Перед падением Хоули Ной
— Скотт… — пытается вмешаться Гэс.
— Не надо, — прерывает его О’Брайен. — Мы уже достаточно с ним деликатничали. — Он снова устремляет взгляд на Скотта. — Почему пилот во время полета оказался за пределами кабины?
Скотт качает головой:
— Этого я не помню.
— Вы сказали, что перед катастрофой слышали какой-то стук. Мы спросили у вас, имел ли этот звук механический характер. По вашему мнению, скорее всего, нет. Что же это было, как вы полагаете?
Скотт на какое-то время задумывается.
— Не знаю. Мне показалось, будто самолет дернулся, словно наткнулся на что-то. Я ударился головой. Так что мои воспоминания вряд ли вам пригодятся.
О’Брайен изучающе смотрит на него.
— В двери кабины пилотов обнаружено шесть пулевых отверстий.
— Что? — переспрашивает Элеонора и мгновенно бледнеет.
Слова фэбээровца поражают Скотта. Пулевые отверстия? Что он говорит, этот О’Брайен?
— Вы видели у кого-нибудь оружие?
— Нет.
— Вы помните телохранителя Уайтхеда, Джила Баруха?
— Кажется, это такой крупный мужчина у двери. Он не… я не… — У Скотта путаются мысли.
— Вы не видели, он не доставал оружие? — спрашивает О’Брайен.
Мозг Скотта лихорадочно работает. «Кто-то стрелял в дверь кабины пилотов». Что это может означать? Самолет резко дернулся. Люди закричали, и кто-то выстрелил в дверь кабины. Самолет начал падать. Командир экипажа находился в салоне. Возможно, стрелявший хотел попасть внутрь кабины.
Или, может, кто-то выхватил оружие, и пилот — точнее, второй пилот — бросил самолет в пике? Зачем? Вероятно, чтобы заставить вооруженного человека потерять равновесие. Говорят, что причиной катастрофы не была ни техническая неисправность, ни ошибка пилота. Значит, произошло что-то другое.
Скотт чувствует приступ тошноты — кажется, он только сейчас понимает, что только чудом остался в живых. В голову ему внезапно приходит странная мысль. Если авиакатастрофа не была нечастным случаем, значит, кто-то хотел его убить. Тогда дело не в руке судьбы, а в том, что он и мальчик стали жертвами нападения.
— Я поднялся на борт самолета и сел в кресло, — заговорил Скотт. — Она принесла мне бокал вина — Эмма, стюардесса. Я сказал — спасибо, не нужно, и попросил воды. Сара, жена банкира, все время болтала мне в ухо о том, как они с дочерью ходили на Биеннале Уитни. По телевизору показывали бейсбол. Мужчины — Дэвид и банкир — смотрели матч. Я держал на коленях свою сумку. Стюардесса хотела забрать ее, но я почему-то не отдал. А когда нас начали буксировать, стал в ней рыться. Не знаю, почему. Наверное, чтобы чем-то себя занять. Нервы.
— И почему же вы нервничали? — спрашивает О’Брайен.
Скотт задумывается.
— Это была очень важная для меня поездка. Из-за того, что чуть не опоздал на самолет — часть пути пришлось бежать — я был немного не в своей тарелке. Сейчас все, что волновало меня тогда, кажется просто смешным. Встречи с агентами, визиты в галереи. В сумке были слайды всех моих работ, и я после вынужденной пробежки хотел убедиться, что все они на месте. Не знаю, почему у меня возникло такое желание.
Опустив глаза, Скотт какое-то время молча смотрит на свои руки, а затем продолжает:
— Я сидел в кресле у окна и смотрел на крыло. Сначала мы летели в тумане, но потом туман рассеялся. А может, мы просто поднялись над ним. Было уже совсем темно, наступила ночь. Я посмотрел на Мэгги, и она улыбнулась мне. Рэйчел сидела рядом с ней в наушниках и слушала музыку, а мальчик спал, укрытый одеялом. Опять-таки не знаю, почему, но я решил, что Мэгги будет приятно, если я сделаю набросок портрета ее дочери. Поэтому я вынул блокнот и стал рисовать.
Скотт вспоминает задумчивое выражение лица Рэйчел и странную, недетскую печаль в ее взгляде. Потом на память приходит момент, когда она с матерью приходила к нему домой, чтобы посмотреть картины, висящие в сарае, — угловатая девочка с великолепными волосами.
— Когда мы набирали высоту, — продолжает Скотт, — самолет пару раз тряхнуло, но не слишком сильно, так что никто не обратил на это особого внимания. Охранник сидел впереди рядом со стюардессой на откидном кресле. Но как только погасло табло, он встал.
— И что же было дальше?
— Ничего. Он просто стоял — и все.
— Просто стоял? И ничего больше?
— Ну да.
— А вы рисовали?
— Да.
— А потом?
Скотт качает головой. Он помнит, как внезапно выронил карандаш и нагнулся, чтобы его поднять, но тот покатился по полу. Однако то, что произошло перед этим, не сохранилось в его памяти. В самолете человеку кажется, что он сидит перпендикулярно поверхности земли или почти так, даже когда воздушное судно дает крен. И только выглянув в окно, он понимает, что пилот заложил вираж.
Самолет резко накренился. Карандаш упал на пол. Скотт расстегнул ремень безопасности и потянулся за ним, но карандаш покатился по полу, словно мяч с крутого склона. Затем Скотт выпал из кресла и ударился обо что-то головой.
— Я не знаю.
Скотт смотрит на Франклина, а тот, в свою очередь, на О’Брайена.
— У меня вопрос, — говорит Гэс. — Не про катастрофу. Про ваши картины.
— Ладно.
— Кто та женщина?
— Какая женщина? — недоумевает Скотт.
— Я заметил, что на всех картинах присутствует женщина, причем, кажется, одна и та же. Кто она?
Скотт медленно выдыхает и смотрит на Элеонору. Ее взгляд устремлен на него.
— У меня была сестра, — отвечает он. — Она утонула. Когда мне было… когда ей было шестнадцать лет. Решила ночью искупаться с другими подростками в озере Мичиган — обычная детская глупость.
— Извините.
— Ничего.
Скотту жаль, что он не в состоянии сказать о гибели сестры нечто более значительное, однако нужные слова не приходят.
Позже, когда Джей-Джей уже спит, Скотт, отозвав Гэса в сторону, интересуется:
— Как по-вашему, все прошло нормально?
— Это была полезная беседа, благодарю вас.
— Насколько полезная? — уточняет Скотт.
— Нам удалось выяснить важные детали. Кто где сидел. Что люди делали, как себя вели.
После того как вертолет улетел и Скотт и Элеонора остались одни, что-то произошло. Оба словно вдруг вспомнили — они ведь совершенно чужие друг другу люди. Иллюзия последних суток, в течение которых им казалось, что дом Элеоноры — маленькая крепость, где они могут спрятаться от окружающего мира, рассеялась как дым. В конце концов, Элеонора — замужняя женщина, Скотт — человек, который спас ее племянника. Что они знают друг о друге? Как долго он собирается оставаться у нее в гостях? Хочет ли она, чтобы он был здесь еще какое-то время? Желает ли, наконец, этого сам Скотт?
Между ними возникла какая-то неловкость, натянутость. Поэтому, когда Элеонора занялась готовкой, Скотт сказал, что не голоден и хочет пойти прогуляться, чтобы немного развеяться.
Он бродил по окрестностям, пока не стемнело. Уже под вечер Скотт вышел на берег реки и долго стоял там, наблюдая, как голубая вода постепенно становится черной, а солнце, уходящее за горизонт, сменяет луна. Ему в очередной раз показалось, что за последние несколько недель он стал другим человеком.
Когда Скотт вернулся, позвонил Гэс.
— Хочу вам кое-что сказать, — звучит в трубке его голос. — Об этом еще никто не знает, но самописец поврежден. Не совсем уничтожен, но повреждения серьезные, так что извлечь данные будет непросто. У меня над этим сейчас работают шестеро парней, а губернаторы двух штатов звонят мне каждые пять минут, желая знать, как продвигается дело.
— Боюсь, что здесь я вам ничем не могу помочь.
— Понятно. Я сообщаю о данном факте просто потому, что вы имеете право это знать. Все остальные пусть катятся к черту.
— Я расскажу Элеоноре.
— Как там ребенок? Извините, что не поинтересовался раньше.
— Ну, он практически не говорит. Но, похоже, рад тому, что я здесь. Возможно, мое присутствие окажет какой-то терапевтический эффект. Что касается Элеоноры, то она сильная женщина.
— А как ее муж? Что-то я его не видел.
— Сегодня утром он собрал вещи и уехал.
В трубке надолго повисает тишина.
— Надеюсь, мне не надо объяснять вам, как это будет выглядеть, — говорит наконец Гэс.
Скотт кивает, но его собеседник этого, разумеется, не видит.
— С каких пор «как это будет выглядеть» стало важнее того, чем «это» является на самом деле? — интересуется Скотт.
— Я полагаю, с две тысячи пятнадцатого года, — отвечает Гэс. — Особенно после того, как вы выбрали не самое лучшее место для укрытия, и это стало предметом обсуждения в СМИ. Богатая наследница и все такое — телевидение и газеты не могли не раздуть эту историю до небес. Я посоветовал вам найти место, где вы сможете пересидеть поднявшийся шум, а не стать героем репортажей желтой прессы.
Скотт устало потирает глаза.
— Ничего не было. То есть хочу сказать, что она разделась и забралась ко мне в кровать, но я не…
— Мы говорим не о том, что было и чего не было, — перебивает Скотта Гэс, — а о том, как все это выглядит со стороны.
Утром Скотт, услышав, как Элеонора возится на кухне, спускается вниз. Она стоит у плиты и готовит завтрак. Мальчик играет на полу в коридоре. Скотт молча усаживается рядом с ним и берет в руки игрушечный грузовик-цементовоз. Какое-то время они играют вместе, катая машинки по деревянным половицам. Затем Джей-Джей вытаскивает из рюкзака плюшевого мишку и протягивает его Скотту.
Мир за пределами дома живет своей обычной жизнью. Те, кто внутри, тоже выполняют обычные ежедневные ритуалы, делая вид, будто ничего особенного не произошло.
Эмма Лайтнер
11 июля 1990—26 августа 2015
Важно было установить определенную дистанцию и жестко ее придерживаться. Следовало улыбаться пассажирам и подавать им напитки. Смеяться их шуткам и говорить с ними о малозначительных вещах, иногда слегка флиртовать. Для них красивая и приветливая стюардесса была таким же атрибутом роскоши, как и частный самолет. Девушка с ослепительной улыбкой, обслуживающая людей, которые чувствовали себя королями, сидя в мягких креслах и разговаривая сразу по трем мобильникам. Ни в коем случае нельзя давать им номер своего телефона. Разумеется, речь не шла и о том, чтобы заниматься сексом на борту с интернет-магнатом или звездой баскетбола. И еще — ни в коем случае нельзя принимать приглашения встретиться в более комфортной обстановке, даже получив приглашение посетить чей-то личный замок в Монако. Стюардесса должна с самого начала вести себя так, чтобы любому сразу же становилось ясно: она — профессионал в своем деле, а не проститутка. Нужно соблюдать служебные правила и не нарушать определенные границы. В противном случае в мире богатых людей легко можно сбиться с пути.
В свои двадцать девять лет Эмма Лайтнер, работая в авиакомпании «Галл-Уинг», успела побывать на всех континентах — кроме разве что Антарктиды. Ей доводилось общаться на борту самолета с кинозвездами и арабскими шейхами. Она летала с Миком Джаггером и Коби Брайантом. Однажды после перелета из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк Канье Уэст догнал ее на летном поле и попытался вручить ей браслет с бриллиантами. Разумеется, Эмма его не взяла. Ей к тому времени давно уже перестало льстить мужское внимание. Пассажиры, по возрасту годящиеся ей в дедушки, регулярно говорили, она будет иметь все, что захочет, если поужинает с ними где-нибудь в Ницце или в Риме. Иногда Эмма объясняла это воздействием высоты, риском, с которым так или иначе связан любой авиаперелет. Однако в глубине души она понимала, что на самом деле подобные предложения — всего лишь выражение высокомерия богачей, считающих возможным купить все, что угодно. Для таких клиентов Эмма была чем-то вроде «бентли», или квартиры в дорогом кондоминиуме, или пачки жевательной резинки.
Для пассажиров-женщин Эмма была одновременно угрозой и предупреждением. Они воспринимали ее как потенциальную похитительницу мужей или, что еще хуже, некое напоминание о том, каким был их собственный путь к статусу супруги богатого мужчины. Проходя по салону, Эмма чувствовала на себе их неприязненные взгляды. Ей приходилось терпеть болезненные уколы безжалостных язычков дам в огромных противосолнечных очках, когда они возвращали поданные напитки и заявляли, что в следующий раз ей следует готовить коктейль тщательнее. Эмма обладала не только привлекательной внешностью, но и многими навыками. Она знала, какие вина лучше всего сочетаются с рагу из бычьих хвостов или с копченой олениной, умела безукоризненно складывать салфетки в виде лебедя, приготавливать превосходный гимлет, делать искусственное дыхание и даже экстренную трахеотомию. Но для жен богатых мужчин это не имело никакого значения.
На больших самолетах работали от трех до пяти стюардесс. Пассажиров сравнительно некрупных воздушных судов Эмма обслуживала в одиночку. Одетая в элегантный голубой костюм с короткой юбкой, она, сверкая улыбкой, разносила напитки и демонстрировала особенности систем безопасности на лайнерах «Сессна Ситейшн Браво» или «Хокер 900 Экс-Пи».
«Аварийные выходы находятся там-то и там-то. Ремни застегиваются и отстегиваются вот так. В случае разгерметизации салона кислородные маски выбрасываются наружу автоматически. В экстренной ситуации ваше кресло может быть использовано в качестве плавсредства».
Ее жизнь протекала по жесткому графику, который определялся расписанием полетов. В крупных городах авиакомпания арендовала квартиры, где члены летных экипажей могли отдохнуть между рейсами. Это дешевле, чем снимать для них номера в отелях. Интерьер служебных апартаментов был современным и унифицированным. Квартиры, обставленные шведской типовой мебелью, напоминали одна другую — это должно было, по замыслу руководства компании, сгладить негативный эффект разницы во времени. Однако Эмму эта похожесть, наоборот, тяготила. Просыпаясь ночью, она порой не могла вспомнить, в каком городе и в какой стране находится.
Ночевки в принадлежащих компании коттеджах были связаны и с другими проблемами. Там одновременно собиралось до десяти человек. Среди них могли оказаться немец и шесть южноафриканцев, а селиться приходилось в комнатах, рассчитанных на двух постояльцев. Иногда подобные коттеджи из-за обилия стюардесс напоминали модельное агентство. Однако в подобных случаях кому-то из девушек почти всегда поневоле приходилось делить комнату со случайно оказавшимся в сугубо женском обществе сорокашестилетним пилотом, который во сне храпел и испускал газы.
Эмма начала работать стюардессой в возрасте двадцати одного года. Она была дочерью летчика ВВС и домохозяйки. В колледже она изучала финансы, но, проработав шесть месяцев в нью-йоркском офисе крупного инвестиционного банка, решила, что ей больше по душе путешествовать. Экономика в то время была на подъеме, поэтому частные авиакомпании, судовладельцы и курорты отчаянно нуждались в обслуживающем персонале, обладающем приятной внешностью и владеющем иностранными языками.
И еще Эмма любила самолеты. Одним из ее первых и лучших детских воспоминаний был полет на «Сессне» в кабине пилотов вместе с отцом. Эмме тогда исполнилось пять или шесть лет. Она помнила, как смотрела на белоснежные кучевые облака, и в ее воображении они превращались в щенков и медведей. Картина настолько поразила девочку, что когда она с отцом вернулась домой, то сообщила матери, что папа возил ее в небесный зоопарк.
Воспоминания Эммы об отце начинаются именно с того чудесного дня. Ее отцу, пилоту истребителя, в то время было двадцать шесть лет. Аарон Лайтнер был крупным мужчиной с волевым подбородком и мощными руками с буграми мышц. Немногословный, с густыми волосами, ровными зубами и твердым взглядом, он казался Эмме бессмертным. Отец мог за какие-нибудь десять минут наколоть больше кубометра дров. Однажды Эмма видела, как он одним ударом нокаутировал другого мужчину. Удар был быстрым, как молния. Сделав выпад, отец отвернулся и зашагал прочь прежде, чем бесчувственное тело противника рухнуло на землю.
Это произошло на бензозаправке неподалеку от Сан-Диего. Потом, много позже, Эмма узнала, что тот мужчина сказал какую-то скабрезность ее матери, когда она направлялась в дамскую комнату. Отец, заливавший в бак топливо, услышал это и подошел к нему. Они обменялись какими-то репликами, которых Эмма не расслышала. Ее отец не повышал голос. Не было ни шумной ссоры и ругани, ни взаимных толчков в грудь, часто предшествующих драке. Папа что-то негромко сказал, мужчина так же негромко ему ответил. Сразу после этого последовал выпад отца, похожий на удар хлыстом. Его рука взметнулась прямо от бедра, и кулак врезался в челюсть незнакомца. В то же мгновение отец резко развернулся и зашагал к своей машине. Ноги мужчины подогнулись, и он рухнул на землю, словно срубленное дерево. Отец вынул из горловины бака заправочный пистолет и, завинтив крышку, повесил его на место.
Эмма, прижав лицо к стеклу, видела, как мама, возвращаясь из дамской комнаты, прошла, чуть замедлив шаг, мимо распростертого на земле мужчины. На ее лице отразились испуг и смущение. Отец окликнул жену и предупредительно распахнул перед ней дверь автомобиля, после чего сел за руль. Когда он включил двигатель, из приемника зазвучала чудесная, невероятно красивая песня, под звуки которой они выехали на шоссе. Много позже, когда наступила эпоха Интернета, Эмма выяснила, что это была песня Билли Торпа «Дети солнца».
Забравшись с ногами на заднее сиденье, Эмма долго смотрела назад в ожидании полицейской погони. Песня стала для нее символом всего того, что принято называть романтикой. Эмма видела, как отец сбил с ног какого-то хама, а затем заботливо придержал дверь машины, когда в нее садилась мама. Папа был ее рыцарем, защитником, а песня Билли Торпа — их песней. По крайней мере, сама Эмма тогда воспринимала ее именно так. Позже она не раз мечтала, чтобы эта песня прозвучала на ее свадьбе. Правда, для этого следовало найти человека, который хотя бы отдаленно напоминал тот идеал мужественности, каким был для Эммы отец. Она часто слушала «Детей солнца» в одиночестве, надев наушники, и напевала песню во время рейсов, готовя для пассажиров какую-нибудь замысловатую еду или почти бесшумно открывая бутылки с коллекционным шампанским.
Когда они рулили по частным аэродромам, готовясь ко взлету, Эмма закрывала глаза и представляла себе, что их самолет — космический корабль, который, оторвавшись от земли, отправится в стратосферу, а затем в межзвездное пространство.
Потом командир экипажа выключал табло с обращением к пассажирам обязательно пристегнуться ремнями к креслам. И тогда Эмма возвращалась к реальности. Она мгновенно вспоминала о своих служебных обязанностях. Встав, она разглаживала юбку и «включала» профессиональную улыбку, готовая делать все возможное для того, чтобы богатые пассажиры остались довольны. У стюардесс были особые инструкции, которые следовало неукоснительно выполнять во время подготовки ко взлету и снижения перед последней в ходе рейса посадкой. Они, в частности, предусматривали, что обслуживающий персонал обязан предложить пассажирам свежий, только что приготовленный коктейль. Иногда, когда полет бывал коротким, а обед или ужин на борту состоял из более четырех блюд, лайнер после посадки еще какое-то время оставался на взлетно-посадочной полосе — пассажирам давали возможность закончить с кофе и десертом. После того как они покидали борт, следовало помыть и убрать всю посуду. Однако по-настоящему грязная работа доставалась местным сотрудникам авиакомпании — Эмма и другие члены экипажа, спустившись по трапу, садились в поджидающий их сияющий автомобиль и уезжали.
Живя по жесткому графику, который полностью зависел от расписания рейсов, Эмма Лайтнер больше всего не любила прилетать обратно, возвращаясь в съемную квартиру. Дело было не в том, что временное пребывание в мире роскоши затрудняло ее возвращение к обычной жизни. Она вовсе не скучала по лимузинам и роскошным интерьерам салонов частных самолетов. Проблема состояла и не в том, что большую часть времени ее окружали богатые мужчины и женщины — миллионеры и миллиардеры. Хотя они нередко, вольно или невольно, напоминали ей, что она им не ровня, а всего лишь сотрудник обслуживающего персонала, Эмма с ее великолепной внешностью все равно не чувствовала себя Золушкой. Этим она была обязана уравнивающей силе женской красоты, которая в современном обществе стала своеобразным пропуском за кулисы клуба избранных.
Эмме было тяжело возвращаться в крохотную квартирку в Уэст-Виллидж, которую она снимала вместе с двумя девушками, по другой причине. В один прекрасный день она вдруг поняла, что, путешествуя по миру в течение нескольких недель подряд, она не оставляла никакого следа в жизни других людей, была всего лишь актрисой на сцене, исполняющей определенную роль. Неделями беспрерывно обслуживая богатых пассажиров в разных частях света, она постепенно привыкала к тому, что в этом и будет состоять ее жизнь на много лет вперед. Эмма стала все чаще чувствовать себя одинокой. Чем-то вроде экспоната в музее: смотреть можно, трогать руками нельзя.
В пятницу, 24 августа, она вылетела из Франкфурта в Лондон на самолете «Лир 60 Экс-Эр». Вместе с ней на борту была еще одна стюардесса — Челси Норквист, блондинка родом из Финляндии. Пассажирами оказались члены руководства немецкой нефтяной компании, одетые с иголочки и безукоризненно вежливые. Самолет приземлился в шесть часов вечера по Гринвичу в аэропорту Фарнборо, что позволило избежать бюрократической волокиты, характерной для Хитроу и Гатвика. Пассажиры, все как один державшие у уха мобильные телефоны, спустились по трапу к лимузину, который дожидался их на летном поле. Рядом с лимузином припарковался черный паркетник — на нем членов экипажа должны были отвезти в город. В Лондоне авиакомпания снимала апартаменты в Южном Кенсингтоне, от которых было рукой подать до Гайд-парка. До этого Эмма останавливалась в них добрую дюжину раз. Она знала, какую именно кровать займет и в какие из местных баров и ресторанов можно будет сходить в одиночку, чтобы, заказав бокал вина и кофе, посидеть с книжкой и немного расслабиться.
Командиру экипажа франкфуртского рейса Стэнфорду Смиту, в прошлом лейтенанту британских ВВС, было чуть за пятьдесят. Второй пилот, жизнерадостный тридцатишестилетний француз или бельгиец по имени Мишель Гастон, прикуривал одну сигарету от другой и ненавязчиво волочился за всеми девушками подряд, что в этом смысле делало его вполне безобидным. Среди персонала «Галл-Уинг» он пользовался репутацией человека, к которому следовало обратиться, если кому-то требовались таблетки экстази. К его помощи также прибегали в экстренных случаях, когда нужно было сдать в лабораторию компании анализ мочи на наркотики — Мишель мог быстро найти сотрудника без следов вредных веществ в организме, согласного наполнить специальный контейнер за другого.
Движение на магистрали было очень плотным. Двадцатисемилетняя Челси, устроившаяся рядом с Эммой в среднем ряду сидений, копалась в своем айфоне, пытаясь определиться с планами на вечер. Как было известно Эмме, Челси имела слабость к музыкантам.
— Ладно тебе, прекрати, — хихикнув, сказала она, обращаясь к Стэнфорду.
— Да нет, я точно знаю, — отозвался тот с заднего сиденья, — ты свои трусики не складываешь, а скатываешь в рулон.
— Отстой, — прокомментировал Мишель. — Чтобы нормально собрать чемодан или сумку, поверхности должны быть плоскими.
Как и все люди, чьи профессии связаны с путешествиями, Стэнфорд и Мишель считали себя экспертами в искусстве укладки багажа. Эта тема была объектом постоянных споров и пикировок. Некоторые различия носили национальный и культурный характер. Немцы, например, предпочитали запихивать туфли в рукава пиджаков и пальто, датчане складывали нижнее белье в отдельный мешочек. Порой ветераны, выпив лишнего, устраивали новичкам нечто вроде экзамена. Предположим, вы летите в Гонконг в августе. Какого размера и какой марки должен быть ваш чемодан? Сколько рубашек следует в него положить? Но главной проверкой был порядок укладки сумок и чемоданов. Эмма в подобных дискуссиях никогда не участвовала. Она всегда считала, что содержимое чемодана — ее личное дело. Желая перевести разговор на другую тему, она могла, застенчиво улыбнувшись, вдруг заявить, что всегда спит обнаженной и не носит трусиков — конечно, это было неправдой. Спала она в пижаме, которую затем упаковывала в вакуумный пластиковый пакет. Ее трюк со сменой темы разговора всегда срабатывал. Через некоторое время Эмма под каким-нибудь предлогом покидала компанию. Обычно это происходило незадолго до того, как остальные, вдоволь наговорившись о нижнем белье, переходили на обсуждение вопросов секса, что было, наверное, вполне естественно.
Однако в этот вечер Эмма чувствовала себя усталой. Позади остались два тяжелых перелета. Сначала из Лос-Анджелеса в Берлин с известными режиссером и актрисой, которые летели на премьеру какого-то фильма. Затем после дозаправки — бросок во Франкфурт, чтобы забрать топ-менеджеров нефтяной компании и доставить их в Лондон. Во время первого перелета Эмме удалось немного поспать, но все же она чувствовала себя измотанной и то и дело подавляла желание зевнуть.
— Нет, нет, — толкнула ее Челси, видя, что Эмма клюет носом. — Сегодня мы отправимся на вечеринку. У Фархада все уже готово.
Фархад был лондонским приятелем Челси, дизайнером одежды, любившим щеголять в приталенных костюмах в сочетании с расшнурованными кроссовками. Эмма в целом относилась к нему неплохо. Неприятный осадок оставила только их последняя встреча — Фархад попытался свести ее с каким-то типом, называвшим себя художником, а тот вдруг стал распускать руки.
Эмма отхлебнула воды из пластиковой бутылки. Она знала, что завтра в это же время будет лететь в Нью-Йорк. Затем ей предстоял короткий перелет до Мартас-Вайнъярд и обратно. Потом она отправится домой, в Бруклин, где ее ждал недельный отдых. В течение первых двух суток Эмма собиралась отсыпаться, а затем хотела попробовать разобраться в своей жизни. К ней должна была приехать на три дня мама, и Эмма искренне этому радовалась. Они давно не виделись, и дочь порядком соскучилась. Свой очередной день рождения она планировала провести у матери, в Сан-Диего, но в последний момент ее попросили подменить другую стюардессу. В результате Эмме пришлось лететь чартерным рейсом в Санкт-Петербург и отмечать свой персональный праздник там, дрожа от холода.
После этого Эмма решила для себя, что отныне будет ставить на первое место свои интересы, семейные отношения, любовь. Ей не хотелось превратиться в одну из тех одиноких, стареющих, злоупотребляющих косметикой женщин, которые, проработав стюардессами всю жизнь, так и не смогли устроить личную жизнь. Она и сама была уже далеко не девочка — время шло неумолимо.
Они подъехали к арендуемому авиакомпанией таунхаусу в начале восьмого, когда уже начало смеркаться. Лондонское небо окрасилось в великолепный темно-синий цвет. На завтра синоптики обещали дождь, однако пока в британской столице стояла идеальная летняя погода.
— Похоже, сегодня здесь, кроме нас, ночует только один экипаж, — сказал Стэнфорд, выбираясь из машины. — Кажется, эти ребята прилетели из Чикаго. Впрочем, может, сюда забросило и еще кого-нибудь.
Эмма внезапно почувствовала приступ беспричинного беспокойства. Однако он прошел, когда Челси ободряюще сжала ее руку.
— Быстро принимаем ванну, выпиваем по рюмке водки — и в дорогу, — сказала она.
В доме они обнаружили Карвера Эллиса, командира экипажа, прибывшего из Чикаго, и двух стюардесс. Все трое увлеченно танцевали под французские эстрадные песни шестидесятых. Мускулистому чернокожему Карверу было слегка за тридцать. Он был одет в легкие летние брюки цвета хаки и белую майку. Увидев Эмму, он улыбнулся. Пару раз они летали вместе, и Эмма относилась к Карверу с симпатией. Общаться с ним было легко, и он никогда не пытался переступить через границы профессиональных отношений. Челси же при виде Карвера едва не замурлыкала. Ей нравились чернокожие парни. Со стюардессами экипажа — светловолосой американкой и симпатичной испанкой — Эмма раньше не встречалась. На плечи испанки было накинуто полотенце.
— Вот теперь у нас будет самая настоящая вечеринка! — радостно провозгласил Карвер.
Члены экипажей обменялись дружескими объятиями и рукопожатиями. На столе в кухне стояла бутылка водки и огромный кувшин со свежевыжатым апельсиновым соком. Из окна гостиной был виден Гайд-парк. Из динамика проигрывателя лилось на редкость заразительное соло на бас-гитаре в сопровождении ударных.
Карвер протянул руку Эмме и закружил ее в танце. Челси сбросила туфли и задвигала бедрами. Некоторое время все наслаждались возможностью выплеснуть накопившийся стресс в быстрых ритмичных движениях.
Душ первой принимала Эмма. Когда она стояла, закрыв глаза, под струями льющейся воды, у нее, как всегда в такие моменты, возникло ощущение, будто она все еще несется сквозь пространство со скоростью семьсот километров в час. Она безотчетно стала напевать свою любимую песню:
- Люди Земли, слышите ли вы меня?
- Раздался голос с неба в одну чудесную ночь.
Эмма вытерлась и сняла с крючка висевший над раковиной мешочек с туалетным набором. В нем были средства для ухода за волосами, зубами, кожей, ногтями. Стоя обнаженной перед зеркалом, Эмма причесалась и воспользовалась сначала дезодорантом, а затем увлажняющим кремом. Эти нехитрые манипуляции обычно помогали ей почувствовать, что она снова находится на земле, а не в воздухе.
- И в свете тысячи закатов
- Они спустились на землю в серебристом сиянии.
В дверь постучали, и в ванную комнату проскользнула Челси с бокалом в руке.
— Надо же, — пробормотала она, окинув Эмму внимательным взглядом. — Просто ненавижу тебя за то, что ты такая худышка.
Передав бокал Эмме, она обеими руками ухватилась за воображаемые складки жира вокруг талии. В бокале была водка со льдом, в которой плавал кусочек лайма. Эмма отпила глоток, потом еще один. От водки в груди у нее сразу стало тепло.
Челси вынула из кармана юбки небольшой целлофановый пакетик и привычным движением высыпала из него на мраморную стойку раковины дорожку белого порошка.
— Ты первая, — сказала она, вручая Эмме свернутую в трубочку долларовую купюру.
Эмма не была большой любительницей кокаина — она предпочитала таблетки. Но для того, чтобы получить удовольствие от вечеринки где-то в городе, ей просто необходимо было взбодриться. Наклонившись, она вставила купюру в ноздрю.
— Только не все, жадина, — Челси шлепнула Эмму по голой ягодице.
Вдохнув, Эмма выпрямилась и вытерла рукой нос. Как всегда, наркотик вызвал у нее ощущение, будто в мозгу повернули какой-то выключатель.
- Люди Земли смотрели,
- Как корабли садятся один за другим.
Челси прикончила дорожку и пальцем втерла остатки порошка себе в десны. Затем она взяла принадлежавшую Эмме щетку и принялась расчесывать волосы.
— Сегодня вечеринка будет просто улетная, можешь мне поверить, — сообщила она.
Эмма завернулась в полотенце, чувствуя, как жесткие ворсинки покалывают кожу.
— Не могу обещать, что задержусь там надолго, — сказала она.
— Если ты отправишься домой рано, я задушу тебя во сне, — пригрозила Челси. — Или сделаю что-нибудь похуже.
Эмма затянула тесемку на горловине мешочка с туалетным набором и допила остатки водки. Она представила отца в не слишком свежей белой тенниске. Он, словно в замедленной съемке, шел к ней, а позади него падал на землю превосходивший его габаритами мужчина.
— Только попробуй, — ответила она. — Я сплю с бритвой под подушкой.
— Так-то лучше, — радостно улыбнулась Челси. — Поехали повеселимся.
Выходя из ванной комнаты, Эмма услышала мужской голос. При его звуке ее вдруг затошнило. Время словно замедлило свой бег.
— Я отобрал у него нож, — произнес мужчина. — А что мне оставалось делать? Сломал ему руку в трех местах. Чертова Ямайка.
Эмма в панике развернулась, чтобы нырнуть обратно в ванную, и наткнулась на Челси. Они стукнулись головами.
— О, черт! — громко произнесла Челси.
Все, кто находился в гостиной, обернулись и посмотрели на Эмму, обернутую в белое полотенце. Она предприняла еще одну попытку спрятаться в ванной, но было поздно — Чарли Буш уже шел к ней, широко раскинув руки.
— Привет, красотка! — воскликнул он. — Сюрприз!
Поняв, что скрыться не удастся, Эмма обернулась. От кокаина ей казалось, что все вокруг дрожит и покачивается.
— Привет, Чарли, — откликнулась она, стараясь, чтобы голос звучал как ни в чем не бывало.
Буш положил руки ей на плечи и расцеловал в обе щеки.
— Я вижу, ты немного закинулась, верно? Слишком много десертов, да?
У Эмми забурчало в животе. Буш усмехнулся:
— Шучу, ты выглядишь просто фантастически. Верно, ребята?
— На ней одно полотенце, — отозвался Карвер, почувствовав, что Эмме не по себе. — Ясное дело, она выглядит просто замечательно.
— Что скажешь, детка? — продолжал Буш. — Может, наденешь что-нибудь сексуальное? Я слышал, у всех на сегодняшний вечер очень большие планы.
Эмма с трудом выдавила из себя улыбку и, спотыкаясь, побрела в свою комнату. От водки у нее словно онемели ноги. Закрыв за собой дверь, она прислонилась к ней спиной и какое-то время стояла неподвижно, чувствуя, как сердце отчаянно колотится в груди.
«Черт, — думала она. — Черт, черт, черт».
В последний раз она видела Буша шесть месяцев назад. Все эти шесть месяцев он преследовал ее звонками и эсэмэсками. Он действовал, словно гончая, идущая по следу. Эмма поменяла номер телефона, включила электронный адрес Буша в список нежелательных контактов и убрала его имя из списка друзей на Фейсбуке. Она не отвечала на его сообщения, не обращала внимания на разговоры коллег о том, что он за глаза говорит о ней гадости и при этом называет ее именем других девушек в постели. Друзья советовали Эмме подать официальную жалобу руководству компании, но у нее не хватало духу это сделать. Она слышала, что Чарли — племянник какого-то важного человека. Кроме того, знала: бюрократический механизм компании работал слишком медленно и неэффективно.
Эмма очень старалась, чтобы все было хорошо. Выработала для себя определенные правила и строго их придерживалась. Имела голову на плечах и всегда вела себя осмотрительно. Чарли — это единственная ошибка. Впрочем, ее трудно винить в том, что случилось. Он был высоким, привлекательным мужчиной с ухоженной щетиной на лице, придававшей ему дополнительное обаяние. У Чарли были такие же зеленые глаза, как у отца Эммы. Собственно, в этом-то и состояла проблема. Он занял в ее жизни место отца. Чарли казался олицетворением того же архетипа — сильный, молчаливый, несколько замкнутый. Хороший человек, не пытающийся привлечь к себе внимание. И конечно, на самом деле все оказалось не так.
В действительности Чарли ни в малейшей степени не походил на отца Эммы. В ситуациях, где Майкл Лайтнер излучал уверенность в себе, Чарли проявлял высокомерие. Там, где отец демонстрировал рыцарские качества, Чарли Буш вел себя покровительственно и выглядел самодовольным. Он ухаживал за Эммой с нежностью и теплотой, но, добившись своего, внезапно резко изменил свое поведение и из доктора Джекила превратился в мистера Хайда. Он стал прилюдно оскорблять ее, называть шлюхой, то и дело говорить, что она глупая и толстая.
Поначалу Эмма винила в такой разительной перемене себя. Она была уверена: подобное поведение Чарли представляло собой болезненную реакцию на что-то. Возможно, Эмма в самом деле набрала несколько фунтов. Пожалуй, слишком явно флиртовала с принцем из Саудовской Аравии. Но потом, когда поведение Чарли стало совершенно невыносимым, Эмма изменила свою точку зрения, а после одной ужасной сцены в спальне, когда он чуть не задушил ее, поняла: Чарли Буш просто сумасшедший. Необузданная ревность, агрессивность, нежелание оставить другого человека в покое — все это составляло темную сторону его личности, которая явно преобладала над светлой. Чарли Буш был плохим человеком. Поэтому Эмма сделала то, что сделала бы любая нормальная женщина на ее месте, — бросилась наутек.
И вот теперь Эмма быстро одевалась, стараясь выбирать вещи, которые меньше всего ей подходили. Затем полотенцем стерла с лица косметику, вынула контактные линзы, водрузила на нос купленные в Бруклине очки, стекла которых с внешней стороны изображали кошачьи глаза. Разумеется, первым ее порывом, чисто инстинктивным, было решение никуда не ехать под предлогом плохого самочувствия. Однако, поразмыслив, Эмма поняла, что этого делать не следует. Она знала, как в такой ситуации поступит Чарли. Он заявит, что тоже останется и будет заботиться о ней. А оказаться в доме наедине с ним — наихудший вариант.
Кто-то забарабанил в дверь комнаты с такой силой, что Эмма невольно вздрогнула.
— Выходи оттуда! — крикнула Челси. — Фархад ждет.
Эмма торопливо сдернула с вешалки пальто. Она решила, что будет держаться поближе к остальным, в первую очередь к Челси и Карверу, который явно наметил для атаки миловидную испанку. Да-да, она не будет отходить от них ни на шаг, а потом, выбрав походящий момент, покинет вечеринку. Эмма вернется в свою комнату, заберет чемодан и поселится в каком-нибудь отеле под вымышленным именем. А в субботу, как и предусмотрено графиком, улетит в Нью-Йорк. Если же Чарли снова попытается ее преследовать, она немедленно позвонит в компанию и подаст в администрацию официальную жалобу.
— Иду! — отозвалась Эмма и, быстро упаковав вещи, решила оставить чемодан у двери. Тогда она сможет исчезнуть раньше, чем кто-либо успеет что-то сообразить. Войдет и выйдет — десять секунд, не больше. Это вполне в ее силах. В конце концов, она ведь собиралась изменить свою жизнь. Сейчас — самое время это сделать.
Когда Эмма распахнула дверь комнаты, ее пульс был уже почти в норме. У входа в дом она увидела Чарли. Он улыбнулся, сверля ее подозрительным взглядом.
— Я готова, — сказала Эмма.
Обида
По Шестой авеню движется поток машин и людей. Каждый автомобиль или мотоцикл, каждое человеческое тело — крохотная молекула, которая в идеале двигалась бы по прямой с максимально возможной для себя скоростью. Однако это невозможно, поскольку вокруг неисчислимое множество других таких же молекул движется по своим траекториям. Торопящиеся на работу женщины в спортивной обуви на ходу читают и пишут эсэмэски. Их мысли витают где-то в тысяче миль отсюда. Таксисты, тоже тычущие пальцами в кнопки своих смартфонов, почти не смотрят на дорогу.
Дуг стоит на тротуаре у входа в здание корпорации Эй-эл-си. За последние двое суток он спал всего три часа. Его борода пропитана запахами бурбона, чизбургеров, съеденных в придорожных кафе, и светлого бруклинского пива. Губы у него потрескались, ноздри раздуваются от гнева и обиды. Его переполняет жажда мести.
Криста Брюэр, продюсер Билла Каннингема, встречает его в вестибюле. Двигается она стремительно, почти бегом. Торопясь поприветствовать гостя, она без колебаний отталкивает в сторону чернокожего парня с курьерской сумкой.
— Привет, Дуг, — говорит она, улыбаясь. Держится она, словно посредник на переговорах об освобождении заложников, которого научили ни в коем случае не прерывать зрительный контакт с собеседником. — Я Криста Брюэр. Мы с вами говорили по телефону.
— А где Билл? — нервно интересуется Дуг. Все происходит не так, как он представлял, и ему кажется, что-то пошло не так.
— Наверху, — улыбается Криста. — Ему не терпится поскорее встретиться с вами.
Дуг хмурится, но Криста непринужденным жестом берет его под руку и ведет мимо охраны к лифту, двери которого широко открыты. Вместе с ними в кабину заходят другие люди. Все они едут на разные этажи, у каждого своя жизнь.
Десять минут спустя Дуг оказывается сидящим в кресле перед огромным трехстворчатым зеркалом, по краям которого горят яркие лампы. Женщина с множеством браслетов на руках расчесывает ему волосы и покрывает его лоб тональным кремом, а затем слегка припудривает.
— У вас есть какие-то планы на выходные? — спрашивает она.
Дуг отрицательно качает головой. Жена вышвырнула его из его же дома. Первые двенадцать часов он пил, потом поспал немного в кабине своего пикапа. Дуг чувствует себя, как Хамфри Богарт в «Сокровищах Сьерра-Мадре». Его грызет мысль о потере всего в тот момент, когда счастье было уже совсем близко. Нет-нет, убеждает он себя, дело не в деньгах, а в принципе. Элеонора — его жена. А мальчишка — теперь их ребенок. Сто три миллиона долларов плюс еще сорок от продажи недвижимости в Лондоне — это огромные деньги. Поэтому неудивительно, что Дуг, теперь человек со средствами, стал по-другому смотреть на жизнь. Конечно, он вовсе не считает, что деньги решат все проблемы, но, без сомнения, смогут сделать их быт комфортнее. Дуг закончил бы строительство ресторана, а заодно и дописал наконец свой роман. Они с Элеонорой наняли бы для ребенка няню. В Кротоне они могли бы проводить выходные, а большую часть времени — в Нью-Йорке, в таунхаусе, что в Верхнем Ист-Сайде. Туда стоило переехать ради одной только кофеварки Уайтхедов. Да, конечно, нехорошо, цинично так рассуждать. Но что поделаешь — такова жизнь. Деньги помогут им с Элеонорой воспитывать ребенка и обеспечат будущее всех троих. Ведь мальчишка еще совсем мал и не может сам о себе позаботиться.
Сидя перед зеркалом в свете ламп, Дуг начинает потеть. Гримерша ваткой промокает ему лоб.
— Пожалуй, вам лучше снять куртку, — предлагает она.
Дуг, однако, ее не слышит. Он думает о Скотте — змее, заползшей в его дом. Этот мерзавец ведет себе так, словно он не гость, а хозяин. Спрашивается, по какому праву? Только потому, видите ли, что у него наладился душевный контакт с мальчишкой? Но разве он, Дуг, заслужил, чтобы его выгнали из собственного дома? Да, это верно — пришел после полуночи пьяным, был немного расстроен и слегка пошумел. Но ведь он, в конце концов, был у себя дома, а Элеонора — его женщина. Куда катится мир, если какой-то тип, который якобы малюет картины, может прийти в чужой дом и выгнать оттуда хозяина? Он, Дуг, сказал все это своей жене. Напомнил, что любит ее и что у них все должно быть хорошо — особенно теперь, когда они стали родителями. Да-да, он, Дуг, теперь отец. И что же, спрашивается, сделала Элеонора? Она молча выслушала его, сидя на кровати с совершенно невозмутимым видом. А когда он устал говорить и метаться по комнате, заявила, что хочет развода и теперь ему, Дугу, придется спать на диване.
Возвращается улыбающаяся Криста и сообщает, что все готово и Билл его ждет. Она хвалит Дуга за то, что он не побоялся приехать. Как хорошо, что в стране есть люди, готовые сказать правду, даже если она горька. Дуг кивает. Воркование Кристы льстит его самолюбию. Да, он простой человек из тех, кто трудится в поте лица, чтобы заработать на жизнь. Такие ни на что не жалуются и ничего не просят, но рассчитывают, что жизнь будет к ним справедлива. И если волею судьбы им посчастливилось выиграть в лотерею, никто не вправе отбирать у них приз.
Сняв бумажный фартук, надетый на него гримершей, Дуг встает и идет в студию.
— Дуг, спасибо за то, что вы сегодня здесь, — говорит Билл.
Дуг кивает, стараясь не смотреть в объектив камеры. Смотрите на меня, посоветовал ему Билл. Дуг изо всех сил старается следовать этой рекомендации, упираясь взглядом то в брови, то в кончик носа собеседника. Билла Каннингема нельзя назвать симпатичным в общепринятом смысле этого слова, но он буквально излучает властность и уверенность в себе. Глядя на него, Дуг почему-то вспоминает телепередачу о животных — в ней показывали, как рифовые акулы бросаются врассыпную при появлении большой белой. Взгляд Каннингема напоминает Дугу взгляд тигра, парализующий оленя и лишающий его воли к сопротивлению. Эта мысль Дугу не нравится, поскольку из нее следует, что он — олень, то есть добыча.
— Мы живем в тяжелые времена, — начинает беседу Билл. — Вы со мной согласны?
Дуг непонимающе моргает.
— В чем? В том, что времена нынче тяжелые?
— Да. Для вас, для меня, для Америки. Я говорю о несправедливости, окружающей нас.
Дуг кивает. Именно об этом он и хочет рассказать.
— То, что произошло, — настоящая трагедия. Мы все это прекрасно понимаем. Авиакатастрофа…
Билл наклоняется вперед. Их беседа через спутник транслируется на девятьсот миллионов телевизионных приемников по всему миру.
— Расскажите вкратце, о чем идет речь, — говорит Каннингем. — Не все осведомлены о случившемся так же хорошо, как я.
Дуг нервно ерзает в кресле, а затем неловко пожимает плечами.
— Ну, как известно, произошла авиакатастрофа. Самолет упал в море. Выжили только два человека. Джей-Джей, мой племянник — точнее, племянник моей жены. И этот художник, Скотт, который якобы доплыл до берега.
— Якобы?
— Нет, на самом деле, — дает задний ход Дуг. — Конечно, был героический поступок и все такое, но это не значит…
Билл едва заметно отрицательно покачивает головой.
— Значит, вы взяли на себя заботу о своем племяннике.
— Ну да, ясное дело. То есть, я хочу сказать, ему ведь всего четыре года. Его родители погибли.
— Понимаю, — одобрительно говорит Билл. — Вы забрали мальчика к себе, потому что вы хороший человек, который поступает правильно.
Дуг согласно кивает.
— Денег у нас не так много, — продолжает он. — Я писатель, а Элеонора, моя жена, — как бы физиотерапевт.
— То есть она помогает больным.
— Ну да, вроде того. В общем, получается, что мы теперь этому мальцу семья, так? И тут вдруг… — Дуг переводит дух, собираясь с мыслями. — Понимаете, я, конечно, не идеал.
— А кто из нас безупречен? — подхватывает Билл. — Кстати, сколько вам лет?
— Двадцать семь.
— Другими словами, вы совсем молоды.