Наброски к портрету Любченко Алла
– Тогда будьте любезны, назовите фамилию и имя друга, его координаты, – продолжал настаивать Артем.
– Я никому не сообщаю сведений о своих знакомых без их согласия. Извините, я думаю, мы с Вами прекратим этот разговор. Всего хорошего. – Эльвира направилась к входной двери, жестом приглашая Артема и Олю следовать за ней.
– Константин Эдуардович, если у меня через несколько дней не будет сведений о месте проживания друга Эльвиры или художника, реставрировавшего портрет, я вынужден буду прибегнуть к услугам полиции. Прощайте. – Ивлев решительно направился к выходу, увлекая за собой Ольгу.
– Кот из дома – мыши в пляс, – прокомментировала ситуацию Ольга, когда они вышли из подъезда бывшего дома Маши и направились к машине Артема.
Ивлев долго молчал, сосредоточенно думая о чем-то. Наконец он посмотрел на Олю.
– Откровенно говоря, я не ожидал такого поворота событий. Ясно, что Эльвира заменила подлинник подделкой. Но как разоблачить ее? Придется нанять детектива. Пусть установит за ней слежку. Через Эльвиру выйдем на ее друга, он наведет на художника, сделавшего копию. Потом придется искать портрет.
– Почему ты не хочешь подключить полицию к этому делу? – задала вопрос Оля.
– У Константина Эдуардовича могут быть большие неприятности. Я не хочу этого, мне кажется, он до сих пор не понял всей глубины коварных происков этой женщины.
– Артем… – Оля коснулась руки Ивлева, лежащей на руле автомобиля. – Я уже неплохо изучила твой характер, но ничего толком о тебе не знаю. Где учился? Кем работаешь? Был ли влюблен?
– Все очень просто, – улыбнулся Артем. – Работаю аналитиком в холдинге, окончил факультет прикладной математики. Что же касается любовных приключений, у кого их не было? Было несколько. Но после знакомства с тобой я потерял к ним интерес. Оленька, тебе рассказать в деталях о своих приключениях?
– Нет, избавь меня, пожалуйста, от подробностей. Я не хотела бы стать очередным твоим приключением.
– Ты не похожа на других. Мне кажется, я знаю тебя с детства. – Артем внимательно посмотрел на Ольгу. В глазах его блеснул знакомый озорной огонек. – Говоришь, что ничего обо мне не знаешь? Поехали ко мне домой, познакомимся поближе.
– Что ж, вперед! – выдержав его взгляд, рассмеялась Ольга.
Ночь и утро следующего дня она провела у Ивлева. Они приехали к нему, прикупив по дороге горячий осетинский пирог с сыром и закуску. У Артема, по его словам, было замечательное, пахнущее кипарисом монастырское вино с Кипра.
Квартира Ивлева разительно отличалась от жилья его родителей и сестры. В ее однотонном строгом интерьере угадывалось присутствие в доме одинокого мужчины. В комнатах, а их было две, отсутствовали вазы, безделушки, легкомысленные диванные подушки, нарядная посуда, то есть все то, к чему прибегают женщины, любовно украшающие свое гнездышко.
Стену в гостиной занимали два широких окна, разделенные простенком. Просторная, с немногочисленной добротной мебелью кухня была велика для одного человека.
– Как у тебя опрятно, – не удержалась от похвалы Ольга.
– Стараюсь. Спасибо маме с Таей, не дают мне закиснуть в грязи. Будь, Оленька, как дома. Я накрою стол в гостиной?
– В гостиной так в гостиной. Я тебе помогу.
– У меня есть кое-что покрепче вина. – Артем извлек из недр шкафа бутылку коньяка и два лимона. – Кутнем, Оля, – шутливо предложил он.
– Еще как кутнем! – Пытаясь скрыть внутреннее напряжение, в тон другу лихо проговорила Ольга.
Уютное застолье растянулось допоздна. Ольга и Артем говорили обо всем, и их откровения друг перед другом были похожи на исповедь. А потом, чуть позже, уже на кухне, Артем прижал Ольгу к себе и, жарко дыша ей в ухо, зашептал знакомые нежные, страстные, давно забытые ею слова. После бессонной ночи, выплеснув под утро бушующие волны чувств, Оля, лаская нежным взглядом голову Артема, что лежала на ее плече, и, поглаживая рукой его короткие упругие волосы, вспомнила вдруг любимые строки:
- Все повторится вновь! И ахнет человек —
- Холодным станет зной! Горячим будет снег!
- Придет пора цветов, брусники и грибов…
- Спасибо, жизнь, за то, что я узнал любовь!
– Как верно! Чьи это стихи? – Ивлев крепко прижал к себе Ольгу.
– Кажется, Ваншенкина, – задумчиво проговорила она.
Ровно через две недели после визита Артема с Олей к Константину Эдуардовичу детектив, нанятый Ивлевым для слежки за Эльвирой, представил отчет о проделанной работе. В отчете было указано, что Эльвира Анатольевна Парфенова часто встречалась с неким Петрищевым Антоном Геннадьевичем 1980 года рождения, работающим менеджером по продаже автомобилей. Встречи проходили либо на квартире Петрищева, либо в ресторане «Времена года», расположенном недалеко от его жилища. Поведение Парфеновой и Петрищева при встречах говорило о том, что их соединяют очень близкие отношения. Петрищев встречался также с художником Бенедиктовым Арсением Михайловичем. Ивлев внимательно рассмотрел фотоснимки, прочитал адреса мест проживания и работы, а также телефоны упомянутых в отчете людей. Да, вне всякого сомнения, детектив со своей работой справился.
Артем навестил художника под вечер, предварительно позвонив ему. Бенедиктов принял Ивлева в светлой, заваленной хламом мастерской. Сильный запах краски, растворителей и несвежей пищи раздражал обоняние и говорил о том, что хозяин комнаты живет там же, где работает. На вопрос Артема о портрете он ответил, что портрет ему принес Антон Петрищев и попросил сделать копию, якобы в подарок любимой женщине. Арсению Михайловичу портрет понравился. К тому же подпись известного художника на полотне намного увеличивала его стоимость. Бенедиктов не стал расспрашивать Антона о том, как к нему попала эта вещь. Меньше знаешь – лучше спишь, подумал он. Сделав копию за очень приличную сумму, Арсений Михайлович вернул портрет Петрищеву.
– Петрищев не просил вас найти покупателя? – Артем посмотрел на Бенедиктова, вальяжно раскинувшегося в широком кресле.
– Предлагал, но я наотрез отказался. Может быть, я смог бы ему помочь в поиске покупателя, если б точно знал, как портрет попал к Петрищеву. А так – увольте! Дело может пахнуть криминалом.
– Ну что ж, разумно, – похвалил собеседника Ивлев. – Вы мне очень помогли. Я надеюсь, что о содержании нашего с Вами разговора не будет знать никто третий.
– Разумеется, – заверил его художник.
Покинув мастерскую Бенедиктова, Артем сначала хотел открыто переговорить с Петрищевым, вывести его, как говорят, на чистую воду, но потом, поразмыслив, решил отложить на время встречу с ним.
«Ясно, – думал Ивлев. – Антон Петрищев сейчас ищет покупателей. Найдет покупателя, продаст портрет и получит огромные деньги. Что будет дальше? Вариантов несколько: либо он, забрав деньги, прерывает связь с Эльвирой, либо любовники (а они любовники, несомненно) делят добычу между собой. Возможен и такой расклад, при котором Эльвира оставляет Петрищева с носом, забирая обманным путем всю выручку от продажи портрета. А что, если у Эльвиры есть еще и третий игрок в команде, которого она тщательно скрывает? Бедный Константин Эдуардович! Он не догадывается, какую гадюку пригрел на своей груди. Открытый разговор с Петрищевым спугнет, заставит засуетиться всю команду. Антон может в этой ситуации отдать портрет первому попавшемуся покупателю даже за бесценок, руководствуясь известной пословицей, что «лучше синица в руке, чем журавль в небе». Тогда дело станет еще более запутанным. Время поджимало, и Артем, отпросившись у своего начальника по службе в недельный отпуск, серьезно решил заняться Петрищевым.
Три дня наблюдений не дали ничего нового. Петрищев ровно в девять часов выходил из подъезда и ехал на работу. Отработав положенное время, под вечер заезжал за продуктами в супермаркет и возвращался домой. На четвертый день наблюдений распорядок дня Антона был нарушен. Он вышел из подъезда на час позже и, сев в машину, поехал не к центру на работу, а в направлении Окружной дороги.
«За город собрался», – подумал Артем, следуя за машиной Петрищева на своем «Ниссане». Действительно, Петрищев выехал за пределы МКАД и в течение почти полутора часов добирался до небольшой деревушки с прозаическим названием Ершово. Ивлев ехал вслед за ним, соблюдая при этом такую дистанцию, чтобы оставаться незамеченным. В деревню он решил не въезжать и, оставив машину за околицей, зашагал вдоль улицы.
Около калитки деревянного, украшенного резными наличниками дома, Артем увидел женщину. Он подошел к ней, поздоровался и спросил, где в деревне можно снять жилье на небольшой срок.
– Сама я не сдаю, семья у меня, а вот у бабы Вали, пожалуй, можно. Живет одна, дом большой. Ступайте прямо по улице, увидите переулок, свернете. Третий дом справа.
Ивлев направился к дому бабы Вали. Она оказалась сухонькой пожилой женщиной.
– Деньги мне нужны. Я поселю Вас в угловой комнате. Ничего, что спать придется на диване? – спросила Валентина Степановна, показывая квартиранту комнатку, в которой, кроме дивана, стола со стулом и небольшого платяного шкафа, больше ничего не смогло бы поместиться.
– Я согласен. – Артем оглядел свое временное жилище и рассчитался с хозяйкой за несколько дней вперед.
Спросив у Валентины Степановны, есть ли в деревне магазин, он отправился на центральную улицу. Ивлева интересовал не столько магазин, сколько место пребывания Петрищева.
«Поброжу по деревне, разузнаю, что могло привести сюда Антона», – подумал он. Деревня оказалась небольшой, и, походив по ней, Артем, наконец, увидел двор, в котором под навесом стояла машина Петрищева.
«Надо последить за домом», – решил он.
Петрищев пробыл в доме часа два. Выйдя на крыльцо, постоял на нем, походил по саду и, поместив в багажник машины вместительную дорожную сумку, уехал. Ивлев направился в магазин.
В тесном деревенском магазинчике с яркой вывеской «Супермаркет» он купил продукты и, нагруженный двумя большими пакетами, пошел к Валентине Степановне.
– Вот продукты, хозяйка, я хотел бы у Вас столоваться. Вы не возражаете? – спросил он, выкладывая содержимое пакетов на стол.
– Ой, хорошо как! – Женщина не смогла сдержать радостной улыбки. – А у меня картошечка есть, овощи. Я грибной супчик сварила, очень вкусный, сейчас налью.
За столом Ивлев завел разговор о деревенских жителях, а потом спросил у Валентины Степановны, много ли в деревне приезжих. Она ответила, что чужих в деревне нет.
– Как же так, – возразил Артем, – я видел машину с московским номером.
– Это машина Антошки Петрищева, он часто приезжает из Москвы. Года два тому назад купил дом у дочери покойной Даши Крупениной. Имеет дом – значит, не чужой.
Поблагодарив Валентину Степановну за обед, Ивлев снова направился к особняку Петрищева. Он вел наблюдение за ним до наступления темноты, хозяина не было. Не появился Петрищев и на следующий день. Артему необходимо было узнать, что хранится в доме. Он понимал, что Антон купил его не для отдыха в деревне. Ему – одинокому молодому человеку, который не увлекался ни охотой, ни рыбалкой – дом в деревенской глуши был не нужен. Но ведь для чего-то он его использует? Для чего?
Поздно ночью, стараясь не разбудить спящую хозяйку, Ивлев вылез через окно своей комнаты во двор и тихо, чтобы не потревожить громкоголосых деревенских псов, пробрался к жилищу Петрищева. Мрачное строение тонуло в гуще сада. Темные окна делали его безжизненным. Ивлев обошел дом, осторожно прощупал оконные рамы, легко толкнул входную дверь – она была заперта. Еще раз, окинув фасад здания внимательным взглядом, Артем заметил, что достаточно широкое чердачное окно чуть приоткрыто.
«Как же туда залезть? – подумал он. – Надо заглянуть в сарай, может, удастся найти что-либо?»
Дверь сарая открылась легко. Артем вошел в помещение, луч его фонаря, скользящий по стене, упал на деревянную стремянку, подпиравшую ее и, судя по виду, много лет служившую еще прежним хозяевам дома. Используя стремянку, Ивлев залез на чердак, затем по чердачной лестнице спустился на кухню. Дом пугал отсутствием звуков. Из кухни мужчина попал в соседнюю комнату, а из нее – в спальню. Больше комнат в доме не оказалось. Артем стал детально изучать каждую из них. В комнате, которая, судя по мебели, служила столовой или гостиной, кроме потертого дивана, стола со стульями, старого трельяжа да журнального столика с плохеньким телевизором, ничего не было. Большую часть спальни занимали кровать и вместительный платяной шкаф, плотно набитый новыми, зачехленными женскими платьями, блузками и юбками, среди которых висели мужские костюмы и пиджаки разных расцветок и размеров. В углу рядом с дверью приютился небольшой старый сундук. Быстро осмотрев содержимое шкафа, Ивлев сделал вывод, что Петрищев где-то приторговывает одеждой. Затем его взгляд упал на освещенную фонарным лучом крышку сундука. Он приподнял ее. Сундук был заполнен кким-то тряпьем. Засунув руку под обноски, мужчина вдруг нащупал край картинной рамы.
«Она!» – чуть не вскрикнул от радости Ивлев. Он освободил портрет и осветил его фонарем. Глаза женщины на портрете загадочно мерцали, храня известную ей одной тайну.
Артем, стараясь не оставлять следов, покинул дом Петрищева, пролез через окно к себе в комнату, а утром, позавтракав и поблагодарив гостеприимную хозяйку, вместе с портретом отправился в Москву. Похищенный портрет Ивлев отвез на квартиру матери.
– Наконец-то он у нас. Я уже не чаяла его увидеть. Да, это наш портрет! Тема, тебе не кажется, что девушка, которая принесла кольцо, чем-то похожа на даму с портрета?
– Еще как кажется, мама. Я заинтересовался Олей, заметив это сходство. Удивительно похожи овал лица, тон матовой кожи, темные волосы и глаза. Ты заметила, что разрез глаз у них почти одинаков? Поразительно! Мама, портрет мне пришлось забрать у людей, которые пытались его украсть. Через день-другой они узнают о пропаже и, скорее всего, придут в твой дом. Портрет надо спрятать так, чтобы ни одна душа не смогла его отыскать.
– Я все поняла, сынок. Я спрячу его на даче у своей приятельницы.
Через три дня Артему позвонил Константин Эдуардович и назначил встречу в кафе недалеко от своего дома. Ивлев решил подстраховаться. Он связался по электронной почте с близким другом Таи Сашей Левашовым, кратко изложил суть дела и попросил его понаблюдать со стороны за Константином Эдуардовичем.
Друзья зашли в кафе чуть раньше положенного времени и заняли разные столики. Артем заказал чашку кофе. Ровно в семь вечера, как и договаривались, в дверях появился взволнованный Константин Эдуардович. Он тяжело сел на стул и после нескольких дежурных фраз завел разговор об Эльвире.
– Эля в последнее время вела себя не совсем адекватно. Она как с цепи сорвалась. Каждый день устраивала ссоры, обвиняла меня в том, что я якобы не хочу на ней жениться. Однажды в гневе она вдруг призналась, что у нее есть любовник, и я ему в подметки не гожусь. – Константин Эдуардович провел рукой по лбу и потер подбородок.
– Она не сказала Вам, кто ее любовник? – усмехнулся Артем.
– Ее старый друг. Она когда-то знакомила нас. – Полными страха глазами бывший муж покойной Маши посмотрел на Ивлева. – Но это только полбеды, вся беда в том, что вчера Антона арестовали.
– Антон – как я понял, любовник Эльвиры? – Артем сделал вид, что ничего не знает о Петрищеве. – В чем его обвиняют?
– Его обвиняют в убийстве Маши. Оказывается, все это время в полиции не сидели, сложа руки, а работали со свидетелями. Знаете, как это бывает? Кто-то из прохожих заметил цвет и марку машины, кто-то – одну часть номера, кто-то – другую. По номеру нашли и арестовали владельца. На допросе выяснили причастность Эльвиры к этому делу.
– Преступники, наверное, решили валить вину друг на друга, – вставил замечание Артем.
– В частности, выяснилось, что Эля уговорила Петрищева заняться травлей Маши. В этом деле он повел себя крайне жестоко. Они полагали, что после моего развода с Машей я женюсь на Эльвире. Ну а потом, завладев всем моим, так сказать, горбом нажитым состоянием, любовники, вероятно, предполагали сбежать за границу и жить вместе. Маша им очень мешала, поэтому они и решили ее устранить. А может быть, и со мной в будущем поступили бы так же.
– Все верно, – согласился Ивлев. – Преступники хотели нажиться и за счет продажи портрета, заменив подлинник копией.
– Кстати, со слов Эли, подлинник пропал. Полицейские, проводившие обыск, его не нашли. Портрет кто-то забрал!
– Портрет там, куда его определила Маша, – успокоил собеседника Артем.
– Давай забудем историю с портретом, облегчим участь Эли, – чуть заискивающе проговорил собеседник.
– Я согласен не ставить в известность полицию.
– Спасибо, Артем. – Константин Эдуардович облегченно вздохнул.
«Дурак надеждой богатеет, – глядя на отца Мити, подумал Ивлев. – Что ж, слава Богу, подлецы получили по заслугам». Он встал из-за стола, бросил на него деньги и, попрощавшись с бывшим мужем Маши, направился к выходу.
К институту, в котором работала Ольга, Ивлев подъехал ближе к вечеру. Окончился рабочий день, и люди, группами и поодиночке, выходили из широких прозрачных дверей вестибюля на улицу. Наконец в дверном проеме появилась Оля. Артем радостно улыбнулся и, желая обратить на себя внимание, помахал рукой. Увидев друга, Ольга торопливо направилась к его машине. Легкий румянец, появившийся на лице девушки, выдавал охватившее ее волнение.
– Здравствуй, Тема! Где ты пропадал? Я успела соскучиться. – Оля с укоризной посмотрела на Артема, потом, на миг тесно прижавшись к нему, легко коснулась губами его прохладной, гладко выбритой щеки. Ивлев ответил на ее неожиданную ласку долгим поцелуем. После чего, заботливо усадив девушку в машину, привычно пристроился рядом с ней на сиденье водителя. Автомобиль плавно тронулся с места, выехал со стоянки и, попав в пестрый поток своих собратьев, уверенно помчался по залитому золотым предвечерним солнцем проспекту.
– Я звонил тебе несколько раз, но ты почему-то не отвечала на мои звонки. – Артем искоса, чуть приподняв брови, посмотрел на лицо сидящей рядом подруги. – Обиделась?
– Не отвечала? – Переспросила с лукавой улыбкой Оля. – Я тоже была занята очень важным делом. У меня, как и у тебя, много разных обязанностей и связанных с ними проблем.
– Теперь, когда мое расследование полностью закончено, мы с тобой все время будем вместе, – пытался оправдаться перед девушкой Ивлев. – Вчера я встречался с Константином Эдуардовичем. Он рассказал мне об аресте любовника Эльвиры Антона Петрищева и обвинениях, выдвинутых против нее. Любовника подозревают в умышленном наезде на Машу.
– В машине Петрищев был с Эльвирой?
– Нет, один. Петрищев – исполнитель, а Эльвира – организатор. Константин Эдуардович в панике. Видно, он сильно привязан к этой женщине, пытается ей помочь.
– Да, любовь зла, – вздохнула Ольга. Она, задумавшись, смотрела на длинный ряд высотных зданий, проплывающих мимо окна автомобиля.
– Оленька, давай заедем на часок-другой к моим родителям, – предложил после небольшой паузы Артем. – Я обещал им.
– С удовольствием пообщаюсь с ними. Но в гости с пустыми руками ходить не принято. Что же купить? – Ольга задержала взгляд на лице друга. – Выпечкой твою маму не удивишь, конфеты – банально…
– Не стоит беспокоиться по этому поводу. Мама будет рада цветам, отца побалуем бутылкой хорошего коньяка.
– А Тае?
– Тая перебралась жить к Сашке Левашову. У них давно сложились тесные отношения, собираются пожениться. Оленька, когда же ты, наконец, поселишься у меня?
– Ты серьезно мне это предлагаешь? А, я поняла! У тебя это называется «сделать девушке предложение». Я подумаю над твоим предложением, – смеясь, пообещала Ольга.
– Буду ждать, – в тон ей ответил Артем.
Андрей Петрович и Ирина Александровна, довольные приходом молодых людей, встретили их в прихожей и проводили в гостиную.
– Оля, Вы видели портрет, который наделал столько шума? – спросила Ирина Александровна, указывая на картину, висевшую на стене.
– Я много слышала о нем от Артема, – взглянув на портрет, ответила Ольга. С портрета на нее смотрела молодая черноволосая женщина в темно-синем бархатном платье, отделанном атласной, в тон платью, тесьмой и воротником из тонких дымчатых кружев. Большие выразительные глаза ее были глубоки и печальны, а уголки губ трогала едва заметная улыбка. Оле показалось, что она видела где-то эту улыбку, эти задумчивые глаза, знала тайну, которую они скрывают.
– Этот портрет неизвестной дамы любила прабабушка нашей Маши, Зинаида Стрешнева. Она им очень дорожила, – прервала мысли Ольги Ирина Александровна.
– Как Вы сказали? Стрешнева? – Оля с удивлением посмотрела на мать Артема. – Это девичья фамилия моей мамы.
– Ты, наверное, очень похожа на свою маму, – засмеялась Ирина Александровна и, продолжая разговор, сказала: – Мне хочется, чтобы после вашей с Артемом свадьбы до совершеннолетия Мити портрет повисел у вас.
– Я согласна, – улыбнулась Ольга.
Эшелон
Лейтенант Левченко, минуя проходную, вышел на улицу, обсаженную старыми раскидистыми липами. Здание госпиталя с хозяйственными пристройками размещалось в парке, окруженном высоким кирпичным забором, что протянулся по мощенной булыжником улице вниз к реке. По другую ее сторону вдоль узкого тротуара стояли в ряд двухэтажные дома, принадлежавшие до революции зажиточным купцам. Первые этажи этих зданий, построенные из камня или кирпича, имели чуть выше уровня тротуара небольшие, ничем не примечательные окна. Вторые же, срубленные из дерева, соревновались между собой шириной оконных проемов, цветом и сложностью искусной резьбы наличников. Дубовые двери домов, выходящие на улицу, были надежно защищены добротными деревянными козырьками. Изредка попадались кованые, удивлявшие изысканностью линий и витиеватостью рисунка.
Иван Левченко пролежал в госпитале почти два месяца. Попал он туда после ранения, полученного у деревни Мужиково, что в ста километрах от Ржева. Под городом шли кровопролитные бои, в ходе которых советские войска пытались сдержать натиск фашистов, рвущихся к Москве. Двадцатитрехлетний лейтенант Левченко командовал ротой и отвечал за жизнь нескольких десятков людей, находящихся у него в подчинении. Злополучный бой у этой богом забытой деревеньки оставил следы на теле и в памяти молодого командира на всю жизнь.
Дивизия, где служил Иван, получила приказ расположиться в боевом порядке у населенного пункта Мужиково. Еще затемно, морозным декабрьским утром, солдат вывели в припорошенное снегом, простреливаемое немцами поле. Фашисты занимали высоту у деревни перед оврагом, по другую сторону которого залегли наши бойцы, вооруженные трехлинейными винтовками. Их темные фигуры на белом снегу были отчетливо видны противнику с хорошо укрепленных позиций. Штурм высоты дивизия начала без предварительной артподготовки и поддержки авиации. Немцы ответили на него шквальным огнем. Они упреждали любые попытки солдат противника приблизиться к склону глубокого оврага перед высотой.
Позже, анализируя ситуацию, сложившуюся на поле боя, Левченко так и не смог объяснить себе причину, побудившую командование занять такую заведомо невыгодную позицию, которая в итоге привела к гибели значительной части воинского состава дивизии. К концу сражения, то есть к двенадцати часам пополудни, от дивизии осталась только четверть прежнего состава. Остальные были либо убиты, либо ранены. В чем причина? В бездарности дивизионных командиров или в преднамеренном расчете стоящих над ними начальников? Быть может, солдат послали на убой только для того, чтобы отвлечь противника от другого места, где готовилось более широкое наступление?
Ваню спас теплый полушубок из овчины. Первую пулю он получил в спину. Она вонзилась в тело чуть ниже лопатки и замерла, прекратив свое смертоносное продвижение. Вероятно, толстая овчина как-то смогла погасить ее скорость. Вторая пуля, не задев кость, прошила насквозь левую руку у запястья. Лейтенант Левченко продолжал командовать своей ротой смертников.
Третья пуля прошла сквозь запястье правой руки, когда Иван, отдавая приказ, по привычке приподнял ее над головой. Держать винтовку было нечем. В восемь часов утра Левченко передал командование ротой политруку и под пулевым дождем пополз в медсанбат. Немцы яростным огнем пресекали любое движение в цепи солдат противника. Кругом раздавались стоны раненых и крики о помощи: «Сестричка, сестричка, помоги!» Часть санитарок погибла еще в начале боя, многие медсестры были ранены.
Иван кое-как дополз до ближайшего перелеска и там уже смог встать на ноги. В кустарнике он повстречал старшину из своей роты, который получил ранение в ногу и тоже направлялся в медсанбат. Опираясь друг на друга, они поковыляли дальше вместе. Пройдя несколько метров, набрели на бойца, раненного в живот. Несчастный был еще жив и лежал в луже крови, окрасившей снег вокруг него в красно-бурый цвет. Он стонал от боли. Из раны вывалилась наружу часть кишок. Старшина осторожно заправил их в кровавую полость живота, после чего приподнял солдата, чтобы переложить на плащ-палатку. Тот вскрикнул, вздрогнул и замер уже навсегда.
В медсанбате женщина-военврач с красными от бессонницы глазами бегло осмотрела Ваню и уставшим голосом дала распоряжение медсестре перевязать лейтенанта. После оказания первой медицинской помощи Левченко посадили на телегу и вместе с другими ранеными довезли до ближайшей железнодорожной станции, а потом поездом до госпиталя, расположенного в центре небольшого приволжского городка.
Запястья рук заживали медленно. Пулю из спины хирург извлекать не стал. Она залегла неглубоко в мышце, почти под кожей. Рана быстро затянулась, и присутствие кусочка металла в своем теле Иван практически не ощущал. Только небольшой твердый бугорок под левой лопаткой напоминал о его существовании.
Левченко спустился к набережной и медленно пошел по ней, любуясь гладью закованной в лед реки. Было морозно и ветрено. Овчинный полушубок надежно защищал от февральской стужи. На пустынном тротуаре набережной Ваня заметил двух девушек в ватниках, ушанках и добротных валенках, шедших ему навстречу. Лица красавиц раскраснелись от мороза. Поравнявшись с молодым лейтенантом, они что-то шепнули друг другу, рассмеялись и лукаво заглянули парню в глаза. Левченко проводил подруг долгим улыбчивым взглядом.
Ваня знал, что нравится девчонкам, но общаться с ними ему мешала то ли природная застенчивость, то ли отсутствие в этом плане жизненного опыта. Вечерние посиделки с деревенскими девчатами были не в счет. На высокого, плечистого и кареглазого Ивана заглядывались многие из них. Он же только добродушно отшучивался в ответ на намеки и заигрывания своих сельских, а позже городских, подружек.
Двадцатилетнего Ваню Левченко призвали в Красную армию осенью тридцать восьмого года из большого украинского села, привольно раскинувшегося у железной дороги неподалеку от городка с дремучим названием Конотоп. Железную дорогу селяне называли чугункой, а Конотоп, согласно одной из легенд, основала царица Екатерина. Она повелела заложить город в том месте, где в весеннюю распутицу застряла ее карета с лошадьми по дороге в Крым. Другое народное поверье до сих пор хранит память о бравом казаке полковнике Конотопском, облюбовавшем эти места и основавшем здесь первое поселение.
Ваню направили сначала в одесскую Школу молодого бойца, где он пробыл две недели, а потом в небольшой город Знаменку. В Знаменке Левченко проучился восемь месяцев в школе сержантского состава, после чего получил назначение в Бессарабию. Потом была недолгая служба на пограничной заставе в должности помощника замполита и учеба в военном училище пограничных войск на Северном Кавказе, в Орджоникидзе. Выпуск офицеров, окончивших училище, должен был состояться осенью сорок первого года, но начавшаяся в июне война смешала планы. Курсантов досрочно выпустили в августе, перевезли в Тулу, где на базе училища сформировали 954-й полк, вошедший в состав дивизии НКВД.
Дивизию перебросили на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу. На этом фронте Левченко участвовал в боях в качестве командира взвода. Взвод был оснащен станковыми пулеметами, которые именовались в народе «Максимами». Они отлично зарекомендовали себя в боях, но обладали существенным недостатком: имели большую массу и быстро перегревались. За один из боев под Старой Руссой, в котором взвод Ивана, не потеряв ни одного человека, уничтожил отряд вражеской мотопехоты, Левченко наградили орденом Красной Звезды. Под Старой Руссой он был первый раз ранен осколком, попавшим в ягодицу и задевшим большеберцовый нерв. По этой причине с августа по декабрь пролечился в госпитале города Кинешма. После выздоровления получил назначение на Западный фронт, где участвовал в боях до тех пор, пока не оказался трижды ранен в памятной бойне у деревни Мужиково.
Насмотревшись на покрытую льдом Волгу, Ваня дошел до небольшого, заваленного сугробами сквера, отдохнул на деревянной скамейке и направился на железнодорожный вокзал. Там он сел в поезд на Москву и на следующий день был уже в столице. С перрона Ярославского вокзала юноша вышел на просторную безлюдную площадь, где, прижавшись к тротуару, стояли две зеленые полуторки. Легко договорившись с хмурым шофером одной из них, Иван доехал до Преображенской площади, а потом, пересев на другую попутную машину, попал в Богородское.
В этом районе Москвы дислоцировалась воинская часть с так называемым «выздоравливающим батальоном», в который Левченко получил направление из госпиталя. Через две недели, окончательно оправившись после ранения, он был зачислен в эту воинскую часть на должность адъютанта батальона с присвоением очередного воинского звания старшего лейтенанта. Полк был сформирован из офицеров и солдат, имеющих фронтовой опыт.
В июле 1942 года началось одно из самых страшных и грандиозных сражений Великой Отечественной войны – Сталинградская битва, которая окончилась в начале декабря 1943 года капитуляцией Шестой немецкой армии, возглавляемой фельдмаршалом Паулюсом. Немцы потеряли 840 тысяч человек убитыми. 240 тысяч немецких солдат и офицеров попали в плен. Пленных надо было вывозить из-под Сталинграда вглубь страны, где для них были созданы специальные лагеря. В решении этой задачи наряду с другими полками НКВД участвовал полк, в котором служил старший лейтенант Левченко.
Однажды сумрачным декабрьским утром Ивана вызвал к себе в кабинет начальник батальона. С плотным, невысокого роста и чуть лысоватым майором Бурцевым у Левченко сложились неплохие отношения. Однако на этот раз Бурцев выглядел мрачным, задумчивым и раздраженным. Ответив на приветствия старшего лейтенанта, он без лишних слов сразу перешел к делу:
– Левченко, тебе необходимо с взводом солдат прибыть на станцию Калач под Сталинград. Там создан штаб по эвакуации пленных. Эвакуационным штабом руководит начштаба полка подполковник Свешников. От него получишь дальнейшие указания. Выезжать надо уже завтра. Ты понял приказ?
– Так точно, товарищ майор. – Иван козырнул и, не желая лишними расспросами нервировать батальонного командира, вышел из кабинета.
Через несколько дней пассажирский поезд доставил старшего лейтенанта со взводом бойцов к месту назначения. Левченко в штабе эвакуации доложил о своем прибытии и спустя некоторое время был принят подполковником Свешниковым. Начальник штаба ознакомил Ивана со сложившейся на этом участке фронта ситуацией и приказал укомплектовать, а потом сопроводить в глубокий тыл эшелон с бывшими немецкими военнослужащими. Пленных требовалось погрузить в вагоны, снабдить водой, продовольствием и инвентарем, а затем перевезти в город Синежск для дальнейшей передислокации.
К перрону станции Калач, наспех восстановленному после многочисленных бомбежек, подали состав из семидесяти товарных вагонов. Часть из них были четырехосными, другие же имели две оси и, соответственно, меньшие габариты. Постепенно вокзальный перрон стал заполняться пленными солдатами и офицерами, которых колоннами приводили конвоиры. Немцы в тонких шинелях и лохмотьях тесно жались друг к другу, пытаясь как-то согреться на декабрьском морозе. Среди физически истощенных и морально измученных людей было много больных и сильно обмороженных.
В вагонах, поданных под погрузку пленных, имелись только доски для установки нар. Отсутствовали печи, необходимые для отопления в холодное зимнее время года. Каждый четырехосный вагон вместил около шестидесяти человек, а двухосный – примерно сорок. Такой огромный состав охранялся одним взводом солдат численностью в двенадцать человек, тринадцатым был двадцатипятилетний Левченко. Ивана волновали вопросы, связанные с обеспечением людей водой, продовольствием и необходимым в дороге инвентарем. На станции Калач в снабжении отказали. Начальник штаба заверил старшего лейтенанта, что все необходимое он получит на первой же остановке по пути следования. Эшелон, загруженный до отказа пленными, отправился в путь.
На первой станции обещанные продукты и воду к эшелону не подвезли, сославшись на то, что в лагере для пленных вблизи станции свирепствует тиф. Начальник следующей станции, от здания которой остались только уцелевший угол и руины стен, сказал, что из продуктов у него имеется лишь селедка. Нашлось также немного ведер, мисок и металлических кружек. Ну что ж, и на том спасибо. Надо двигаться дальше. Просоленная селедка, которую раздали пленным, не могла утолить жажду, она только обостряла ее. Воды не было.
Эшелон продвигался медленно, делая частые остановки на полустанках. Подолгу стоял на станциях, пропуская другие железнодорожные составы. Во время таких остановок набирали ведрами в поле снег и раздавали пленным вместо питьевой воды. Иногда водой запасались на станционных водокачках. Скоро проблемы с инвентарем были решены, хуже обстояло дело с поставками продуктов. В голодной, разоренной войной стране, живущей по карточной системе, не хватало продуктов питания для населения, а тут еще и пленные. О продвижении эшелона Левченко телефонировал из одной железнодорожной станции на другую, требуя продовольственных поставок. Еду давали в виде хлеба, сухарей, сахара и селедки. Больше голода и жажды людей мучил холод.
Отношение к подопечным у Ивана резко изменилось. Если на поле боя в каждом немце он видел ненавистного, злобствующего и несущего смерть врага, то сейчас перед ним были изголодавшиеся, измученные морозом люди, за жизнь которых он нес ответственность.
Старший лейтенант Левченко с несколькими солдатами делал обязательные обходы поезда. Из них самым трудным был утренний. Обычно во время утреннего обхода кто-нибудь из пленных громко стучал в дверь вагона и кричал: «Камрад, камрад!» Солдаты отодвигали засов тяжелой деревянной двери, и немец показывал несколько пальцев. Количество пальцев означало число умерших за ночь людей. Иногда это число доходило до пяти в вагоне. Умирали обычно наиболее ослабленные и больные. С трупами надо было что-то делать. Декабрьский холод не давал телам разлагаться, и Левченко решил складировать трупы в двух последних вагонах состава, а ехавших там людей разместить по другим местам.
На одной из станций эшелон задержали дольше обычного. Ждали скорый, который надо было пропустить. Наконец поезд прибыл. В нем было всего четыре пассажирских вагона. Спрыгнувший со ступенек последнего вагона офицер направился к составу с пленными. Левченко понял, что приехало какое-то начальство, и поспешил навстречу. Подойдя поближе, Иван узнал в офицере заместителя командира полка Дудинского. Поздоровались, Дудинский расспросил о делах, а потом, выслушав Левченко, сказал:
– Пойдем, Иван, со мной, я покажу тебе фельдмаршала Паулюса. Мы везем его со штабом в лагерь под Москву.
Бывший командующий Шестой армией, штурмовавшей Сталинград, фельдмаршал Паулюс вместе с начальником штаба армии занимал первый вагон поезда. Высокий и чисто выбритый фельдмаршал сидел на нижней полке в купе. Одет он был в хорошо пригнанный по худощавой фигуре китель темно-серого цвета со всеми знаками отличия, соответствующими столь высокому воинскому званию. На его пальце Левченко заметил дорогой перстень, а на столике – раскрытую коробку папирос «Казбек», ставших большой редкостью в тяжелое военное время. Начальника штаба Шестой армии разместили в соседнем купе. Коридор заполняла дежурившая охрана. В двух соседних вагонах поезда с чуть меньшим комфортом ехали элитные штабные офицеры. Последний, четвертый, занимал Дудинский с сопровождающими его военнослужащими.
Поделившись с заместителем командира полка впечатлениями от увиденного, Левченко простился с Дудинским, проводил его поезд, отъезжающий от перрона, и поспешил к своему эшелону. Очень скоро состав, забитый до отказа пленными офицерами и солдатами Вермахта, снова отправился в путь. Он тяжело и упорно продолжал движение на Север к пункту назначения.
В Синежск прибыли рано утром. Всю ночь здесь была метель, перрон и железнодорожные пути еще не успели полностью очистить от снега. Небо местами прояснилось, и из-за туч проглядывало солнце.
– Морозный солнечный денек, – спрыгнув со ступеньки своего вагона, весело проговорил Ваня. Он подозвал солдат, сделал привычный утренний обход эшелона и направился к начальнику станции, чтобы доложить ему о прибытии.
Немолодой, надломленный войной и своей нелегкой службой, станционный начальник встретил старшего лейтенанта дружелюбно. Выслушав Левченко, он кивнул головой и сиплым простуженным голосом сказал, что накануне был уведомлен по телефону о прибытии эшелона. Состав оттащат на запасной путь, а потом разгрузят. Пленных немцев отведет в лагерь отряд конвоиров, ожидающий прибытия поезда на вокзале.
– У меня два вагона трупов. – Левченко внимательно посмотрел на начальника станции, с лица которого при этих словах стала сползать дружелюбная улыбка. – Их надо куда-то девать.
– А куда я их дену? – возмутился железнодорожник. – Ты что, прикажешь, твою мать, хоронить мне их самому? У меня нет людей, которые могли бы заняться трупами.
– Люди найдутся. Степан Николаевич, пощадите, подпишите акт о приемке эшелона.
– И не надейся, с двумя вагонами трупов акт не подпишу. – Он подошел к окну и, глядя на перрон, о чем-то сосредоточенно задумался. Затем, повернувшись к Левченко, окинул его внимательным взглядом прищуренных глаз. – Зайди, лейтенант, ко мне вечером. Попьем с тобой чайку, потолкуем.
– Обязательно зайду, Степан Николаевич. До скорой встречи! – Ваня улыбнулся железнодорожнику и поспешно вышел из тесного, жарко натопленного кабинета. Закрыв за собой обитую черным дерматином дверь, он тяжело вздохнул, помедлил и чуть слышно проговорил: – Если до вечера доживу.
Быстро спустившись по старой, стертой бесчисленным количеством подошв лестнице на первый этаж, Иван покинул здание вокзала и направился к эшелону, где его уже поджидали подошедшие раньше конвоиры. Левченко отдал приказ солдатам взвода открыть вагоны с пленными и начать выгрузку людей. Немцы, вылезая из насиженных мест, строились в колонны. Колонны смыкались, образовывая длинную серую людскую реку, по обе стороны сдерживаемую конвоирами. Один из охранников, повернув голову к пленным, вдруг крикнул громко и чуть протяжно:
– За-пе-вай!
Шатающиеся от изнеможения люди, взявшись за руки, запели «Катюшу». Песню подхватили другие, и она понеслась вдоль медленно текущего серого потока.
– Ты смотри, по-русски запели, – засмеялся солдат, стоящий рядом с Иваном. – Эти до лагеря дойдут, «Катюша» и не таким помогала.
– Дойдут, куда им деваться, – согласился с ним Левченко.
Весь оставшийся день Ваню не покидала мысль о двух вагонах с трупами. Он пошел на скудный местный рынок, купил из-под полы небольшую бутылку самогона, тушенку, хлеб. Добавил к купленным продуктам остатки своего пайка: сахар, сгущенку, крупу и селедку. Сложил все это добро в вещмешок и отправился на станцию.
Начальник станции ждал его. Левченко выложил на стол содержимое вещмешка. Глаза железнодорожника жадно заблестели. Они вдвоем распили полбутылки самогонки, закусили селедкой. Под легким хмельком потолковали о проблемах. Станционный начальник, смахивая тыльной стороной руки пот со лба, улыбнулся Ивану.
– Хороший ты парень, старший лейтенант. Молодой, правда, но хороший. Не хочется тебя губить. Давай акт, подпишу.
– Спасибо, Степан Николаевич. Век доброту Вашу не забуду.
– С составом я разберусь. Отцеплю вагоны с трупами, оттащу в тупик, а там будет видно.
Через минут пятнадцать, с актом о приемке эшелона в руках и пустым вещмешком за плечами, Иван уже спешил к своему взводу.
Поздно ночью Левченко с сослуживцами сел в проходящий через Синежск пассажирский поезд до Москвы и через двое суток пути был в Богородском.
Потекли однообразные армейские будни. Примерно через месяц после возвращения из командировки в Калач, Левченко было приказано явиться в штаб дивизии. Взволнованный старший лейтенант, путаясь в догадках, предстал перед начальником штаба дивизии полковником Свибловым. О Свиблове в дивизии ходили слухи как о человеке, на которого можно положиться. Высокий, чуть сутулый, в ладно скроенном по фигуре кителе, начальник штаба был сдержан в словах и прост в общении.
– Садись, старший лейтенант, я вызвал тебя вот по какому вопросу. Мы получили бумагу из Управления войсками НКВД. В Управлении недовольны большой смертностью немцев при эвакуации из-под Сталинграда, требуют объяснить причины гибели пленных.
– Товарищ полковник, я объясню. – Левченко подробно доложил Свиблову обо всех проблемах, с которыми пришлось столкнуться при перевозке заключенных. Он рассказал о непригодности вагонов для транспортировки людей, об отсутствии в них спальных мест и печей, о плохом снабжении в пути продовольствием, питьевой водой и инвентарем. Людям, коченеющим от холода в дороге, нужна, хоть изредка, горячая пища. Левченко говорил взволнованно и убежденно о том, что среди пленных уже при посадке в Калаче было много больных, обмороженных и физически истощенных людей, нуждавшихся в серьезной медицинской помощи. Ее оказать в пути не могли из-за отсутствия в эшелоне медработника.
Свиблов внимательно выслушал старшего лейтенанта, прошелся по кабинету и после небольшой паузы сказал:
– Я все понял, Левченко. Управление разослало бумаги, подобные той, что мы получили, в несколько дивизий. Видно, смертность у них не меньше, чем у нас, а может быть, и больше. Ступай, будь спокоен, мы отпишемся.
Ваня вышел из штаба, полной грудью вдохнул свежий морозный воздух. Ясная синь безоблачного неба, тени деревьев и солнечные сверкающие блики на чистом снегу помогли ему прийти в себя и настроиться на мажорный лад.
Повседневная суета оттеснила и немного затерла воспоминания о трудной декабрьской командировке. Но порой они отчетливо всплывали в сознании Левченко грудой мертвых тел на белом снегу, смрадом вагонов, заполненных немытыми, вшивыми человеческими телами, мрачными лицами измученных холодом и голодом людей. Позже из разговоров с сослуживцами Иван узнал, что условия транспортировки пленных изменились к лучшему. Сформированы и курсируют эшелоны, вагоны которых укомплектованы нарами, печами для отопления, аптечками и необходимым инвентарем.
Прыжок
Тамара Сергеевна проводила мужа до входной двери и, пожелав ему удачного дня, тяжело вздохнула. Будет ли этот день удачным для Станислава? Она знала, что в Управлении сменили начальника. Вновь назначенный руководитель формирует под себя новую команду. Стас хорошо ладил со старой администрацией. Может быть, найдет общий язык и с новой? А впрочем, только Бог знает, как все обернется. Тамара Сергеевна обвела глазами кухню, остановила свой взгляд на чашках и тарелках с остатками пищи. Каждый день стирка, уборка, завтраки, ужины, толчея в супермаркетах. Как все это надоело! Хорошо еще, что девочки пристроены и живут отдельно.
Очень давно, лет тридцать назад, Тамара окончила институт иностранных языков и сразу же вышла замуж. Прекрасно владея двумя иностранными языками, она все годы своего замужества просидела дома, верно служа мужу и двум дочерям. Девочки выросли, обзавелись семьями и покинули родительский кров, а Тамара Сергеевна, как верный страж, упорно продолжала оберегать пламя семейного очага.
Сейчас в трех просторных комнатах им со Стасом живется спокойно и удобно. А как начинали совместную жизнь? Страшно вспомнить! Ее, молодую невестку, муж перевез из Киева в город, где жили его родители. В двухкомнатной квартирке площадью около тридцати квадратных метров как-то умудрялись помещаться сначала пять человек, включая незамужнюю сестру Стаса, а потом, после рождения дочерей – семь. Вскоре Стасу на работе выделили просторное жилье, и все домочадцы вздохнули свободно. Через несколько лет он был переведен на руководящую должность в крупный областной центр, поэтому школу дочерям пришлось заканчивать уже в другом городе. Проучившись положенный срок в вузах, они вышли замуж и успели порадовать родителей внуками. Жизнь складывалась прекрасно. И вот на тебе! Из-за алчности смещенного начальника все летит в тартарары. Где муж в случае увольнения найдет столь высокооплачиваемую работу? В его-то возрасте? Впрочем, у него есть довольно крепкие связи. Ну да ладно, не надо гадать, поживем – увидим.
Покончив с домашними делами, тщательно прибрав на кухне, Тамара Сергеевна занялась собой. Она любила к приходу мужа быть во всеоружии, с легким макияжем на уже немолодом, но ухоженном лице. К этому, сам того не ведая, ее приучил Станислав Владимирович. Он еще с юношеской поры любил красиво и модно одеться. С годами это вошло у него в привычку. Высокий, темноволосый, элегантный мужчина очень нравился женщинам. К тому же он легко шутил, был незлобив и ласков с представительницами противоположного пола. Тамара Сергеевна знала об этом и ревновала Стаса. Подозревая в каждой женщине соперницу, она пыталась скрыть чувство ревности. Будучи от природы догадливой и неглупой, понимала, что удержать мужа в семье можно не бранью и ссорами, а любовью и заботой. Надежным оружием в ее каждодневной борьбе за супруга были дочери. Они боготворили отца, и он отвечал им тем же.
Станислав Владимирович Хлебников вернулся с работы домой хмурый и на вопрос жены о делах только устало махнул рукой и вяло произнес:
– Потом, потом о делах.
Переодевшись, он шумно плескался в ванной комнате, затем прошел на кухню и сел за накрытый стол. Долго молча ел и наконец, внимательно посмотрел в глаза жене, сидевшей напротив.
– Все, Тома, отработался я.
– Что значит отработался? Тебя уволили? – Глаза Тамары выражали одновременно жалость и испуг.
– Нет, не уволили, а предложили другую должность, причем не без умысла. Новоявленный шеф прекрасно понимает, что я откажусь от кресла, занимая которое буду вынужден работать под прямым руководством сослуживца, бывшего прежде в моем подчинении. К тому же мне придется по службе косвенно зависеть еще от нескольких человек, которыми я руководил. Это сильно бьет по самолюбию. Среди них обязательно найдутся такие, кто захочет на мне отыграться.
– И что же ты решил? Уволиться и сидеть дома без работы?
– Возьму сначала отпуск, а потом напишу заявление об увольнении. Хочу оттаять душой, съездить в город, где провел детство, повидать сестру, навестить могилы родителей. Поедешь со мной?
– Конечно, поеду. Мне кажется, поездка отвлечет нас от неприятностей. А там, глядишь, все утрясется и встанет на свои места.
– А если не утрясется?
– Не волнуйся, Стас, мы с тобой не бедные люди, есть у нас кое-что и на черный день.
– Как дела у девочек? Ты им звонила?
– Да. Аня жаловалась на Дениса. У него проблемы с математикой. Наташа сидит на больничном, Аленка заболела ангиной. Вчера температура была тридцать восемь. Сегодня высокой температуры нет, девочка чувствует себя лучше.
– Посоветуй Ане нанять Денису хорошего репетитора, а Аленке я сам позвоню, давно не разговаривал с внучкой.
Поговорив еще немного с женой об общих знакомых, Станислав Владимирович перешел в гостиную к телевизору, а Тамара Сергеевна, убрав со стола и перемыв посуду, присела на кухне отдохнуть. Взгляд ее задумчиво скользил по окну, в которое билась голая березовая ветка, раскачиваемая порывами ветра.
Город, где прошли детство и юность Хлебникова, был уже досыта напоен весной. Она окутала его дома и улицы тончайшей розовой дымкой, пропитала своим дыханием свежий, еще прохладный воздух. Весенние токи разбудили ветки старых платанов, и на их гладкой коре появились набухшие, готовые раскрыться почки. Талый лед переполнил реку, бурые воды которой с шумом бились о камни набережной, ограниченной серым гранитным парапетом. Весна, подобно умелому живописцу, раскрасила цепь горных хребтов, прижимавших древние городские кварталы к руслу реки, в нежно-лиловый цвет и замерла в ожидании того момента, когда пробившиеся к жизни робкие молодые листья украсят деревья старых улиц, а горы и городские скверы запестрят разноцветьем весенних трав и цветов.
Остановились Хлебниковы в пустующей родительской квартире, ключи от которой передала им младшая сестра Стаса Полина. Она с мужем тепло встретила дорогих гостей, щедро их угостила, а потом отвезла брата с золовкой к родительскому дому. Дом осел, постарел, нуждался в капитальном ремонте, но все еще бодро смотрел окнами застекленных лоджий на своего брата-близнеца, стоящего напротив, и на заросший деревьями и кустами сквер, разделяющий их. Он был построен в середине шестидесятых годов прошлого века на месте двухэтажного деревянного, отштукатуренного снаружи и изнутри барака, который вмещал множество семей, владеющих одной или двумя жилыми комнатами. На квадратных лестничных площадках у комнатных дверей теснились тумбочки, табуретки с керогазами и примусами. Около них хлопотали хозяйки.
Белье они стирали на улице, у колонки с водой. Наблюдательному Стасику врезались в детскую память красные от мороза и ледяной воды руки женщины, полоскавшей белоснежные простыни и пододеяльник. Развешивали белье во дворе на длинных веревках, поддерживаемых высокими палками. Простыни, пододеяльники, наволочки, рубашки надувались ветром, как паруса на фрегате. Там же, во дворе, стыдливо прислонясь к забору, стоял большой серый туалет, сложенный из кирпича и хорошо отштукатуренный. Справа три очка для женщин, слева столько же для мужчин, а между ними перегородка. Позже, побывав в Италии и насмотревшись на развалины древнеримских городов, Стас заметил, что древние римляне в этом столь необходимом для человека деле намного обошли нас, живших в трудное послевоенное время. Еще запомнились серые деревянные сараи. Они растянулись вдоль забора на небольшом расстоянии от туалета. Чего в них только не было! Но в основном их использовали для хранения дров и угля, которыми зимой топили печи.
В большом деревянном помещичьем особняке, что стоял напротив барака, располагался детский сад. В нем проводила время детвора со всей округи. Ребятишки, одетые в одинаковые темно-синие сатиновые халатики, выстроившись поочередно парами, выходили на прогулку во двор. По праздникам синие халаты менялись на белые.
К бараку и барскому дому прилегал сад с шелковичными и гранатовыми деревьями, окантованный кустами низкорослой туи. По другую сторону от барского особняка возвышалось большое трехэтажное каменное здание, построенное немецкими пленными и прозванное в народе «белым домом». «Белым» называли этот дом не только из-за бледно-желтого цвета стен, белых карнизов и наличников на окнах, но еще и потому, что в нем проживало местное начальство. В просторных квартирах, спроектированных немцами на одну семью, вмещались две, а то и три. Квартирные секции включали кухню, были снабжены туалетами, ванными комнатами и балконами, выходящими к большому фруктовому саду и украшенными роскошными балясинами.
Двор – о нем разговор особый – был местом, где играли, любили, карали и миловали. Просторный и уютный, он вмещал в себя дома с большой площадкой между ними, сквер, шелковичный сад, ряды тополей, оберегавших «белый дом». Особой достопримечательностью двора была вековая белая акация, возвышавшаяся исполином над площадкой. У ее необъятного ствола, под раскидистой душистой кроной, жильцы прятались от палящих лучей летнего солнца. Украшением двора была также вымощенная булыжником дорожка, обсаженная рослыми кипарисами. Она вела от бывшего помещичьего дома к бараку и заканчивалась у небольшого круглого бассейна с плавающими в нем золотыми рыбками.
Жизнь нескольких поколений прошла на виду у двора. Одни рождались и росли, другие старились и умирали. Здесь праздновали шумные свадьбы, дни рождения, праздники с застольями и танцами. Многолюдно и тихо провожали в последний путь. Двор формировал характеры своих обитателей, ломал или правил их судьбы. В этом дворе Стас впервые почувствовал, что нравится женщинам.
Ему всегда было с ними легко и просто. Среди верных дворовых подруг выделялась девочка, вызывающая неизменную радость и легкое волнение при встречах. Она была молчаливей подружек и на шутки Стаса отвечала улыбкой внимательных, чуть печальных карих глаз, которые завораживали Стаса так, что порой трудно было оторвать от них взгляд. Ему постоянно хотелось видеть ее, общаться с ней, дарить маленькие незатейливые подарки, защищать от колких слов сверстников. Эта обоюдная симпатия – а может быть, первое, робкое, неловкое и не умеющее в полную силу проявить себя чувство любви – оставалась в нем жить все школьные годы.
Случай помог семнадцатилетнему Стасу сойтись с женщиной, жившей по соседству. Ее муж, любивший чарку намного больше жены, ушел к другой, рябой и старой, всегда державшей для него чекушку водки, которой он так дорожил. Красивая и статная Светлана, потратившая много лет жизни на борьбу с пьянством мужа, осталась жить с дочкой Ирочкой на тощую учительскую зарплату. Нерешительный намек Стаса она поняла сразу и тут же ответила согласием, после чего он стал частым гостем в ее квартире. Эта связь продолжалась бы, наверное, очень долго, если бы не козни сварливой соседки Лидии Петровны, чей сын тоже захаживал к Свете. Лидия Петровна ловко и умело распустила слухи об аморальном поведении Светланы и в подтверждение своих слов вывесила на доске объявлений список ухажеров Светы, в котором была фамилия Стаса, но не значились имя и фамилия ее сына. После серьезного и продолжительного разговора с родителями Стас на всю жизнь уяснил себе, что подобные связи могут запятнать репутацию и их надо скрывать. Собственно говоря, он так и поступал все время, даже после женитьбы на Тамаре, с которой судьба свела его в Киеве, где Хлебников был проездом по делам.
Двухнедельный отдых в родном городе слегка развеял мрачные мысли Хлебникова, связанные с работой, снял внутреннее напряжение. Станислав Владимирович выполнил все, что планировал, поклонился могилам родителей, повидал сестру и племянников, побродил по знакомым улицам. Незадолго до отъезда он с женой был приглашен в дом своего институтского друга, связь с которым не прерывал почти три десятилетия. За празднично сервированным столом собралось много гостей. Тосты следовали один за другим, вино, как говорят, лилось рекой. Пили за хозяина и его семью, хвалили хозяйку и ее кулинарные способности, не забыли поднять бокалы за каждого гостя в отдельности, помянули выбывших из жизни знакомых и родственников, выпили за светлое будущее.
Далеко за полночь, будучи в изрядном подпитии, стали расходиться. К Станиславу Владимировичу подошел один из гостей – Алексей Зацепин, их познакомил хозяин. Он попросил оказать ему небольшую услугу – передать презент пожилой даме, проживающей со Стасом в одном городе. Алексей пояснил, что дама – известная балерина Надежда Ольховская – танцевала когда-то на сцене с его отцом. Алексей знает ее с детских лет и хотел бы порадовать небольшим подарком. Станислав Владимирович ответил согласием, и на следующий день Зацепин привез ему пакет, в котором были бутылка вина в подарочной упаковке, нарядная коробка шоколадных конфет и листок бумаги с адресом балерины.
Уволили и рассчитали Хлебникова быстро. Правда, новый начальник, прежде чем подписать заявление об уходе, стал убеждать Станислава Владимировича еще раз обдумать свое решение. Он медлил, вздыхал, говорил, что высоко ценит деловые качества Хлебникова и очень огорчен тем, что тот покидает Управление. Стас прекрасно понимал, что за всем этим кроется желание шефа остаться в тени, сохранить нормы приличия и оставить в памяти подчиненного хорошее о себе мнение.
Станислав Владимирович не был зеленым юнцом и многое повидал в жизни. Годы научили его дорожить мужской дружбой, трезво оценивать любую ситуацию и просчитывать последствия своих решений и поступков на несколько месяцев, а то и лет вперед. Он хорошо знал себе цену и понимал, что со своим опытом и связями не останется без работы. Более того, Стас уже обговорил вопрос о новом месте службы с генеральным директором одной из крупных фирм города. Станислав Владимирович был, что называется, на короткой ноге с этим человеком и не сомневался в его помощи. Однако Павел Степанович – так звали генерального директора – попросил Стаса немного подождать. Чиновник, место которого было обещано Стасу, должен через месяц уйти на заслуженный отдых.
Тамара Сергеевна спокойно отнеслась к свершившемуся факту. Обдумав сложившуюся ситуацию, она предложила мужу поехать отдохнуть и подлечиться в санаторий. Однако Хлебников решительно отказался от санаторного отдыха и лечения, сославшись на то, что отдыхать предпочитает у себя на даче в Лаптево.
Станислав Владимирович не любил конец марта и начало апреля. Зима, не желая сдавать отвоеванные у осени позиции, заливала улицы и дома города мелким моросящим дождем, пришедшим на смену снегу. На остатках снежного покрова и проплешинах освободившейся от него земли были особенно заметны следы зимней деятельности людей и собак, окурки, мелкий мусор, собачьи нечистоты. Через две-три недели все это исчезнет под лучами весеннего солнца. Засуетятся коммунальные службы, начнется расчистка дворов и улиц, покраска домов и заборов. Ну а пока надо пережить слякоть, дождь и весеннюю распутицу. Перед отъездом в Лаптево Хлебников попросил жену съездить к Надежде Ольховской и передать ей подарок от Алексея.
К даче своей Станислав Владимирович относился с особой любовью, несмотря на все ее недостатки. Небольшой бревенчатый дом существовал уже лет двадцать. Благодаря физическим усилиям хозяев и ежегодным денежным вложениям, дом, окруженный цветником и фруктовым садом, хорошо сохранился и выглядел добротным. В его небольших комнатах было тепло и уютно. Деревья, много лет назад посаженные хозяевами, разрослись вширь и ввысь, радуя обилием яблок, слив, вишен и груш. Цветы, любовно и умело выращенные Тамарой Сергеевной, ежегодно с мая по сентябрь одаривали владельцев буйным цветением.
Станислав Владимирович знал, что ни дом, ни сад не соответствуют его жизненному статусу. Многие знакомые Хлебникова имели богатые особняки с участками земли, возделанной руками наемных работников и ландшафтных дизайнеров. Его же скромный дом с садом были не для публичного показа, а для души, и он берег их как привычное место уединения и душевного покоя.
Тамара Сергеевна, проводив мужа, решила навестить Ольховскую. Она не могла предупредить ее о своем визите, так как Зацепин не знал номер телефона балерины и в записке указал только домашний адрес. Ехать пришлось недолго, всего несколько остановок на метро. Внушительных размеров многоэтажный дом, построенный еще при Сталине, находился в ста метрах от центральной улицы города. Тамара прошла через двор к входу и оказалась в просторном холле. Сидевшая там консьержка поинтересовалась, к кому пришла Тамара Сергеевна, и любезно подсказала этаж. Поднявшись по лестницам, устланным ковровыми дорожками, на второй этаж, Хлебникова оказалась у нужной ей двери и нажала на кнопку звонка. Через несколько минут дверь открылась, на пороге появилась невысокого роста, щуплая, миловидная и очень пожилая женщина в старом тренировочном костюме.
– Здравствуйте! Я пришла к Надежде Васильевне. Она здесь проживает?
– Да-да, здесь, проходите. Надюша, к тебе гостья, – крикнула женщина вглубь широкого коридора.
– Тоня, проводи гостью в гостиную. Я сейчас, – раздался приятный женский голос.
– Сюда, пожалуйста. – Женщина провела Тамару в просторную светлую комнату и усадила в старое кресло. – Меня зовут Антонина Ивановна, Надежда Васильевна сейчас к Вам выйдет.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец открылась дверь, ведущая в соседнюю комнату, и Тамара Сергеевна увидела старую даму, опирающуюся на костыли. Дама поздоровалась, лицо ее, еще хранившее остатки тонкой красоты, осветила улыбка. Поддерживаемая Антониной Ивановной, Надежда Васильевна с трудом села в кресло напротив Тамары.
– Вы ко мне по делу? – Она внимательным взглядом окинула гостью.
– Я принесла Вам подарок от Алексея Зацепина, – улыбнулась Тамара Васильевна. – Мы с мужем две недели назад вернулись из города, где он живет. С Зацепиным нас познакомил институтский друг мужа. Узнав, откуда мы приехали, Алексей рассказал о Вас, о том, что Вы были дружны с его отцом, выступали вместе на сцене.
Читать бесплатно другие книги:
