Глаз урагана Донской Сергей

Позади нее что-то зазвенело, а через мгновение мимо пролетела какая-то красно-черная шрапнель, изрешетившая снег. Кажется, псу не повезло.

Но и ее ждала та же участь.

Однако где-то поблизости все же оставался призрачный источник тепла. Рядом с нею или даже ВНУТРИ нее. Эта вещь, болтавшаяся на шее… Разве вещь не была горячей, словно уголек, но при этом не обжигала кожу, а излучала нечто, пронизывавшее тело насквозь и достигавшее самого сердца?..

Черный камень. Черный осьминог, запустивший в нее свои щупальца…

Нечто, ставшее сутью замерзающей женщины; кусок мертвой субстанции, в который на минуту переселилась (спряталась?!) ее душа… Внутри камня тлело какое-то совсем иное существование, и злобные ветры этого мира были не властны над ним.

«НИКОГДА НЕ СНИМАЙ ЭТО…»

Хорошо, что она забыла о предупреждении страшной старухи, явившейся в бреду или во сне, а то сняла бы обязательно. Теперь талисман стал ненадолго ее вторым, безотказным сердцем, и в нем пульсировала не кровь, а жизненная сила, похищенная из неизвестного источника. Эта сила не позволяла сдаться и прекратить сопротивление… Дина продолжала двигаться, несмотря ни на что.

Хруст раздавался уже очень близко, будто великанские челюсти крошили айсберг. Следующую порцию воздуха она уже не смогла вдохнуть – колючие сгустки застряли в ноздрях и глотке; захотелось безжалостно выдрать их одеревеневшими пальцами, но это было невозможно, и пришлось закрыть лицо руками, чтобы «ежи» не пролезли дальше, не порвали все внутри, однако любое лишнее движение казалось чересчур большой роскошью…

Лед на лице, лед во рту, черная летящая стена льда за спиной… Небо превратилось в ледяной купол, а звезды стали жалкими крупинками инея. Они никогда и не были раскаленными сгустками плазмы. В мире не было вообще ничего, кроме льда…

Эта чернота, подступающая отовсюду, слишком непроницаема даже для мыслей… Мыслей больше нет; остается только инерция…

Ступени. Порог. Дверь. Глаза…

Дина больше не видит. Что случилось с ее глазами? Теперь они – всего лишь стеклянные шарики с запаянными внутри зрачками. Сверху примерзла тонкая кожица век. Ресницы обламываются и осыпаются, как кусочки тонкой проволоки…

Последний звук в наступившей темноте… Кучки, оставшиеся от звенящих деревьев и разбитых столбов…

Вокруг дома – ледяная пустыня, усыпанная обломками, и почти космический холод. Антарктический пейзаж, в котором по нелепому стечению обстоятельств сохранилась декорация вымершей станции. Приют с автономным энергоснабжением. Последнее пристанище беглецов.

Но еще была полумертвая женщина, ползущая вслепую…

* * *

Она перевалилась через порог, будто мешок со смерзшимся углем, брошенный в темный чулан. Дверь автоматически захлопнулась за нею. Умный дом. Или умный хозяин. Кто-то принял и отразил внезапный удар, и волна холода была остановлена на неразличимой отсюда границе. Почти сразу же поток воздуха со сверхнизкой температурой начал рассеиваться.

Дина ничего не знала об этом. От слепоты и ампутации пальцев ее спасла только кратковременность воздействия. Вокруг нее начала вращаться черная спираль обморока. Обессиленная женщина недолго держалась на внешнем витке этой спирали, а затем стремительно понеслась к ее недостижимому центру.

24. ЯНУС

Человек, который попросил называть его Винсом, не соврал насчет кефира.

Бар торчал посреди голой скальной плиты и выглядел так же чужеродно, как вилла на астероиде. Янус не стал гадать, откуда взялась эта постройка неопределенного стиля. Внимания заслуживал только один вопрос: появился ли бар «случайно», в результате перемешивания «фрагментов», или же кто-то сознательно декорировал пейзаж. В последнем случае необходимо было учитывать вероятность изощренной ловушки.

Впрочем, теперь, когда у Януса появился спутник, его могли ввести в заблуждение вносимые Винсом искажения. Янус еще помнил тот внезапный холод, которым сопровождалось вторжение чужака. Очень может быть, что новый знакомый действительно безумец, но при этом обладающий уникальными способностями…

Бар оказался почти пустым. Через маленькие зарешеченные оконца внутрь падал голубоватый свет. Долька луны в последней четверти не двигалась, постоянно освещая бар под одним и тем же углом, словно лампа, горящая за темным стеклом. По другую сторону оцинкованной стойки торчал хозяин заведения, а на жердочке висел вниз головой гибрид попугая и летучей мыши невероятного розового цвета. Какая-то старуха в черном сидела за столиком у стены и клевала носом над стаканом.

Тучный бармен был одет в засаленный жилет и опирался на зловещего вида костыль. Багровое лицо с заплывшими глазками оставалось непроницаемым. Оно ничего не выразило даже тогда, когда Винс попросил кефиру для «мальчишки» и дозу для «всадника». Бармен молча подал и то, и другое. Кефир в стакане, а дозу – в двухмиллиграммовой ампуле.

Новый приятель усадил Януса за ближайший столик, посреди которого лежала морская раковина, используемая в качестве пепельницы. Янус осторожно отхлебнул из стакана. Обычный кефир – и если эта жидкость тоже иллюзия, то дьявольски совершенная.

Тем временем Винс достал из кармана серебряный портсигар с монограммой на крышке и щелкнул замком. В одном отделении находились три сигареты, а в другом – шприц архаичного вида с деталями из желтого металла и мутным стеклом.

– Винс, из какого ты года? – спросил Янус как бы между прочим.

– Отстань! – Винс сделал себе инъекцию, и на его лице появилась блуждающая улыбка.

– А откуда?

– Взлетная площадка-1.

– Что это значит?

– Это значит, что тебе пора заткнуться.

– А какой ориентир твоей Земли? – не унимался Янус. Он почувствовал, что сейчас Винс безопасен.

– Не знаю. Впрочем, есть один. У нас очень не любят маленьких умников, сующих нос в чужие дела…

Они помолчали. Винс сидел, слегка покачивая головой, как китайский болванчик. Он словно спал с открытыми глазами и отрешенной улыбкой на губах. Его полнейшая безучастность насторожила Януса. Тем более что вскоре стали заметны облачка пара, вырывающиеся из ноздрей Винса при каждом выдохе.

Янус не знал, что делать. Еще никто подобным образом не ускользал от него.

– Это наркотик, Винс? – спросил он шепотом, не очень надеясь

услышать ответ.

– Дурак! – Винс едва шевелил губами. – Это система жизнеобеспечения. Потерпи немного, деточка. Черный Хирург тебе все расскажет…

Янус ухмыльнулся. Нет, Винс еще здесь. Двойное «выпадение»? Такое трудно было себе представить.

– Кем же ты был, Винс?

– Где? Когда?

– Там. Раньше.

Мужчина поморщился; безмятежности как не бывало.

– Я не хочу возвращаться.

– Придется. Ты ведь знаешь…

– Да знаю, знаю! – Его взгляд стал мутным. Он огляделся по сторонам, словно заново изучал обстановку, затем сказал, понизив голос: – Станция «Регул», слыхал?

– Нет. Где это?

– Отвали, тупица!

– Так ты астроном?

– Метеоролог.

Янус покачал головой. В его представлении Винс больше смахивал не на ученого, а на золотоискателя из рассказов Джека Лондона, которые он (вернее, Ян) прочел минувшей осенью.

– Я ухожу, Винс, – объявил он.

– Не торопись, братец.

Винс полностью пришел в себя и сунул руку под плащ. Янус думал, что непредсказуемый приятель снова начнет угрожать ему револьвером, но тот вытащил земной шар размером с футбольный мяч.

Это напоминало фокус. Янус не верил своим глазам. Шар с отломанной осью наверное был когда-то главной частью глобуса, но где он мог поместиться? Разве что… у Винса внутри.

– Смотри, чудак, – предложил Винс и ткнул пальцем в какое-то место посреди Тихого океана.

Янус присмотрелся повнимательнее. Почти такой же глобус стоял у него (у Яна) в детской. Но то был просто пластмассовый каркас, оклеенный бумагой, а тут… Никаких признаков бумаги. Ничего похожего на каркас и ось. По правде говоря, шар вообще не выглядел как кем-либо СДЕЛАННЫЙ предмет.

Янус был неплохо образован для своего возраста и без труда узнал очертания земных материков. Однако эти очертания выглядели слегка размытыми и искаженными, а кое-где затянутыми рваной пеленой.

Когда он заметил это, ему нестерпимо захотелось протянуть руку и прикоснуться к шару. Сомнений не оставалось – шар Винса был окружен атмосферой с облаками, спиралями ураганов, грядами циклонов и антициклонов…

– Притягивает, правда? – тихо спросил Винс, покосившись на мальчика. – Это и есть СИЛА, сопляк! Кто еще расскажет тебе об этом, кроме дяди Винса? И покажет…

С этими словами он сунул свой не очень чистый палец в центр одного из расплывчатых пятен и сделал вращательное движение. Янус завороженно смотрел на то, что происходит. Облачные массы, производившие в миниатюре впечатление разлившейся сметаны, стали медленно закручиваться вслед за пальцем, образуя лохматые «хвосты».

Янусу это что-то мучительно напоминало – но не сама меняющаяся картинка, а ощущение, которое возникало в те исчезающе краткие мгновения, когда он моргал и оставался в темноте.

Вскоре он понял: это действительно была сила – темная, непонятная, почти пугающая. Она давно вибрировала в нем, искала выхода наружу, наращивала давление, угрожая взорвать его мозг. И клеймо этой силы – только взбесившейся и достигшей разрушительного апогея – лежало на Винсе, как отметина зараженного чумой.

– ГЛАЗ УРАГАНА… – прошептал тот. В его глазах пылал огонь одержимости. От шепота маньяка мороз продирал по коже. Кажется, на минуту он забыл обо всем, кроме пальца и сформировавшейся спирали…

«Хвосты» закручивались против часовой стрелки и двигались с колоссальной скоростью. Под спиралью, на поверхности океана возникла темная кольцевая «морщина». Она расползалась во все стороны, будто круг от камня, брошенного в воду. Через пару секунд Янус понял, что это и есть гигантская волна…

– Ты ведь обманул меня, Винс? – проговорил он, тоже почему-то шепотом. – Ты не метеоролог, верно? И я, кажется, знаю, кто ты.

Винс вздрогнул, приходя в себя.

– Ах ты, умненький маленький говнюк!..

– Да, я знаю, кто ты, – продолжал Янус, несмотря на охвативший его ужас. Он вдруг стал очень-очень взрослым, будто вобрал в себя чужие жизни, и все же, каким-то немыслимым образом, эти непрожитые жизни принадлежали ему. Его мальчишеский фальцет вдруг зазвучал, как визг ржавой пилы, которая терзала барабанные перепонки Винса: – ТЫ И ЕСТЬ ЧЕРНЫЙ ХИРУРГ!! Ты тот, кто вскрывает головы! Но ты не можешь пересадить «всадника» самому себе! Может быть, я и говнюк, а ты… Ты – ЗОМБИ! Причем такой, что и не снился гаитянским хунганам. Ого! Ты воспроизводишь самого себя… Помнишь Линду, проклятый урод?..

– Заткнись… – прошептал Винс, у которого начала дрожать нижняя губа. Похоже, смысл слов все-таки доходил до него, и это заставляло его терять контроль.

– Послушай меня, несчастный придурок, я ведь хочу тебе помочь. – Янус протянул руку и коснулся пальцем громадной шишки на голове Винса. Опухоль была пересечена недавним шрамом. – Ты резал, когда ЗДЕСЬ было темно? Мне ты можешь довериться, я знаю, как это бывает. Похоже на затмение луны, правда? Только что была ясность и свет, а через секунду – черная дыра в небе… Тогда ты ОПЕРИРУЕШЬ… Их… И самого себя. Твою мать! Да ты кошмарная помесь Франкенштейна с Господом Богом!!!

– Нет! – закричал Винс и замотал головой.

Ян замер, догадываясь, чего будет стоить ему эта бессмысленная кратковременная победа над чудовищем. И не важно, случайно ли пересеклись их пути. Уже не определить, откуда исходила подлинная угроза…

Старуха, сидевшая в углу бара, подняла голову, будто разбуженная криком Винса. Это была старая цыганка. Януса не покидало ощущение, что он уже где-то ее видел. На смуглом лице лежал отблеск нездешнего света, падавшего с той стороны, где никакого видимого источника не было. Но кого же она напоминала ему?

Вдруг он вспомнил. Там, в другом мире, у него были фигурки, подаренные неизвестным человеком прямо на улице, и среди них – одна. Кукла, которую он тоже повесил на новогоднюю елку. Старуха колдунья, определяющая судьбу. Ведьма, испортившая жизнь моряку и принцессе. Моряк отправится в плавание, из которого уже не вернется, а принцесса… Ей останется только ждать без надежды и знать, что не суждено дождаться, – ведь дракон сжег корабли и замки. Но разве это не есть настоящее ожидание?..

Значит, подарок – не просто блажь незнакомца. Не случайно Яну даже в голову не пришло выбросить фигурки. Еще чуть-чуть – и прояснится их тайная роль…

Янусу показалось, что старуха дружески подмигнула ему. В тот же момент окно бара разбилось и в него ворвалась струя ураганного ветра. Он нес с собой раскаленный, пышущий жаром воздух пустыни. Температура мгновенно подскочила настолько, что Янус почувствовал, как рубашка прилипла к телу. Струя ударила Винса в голову, лишь ужалив сидевшего рядом Януса множеством горячих песчинок.

Эффект был страшным, поскольку Винс не ожидал ничего подобного. Он вылетел из-за стола и врезался в стену. В ней образовался пролом, контуры которого приблизительно воспроизводили очертания его тела. И тотчас же кусок стены начал проваливаться в открывшуюся за ним бездну. Винс, пришпиленный к нему напором ветра, напоминал человека, корчащегося под струей пожарного брандспойта. Но потом стало ясно, что его движения бессознательны. Череп Винса деформировался, как резиновый, и шишка на правой стороне начала стремительно увеличиваться в размерах.

Со стороны это выглядело так, словно голова плавно перетекала из одной формы в другую. Новая форма показалась Янусу ужасной – несмотря на то что расстояние между ними возросло до десятков метров. Слепое личико зародыша, лишенное бровей, ресниц и даже глазных впадин… Из беззубого ротика высовывался длинный язык, похожий на щупальце… Череп Винса превратился всего лишь в шишку на этой уродливой лысой головке.

Янус содрогнулся – теперь его недавний «напарник» сам стал «всадником» неведомого существа. Трансформация заняла каких-нибудь пятнадцать-двадцать секунд, на протяжении которых чудовищная песчаная буря уносила его прочь…

Больше не было ни верха, ни низа. Бездна зияла со всех сторон; стены бара истончались и таяли, как воск. Бармен сделал шаг назад и «вошел» в находившееся у него за спиной зеркало с потускневшей амальгамой. Какое-то мгновение там висел его силуэт, затем и он исчез. Туда же отправился розовый мыше-попугай. После этого зеркало не отражало никого и ничего, кроме темноты.

Янус почувствовал головокружение, кошмарный натиск пустоты, замыкание вокруг себя нематериального кольца силы, позволявшего висеть в этом странном промежутке миров, где не осталось ни привычных ориентиров, ни надежды уцелеть. Его охватило сильнейшее желание схватиться за что-нибудь или за кого-нибудь, но даже старуха-цыганка отдалялась от него, нелепо вращаясь в голубоватом пространстве…

25. МАРК

Стены и выступы лабиринта направляли его бег, в принципе бесцельный. Металлический червь выдавливал из себя чужеродное тело. Теперь Марк не воспринимал даже звуков, настигавших его, – воплей, ангельского пения, шума водопадов. Удары градом сыпались из темноты – в плечи, в затылок, в лицо, в бедра, в спину. Каждый новый удар отбрасывал его все ближе и ближе к выходу. В конце концов он наткнулся на какую-то ширму, запутался в ней, начал задыхаться от пыли, прорвал ветхую ткань, увидел сияние городских огней и оказался снаружи, так и не сумев отыскать исчезнувший поезд с маленькими пассажирами.

Толпа почти рассосалась. В воздухе ощущалось горькое послевкусие паники. Пахло человеческим потом и страхом. Вонь горелой изоляции примешивалась к этому букету. Марку почудилось, что запахи приобрели цвета, и сейчас его обвивали пахучие ленты, укутывая в ядовитый кокон: страх – багровый, пот – цвета дерьма, горелая изоляция – черное удушливое щупальце…

На асфальте корчилось несколько десятков человек. Еще больше не подавали признаков жизни. Истошно выли сирены. Зато не было слышно металлического скрежета. Злые духи аттракционов снова погрузились в спячку. Жертвы нездешним богам были принесены, даже если эти «боги» – лишь тени-двойники расщепленной личности. И бесполезны современные заклинания: авария, массовая галлюцинация, интоксикация сознания…

В состоянии странной послешоковой отрешенности Марку открылась истина: лабиринт оказался одним из алтарей, разбросанных повсюду на Земле, порой в самых невообразимых местах. Обычный, наспех собранный и оборудованный павильон мог быть тем не менее местом соприкосновения с другими мирами.

Марк почти верил в это. Его убедило сотворенное чудо. Собственная жизнь теперь казалась ему до крайности случайной штукой; он будто обнаружил адскую машинку внутри мягкой детской игрушки и не знал, как отключить часовой механизм.

Но что, если его сын и был этой самой «мягкой игрушкой»?

Что делать тогда?

* * *

…Кто-то взял его за руку. Очень осторожно. И все-таки Марк дернулся как ужаленный. Ему показалось, что покрытая слизью змея вползает в ладонь. Он не мог избавиться от этой иллюзии даже тогда, когда нащупал маленькую детскую кисть. Она была еще холоднее, чем его собственная.

Он открыл рот, но что-то помешало ему. Не время для расспросов, глупой заботы и суеты.

Ян поднял к нему бледное лицо. Если лицо пятилетнего мальчика может внезапно ПОСТАРЕТЬ – без морщин, желтизны и седых волос, – то это был именно такой случай. Потом он сказал просто:

– Все кончилось, папа. Пойдем домой.

* * *

Третий и, наверное, последний случай, когда Марк безоговорочно подчинился, ощутив, что за всем этим (за КЕМ?) стоит неизмеримая и нечеловеческая сила.

Больше ему было не о чем вспоминать.

* * *

Он сидел взаперти четвертые сутки. Никто не приходил к нему, когда он бодрствовал. А в часы (или минуты?) сна появлялась скудная еда и несколько капель воды в пластмассовом баллоне. Но чувство постоянного голода уже притупилось. Воды хватало лишь на то, чтобы смочить губы. И еще сильнее ощутить жажду…

Наступила апатия. Большую часть времени он лежал на полу, глядя в пустоту. И действительно ВИДЕЛ эту пустоту. Пустота оказалась бездонной.

Отливать приходилось в углу, и запах в комнате стоял соответствующий.

Но и это неудобство вскоре перестало беспокоить. Желудок давно не работал.

Губы потрескались. Слюна почти не выделялась. Гортань и язык сделались шершавыми.

Вначале он кричал и стучал, стремясь хотя бы увидеть своих тюремщиков, потом осознал, что это бессмысленно. Сидя в темной холодной комнате и почти не надеясь уцелеть, он вдруг понял: если его лишить всего того, что он имел – собственности, одежды, положения в обществе, множества современных фетишей, воплощавших в себе так называемую «духовную жизнь», – а также возможности носить привычную маску, сыпать словесной шелухой и разыгрывать ожидаемую роль, в этом случае от него (да и от любого другого человека, включая Дину) останется так мало, что до этого малого будет очень трудно добраться. Голый, замерзающий и никому не интересный комочек плоти…

Для чего кривляться и приукрашивать себя, когда ты больше никому не нужен и никакая морковка уже не болтается в полуметре от твоей морды? На что опереться теперь? За что зацепиться хотя бы в ближайшем будущем, которое наступит через секунду? В пору позавидовать слепым фанатикам…

Ему оставили только тело, но если оно уже постаревшее, больное и уродливое, то какой от него толк? Тогда чувствуешь себя бывшей звездой, выгоревшей дотла и висящей в абсолютной пустоте. Ничего не излучаешь, и свет, приходящий извне, не способен осветить или хотя бы чуточку подогреть…

А ведь с ним так и случилось. Он всего лишился. Где теперь, например, его дом, машина, клуб, дурацкая музыка, инструмент, книги, компакт-диски, стильные английские пиджаки, сигареты, культовые наручные часы и прочие игрушки для взрослых? Где его приятели, женщина, с которой он имел приятный секс, и маленький мальчик, который стал большим чудовищем? Где все это, не говоря уже о менее плотных материях вроде иллюзий и надежд? Неужели он такое ничтожество, что ничего не смог унести с собой по совету древнего мудреца?

Подобных безжалостно «раздевающих догола» ситуаций он мог представить себе не так уж много – война, тюрьма, неизлечимая болезнь, катастрофа, опрокидывающая мир на свалку. Впрочем, две последних обладали неким черным романтизмом, оставляющим лазейку для игры и позирования – пусть даже перед самим собой. Если сильно постараться, в них можно было отыскать нечто извращенно-привлекательное…

Ему выпала тюрьма. И вот кем он оказался – тварью, дрожащей от ужаса перед неизвестностью. А ведь прошло всего несколько суток. Могло быть и хуже, гораздо хуже, если бы тут появились сокамерники, желающие его «опустить». Где найти силы, чтобы расколоть самого себя, добраться до сердцевины, до мякоти, и попытаться слепить из нее нечто такое, ради чего стоит продолжать жить и бороться?

(Ради мальчика? У Марка была стойкая уверенность в том, что мальчик

САМ О СЕБЕ ПОЗАБОТИТСЯ. «Не путайся под ногами, смешной человечек!..»

Ради себя? От него самого ничего не осталось. Он – призрак, тень…

Да и с КЕМ бороться? С собственным сыном?! Или с неизбежностью перемен – непонятных и неприятных? Марк не хотел такой борьбы.)

Но если не получится слепить новую, спасительную иллюзию, тогда самоубийство – никакой не грех. Ведь он и так уже мертв, и только миллионы красивых или безобразных призраков бродят вокруг него. Они делают красивых или безобразных детей; они наполняют пространство пустой трескотней; они участвуют в безвыигрышной лотерее тщеславия; они лелеют взятую напрокат и пожираемую микробами плоть; они убегают от самих себя или стоят на перроне в ожидании поезда, который не придет никогда…

Он надавал себе пощечин, чтобы не раскиснуть окончательно. Он попытался собрать обломки своей личности, все то, что удалось наскрести в полутемном чулане сознания под тусклеющем лучиком рассудка. Он постарался убедить себя в том, что, может, так оно и лучше – когда нечего терять. Его приперли к стенке, а в таком положении даже паршивая трусливая овца начнет сопротивляться. По идее. На рациональном уровне он зацепился за одну-единственную мысль: если бы его хотели убить, то сделали бы это быстро. Но что, если о нем попросту забыли? Или те, кто засадил его сюда, уже сами мертвы? Что тогда? Тогда больше не будет еды и воды в одноразовой посуде. Тогда он узнает, насколько реальность страшнее самых лучших и натуралистичных рассказов о погребенных заживо…

И кто же виноват в этом? Он сам? Он не помнил, чтобы совершал трагические ошибки или нечто такое, за что следовало наказывать его голодной смертью. И видениями, которые сами по себе были пыткой…

Временами у него мутилось сознание. Из мглы всплывали события, которые происходили в прошлом или только могли бы произойти. Однако едва уловимые искажения придавали им характер изощренного издевательства.

Постепенно в нем зародилась навязчивая мысль: под овечьей шкурой скрывался волк. А как насчет лилипута с ангельским личиком? Его, Марка, угораздило быть отцом… маленького негодяя, которого он постепенно начинал ненавидеть.

Кажется, это и было то, чего добивались тюремщики.

* * *

На шестую ночь заключения он услышал слабые звуки, доносившиеся из-за двери. Неужели кто-то пришел, чтобы избавиться от тела и выпустить на свободу полудохлую птичку его души? Но, вероятно, это была просто очередная галлюцинация. Он потерял им счет.

В течение последних пятидесяти часов спонтанно включался внутренний «телевизор» и начинался просмотр случайно подобранных программ. Иногда без звука. Чаще это было черно-белое кино, почти документальное. Дважды – джазовый сейшн в преисподней, когда величайшие грешники решили выступить вместе с благотворительной целью – не дать ему сойти с ума. И он действительно удержался на краю пропасти, в которой заманчиво и головокружительно клокотало варево хаоса. Заманчиво – но лишь со стороны.

Рисунки на стенах тут были ни при чем. Днем он закрывал глаза, чтобы не видеть даже их маленьких фрагментов на краю освещенного пятна. Взгляд невольно увязал, перемещался дальше; мучительно хотелось узнать, что там, в темноте? Чуть расслабишься – и трясина примет тебя. Мозг, сознание – это ведь тоже чья-то еда. Любимая еда.

А когда появляется еда, ОНИ ОЖИВАЮТ…

Сегодня же «фильм» не начинался, зато звук появился и не исчезал. Дробный стук на фоне чего-то слитного и смутно знакомого, но ускользающего. То ли шум крови в голове, то ли шорох прибоя, то ли… Ну конечно! Стук – это шаги, а в паузах звучал орган.

Марку в его полуобморочном состоянии показалось, что этот звук – зов ОТТУДА. Добрый и светлый, как сама церковная тишина. Нежные ангельские пальчики не давали звуку «растаять» в горячей тьме, наполнявшейся возбужденным дыханием и обретенной надеждой.

Почти одновременно он услышал и кое-что другое. Шепот, показавшийся ему очередным наваждением.

«Папа! Папа!» – позвал голос сына из темноты за спиной. Но за спиной находилась стена.

Ему захотелось закрыть руками уши и вытряхнуть из головы этот ноющий голосок, но тот продолжал звучать на пределе слышимости. «И разве погремушка не тарахтит тем громче, чем сильнее встряхиваешь ее?» – подумал он почти весело. Почему бы не повеселиться напоследок, ведь теперь ему ясно, что он окончательно свихнулся. Может ли хоть один безумец похвастаться столь парадоксальной уверенностью?..

Не слезая с кровати, он привалился спиной к стене, ожидая следующего «звукового эффекта» со спокойным интересом человека, изучающего новый галлюциноген. Ему не пришлось ждать долго. Шаги за дверью приближались, а между тем он почувствовал, что стена ЗАШЕВЕЛИЛАСЬ.

Это было что-то новенькое. И голосок звучал настойчивее и чуть громче, хотя все еще был приглушенным. Но не таким, как голоса, доносящиеся из соседней комнаты, пусть даже отделенной толстым слоем бетона или кирпичной кладкой.

От стены отделился кусок покрытия и рассыпался с тихим шорохом. Марк потрогал это место рукой и ощутил слабые толчки. Но не размеренные механические удары, а постепенное вспучивание, похожее на… да, на движения ребенка в материнской утробе.

Марк вытер выступивший на лбу пот (а ведь он пил так мало, что организм был практически обезвожен!) и понял, что на ладони осталась пыль и каменная крошка. Нечто вещественное. То, чего не спишешь на расшатанные нервы и сумерки сознания.

Шаги стихли. Человек остановился за дверью. Он насвистывал какой-то мотивчик и, кажется, выбирал из связки нужный ключ.

«Папа!!!» – в далеком голосе появились нотки отчаяния.

«Слышу, слышу! – подумал он, ощутив внезапную боль в сердце. Сердце реагировало, а спекшиеся мозги – уже нет. – Что тебе надо? Оставь меня в покое, чудовище!..»

И все-таки если ОНИ хотели именно этого, то их можно было поздравить. Наступило полное отчуждение.

…Маленький кусочек отвалился от стены и покатился по линолеуму. Марк решил, что кусок остался под кроватью, и не полез за ним. Вместо этого он нащупал образовавшееся отверстие и сунул туда палец. Но прежде он понял, что из дыры в стене дует.

Это был не просто сквозняк, это было нечто странное. Примерно как нора в небоскребе где-нибудь на сороковом этаже. Глубокая, бездонная нора, из которой доносится запах сырой земли… Только в данном случае все было наоборот. Из отверстия била струя свежего воздуха.

И этот воздух пах морем.

Марк повернулся и приблизил к отверстию лицо. Конечно, там была непроницаемая тьма. Не ожидал же он увидеть морской пейзаж? Но ему показалось… нет, он был УВЕРЕН в том, что соленые брызги обдали его лоб и щеки.

Шорох прибоя. Безлюдный пляж, погруженный в темноту безлунной ночи. Что-то, похожее на хлопки крыльев. Скорее всего это ветер треплет ткань брошенных шезлонгов. И где-то там (или уже ТУТ?) бродит мальчик, зовущий отца. Зачем? Кто нуждается в ком? Кто кому хочет и может помочь? Главное, зачем?

А вот зачем.

Струя морского ветра пропала. Кто-то заткнул дыру с ТОЙ стороны. Марку в ладонь ткнулось что-то мягкое. Он некстати вспомнил «Лабиринт кошмаров» и оцепенел.

Но предмет ничем не напоминал голову и, уж во всяком случае, не был окровавленным. Он целиком поместился в его ладони. На ощупь – какая-то кукла, упругая и гибкая, одетая в игрушечное тряпье…

Голос зовущего пропал. Последний вздох донесся из стены, и края отверстия сомкнулись. Тут же раздался скрежет проворачиваемого в замке ключа. Дверь приоткрылась.

Снаружи в комнату проник луч света, но не было тени стоявшего на пороге. Человек не спешил входить, словно ожидал от пленника подвоха. Как будто у того хватило бы сил напасть! Воды он получал ровно столько, чтобы мог самостоятельно передвигаться. Но может быть, тюремщик просто наблюдал за ним сквозь узкую щель…

Марк украдкой посмотрел на то, что лежало у него в ладони. Свет, падавший в комнату, был слишком слабым. Глаза почти сразу же адаптировались к нему.

Марк различил фигурку моряка, которую где-то и когда-то уже видел. Вспомнить бы только – где. Уж не на стенах ли этой самой комнаты? Теперь он почти пожалел, что не поддался искушению и не изучил рисунки как следует, во всех подробностях. Но кто знает, что бы с ним тогда случилось?..

Так был ли моряк? Если да, то что означал его «выход» из стены? «Только то, что ты созрел для психушки, придурок!»

Внезапно он вспомнил. Прежняя, относительно благополучная жизнь лежала, нетронутая, на полке его памяти, и сейчас в сознании возник ясный образ, почти видение, застывшее, будто старая диковина в янтаре, – новогодняя елка, украшенная игрушками. В том числе фигурками сказочных персонажей, которые развесил Ян. Фламинго, колдунья, принцесса, моряк. И кажется, был еще кто-то…

Мгновение Марк колебался – выбросить дурацкую куклу или нет. На первый взгляд от нее не было никакого проку. Кусок резины – и только. Если не считать того, что фигурка была своеобразным сувениром из канувшего в небытие прошлого. Пусть даже это подарок самому себе.

Его пальцы сжались, спрятав моряка в кулаке.

Человек, стоявший снаружи, толкнул дверь, и та открылась полностью. Стало почти светло. Марк увидел знакомую фигуру, казавшуюся неуклюжей, несмотря на прекрасно сидевший дорогой костюм. У него появился кислый привкус во рту. Не страх, но ощущение какой-то почти невероятной подмены. Хотя это было страшно само по себе.

Гоша улыбался, приближаясь маленькими танцующими шажками. В руке он держал что-то, похожее на электробритву. Марк едва не засмеялся, представив себе абсурдную картину: музыкант явился, чтобы побрить его. И затем «сыграть дуэтом»…

– Пойдем, красавец ты мой! – сказал Гоша. – Только веди себя прилично, ладно?

Он показал Марку то, что держал в руке. Не электробритву, конечно, а электрошокер.

Марк неуклюже сполз с кровати, пытаясь справиться с головокружением.

Он разогнулся и с трудом утвердился на ногах. Его шатало от слабости; в голове возник шум, похожий на шорох набегающей волны. Лицо Гоши то расплывалось и превращалось в кривляющуюся луну, то вновь обретало резкость.

– Топай, старичок! – приказал бывший коллега, предпочитая осторожно держаться сзади.

На прощание Марк обвел прояснившимся взглядом стены комнаты. Особенно ТО САМОЕ место над кроватью. Там действительно был рисунок – голый скалистый островок посреди океана. И никаких признаков отверстия в панели.

Гоша слегка подтолкнул его в спину.

Они вышли в коридор. После многих суток, проведенных в темноте, свет неярких ламп слепил его, будто летящая навстречу снежная крошка. Марк прищурился и побрел вдоль стенки почти на ощупь. Гоша натужно сопел сзади, словно тащил в гору свою совесть.

Теперь вместо органа звучал рояль. Звуки падали звенящими каплями и постепенно нарастали. Дождь превращался в ливень. Прекрасный летний ливень, омывающий пыльную зелень…

Впереди показалась широкая лестница. Марк не был уверен, что сумеет спуститься по ней самостоятельно. Он пошатнулся и ударился плечом о запертую дверь.

– Прямо! – ухмыльнулся за спиной Гоша.

Марк кое-как добрался до верхней ступеньки и вцепился руками в деревянные поручни. Он осознал, что дерево старое, очень твердое, отполированное десятками тысяч прикосновений, а решетки под поручнями увиты побегами плюща. Это не было сном или галлюцинациией. Зловонное присутствие жирного человека, страдающего одышкой, делало абсурдным такое предположение.

Марк оторвал подбородок от груди и посмотрел прямо перед собой. Открывшаяся его взгляду картина была почти невозможной и все-таки реальной.

Огромный зал старинного дома; в потолке зияет провал; изломанная линия полуразрушенных стен напоминает далекую горную гряду. Над нею мелькает луна в разрывах летящих туч. Не сразу заметишь, что тучи двигаются по кругу, влача за собой рваные хвосты, словно спиральные галактики. Эта воронка засасывает автомобили, дома, людей, вырванные с корнем деревья, целые стада коров и овец, горы мусора, содранные пласты земли, решетчатые фермы подъемных кранов и линий электропередач, обломки труб и столбов. Издалека все это представляется жутким черным роем, аморфным существом, которое будто карабкается в небо по невидимой лестнице. И вскоре бесформенная масса поглощает луну…

Там, снаружи, ледяная зимняя ночь, но внутри дома, накрытого незримым колпаком, навсегда воцарился мертвый сезон. Сквозь истлевшие ковры видны плиты пола со странной полустертой резьбой, кое-где из стыков торчит желтым стеклом пожухлая трава, и повсюду протягивают щупальца вьющиеся побеги, которые проникают сквозь распахнутые застекленные двери из заброшенного парка и оранжереи.

В центре зала на полу – громадный панцирь черепахи, тоже украшенный тонкой резьбой. Вдоль стены – статуи, занесенные из парка, зеленоватые от плесени и с выщербленными поверхностями. В голову божка плодородия вцепился неподвижный ворон – скорее всего только чучело. На других стенах – картины, потемневшие от времени и затянутые паутиной. Вездесущие растения уже увяли, но пока удерживают в плену своих переплетенных стеблей ветхий интерьер и словно предохраняют его от окончательного разрушения. Пыль лежит толстым слоем, будто мельчайшая крупа времени. Время рассыпалось, но мозаика пространства еще цела, хотя в ней явственно виднеются щели. Намечена паутина трещин; нужен только завершающий толчок… Фрагменты плохо скреплены, иллюзия целостности развеяна, и ничто не держится долго; все обращается в прах. Этот дом хранит некая сила, противостоящая природе. Ах да – еще листья, желтые опавшие листья лежат, как красивые бабочки, везде, в том числе на крышке белого рояля.

Играет старик. «Скрипачка» танцует. Ее танец не имеет никакого отношения к музыке, но именно поэтому он воздействует на отупевшего Марка как ярчайшее произведение искусства. Эфемерного, ускользающего искусства…

Она танцует босиком на каменном полу; роится пыль, и вкрадчиво шуршат опавшие листья. На ней платье забытого года, превращенное молью в сеть; на бледном лице женщины ни кровинки; черные губы лаково поблескивают. Она напоминает то сломанную куклу, то призрак, то оплывающую фигуру из воска. В ее танце нет ни постоянного ритма, ни какого-либо стиля, ни даже привычной гармонии…

Гоша восхищенно булькает рядом с Марком. Этот физиологический звук возвращает его к реальности. Итак, что же он видит? Нелепый дом с тремя сумасшедшими обитателями. Вернее, с четырьмя – ведь он сам принимает происходящее всерьез. Его убедили в том, что это не розыгрыш.

– Я хотел бы быть женщиной, – мечтательно шепчет Гоша, следя за «скрипачкой» клейким взглядом. – Певицей в ночном ресторане…

– Придурок, – бросает Марк сквозь зубы, однако у него нет сил смеяться. И, кроме того, он вдруг понимает, что жирный белый слизняк не потенциальный транссексуал, а законченный декадент.

Рояль смолкает; старик со стуком опускает крышку. Но «скрипачка» продолжает кружиться еще некоторое время. Слабый сухой шорох раздается в полной тишине, словно трутся друг об друга перепонки. По контрасту с сильнейшей бурей, очевидно, бушующей за стенами дома (по ту сторону декораций?), это производит неотразимое впечатление. Кощунственный реквием по исчезающей эпохе. Выражение безнадежной тоски по всему несбывшемуся… Рождаясь, попадаешь в таинственный мир; потом растворяется тайна; и каждый обречен терять все, что ему дорого, раньше, чем умирает сам. Раньше на годы или на секунды – но всегда РАНЬШЕ…

Марк интуитивно понимал, что он давно стал рудиментом, что без его участия случилось нечто непоправимое, что ему остается лишь цепляться за обломки привычных понятий, а все, происходящее вокруг, – какая-то зловещая тайная война. Не его война, и он – случайная жертва…

– Пошел! – снова скомандовал Гоша, очнувшийся от своих грез и подобравший слюни.

Марк начал медленно спускаться по лестнице, скрючившись и налегая грудью на поручень.

Старик поджидал его внизу с бокалом шампанского в руке. Конечно, это был тот самый старик с благородной осанкой, который навестил его однажды в клубе «Фламинго». Тогда у них состоялась краткая беседа, но она сохранилась в памяти Марка до малейших деталей.

Старик совершенно не изменился. Телохранитель отсутствовал. Впрочем, было ясно, что тут никто не станет угрожать хозяину, а сам он не опустится до размахивания пистолетом. Никакой дешевки, боже упаси!.. Но вот бокал шампанского – многозначный штришок. («Что празднуем, ребята? Приближение чумы?..») И, кроме всего прочего, напоминает о жажде. Только напоминает, как о временном неудобстве, оставшемся в прошлом.

– Добро пожаловать, наш упрямый друг! – привествовал старик Марка своим прекрасным глубоким баритоном.

Пленник с трудом опустил отощавший зад на нижнюю ступеньку. Стул, стоявший возле рояля, был единственным предметом мебели, на котором можно было сидеть. Старик возвышался над Марком, как отец перед блудным сыном. Но тот не собирался каяться.

– Ты не захотел решить проблему по-хорошему, – с беззлобной укоризной сообщил старик. – А теперь уже поздно. И что в результате? Все равно ты потерял сына, но очень скоро потеряешь еще больше.

– Пошел ты… – сказал Марк, глядя себе под ноги и безуспешно пытаясь понять, что было изображено на каменных плитах пола до того, как наступило запустение и в дом проникли растения. Вряд ли этот разговор мог изменить к лучшему его судьбу.

Старик сухо засмеялся.

Марк поднял голову. От «гряды» на краю пролома медленно и беззвучно отделилась остроконечная «вершина» и посыпалась вниз, обнажая участок неба, в котором продолжалась бешеная карусель… Островок невероятной тишины становился все меньше…

Это укрытие, вдруг понял Марк. Это только ИХ укрытие. И эти… ублюдки… существа… далеко не всесильны. Что-то вышло из-под контроля, как тогда, в городке аттракционов. Что-то противостоит ИМ. Но обречены все. И выбора теперь нет. Демоны разрушения пляшут на развалинах, а людям остается лишь изображать последний танец скорби. Не важно, что это будет – приторно-печальный вальс, безудержный рок-н-ролл или просто судорога. В этом смысле упадочные телодвижения «скрипачки» – осознанное кривляние, наслаждение концом, чудовищная издевка над теми, кто все еще ни черта не понимает. Ему самому можно кое-что объяснить, и тем не менее он навсегда останется жалким слепцом. Разве муравью дано понять, чей сапог раздавил его?..

Тогда зачем он здесь? Зачем он вообще нужен ИМ? Он слишком ничтожен, чтобы замечать его существование. Почему ОНИ возятся со случайным человеком – с бесполезной, сломанной игрушкой? Ведь не затем же, чтобы просто поиздеваться над ним и заодно над прочими обыкновенными двуногими? О нет, ОНИ не настолько мелочны и не настолько мстительны. Кто же станет мстить муравью?

…Старик улыбался, глядя на него. И чем ближе была догадка, тем шире и добрее становилась улыбка.

– Что у тебя в руке, малыш? – пропела «скрипачка», оказавшаяся рядом. Сквозь прорехи в ткани платья просвечивало ее белое и наверняка уже бесплодное тело. Ногти на ногах были покрыты черным лаком. Между пальцами застряли сухие листья.

Марк невольно сильнее сжал фигурку моряка в потеющей ладони и этим выдал наличие некоей тайной связи. Но и это уже не имело значения.

Улыбка старика стала снисходительной, даже немного презрительной. Все-таки не его уровень… Он, не мигая, глядел на Марка в упор, потом медленно кивнул:

– Ты правильно понял. Все очень просто, не так ли?

– Ах ты, падаль… – прошептал Марк, бледнея. Его охватила бессильная злоба – что могут выразить слова?

– Но-но, без истерики, – предупредил старик. – Мне не нужны тут твои сопли… Это называется ловля на живца. Ты и будешь живцом, глупец! Он придет, обязательно придет, чтобы спасти дорогого папочку… И мы будем ждать его.

Марк покачал головой, почти совершенно пустой, потому что безжалостный свет истины выжег все внутри. Даже злоба сгорела. Осталось только осознание того, что скорее всего он умрет в ближайшие несколько часов. Старик был дьявольски умен и весьма искушен в коварных играх, но сейчас и он совершал ошибку. Вероятно, роковую. Он подходил с человеческой меркой к существу, которое уже стало чем-то совсем другим.

Марк был уверен в том, что никто не придет ему на помощь. Дина?.. Может быть, в эту минуту она в худшем положении, чем он сам. Ян? Если он не обманулся, наблюдая странные метаморфозы своего сына, то Ян абсолютно лишен сентиментальности. И вряд ли знает теперь, что это за чувство – любовь. Он неуязвим… Марку хотелось рассмеяться в лицо лощеному высокомерному зверю, стоявшему перед ним, но подобная театральщина уже потеряла всякий смысл.

Когда-то он (да он ли, в самом-то деле?!) всерьез искал то, что находится по ту сторону цинизма и тотального разочарования. А что там? Может быть, новая вера, слепая и бездонная; утешение слабых? Он не знал. Теперь он только уяснил для себя, что так называемое «человеческое» составляет небольшой островок в бескрайнем океане «нечеловеческого». Оазис в пустыне, которую не суждено перейти никому. Лагерь, разбитый случайными попутчиками в дикой местности и окруженный кострами, которые ничего не освещают, кроме малюсенького и мнимо безопасного пятачка внутри огненного кольца…

Так что ловля на «живца» – затея бесполезная. Он сдохнет понапрасну, извиваясь на крючке монстра-рыбака.

Марк испытал внезапное облегчение. Приобрел легкость, будто сорвался в пропасть после долгих часов изнурительной борьбы. Впереди – ничего, но остались еще секунды, которые стоило прожить. Конец света? Извольте. Он мог наблюдать за уникальным, единственным и неповторимым представлением сквозь огромную прореху в занавесе. У него было приличное место в партере…

Он смотрел вверх, туда, где плясали демоны. А вскоре содрогнется и вся планета.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

История Средневекового мира с IV века до начала века XII – от подъема Византийской империи до первых...
Содержание романа "Жизнь волшебника", 77 глав. Общий объём романа около 70 п.л. Социально-психологич...
В нашем прошлом есть моменты, о которых не нужно вспоминать. Потому что если они проснутся, то насто...
Сколько существует технологий розничных продаж? Очень немного! Альберт Тютин, известный бизнес-трене...
Это книга посвящена обратной связи с клиентами и бизнес-партнерами. В ней почти полсотни способов по...
Новая книга бескомпромиссного гуру маркетинга Дэна Кеннеди – обязательна к прочтению для владельцев ...