Тварь непобедимая Тырин Михаил

ЧАСТЬ 1

КОРОЛЬ РЕАНИМАЦИИ

Уже много дней над стылой землей плыли тучи. Они ползли медленно и уныло, как отступающая армия. Передний край этой темной молчаливой армады еще держался, еще сыпал по ночам мокрым снегом. Но днем в тыл начинало бить молодое весеннее солнце, и плотные свинцовые ряды размыкались, разваливались, таяли.

Тучи шли, хотя могли бы прекратить свой бесполезный и бесславный марш, остановиться, сдаться солнцу, низвергнуться вниз потоками воды, раствориться, потому что все равно были обречены на это в конце своего пути.

Но они продолжали упрямо ползти куда-то. Будто у них – безмолвных обитателей неба – имелся высший смысл в том, чтобы пройти свой путь до конца, до самой последней точки.

С высоты их полета огромные города казались россыпями детских кубиков. Миллионам людей, наблюдающим с земли это молчаливое шествие, не было никакого дела до тех причин, что двигали небесную армию в неизвестность. У людей был свой путь и свой смысл.

– Алька, как тебя родители на ночь отпускают? – спросил Семеныч, разливая чай по пластмассовым кружкам.

– Сама удивляюсь, – ответила Алина, выкладывая на газету бутерброды. – Наверно, потому, что я им ничего не рассказываю.

Гриша смотрел в окно, за которым кипело снежное броуновское движение. Белые крупинки стукались о стекло и, ничего не добившись, отлетали назад, чтобы бессильно упасть к колесам машины.

Чаепитие, еще не начавшись, было прервано хрипением старенького «Алтая». Все с досадой переглянулись – диспетчер перебирал бригады в поиске свободной.

– Тридцать вторая, – позвал наконец динамик. – Тридцать вторая – база.

– Поужинали, – вздохнул Григорий, поднимая перемотанную изолентой трубку. – Тридцать вторая на связи.

– Дорожно-транспортное на Профсоюзном бульваре, – сообщил голос диспетчера со странным сочетанием усталости и возбуждения. – Выезжайте, больше никого пока нет. Там с пострадавшими...

– Все с сердечными приступами? – поинтересовался Григорий.

– Что?

– Ничего. У меня кардиология, а не реанимация.

– Повторите, не понял, – проговорил диспетчер. – Выезжаете или нет?

– Да, едем, давайте адрес.

Семеныч, не изменив выражения лица, переливал чай обратно в термос.

– Может, все-таки перекусим быстренько? – предложила Алька.

– Перекусим на подстанции. Там дорожное с пострадавшими, – ответил Григорий, кладя трубку на место. – Поехали. Профсоюзный бульвар, рядом с мостом.

В стекло «рафика» все так же молотила снежная крупа. Гриша представил, как кто-то лежит сейчас в темноте на обледенелом асфальте, истекая кровью, и поежился.

Весна в этом году выдалась злая. Ледяные ветры все несли и несли снег – тяжелый и колючий, как гранитная крошка. Днем снег таял, а к вечеру вновь начинал собираться в ямах и впадинах белыми зернистыми кучками.

Кардиологической бригаде не так часто приходилось подбирать кого-то на улицах, обычно случались квартирные вызовы. Григорию долго не нравились эти тихие жилища с зашторенными окнами, навеки въевшимся запахом лекарств, печальными родственниками, привыкшими передвигаться на цыпочках и говорить шепотом, изучившими все разделы медицины преимущественно по настенным календарям. Потом привык.

И вот теперь выдался редкий шанс поработать в иных условиях – на пронизывающем ветру, рядом с искореженными машинами, под стон их покалеченных хозяев. Как мудро замечено предками, хрен редьки не слаще. Тем не менее уличная работа угнетала меньше. Здесь, в отличие от эрудированных домочадцев, никто не лез под руку с советами, не пытался блеснуть познаниями. В уличной горячке врач, как правило, был единственным, кто знал, как нужно действовать, – и он действовал на свой страх и риск.

Машина катилась по маленьким улочкам, которые ни-кто, кроме опытного Семеныча, толком не знал. Он один имел представление, как с помощью этих потайных троп в каменных джунглях сократить маршрут. Уже через несколько минут он показал на дорогу.

– Вот за тем домом – наш бульвар.

Машина выскочила на освещенную фонарями улицу. И в этот момент все увидели картину, заставившую Альку испуганно ахнуть, а Семеныча – обронить крепкое словечко.

Впереди бушевало пламя. Дорогу перегораживал автопоезд, завалившийся набок. Горел фургон, и горели какие-то тюки, вылетевшие из него. Тягач тоже перевернулся и прижал к опоре моста легковую машину, марку которой уже невозможно было определить.

Больше ничего увидеть не удавалось, поскольку бульвар был запружен другими машинами.

– Я туда не проеду, – сразу сказал Семеныч.

В самом деле, на дороге творилось настоящее столпотворение: машины сигналили, дергались взад-вперед, между ними бегали взмыленные дорожные инспекторы, размахивая жезлами и рациями.

– Алька, за мной, – скомандовал Гриша и выбрался из машины, подхватив чемоданчик.

На них сразу набросился ветер, закидал снежными колючками, заставил зажмуриться. Алька накинула поверх халата куртку, прикрыла голову капюшоном.

– Надень халат на куртку, – сказал Гриша. – В крови же сейчас вся будешь.

– «Скорая» приехала! – крикнул кто-то.

Из лабиринта машин выбрался измученный сержант ДПС, потащил Григория в гущу, на ходу объясняя диспозицию. Его почти не было слышно из-за шума и рева автомобильных гудков.

Григорий остановился, когда ветер донес до него жар пылающего фургона. Осмотрелся, отмечая профессионально цепким взглядом, куда идти в первую очередь. Возле милицейской «девятки» стоял мужчина в одной рваной рубашке и что-то втолковывал инспектору. Его лицо было перечерчено струйками крови, однако он не кричал, не звал на помощь – стало быть, может подождать.

На обочине возле покореженного рекламного щита топорщилась исковерканными боками еще одна машина – судя по всему, иномарка. Возле нее толпились люди, слышался женский плач.

– В «Москвиче» зажало двоих! – кричал на ухо сержант. – Женщина стонет, а мужчина, кажется, все. Не шевелится. Сейчас подъедут пожарные с инструментами, будут вырезать. Там опасно сейчас, огонь...

– Раз опасно, значит, не пойдем, – ответил Григорий, свято блюдя требования инструкции.

– Да, не надо, – согласился сержант. – Ребята вкололи женщине какой-то заморозки, ей чуть полегче.

– Сейчас еще бригады будут, – сообщил Григорий, направляясь к иномарке.

Он увидел, что на асфальте впереди машины лежит полуголый человек, скрученный, словно шнек мясорубки. Он был неподвижен, лишь нога под разорванной брючиной судорожно вздрагивала. Судя по всему, одежду с него сорвало во время удара и последующего вылета через лобовое стекло. Перед ним стояла на коленях молоденькая девушка в короткой кожаной курточке, отделанной мехом. Она причитала, звала на помощь. Вокруг топтался какой-то народ, но никто не имел представления, как можно помочь.

Григорий тронул девушку за плечо. Та обернулась, и стало видно, что висок и щека вымазаны кровью. Похоже, осколками стекла ей рассадило лицо.

– Помогите ему! – проговорила сквозь плач девчонка. – Помогите ему! Сереженька, потерпи, врачи приехали...

– Алька, займись ею, только быстро, – кивнул Гриша, а сам склонился над лежащим. Черепно-мозговая, сразу определил он. Если вылетел через лобовое стекло, значит, наверняка и подвывих позвонков. И плюс к этому – повреждение подключичной артерии, из которой натекла уже лужа крови. Один глаз был закрыт, второй чуть блестел из-под приподнятого века. Григорий посветил фонариком – зрачок дернулся.

– Ну, что там?! – продолжала всхлипывать девица, мешая Альке обрабатывать ее же ссадину. – Что, скажите. Он живой? Ну?!

– Девушка, помолчите хоть минуту, – проговорил Григорий, безуспешно пытавшийся послушать пульс. – Поймите, вы мешаете. Алина, подай зажим...

Он давно уже отвык церемониться в подобных случаях. Частенько самым трудным была не работа с пациентом, а борьба с его родными и близкими. Они думают, что врач – волшебник, а в его чемоданчике бутылочки с живой водой. Хотя на самом деле ни черта у него нет и зачастую ничего он не может, кроме как побыстрее доставить человека в стационар...

– Я закончила, – отрапортовала Алька, закрепив повязку и тампон на лице девушки. – Куда ее?

– Она пусть ждет, а ты – бегом за каталкой, – проговорил Григорий, пытаясь остановить кровь зажимом. – Потом сделаешь девчонке инъекцию. Нет, постой! Помоги мне, приготовь обезболивание.

– Что – морфий, промедол?

– Ни в коем случае! Ищи новокаиновую глюкозу.

Гриша сделал укол, еще один.

– Что еще?

– Приготовь мне дексаметазон и лазикс. И беги за каталкой. Только возьми кусок фанеры – будем укладывать на твердое.

– Может, помочь? – предложил кто-то из публики. Алька так быстро унеслась, что не удостоила добровольца ответом.

Гриша осторожно снимал с тела мокрые клоки одежды, глядя, нет ли серьезных повреждений. Разобрать было трудно – все залила кровь. Однако он смог определить, что ребра практически целы, – на иномарке оказался упругий руль. Значит, можно работать с грудной клеткой, не опасаясь порвать легкие осколками костей.

– Почему вы ничего не делаете?! Помогите ему, скорее же! – не успокаивалась подруга пострадавшего.

– Милая, твой звонкий голос ему уж точно не поможет! – разозлился Григорий. И тут он услышал за спиной крики.

К ним со всех ног бежали двое дорожных инспекторов.

– Всем отойти назад! Не задерживайтесь, быстро, быстро!

Григорий привстал, встревоженно огляделся. Оранжевая машина-техничка оттаскивала покореженный «Москвич» от опоры моста. Какие-то люди метались рядом, орали, размахивали руками. Некоторые подбегали к лежащему тягачу и тут же отскакивали.

– Водитель вспомнил – у него газовый баллон в кабине, – проговорил запыхавшийся милицейский прапорщик. – Огонь уже там, сейчас как бабахнет...

– Главное, вовремя вспомнил, – заметил Гриша, покосившись на тягач.

– Память девичья, мать его... – процедил прапорщик, оттирая пот рукавом. Он был толстым, полнокровным, его лицо светилось красным – то ли от отблесков огня, то ли от здоровья. – Отойдите подальше и человека уберите, если еще живой.

– Живой, живой, – сказал Григорий – больше для плачущей девчонки, чем для инспектора.

Появилась Алька, за ней поспешал водитель, отягощенный носилками.

– Что, Семеныч, решил размяться? – удивился Григорий.

Семеныч, как и большинство шоферов станции «Скорой помощи», был пенсионером и непременно напоминал об этом, если требовалось кого-то тащить.

– Да подсоблю, чего там... – смущенно проговорил он. На него, старого водилу, эта авария произвела тяжкое впечатление. Видимо, из чувства шоферской солидарности он не усидел на месте.

– Поторапливаемся. Осторожно... – произнес Григорий, приступая к перекладыванию пациента на носилки. – Алька, сверни свой халат в валик – и под шею... И старайся не смещать голову...

Поставить каталку на колесики не удалось – не было места проехать, пришлось тащить ее между машинами на руках. Алька пошла вперед, она несла чемоданчик и вела под руку девицу. Та начала утихать, увидев, что врачи наконец-то зашевелились.

Все четверо находились на полдороге к «рафику», когда ночь вдруг превратилась в день. Взметнувшееся за спинами пламя бросило тени вперед и вверх, на стены домов. Григорий почти не услышал грохота и пронзительного женского визга, потому что в ту же секунду заорал своим: «На землю!»

Он и сам сразу присел, стараясь не уронить носилки, но почувствовал ладонями, что сзади, со стороны Семеныча, они стукнулись-таки об асфальт.

– Семеныч, держать же надо! – в сердцах воскликнул он. Затем спросил: – Все целы?

– Мы – целы, – послышался испуганный голос Альки.

Слышался стук – сверху валились обломки, поднятые взрывом. Семеныч кряхтел где-то в темноте сзади, так и не поднявшись с асфальта.

– Ну, давай поднимай! – поторопил его Гриша, снова впрягаясь в носилки.

– Обожди. – Голос у водителя стал немного странным.

– Да что там у тебя?!

– Он у вас раненый, – сказал кто-то.

Какой-то человек высунулся из кабины хлебного фургона и показывал пальцем на Семеныча.

Гриша подошел, опустился на корточки.

– Что?

– А-а... – с досадой вздохнул водитель. – Во, гляди...

Он повернулся правым плечом. На кожаной куртке зиял геометрически ровный надрез, в глубине которого блестела свежая кровь.

– Глубоко?

– Да не пойму, – сокрушенно ответил Семеныч. – Оно как бритвой, я и не почуял. Погоди, сейчас подымусь...

Он встал и тут же оперся о руку Григория – его качало.

– Ох, чего-то голова идет кругом... Идем скорей.

Алька, не дожидаясь указания, взяла носилки, привычно заняв место у ног пациента – где полегче.

Через минуту они отгородились от шума, снега и ветра дверями санитарного «рафика». Семеныч оглядел всю компанию и слабо усмехнулся.

– Не машина, а больница, – сказал он. – Одни больные.

– Алина, займись, – велел Гриша, кивнув на Семеныча. – Потом не забудь сделать столбняк дамочке.

Сам он склонился над носилками. Мужчина уже не подавал видимых признаков жизни. От него пахло коньяком и мочой. Григорий послушал пульс, посмотрел давление. Он все-таки был жив. Почти жив. При определенном везении оставался шанс вытащить его.

– Гриша, – раздался заметно ослабевший голос шофера, – извини, но я сегодня уже не ездец.

– Ничего страшного, – попробовала успокоить его Алька. Она сняла с Семеныча куртку, рубашку и теперь накладывала бинты. – Надрез неглубокий, кровопотеря легкая...

Григорий покосился на рану и понял, что без штопки здесь не обойтись.

– Может, потеря и легкая, но... Годы-то мои какие? Гриш, ты попроси милицию за руль...

Григорий не ответил, занятый пациентом, лишь с сомнением покачал головой. Он видел – после взрыва на дороге поднялся такой переполох, что всем было не до них.

Тут напомнила о себе девчонка, до сих пор молча наблюдавшая, как Гриша колдует над ее Сережей.

– Можно я от вас позвоню? – спросила она, показав на «Алтай».

– Сама не сможешь, а показывать некогда, – отмахнулся Григорий.

– Мне очень нужно. Покажите, пожалуйста. Послушайте, а куда вы его повезете?

– Ближе всего – «Красный крест». Наверно, туда.

– Ну, пожалуйста, мне очень надо позвонить!

– Да подожди же! Как поедем – тебе наберут номер.

– Мне срочно нужно. – Она снова начала заводиться. – Откройте дверь!

– Эй, ждать не будем! – крикнул ей вдогонку Григорий, но девица уже выскочила на улицу и скрылась за машинами.

– Вот неугомонная, – с осуждением сказал Семеныч.

– Я сажусь за руль, – решил Григорий. – Алька, работай с человеком, ты знаешь, что делать.

– Капельницу ставить? – уточнила она.

– Да, поставь. Пятьсот кубиков желатиноля в бедренную артерию. Сама сможешь? Давай скорей, пока не тронулись.

– Смогу, поехали.

Гриша под ревнивым взглядом Семеныча пересел за руль, прошелся руками по рычагам. Он не водил уже почти год, но чувствовал себя вполне уверенно, поскольку с техникой всегда умел обращаться.

Завыла сирена. «Рафик» с натугой тронулся и пополз вперед, выпутываясь из лабиринта машин.

– Не гони, – сурово предупредил Семеныч. – На перекрестках притормаживай. Тише едешь – сам знаешь... Такие времена, что на твою мигалку никто не поглядит.

Он хотел еще что-то сказать, но сил осталось немного. Семеныч откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

Григорий взял трубку телефона, вызвал диспетчера «Красного креста».

– Тридцать второй, везем клиента в нейротравму. Давление – сорок на двадцать, коматозник. Готовьте реанимацию.

Машина разогналась и помчалась по пустеющей вечерней улице, полыхая синим маячком. С момента вызова прошло не больше десяти минут.

– Ты эту катафалку сменишь, наконец? – лениво спросил Кича, когда «Опель» опять с грохотом подбросило на яме.

Ганс помолчал, не отрывая взгляда от дороги, потом ответил:

– Ботвы надо чуть подсобрать.

– У тебя разве денег нет?

– Есть, мало. Я хочу сразу путевую брать.

– И сколько тебе надо?

– Да пока не знаю точно, не торговался. Половину примерно собрал. Да еще векселек должны скоро вернуть. И этого крокодила определю. – Он хлопнул ладонью по панели еще не старого, но здорово замызганного «Опеля». – Ну и еще где-то придется догонять до суммы.

– Значит, уже присмотрел что-то?

– Ага, – охотно ответил Ганс и даже улыбнулся, что делал крайне редко. – «Паджеро» возьму. Уже закадрился с одним братком, он для меня его держит. Только бы денег поскорей собрать, пока он на обратно не пошел. Тогда моя машина будет.

– Джипы новые брать надо, а не жеваные, – заметил Кича, кидая в рот сигарету. – Продадут тебе опять какую-нибудь гниль...

– Нет, бугай что надо. Я уже пробовал, погонял за городом. Прет, как «Челенджер». Дорогу держит. Мотор ребята пощупали, говорят, нормально.

– А коробка, стояки? Кстати, где денег-то собираешься нарыть? Занимать будешь?

– Да нет, не люблю я кредиток. Подумаю, может, какое дельце обмозгую...

Кича не выдержал и усмехнулся. Оказывается, Ганс уже умеет дела обмозговывать.

– Знаю я твое «дельце»... – произнес он, глядя полуприкрытыми глазами, как плывут мимо уличные фонари. – Дрянь небось, да?

Ганс нахмурился и ответил не сразу:

– А что? Сейчас все мякину продают, а кто и ширево.

– Не все. Я, например, не лезу. В таких делах соображать надо. С кем хоть собираешься работать?

Ганс еще больше нахмурился, вцепился в руль. Ему вообще не хотелось делиться своими планами, но Кича вечно лезет в душу и вытаскивает все, как клещами. И не отмолчишься, не отмажешься, не переведешь разговор на другое.

– Есть один шушарик, – неохотно ответил Ганс. – Коля Муравей, знаешь?

– Знаю, знаю... – пробубнил Кича и как-то нехорошо улыбнулся: – Муравья все знают. Хочешь геморроя – вяжись с Муравьем. Загремишь под фанфары...

– Не будет геморроя. Я умно все сделаю.

Они замолчали. Ганс мечтал о джипе, на котором скоро будет катать по городу, распугивая всякую шелупонь. Он давно хотел машину с большим салоном, где ему будет нетесно.

Кича был занят совсем другими размышлениями. Он думал, что вот уже и Ганс подрос и начал закручивать какие-то свои дела. Прежде такого никогда не случалось. Ганс всегда ходил на коротком поводке и не помышлял о самостоятельности. Даже думать, работать головой у него не было нужды, поскольку Кича всегда брал это на себя. Не пора ли вежливо напомнить мальчику, где его место?

Кича брал Ганса лично для себя. Больше месяца присматривался к молодняку в спортзалах, пока не выделил этого парня: рослого, массивного, порывистого в движениях. При этом его незамысловатое лицо почти всегда выглядело спокойным. К тому же Ганс был судим – отсидел на «малолетке» три года за грабежи, и на этом тоже можно было играть.

Ганс был нужен Киче в качестве второго «я». Дело в том, что сам он не отличался ни ростом, ни мощью. К три-дцати годам он получил довольно много – стабильный доход, бригаду ловких отчаянных пацанов, известность и авторитет в своих кругах. Не было только одного – внушительности. Сколько ни ворочал он железа в спортзалах, сколько ни разбивал костяшек на ринге, нужного результата не достигал. Кича оставался маленьким и несерьезным на вид. Эдакий воинственный наполеончик, неспособный допрыгнуть до высоты роста противника. Это было не только обидно, но и затрудняло некоторые дела.

Досадный недостаток должен был восполнить Ганс, которому Кича предложил поработать у себя шофером. Но тот сразу сообразил, что шоферить придется не так, как прежде его покойный отец на стройке.

Дело происходило в сауне, разговор протекал под коньячок, в парилке повизгивали девчонки. Все замолкли, когда юный и неопытный Ганс в ответ на полушутливые намеки и предложения вдруг серьезно спросил:

– В бригаду берете, да?

Всех удивило, что он так спокоен и деловит, будто ему предложили просто подработать на разгрузке вагона. Молодые ребята обычно реагировали иначе – они либо цепенели от радости, либо немного пугались.

Кича в тот раз ответил, что бригада как-нибудь обойдется без него, без Ганса, а ему придется следовать за бригадиром повсюду и следить за порядком вокруг.

Ганс выполнял эту простую работу серьезно и обстоятельно, без всякой суеты. Когда Кича вел какие-то трудные переговоры, он маячил за его спиной как олицетворение той неумолимой силы, которая в нужный момент придет Киче на помощь. Это очень здорово действовало. Молодой телохранитель экономил бригадиру массу сил и нервов.

Заполучив Ганса, Кича начал менять облик. Если прежде он был похож на маленькую злую собачку, которая может больно покусать, то теперь стал «лакироваться», придавать себе лоск и интеллигентность. Он старался избавиться от блатных словечек, стал сдержанным в жестах. Одежду выбирал очень дорогую, но простую. Сделал стильную прическу.

Кича по-прежнему стремился произвести впечатление сильного и опасного человека, но отныне это была другая сила, другая опасность. Спокойная, но безжалостная. Кича уже сравнивал себя с гангстером, а не с разухабистым русским «братком», какие окружали его каждый день.

– Не вязался бы ты с наркотой, – снова заговорил Кича, отрывая Ганса от раздумий о новой машине. – Деньги и так кругом вертятся, найди что-нибудь поспокойней.

– Все гладкие места заняты, – хмуро ответил тот. – У нас тут ребята тоже не пальцем деланы.

– Мест полно, – жестко возразил Кича. – Хочешь – дам тебе на время вольную в районе, потрясешь барыг с ребятами. Риска меньше.

– Ты ж за барыг свою пайку затребуешь? – усмехнулся Ганс, выруливая на центральную улицу, оживленную даже в это позднее время.

– Затребую, – со вздохом кивнул Кича. – Без этого никак – времена такие.

Машина, доехав до следующего перекрестка, остановилась на светофоре. По стенам домов и деревьям пробежало вдруг фиолетовое сияние. Ганс увидел в зеркале санитарный «рафик», который медленно, но настойчиво пробирался между машинами. Прямо перед стоп-линией он притормозил – водитель, похоже, хотел осмотреться, прежде чем выскакивать на пересечение под красный свет.

Однако уже загорелся желтый, а «Скорая» все медлила. Возможно, заглох мотор. Ганс поспешно включил передачу, чтобы выскочить и занять место впереди «рафика», и не заметил, что тот наконец тронулся.

Раздался скрежет, «Опель» сильно качнулся. Бампер «санитарки» пропахал глубокую борозду на левом крыле и дверце.

– Твою мать! – прорычал Ганс, выскакивая из кабины. Кича неторопливо выбрался вслед за ним.

– Ну что за дела, а?! – заорал Ганс водителю – высокому русоволосому парню в белом халате, открывшему дверь ему навстречу.

– Уберите, пожалуйста, машину, – вежливо, но твердо попросил Григорий. – Мы везем умирающего в реанимацию.

– Сейчас будет тебе реанимация! – взвился Ганс. – Сам будешь как умирающий! Сначала ответишь за машину, а потом вали куда хочешь!

– Ребята, пропустите! – бесстрашно вступила в разговор Алька. – У нас больной, ему очень плохо.

– А кому сейчас хорошо? – сверкнул глазами Ганс. – Мне, думаешь, хорошо? – Он красноречиво кивнул на помятый «Опель». Затем швырнул в сторону Григория ключи. – На, забирай! Я на битых не катаюсь. А завтра заплатишь.

Ключи ударились о дверцу «рафика» и упали на асфальт, посыпанный снежной крупой.

Кича до последнего момента просто наблюдал. Ему нравилось, как Ганс, такой спокойный и медлительный, вдруг совершенно преображался, когда начинал решать проблемы с чужими. Это было идеальное качество – человек в нужное время мог переходить в нужное агрегатное состояние.

– Погоди, Ганс. – Он взял его за рукав, удерживая на месте. Затем нагнулся и поднял упавшие ключи. – Ребята работают, торопятся, умирающего везут. Может, когда-нибудь и нас так повезут. Пускай они проезжают, а потом будем разбираться. Вы согласны, люди в белых халатах?

– Уберите машину, – снова потребовал Григорий. Он не хотел никаких переговоров и соглашений, сейчас это было неуместно.

У Ганса, как всегда, хватило выдержки не спорить с бригадиром. Он быстро присмирел, вернулся в машину и отогнал ее в сторону. «Рафик» укатил.

Ганс снова вылез, ощупал вмятины.

– Ур-род, блин! – с негодованием сказал он.

– Хорошо, на моей не поехали, – чуть усмехнулся Кича.

– За свою ты ему башку бы снес, – с досадой проговорил Ганс. – А мою сморщили – тебе смешно.

Он обошел вокруг, зачем-то пнул ботинком покрышку.

– Куда я ее теперь такую дену? Ее и не продашь толком.

– Дурак ты, Ганс, – с сожалением произнес Кича. – А еще какие-то дела крутить хочешь.

– Не понял, – удивился Ганс.

– Да вот же перед тобой дело – и денежное, и безопасное. А ты плачешь. Неужели еще не понял, где умные люди деньги на джипы берут?

Ганс еще некоторое время пристально смотрел на Кичу, затем расплылся в ухмылке.

– А ведь точно! – воскликнул он.

Они еще раз переглянулись и весело рассмеялись. Через минуту «Опель» уже как ни в чем не бывало мчался по вечерней улице.

Некоторое время Григорий вел машину молча, плотно сжав губы. Семеныч изредка поглядывал на него и тоже помалкивал.

Что касается Альки, то она словно забыла о происшествии на перекрестке. Ей было не до того – она в одиночку делала все, чтобы довезти пациента до больницы. Уже в первые пять минут она взмокла, проводя попеременно то массаж сердца, то искусственное дыхание. Обычно эти процедуры делались вдвоем, но сейчас помочь было некому. Семеныч немного «плыл» и не способен был даже покачать подушку.

– Семеныч, что будет, как думаешь? – спросил наконец Григорий.

– Что будет... Платить придется.

– Много?

– Да вряд ли... Машина у них неновая. С другой стороны, ты и не виноват ни в чем, но с этими разве поспоришь?

– А если через суд?

Водитель не ответил, только горестно вздохнул. Снег за окнами, казалось, стал еще злее молотить по корпусу машины.

Едва они въехали во двор «Красного креста», от крыльца больничного корпуса отделилась женская фигура в накинутом поверх халата пальто. Григорий узнал Полину Вожжову из нейротравматологии. Врачом она считалась неплохим, но со своими коллегами обычно не церемонилась.

– Алька, как у тебя дела? – спросил он, пока врач шла к машине.

– Уходит, – отрывисто и с отчаянием ответила та.

– Где, показывайте, – потребовала Вожжова, заглянув в салон. Осторожно тронула голову через салфетку, приподняла веко. – Давление?