть. Почему же…

— Так и говорите о другом, черт побери. Или в этом мире ничего не осталось? Никакой лирики?

Билли грустно улыбнулся:

— Она не любит стихи.

— Сходи с ней в парк. Там есть чудные аттракционы.

— Мы ходили. Даже в зоопарк.

— Вот и хорошо. Съезди с ней за город, в лес. Ведь от всего этого, — Коун ткнул пальцем в афишу, на который разевал рот членистоногий монстр, — от всего этого недолго и рехнуться. Музей уродов! Это надо придумать.

— Лики очень изменилась после смерти Бредли, — сказал Билли. — Я не знал ее раньше. Но Бредли рассказывал, что его сестра была веселой девушкой. А сейчас она зачастила в церковь. К ней ходят какие-то женщины. Суют книжечки, в которых говорится о Страшном Суде…

— Вот как…

— Да, — сказал Билли огорченно.

— Это плохо, малыш. Тебе надо отвлечь ее.

— Я не знаю как, — жалобно произнес Билли. — Я думал, это пройдет… А она… Она говорит теперь странные вещи… Ей внушают, что… Я не знаю, как это выразить, инспектор… Словом, ей говорят, что Бредли был плохим человеком. Что смерть чуть ли не искупление за его грехи… Лики верит этому. И не слушает меня, когда я говорю о правосудии. А вы… Вы ведь тоже не хотели…

— Стой, малыш. Следовало с этого начинать. Тебе известно, что болтают о Бредли? И кто?

— Я никогда не видел их. Они приходят к Лики, когда я на службе. Но я знаю: это — блюстительницы нравственности, противные бабы, которые всюду суют свой нос. А болтают они о том, что Бредли будто бы был красным шпионом.

— Вы ведь земляки с Бредли?

— Я его совсем не знал.

— Ты что же, веришь этому, малыш?

— Я боюсь за Лики.

— Это не ответ, — сказал Коун жестко.

— Сейчас много болтают о красных шпионах.

— Такое же вранье, как россказни про музей уродов, — сказал Коун. — Кому-то на руку забивать наши мозги, малыш, этими бреднями. Я служу в полиции двадцать лет и не видел еще ни одного живого шпиона. Зато своего дерьма попадалось с избытком. Может, они и есть у нас, эти шпионы. Нынешний мир устроен так, что без разведки ни одна страна существовать не может. Но все это проще, малыш. Гораздо проще…

И в то же время сложнее. Бредли не годился на эту роль. Можешь мне поверить…

— Я верю, — тихо произнес Билли. — Поэтому я и хотел поговорить с вами.

— Ты, кажется, хотел помогать мне?

— Да.

— У Бредли на столе стояла одна безделушка. Статуэтка восточного божка. Расспроси у Лики, только аккуратно, что это за вещь. Когда она появилась? Может, Бредли упоминал о ней в разговорах. Может, У этой вещи были какие-нибудь особенности. Возможно больше подробностей. Сумеешь?

— Это та штука, про которую вы говорили на суде? Которую украл Перси?

— Да, это именно та штука.

Они расстались на углу Кинг-стрит и Сиккордей-авеню. Коун повернул обратно к управлению, а Билли двинулся к “Ориону”. Моросил мелкий дождь. Коун поднял воротник плаща, сунул руки поглубже в карманы. Разговор с Билли натолкнул его на одну мысль, которую следовало не только обдумать, но и проверить. Конечно, Бредли не мог быть красным шпионом. Это чушь. Однако до этого Коун как-то не задумывался о политических убеждениях Бредли. Символ веры этого человека был неясен, туманен. А ведь, может, именно тут зарыта собака? Может быть, мотивы поведения Бредли станут яснее, когда Коун узнает, какому Богу молился этот полицейский?

Коун подумал о Фримене. Журналист чаще общался с Бредли, чем Коун. Бредли работал в другом отделе. С Коуном они едва ли обменивались парой фраз, знали друг о друге только понаслышке. Бредли был молчаливым человеком, ни с кем из сотрудников не водил дружбы. Вот и все, что, в сущности, знал о нем Коун. Грегори, под началом которого служил Бредли, хвалил агента, считал его способным криминалистом. Господин Мелтон тоже. А еще что?

Он позвонил Фримену. Журналист сказал, что вечер у него свободен. Договорились о встрече в кафе.

— Если бы я был фаталистом, — сказал Фримен, Усаживаясь за столик, — то я бы проклял тот день, когда ввязался в это дело.

— Почему?

— Меня тихо выпихивают из “Трибуны”. Мои репортажи не доходят до набора. Скоро мне нечем будет заплатить за жратву. А дома жена и двое маленьких. И все потому, что обругал шефа. Между прочим Коун, виноваты во всем вы.

— Не преувеличивайте моих заслуг.

— Ох, Коун. Я шучу, но это скверные шутки. В редакции на меня смотрят, как на идиота. Как на собаку, потерявшую чутье да еще взбесившуюся. Черт меня дернул сочинить эту статью про синдикат сумасшедших литераторов. Я ведь накидал в нее столько теплых слов в адрес профессора Кирпи. Статью с маху набрали. А наутро в номере на месте статьи я обнаружил винегрет из сообщений корреспондентов. И побежал к шефу. С этого и началось. Сгоряча я толкнулся в “Экспресс”. Там любят остренькое. Но они потребовали доказательств.

— Надо дать им их.

— Есть что-нибудь новенькое?

— Да нет. Но полагаю, что будет. Даже могу предсказать кое-какие события.

— Ну-ну, — заторопил Фримен. — Вы были у Броуди?

Коун откинулся на спинку стула.

— Нет. Просто захотелось стать оракулом. Только, Фримен, договоримся сначала. Я вам сообщу свои прогнозы при одном условии. Вы мне подробно расскажете о том, что знаете о Бредли. Вспомните все, что можете. Мне хочется понять, каким человеком был Бредли. Вы ведь с ним часто встречались.

— Занятно, — протянул Фримен. — А зачем это? Я ведь дал себе слово быть осторожным, инспектор.

— Я тоже давал себе такое слово, — откликнулся Коун. — А потом решил нарушить.

Фримен усмехнулся.

— Ну что ж, — сказал он. — Откровенность за откровенность, инспектор. Бредли, между нами говоря, всегда казался мне чуточку красным.

— Вот как, — произнес Коун.

Профессор Кирпи остановил свой “кадиллак” у ворот виллы господина Мелтона. Оставив машину на попечение слуг, профессор прошел в дом. Господин Мелтон принял его в кабинете. Молчаливый лакей принес сигары и бутылку яблочного сидра (Кирпи не любил крепких напитков, а сидр предпочитал всем дорогим винам). Профессор считал себя последователем вспыхнувшего недавно учения о рациональном питании. В этом учении главная роль отводилась яблокам, которые, по мысли создателей теории, должны постепенно вытеснить из рациона человека чуть ли не все продукты питания. Профессор Кирпи к теории отнесся критически, но здравую ее основу уловил и взял на вооружение. Господин Мел-тон к подобным увлечениям относился равнодушно. Его желудок давно отказался следовать моде и признавал диету другого рода. Поэтому шеф полиции попросил себе только чашечку кофе. Минуту они сидели молча.

— Итак, Феликс, — начал профессор, осушив первый бокал, — ничего нового?

Давняя дружба позволяла профессору Кирпи называть господина Мелтона по имени. Соответственно поступал и шеф полиции.

— Увы, Эдуард, — развел руками господин Мел-тон. — Я изучил десятки досье. Ничего заслуживающего внимания.

Профессор наклонился к ящичку с сигарами, выбрал одну и стал сосредоточенно обрезать кончик. Господин Мелтон положил в чашку кусочек сахара и принялся легонько помешивать кофе ложечкой. Это был уже не первый их разговор. И начинался он со ставшего традиционным вопроса профессора и лаконичного “увы” господина Мелтона.

— Между прочим, — сказал после паузы шеф полиции, — между прочим, я вновь просмотрел документы, касающиеся этого Бредли.

— И?.. — протянул профессор.

— Ни одного факта, за который можно бы зацепиться. Эта загадка мучает меня хуже желудка. Коуна тоже имейте в виду.

— Вы допустили ошибку, Феликс, — заметил Кир, пи, справившись с сигарой. — Нужно было оставить это дело за Грегори. Мы бы не понесли столько жертв. У Коуна хватка акулы.

— Вы забываете, Эдуард, что этого дела могло и не быть.

Наступила продолжительная пауза. Молчание нарушил профессор.

— Все потому, что я не придал этому значения в свое время. О шашнях Эльвиры с шахом я узнал слишком поздно. Ведь только в тот вечер, когда это случилось, она призналась, что запуталась. Утром я немедленно позвонил вам. Помните?

— Да, — кивнул Мелтон. — Вы оторвали меня от завтрака.

— Я был зол. Но вы же не выполнили мою просьбу, Феликс. Надо было сразу арестовать Перси.

— Вы наивны, Эдуард. Неужели вы полагали, что я брошусь в “Орион” и начну ловить Перси? Или прикажу это Коуну? Коун сам должен был добраться до него. И добрался.

— Поздно, — вздохнул профессор.

— Ему помешала эта история с Бредли. А что говорит Эльвира?

— Почти ничего. Она отлично понимает, в каком положении оказалась. Я догадываюсь, что у нее в руках имеются некие компрометирующие документы. Статуэтка, о которой болтал Перси, вероятно, футляр. Скорее всего Бредли получил с родины шаха микропленку. Полагаю, что шах в минуты близости о чем-то проболтался Эльвире. Возможно, они строили общие планы. Но Эльвира захотела обмануть своего партнера и стала готовить ему ловушку с помощью Перси. Делала она это втайне от меня. Из лаборатории исчез большой флакон с наркотиками. Я обнаружил пропажу слишком поздно. А затем Эльвира сказала, что случилось нечто страшное и не предвиденное ею. Выражалась она весьма бессвязно. Я понял только, что все наше предприятие оказалось под ударом. Утром я позвонил вам…

— Мы топчемся на месте, Эдуард, — заметил господин Мелтон. — Мы ворошим кучу старого тряпья, будто хотим найти в ней что-то. Кстати, Коун бродит уже в окрестностях вашей клиники. И я не смогу запретить ему…

— Ну что ж, Эльвира станет моей пациенткой.

— И это… это надолго?

— Навсегда, — холодно произнес профессор.

— Последняя надежда, — сказал господин Мелтон, сожалея.

— Придержите Коуна, — посоветовал профессор. — Может, я ее и уговорю.

— Почему она пошла к вам?

— Ваш Коун развернул такую бурную деятельность, что у нее не оставалось времени на раздумье.

— А мне казалось, что она решилась довериться, — задумчиво произнес господин Мелтон.

— В этом случае я давно был бы в курсе. Любая игра должна стоить свеч. Эльвира пошла ва-банк. Она кинула на весы все, что имела. Даже больше. Она отлично сознает, в какое положение поставила меня. И вас, Феликс. Она же осведомлена о наших отношениях.

— Может быть, этой ценой? — предположил господин Мелтон.

Профессор Кирпи выпустил изо рта клуб дыма и покачал головой. Нет, он не думал, что Эльвира так просто отдаст ему в руки свою находку. Сам профессор, окажись он в ее положении, тоже не отдал бы. Профессор Кирпи был человеком, который никогда не искал славы. За свою жизнь он сделал несколько любопытных открытий. Но он не собирался отдавать их человечеству. Препараты профессора отлично служили ему самому. Он сумел расширить клинику. Деньги текли на его счет если не рекой, то достаточно полноводным ручьем. Мало ли в мире существует людей, которым мешают родственники?

“Кнут Диксон” тоже был одним из “открытий” профессора. Как-то он нашел в одной из палат мелко исписанный листок. Прочитав его, профессор задумался. В голове мелькнула озорная мысль. Он изложил свой замысел Эльвире. И литературный рынок обогатился продукцией, фабрикуемой в клинике. Гонорара сумасшедшие не требовали.

Господин Мелтон, когда профессор, посмеиваясь, рассказал ему про рождение “Кнута Диксона”, сначала нахмурился, а потом решил, что это его не касается. “Кнут Диксон” оказался к тому же популярным автором. Вокруг этого имени критики ломали копья. И господин Мелтон ухмылялся вместе с профессором Кирпи. В конце концов подобный бизнес, хотя и грозил скандалом в случае разоблачения, ничего противозаконного, по мнению шефа полиции, в себе не содержал. Это была такая же игра, как и та, которой увлекались его дочери. Правда, эта игра приносила доход. Но, в конце концов, основная прелесть игры и заключается в том, что кто-то выигрывает. Господин Мелтон поморщился, когда совершенно неожиданно эта игра переросла в уголовное дело. Профессору Кирпи пришлось потратиться, чтобы замять историю “Кнута Диксона”. В газеты просочилась ничтожная часть информации с судебного процесса. Домыслы журналистов об истинном лице “короля авангардистов” тщательно вымарывались из статей и репортажей. Особенно настойчивым была предоставлена возможность решить дилемму “или — или”. Они предпочли выбрать то “или”, которое позволило им продолжать работу в газете.

Однако расходы, которые понес профессор, его не огорчали. Господин Кирпи отдал бы втрое больше за то, чтобы проникнуть в тайну Эльвиры. Кроме того, ни профессор, ни шеф полиции не только не знали, но даже не могли выстроить хоть сколько-нибудь убедительную версию о том, кто убил Бредли. Они были уверены, что Эльвира держит в руках ключ. И еще они знали, что все это каким-то образом связано с большой политикой. Последнее обстоятельство тревожило их обоих больше всего.

— Я чувствую себя, как муха под стеклянным колпаком, — произнес после продолжительного молчания господин Мелтон.

— Может быть, это служба безопасности? — предположил профессор.

— В том-то и дело, — отозвался шеф полиции. — Я наводил справки. Есть там у меня человек, который все знает. Он не имеет понятия ни о чем таком…

— Тогда красные…

— Эдуард, вы изменяете себе. Оставьте эту тему журналистам.

— Между нами, Феликс. Я, откровенно говоря, больше всего опасаюсь этой неизвестности. Я передумал черт знает что за эти дни. И знаете, до чего додумался?

— Да-да, Эдуард. Я слушаю.

— Я подумал, что Эльвира связана с этой… С неизвестностью, что ли. Поэтому она без опасения пришла ко мне. И ждет… Понимаете, она чего-то ждет. У меня она в безопасности. От полиции… От суда… И даже от меня в конце концов…

— Мы устали, Эдуард. Мы просто устали.

— Да, Феликс, пожалуй. Я раньше никогда не оглядывался. Сейчас я все время чувствую на себе чей-то взгляд. Если бы я не был психиатром, то подумал бы, что нужно срочное вмешательство врача. Типичная картина паранойи.

— Вы еще находите силы шутить, — слабо улыбнулся шеф полиции.

У господина Мелтона тоже были причины для волнения. В последние дни господин Мелтон стал замечать, что сенатор Домар относится к нему не так доверительно, как раньше. Истинный Католик уже не обсуждал с шефом полиции своих планов переустройства общества. Он перестал приглашать господина Мелтона в клуб деловых людей, где обычно два Раза в неделю миллионеры проводили вечера. Шеф полиции сейчас с радостью бы еще раз вкусил стандартной пищи сенатора. Но сенатор не звал его ни на обеды, ни на ужины. В то же время господин Мелтон знал, что папаша Фил не изменил своих привычек и у него в гостях по-прежнему бывают и мэр города, и министры, и бизнесмены. Сначала шеф полиции полагал, что всему виной несчастный его желудок, не вынесший оранжевого напитка. Что сенатор просто опасается, как бы не повторилась неприятность, имевшая место некоторое время назад. Потом господин Мелтон стал объяснять холодность сенатора тем, что последнему стало известно об отношениях шефа полиции и профессора Кирпи. И хотя господин Домар был деловым человеком, все-таки, наверное, и ему претила экстравагантная деятельность профессора Кирпи.

К тому же господин Мелтон не забывал о министерском портфеле. Эти мысли жгли ему мозг не слабее, чем жег желудок оранжевый напиток сенатора. Шеф полиции представлял себе, как бы поступил на его месте в столь щекотливом положении его отец (господин Мелтон-старший). Этот решительный человек в подобных обстоятельствах обычно действовал категорично. Но то были другие времена. Тогда люди, идя к цели, просто сталкивали с дороги то, что мешало им двигаться вперед. И если господин Мелтон-старший, не задумываясь, столкнул бы со своего пути профессора Кирпи, то господин Мелтон-младший этого сделать не мог. Во-первых, папаша Мелтон никогда не жаловался на желудок. А во-вторых, была неизвестность, за которой стояло что-то тревожное и пугающее.

Профессор Кирпи, к его чести, прекрасно отдавал себе отчет в том, что происходит в голове господина Мелтона. Он знал: нить, связывающая их сейчас, настолько прочна, что господин Мелтон даже не сделает попытки оборвать ее. Конечно, их положение угнетало и его не меньше, чем господина Мелтона. Однако он, в противоположность шефу полиции, не строил иллюзий. Выход существовал один — узнать то, что знает Эльвира. После этого принимать решение.

Выпив еще бокал сидра, профессор покинул гостеприимную виллу господина Мелтона. Выехав на магистраль, он бросил взгляд на зеркало и заметил метрах в двухстах позади машину. Он сбавил скорость, догонявший его автомобиль пролетел мимо. Профессор усмехнулся и нервно передернул плечами. “Это действительно похоже на паранойю”, — подумал он и прибавил скорость. На углу Кинг-стрит серый “кадиллак” профессора влился в поток машин. Розовые и фиолетовые сполохи рекламы заскользили по лицу. Перед светофором рядом с “кадиллаком” оказалась длинная открытая спортивная машина. За рулем сидел пьяный Дин. Лиззи и Эсс улыбнулись профессору с заднего сиденья. Дин приветственно помахал рукой.

— Все о’кей, — сказал Дин. Лиззи хихикнула. Спортивная машина унеслась вперед.

Эта мимолетная встреча вернула мысли Кирпи к господину Мелтону. Прощаясь с профессором, шеф полиции высказал предположение, которое следовало обдумать. Оно прямо касалось Эльвиры, и профессор Кирпи удивился, почему это соображение не пришло в голову ему.

— Может быть, — сказал господин Мелтон, — может быть, все-таки это надо сделать? Тогда у нас останется шанс.

Профессор отлично понял намек шефа полиции.

— Попытаюсь еще раз поговорить с ней. А тогда…

— Да, я слушаю.

Господин Мелтон наклонил голову.

— Вы хорошо знали ее отца? — спросил он.

— Дети редко походят на родителей. Я имею в виду не внешностью, конечно.

— Да, — согласился господин Мелтон. — Очень жаль, что все сложилось так неудачно.

— Вы стали сентиментальны, Феликс.

— Очень жаль, — повторил господин Мелтон, не обратив внимания на реплику.

…Сзади снова показалась машина. Кирпи машинально нажал на тормоз. Машина не обогнала его. Профессор свернул в переулок, вырулил на параллельную улицу. И вновь увидел сзади свет фар.

“Нельзя так нервничать, — мелькнула мысль. Надо кончать…”

— Надо кончать, — прошептал он, подъезжая к клинике. — Надо, надо, — пробормотал он, входя в свой кабинет.

Он сел в кресло возле письменного стола. Достал сигару, тщательно обрезал кончик, закурил. “Надо кончать”, — билась мысль.

Он надавил кнопку звонка, лаконично сказал вошедшему санитару:

— Дежурного врача по корпусу “Б”.

Санитар вышел. Профессор Кирпи откинулся в кресле и закрыл глаза. Приняв решение, он почувствовал облегчение. Очень возможно, что Феликс прав. Вполне вероятно, что они получат один шанс добыть у Эльвиры нужные сведения. Один из ста. Но это лучше все-таки, чем ничего. И лучше, чем неизвестность.

Но они опоздали. И Кирпи. И Мелтон.

Маленький Феликс бежал по лугу с сачком в руке. Он гнался за стрекозой, трещавшей крылышками. Он устал, а стрекоза, словно дразня мальчика, то кружилась над головой, то отлетала далеко в сторону. Потом вдруг стрекоза исчезла… Господин Мелтон открыл глаза и услышал телефонный звонок. Он включил ночник, бросил взгляд на часы: только двенадцать. Поднял трубку. Остатки сна моментально улетучились, когда он узнал голос министра.

— Я полагаю, — сказал министр, — что нам лучше всего встретиться в управлении.

— Что случилось?

— Я жду вас через полчаса, — сказал министр и повесил трубку.

Господин Мелтон снова машинально взглянул на часы. Прошла одна минута. Он встал, неторопливо бросил пижаму, надел сорочку, брюки. Прошла еще минута.

“Надо что-то сделать”, — подумал он. И, сняв трубку, набрал номер.

Телефон долго молчал, потом откуда-то издалека ослышался голос Кирпи.

— Эдуард, — сказал господин Мелтон. — Вы меня слышите?

— В чем дело, Феликс? — сердито откликнулся профессор Кирпи.

— Меня вызывает министр, Эдуард, — тихо произнес господин Мелтон.

В трубке что-то щелкнуло и засвистело. Господин Мелтон подул в микрофон и громко сказал:

— Вы поняли, Эдуард?

— Да, — отчетливо сказал голос профессора Кирпи.

— Я должен явиться к нему сейчас, немедленно.

— Да, — сказал профессор. — Я понял. Спасибо.

Шеф полиции медленно опустил трубку на рычаг. Тщательно повязал галстук. Проходя мимо спальни Лиззи и Эсс, остановился было, но махнул рукой и шагнул к выходу…

Министр стоял под картиной, изображающей Немезиду. Худое лицо аскета, пергаментные щеки, серые тусклые глаза. Рядом с ним находились Грегори и человек, которого господин Мелтон не знал. Министр сделал знак рукой, и они оба вышли из кабинета. Незнакомец усмехнулся. Грегори отвел взгляд.

Господин Мелтон молча смотрел на министра. Наконец министр сказал:

— Неслыханно… Чудовищно… — И резко, словно Ударил хлыстом, добавил: — Вы намерены объясняться?

Шеф полиции пожал плечами. Он, хоть и догадывался, о чем пойдет речь, все же не желал говорить первым. Он еще надеялся на что-то.

Министр истолковал его молчание по-своему.

— Трус! — бросил он.

Господин Мелтон вздрогнул. Оскорбление, брошенное ему в лицо, можно было понимать двояко. В стене вдруг открылась щель, в которую министр предлагал ему нырнуть. Так во всяком случае поду. мал шеф полиции. Ведь ничего не стоит замять, замолчать факты, которые непонятно каким образом стали известны министру. В конце концов господин Мелтон может взять отставку, уйти от дел.

— Трус! — повторил министр. — Я не думал, что у вас хватит наглости явиться сюда.

Щель в стене закрылась. Министр не вкладывал в слово “трус” второго смысла. Министр слыл щепетильным человеком. На то, что он станет торговаться, рассчитывать не приходилось. И все-таки господин Мелтон сделал попытку.

— Я не понимаю, — сказал он.