Восемь. Знак бесконечности Соболева Ульяна

Глава 23

Я вошла в здание колледжа, поздоровалась с уборщиками и поднялась к себе в кабинет. В это время все обычно уже расходились по домам.

Мне не хотелось возвращаться к себе после недавнего инцидента, да и в школьном компьютере намного больше информации, чем в личном, я имею доступ к архивам и досье учеников. Я не знала, что ищу, точнее, мои мысли были похожи на пазл из тысячи кусочков, которые раскиданы в разные стороны, и я примерно представляю целую картинку, но ее еще нужно составить. И откуда начинать, я понятия не имею.

Прикрыла за собой дверь и села в кресло. Открыла ноутбук и страницу интернета.

Вбила в поисковике «Элизабет Хэндли, похороны». Поисковик тут же выдал мне статьи и заметки о смерти матери Эрика. Ничего нового, я об этом слышала и читала в досье мальчика.

В последней статье было интервью с самим Хэндли, где он рассказывал, что у жены больное сердце, она страдала от сердечной недостаточности, стенокардии и перенесла несколько инфарктов. Бедняжка так сильно мучилась, как только мучаются святые, и на том свете его прекрасная Элизабет улыбается в раю, Бог принял ее в свои объятия. И фото плачущего Хэндли, обнимающего сына. После этой статьи несколько католических церквей собрали для семьи Хэндли пожертвования, на которые тот отремонтировал дом.

«Я не посещаю церковь, мисс Логинов, я – атеист. Я верю в то, что могу увидеть своими глазами и потрогать руками. Бог – слишком жестокая выдумка человечества. Мне страшно в него верить. Все самые жуткие преступления в мировой истории совершались с его именем на устах. Не Дьявола, Кэтрин, а именно Бога. Это я вам, как учитель истории, говорю. Поэтому День благодарения отмечайте без меня».

Один пазл встал на место, и я с ужасом поняла, что целая картинка заставит мои волосы шевелиться, а тело мелко подрагивать и покрываться каплями холодного пота. Открыла программу посещаемости учеников. Зашла в архив часов.

Элизабет погибла третьего декабря шесть лет назад. Должны сохраниться записи.

Возможно. Я в этом не уверена.

Программа очень долго загружалась, потом я искала дату, фамилии и резко выдохнула, когда напротив имени Эрик Хэндли стоял крестик – пропуск. Мальчик в этот день был дома.

«Я и ему сказал! Я ничего не видел!»

Кому – ему? Отцу? Но почему? Зачем они обманывали, в статье было написано, что Эрик вернулся из колледжа в этот день. За шесть лет сменились учителя. Очень много преподавателей ушли в отставку или сменили место работы.

Оставались только Ширли Бернард – преподаватель языка и литературы, и Мелани – искусствоведения.

Я открыла список контактов и нашла номер телефона Ширли. Дрожащими руками набрала его. Мне ответили не сразу. Семидесятилетней преподавательнице, наверное, не так просто быстро подойти к телефону.

– Миссис Бернард, простите за столь поздний звонок – это Кэтрин Логинов. Психолог. У Эрика Хэндли неприятности, его задержала полиция. Да-да! Опять неприятности. Пытаемся помочь ему, я знаю, что он принимает препараты от депрессии, которые ему назначили после смерти матери. Миссис Бернард, вы не помните, почему в тот день Эрика не было в колледже? Ааа, он заболел. Я понимаю. Просто раньше говорили, что он, да, был в колледже. Мистер Хэндли попросил… чтоб не травмировать допросами? Да, конечно, такое горе, я понимаю. Спасибо. Вы нам очень помогли. Спокойной ночи.

Отключилась и судорожно сглотнула.

Я вспомнила, как Алекс говорил мне, что девочек накачивали какими-то препаратами для сердечников… Бета-блокаторами. Набрала в поисковике расшифровку лечебного препарата.

«Особенности дозировки препарата при гипертонии, ишемической болезни сердца (стенокардии), сердечной недостаточности, после перенесенного инфаркта. Таблетки можно делить пополам, но не следует разжевывать или крошить. Их следует проглатывать, запивая жидкостью. Можно принимать натощак или после еды – на эффект это не влияет.

Если приняли дозу больше, чем нужно, или комбинация с другими лекарствами от гипертонии дала мощный совместный эффект, то может случиться артериальная гипотензия. В редких случаях давление настолько понижается, что пациент падает в обморок. Возможна также брадикардия – замедление пульса до 45–55 ударов в минуту».

Я медленно выдохнула, у меня самой пульс зашкаливал за двести ударов в минуту.

И это уже был не пазл, это был полноценный кусок чудовищного эскиза, на котором явно проступали бордовые краски преступления.

Вытащила сотовый дрожащими руками и набрала номер Алекса. Он долго не отвечал, а когда ответил, сказал, что перезвонит, но я прокричала в трубку, чтобы не отключался, что это очень важно.

– Да, Кэт, что-то случилось?

– Ты сейчас у себя?

– Да, у себя, недавно закончил беседовать с адвокатом Чезаре Альдо Марини, и, как ты понимаешь, мелкий сукин сын отделался залогом, штрафом и выйдет сухим из воды! А мне писать объяснительную о задержании несовершеннолетнего без присутствия соцработника или родственников.

– Алекс, посмотри на списки, которые вы получили из библиотеки. Проверь, нет ли там имени Хэндли?

– Есть, я сам его хорошо помню, ну это неудивительно – он учитель истории и…

– Алекс, жена Хэндли, принимала бета-блокаторы и, – я судорожно сглотнула, – он занимался альпинизмом очень много лет, даже вел кружок у нас в колледже.

В этот момент во всем здании погас свет.

Я выронила сотовый и громко выругалась.

– Кэтрин! Катя!

Да, Заславский, не молчи, иначе я этот чертов смартфон сто лет искать под столом буду. Нашла, схватила дрожащими пальцами:

– Здесь выключили электричество. Я приеду домой и позвоню тебе. Мне нужно включить фонарик.

Черт, как некстати. Я еще и машину поставила на минус третьем. В кромешной тьме спускаться вниз и на ощупь искать. Я ее при свете не всегда с первого раза нахожу.

Особенно, если парковка полная. Алекс сто раз мне говорил установить датчик парковки, но мне было лень.

Выглянула в окно и нахмурилась – внизу горят фонари. Значит, света нет только в здании колледжа. Внутри все похолодело. Коготки страха тихонько поскребли по затылку, посылая дрожь во все тело. Я с детства боюсь темноты. Панически. Сердцебиение усилилось. Сняв туфли, вышла из кабинета и пошла по направлению лестницы. Остановилась. Мне показалось, что я слышу чьи-то шаги. И они замерли как раз в тот момент, когда я замерла сама. Стало нечем дышать, осторожно на носочках свернула к пожарной лестнице, приоткрыла дверь и начала спускаться вниз. Очень-очень аккуратно, прислушиваясь к звукам и стараясь не шуметь.

Тихо, Кэтрин, спокойно. У страха глаза велики. Там никого нет, ну или уборщики покидают здание так же, как и ты. Но шаги ведь приближались, а не удалялись. Побежала вниз быстрее, останавливаясь и прислушиваясь к тишине.

Открыла дверь, ведущую на парковку, и посветила фонарем, встроенным в смартфон. Снова послышались шаги, теперь уже на стоянке внизу. Они эхом разносились по подвальному помещению. Я попятилась к стене и вжалась в нее, спустилась на корточки в надежде, что корпус машины меня защитит и спрячет. Прикрыла фонарик ладонью и задержала дыхание.

Корпус колледжа должны были уже закрыть, но у директора имелись ключи от всех помещений.

Вцепилась дрожащими пальцами в туфли. От страха начало лихорадить. Хуже всего – не видеть, что тебе угрожает, потому что воображение дорисовывает такие картины, от которых все волосы становятся дыбом.

Шаги приближались и наконец-то вспыхнул свет. Я со свистом выдохнула, увидев сторожа с фонариком, он ковырялся в щитке и тихо ругался.

– Пробки выбило. Уже третий раз на этой неделе.

Улыбнулась, чувствуя, как все еще подгибаются колени.

– Испугались.

– Да. Очень, – снова усмехнулась, очень нервно. Нашла ключи от машины.

– Все в порядке, мисс, пойду к себе. Не бойтесь, последнее время часто выбивает.

Он ушел, а я, тяжело вздохнув, пошла к своей машине, дрожащей рукой сунула ключ в замочную скважину и увидела в стекле чье-то отражение, резко обернулась и выронила ключ. Эхо от металлического звона разнеслось по всей парковке. Данте Марини стоял в шаге от меня, он тяжело дышал, глядя мне в глаза.

– Я гонялся за тобой по всем этажам. Ты специально от меня убегала?

Воздух вокруг моментально накалился, словно электрические разряды проходят в молекулах кислорода. Я вдыхаю их, а они разносятся под кожей, разжигая меня изнутри, как папиросную бумагу.

– Что ты здесь, – выдохнула, стараясь унять дрожь, – что ты здесь делаешь?

– Хотел тебя увидеть, Кошка. Меня ломало. Знаешь, что такое ломка?

Я знала, что такое ломка… точнее, я поняла это только что, когда услышала его голос и увидела снова так близко. Казалось, он пытается сдержать свои эмоции, но не может. Я раньше не видела его таким. В тусклом свете маленьких лампочек глаза Данте стали темнее, чем обычно, на скулах играли желваки, и он казался мне очень бледным.

И я вдруг поняла, что чувствую какое-то идиотское облегчение, бешеную, дикую радость, что он приехал ко мне посреди ночи. Нашел меня. Как? Это ведь Данте Марини, он говорил, что у него много способов разыскать, если ему это нужно… Значит, было очень нужно. Мне вдруг до дрожи захотелось обнять его, сильно, до хруста в костях, прижаться всем телом, увидеть, как он улыбается мне. Совершенно сумасшедший, неконтролируемый импульс. Но до боли хотелось сделать именно так.

– Сейчас почти двенадцать ночи…

– Какая разница, который час? Иногда я хотел увидеть тебя и в пять утра.

Я боялась посмотреть ему в глаза, боялась, потому что у меня в горле застряло рыдание. Какое-то абсурдное, истерическое. Так бывает, когда не веришь в реальность происходящего. Он хотел увидеть меня в пять утра. ОН и МЕНЯ?

– Невыносимо хотел… А еще я хотел…

Я таки подняла взгляд и задохнулась, – его глаза горели голодом. Едкой вспышкой безумия, которая вызвала во мне ответную волну, и когда Данте сделал шаг ко мне, я сделала два назад и уперлась в капот автомобиля.

Секунда – и он рядом, сжимает мое лицо пальцами, смотрит в глаза, и от его близости и запаха у меня подгибаются колени.

– Ты думала обо мне, Кэт? Скажи – думала?

Я перехватила его руку, и он ослабил хватку на скулах.

– Ты играешь со мной в какие-то игры, Данте. Я не игрок…. Я…

– Знаю, – резко привлек к себе за затылок, – тебе не нравится быть со мной? Ты боишься меня? Скажи – я оставлю тебя в покое. Скажи, что тебе это не нужно, Кэт.

Не стоит поддаваться эмоциям, это тоже может быть частью его игры, но глаза горят отчаянным сумасшествием, и я чувствую в них просьбу… Как же странно видеть именно в его глазах просьбу. Он словно просит меня сказать ему именно это. Оттолкнуть. И вместе с этим боится… Боится? Данте? Но разве в его глазах не застыло это странное выражение нерешительности?

Его пальцы гладили мою скулу очень медленно, словно повторяя очертания лица, словно он действительно мечтал об этом. И я, как зачарованная, не могла пошевелиться, наслаждаясь прикосновениями, словно пересчитывая их в уме. Я больше не могла ему сопротивляться, меня надломило именно сейчас, когда он так трепетно гладил мое лицо и смотрел мне в глаза.

– Я не хочу играть, Данте, – прошептала и перехватила его руку, отвернулась, чтобы не поддаться соблазну. Но он резко повернул меня к себе, схватив за плечи.

– Не отворачивайся. Никогда не отворачивайся от меня, Кошка. Лучше говори все в глаза. Так я буду знать, врешь ты мне или нет.

Провел большим пальцем по моим губам.

– А чего ты хочешь, Кэт?

– Узнать тебя. Настоящего. Я хочу не игру, я настоящее хочу. Ты можешь дать мне себя настоящего, Данте Марини? Ты умеешь по-настоящему?

И он усмехнулся, склонился к моим губам, еще не целуя.

– Сейчас, с тобой, я очень настоящий, чувствуешь? – взял мою руку и прижал к груди, под ладонью колотилось его сердце. – Оно настоящее. А ты? Ты настоящая со мной, Кэтрин?

Что-то внутри меня оборвалось от этого вопроса, и я сама нашла его губы. Сначала легкими касаниями, потом прижалась сильнее и сорвалась с цепи. Все. Больше нет меня. И не было никогда. Я ждала только его. Всю жизнь, среди всех мужчин я ждала именно этого дьявола, чтобы он пришел и забрал мою душу. Уже поздно молиться, меня никто не услышит, потому что я лечу в пропасть, и Данте сминает губами мои губы, его трясет от нетерпения так же сильно, как и меня. Рывком на капот, прижимая к себе за ягодицы, вдавливая в свое тело сильно, неудержимо.

– Чувствуешь, какой я настоящий, Кэтрин? На моих пальцах остался твой запах, он взрывает мне мозг, он сводит меня с ума, – шепчет на ухо, лихорадочно задирая мою юбку, впиваясь в мой затылок руками, снова жадно целуя в губы, переплетая язык с моим языком, расстегивая ширинку, одновременно отодвигая полоску трусиков в сторону. И меня выгибает навстречу, я сгораю от примитивного голода, от дикой жажды принять его в себя, это так естественно – хотеть его до безумия.

– Какая ты горячая, возбужденная… Как мне нравится твоя отзывчивость, ты такая, – лихорадочно целует мою шею, спускаясь к груди, прикусывая сосок через материю блузки, – такая вкусная, Кэтрин. Такая… моя… – хриплый стон, и я чувствую, как проводит членом по моей влажной плоти, как дрожит сам, впиваясь в мои волосы, заставляя запрокинуть голову, и одним толчком заполняет собой. Резко, на всю длину, заставляя вскрикнуть.

– Смотри на меня, Кэт, смотри мне в глаза. Чувствуешь, как все по-настоящему, как сильно я хочу тебя? Чувствуешь меня, Кошка? Чувствуешь, как беру тебя, как я глубоко в тебе?

– Да, – подаваясь бедрами навстречу, удар тела об тело. Все быстрее и быстрее. В каком-то диком порыве, в необузданной жажде сумасшествия, которое появляется только с ним, – да-а. О Боже!

Это так порочно и так естественно – отдаваться ему на капоте собственного автомобиля, быть распластанной, словно распятой и полностью одетой чувствовать себя без кожи, обнаженной до костей, до сухожилий и каждый его толчок клеймит мою душу.

Озверевшие. Оба в каком-то яростном хаосе примитивной жажды секса.

Я чувствую, как балансирую на грани, как приближаются судороги наслаждения, как скручивает все тело потребность взорваться, и в самый острый момент он останавливается. Я смотрю на его лицо, осунувшееся, голодное, с горящим взглядом.

Слышу, как он рычит, врываясь еще глубже, приподнимая мои ноги под коленями, двигаясь в диком темпе, от которого сыплются искры из глаз.

– Скажи, «трахни меня». Скажи мне это, Кэтрин.

– Трахни меня.

– Еще, – его рот приоткрыт, и он задыхается вместе со мной.

– Трахни меня… пожалуйста.

Я вижу, как закатываются его глаза, и меня ослепляет от его красоты и порочности, от запретной дикой похоти, а я разрываюсь на части от оргазма, слыша собственный крик и его, который смешался с моим. И это уже не игра.

Я не помню, как Данте привез меня к себе, не помню совершенно ничего, кроме того, что он брал меня снова и снова, а в перерывах рассказывал о себе. Много. Очень много. А я слушала, то лежа на животе в его огромной постели, то лежа на его груди, пока он ласкал мою спину кончиками пальцев. Утром слушала, сидя на столе, пока он ел яичницу, запивал крепким кофе, и одновременно с этим гладил мое колено, отвечая на звонки. А потом кормил меня с ложки и обмазывал мое тело сливками, чтобы долго и дико слизывать все это с меня, заставляя орать от дикого удовольствия.

– Расскажи мне еще? Расскажи о своей матери…

– Ты похожа на нее, – провел по моим щекам кончиками пальцев, – она была такая же нежная.

– Я нежная?

– Да, ты нежная, и мне хочется драть тебя на части, а потом качать на руках, как ребенка… – прислонился лбом к моему лбу, – ненормальный сукин сын. Я знаю.

Я смеялась и целовала его пальцы, которыми он всего час назад действительно раздирал меня на части, проникая везде в меня, лаская и причиняя сладкую боль.

– Как она умерла?

Данте отвернулся, а я прижалась всем телом к его голой спине.

– Отец уехал. Они поскандалили накануне. Он ударил ее. При мне. Я помню, как бросился защищать ее, он ударил и меня. Сказал, чтобы к концу недели она убиралась из нашего дома и ему плевать, куда она пойдет. Помню, как сильно я испугался, что она оставит меня с ним. Просил ее не уходить, верил, что все обойдется…

Я сжала его плечо сильнее, покрывая поцелуями напряженную спину.

– Она говорила, что любит меня и никогда не бросит. Обещала, что заберет меня с собой, если уедет. А утром… утром ее нашли с перерезанными венами. Она обманула. Она меня бросила.

Он вдруг резко повернулся ко мне и посмотрел в глаза, а я вздрогнула от этого взгляда. В нем столько боли и ненависти, столько отчаянного непонимания. Провела по его щеке ладонью, но Данте дернул головой.

– Скажи, что любишь, Кошка… скажи, что не обманешь меня.

– Люблю, – прошептала и обхватила его лицо руками, – не обману. Никогда. Ты мне веришь?

Он не ответил, прижал к себе.

– Теперь ты знаешь все? Или есть еще вопросы? Ведь ты знаешь, насколько все непросто. Знаешь, кто я и чем занимаюсь. Тебя это не пугает?

– Меня не пугает, когда ты настоящий со мной, когда я могу доверять тебе.

Он зарылся лицом в мои волосы:

– Есть еще кое-что… Чико – мой сын, Кэтрин.

Утром он уехал, а я наконец-то уснула. В его постели, измученная и до дикости неприлично счастливая. Меня разбудил телефонный звонок, протянула руку и ответила, слабо улыбнулась, услышав его голос:

– Я хочу, чтобы ты переехала ко мне, Кошка. Сегодня. Я хочу, чтобы ты просыпалась в моей постели.

У меня еще никогда не было этого чувства безумной радости, какого-то неестественного счастья, от которого кружится голова. Я ходила по огромному дому в рубашке Данте и рассматривала картины, предметы мебели. Представляла себе, как он раньше здесь жил и каким он был в детстве. Мне до боли хотелось знать о нем все. Каждую мелочь, даже самую плохую, самую жуткую.

Стащив яблоко в той самой обеденной зале, я хрустела им на весь дом и с любопытством заглядывала во все комнаты. Внизу несколько минут стояла возле того самого аквариума. С муренами.

«Не все такое, каким кажется, Кэтрин».

Иногда мне хотелось остановиться, как вкопанной, и смаковать это чувство внутри, наслаждаться им. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком много для меня одной, мне кажется, что сердце разорвется от радости. Так не бывает. Взаимная любовь – это какая-то мистика. Непостижимое волшебство. Иногда страшное, фатальное, необратимое, но от этого не менее прекрасное. Ведь оно связывает несвязываемое, соединяет противоположности, сталкивает среди миллиардов всего лишь двоих и заставляет гореть одинаковым огнем. Пусть дотла и в пепел… пусть иногда до смерти, но все равно – это волшебство.

Зашла в одну из комнат и, откусив яблоко, села за письменный стол. Перед глазами мигал экран ноутбука. Наверняка это кабинет Данте. Усмехнулась и пошевелила мышкой.

Улыбка медленно сползла с лица. Во весь экран фотография голой Аниты Серовой.

И не просто голой, а связанной, с порезами на руках и на груди, с ужасом в глазах, и тот, кто сфотографировал, и был ее мучителем, потому что в его пальцах я видела итальянский стилет. Я судорожно сглотнула и пролистала следующую фотографию.

Все тело свело судорогой, а по спине градом катился холодный пот.

То, что я видела на снимках… это полностью было описано в дневниках девочек.

Они не обманывали. ОН действительно делал с ними это. Резал их, поливал воском, бил плетью, насиловал. И снимал все это на камеру.

Когда мы получаем сильный психологический удар – наше тело умирает на какие-то мгновения, даже сердцебиение замедляется, останавливается. Мне показалось, что я умерла. Мне вырвали сердце. Резко. Одним движением мышки… а я сижу с развороченной грудной клеткой и по инерции все еще смотрю на свою смерть.

У меня перед глазами образовался туман, пелена. Я не чувствовала пальцы рук и ног.

О, Господи! Неужели это правда? Этого не может быть. Просто не может. Это не Данте… он не способен… Неужели? А когда он проводил по твоему телу лезвием ножа, когда приставил его к твоему горлу… А ты… ты отвела от него подозрения. Ты лично повела следствие другой дорогой. Возможно, именно для этого Данте Марини и использовал тебя в своей игре. Ведь ты – восьмая. Вот он – твой персональный круг ада…

Следующими открылись фото с изображением Ли, я закричала, зажала рот руками, чувствуя, что меня скручивает спазм тошноты.

Вскочила с кресла, опрокинув коробку со стола, на пол мягко выкатился итальянский стилет. Он поблескивал в лучах солнца, которые пробивались сквозь тяжелые шторы. На лезвии темные пятна… очень похожие на застывшую кровь.

На сотовый пришла эсэмэска… от Данте Марини.

Я дрожащими руками открыла сообщение:

«Раз, два, три… —

Скорей к нему иди.

Три, четыре, пять —

Он хочет поиграть.

Пять, шесть, семь —

Не смешно совсем.

Восемь… восемь… восемь…

Все говорят о семи кругах Ада, но на самом деле их восемь, восьмой никогда не заканчивается, Кошка».

Упала на колени, рыдая, чувствуя, как схожу с ума, как меня трясет, и я проваливаюсь в бездну безумия. Рука сама потянулась к стилету… Я смотрела, как по ковру растекается моя кровь…

«Скажи, что любишь…»

Эпилог

В палате монотонно тикали часы. Очень тихо, но очень навязчиво. Они отбивали ход времени, который не имел уже никакого значения. Ведь я вне времени, вне прошлого и вне будущего. Я зависла где-то на неизвестном меридиане, загнанная в угол собственными страхами.

Я открыла глаза и посмотрела на Алекса, который сидел на стуле напротив.

– Тебя завтра выписывают, Кэт. Твоя мама приедет вечером. Я встречу ее в аэропорту.

Я кивнула и снова прикрыла веки.

– Вчера закончился суд. Обвинение вынесло приговор – смертная казнь.

Я приоткрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Если бы не ты, я бы никогда не вышел на него. Я не поймал бы этого сукиного сына, и он бы продолжил убивать. Даже не знаю, как тебе это удалось – ухватиться за ниточку и распутать такой чудовищный клубок. Оно словно проходило мимо меня. Я зациклился совсем на другом и не видел самого очевидного.

– Случайно, – прошептала пересохшими губами и отвернулась к стене.

Случайно разрушила все. Свое счастье, жизнь. Свое «время».

– Ты не представляешь, что творилось на суде, Кэт. Мы боялись, что его линчуют прямо там, пришлось охранять ублюдка. Хотя я сам бы оторвал ему яйца и заставил сожрать.

– Когда приговор приведут в исполнение?

– Через восемнадцать месяцев. Я могу похлопотать, чтобы тебя пустили присутствовать.

– А Эрик? Как он?

– Его забрала бабушка, увезла в Лос-Анджелес. Будет жить у нее. Он справится. Он молодец, помогал следствию. Ты даже не представляешь, что мы нашли в доме этого психа. Сукин сын держал в подвале кучу фотографий, пряди волос, видео. Он устроил там себе музей, лабораторию. С личными серверами, коммуникациями и выходами на сотовую связь, на правительственные сайты, на банковские и учебные учреждения. Свое первое убийство он совершил много лет назад. Он признался на суде. Ублюдок с таким упоением рассказывал об этом, что у меня волосы шевелились на затылке. Хэндли убил мать Данте. Это была его первая жертва. Оказывается, они встречались в колледже, и она его бросила, уехала учиться, потом встретила Марини и вышла замуж. С того момента у психа поехала крыша. Он обвесил ее фотографиями весь подвал и считал, что спасает ее от грехопадения. В его понимании Марини возомнил себя богом, а Хэндли погряз в сатанинской библии, где все вывернуто наизнанку. Он строил свои гениальные теории по созданию мира. Вернулся в Техас, там у его отца остался дом и ранчо. Продолжил обучение и несколько раз был арестован за развратные действия по отношению к несовершеннолетним. Как ему удалось скрыть сей факт, когда он устроился преподавателем, никто не знает. Впрочем, с его хакерскими способностями он мог подделать что угодно.

Элизабет столкнул с лестницы после того, как та обнаружила его маленькую педофильную тайну. Конченый извращенец дрочил на фото пятнадцатилетних девочек и имел личную видеотеку с детским порно. Сукин сын когда-то был отличным хакером. Он взламывал защиту компьютеров и один раз даже был арестован за взлом правительственного сайта, но отделался легким испугом. Ему повезло, мать его, это сохранилось в архивах, но кто мог подумать о хакере в таком возрасте, мы привыкли, что это, в основном, молодежь. Хэндли в свое время изобрел уникальную программу по проникновению во всемирную сеть. Некий особенный вирус, который мог распространяться со скоростью звука и считывать информацию.

В то время никто не слышал ни о чем подобном. Это сейчас никого не удивишь. Его изобретение признали преступной деятельностью, чуть не заперли его за решетку, уволили из университета, а потом через время нечто подобное выпустили на рынок. И гений обиделся на весь мир, но особенно на русских блондинок. Ему удалось восстановить свое «доброе» имя и устроиться преподавателем истории в колледж.

Кстати, он встречался с девочками на съемных квартирах. Надевал маску и черный плащ на голое тело, контактные линзы, чтобы создать иллюзию сношения с самим Сатаной. Он верил, что это сам Дьявол через его тело берет этих Ангелочков.

Его идеей фикс было подставить Марини, продолжая свою месть его матери.

Я слушала, как сквозь вату. Какая-то часть меня торжествовала, а какая-то была заморожена безразличием. Полным равнодушием к происходящему. Повернулась к Алексу и тихо спросила:

– Данте был на суде?

– Да. На первом слушании. Потом уехал. С него сняты все обвинения… По этому делу, естественно. Неделю назад он продал дом и уехал с Чезаре в Италию. Конечно, там не просто будет до него добраться, но…

Я почувствовала, как по щекам потекли слезы.

– Уходи, Алекс. Уйди, пожалуйста.

Он встал с кресла и откашлялся, а я закрыла глаза. Пусть уйдет. Пусть оставит меня в покое. Все пусть оставят меня в покое.

Когда за Алексом закрылась дверь, я протянула руку к столику и открыла ящик. Достала сложенный вчетверо лист бумаги. Открыла и почувствовала, как слеза скатилась по щеке, вниз по шее, за шиворот.

«Самое главное и ценное в этой жизни – доверие, Кошка.

Я любил всего одну женщину. Мою мать. И я не смог уберечь ее. Потерял. Я точно так же мог бы любить и тебя… но и тебя чуть не потерял. Слишком дорогая цена даже для меня».

И все. И никакой подписи, но я знала, что это от него.

От отчаяния хотелось выть и грызть подушку, я глотала слезы, а они беспрерывно катились по щекам.

Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Это один из самых престижных банкетных залов в Нью-Йорке. Ты должна посмотреть, Кэт. Я уже сказала Алексу и уверена, что ему понравится.

– Мам, я немного занята. У меня важная встреча с клиентом. Мне назначено на десять, и я опаздываю.

Вышла из машины и, задрав голову, посмотрела на высотное здание с многочисленными зеркальными окнами.

– Какие могут быть клиенты, когда через месяц свадьба?

– Мам, ну есть-то хочется. Они после свадьбы уедут в Вегас, а я потом буду сидеть без работы.

– Я видела, какое кольцо подарил Алекс Стефани. Оно великолепно. Ты не грустишь, девочка? Когда я уже буду радоваться за тебя? Когда ты будешь счастлива?

Счастье… Какая зыбкая и ненадежная субстанция.

– Мам, мне пора. Я уже в здании.

Поднялась на лифте на двадцатый этаж. С недавнего времени я больше не работаю психологом. Я занимаюсь переводами с английского на русский и чаще всего перевожу встречи и конференции.

Посмотрела в зеркало и поправила декольте строгого жакета, одернула юбку.

Какой длинный коридор, тысяча дверей и очень мягкий ковролин, в котором утопают мои каблуки. Мне назначили встречу по мейлу. Обычно меня находили на сайте фрилансеров и присылали объем работы. Чаще всего это был перевод текстов, но иногда требовался устный перевод – нужно было переводить встречи и интервью. Неплохой заработок. Жизненные ценности меняются с потерями. За этот короткий промежуток времени я теряла так много, мне уже казалось, что я превратилась в совершенно другого человека. Я поняла, что больше не хочу и не могу копаться в чьих-то мозгах и проблемах. После попытки суицида меня пытались лишить лицензии, но ограничились запретом работать в больших учебных учреждениях. Только частная практика. А я решила, что из меня никудышний психолог, если я так и не смогла разобраться в себе, если не смогла доверять тому, кому всем сердцем хотела доверять.

Я остановилась перед стеклянной дверью и выдохнула. Выпрямила спину и решительно распахнула дверь.

А когда переступила порог – замерла. Ноги стали ватными.

Да, он стоял ко мне спиной, но я бы узнала его среди тысячи. И не по внешности, а по тому, как все мое тело отозвалось на узнавание, по тому, как сердце пропустило несколько ударов. Он медленно повернулся ко мне, и сердце подскочило к самому горлу. Я судорожно сглотнула. Внутри появилось чувство тревоги, понимание, что нужно бежать. Уходить. Сломя голову прочь. Но я намертво вросла в пол. Вместе с пронизывающим чувством дикой радости его видеть.

Господи! Он совсем не изменился. Совершенно, словно только вчера стоял напротив меня на парковке возле колледжа. Точно такой же. Безумно красивый, с этим пронзительным взглядом нереальных голубых глаз. Мне кажется, что я вспоминала их каждый день.

– Иногда выдержки хватает надолго… Слишком долго… а потом взрыв – и от ломки болит все тело. Невыносимо. Так болит, что хочется сдохнуть.

Сделал пару шагов ко мне, а я закрыла глаза, чувствуя, как слезы обожгли веки.

Подошел. Очень близко. На расстояние дыхания. И я услышала, как повернулся ключ в замке.

– Ты думала обо мне?

Каждый день. Каждую секунду, каждое мгновение. Взял за руку, и я поняла, что он рассматривает шрамы на запястье, почувствовала, как его губы коснулись кожи и вздрогнула.

– Посмотри на меня.