Погибаю, но не сдаюсь! Разведгруппа принимает неравный бой Лысёв Александр
– И вас храни Господь…
Фомичев повернул лицо к своим товарищам, явно несколько удивленный таким ответом. Бурцев изобразил на лице неопределенную гримасу, а Чередниченко только недоуменно пожал плечами. Впрочем, Ратников же предупреждал: Балканы, своя специфика. Вот только говорили снизу на чистейшем русском языке…
А между тем с первого яруса их окликнул уже другой голос:
– Какого полка, ребята?
И в этом обращении было тоже нечто непривычное. Чередниченко задрал голову вверх. Десятью ступенями выше сидел на корточках их капитан и внимательно слушал разговор, потирая пальцами виски. Марков слегка кивнул в ответ на вопросительный взгляд лейтенанта.
– Здесь дивизионная разведка 3-го Белорусского фронта! – громко прокричал вниз Чередниченко.
С полминуты не было никакой ответной реакции. Только приглушенный шепот вполголоса, едва слышимый фоном с первого яруса. Это настораживало. Разведчики у арки внизу нервно сжимали потными ладонями автоматы в своих руках. Затем из проема показалась грязная салфетка, некогда бывшая белой, наколотая на примкнутый к немецкой винтовке штык-нож. Снизу послышались шаги, и хриплый голос произнес:
– Не стреляйте…
Разведчики инстинктивно подались немного назад и направили оружие в арочный проем. Держа вытянутую вверх винтовку за шейку приклада, из темноты выступила фигура в немецком кителе, без головного убора, с забинтованной рукой на перевязи. Как только человек оказался в полосе света, Вася Бурцев, завидев неприятельскую военную форму, нажал на спусковой крючок. Выпущенная из ППШ очередь ушла в небо – моментально среагировавший Фомичев ударил Бурцева снизу по руке. Человек с наколотой на винтовку салфеткой в один миг юркнул обратно. Вася выронил автомат и шлепнулся на скользкие ступени.
– Васек, ты че?!
– Так ведь фриц, дядя Игнат… – пролепетал оторопевший Бурцев.
– Да, может, они в разведку ходили, – поднимая за шиворот Бурцева, быстро проговорил Фомичев. – Оттого и форма на них… Мы ж и сами так делали. Нельзя так, Васек…
Сверху уже вскинул автомат Марков.
– Чего у вас?
– Разговор не задался, – пояснил Чередниченко. – Сейчас попробуем еще раз.
И, наклонившись над уходящими вниз ступенями, закричал:
– Не боись, славяне! Выходи, стрелять не будем!
На этот раз снизу ответили быстро и с ироничными нотками:
– Что, на третьем Белорусском про парламентеров не слыхали? Хорошо встречаете! Совсем одичали на советчине?
Марков, резко изменившись в лице, решительно сделал несколько шагов вниз по лестнице, отодвигая Чередниченко, спросил громко:
– Кто такие? Какого полка?
– Здесь Русский корпус на Балканах! – прозвучал четкий ответ.
– А они за кого? – протянул Вася Бурцев, с детской непосредственностью глядя на Маркова.
– За Россию! – услышав вопрос Бурцева, вызывающе отвечали с нижнего яруса. Голос прозвучал совсем близко.
– Власовцы! – с досадой хлопнул себя по бедру один из разведчиков, стоявший между Бурцевым и Марковым. – Твою мать! Подцепили триппер…
– Сам ты триппер и холера, – раздалось снизу. – Мы не власовцы. Мы – белые!
Марков присел на поросшую мхом ступеньку и только прикрыл ладонью глаза.
– Товарищ капитан, давайте гранату вниз закатаем, – шепотом предложил один из разведчиков. И начал отцеплять от пояса гранату. – Сейчас мы эту сволочь, родину продавшую, мигом выкурим…
– Эй, герой! – раздалось снизу. Как оказалось, даже шепот здесь был хорошо слышен внизу. – Ты башенку над первым ярусом видал?
– Ну… – оторопел разведчик с гранатой.
– Баранки гну! – отозвались в ответ. – Кинешь гранату – ответим из фауста. Вы у нас давно как на ладони!
– Брешешь, гад!
– Вас двенадцать человек, один раненый. Все за стенкой второго яруса. На левом фланге пулемет, – перечислили разведчикам. И добавили, как бы между прочим:
– И запомни: мы родину никогда не продавали…
– Вот суки, – процедил сквозь зубы разведчик. Однако гранату отцеплять передумал.
– Так, может, лучше все-таки поговорим? – поступило предложение снизу.
– Что будем делать, Георгий Владимирович? – исподлобья взглянул на Маркова лейтенант Чередниченко.
Марков протер кулаками глаза и встряхнул головой. Таким потерянным своего командира лейтенант Чередниченко не видел, пожалуй, за всю войну.
– Н-да, попали в переплет, – протянул Фомичев и тоже испытующе посмотрел на Маркова.
– Чередниченко, Фомичев, остаетесь здесь! – совладав с собой, хрипло проговорил капитан. – Остальные наверх. Без команды не стрелять!
– Есть! – Двое разведчиков затопали по ступеням наверх.
– А что, Георгий Владимирыч, за спрос денег вроде не берут, – как бы невзначай произнес Фомичев. – Сдается мне, в переплет не только мы попали.
– Это ты верно подметил, братец, – донеслось снизу. – Влипли все! По уши!
– Ну что ж, поговорим, – решился Марков. – Только отсюда.
– Можно и отсюда, – охотно согласились с первого яруса.
Через пару минут Марков и его разведчики уже знали, что приключилось на этой возвышенности со стратегическим перекрестком дорог. Знали, что эти люди в немецкой форме, называющие себя русским подразделением, с самого утра вели неравный бой с батальоном хорватских усташей. Сейчас на первом ярусе осталось в живых около двадцати человек. Оборона их почти неприступная, но боеприпасы у обороняющихся на исходе. Советских разведчиков тоже чуть больше десятка. Судя по данным радиоперехвата, других сил Красной армии либо просоветски настроенных партизан в этом районе не наблюдается. Позиция на верхнем ярусе невыгодная – усташи легко накрывают ее минометным огнем со стороны дороги. К сожалению, проверено – там уже потеряли нескольких человек. Разведчикам на ней не продержаться. Единственный шанс – спускаться вниз и продолжать сопротивление совместно. С наступлением темноты попробовать пойти на прорыв…
– Имейте в виду – мы не сдадимся ни вам, ни им. Усташи – фашисты. Они от нас не отстанут. На то есть причины, – говорил снизу уверенный голос, даже показавшийся Маркову вроде бы знакомым. Мелькнули обрывки воспоминаний, полустертые силуэты, лица из прошлого…
«Да ну, бред! Не может быть! – отогнал Марков вдруг посетившее его предположение. – Столько лет прошло!».
– В общем, вместе можем выпутаться. Хотите умереть быстро – давайте схлестнемся друг с другом. Прольем русской кровушки на потеху иноверцам… Или вы теперь все, не русские?
– Еще как русские, – с ожесточением отозвались Фомичев и Чередниченко, перехватив полыхнувший взгляд Маркова.
– Вот и мы русские. Так ваше слово?
– Дайте десять минут, – произнес капитан.
– Бога ради! – последовал ответ. – Но времени очень мало. Боюсь, вот-вот перегруппируются и снова попрут…
Оставив Фомичева и Чередниченко внизу, Марков поднялся на верхний ярус. Машинально бросил взгляд на развалины невысокой башни, возвышавшейся над вторым ярусом – в проеме окна-бойницы мелькнула фигура с панцерфаустом на плече. Ее поначалу разведчики не заметили. На позиции все уже были в курсе, кто занимает оборону внутри укрепления. Лежащий на плащ-палатке подполковник Ратников встретил возвращение капитана свистящим шепотом:
– Немедленно, слышите, капитан Марков, немедленно прекратить любые переговоры с изменниками родины!
– И что дальше? – поинтересовался Марков.
– Дальше? – с изумлением переспросил Ратников и, сморщившись от боли в простреленных ногах, сел, прислонившись спиной к каменной стенке. – Как поступают с противником, вам надо объяснять?! Если враг не сдается, его уничтожают! Между прочим, – начальник политотдела назидательно поднял палец вверх, – это товарищ Сталин сказал.
– Знаю, – устало и равнодушно отозвался Марков. – Они не сдадутся.
– В таком случае, как старший по званию, я приказываю вам ликвидировать группу коллаборационистов! – решительно хлопнул ладонью по земле Ратников.
– А заодно взять Вену и Берлин! Так, между делом. Попутно! – скривился в ироничной улыбке капитан. – И все это силами разведроты численностью в двенадцать человек! Разрешите выполнять, товарищ подполковник?
Ратников замолчал, громко засопел с угрюмым видом, очевидно, что-то прикидывая в уме.
Бесшумно возник из-за кустов вернувшийся с разведки ефрейтор Быков. Доложил коротко:
– Тропинка сзади перерезана противником. И в овраге опять накапливаются. Везде численностью не меньше взвода…
Марков успел заметить, как Быков быстро убрал в левый нагрудный карман гимнастерки маленькую иконку – забрал у убитого на тропинке солдата, мимо которого они проходили час назад.
– Поздравляю, мы окружены, – повернулся к Ратникову капитан. – Какие еще будут приказания, товарищ старший по званию?
– Не дерзите, капитан! – буркнул начальник политотдела.
– Нет, в самом деле, давайте обсудим наше положение, – подсел к подполковнику Марков. – Мы окружены усташами. Знаете, кто это?
– Знаю, – отозвался Ратников. – Хорватские фашисты. Отпетая сволочь.
– Совершенно с вами согласен, – кивнул капитан. – И нам одним с ними не справиться. – Марков ткнул пальцем в сторону нижнего яруса. – Там русские. Они тоже окружены усташами. И им одним тоже с ними не справиться. А вместе можем попробовать. Нам это предложили. Так против кого и с кем сейчас воевать?
– Приказываю уничтожить всех гитлеровских холуев, одетых в немецкую форму! – упрямо отчеканил Ратников.
– Не сможем! – хлопнул себя ладонями по коленям Марков. – Только зря ребят всех положим. Шансов при таком раскладе ноль. – Капитан повернул к Ратникову ставшее злым лицо и, сомкнув большой палец с указательным, потряс ими перед собеседником: – Но-о-оль!
– А вы мне тут торги не устраивайте! – тоже со злым лицом придвинулся к Маркову подполковник. – Не сможем, значит, погибнем!
– Какая прелесть! – вырвалось у Маркова.
– Это война! – обрубил подполковник.
Марков прислонился затылком к чуть влажной стенке. От древних камней шла приятная прохлада. В общем-то, с точки зрения устава и буквы советского закона подполковник Ратников был прав. Вполне могло так случиться, что сейчас вокруг были бы одни немцы. И вообще, не с кем, немыслимо было бы разговаривать, и пришлось бы сражаться до самого конца, и погибнуть в бою. И долг, и устав требовали от них именно этого. И именно к этому они были готовы все четыре военных года. Так в чем же дело? О чем тут спорить?
«Есть о чем, – мысленно признался себе капитан. – Усташи или немцы – черт с ними. Рвал бы им глотку до последнего и, пожалуй, погиб в бою без малейшего сожаления. С чувством выполненного долга погиб. А вот наши – это совсем другое дело».
Наши. Это Марков о тех, кто сидит внизу. Не советские, а совсем наоборот. Свои? Русские… Русские в немецкой форме. Не перебежчики. На перебежчиков в стан внешнего врага Марков, как кадровый военный, смотрел косо, чем бы те ни руководствовались. Это совсем иное, чем переметнувшиеся в гражданскую войну, коих было полным-полно. Но там дело наше, внутреннее. Тогда масса народа не раз меняла сторону, и причины зачастую были отнюдь не в том, что свою шкуру спасали. Хотя и таких хватало. Многие и вправду хотели разобраться в происходящем, понять, где же правда. У гражданской войны вообще лицо перебежчика…
Итак, русские. Белые. Добровольцы со своей правдой. И подбросила же судьба такой подарочек под конец войны. Марков просто физически ощутил, как надвигается на него из кровавого прошлого призрак минувшей гражданской войны со всеми оставшимися не решенными с той поры вопросами. Как вопросы эти упорно перекликаются со всей советской действительностью. Показалось на миг – без ответов на эти вопросы все жертвы второй страшной войны окажутся обесцененными. Спаслись от физического истребления – да! Отстояли свое право на будущее – да, теперь он у нас будет, этот завтрашний день. Низкий поклон тем, кто за него бился, и вечная память тем, кто за него полег. Но каким будет этот завтрашний день, зависит от нас. От тех, кто сегодня остался в живых, кто добивает фашистского зверя в его собственном логове. От тех, кто справедливо осудил бредовые нацистские идеи. А бредовые идеи у себя дома осудить хватит духа или нет?.. Тело-то спасаем, уже, почитай, спасли, и победа не за горами. Вот она, победа, совсем рядом. А душу? Спасем ли душу? И самый главный вопрос для них, только для них, вот здесь и сейчас, надо решать в некоей иной плоскости, совершенно не связанной с законом советским. Более того, в противоречии с советским законом надо решать. Марков вдруг отчетливо вспомнил, как посещал службы в Павловском соборе Гатчины в роковом марте 1917 года. Как пытаясь осознать, пропустить через себя происходящее тогда в охваченной революцией России, старался постичь главное. А главное заключалось в том, чтобы не смалодушничать, а поступить по совести в любой ситуации. Именно поступить, а не спрятать голову в песок, найдя тысячу отговорок своему бездействию. Какой банальностью бы эти слова ни казались тогда и сейчас. Не больше и не меньше. Так просто и одновременно так сложно. Столько лет не вспоминал, да и в церкви-то после этого, наверное, как положено больше толком и не был, а вот сейчас вдруг вспомнил. А отвечать… Ага, все-таки страшно? Куда ж без этого – живые люди!.. Да Бог с ним, то есть с собой, в самом деле. «Кто живот свой положит за други своя…» Сколько раз мог уже голову сложить. Лишь бы ребят не подставить…
Мысли еще не приняли в голове капитана до конца законченных форм, а он уже знал, как поступит. Вспомнилось, для чего он стремился попасть на фронт тогда, летом 1941-го. Тогда бывшим поручиком Марковым двигал, пожалуй, один основной побудительный мотив. Заключался он в следующем – он, еще здоровый и крепкий, кадровый офицер с богатым боевым опытом может принести пользы на фронте больше, чем необстрелянные мальчишки, призывники и добровольцы. Пусть он своим пребыванием там поможет хоть одному из них, убережет, научит, заслонит – уже все будет не зря. «Живот свой за други своя…» В этом виделся хоть какой-то смысл в его, Маркова, тогдашнем существовании. Ненависть к врагу пришла потом, намного позже. Когда видел голодный блокадный Ленинград. Когда пошли на запад, когда освобождали превращенные в пепелища города и села. Ненависть сильнее всего закипала не при отступлении, а, наоборот, при наступлении. Когда рос счет сотворенному злу. А еще копилось много, очень много разных вопросов. И отнюдь не только к врагу внешнему. Но он их приберегал на послевоенное время. И вот сейчас один из главных этих вопросов вдруг встал так остро. Собственно, это оказался вопрос жизни и смерти. Для него – пусть смерти. А для ребят? «Други своя…»
В воздухе раздался знакомый и противный свистящий звук. Подполковник Ратников заозирался по сторонам, вжимая голову в плечи. Разведчики, как по команде, вплотную прижались к каменной стенке. Через мгновение на занимаемой ими площадке начали рваться первые мины. Усташи со стороны дороги повели из ротных минометов обстрел верхнего яруса древнего укрепления.
14
Весной 1939 года у геологов профессора Шапошникова намечалось много работы. Начинался очередной полевой сезон. Вот уже долгое время работавший изыскателем в геологической партии под руководством самого профессора Георгий Марков возвращался из очередного отпуска.
С Шапошниковым второй раз судьба свела Маркова в начале 1930-х на среднем Поволжье. Профессор, бодрый и целеустремленный, как и раньше, направлялся в очередную экспедицию, которые по обыкновению возглавлял лично. Впервые они встретились еще во времена гражданской войны. Сменивший не одну работу, продолжая колесить по родному краю, Марков подвизался тогда в должности приемщика одного из укрупненных пунктов «Центразаготзерно» на станции Танеевка Лунинского района Пензенской области. Случайная встреча в привокзальном буфете определила род занятий Маркова на последующие годы. Шапошников его узнал первым. Они проговорили долго – вспоминали гражданскую, совместную экспедицию в Каменноугольном районе. То, что Шапошникову требуется изыскатель, выяснилось случайно. Профессор поинтересовался, чем занимается Марков. Получив ответ, предложил вакансию в своей группе. Недолго думая, Марков дал согласие – разъездной характер работ устраивал его как нельзя лучше. Уладив все формальности, Марков поступил на работу к профессору. Этот период своей жизни Марков вспоминал как действительно счастливый. Постоянные путешествия по бескрайним российским просторам, горы, сопки, тайга. Интересное дело увлекло, поглотило его почти целиком, заслонило собой картины прошлого. В новой профессии он делал ощутимые успехи. Шапошников был доволен, прочил Маркову со временем получить профильное второе высшее образование. Тот отшучивался, но мысль – почему бы и нет – иногда все же посещала его. Казалось, вот так, в постоянных почти круглогодичных разъездах, лишь вроде бы поверхностно соприкасаясь с советской действительностью, он нашел способ остаться жить в своей России, у себя дома. Хотя домой в буквальном смысле этого слова он вернуться не мог. Да и не ждал его там никто уж давным-давно…
Между тем наступали совсем страшные времена. Времена всеобщего, парализующего страха. Вызывая общественный резонанс, прокатились по стране известия о громких политических процессах. Исчезали бесследно люди именитые и простые. Раскручивался на полную мощность маховик политических репрессий. Ставили под контроль и геолого-изыскательскую вольницу. В середине 1930-х Маркова в числе других сотрудников их института, располагавшегося в среднерусском провинциальном городке, вызвали в неприметную с виду, но хорошо всем известную комнатку со скромной дерматиновой дверью, рядом с роскошным помещением парткома. Попросили написать автобиографию, задали несколько типовых вопросов. Беседовали с Марковым вполне доброжелательно и проникновенно. Полистав его личное дело, молодой человек в наглухо застегнутом френче военного образца с отложным воротником, подняв на Маркова ясноокий взгляд, поинтересовался как бы уточняющее и даже дружелюбно:
– Значит, в Красной армии с 1920 года? Демобилизованы по болезни, в Крыму…
– Да. Вот документ.
– Так-так… После упразднения старой армии по окончании империалистической войны с 1918-го два года трудились в геологоразведке. Мобилизованы, затем работали в системе потребкооперации, в структуре комитета по заготовкам сельхозпродукции, вернулись в геологоразведку… Все верно?
Марков утвердительно кивнул.
– Я вас больше не задерживаю, Георгий Владимирович.
И будто влепившаяся над самой головой в дверной косяк пуля, вслед уже выходящему из кабинета Маркову отчетливо прозвучало:
– Пока не задерживаю.
Вечером за чашкой чая на квартире у Шапошникова, где в промежутках между экспедициями жил и Марков, профессор говорил негромко:
– Не волнуйтесь за эти два года, Георгий. То, что вы работали у меня, зафиксировано во всех документах. Даже, – Шапошников заговорщицки подмигнул, – даже съемки местности в тот период за вашей подписью идут… Знаете ли, черчение – дисциплина гораздо более творческая, чем считают многие.
Марков слегка усмехнулся:
– Вы же знаете, я больше люблю рисовать…
И закончил очень серьезно:
– Благодарю вас, Николай Евгеньевич.
– Бросьте, голубчик, это я вам обязан…
С некоторых пор они придумали себе весьма оригинальное развлечение в охваченном политическими чистками Советском государстве. Всегда живо интересовавшийся всем происходящим в стране и в мире, Шапошников выписывал целый ворох всевозможных журналов и газет. Наедине с Марковым профессор охотно обсуждал результаты наиболее громких процессов. Они затрагивали в своих разговорах сначала «внезапные скоропостижные смерти» видных политических функционеров, затем борьбу со всевозможными фракциями и уклонами, читали вслух вынесенные приговоры. Причем обладавший феноменальной памятью Шапошников перечислял деяния и факты из биографий некогда высокопоставленных советских чиновников, относящиеся к дореволюционному времени, к периоду революции и гражданской войны, к первым годам социалистического строительства. И по всему выходило, что все эти люди, вся эта пресловутая так называемая «ленинская гвардия», вся эта интеллигентская прослойка и малообразованная шелупонь, выбившаяся на сломе эпох, при новом режиме в ведущие партийные и хозяйственные функционеры и над которыми сейчас устроила судилище сталинская система, – все они вполне заслуживают выносимых им приговоров. Практически за каждым из них тянулся кровавый след, оставшийся от вырванных из жизни по их приказам, расстрелянных и уморенных в недалеком прошлом людей. Хотя сейчас судили их вроде совершенно не за это, и явно было видно, что обвинения шиты, как говорится, белыми нитками, нелепы и парадоксальны, а формулировки стереотипны, было в этих процессах нечто от высшей справедливости. Ибо эти люди, устроившие кровавую баню в своем отечестве, чем бы они ни руководствовались, заслуживали наказания. Седенький Шапошников с вислыми усами и бородкой клинышком иногда напоминал библейского старца, когда после прочтения вслух очередного приговора каким-нибудь «отъявленным троцкистам» сдвигал на кончик носа очки в роговой оправе и, глядя на Маркова поверх стекол близоруким взглядом, строго изрекал:
– Посеявший ветер – пожнет бурю! Так-то, Георгий…
– Выпустили джинна из бутылки, – в задумчивости тер подбородок Марков.
– Можно и так сказать…
Надо отметить, что, читая расстрельные приговоры «кровавым собакам империализма» и «подлым наймитам иностранных разведок», они оба не испытывали злорадства. Было бесконечно, пронзительно грустно от того, что весь этот шабаш, этот спектакль происходит в их стране. Было понятно, что сейчас с этим пока что ничего не сделать. Главное делание на этом этапе заключалось в сохранении себя. Но речь шла отнюдь не о растительном выживании организма. Было необходимо сохранить себя такими, какими они были до начала грандиозного эксперимента. Пусть всего лишь внутренне – но сохранить. Задача не дать превратить себя в винтик огромной обезличенной системы, в послушный манекен, бодро рапортующий черт знает о чем и тупо марширующий в заданном направлении, стала основной. Причем, пожалуй, не дать превратить себя в чучело с предсказуемыми реакциями было важнее, чем просто выжить. Если принять разворачивающуюся вокруг них реальность, дать ей проникнуть внутрь себя хотя бы частично, то можно было ставить на себе крест. Даже если никто и не придет тебя арестовывать.
– Кое-что в человеке должно оставаться непредсказуемым, – говорил Шапошников.
О Сталине и его конкурентах в борьбе за абсолютную власть профессор отозвался как-то вполне определенно:
– Пауки в банке жрут друг друга. Останется один сильнейший. Сплошная физиология. А мы, наивные, полагали, что уж в двадцатом-то веке и вправду можно будет всерьез задуматься о духовном…
Было дико от того, что они вынуждены теперь проговаривать вслух такие казавшиеся совершенно очевидными для старой России вещи. То, что проговаривать это вслух можно было лишь в очень узком кругу, да и то вполголоса, Маркова уже не удивляло. Это было следствием. Дай Бог, чтобы подольше сохранялась и не умерла в людях окончательно способность видеть причины…
– Прогресса нет, – замечал Шапошников. – Заводы и гидроэлектростанции как признак прогресса вторичны. Первичен прогресс духовный. А здесь мы впали в каменный век. В лучшем случае ранний феодализм. Впрочем, это уже философия.
– Я, знаете ли, православный, – отвечал Марков.
– Это вы очень точно подметили, Георгий, – кивал головой Шапошников. – Я тоже. К чему вдаваться в философские дебри, когда уже все сказано в самой главной Книге… Незачем выдумывать велосипед – это от лукавого. Но нравственный выбор есть всегда!
Особенно внимательно Марков отслеживал публикуемые в прессе материалы о судебных процессах над советскими военачальниками. Это уже было профессиональное. Когда высшей мере наказания подверглись те, кто сделал себе имя на полях гражданской войны, у Маркова – он не стал таить греха, признался сам себе – шевельнулся подленький червячок внутреннего удовлетворения. Впрочем, он постарался его тут же задавить в себе. Корк, Якир, Уборевич, Блюхер, Егоров, Тухачевский, заговор в армии, еще десятки имен, сотни, тысячи… Вот когда вспомнил Марков в очередной раз седого гвардейского полковника-артиллериста, застрелившегося в гатчинском госпитале после отречения Государя. Подумалось: на том свете, пожалуй, скорее, перевесит самоубийство полковника, чем такая, с виду мученическая кончина красных командиров.
– «Тухачевский – германский шпион… По всей строгости социалистического закона… Приговор приведен в исполнение», – прочитал профессор Шапошников, бросил газету на стол и снял очки.
Маркову вспомнилось начало 1915 года, вторая отечественная война, как тогда все говорили. Некоторое время его полк стоял рядом с легендарной Петровской бригадой, в которую входили первые гвардейские полки – Преображенский и Семеновский. Марков заезжал по делам службы к доблестным семеновцам и хорошо помнил своего ровесника поручика Мишу Тухачевского. Собственно, видел он его всего лишь один раз в офицерском собрании. А так хорошо запомнил уже благодаря приобретенной после Тухачевским известности. Еще бы не запомнить это имя – вскоре Тухачевский после ожесточенного боя попал в плен к немцам. Несколько раз бежал – его ловили. Последняя попытка, самая дерзкая, принесла успех. Это было уже в 1917-м. Но честолюбивому поручику Тухачевскому так и не удалось полностью проявить себя на полях мировой войны. Российская империя рухнула, началась война гражданская. И Тухачевский блестяще зарекомендовал себя у красных, сделав головокружительную карьеру. И вот теперь такой незавидный конец…
Перед Марковым снова предстал полковник-артиллерист из госпиталя в Гатчине. Подумалось – расплата за грехи приходит не всегда быстро, но неотвратимо…
Наверное, в конечном итоге по какому-нибудь из подпунктов печально знаменитой политической 58-й статьи посадили бы и Маркова с профессором Шапошниковым, хотя бы за их премилые беседы с чтением и обсуждением советской прессы. Можно сказать, что все случилось так, и в то же время не совсем так.
Тогда, весной 1939 года, Марков возвращался из отпуска. Он держал путь на север прямиком к своим коллегам. Предстояла большая экспедиция. Из всех вещей привыкший обходиться самым минимумом багажа Марков имел при себе лишь добротный саквояж – подарок Шапошникова – да перекинутый через руку плащ. Видимо, этот саквояж да, возможно, еще хороший гражданский костюм и привлекли к нему внимание во время пересадки на вологодском вокзале. Нужный Маркову поезд должен был отходить поздним вечером. Он немного посидел в ресторане, не сдавая вещи в камеру хранения. Затем вышел прогуляться, не спеша обошел вокзал, завернул за здание касс, вынул из портсигара папиросу. Здесь было безлюдно. Уже смеркалось.
– Разрешите прикурить? – раздался голос за спиной.
Марков обернулся. Перед ним стоял молодой парень в узких брюках, прошнурованной футболке и белой кепке. Марков равнодушно скользнул по нему взглядом. Проронил:
– Пожалуйста. – И полез в карман пиджака за спичками.
Зашедшую со спины от здания вокзала вторую фигуру Марков даже не увидел, а скорее почувствовал. Также в 1916-м в районе Луцка он почувствовал немецкого часового во время разведывательного рейда в неприятельский тыл. Тот тогда крался к подпоручику Маркову сзади со штык-ножом в руках. Того немца Марков, практически не оборачиваясь, резко выдернул из-под себя вперед. Германца подхватили, обезоружили и вставили в рот кляп бывшие тут же со своим командиром чины команды полковых разведчиков. Тело, как и тогда, среагировало молниеносно. Фигуру сзади Марков резко схватил за руку и плечо одновременно и дернул вперед, лишая противника точки опоры. Чутье не подвело – в перехваченной руке блеснул выкидной нож. Парень в шнурованной футболке моментально изменился в лице и кинулся на Маркова, пытаясь схватить его руками за горло. Нож в руке потерявшего от толчка Марковым равновесие подельника снизу вверх с размаху вошел парню в живот. Парень раскрыл рот, захрипел, падая перед Марковым на колени. Забившая фонтаном кровь брызнула Маркову на костюм, моментально окрасила слетевшую на перрон белую кепку парня в ярко-алый цвет. Второй нападавший, поднявшись с четверенек, вскочил на ноги и сломя голову бросился наутек через железнодорожные пути. Звякнул о рельс выброшенный нож. Марков нагнулся над первым нападавшим, пытаясь закрыть ему рану собственным плащом, подложил под голову саквояж. Парень хрипел, пуская изо рта розовые пузыри.
– Убили! Господи, убили! – всплеснула руками зашедшая за угол бабка с плетеной корзинкой в руках. – Караул!
Заливисто заверещал милицейский свисток. По перрону к ним уже бежали, топая хромовыми сапогами. Марков все еще пытался остановить парню кровь, когда сзади ему сноровисто выкрутили руки и защелкнули наручники за спиной…
Маркова доставили в старое здание городской тюрьмы и, сняв наручники, втолкнули в обшарпанную одиночную камеру. Снаружи лязгнул засов. Оставшись наедине с самим собой, Марков усмехнулся очередному повороту в своей судьбе. Навряд ли можно было утверждать, что он испытал сильное потрясение. За свою жизнь он навидался и не такого! Скорее было жаль незадачливого налетчика. Будем надеяться, выживет. Ну а что до него самого – разберутся и отпустят. Он снял пиджак, вывернул его подкладкой наружу, кинул на нары в изголовье, улегся на скрипучие доски и почти тотчас уснул. Марков даже не услышал, как утром отпирали камеру. Открыл глаза только от возмущенно-удивленного окрика молоденького милиционера в синей гимнастерке, стоявшего прямо над ним:
– Арестованный, подъем!!!
Молодой человек в застегнутой на все пуговицы цветастой косоворотке и потертом, видавшем виды пиджаке представился следователем по уголовным делам. С ходу сообщил:
– Потерпевший ночью в больнице умер, – и испытующе поглядел на Маркова.
– Сожалею. Только потерпевший – это я, – невозмутимо уточнил Марков.
Начали с формальностей. Записывая данные задержанного, следователь переспросил:
– Происходите из дворян Симбирской губернии?
У Маркова, заполнившего за годы жизни при новом строе массу документов биографического характера, очередные вопросы на подобную тему уже начали вызывать дерзкую иронию. Даже не пытаясь ее скрыть, он ответил с явным вызовом:
– Да. Являюсь чуждым для трудового народа элементом. Как Ульянов-Ленин!
Следователь совершенно неожиданно оказался парнем юморным. Слегка усмехнувшись, ответил:
– Советская власть уничтожила сословия. Так что вам очень повезло. Поздравляю.
– Благодарю.
Надо отдать следователю должное – он действительно постарался разобраться в случившемся. Пожалуй, он поверил в рассказ Маркова. Так и заявил прямо, что непохож задержанный на грабителя и душегуба.
– Только вот что получается, Георгий Владимирович. Исходим из фактов: свидетелей нет. Это раз. Есть труп. Это два. Вас задержали… кх-кхе, как это пишут в криминальных романах – прямо над окровавленным телом. Это три. На рельсах рядом обнаружен нож. Установлено, что он является орудием убийства. Его вполне могли выкинуть вы. Это четыре. Как минимум. Что прикажете мне думать? И, самое главное, к каким выводам придет суд?
– Я вам рассказал все… – пожал плечами Марков.
Следствие закончилось быстро. В последний их разговор следователь сообщил Маркову:
– Убитый, прямо скажем, был личностью, известной в местной милиции. Две ходки за грабеж. Гоп-стоп! Так-то. Но вот наличие второго нападавшего ничем, кроме ваших слов, не подтверждается.
Марков сделал скептическую гримасу.
– На ноже вообще никаких отпечатков не обнаружено, – продолжал следователь. – Видимо, успел стереть… И при убитом никакого оружия не найдено. В общем, я напишу представление по делу в вашу пользу. А дальше – как решит суд.
И, перегнувшись через стол поближе к Маркову, спросил вдруг:
– Не для протокола. Как это у вас так ловко получилось отбиться?
– Я служил в команде пеших разведчиков в Великую войну.
Следователь откинулся на спинку венского стула и, смерив Маркова долгим взглядом, уважительно покачал головой…
Суд усмотрел в действиях Маркова состав преступления, предусмотренных статьей 139 УК РСФСР – убийство, явившееся результатом превышения пределов необходимой обороны. Ему присудили три года лишения свободы. Марков так и не узнал, что намеченная тогда очередная экспедиция не состоялась. Как не мог узнать и об аресте профессора Шапошникова и его ближайшего окружения по пресловутой 58-й политической статье. Кто-то все же написал на профессора донос. Из мест заключения старенький Шапошников уже не вернулся.
…Известие о нападении Германии на СССР вызвало в лагере неоднозначную реакцию. На утреннем общем построении заключенные внешне никак не выразили своего отношения к случившемуся. Оно и понятно – накрепко вколоченная привычка молчать, пока тебя не спросили, сработала и тут. Зато в разговорах между собой начавшаяся война сразу стала первейшей темой. Ждали перемен. И они не замедлили последовать. Вскоре было объявлено о предоставлявшейся возможности искупить свою вину перед родиной на фронте. Отбирали из социально близкого трудовому народу элемента – из уголовников. Политическим в праве защищать советскую родину было отказано. Из вороха слухов и обрывков информации понять, что происходит на западной границе, было чрезвычайно сложно. Все быстро уразумели лишь одно – случилось что-то глобальное. Лишь только услышав о возможности попасть на фронт, Марков не колебался ни минуты. Главное выбраться, а там будет видно. Перспектива дальше прозябать здесь за колючей проволокой улыбалась слабо.
– Сто тридцать девятая статья? – недоверчиво поглядели на него при оформлении документов.
– Так точно, гражданин майор! – отчеканил Марков.
Незнакомый упитанный майор в пропотевшем обмундировании, приехавший помогать лагерному начальству в формировании первой партии спецконтингента – так теперь должны были называть отобранных для отправки в войска, – внимательно изучал бумаги Маркова. Затем снова смерил взглядом немолодого худого заключенного: черная роба с такими же брюками, рост выше среднего, скуластое лицо, короткий ежик седых волос на голове.
– Значит, сто тридцать девятая… – протянул майор.
Марков понял, что вопрос риторический и отвечать на него не требуется…
Через несколько дней конвой передал их военным властям. Марков снова оказался в Вологде, где два года назад и приключилась с ним вся история на вокзале. Теперь свой дальнейший путь он снова продолжил отсюда. Их привели в старые, еще царской постройки казармы. Перед второй отечественной войной здесь квартировал 198-й Александро-Невский пехотный полк. Марков помнил этот полк по боям в Галиции. В 1915-м году они были соседями на одном участке фронта. Прямо в середине двора громоздилась куча старых шинелей и стоптанных ботинок. Спецконтингент приодели. Вытряхивая шинель, Марков обнаружил на хлястике помутневшие царские пуговицы. Короны над орлами были грубо сточены напильником – привет из прошлых времен революции и гражданской войны. Марков усмехнулся и сунул руки в рукава.
15
В сентябре 1941-го они уже попали с маршевым пополнением на фронт под Ленинград. Их с ходу бросили в бой под Красным селом. Марков в очередной раз подивился превратностям судьбы. В этих местах, будучи юнкером Павловского военного училища, он проводил каждое лето на выезде в традиционных красносельских лагерях. Места, где некогда квартировали с конца каждой весны блестящие полки и военные учебные заведения бывшей столицы, теперь были пустынны и заброшенны. А чуть западнее уже проходила линия фронта. Вернее, никакой линии не было. Просто шли маневренные бои остатков кадровых подразделений Красной армии и разрозненных групп ополченцев с передовыми дозорами стремящихся к городу немцев. Без всякой предварительной подготовки, без огневого прикрытия и разведки, даже не закончив толком сосредоточение, спецконтингент вместе со вчерашними ленинградскими рабочими и служащими бросили в атаку среди бела дня. Сначала они долго карабкались на гребень одной из высот. Где-то впереди слышались приглушенные звуки боя. Устали, запыхались, расстроили ряды. Вдоль сбившейся шеренги энергично прошелся немолодой уже старший политрук с револьвером в руке. Впереди было осеннее поле с поросшим пожухлой травой, но еще вполне читаемым профилем старых окопов и капониров. За полем виднелась опушка леса, чуть левее – серая гладь озера с болотистыми берегами в сухом тростнике. Дальше начиналась очередная возвышенность, вся в золотом убранстве осенних деревьев. Было красиво, тревожно и немного тоскливо. Долго любоваться красотами природы им не позволили. Шум боя неожиданно затих. Недоумение Маркова усилилось после того, как их практически тут же погнали с высоты вниз, на поле, приказав развернуться в цепь. Шли плохо, строя не держали, потому что не умели. Цепь заламывалась и извивалась по фронту чудовищными прогибами. Ни интервалов, ни разбивки на подразделения, машинально отмечал Марков, опытным глазом наблюдая происходящее слева и справа от себя. Но самое нелепое, по его мнению, было в том, что противника перед ними не наблюдалось. Логичнее было проделать путь по открытому пространству во взводных колоннах форсированным маршем. И быстро укрыться под защитой деревьев впереди. Мысли работали четко и ясно, выдавая профессиональные военные решения. Будто и не было промежутка между войнами в двадцать один год…
Они почти дошли до опушки леса и остановились в недоумении: что же делать дальше. Народ начал подходить друг к другу, инстинктивно сбиваясь в кучи. И в этот момент из-за перелеска по толпе шквально ударили минометы. Моментально все потонуло в пелене разрывов. Крики, беготня, вой, паника. Что-то кричал, размахивая револьвером, старший политрук. Его никто не слушал. Кто-то кинулся назад, часть людей, и Марков в их числе, устремились к ближайшему перед ними лесу. Заскочив в лес, неожиданно наткнулись на неглубокие, но правильно вырытые зигзагом траншеи. Пригибаясь, в траншеях сидело несколько десятков человек в зеленых касках с красными звездами. Недолго думая, разрозненные остатки ополченцев и спецконтингента, ничем, впрочем, не отличавшиеся друг от друга по убожеству своего внешнего вида и снаряжения, посыпались сверху в эти траншеи. Сюда же плюхнулся и старший политрук, где-то потерявший фуражку, но продолжавший сжимать в побелевшей руке револьвер.
Минометный обстрел за их спинами прекратился. Марков огляделся – они оказались всего лишь в перелеске, приспособленном под узел обороны. Дальше внизу шла балка, по дну которой, петляя, проходило шоссе с асфальтовым покрытием, затем снова на другой стороне от дороги поросший кустарником склон начинал подниматься вверх. Противника до сих пор так и не было видно. Задумка сделать на этой небольшой лесистой возвышенности, контролировавшей дорогу внизу, укрепленный пункт была хороша, но ее авторам явно не хватило времени. По флангам стояли два станковых пулемета. Стрелковые ячейки были отрыты почти в полный профиль, но ходы сообщения между ними были недоделаны. Занимавшее здесь оборону подразделение было явно из кадровых. То ли потрепанная рота, то ли хорошо укомплектованный взвод с приданным тяжелым стрелковым вооружением.
– А ну, не толпись! – гаркнул кто-то совсем рядом.
Марков обернулся. Буквально за шиворот расставляя серые фигурки ополченцев вдоль бруствера, по траншее шел здоровенный старшина, практически с головы до ног увешанный амуницией и снаряжением. Как игрушечная, наискось болталась у него на шее самозарядная винтовка Токарева. За ним следовал затянутый в ремни молоденькой лейтенантик, бледный и худенький, в новеньком обмундировании со стрелковыми петлицами и с пухлой полевой сумкой на боку.
– Да, товарищи, займите оборону, – совершенно неавторитетно повторял лейтенант вслед за старшиной.
– Расступись, набрать интервалы! – громыхал старшина.
– Рассредоточьтесь, товарищи бойцы, – скороговоркой сыпал лейтенант, – рассредоточьтесь, давайте-давайте.
Вновь прибывшие грязно-серыми вкраплениями влились в однообразные ряды занимавших здесь оборону ранее. Смотрелись они жалко – пилотки на головах, шинели да ватники, перехваченные ремнями, на которых скудно висело по одному брезентовому или кожаному подсумку, линялые вещмешки за спинами. Те, кто находился на позициях до внезапного прибытия ополченцев и спецконтингента, были и вправду снаряжены и одеты на славу: все в стальных шлемах с гребнями образца 1936 года, в полном походном красноармейском снаряжении. Бойцы в аккуратно пригнанном защитном обмундировании. На каждом поясные и плечевые ремни с положенными по уставу предметами: патронными, противогазными и сухарными сумками, флягами, шанцевым инструментом. В стрелковых ячейках стояли снятые ранцы с умело притороченными к ним шинельными скатками. Сразу видно – ухоженное и хорошо сколоченное кадровое подразделение. С такими ребятами, казалось, только и воевать – ан нет, откатились ведь под самые стены северной столицы. Впрочем, надо полагать, вряд ли это подразделение отступило сюда в таком виде с границы. Скорее всего, его тоже перебросили недавно откуда-нибудь из тылового военного округа.
Поступил приказ занять оборону. Люди энергично заработали саперными лопатками – спешно углублялись траншеи и ходы сообщений. К старшине и лейтенанту, наводившим порядок на позициях, присоединился старший политрук. Последний вполне пришел в себя от минометного обстрела противника, раздобыл где-то каску-»халхинголку» взамен потерянной фуражки и теперь продолжал энергично распоряжаться. Людей расставляли в круговую оборону. Не надо было быть большим стратегом, чтобы понять – ожидается бой в окружении.
Немцы навалились после обеда. Они атаковали сразу с двух сторон – с фронта и тыла. Невидимые в зарослях кустарника, с противоположной возвышенности по ним опять ударили минометы, точно накрывая красноармейские позиции. Не жалея патронов, строчили через балку и шоссе куда-то оба «максима». Бойцы отстреливались из винтовок, по большей части наугад. Бой продлился недолго – немцы попросту обошли узел сопротивления, не имевший соседей на флангах. Когда огонь утих, выслали разведку. Только поползла она не вперед, а назад – туда, откуда пришли цепью по полю ополченцы. Вскоре вернувшиеся разведчики доложили – у кромки леса против них расположился сильный немецкий дозор, по полевой дороге как ни в чем не бывало уже движется на восток в сторону высот, откуда они пришли всего пару часов назад, колонна немецких грузовиков и мотоциклов. Окружение, и уже весьма глубокое. Вот так быстро…
Известие об окружении моментально распространилось среди личного состава. Люди растерялись, приуныли, хотя по ним никто больше пока и не стрелял. На дне траншеи, за стрелковой ячейкой Маркова, расположились лейтенант, старшина и старший политрук. Присев на корточки, они вполголоса обсуждали, что делать дальше. Марков невольно слушал их приглушенные, но вполне четкие голоса. Старшина предлагал прорываться на восток, считая, что обороняться здесь уже нет смысла – все равно немцы их обошли с двух сторон и контроль над участком шоссе внизу потерял значение. Лейтенант напирал на то, что оставлять вверенную ему позицию без приказа не имеет права. Старший политрук вопреки ожиданиям заявил, что дает такой приказ – отступить. Лейтенант сначала опешил, потом неожиданно заявил, что политрук не является его прямым начальником. Политрука поддержал старшина. Тогда лейтенант потребовал приказ на отступление в письменном виде. Марков мысленно усмехнулся: мальчишка-командир оказался не таким простым, как могло показаться поначалу. Зашуршала бумага. С минуту политрук, сопя, что-то царапал химическим карандашом на измятом листочке. Закончив писать, протянул клочок лейтенанту.
– Устраивает?
– Вполне.
Лейтенант упрятал бумажку в свою распухшую полевую сумку.
Начали обсуждать, как и куда прорываться. По разговору Марков понял, что все трое толком не представляют местности, по которой придется идти. Маркову же здешние края были хорошо знакомы. Еще по дороге сюда он без труда узнал поле со старыми заросшими траншеями и капонирами – здесь они упражнялись в тактике в начале 1910-х годов. Эх, взглянуть бы на карту хоть одним глазком!
Между тем, пользуясь временным затишьем, пересчитали личный состав. В наличии оказалось полсотни бойцов, подавляющее большинство из которых было вооружено трехлинейными винтовками. Выяснилась одна чрезвычайно неприятная деталь – у обороняющихся практически не осталось патронов.
– Что же делать? – растерянно проговорил снова за спиной у Маркова лейтенант.
Политрук начал предлагать испортить и бросить пулеметы, все патроны из снаряженных лент раздать личному составу на руки и идти на прорыв. Было слышно, как в задумчивости скребет, сдвинув каску на глаза, пятерней стриженый затылок старшина.
– Разрешите обратиться, товарищ старший политрук, – сделав шаг вперед из своей ячейки, приставил винтовку к ноге Марков.
– Вы кто такой? – уставились на него три пары глаз.
Марков представился по уставу. Затем произнес:
– Сзади между полем и озером есть низина. Тянется вдоль самой воды. По ней можно организованно отступить.
Начальствующий состав переглянулся. Некоторое время три пары глаз пристально изучали возникшего перед ними бойца в длиннополой серой шинели без знаков различия. Старшина, видимо по привычке, оценивающе оглядел заскорузлый коробчатый подсумок на брезентовом ремне у Маркова.
– Могу показать на карте, – добавил Марков.
– Показывайте, – решился лейтенант и распахнул полевую сумку.
Память Маркова не подвела. Низина действительно присутствовала. Вот она, обозначена на карте. Да и как ее забудешь, когда за юнкерские года не один раз делал тут с товарищами съемки местности…
– Надо только сбить немецкий заслон… – озабоченно потер подбородок лейтенант.
– Патронов в обрез, – отозвался старшина.
– Сколько отсюда до немцев? – поинтересовался Марков.
Его опять недоуменно смерили взглядом, но ответили:
– Метров сто пятьдесят.
– Нам бы только это расстояние пройти, – посетовал лейтенант. – А дальше в низине скроемся.
– Отдайте все патроны пулеметам. Пусть нанесут короткий, но мощный огневой удар. А затем ударим в штыки, – произнес Марков.
На несколько секунд все остальные опешили от его высказывания. Затем старший политрук ядовито произнес:
– Товарищ боец, вы не слишком много на себя берете?
Старшина и лейтенант переглянулись друг с другом. В их взглядах промелькнуло одобрение.
– Боец дело говорит, – прогудел старшина.
– А это идея, – согласился лейтенант и даже азартно улыбнулся уголком рта.
По рядам пошли каски, в которые сбрасывали патроны. Было решено оставить только одну обойму на человека. Оба «максима» развернули в обратном направлении. Наметили сектора обстрела для пулеметов и направление прорыва. Атаку назначили за час до наступления вечерних сумерек.
– Приготовиться к атаке, – шепотом понеслось по траншее. А затем Марков повторил, передавая дальше, так хорошо знакомую ему команду:
– Примкнуть штыки!
Залязгало железо о железо. Исправно выполнили команду кадровые красноармейцы. Рядом так же сноровисто, как и Марков, четкими движениями, провернув, зафиксировал штык на стволе винтовки пожилой кряжистый ополченец с седыми усами в ладно пригнанной шинели. С прочими ополченцами дело обстояло хуже – опыта обращения с оружием они практически не имели. По траншее, пригибаясь, пробирался старшина, быстро осматривая винтовки, кому-то что-то на ходу поправляя и показывая. Закончив осмотр, старшина сделал знак лейтенанту. Тот посмотрел на наручные часы и махнул рукой.
Хлестко ударили с флангов в сторону разведанных немецких позиций пулеметы. Немцы, засевшие на краю поля, допустили ошибку – принялись тут же отвечать из всех видов стрелкового оружия. Чем обнаружили раньше времени свою систему огня. Хотя им стоило бы дождаться самой атаки и уже потом открывать огонь. Цели для «максимов» были немедленно откорректированы, обстрел перенесли на немецкие огневые точки. Неприятельский огонь начал заметно стихать.
– Патроны на исходе! – доложили пулеметчики.
Лейтенант отважно выскочил на бруствер с пистолетом в руке:
Читать бесплатно другие книги:
