Дочь седых белогорий Топилин Владимир

Грязный ключ

Древняя эвенкийская пословица гласит: «Рыбе – вода, зверю – тайга, птице – небо, охотнику – дорога». Что может сравниться с новыми местами? Что влечёт путника, странника, кочевника к горизонту? Какие силы зовут в неведомые края? Чем измерить то чувство, которое волнует человеческую душу, призывает к познанию нового мира и ведёт в самые глухие дебри тайги на поиски приключений?

Кто знаком с подобным состоянием, никогда не забудет пьянящий воздух открытия, необъяснимое волнение запаха воли, томление души пережитого, нового, неизведанного. На свете много людей-романтиков, кто посвятил свою жизнь путешествиям. Благодаря им открыты новые моря, океаны, материки, земли, горы, озёра, реки. И почти всё это записано в анналах истории. Тот, кто сумел писать свой путь и привез доказательства своих открытий, считается первооткрывателем. Ему достаётся слава, почёт.

А кем тогда называть тех людей, кто уже жил с незапамятных времён в тех краях, куда пришёл так называемый «открыватель»? Как назвать тех, кто освоил земли, может быть, со времен динозавров и считаются аборигенами, коренными жителями? Нередко их называют дикарями, считают более низшими людьми по разуму. Наверное, потому, что они не умеют читать, писать, не знают правила этикета. Как же назвать этих дикарей, которые всегда, везде и во всем помогали первопроходцам, кормили, поили их, одевали и, не задумываясь о последствиях, показывали, водили за руку, как слепых щенков, в те места, которые «первые люди», позже приписали себе? У охотников есть хорошая пословица: «Тебя ещё не было нигде, а у меня уже висела фуражка на гвозде». Если вдуматься в её смысл, можно понять, кого по праву можно называть первым, а кого назвать навозной мухой, сидящей на хребте буйвола.

Хочешь увидеть тайгу – поднимись на гору. Так говорят не только эвенки. Так говорят мудрые люди. Загбой был мудрым и практичным, потому что всегда и во всем руководствовался советами предков и богатым опытом постоянной жизни в мире дикой природы. Для знакомства с новым землями он решил подняться на недалёкий, но уже белый от первого снега голец, который гордо возвышался в нескольких километрах от озера.

Раннее утро встретило охотника прохладой. В лицо потянул смелый, леденящий хиус. С гор потянуло увядающим летом, перестоявшей травой, мертвеющими листьями и обильным трепетом перегоревшей смолы созревших шишек кедра. Молча, не прощаясь с дочерью, он ловко вскочил на оленя, поправил тощую котомку, перекинул через спину ружьё, взял в руки повод и коротко скомандовал:

– Мод!

Послушный верховик заторопился в высокий кедрач. Где-то впереди мелькнули и исчезли собаки. Копируя береговую линию, Загбой проехал вдоль озера, переехал широкую, но неглубокую в это осеннее время года реку и углубился в займище. Темнохвойная тайга, в которой преимущественно, забивая ель и пихту, рос высокоствольный кедр, своими кронами заслоняла небо. В такой тайге и в ясную погоду днём серо и неуютно. А в ранний час перед рассветом сумеречно.

Несмотря на это, животный и пернатый мир уже бегал, прыгал, летал, порхал. Широкое займище свистело, трещало, трепетало, фыркало. Многочисленные представители фауны продолжали праздновать богатый, многодневный пир, посвящённый обильному урожаю кедрового ореха. Каждый спешил заготовить запас высококалорийной пищи впрок как можно больше, чтобы хватило на долгую, суровую зиму и даже весну не только себе, но и своим собратьям.

Рябые кедровки, оглашая тайгу громким треском, призывали к себе не только подруг, но и мохнатых грызунов. Едва Загбой появлялся в поле зрения бурундуков, как те спешили оповестить о нем своих соседей. А когда он скрывался за стволами деревьев, сзади тоже доносился посвист, но уже успокаивающий. Получалось, что о передвижении человека знали все звери. Это несколько смущало, так как эвенк привык слушать и видеть тайгу, а не представлять свою персону на всеобщее обозрение другим. Как можно увидеть оленя, сохатого или медведя, если они о тебе знают задолго до приближения? Впрочем, о более крупных представителях тайги он знал по многочисленным следам. Самый большой из них – след медведя. Он был повсюду: примятый мох, объеденные шишки и, конечно же, многочисленные красноватые кучи переработанной шелухи.

Даже с первого взгляда Загбой определил, что в этом займище сейчас живут и накапливают жир сразу несколько особей. Как и всегда бывает при достаточном обилии корма, они заключают между собой негласное перемирие, что позволяет им занимать территорию более плотно. И бывают случаи, когда два и даже три крупных зверя кормятся неподалёку друг от друга, в зоне слышимости. В другое же время года эти соседства нереальны, так как право на владение определённой территорией у медведей достаётся клыками и зубами, что порой нередко приводит к гибели одного из соперников.

Чирва и Илкун закрутились. Свежие запахи амикана всегда действовали на собак особо. Они понимали свою задачу: задержать, закрутить, облаять зверя, так как были охотниками, зверовыми эвенкийскими лайками и верными помощниками человека. И должны были понять, чего хочет Загбой. Если он останавливал оленя, поощрял их поведение, травил и тропил след вместе с ними, начинали охоту. А если же, наоборот, был равнодушным, собаки, чувствуя это, тоже бросали охоту и переключались на что-то другое.

Сегодня хозяин проехал мимо медвежьих следов. У Загбоя более важная цель: ознакомление с охотничьими угодьями. А медведи подождут. Ещё есть время. Пусть лохматый амикан нагуляет побольше жира, который будет нужен долгой холодной зимой.

И вот сейчас, когда вдруг Чирва наскочила на «парную мозоль», Загбой четко скомандовал:

– Ча!

Лайки поняли его команду как отказ от промысла, побежали дальше вперёд.

Большую часть промыслового зверя в кедровнике составляли белки. Их было много. Они встречались «в вид» через каждые пятьдесят-сто метров, по одной и несколько штук сразу. Испугавшись собак, пышнохвостки с недовольным цоканьем взлетали на нижние сучки деревьев и, нервно подрагивая хвостами, дразнили лаек. Они совершенно не боялись ни резкого, отрывистого лая, ни похрапывающего оленя с человеком на спине. Своим чутьем понимали, что в это время не представляют для охотника интереса, потому что летняя шубка не имеет никакой ценности. Об этом знал и Загбой. Казалось, что эвенк просто игнорирует будущую добычу своим вниманием. Он даже не останавливал оленя, проезжал мимо и резким окриком отгонял собак.

Душа охотника ликовала! Обилие пушного зверька радовало его взволнованное сердце. Предстоящий сезон охоты вселял радужные надежды. Белка – основной промысловый вид кочевников. Чем больше будет добыто шкурок, тем больше он возьмёт с покрутой продуктов у купцов. А это обещало сытое существование, и, улыбаясь, Загбой представлял, сколько он и дочь смогут добыть пышнохвосток в этих угодьях.

Но, как и подобает мудрому человеку, наряду с возможной удачей он, прежде всего, постарался предусмотреть и возможные неудачи, которые могут препятствовать продуктивной охоте. Высокоствольная, тёмнохвойная тайга – густой ельник, пихтач и кедрач – отличная защита для зверька. Белку, спрятавшуюся в кроне дерева, добыть непросто. На это уйдёт драгоценное время, силы, провиант. И неизвестно, сколько шкурок можно взять за день при таких обстоятельствах.

Загбой с грустью вспомнил северную тайгу, где преимущественно растёт лиственница. Сбрасывая с себя на зиму хвою, дерево становится голым. Сбить пышнохвостку с него не представляет труда. В урожайный год, при достаточном обилии грызуна, в листвяных угодьях охотник добывал до пятидесяти белок в день. А как он будет промышлять здесь? Возможно, стоит искать какие-то другие способы охоты или даже отказаться от собак. Но это дело будущего. Время ещё есть. Просто надо изучить эту тайгу и найти самое правильное решение. Главное – узнать, много ли в кедровниках соболя?

Сразу за займищем начинался пологий подъём на голец. Быстро изогнувшись, он превратился в отвесный взлобок, который исчезал где-то далеко вверху. Крутой угол создавал некоторые неудобства для передвижения оленю, и Загбой решил поискать более подходящее место для подъёма на хребет. Слева в глубине тайги виднелась глубокая разложина. Глухой шум ручья подсказывал о возможности более пологого передвижения, поэтому охотник повернул учага в объезд горы. Через некоторое расстояние ему повезло: параллельно бушующему ручью из займища в гору уходила большая, хорошо натоптанная тропа. Она тянулась в нужном направлении, и, довольный открытием, он направил оленя по ней.

Многочисленные, в том числе и свежие, следы копытных рассказали ему о богатстве этого края. Тропой пользовались сохатые, маралы, сокжои, косули, кабарга, медведь. Связующее звено долины и высокогорья было удобно во всех направлениях: кто-то спускался вниз на плантации кедрового ореха. А кто-то спасался в подголоцовой зоне от кровососущего гнуса и комаров. Звери просто передвигались из одного места в другое, потому что этого требовала сама жзнь, которая заключалась в постоянном движении.

В последнее время тропа была особенно востребована. Пора листопада – горячее время свадеб копытных животных. Повинуясь природному желанию, быки ищут коров, успокаивают кипящую кровь ради продолжения жизни. Это заставляет зверей активно передвигаться по тайге во всевозможных направлениях, и в этом им тоже помогает тропа.

Загбой оказался прав. Сегодня ночью или вчера вечером вверх на голец прошла семья маралов: четыре коровы и бык, подгоняющий завоёванных в бою самок впереди себя. Своеобразные гаремы из нескольких животных могут быть созданы только крупным, сильным и здоровым самцом, способным победить в схватке более слабых соперников. А то, что марал был таким, доказывали его крупные следы, накладывающиеся на более мелкие копыта маралух. Несмотря на крутой подъём, подгоняя самок, бык успевал копытить землю, бить рогами по стволам деревьев и в одном месте даже покрыл одну из своих «жён».

Всё это охотник «читал» мимоходом, как бы между делом, потому что этому способствовала природная смекалка. Вот уже целый час он идёт пешком и ведёт оленя в поводу. Крутые взлобки, увалы доставляли учагу определённые трудности. Загбой, жалея верховика, освободил его спину от своего веса.

Осторожно, внимательно и даже бережно он изучает каждый метр пути. По тому, как широко и щедро открывает и доверяет природа свои двери, Загбой понял, что в этих местах он найдёт себе сытое пристанище хотя бы до весны. Приятные думы, ожидание богатого промыслового сезона заполонили сознание охотника полностью. На какой-то миг погрузившись в свои мечты, он не заметил, как тропа резко перевалилась на плоскотину и растворилась в зоне альпийских лугов.

Маралье царство! Огромные подбелочные поляны, разделяющиеся невысокими кедровыми колками. Широкая, пологая граница между высокоствольной тайгой и каменистыми гольцами. Обилие питательных высокогорных трав, переплетения стлаников и рододендронов, мелкие ручьи и озёра с прозрачной, чистейшей водой. Вольный ветер. Высота, бесконечная, едва видимая граница горизонта. Ширь, простор, низкие, летящие над самой головой облака. Дурманящий воздух, радужные краски благоухающей осени, резкий контраст уходящего лета и подступающей зимы. Вот где расположилась вотчина свободолюбивого, вольного, быстроногого оленя.

Следы маральей семьи свернули влево, в шумный недалёкий ключ. Может быть, ревнивый бык, не желая дарить своих «жён» возможному сопернику, повёл их за недалёкий отрог, в ломняки, где в спокойной обстановке без посторонних глаз он подарит им любовные чары. Или он желает зачатия будущей жизни на вольных просторах? Пока что Загбою этого не понять. Да и зачем ему торопить след оленей? Его лабаз полон мяса двух сохатых, и ни к чему губить чью-то жизнь ради собственной забавы. Настоящий охотник должен добывать зверя только в случае необходимости. Так гласит закон тайги.

Загбой свернул направо, к небольшой скалистой гряде на краю крутой горы, которую он только что вывершил по тропе. Через двадцать минут он уже созерцал открывшиеся просторы острым взором поднебесного беркута. Наконец-то увидел долину с высоты птичьего полёта. Увидел и восхитился красоте дикого края, в котором ему предстояло прожить какое-то время.

Прямо под ним, далеко внизу лежало глубокое, бесконечно длинное, широкое ущелье, начинавшееся где-то далеко в гольцах на юго-востоке. Невидимый конец терялся в более низких горах на северо-западе. Двухкилометровая пойма, ограниченная остроконечными гольцами густо заросла зелёным ковром сибирского кедра. Кое-где в бархате естественного насаждения врезались более светлые тона лиственных деревьев: берёзы, тополя и осины. По всей длине долины блестела, извиваясь, неширокая, но быстрая река. Под ногами охотника, отражая в себе голубое небо, блестели спокойные глаза земли – три больших, продолговатых озера.

На первом из них, самом верхнем, рвался сизый дымок костра. Там было стойбище, на котором Ченка в эти минуты сшивала шкуры для чума. Охотник недолго задержал на нём свой взгляд, быстро запечатлел все изгибы, лиманы, расположение двух небольших островов и наиболее тёмные, самые глубокие места. Более всего его занимали два других озера, о существовании которых он не знал и видел впервые.

Они находились несколько ниже по течению, были связаны друг с другом рекой-протокой и разделялись короткими, стометровыми перешейками. Второе озеро было меньше первого в два раза – около пятисот метров – и имело форму дождевой капли. А вот третье заслуживало должного внимания и восхищения! Оно было огромным, может быть, около двух километров шириной и пяти или даже более длиной. Овальная форма как бы раздвигала берегами крутые гольцы, продолжала бесконечную долину бирюзовой гладью и оканчивалась едва видимой границей тайги у самого горизонта. Загбой искренне пожалел, что несколько дней назад караван вышел не на нижнее, а на верхнее озеро. Перенести чум недолго, и это успокаивало его. Возможно, Дмитрий уже знал о нем, потому что ушёл вниз по течению реки и должен был выйти на третье озеро через некоторое время после того, как покинул стойбище. Об этом он узнает позже, когда русский вернётся назад.

Налюбовавшись панорамой долины, Загбой посмотрел вокруг. Повсюду, куда бы он ни направил свой взор, были горы. Тупые и острые гольцы. Продолговатые, округлые белки. Низкие, поросшие чахлой тайгой горы и белые от первого снега вершины. Постепенно возвышаясь с запада, они нагромождались друг на друга, теснились, сталкивались и уже к востоку оканчивались сплошным хребтом с частыми пиками и отвесными скалами. Там властвовала зима. Белое покрывало полностью застелило мёртвые камни пуховой периной. И только лишь вековые ледники длинными языками врезались далеко вниз, в чёрную тайгу, где ещё теплилась жизнь пёстрой осени.

Загбой стоял на скалистом уступе долго. Тщательно старался запечатлеть незнакомые места, чтобы потом, во время своих будущих переходов, без труда ориентироваться в разреженных дебрях этого, без всякого сомнения, сурового края. Этой горной тайги, где, возможно, нет людей и дикое зверьё ведёт свой обычный образ жизни.

Но насчёт людей охотник ошибся. Оказалось места были обжиты. Об этом говорила изба, что стояла на другом конце верхнего озера, старые следы на берегу и (!) вон тот, далёкий дым, что клубился вверху по реке. Этот мутный, едва различимый на фоне тайги след от костра он заметил давно, сразу же, как только поднялся на скалистый отрог. Какое-то время думал, что это обрывки утреннего тумана. Временами он практически исчезал, но затем через какое-то время появлялся вновь. Теперь уже у него не оставалось никаких сомнений, что лёгкое голубое облачко – творение рук человека.

От озера, где сейчас находилась Ченка, до костра было не менее пяти километров. И горел он не на реке, что впадала в озеро, а на небольшом притоке, разрезающем глубоким логом большой, противоположный этой стороне голец. Кто развёл костёр в такое время, оставалось загадкой. Может быть, охотники, рыбаки или какая-то кочевая семья, странствующая по этим диким местам в поисках призрачного счастья. Загбой был очень рад этому костру, так как желал встречи с людьми. Всё лето, практически с самой весны, он ещё ни разу не видел никого, кроме Дмитрия и Ченки. Не потому что на пути каравана не встречались следы, выдававшие присутствие представителей высшего разума. Люди были. Тунгусы, русские. Охотник определял это по всевозможным следам жизнедеятельности. Но так получалось, что с настойчивого требования Дмитрия кочевник умело обходил стороной все поселения и стойбища, встречавшиеся на их дороге.

По прямой до костра было несколько километров. Чтобы добраться до него, можно было использовать два пути. Первый – тот, по которому он только что прошёл: вновь спуститься по тропе к озеру и только потом подняться вверх по реке. Второй – пройти по хребту и спуститься вниз в долину как раз напротив костра. Недолго поколебавшись, Загбой избрал последний вариант. За время и расстояние, что он ещё проведёт под белками, надеялся познакомиться с окружающей обстановкой ещё ближе. Таким образом, охотник убивал двух зайцев.

Где-то в стороне, в том направлении, куда он решил ехать, залаяли собаки. Загбой прислушался к голосу своих питомцев, удивленно вскинул брови. Чирва и Илкун призывали его к добыче, но к какой? По ровным, несколько озлобленным голосам не трудно было догадаться, что источником их внимания оказался соболь. Загбой резво вскочил на оленя и торопливо поехал на голос.

Аскыр сидел на невысоком, наполовину засохшем кедре на видном месте. Вальяжно развалившись в развилке когда-то сломанной макушки, он преспокойно смотрел на собак и всем своим видом показывал равнодушное отношение к происходящему. Увидев человека, он даже не пошевелился, оценил его презрительным взглядом, перевёл блестящие бусинки глаз на беснующихся собак и недовольно уркнул.

Загбой подъехал ближе, остановился рядом с кедром и с улыбкой стал разглядывать ценного зверька. До него было около десяти метров, так что рассмотреть его не составляло большого труда. Соболь оказался немолодым, матёрым котом. Округлая мордочка говорила о его упитанности. Цвета коры кедра шкурка лоснилась на солнце. А весь его довольный вид говорил о том, что с пищей у него проблем нет. По всей вероятности, аскыр был хозяином этой округи, потому что он частым взором сокола окидывал ближайшую местность. Такой взгляд мог быть только у настоящего хозяина охотничьего участка, ревностно охраняющего пределы территории от посягательств других особей этого вида. И то, что он не боялся собак, наталкивало на мысль, что соболь, возможно, впервые в своей жизни видит своих заклятых врагов.

Добыть аскыра сейчас, в эту минуту, не доставляло каких-то проблем. Стоило только вскинуть ружьё, прицелиться – и ореховый красавец мог быть первой добычей Загбоя в начинающемся сезоне. Но зачем? Пора листопада – не время охоты на аскыра. Его шкурка ещё не представляет никакой ценности. Мех низок и редок. И нет шелковистого пуха. Убить соболя сейчас – значит просто так, зря загубить жизнь зверька. Зелёную ягоду не клюет птица, не дошедшую пушнину не берёт купец. Так говорят эвенки. А они всегда правы. Нет, Загбой не станет добывать аскыра сейчас, он приедет сюда потом, когда ударят морозы. Когда полосатый хищник наденет свою зимнюю шубу.

Отозвав собак, Загбой поехал дальше по хребту. Торопливое передвижение верховика очень скоро приблизило его к тому мес ту, где один из многочисленных подгольцовых ручьёв с шумом падал вниз, в долину. Теперь дым от видимого костра находился как раз напротив крутого склона. Оставалось только спуститься к реке, перебраться на другой берег и проехать займищем около километра по притоку. Здесь же, на удачу Загбою, с гольца спускалась ещё одна зверинная тропа. Воспользовавшись ею, он направил оленя вниз и менее чем через час стоял на устье ручья, на котором находились люди. А в том, что это было действительно так, охотник уже не сомневался. Об этом ему подсказала всё та же тропа, петлявшая между стволами деревьев по берегу притока. И хотя она была набита копытами зверей, на ней чётко печатались следы кожаных бродней.

Через несколько метров внимательного наблюдения он уже знал, что люди – русские, трое, с ними одна собака, и ходили они здесь не позднее трёх ночей назад. Следы вели вверх по ручью, от озера, где было его стойбище. Это несколько удивило его, потому что три дня назад они уже обживали облюбованное место, охотились на сохатых, стреляли. Это точно, что выстрелы были слышны людьми. Почему же они ходили к озеру и обратно? Проверяли гостей? Но почему никто их них не вышел к ним, а пожелал остаться неузнанным?

Ещё больше Загбоя удивил ручей. Его вода была грязной и мутной, как в половодье. Но во время листопада никогда не бывает паводков. А дождь последний раз шёл не менее пяти ночей назад. Да и уровень воды в ручье был таким маленьким, что перейти его по камням пешком не составляло труда. Казалось, что кто-то специально бросает в воду грязь. Но кто, зачем и для чего? Вопросы остались без ответа. Желая как можно быстрее открыть тайну, Загбой погнал оленя вперёд, по тропе, куда уходили следы людей.

Ехать пришлось недолго. Через километр пахнуло дымом. Верховик нервно засопел носом. Чирва и Илкун остепенили свой бег, принюхиваясь, вздыбили загривки, пошли рядом. Где-то впереди предупреждающе залаяла собака. Тайга раздвинулась. Большая раскорчёванная поляна, как на ладони, открыла кочевнику следы пребывания людей: отвалы земли, глубокие ямы, кедровые колоды, разбросанные лопаты, заступы и деревянные чаши. Неподалёку в стороне, у края тёмного леса прилепилась большая приземистая изба. На ошкуренных елях взгромоздился высокий лабаз. Перед тесовыми сенями зимовья горел костёр. Горячие языки пламени лизали полукруглый казан. Булькающая вода распространяла аппетитный запах варёного мяса.

Навстречу собакам подбежал огромный рыжий кобель. Остановившись рядом, он трепетно обнюхал Чирву, оскалил клыки на Илкуна, гордо заходил вокруг и сделал необходимую отметку на ближайшей кочке. Мать и сын заискивающе замахали хвостами, присели, запрыгали зайцами. Подобное поведение гостей полностью определило уважение к кобелю и без каких-либо лишних трений подтвердило старшинство хозяина.

Но если знакомство между собаками произошло без каких-либо осложнений, то появление оленя с человеком на спине вызвало у рыжего кобеля совершенно противоположные чувства. Желая схватить верховика за ноги, разъярённый пёс с грозным лаем бросился к учагу. Он впервые в своей жизни видел одомашненного оленя, принял его за дикого сокжоя и желал выместить свой природный инстинкт на шкуре животного. Верховик Загбоя оказался не из робкого десятка. Он уже когда-то испытывал на себе укусы клыков и предусмотрительно выставил навстречу кобелю рога. Это заставило пса остепениться. Рыжий разумно отскочил в сторону, опасаясь возможного нападения, закружил вокруг. Своим грозным голосом он пытался призвать к себе в помощь своих новых друзей, но те даже не подумали поддержать его. Дальнейшее для кобеля было ново и непонятно. Он хватил запах животного. Дым, пот, одежда, ремни, повод – всё говорило о том, что это рогатое существо имеет большую склонность к другу человека, чем отношение к дикому зверю. Это заставило рыжего несколько остепенить свой пыл. Он отбежал к зимовью и уже оттуда, не подпуская никого к стоянке, угрожающе зарычал на пришельцев.

Но Загбой и не думал внедряться в уклад чужой жизни. Его больше удивило странное поведение бородатых людей, спрятавшихся от него с ружьями в кустах. Он видел их, когда подъезжал к поляне, чувствовал сейчас на себе грозные взгляды. И не мог понять, почему русские его боятся. Но больше всего его угнетало то, что именно в этот момент он находился под прицелом трёх ружей, смертоносными жерлами смотревших ему в лицо.

Не поддаваясь панике, Загбой спокойно слез с оленя, подошёл к пеньку, сел на него, вытащил кисет и стал набивать трубку. Рыжий, нервно наблюдая за поведением пришельца, присел неподалёку и, тяжело втягивая в себя чужие запахи, остепенил свой пыл.

Загбой подкурил, глубоко затянулся дымом. Не поворачивая головы, заговорил:

– Эко, хозяин! Отнако плохо гостей встречай. Пашто в человека ружьём целишь?

Какое-то время ответом ему была всё та же тишина. Но потом, как будто набравшись смелости от дружелюбного тона, из кустов медленно, с ружьём в руках вышел здоровенный бородатый мужик. Грозно сверкая глазами из-под густых бровей, он внимательно рассматривал новоявленного гостя. Не заметив враждебных намерений, бородач подошёл ближе, остановился в двух шагах и наконец-то глухо выдохнул:

– Ты кто таков будешь?

– Я-то? Закбой зовут, отнако, – спокойно ответил следопыт и оценивающие посмотрел русскому в глаза.

– А что ты тут делаешь?

– По тайге иту. Дым вител – ехал к вам. Хотел каварить, чай пить. А ты на меня ружьём целишь! Некарашо так, отнако. Лючи в тайге так не встречай.

Мужик отпустил ружьё, приставил его к стволу дерева, посмотрел на кусты, где сидели ещё двое, и продолжил:

– Ты один?

– Как «один»! Ты что, слепой? Сопаки со мной, олень. Там на озере Ченка в чуме. Тима на олене поехал на восток, лючи искать.

– Ах, так это вы на озере стоите?

– Так, отнако.

– А откуда вы взялись?

– Мы не взялись. Мы с севера шли. Аргишили. Тима просил на юг ехать, пуснину везти оленях. Толго, отнако, ехали. Торогу не знаю сапсем. Тропа плохая. Луна пять рас по небу хотила. Назат тамой не успею. Зима скоро. Зимовать, отнако, тут буду. На озере.

– Так ты кто, бурят, кыргыз или хакас?

– Какой кахас? Ты что, сапсем без глаз? Мой, венка, отнако.

– Какой венка?! Эвенк, что ли?!

– Во-во. Точно так. Венка мой зовут. Народ мой на Севере живи.

– Хо!!! Мужики! Выходи! – воодушевлённо развёл руками бородач. – Смотрите, кто к нам пожаловал – тунгус, собственной персоной!

– Во-во. Тунгуска мой. А не персона, – захлопал глазами Загбой.

Раздвинулись кусты, к ним подошли ещё двое таких же бородатых, здоровых мужика с ружьями. Удивившись неожиданному гостю, все трое заулыбались, закачали головами, захлопали в ладоши:

– Надо же! Во как бывает, живой тунгус к нам пожаловал! Да ещё и на олене!

– А мы про вас слышали, но видеть ни разу не приходилось. Говорят, что вы всю жизнь в седле, постоянно ездите по тайге. Где ночь застанет – там и дом! – уже вполне радушно проговорил тот, кто вышел из кустов первым.

По всей вероятности, он был старшим среди своих друзей, в приказном порядке скомандовал:

– А ну-ка, Гришка, давай чай ставь. Будем гостя потчевать.

Загбой несколько обиженно протянул:

– Эко, чай! Отин чай пить путешь, с оленя упатешь. Калава кружиться путет. Отнако, на костре сохатина парится. Тавай, мясо корми. А вотой брюхо не напьёшь.

– Воно как! – захохотали все трое. – Молодец, знаешь, что в тайге есть надо!

Пригласили Загбоя к костру, усадили на кедровую чурку, поставили перед ним казан с мясом, дали горсть сухарей, в берестяную кружку налили крепкого, настоявшегося чая. Подобным поведением бородачи расположили к себе следопыта. И он, почувствовав доброе отношение, охотно отвечал на вопросы, вытащил кисет с табаком и, смакуя разварившуюся сохатину, – как и следует поступать в подобных случаях – стал хвалить гостеприимных хозяев:

– Карашо, отнако, живёте. Мясо ширное, зверь кусный, витно топрые охотники. Эко! Какие сухари кусные! Лепёшки печёте? Молотцы, отнако!

Мужики, улыбаясь эвенку в свою очередь, пыхтели трубочками, крякали и блаженно вдыхали табак:

– Ох, и крепок зараза. Давненько мы такого не пробовали. Уж неделю как мох курим. Фильку в посёлок отправили, за продуктами. Так он, зараза, уже десять дней как по тайге шастает. Наверное, бражку пьёт. Или с девками хороводится. А про нас забыл, чёрт кудлатый.

– Эко! – удивился Загбой. – Филька чёрт! Кто такой? Пашто так толго по тайга ходи? Тарогу запыл? Как так, тарогу теряй? Сапсем без глаз.

Тот, кто был старшим, Егор, стал неторопливо разъяснять, что Филька, это не совсем чёрт, а брат. И вообще все они из одной семьи, четыре брата – Егор, Григорий, Иван и Филипп. Живут здесь с весны. А Фильку с двумя лошадями вот уже второй раз за лето отправляют за продуктами. Первый посёлок русских отсюда – четыре дневных перехода. Идти надо звериной тропой на северо-восток, через два хребта.

– Эко! – воскликнул Загбой. – А у меня Тима сопсем без каловы, не туда ходи. Вниз по реке ехал.

– Это не беда. Там тоже люди живут. Посёлки есть. Но ход намного хуже. Река зажата хребтами – щёки, пороги. Придётся перелазить через горы. Но если всё нормально будет, то в один конец семь дней пути, – объяснил Гришка. – Только вот торопиться надо ему. Скоро большие снега пойдут. Перевалы завалит – не пробьётся назад.

– На олене проедет, отнако. На коне – нет. У оленя копыто пальсой, по снегу карашо ходи. А конь – плохо. Конь, как сохатый, снег тони, – задумчиво проговорил эвенк, откусывая от грудинки разварившиеся хрящики.

– А кто же такой Тима, что ты о нём так беспокоишься? – поинтересовался Егор. – Что же это он, сам поехал, а вас здесь оставил?

– Тима купес. Пуснину торгуй. Сополь, белка, вытра, колонок, песец. Мно-о-о-ого пуснина. В потках, на лапазе лежи.

При этих словах братья переглянулись, в глазах сверкнули искорки живого интереса. По всей вероятности, подобная информация произвела на них сильное впечатление, потому что все вдруг заговорили разом, перебивая друг друга:

– Зачем же это вы так далеко везли пушнину? Почему Тима твой не продал её там, на севере?

– А почему с вами нет приказчиков?

– Это что получается, вы товар везли только втроём, без охраны?

– Засем охрана? Кто в тайге пуснину заберёт? – удивился Загбой. – В тайге чужое брать нелься! Плохо так, прать чужое. У нас никто не ворует.

– Э-э-э, брат… Это у вас не воруют. А у нас застрелят, камень на шею и в воду… – задумчиво проговорил Егор.

– Как так, стреляй? Разве можно лючи стреляй? – испуганно залопотал эвенк. – Лючи стреляй нельзя. Плохо так телать. Амака сертиться будет. Человеку мать жизнь таёт, а тобрые духи её перегут. Только Эскери может упить, Харги, Мусонин.

Усмехнулись братья, переглянулись, закачали лохматыми головами:

– Плохо ты, видно, людей знаешь. У нас в тайге много бродяг. Топором зарубят – и фамилию не спросят…

– Как так руби калаву? – вскочил охотник на ноги. – За что плохой люди на тругих сердись?

– За что? Повод найдётся всегда. Вон, я вижу у тебя ружьё хорошее, новое. Кто-то позарится, нож в спину, и поминай как звали, – добавил Григорий.

– Как так, рушьё? Это рушьё мой! Тима тарил! – в страхе зашептал Загбой. – Никому не дам.

– Да что ты, Загбой. Не бойся, мы же не собираемся его у тебя отбирать. Мы не разбойники, не бродяги, – успокаивающе заулыбался Иван. – Но предупреждаем, чтобы ты был осторожнее. Всяко бывает…

Загбой перекинул через спину свою двустволку, озираясь по сторонам, попятился к оленю.

– Эх, напугали мужика до смерти, – захохотал Егор. – Да садись ты на место! Ешь мясо. Здесь нет вокруг никого на двести верст! Это там, на большаке, чураться надо. А тут тебя никто не тронет. Если что, так заступимся. Когда нас много – нам сам черт не страшен! Мы и сами кому надо отпор дадим. Видишь, какие кулаки? А если надо – так из ружей пальнём.

Загбой покорно присел на место, но мясо уже есть не стал, а осторожно, озираясь по кустам, как будто на него смотрели сотни злых глаз, взял кружку с чаем.

Некоторое время молчали. Эвенк угрюмо, с шумом хлебал горячий напиток. Мужики пыхтели трубочками.

Чтобы успокоить гостя, Иван всплеснул руками, вскочил на ноги и исчез в избе. Через минуту он уже стоял рядом и щедро протягивал мозолистыми ручищами грязный, завалявшийся где-то в мешке леденец:

– На вот, с весны храню. Для лучших гостей!

Загбой недоверчиво посмотрел на парня, но лакомство взял, покрутил в руках, плюнул на ладонь, стер грязь, затолкал леденец в рот. Через мгновение его почерневшее лицо расплылось в блаженной улыбке, на губах заблестела сладкая слюна:

– Эко диво! На зубах хрустит, как камень, а языку приятно! Как сахар, но, отнако, исё луцсе…

Мужики захохотали. Напряжённая обстановка была снята. Казалось, что теперь братья знали о Загбое всё. Наступил его черед расспрашивать мужиков. И так как он был любознательный от природы, то, конечно же, начал разговор с главного:

– Пашто землю капай? Зачем зря работай? Нато тайга ходи, ловушка руби, сополя добывай, пелка бей. Купец много товара таст, карашо! Крупу, соль, сахар, чай. Отежду разную. Спирт. Бутешь карошо промышляй, бутешь карашо кушай. А зачем камни кидай? Толку зря. Зря рапотай – голотный путешь.

Мужики переглянулись, засмеялись.

– А мы и так работаем. Только… по-своему, – хитро подмигнул Егор. – Зачем нам соболь? Зачем белка? По тайге рыскать, ноги ломать. Мы себе на жизнь руками зарабатываем.

– Эко! Как так руками? Рыпу лови? – удивился Загбой.

– Да нет, друг, не рыбу. Камешки собираем…

– Зачем камешки?! Разве купец камни купит?!

– Купит… Ещё как купит!

С этими словами бородач потянулся рукой в карман и, желая заинтриговать охотника, вытащил плоский, продолговатый камень размером в половину ладони. Загбой осторожно взял его пальцами и стал равнодушно крутить в руках. Камень как камень. Желтый, тяжёлый, шероховатый. Что в нем такого?

– Эко! Такой тайга много лежи. Опманываешь меня, отнако, – обиженно сказал Загбой и бросил пластинку в сторону.

Егор тут же подобрал его, значимо покачал на огромной ладони и серьёзно подтвердил:

– Да нет, друг, не обманываю. В тайге много таких – да не такие. А эти – и крупы, и сахар, и одежда, и чай, и спирт. Для кого-то это и деньги, и слава, и власть.

Эвенк оторопело смотрел на русского. Во-первых, он не знал, что значат три последних слова. А во-вторых, не мог понять, почему этот камень может так дорого стоить. Он ещё раз взял в руки камень, покрутил пальцами, понюхал, попробовал на зуб, лизнул языком и, так ничего и не поняв, вернул обратно. Какое-то время смотрел то на Гришку, то на Егора с Иваном и, разглядев в их глазах хитрую искру, покачал головой и с улыбкой протянул:

– Отнако карашо врёшь, труг Егор. Загбоя не опманешь. Загбой сам любит шути…

Филькина грамота

Последние сто метров подъёма дались тяжело. Взмыленные лошади, напрягая последние силы, с резким храпом били подковами землю, выбивали из-под себя комья грязи, мелкие камни и хрупкие льдинки утреннего заморозка. Большие баулы с продуктами гнули спины, сдавливали подтянувшиеся бока, мешали дышать, тянули запарившихся животных назад. Сыромятная уздечка, связывавшая коней, вытягивала шею ведомой Ласточке. Более слабая кобыла нервно перебирала дрожащими ногами, торопилась за передовым Разбегом, но, не попадая в такт равномерным рывкам, теряла равновесие, спотыкалась и едва не падала в канаву зверинной тропы. Чувствуя слабость подруги, мерин приостанавливал движение, давал ей выправиться и только тогда повиновался поводу своего хозяина.

Филька торопился. До озера всего несколько километров, а времени оставалось мало. Вечернее солнце малиновым соком залило вершину гольца. Через два часа наступит быстрая осенняя ночь. На угрюмую тайгу упадёт непроглядная тьма, тропа сольётся с землей, потеряется между стволов деревьев. При таких обстоятельствах выколоть глаз сучком себе или лошади – одно мгновенье. А если учесть то, что с перевала предстоит крутой спуск, то шансы на благополучное окончание долгого перехода заметно сокращаются.

Но вот и перевал. Он появился, как всегда неожиданно, с робким просветом в стволах пихтача. Разбитая тропа изогнулась коромыслом, резко выпрямилась и вывела на продолговатую мочажину с небольшим озерком – лужей в середине. Тайга расступилась, уступив место болотистым кочкам с редкими, чахлыми берёзками. Два невысоких, острых гольца, как неизменные часовые вечности, сковали двухсотметровую площадку с обеих сторон. Чёрные курумы остановились у подножия, утонули в моховом зыбуне.

Задержавшись на мгновение, Филька посмотрел закреплённый груз, подтянул на Ласточке ослабшую подпругу, ласково потрепал Разбега по шее:

– Устали, милые. Но ничего, потерпите немного. Недалеко осталось. Под гору спустимся, а там отдыхать будете. На озере осока сочная, сладкая. Корма много! Опять неделю вас никто нагружать не будет, будет вам раздолье.

Как будто понимая речь хозяина, мерин довольно всхрапнул, закусил удила. Уставшая Ласточка потянулась к земле за травой, но парень не дал ей насытиться лакомством:

– Нет, здесь стоять не будем. Видите, какой промозглый хиус от белков тянет? Вы сейчас горячие, враз продует. Надо идти дальше. Уж как-нибудь… Сейчас тропа под гору пойдёт… Как бы только ноги не переломать.

С этими словами Филя подкинул на плече ружьё, потянул за повод вперёд. Понурые лошади медленно побрели за хозяином.

Перед спуском он ещё раз остановился, посмотрел вниз, на знакомые места. В глубоком логу уже растеклась синяя дымка наступающего вечера. В бездвижном зеркале озёр отражалось матовое небо. Притихшая тайга раскинулась необозримым тёмно-зелёным платком. Где-то вдалеке едва слышно шумела река. На уровне глаз, с противоположной стороны лога от горизонта до горизонта простирались неровные, как зубья тупой пилы, пики гольцов. На некоторых из них уже лежал снег. Который раз, залюбовавшись открывшейся панорамой, парень восхищённо выдохнул:

– Эх, красота-то какая! Не то что в посёлке – холмы да луга. Простора нет. А здесь… Всю жизнь бы жил!

Где-то на окраине верхнего озера едва теплился дымок костра. «Ждут братья-то… торопиться надо, засветло успеть бы», – уже про себя подумал Филя и шагнул вниз.

С воспоминанием о братьях, с радостью от предстоящей встречи в голове парня вновь всплыли недобрые события, произошедшее с ним дома в посёлке.

Как воспримут дурные вести Егор, Гришка и Иван? Что скажут? Как поступят по отношению к нему, томил себя Филька. А сам всё уносился туда, назад, за сотни километров, где осталась голубоглазая, круглолицая девушка с простым, но чудесным именем Лиза.

В свои восемнадцати лет Филька выглядел намного старше: высок ростом, широк в плечах, крепок в руках. Да и лицом больше походил на зрелого мужика, чем на хлипкого юнца. Может быть, потому, что в своей жизни уже всякого видел: работы непочатый край, матушку-тайгу поломал, да и горя уже кое-какого хапнул. Однако правильные черты загрубевшего лица нравились многим девчонкам. Да только ему не все были милы…

Первый раз Филька увидел Лизу в прошлом году, осенью, когда вышел из тайги. До этого была она невзрачная: сухая, как доска, да на голове две метёлки-косички. А тут на тебе! За пять месяцев расцвела пушистой вербой, налилась берёзовым соком, округлилась, набухла ягодкой-малинкой! Чистые, ясные глаза – как промоины зимней реки. Тонкие брови – крылья ястреба. Длинные реснички – ость хвоста белки. Алые щеки – цвет бровей глухаря. Припухлые губки – лепестки таёжных жарков. Мягкие руки – гибкая талина. Русая коса – змейка, пригревшаяся на спине. Гибкая талия – как шея у маралухи. Чуть ниже плеч тонкое платьице рвется-лопается от сбитых девичьих прелестей. Походка быстрая. Движения точны и проворны, как у проказницы росомахи.

Взглянула на Фильку – вцепилась в сердце острыми когтями рыси, не отпускает, готова порвать на мелкие кусочки. Заныла душа парня стоном старого, дуплистого кедра на холодном ветру. Высохло ясное сознание, как лужа в жаркую погоду. Присох парень к Лизе, как живица к шерсти зверя. Ни дня ни ночи покоя нет, все думы только о ней. Стал оказывать настойчивое внимание. А Лиза в ответ лукаво улыбается, посмеивается. Как в детстве щебечет: «Филька-зверь», да и только. К себе не подпускает, на расстоянии держит, умело вовремя осаживает, как ретивого мерина. Но и не отвергает. Тихими вечерами под окнами его дома с подружками прохаживается и нарочито громко ему, Фильке, косточки моет. Значит, думает.

Сколько раз Филя пытался хоть на какое-то время уединиться, просто поговорить с девушкой, за руку подержать. Но нет! Недотрога знает чур, вовремя убегает к крыльцу своего дома, исчезает за дверью и потом долго наблюдает за ним из-за шторки в окне. Чувствует, внимательно так смотрит, как будто что-то сказать хочет, но не осмеливается.

Вполне понятно, почему Филька из тайги за продуктами ходить сам напрашивается. Хочется хоть раз увидеть одним глазом свою любовь, а потом – трава не расти. Братья понимают его состояние, шутливо посмеиваются, но всегда идут навстречу, так как искренне желают счастья.

А в этот раз как будто огнём обожгло, молнией ударило. Пришёл Филька домой уже ночью, как это всегда полагается у старателей-золотарей. А сестра младшая, Катя, как из ружья в лицо выстрелила. Весь посёлок приисковый говорит, что к Лизе Антон «на лыжах подъезжает».

Вспыхнул парень сухим поленом. Стоит, как будто шатун голову оторвал. Горе залило душу дёгтем. Беда расплавленным свинцом заполонила сердце. Антон – сын золотоскупщика, лавочника Потехина. Красив, высок, черняв, за словом в карман не полезет. Избалован вниманием слабого пола. Не одну девку испортил в посёлке, а теперь, вот видишь, до Лизы добирается. А кто Филя против него? Простой парень, из многодетной старательской семьи. Беден, как все. Да и грамоту плохо разумеет. Нет у него никаких шансов на ответную любовь. Всё равно Антон добьётся девичьего тела. Хотя, может быть, у него и более серьёзные намерения. Ведь Лиза – дочь приискового пристава Берестова. А он будет не против породниться с Потехиным.

Ночь Филька не спал, думу думал. Кончилась его любовь, не начинаясь. Что делать? Как быть? А никак. Теперь уже ничего не исправишь. Ведь Лиза ему никто. Он даже не разговаривал с ней, и ничего она ему не обещала. А то, что глаза блестят ответно, так это не в счёт. Глаза у всех девчонок блестят. Но по-разному… Одно спасение парню – уйти в тайгу, забыться, не видеть лукавой девчонки, стереть из памяти свои чувства. Но разве можно забыть ту, о ком думаешь постоянно? Чьи глаза снятся по ночам?

Решил больше не встречаться с Лизой. Не травить душу и сердце печалью. Может, будет лучше. Днём пошёл в лавку к Потехину, сдавать золото. Пошёл огородами, закоулками, далеко от дома Берестовых. Смотрел в масляные, заискивающие глаза лавочника. А сам видел в них глаза Лизы. Вдруг сзади хлопнула дверь. Вошла она. Может, случайно свела судьба, а может, и нет. Но если нет, откуда узнала, что Филя здесь?

Сдаёт парень песок и не видит, как проворный Лазарь его обсчитывает. Чувствует её дыхание за спиной, аромат свежести иван-чая, томной мяты, вкус берёзового сока. Но не смотрит, боится встретиться взглядами. Получил расчёт, стал брать продукты, товар. В мешки складывает, а у самого руки дрожат. Эх, быстрее бы из посёлка уйти!

А она делает вид, что товар по прилавкам разглядывает. Но вот, купила. Булавку! На кой чёрт ей булавка? Выскочила вперёд него на улицу. Он взвалил мешки на плечи, вышел на крыльцо. А перед ним Лиза стоит, на него смотрит. Прямо в глаза. Не так, как всегда, со смехом, а строго, серьёзно, как будто хочет просверлить его насквозь. Филя едва мешки держит. Руки-ноги трясутся, как после зимнего купания, хотя на улице тепло. Рот мхом забит, ничего сказать не может.

Она наконец-то прошептала какие-то слова. Хотела ещё что-то добавить, но старая карга Засошиха из-за угла вывалилась, заскрипела несмазанной телегой. Лиза убежала. Филя домой пошёл, и только через некоторое время до него дошло, что она ему сказала: «Приходи к реке…»

Побежал, как сохатый. Бросил мешки, быстрее в конюшню. Вскочил на Разбега, поехал на речку, якобы мерина поить. Выскочил за огороды, загнал коня в воду, а сам по сторонам смотрит. Долго ждал, подумал, что обманула девчонка, посмеялась. Хотел домой ехать. Вдруг видит – тальники трясутся. Присмотрелся: Лиза! Стоит, в кустах, на него смотрит. Заволновался, едва с коня не упал. Соскочил на землю, забыл про Разбега и, как пчела на яркий цветок, поспешил к ней.

Подошёл, остановился в двух шагах напротив, смотрит на неё и слова сказать не может. Оробел, как перед вздыбившимся медведем. Руки лихорадит, зубы постукивают мелкую чечётку, чувствует, как уши лопаются от прилива крови. А Лиза и сама не может справиться с волнением. Стоит перед ним маленькая, сжавшаяся в комочек. Голова на уровне подбородка. Смотрит на Филю снизу, как на зародившийся месяц. В глазах глубина июньского неба. Брови вскинуты. Реснички подрагивают. Глаза в глаза. Дыхание затаила в ожидании неизвестного.

– Это правда? – наконец-то проговорил он.

Она как будто ожидала этого вопроса, вздрогнула, вспыхнула фитилем, заговорила быстро-быстро:

– Нет! Это не так! Может быть, Антон что-то и думает, но я не хочу с ним. Не будет этого! Пусть говорят разное что хотят, не люблю я его! Всё напрасно, не такая я. Всё его внимание ко мне бесполезно. Не дождётся. И ты знаешь, почему… Мы оба знаем. Просто никогда об этом не говорили… Боялась я тебя. А вот теперь не боюсь! Потому что…

Замолчала Лиза, опомнилась. Вспомнила, что девушке такие слова первой говорить нельзя. Неприлично, некрасиво. Подумает Филя, что она ему сама навязывается. Будет относиться к ней с некоторым пренебрежением, возгордится, что сама пришла к нему и первая открыла свои чувства.

Он понял её, вздохнул облегчённо. Сердце забилось в груди камнепадом. Шагнул навстречу, схватил грубыми руками её мягкие ладошки, притянул к губам:

– Не надо. Не говори. Я и так все понимаю… Люблю я тебя, Лиза! Очень люблю!!! Больше всего на свете! Все глаза ты мне проела, мысли только о тебе! И нет мне покоя ни днем, ни ночью. Где бы ни был, куда бы ни шёл – всегда, постоянно со мной…

Он не договорил, схватил ладонями её голову, притянул к губам, утопил девичье лицо поцелуями. Она не отстранилась. Стала покорной, податливой. Прикоснулась руками к его плечам, вцепилась пальчиками в рубаху, утонула в чувственных ласках.

А Филя уже не владеет собой. Крепкие руки сжимают трепещущее тело девушки. Грузно наваливается на податливую фигурку. Вздрогнула Лиза, поняла, что сейчас произойдёт. Вывернулась, освободилась, отскочила и, задыхаясь от рвущегося дыхания, испуганно заговорила:

– Э-э-э, нет! Остынь. Нельзя этого… Не надо. Не время. Что же это ты, опозорить хочешь?

– Да что ты, Лизонька! Я же люблю тебя! Твой я, навсегда…

Потянулся вслед за ней, хотел поймать, прижать к себе своё счастье. Но девушка отбежала ещё дальше, заметалась по кустам игривой белкой, громко заговорила:

– Не подходи близко, кричать буду!

Замер Филя, обречённо остановился, опустил руки. А она, поправляя косу, продолжила:

– Всё… Пошла я…

– Лиза, увидимся вечером? – с надеждой спросил он. – Здесь же, на закате?

Девушка кокетливо передёрнула плечами, выстрелила глазами в его сторону, тихо ответила:

– Не знаю, может быть. До вечера дожить надо…

Убежала. Оставила парня наедине с собой, как будто ничего и не было. Не верится Филе, то ли была она, то ли нет? Может, приснилось?.. Но нет, не приснилось! Всё ещё звучат в его ушах её слова. Руки помнят трепет хрупкого тела, губы горят страстным поветрием нежных поцелуев!..

Но не пришла Лиза вечером в условленное место. Напрасны были его ожидания, мучения. Сестричка Катя принесла весточку от нее, небольшой измятый листочек, на котором быстрым, броским почерком было торопливо написано:

Филя! Прийти не могу. Кто-то видел сегодня, как мы с тобой встречались на берегу. Матушка запретила мне выходить из дома. И ещё. Под вечер к нам приходил Лазарь Потехин. Случайно подслушала его разговор с отцом. Они собираются отправить Кузю Солохина тропить твой след. Желают знать, где вы с братьями моете золото, чтобы потом застолбить участок. Будь осторожен! Твоя Лиза.

Филю как будто в костёр бросили:

«Эх, сволочи! Вот оно что, не зря Лазарь мне так улыбается, хочет на хребте прокатиться! Участок застолбить… Ну и гады! Значит, Солоха пасти будет… Ладно, посмотрим, кто кого будет скрадывать. Но Лиза! Ах, Лиза, милый мой человечек, спасибо тебе, никогда не забуду твоё предупреждение. Но кто мог видеть нас сегодня на берегу? Кто мог рассказать Берестову о встрече?»

И тут же вспомнил, когда шёл от Лазаря, заметил Кузю Солохина, как тот сидел на лавке у своего дома. Он, конечно же, наблюдал, как они с Лизой стояли на крыльце золотоскупки. И проследил за ним.

«Вот оно что! Значит, за мной поставлены глаза. Так-так. Что же теперь делать? Мне же сегодня надо в тайгу идти, братья ждут. Как уйти из посёлка незамеченным?» – лихорадочно соображал парень.

Записка Лизы имела для Фили огромное значение. Она доказывала, что девушка действительно его любит. Он был готов вскочить на коня и гнать во весь опор куда-нибудь очень далеко, чтобы буйный ветер выдул из его головы все прошлые сомнения и терзания. Впрочем, этого и так не надо было делать. За день в его жизни произошли значительные события. Встреча. Разговор. Ответные чувства. Всё было, как в сказке. Но было! И есть! И у Фили своя огромная – соизмеримая с миром тайги – любовь. Он окрылён надеждой будущей встречи. Теперь в его жизни три пристанища: отчий дом, мир природы и Лиза.

Вторая новость была более чем удручающей. За ним следят. С его помощью хотят найти золотую россыпь, прогнать его и братьев с обжитого места, отобрать средства к существованию и, возможно, даже заставить работать «на дядю».

Захват старательских участков хитростью распространён. Увидит купец у старателя хорошее золото, напоит спиртом и у пьяного узнает, где находится прииск. Или тайно выследит, где он моет благородный металл. Дальше – проще. Подаёт заявку в контору на присвоение участка, платит налог, получает купчую и прогоняет с обжитого места мужика. Затем набирает на работы сезонных старателей, даже того, кто показал золотую россыпь, и набивает себе карманы. Год, два – и вот уже, глядишь, это не какой-то купчишка-замухрышка, а знаменитый Иван Иваныч Иванов, золотопромышленник! Не просто так, а с большой буквы, в картузе, в модном пиджаке, яловых сапогах! К нему уже так не подойти, строго смотрит, свысока. Может и в морду дать запросто, и ничего ему не будет, так как за ним власть, которую он кормит.

Лазарь Потехин один из таких купцов. У него уже есть два участка по Дурной речке. Но прииски заметно истощились. А где найти новые – не знает. Вот и мечется, как хариус на икромёте. Самому идти в тайгу – страшно, не приспособлен он к путешествиям по горному краю. Да и грехи не пускают: прииски захвачены обманным путём. Вот и ищет какого-нибудь дурака, кто ему в тайге золотую россыпь покажет. Да только мало сейчас дураков-то. Люди умнее стали.

Видит Лазарь, как братья Вороховы золото на скупку несут. Много золота, песок и самородки, да какие! С куриное яйцо! А узнать про прииск не может. Хитры братья, как лисы. Спирт не пьют в кабаке. А в тайгу ходят из посёлка – как будто ветром уносит. Ночь для них – мать родная. Как проследить, где Вороховы золото моют? И наконец-то придумал. Решил Кузю Солоху нанять. Первым делом подвёл его под кабалу, сделал так, что тот в лавке задолжал ему большую сумму. Пообещал долг списать, да ещё вдобавок ссуду дал. Кузя согласился, но тайно, не дай бог, братья узнают! Потом в тайге поймают, на муравейник голой задницей посадят, такие уж у старателей законы… На том и порешили.

Конечно же, о многом Филя знал. И о том, как старательские прииски в руки купцов переходят. И о том, что у Лазаря слюна бежит. Но вот что он Солоху в следопыты нанял – впервые. Здесь придётся призадуматься, так как Кузя едва ли не лучший охотник во всем посёлке. Всю жизнь в тайге, много зверя выследил и добыл. Запутать свой след будет очень сложно, так как Солоха дотошный, настойчивый, да к тому же прекрасно знает все старательские уловки и хитрости.

«Эх, Кузя. Пуля по тебе плачет. Продался Лазарю. Не простят тебе этого старатели… – с сожалением думал Филя, прочитав записку Лизы. – А ведь таким хорошим мужиком был! Своим…»

Однако слезами горю не поможешь. Думать надо, как в тайгу идти. Сегодня ночью срок назначен. Вот-вот – и на перевалах снег ляжет.

Крепко закручинился Филя. Уселся на лавку, в одну точку уставился, ничего не видит. Катя его за рукав теребит, записку просит прочитать, хотя сама её уже изучила, когда от Лизы шла. Что поделать – девичий характер прелюбопытен. И хотя в свои шестнадцать лет её сердце ещё никому не принадлежит, но о любви она, конечно, знает все и лучше всех. Кате очень хочется, чтобы брат поделился с ней своими чувствами. Но Филя угрюм, как осенняя вода. Однако и девушка настойчива. Она хитрит и, стараясь разговорить его, начинает издалека:

– А я знаю, кто вас с Лизой выдал.

От подобной осведомлённости у Фили отвисла челюсть. Выкатив глаза, он смотрит на сестру и едва слышно шепчет:

– Кто?!!!

– Кузя Солоха. Он за тобой с сеновала бабки Засошихи наблюдал. Он и сейчас там сидит, смотрит. Притих, как бурундук.

– Так что же ты молчишь-то! – вскочил парень. – Ну ты и дурёха. Тут дело такое, а ты…