Лопухи и лебеда Смирнов Андрей

– Иде все?

– Тетенька на кладбище собралися, мужики в трахтере, а Панькя…

– Ну, поцалуй меня ради праздника и ступай.

Варвара замялась.

– Ну?

Она опустилась на колени и чмокнула его в щеку.

– Кто ж так цалует? Ты как полагается, по-нашему, по-русски. – Он ухмыльнулся: – Не чужия мы.

– Да будеть вам…

Варвара робко потянулась к его щеке.

Он с силой дернул ее за плечи, она потеряла равновесие и упала на него. Он стал целовать ее в губы. Варвара рвалась, но Баранчик ловко перевернул ее на спину и навалился сверху.

– Папаша, окститеся, пуститя! Дедушка глядять!

Она закричала, чувствуя, что он задирает ей ноги, он накрыл ей рот огромной ладонью, а другой стаскивал свои портки. На мгновенье он приподнялся, рука его ослабла, и Варвара ударила его ногой в грудь. Он повалился на спину, стукнулся о камень и стал оседать.

Варвара вскочила, одергивая юбку:

– Батюшка, вы чего? Яков Трофимыч?

Она боязливо дотронулась до его плеча, встряхнула. Шея его дернулась, как у куклы. Варвара приподняла ему голову. Темная струйка вытекла из уха. Небольшая вмятина пониже затылка сочилась розовой кровью.

Дед на телеге сопел, пытаясь ухватить грушу деснами.

– Дедуня, ты же видал, видал?

Она рванула рубаху на груди и зашлась в крике.

По улице, обгоняя друг друга, бегут Иван с Егором. Крячиха, беспрерывно говоря, старается не отставать.

Толпа у ворот расступается, пропуская их в ограду.

Баранчик лежал на том же месте под навесом сарая, прикрытый попоной.

Панька, простоволосая, стояла над ним на коленях, царапала себе лицо, и слезы ручьем текли у нее из глаз.

– И-и-и, на кого же ты сыночков своих бросил, детушек горемычных! – взвыла она, увидав Ивана. – Закрыл свои ясны глазыньки, батюшка наш родный!

Иван приподнял попону, Панька, продолжая рыдать, схватила его за руку:

– Не трожь…

Под попоной Баранчик так и лежал со спущенными портками.

Посреди двора валялась, рыдая, Варвара. Феклуша била ее черенком метлы. Двор был полон народу.

– Кормилец ты наш! – кричала Панька.

В руках у Егора появились вожжи, он стал ими охаживать Варвару.

Иван поднялся, подошел к Егору:

– Не трожь.

Егор обернул разгоряченное, красное лицо:

– Змею в дом привел! Убивица!

И поддал ногой Варваре.

Получив удар в зубы, он упал. Над ним стоял Иван с топором. Егор испугался.

– Свою учи, – сказал Иван. – Энто моя баба.

На дворе стало тихо. Он подошел к Варваре. Она заслонилась локтем, пряча лицо.

– Ступай в дом, – сказал Иван.

Она стала подниматься.

Так он и шел за ней с топором в руке.

Кладбище на взгорке. Отец Еремей кончает молитву, кропит усопшего.

Феклушу подводят прощаться. Она валится на гроб, раскинув руки:

– И-и-и! Крови-и-инушка, братец наш родны-ый!

Подходит Егор. Вид у него растерянный, заметно, что он выпимши. Он боязливо целует покойника в лоб, мнется и говорит:

– Дуб рухнул, дуб…

Панька, опередив Ивана, вырывается из рук баб и кидается к гробу. Она покрывает поцелуями руки Баранчика, лоб, губы.

– Соколик ты наш! Свет ты мой яснай! Али мы табе не холили, не привечали!

Иван с каменным лицом стоит над бьющейся Панькой. Ее оттаскивают.

Иван склоняется над лицом покойника, смотрит. И вдруг, стиснув зубы, прячет лицо у него на груди.

Подходит Варвара. Платок закрывает ей лицо. Она нагибается, целует руку покойника, не поднимая глаз.

Гроб заколачивают, берут на полотенца, опускают. Поют “Со святыми упокой”. Комья земли стучат о крышку.

Домашка с презрением говорит Варваре:

– Хоть бы повыла для прилику. Сноха ты али кто?

Варвара поворачивает голову. Домашка невольно отпрянула – такая ненависть на Варварином черном лице с разбитыми губами.

В избе сумеречно, света не зажигают. Дьякон Левонтий, перегибаясь через стол, тянет рюмку к Егору.

– Ты-то, Егор Яковлич, супротив покойника пожижей будешь, – говорит один из стариков. – Как ершик против щуки…

Егор ухмыляется:

– Конешно, воли-то не давали, все сами. Чуть не по-ихнему, сейчас в рожу заехать… А коли бы я захотел, давно бы на своей усадьбе сидел. Уважь, говорит, старый я, сынок, имей жалость… Как не уважить?

– Ты слухай, Ванькя, слухай, чего старшой гутарить. Он табе таперя в отца место, и ты должон ему виноватиться…

Иван смотрит в окно. Полощутся тополя на ветру.

Феклуша сидит со стариками.

– Кваску бы, хозяюшка…

– Здеся таперя хозяйка молодая, моя места таперя за печкей…

Панька, раскрасневшаяся, снует у столов.

– И, тетенька, грех вам гутарить, кому же кусок послаже да угол потеплей!

Феклуша довольна, но, не утерпев, указывает:

– А Мартынке кутьи не досталося…

– …Врагу не сдаетца наш гордый “Варях”… – затягивает мужик.

Ему напоминают:

– Не на свадьбе гуляешь.

Он соглашается:

– И впрямь…

Двор опустел. Феклуша закрывает ставни.

Иван сидит на камне под навесом сарая. Подходит Егор, закуривает.

– Вот она как, жисть-то повернулася, – вздыхает он. – Сироты мы с тобой, братка…

– Делиться будем, Егорша, – угрюмо говорит Иван.

– Энто ты из башки выбрось. Ни полушки не дам.

– Не дашь – силком заставют. Мир поделить.

– Насупротив братана иттить? Забыл, чего тятя наказывали? Ишо могилку-то только зарыли…

Феклуша у крыльца прислушивается к разговору мужиков, но подойти не решается.

– Как привел свою анчутку, всё наперекосяк завалилася, – бормочет Егор. – Кабы не она, и папаня живые были…

Иван молчит. Егор вдруг всхлипывает, хватает его за рубаху:

– На кого бросить хошь, Ванькя? Они же мине заедять!

Иван стряхивает его руки:

– Завтре к сотскому. И конец разговору.

К воротам хутора подъезжает телега, груженная всяким скарбом – соха, борона, сундуки, табуретки. Иван ведет лошадь в поводу. Впереди бежит пес, следом бредет корова, привязанная к задку телеги.

Варвара отворяет покосившиеся створки ворот. Они заходят на двор.

Рига с током заросла крапивой. Позади колодца виднеется соломенная крыша огромного шалаша. За оградой тянется до самого горизонта бурое поле.

– Одни облоги, – хмурится Иван. – И впрямь холку порвешь буераки энти пахать…

По стертым ступенькам они спускаются в землянку.

Иван стукнулся головой о бревенчатый накат низкого потолка. Длинная горница теряется в полутьме, свет падает из узкого оконца под крышей.

Варвара косится на грязный земляной пол, трогает трещины рассевшейся, давно не беленной печи. По стене тянутся нары человек на двадцать. Там и сям валяется тряпье, чугуны, поломанные ульи.

– У его тута шашнадцать душ зимовало, у Сухалёва, – говорит Иван, принюхиваясь. – А дух стылый, нежилой…

– Зато сами себе хозяева, – бормочет Варвара.

Иван идет за сохой по целине.

Моросит дождик, листва берез на краю поля золотится. Тлеет костер, ворохом навалены корчеванные кусты, ветер гоняет клочья дыма.

Иван останавливает лошадь, садится на корточки, подкапывает камень.

Подходит Варвара. Вдвоем они тащат камень на край поля, где высится горка из сложенных камней.

Стукает дверь, Варвара, схватив лампу, спешит в сени.

– Иде ты запропамши? Ой, мамыньки, как есть – водяной!

Иван, насквозь промокший, стягивает рубаху. Под ним лужа.

– Как раз горяченького похлебать да на печку. – Она торопится, тащит утирку и сухую одёжу. – Скидавай всё, глянь, текеть, как с утопленника…

Она хлопочет у стола, достает с загнетки дымящийся горшок, отрезает краюху хлеба.

– Хлебы маненько подгоремши. Печка c норовом, ишо не приловчилася. А тяпло держить, не зазябнем…

Горница прибрана – печь блестит свежей побелкой, огонек лампадки мерцает под иконой в красном углу. Иван садится за стол:

– Вина нету?

Варвара виновато разводит руками:

– Откуль ему взяться?

Она стоит, смотрит, как он ест.

– Тута полку ишо б одну али пару, приколотишь? А то чугунчики на земле, неладно… Глянь, чего нашла…

Она принесла и положила перед ним ходики с потемневшим циферблатом.

– Карасином помыла, кажись, они целые. Поглядишь? Гирьки в сарае валялися. Вот тута и повесить. Мы сидим, а они себе стук-стук, то-то важно будеть…

Иван молча хлебает щи.

Под утро приснился Варваре сон.

Как будто догорают дрова в печи, пробежит пламя и спадет, угли мерцают. А сама печка вроде как не в избе стоит – не то в поле, не то на опушке.

И вдруг хлынула вода из печи и хлещет потоком, заливая все вокруг…

С перепугу Варвара проснулась и села на полатях.

В окошко под крышей пробивается рассвет. Ходики тикают на стене. Никого нет.

Варвара тащит в сарай котел с горячим варевом. Свиньи, толкаясь, спешат к корыту.

Она садится к корове, оглаживает вымя. На дворе стукает калитка. Слышны неверные шаги, громко хлопает дверь землянки. Варвара доит.

Иван, босой, стоит у стола, пьет квас. Лезет на полати, лежит, уставясь в закопченные бревна потолка.

– А другие-то бабы ничаво, дюже довольные, – бормочет он. – Порча-то, видать, в табе сидить.

Не поднимая головы, Варвара разливает молоко по горшкам.

Варвара идет через просторный господский сад.

В аллее работают мужики, забивают ящики, грузят на телеги. Ползет воз с горой антоновских яблок. Девки, перекликаясь звонкими голосами, сгребают и жгут листву.

Тропинка выводит Варвару на лесную дорогу.

Из-за темных елей виднеется покосившаяся замшелая банька.

Свет едва сочится в маленькое оконце. Не найдя иконы, Варвара перекрестилась на угол.

– Чего кстишься? Тута не церква… – сказал кто-то рядом.

Тряпье на полке зашевелилось, показалась косматая голова Чуманихи.

– На лавку положь, чего принясла…

Варвара послушно выложила яйца, хлеб, курицу, бутылку. Чуманиха слезла с полка, добыла уголек из печи, зажгла глиняную трубку.

– Ты ишо со двора не ступила, я уж чуяла. Давно тебе дожидаюся…

Порывшись в торбе, Чуманиха достает пучок сухой травы.

– Заваришь в горшок, да двенадцать дён мужика поить. В похлебку али в квас, он не почуеть…

Кряхтя, Чуманиха вытянула из-под лавки склянку, налила в нее воды.

– Одёжу прихватила мужикову?

Она взяла протянутую рубаху, осыпала золой, щепоть белого порошка бросила в склянку. Приложилась к бутылке, покурила, напустила дыму, стала раскачиваться и негромко бормотать.

Над склянкой закурился пар.

– Стану не благословяся, пойду не перекрестяся, с избы не дверями, со двора не воротами, во чистом поле стоить бес Сава, бес Колдун, бес Асаул, послужите мине, беси, как вы Ироду-царю служили, летите на окиян-море, на пуповине морской лежить Латырь-камень, на тем Латыре-камени стоить дуб булатной, и ветвие, и корень булатной…

Она раскачивалась все сильней, корчилась, как от судороги, взмахивала руками.

– Плюй, плюй! – вскрикнула Чуманиха.

Варвара послушно плевала.

– …И как тот дуб булатной, столь бы крепко и яро ставали у раба божия Ивана семьдесят семь жил и семьдесят семь суставов, и одна жила становая и любовная кость, и стоял бы на женску похоть, на полую место, на молоду молодицу, на красну дявицу, и стоял бы не погнулси, не ворохнулси, не пошаталси…

Цепенея от страха, Варвара увидела, что вода в склянке закипает…

Сад опустел, утонул в тумане.

У костра работники ели кулеш, да нажаривала гармошка. Мужик у телеги окликнул Варвару:

– Ты, што ль, Варькя? – Он засмеялся, и Варвара узнала Гришку. – Ай к Чуманихе собралася?

Варвара смутилась.

– Прогнал табе Егор?

– Да провались он… такой скучный, тридцать копеек зажилил. Все ему не по нутре, в кажную кормушку сунется…

От костра поднялся и подошел рыжий парень с ямочками на румяных щеках.

– Бабочка какая из себе славная! Зови, Гриша, до нашего салашу. Меня Митряем кличуть…

– Мне домой надоть…

– Ей на Сухалёв хутор, – пояснил Гришка. – С нашей деревни…

– А мы вас довезем, – ласково улыбался рыжий. – На конной тяге-то способней, чем ножки труждать. Захар, а Захар, доставим бабочку?

– Баловство одна, – отозвались от костра. – Небось, не твоя лошадь.

– Доставим, не сумлевайтеся, энто он заробемши, для грубости только. Увидал бабенку пригожую…

Варвара засмеялась.

– Поехали с нами, – поддержал Гришка. – Закусим маненько да тронем…

У костра мужик с гармошкой самозабвенно заливался:

…Уж вы слуги мои, слуги,

Слуги верныя мои,

Вы найдитя, привядитя

Ванькю-ключника ко мне…

Грубо накрашенная девка рядом с ним проснулась и потягивалась. Митряй разлил водку, протянул Варваре. Она отказалась.

– Беспременно выпить полагается, – прерывая музыку, сказал гармонист. – А то путя не будя. Захарка имянинник, андела его.

Именинник с ленивой ухмылкой разглядывал Варвару.

– Мине в отделку гулять положено, а я тута с вами, мошенниками, колупаюся…

– Сёдни пророка Захарии и праведной Елисаветы… – подхватил Митряй. – Уважить надоть, чарочку во здравие, не то он дюже обидится, Захар…

– Так и быть… – Она засмеялась и взяла стакан. – Проздравляем.

– Оказала! – обрадовался рыжий Митряй. – А вона закусить рыбки али жамочки мятной…

Все выпили, выпила и девка. Гришка закурил, глаза у него сразу стали пьяными.

– Эх, мы с Варькей… Варюха у нас баба, не то што… она себе в аккурат соблюдаеть. Другая в рванье по двору гуляеть, помои под крыльцо сольеть, а Варюха ни-ни…

– Оно и видать по полету, – согласился Митряй, вздыхая. – Я на здешний народ прямо удивляюся. Оченно публика ломовая. У нас в Ельце, к примеру, ежли баба надлежащая, ей завсегда обхождение будеть…

– Надлежащая… Ой, не могу! – Девка покатилась со смеху.

– У, сычужники! – крикнул гармонист и, кривляясь, передразнил: – У нас в Яльце, на Сосне-реце курица утенка высидела!

Гришка подмигнул Варваре:

– Бедовыя – страсть!

Она засмеялась, но смолкла под тяжелым взглядом Захара.

– Ишь, смеется-то как, зубья блескучие, – сказал он. – Не хуже щуки…

Она поднялась, подхватила корзинку:

– Пойду я.

– А я тебе не пустю. – Захар ухмыльнулся.

Митряй схватил ее за руку:

– Куды загорелася? Сейчас поедем.

– Ну и не балуй, коли пьянай… – Она вырвалась и пошла.

Захар бегом догнал Варвару, схватил за плечи. Она ударила его и бросилась бежать, но, споткнувшись о подставленную ногу Митряя, упала. Оба навалились на нее.

– Тихо, ягодка, не щекотайся…

Они ловко задрали ей юбку на голову, скрутили руки. Загудела брошенная гармошка. Девка кричала:

– Ты-то куда, чорт лохматый? Ах, обормоты, страмники, пропасти на вас нету!

Варвара брыкалась, кричала, укусила чью-то руку, потом перестала биться, выла, пока ей не затолкали в рот юбку.

Она слышала пьяный крик Гришки:

– А я, што ли, не человек в таком разе?..

Ее бросили. Она слышала, как они торопливо покидали что-то на телегу, нахлестывали лошадь.

Стоя на четвереньках, перебирая пальцами, Варвара сумела стащить юбку через голову.

Вокруг никого не было. Туман стал еще гуще, дымился наспех разбросанный костер.

Зубами она ослабила узел на ремешке, которым были стянуты ее запястья. Вытащила руку, отшвырнула ремень. Ее вырвало. Она вытерлась листьями, пугливо оглядываясь, натянула юбку, нашарила свой узелок.

Высыпала на землю траву, которую дала Чуманиха.

В бане Варвара хлещется веником.