Восемь. Знак бесконечности Соболева Ульяна

Глава 14

Я грела руки о свою любимую кружку с Микки Маусом, наполненную крепким черным чаем, и читала распечатанный психологический портрет убийцы. Как ни странно, меня это отвлекало. Я погружалась в работу довольно новую для меня.

«Ему скорее всего от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет. Интеллектуальный уровень этого типа может достигать ста сорока пяти пунктов IQ. То есть, если верить ученым – он скорей всего гений.

Он очень хорошо контролирует себя, невероятно выдержан, он очень педантичен. Следит за своим внешним видом, за жильем и машиной, у него, наверняка аккуратно подстрижены ногти, идеально выглажена рубашка, и на ней нет не то, что пятнышка – нет морщинки. Социопат, но вряд ли об этом догадываются окружающие. Он ловко это скрывает. Может быть очень обаятелен, производить благоприятное впечатление на собеседников, знакомых, сослуживцев, вызывать к себе уважение. Обычно окружающие такого серийного убийцу люди сильно удивляются, узнав о том, что этот человек совершал преступления. Он имеет нормальные отношения с противоположным полом, нередко характеризуется друзьями и знакомыми как хороший семьянин и отец, любящий животных и даже религиозный. Персонализирует жертву, предпочитает действовать с помощью хитрости, а не насилия. Имеет определенный образ жертвы, особенность во внешности, в одежде. Он заранее планирует преступление, продумывает все детали, такие, как место убийства, орудие убийства, действия, с помощью которых может скрыть улики и так далее. Часто связывает жертву, угрожая, покоряет ее себе. Убивает не сразу, сначала воплощает в жизнь все свои садистские и сексуальные фантазии, причем жертва может умереть во время пыток. Предпринимает меры по устранению улик, которые могут изобличать его в совершении преступления. Способен даже придать телу определенную позу, как некий знак, если он захочет что-либо сказать этим убийством. Может возвращаться на место убийства. Может вступать в контакты с полицией, сотрудничать. На допросах сосредоточен, продумывает линию защиты. Может испытывать искреннее уважение к компетентному и умному следователю, нередко “играть” с ним. Совершенствуется в течение всего периода совершения убийств, становясь все менее доступным для поимки».

Я смотрела на напечатанный текст и внутренне не понимала – я дала такую характеристику, потому что пытаюсь выгородить Марини, или я действительно так думаю? Но нет… все же, рассматривая жуткие фото, читая ход расследования и пометки Алекса, я приходила к тому, что не могу ошибаться. Или ошибаюсь?

Это ведь может быть игрой, и я исхожу из статистики. Из опыта даже не работы, а учебы. Я не понимала себя. Мне хочется обвинить Данте? Или наоборот, я желаю, чтобы он был непричастен к этим убийствам?

Выдохнула и затушила сигарету в пепельнице. Похмелье сняло как рукой. Я не могла себе места с утра найти. Я все время вспоминала, как Данте вышел из того коридора после меня. Ведь он мог убить ее там в туалете? Мог. Такой, как он, способен на все.

Данте – хищник, он выбирает жертву, наверняка следит за ней, охотится, испытывает наслаждение от мучений. Испытывает ли? О да! Несомненно! Если он и есть убийца. Впрочем, я не сомневалась, что Марини кайфует от любой причиняемой им боли, даже если он и не причастен к преступлениям. То, что он сотворил со мной в этом клубе, заставляло дрожать и вздрагивать от одной мысли об этом, краснеть, задыхаться, сводить ноги вместе. Я никогда в жизни не чувствовала подобного возбуждения. Создавалось впечатление, словно я попала под гипноз, его влияние. Он ловко манипулировал мной с первой же встречи. Данте вел меня к тем эмоциям, которые я сейчас испытывала, но я ни за что не отказалась бы ни от одной из них.

Марини, словно воплощение того, чего я бы никогда в жизни себе не позволила. Я знала, что он за тип. С первой секунды, как увидела его. Такие, как он, уничтожают, ломают, выжигают, калечат… нет, не физически. Изнутри. Превращают женщину в тряпку, в жалкое подобие, рабыню, тень его самого, готовую ползать на коленях и унизительно молить о ласке. Я уверена, что победителей в его игре никогда не бывает, кроме него самого, естественно. Он трахает вам мозги, имеет их изощренно и болезненно. Выкручивает вашу волю, гордость, самолюбие наизнанку. Меня это пугало. Я всегда боялась зависимости. Да, именно зависимости, когда без присутствия человека в твоей жизни тебя ломает, и ты просто погибаешь, бьешься в ежедневной агонии боли и просто мечтаешь о смерти. Самое страшное, что моя ломка уже начиналась. Она подкрадывалась издалека. Пока только легкая, едва ощутимая. Я ждала его звонка… Ведь он должен позвонить после того что было… Или нет? Или игра закончилась, так и не начавшись, и я больше не интересна? От этого становилось очень пусто внутри. А вот и разочарование.

Вспомнилось умное изречение: «Чем меньше очаровываешься, тем меньше разочаровываешься».

Еще раз бросила взгляд на монитор ноутбука и проверила почту. Ничего. Ни одного письма. Словно все вымерли, набрала уже в который раз номер Ли, но та снова не отвечала. Я почувствовала легкую тревогу. Так надолго она никогда не пропадала. Конечно, отпуск и все дела, но чтоб не отвечать и даже не писать. Я зашла на ее страничку в фейсбуке. Последний раз она была там до вечеринки у Данте. Позвонила ее начальнику, но тот отмахнулся от меня, сказал, что Ли в отпуске и раньше восемнадцатого октября этот ублюдок бить тревогу не будет.

Но ведь она поехала с каким-то типом кататься и просто не вернулась. Я попрошу Алекса ее поискать. Он поможет. Найду эту гадину и больше не буду с ней никогда в жизни разговаривать.

Я бросила взгляд на ярлык сайта, и рука дернулась к мышке, чтобы зайти, но я тут же передумала. Зазвонил мобильный. Ответила, отпивая ледяную воду из стакана, рука дрогнула.

– Я хочу тебя. Сегодня.

Дыхание не просто участилось, а я открыла рот и не могла продышаться. По телу пошла не просто дрожь, а мгновенная лихорадка голода. Болезненного, дикого, извращенного голода. Мои трусики промокли, и влага отпечаталась на внутренней стороне бедер. Соски затвердели, до боли, так что я почувствовала ими тонкую материю шелкового халата.

– Я заеду за тобой в девять вечера.

И не дожидаясь моего ответа, отключился. Я должна была перезвонить и проорать ему, что он наглый и самоуверенный ублюдок, должна была бежать из квартиры и продинамить его… но вместо этого я соскочила со стула и бросилась в ванную, умывалась холодной водой и понимала, что я хочу, чтобы он приехал, хочу с такой силой, что мое сердце готово остановиться от радости. Идиотической, дурацкой, наивной радости. Подняла лицо и посмотрела в зеркало… шли секунды, минуты и вдруг отчетливо осознала – я попалась. Мне не соскочить с этого крючка, потому что я не хочу соскакивать. Я хочу Данте Марини.

Алекс смотрел, как Берн, высоченный крупный мужчина с седыми вьющимися волосами, небрежно собранными в маленький хвостик на мощном затылке, склонился над трупом девушки. Его светло-зеленый, похожий на больничный халат был забрызган кровью, и Берн скорее напоминает мясника, чем патологоанатома. И этот мясник, подняв одно веко у трупа вверх, что-то осторожно доставал оттуда пинцетом. Алекс склонился, чтобы лучше рассмотреть. Его давно не пугали мертвецы. Он к ним привык, как привыкают к шумным офисам, столярным станкам, запчастям автомобилей, да не важно, к чему. Труп уже давно не воспринимался, как нечто пугающее, внушающее брезгливость или отторжение. Он мысленно разделял их для себя на несколько видов: первые – это ошметки, там вообще не на что смотреть, вторые – это полуразложившиеся продукты гниения, третьи – в плохом состоянии, когда труп поступал после аварии или другой неестественной смерти и четвертые – уснувшие. Последняя категория иногда даже завораживала тихой и какой-то возвышенной красотой спокойствия. Сейчас он смотрел на тело этой девушки и она, явно, относилась к последней категории. Видимо, и самому маньяку нравилось, что они спокойные и красивые, когда умирают. Он не наносил повреждений на их тела, не уродовал. Но он их трахал. Аккуратненько, не оставляя следов. Они у него мирно лежали и не сопротивлялись. Гребаный эстет. Лучше бы он бесновался, тогда было бы больше зацепок.

Стеф прокашлялась и оба мужчины резко обернулись.

– Поплохело? – съязвил Берн.

– Нет, кофе поперхнулась, – ответила Стеф и, демонстративно достав из кармана вафлю, развернула бумажку и откусила. Хруст разнесся по всему помещению.

– Крутая у тебя помощница, Ал.

Берн наконец-то извлек то, что уже несколько минут аккуратно пытался выудить из-под голубоватого, тонкого, как пергамент, века. Он протянул ладонь к Алексу и на узловатом указательном пальце, обтянутом латексной перчаткой, виднелась маленькая буква «t». Скорее всего вырезанная из книги или газеты. Берн посмотрел в напряженное лицо копа и черные глазки дока сузились.

– Сукин сын задает тебе ребус. Что? Заработали шестеренки, Ал? Это не все. Смотри сюда.

Берн наклонился к столу и показал Алексу маленькую баночку с раствором, на дне которой виднелась другая буква – «i». Заславский смачно выругался матом.

– Это я извлек из-под века Веры Бероевой.

– Ты понимаешь, что это значит? В каком мы дерьме? Притом все!

– Это значит, Ал, что в других трупах девушек тоже могли быть послания, а мы о них даже не знали. Скорей всего это какое-то слово. Оно вырезано из очень старой книги. Видишь? – Берн схватил увеличительное стекло. – Завитушки, потертости. Сейчас нет таких шрифтов. Это печаталось именно на машинке и притом довольно старой модели. Мы отправим материал в лабораторию и через несколько часов будем иметь намного больше информации. Возможно, вплоть до года издания. Если это раритетная книга, то тебе чертовски повезло.

Алекс нервно провел ладонью по лицу, стирая ледяные капли пота. Он посмотрел на Берна, и его брови сошлись на переносице:

– Берн, я никогда раньше не видел ничего похожего на это гребаное дерьмо! Ничего такого извращенного, умного, вдобавок долбаного и киношного! Бред! В нашем городе не случалось подобной дряни за все годы моей работы копом! Как ты не заметил этого раньше?

Берн открыл стеклянный шкафчик и протянул Алексу бутылку водки, тот глотнул побольше обжигающей жидкости прямо из горлышка, так что дернулся кадык на горле, и занюхал рукавом куртки. Бросил взгляд на Стеф, но она сделала вид, что ничего не видит, а рассматривает букву в банке.

– С этой девчонкой все немного иначе, понимаешь? – продолжил док. – Например, Вера пробыла у него, как минимум, несколько дней. Эту букву он засунул ей под веко, когда она была еще жива. Засунул аккуратно, не повредив глазное яблоко. А здесь он торопился и задел глаз. Не сильно, но задел. Белок был поцарапан кончиком очень острого предмета и это не пинцет, на ресницах засохли капельки крови, поэтому я заметил. Более того, этот труп уже не поступил ко мне с пометкой «суицид». Кстати, могу тебя порадовать – мы установили название препарата, которым ублюдок их пичкал. В этом случае он не успел выветриться из крови жертвы.

Алекса трясло, как в лихорадке.

– Скажи, откуда берутся такие больные уроды, а?

– Хер его знает, Ал. Из преисподней, – Берн хрипло, надтреснуто засмеялся. Он накинул простыню на лицо мертвой девушки.

Алекс достал мобильный и заорал в трубку:

– Мне нужно разрешение на эксгумацию тела Аниты Серовой. Срочно. Плевать, как вы это сделаете. Достать сегодня же. Появились новые улики. Берн, буква сохраниться, если тело пролежало под землей более двух недель?

– В гробу?

– А в чем же еще?

– Ал, например, иудеи хоронят своих мертвецов в белых саванах и без гроба, это уменьшает твои шансы что-то найти, точнее мои… вы ведь притащите тело ко мне.

– Нет, она была христианкой.

– Не знаю, Ал. Не могу гарантировать. Сырость, дожди. Могло сгнить вместе с веком, раскиснуть.

– Твою ж мать! Стеф, поехали. Мне нужно это долбаное разрешение прямо сейчас.

– Еще потребуется подпись ее семьи, – сказала Стеф, ловко попав пластиковым стаканом в мусорку. Бросила взгляд на Берна, который многозначительно смотрел на ее пышную грудь, и пошла к выкрашенным в белый цвет дверям.

Отец Елены Скворцовой, Грегори, мужчина невысокого роста, с круглыми залысинами, жидкими коричневыми волосами, очень загнанным взглядом светлых глаз непонятного серо-зеленого цвета, нервно сжимал и разжимал ладони. Казалось, он не мылся и не брился уже несколько дней. От него исходил стойкий запах пота, древесины, дешевого табака. Его рубашка в блеклую клетку, а-ля кантри, была помятой и совершенно несвежей. Алекс бросил взгляд на его руки. Легкие порезы, заусеницы, грязь под ногтями. Он столяр или ремонтник, а может мебельщик. Работает по двенадцать часов в сутки, зарабатывает копейки, пьет по выходным водку и ездит на рыбалку с такими же неудачниками, как и он сам. Пюдобные ему не убивают. Точнее, не так. Убивают, но это бытовые убийства – нож в живот, сковородкой по голове, задушить или забить ногами. Грубо, быстро, жестоко. На всю хрень со знаками, итальянским стилетом и прочим гениальным, мать его, дерьмом у столяра Грегори не хватило бы ума и терпения.

– Почему вы поругались с дочерью, Грег?

Тот вскинул на Алекса, помутневшие от слез глаза, и пробормотал что-то невнятное.

– Я задал вам вопрос – почему вы поругались с дочерью? Настолько, что она тут же ушла из дома.

Тот выдохнул и снова сжал дрожащие руки.

– Леночка, она… такая трудная девочка, понимаете? Мы все ради нее со Светкой, а она.

– Неблагодарная дрянь, да? Поэтому вы ее убили?

Он вскочил со стула но, не понимающий ни слова по-русски, Ферни тут же усадил его обратно.

– Я любил мою дочь, ясно?! Я любил ее! Может, я не самый примерный отец, может я… черт, может я что-то недопонял или недодал. А когда? У меня работа сутки через трое. Я сам себя в зеркале не вижу. Но я любил. Я старался. А она! Она катилась по наклонной. Я видел и хотел уберечь… да что там говорить… не уберег.

Он обхватил голову дрожащими руками, и Алекс нервно выдохнул. Да, не виноват он. Тут невооруженным глазом видно. Истерика у человека и горе. Настоящее, неподдельное. Они его уже часа два допрашивают, а он не меняется, не теряется в ответах, хоть и отвечает сбивчиво и невнятно. Заславский кивнул Ферни, и тот принес стакан воды. Грегори выпил и немного успокоился.

– Вы сказали, что когда гуляли по побережью вы видели влюбленную парочку, старика с собакой. А еще кого-то видели?

Алекс сел на край стола и проверил электронную почту, в ожидании последнего заключения и разрешения на эксгумацию.

– Нет. Никого. Это были ранние часы перед рассветом, – он словно задумался, а потом вдруг сказал, – да, там был бегун. Мужчина в куртке с капюшоном и синими штанами с белыми тройными лампасами. Он как раз бежал в мою сторону со стороны парка.

Алекс вдруг резко подался вперед.

– Синими с белыми лампасами?

– Да, именно. Я еще удивился. Сейчас такие не носят. А у него фигура, как у юноши, и эти штаны… как в годы моей молодости.

Алекс обернулся к Ферни.

– Открой показания свидетеля по делу Веры Бероев. Ирэн… как ее там.

Снова посмотрел на Грегори:

– Мы подержим вас здесь. Это не арест. Просто нам нужно, чтобы убийца вашей дочери немного расслабился решив, что мы нашли виновного и пока что будем разбираться. Согласны нам помочь?

Тот быстро закивал головой, и по его щекам потекли слезы.

– Только Свете скажите… она там одна. Сама не своя. Сами понимаете… Господи! За что нам это все?

Алекс бросил взгляд на Стеф и слегка кивнул. Через минуту она уже увела Грегори из кабинета.

– Ну что там? Ферни?

– В показаниях Ирэн фигурирует бегун. Молодой парень в синих штанах с тройными лампасами.

– Это он! Я нутром чую, что это он!

Алекс ударил кулаком по столу с такой силой, что пластмассовая подставка для ручек и канцелярских скрепок перевернулась и те, с металлическим цоканьем, покатились по полу.

Глава 15

Он сам не знал, в какой момент из нормального ребенка превратился в животное, которое жаждало крови, боли и агонии. Возможно, в тот момент, когда лично застрелил пса на дороге, или в момент, когда понял, что мать умерла, и ее тело, накрытое белой простыней, выносили у него на глазах из комнаты, а отец смотрел стеклянным взглядом на эти самые носилки. Данте казалось, что это он умер, а не мама. Ведь с ее смертью это действительно произошло. Не стало ребенка, который радовался детству, учил русский язык и смеялся, бегая по комнатам этого мертвого дома, который теперь давил на него своими стенами. Данте превратился в дикого звереныша, из которого вырос матерый хищник.

Он ненавидел сучку, которая заняла место матери. Красивую брюнетку с торчащей грудью и задницей, как в порножурналах. Товар. Она выглядела, как товар с хорошей рекламой. Как только эта ведьма появилась в их доме, Данте почувствовал отравляющую жгучую ненависть. Она пожирала каждую клетку его тела, каждый нерв, взрывала ему мозг. Смотрел на нее и понимал, насколько все это омерзительно. Ему было двадцать два, когда он вернулся из Аргентины, и Киаре столько же, она цепко ухватилась за свое место длинными острыми ноготками, которые Данте хотелось повыдирать с мясом. А ее место было в штанах Франко, которого она держала за яйца так крепко, что старик не видел ничего, кроме ее фото-модельных стандартов. Даже их свадьба походила на дешевый голливудский фарс. Светящийся, как новогодний шар, отец и рядом с ним дешевка, безвкусица, ширпотреб.

Данте тогда вывернуло наизнанку. Он посмотрел на женщину, потом бросил взгляд на отца – располневшего, с круглым брюшком, старательно старавшегося выглядеть моложе, и ему захотелось истерически смеяться. Видимо, на старости лет отец начал верить в чудеса. Это взбесило с первой же секунды. Данте почувствовал ее власть над Марини-старшим, а она почувствовала это презрение кожей, какой-то гребаной интуицией, или своей округлой бразильской задницей. Данте не знал, что она там плела его отцу, но эта чертовая тварь явно вознамерилась избавиться от опасности в лице Данте, и как можно быстрее. И просчиталась. Она, видимо, не понимала, насколько он опасен на самом деле. Данте никогда не станет добычей – он откроет охоту сам. Интересную охоту, смертельную. Именно тогда у него впервые появилось желание получить эту женщину любой ценой. Не важно, как, но заставить ее раздвинуть ноги. Оттрахать, как последнюю сучку, и избавиться от нее. Раскрыть отцу глаза. Самоуверенному Франко Марини, которого Данте когда-то боялся, от страха мочился в штаны, трясся, как бездомная собачонка, которую сейчас побьют палками.

«Ты – ничтожество, тупое русское ничтожество, как и твоя мать. Она была тупая сучка, и ты такой же. Толку от тебя никакого. Ты, как заноза в заднице, ничему не учишься, зря деньги на тебя трачу и время».

И так изо дня в день, из года в год, пока Данте не уехал учиться, а когда вернулся – то увидел, как бережно и нежно Франко носится с этой дрянью. И захотелось показать, КТО на самом деле ничтожество. Это был вызов на уровне подсознания, на уровне самых низменных инстинктов. Извечное соперничество.

К тому моменту Данте хоть и был молод, но успел повидать столько грязи, разврата и всякого дерьма, что никому и не снилось. Он влезал во все, во что мог влезть и вляпаться подросток в его возрасте. В клане его боялись даже тогда, когда ему было шестнадцать. В тот период своей жизни он совершенно обезумел. Погрузился в мир алкоголя, драк, женщин, азартных игр, наркоты. Да, он имел женщин уже в шестнадцать. Не они его, а он их. Жизнь за границей с полными карманами отцовских денег давала любые возможности. Кокаин изменял реальность до неузнаваемости, раскрашивал во все цвета радуги. Он стал ненормальным, совершенно невменяемым ублюдком, с которым не мог справиться никто. Бои без правил, поножовщины. Он дрался, как дьявол. Его не волновал исход боя. Из тех, кому наплевать на боль и собственные чувства, и уж точно – на чувства других. Он мог забить соперников на ринге почти до смерти. И ему это приносило наслаждение. В шестнадцать его впервые посадили. До этого адвокаты отца отмазывали Марини от колонии.

Он подрался на улице. Их было человек десять. Но уже тогда, в шестнадцать, Данте больше походил на зверя, чем на человека. В нем была эта странная несвойственная людям выносливость. Нет, не жажда жизни, а, скорее, наоборот, он просто не боялся смерти. Ему нравилось играть с ней в прятки. И он играл. Всегда. Его забавляло, и он смеялся, когда они его били, а он давал сдачи. С такой силой, что ломались носы, ребра, ноги и руки. Каждый его удар был точным и отправлял противника в нокаут. Последние двое набросились на Данте с ножами. Одного Марини обезоружил, а другого заколол его же собственным ножом. Всадил прямо в сердце и хладнокровно провернул в ране несколько раз.

Его осудили, приговорили к двум годам колонии для несовершеннолетних. А ему было наплевать. Он харкнул в лицо адвокату отца, который сказал, что Франко поручил ему сократить срок, а не отмазать Данте полностью. Ненависть всколыхнулась с такой силой, что Марини-младший лучше бы отбыл весь срок, чем попросил отца вытащить его оттуда. Другие законы и другая жизнь. Он отсидел всего два года, и когда вышел, уже точно знал, чего хочет от этой жизни и что непременно получит. Отец как раз поздравил его с возвращением на свободу и сообщил о женитьбе. Аргентина стала неинтересна. Он хотел Нью-Йорк. Власть. Безоговорочную, полную.

И снова алкоголь, оргии, кокс, женщины, бесконечные потные тела разного цвета, возраста и калибра. Он трахал их пачками. Сам или с дружками. Быстро, на одну ночь, или роман на неделю, но не больше. Ему нравилось все новое. А еще ему нравилось причинять им боль. И он умел сделать так, чтобы они ее хотели. Умоляли. Ползали на коленях и сами протягивали ему поводок. В этом и был его личный кайф. Подчинение. Беспрекословное. И самое интересное – добровольное. Впервые он попробовал это со шлюхой. Ему хотелось чего-то особенного, необычного, и первый сеанс больше походил на карикатуру, но он взорвался, когда по ее щекам текли слезы, а по коже аккуратно скатывался в шарики черный воск в то время, как его член таранил ее круглую попку, погружаясь в узкое отверстие, а пальцы сжимали ее горло.

Он пил ее боль, дышал ею, она впитывалась ему в поры и кормила внутреннего зверя порцией крови и адреналина. Нет, это не был обычный садизм, Данте никогда не интересовало насилие. Ему нравилась психологическая ломка, когда он владел не только телом, но и разумом. Когда они хотели его мозгами прежде всего. С этим не сравнится даже оргазм.

Киару он получил через месяц после своего возвращения. Он трахал ее, где придется, и она надсадно стонала под ним и выла его имя искусанными губами. Потом прятала синяки от Франко и умоляла Данте о новых встречах. А ему нравилась эта власть, он упивался ею и какой-то своеобразной местью отцу. Иногда доходило до того, что Киара стояла на коленях с его членом во рту и усиленно работала над ним, а Данте в этот момент выслушивал от Франко по телефону, какое он дерьмо и ничтожество, неспособное закончить учебу и стать человеком. Под эти уничижительные тирады Данте кончал ей в рот или на лицо, а потом темным, тяжелым взглядом смотрел, как отец целует ее в губы после возвращения из поездки и внутри разливался черный триумф, радость. Это была месть. Сладкая расплата за одинокое детство, мертвую мать и извечные унижения. Потом ему надоело, появилось собственное дело, и Киара отошла на второй план. Иногда он звонил ей, и она прибегала к нему в отель или отдавалась прямо в машине, но все реже и реже. Ему стало невкусно. Для себя он прошел этот квест, и его отец ветвистыми рогами подпирал крышу империи Марини. Данте снова уехал в Аргентину. Вернувшись, обнаружил мачеху беременной и оставил в покое. Та несколько раз устраивала истерики, преследовала его, заглядывала в глаза, умоляла о встречах, а он остыл. Ему уже хотелось чего-то нового. Киара принялась его шантажировать. Слать письма с угрозами, встречаться с ним при каждом удобном случае, умоляя снова вернуться к прежним отношениям, в ее постель, а он смотрел на ее живот и чувствовал отвращение к себе, к отцу, к ней. Как можно жить с мужем и трахаться с его сыном иногда с промежутком в пару часов? Нет, Данте не ревновал. Ему было пофиг. Скорее, бесило, что именно эта тварь заняла место матери. Его святой нежной матери. Белокурой, похожей на ангела красавицы. Он иногда часами мог рассматривать ее фотографии и любоваться ею. А Киара была недостойна такой чести, чуть позже эта идиотка все растрепала отцу. Выложила, как на духу. Отчаянная психопатка, которая решила, что таким образом получит Марини-младшего в свое личное пользование или, наоборот, избавится от него.

Ей удалось именно второе. Данте не знал, как она все вывернула, но эта дрянь выставила его виноватым, чуть ли не насильником, и отец выгнал Данте из дома.

Сидя в дешевом мотеле и нюхая кокаин, Данте ждал, когда Киара приедет к нему на встречу. Она позвонила тут же, как только Франко выставил сына из дома без гроша в кармане. Е[риползла умолять в очередной раз, и тогда ему захотелось ее убить. Это желание было настолько непреодолимым, что он с трудом сдержался, чтобы не всадить в эту гадину стилет по самую рукоятку. Удержало только одно – она сказала то, от чего рука Марини опустилась сама по себе.

Перед самыми родами отца убили. Родился Альдо. Спустя несколько месяцев Киара подсела на наркотики.

Данте не вмешивался, пока эта идиотка не начала исчезать из дома и тратить на дозу огромные деньги, пока не сплавила Чико своей итальянской семейке в Милане. Он за всю свою жизнь прекрасно видел и понимал, насколько все боятся Франко. Перед ним дрожали до фанатического страха. Данте еще с детства был под впечатлением от этой внутренней мощи, когда человек одним взглядом закрывает рты и ставит на колени. В окружении отца в его присутствии отводили взгляд. Данте хотел большего. Намного большего, и он это получил. Спустя время.

Он начал изучать бизнес отца. Скрупулезно, шаг за шагом вникая во все детали. У отца была целая империя, и Данте знал, что рано или поздно станет ее владельцем. Это время пришло, и сейчас приходилось выгрызать авторитет. От врагов он избавлялся еще более безжалостней, чем сам Франко. Никакой пощады, никакого совета. Приговор приводился в исполнение моментально. Конкуренты тряслись от суеверного ужаса, когда находили под дверью отрезанные пальцы, уши, глаза своих родственников. Все мгновенно становились сговорчивыми. Данте расширил бизнес отца, он скупал мелкие предприятия, заводы, фабрики. Постепенно заполняя криминальные доходы законными. Потом он купил новый дом. Точнее его построили для него. Работали лучшие архитекторы, дизайнеры. Данте любил только самое-самое. Никакой половинчатости, экономии. На себе он не привык экономить.

Данте понял, что все держится на страхе. В этом гребаном мире правят только паника и ужас. Заставив человека бояться, можно добиться всего, начиная от преданности и верности и заканчивая выгодными сделками. Он не гнушался ничем, шел по головам, по трупам. Пер, как танк, напролом.

Из всех, кто его окружал, Данте любил только Чико. Это была странная привязанность, со стороны походившая на заботу отца о своем детеныше. После того, как привез мальчика из Милана и раздробил кости проклятому родственнику Киары, Данте не отпускал Чико от себя ни на шаг.

Данте готов был драть за него на части и драл. Никто и ничто не волновало. Все знали: нельзя сказать плохого слова о Марини-младшем, иначе ты труп.

Данте знал, что Альдо его боится, а, может, и ненавидит за эту опеку, а ему было все равно. Плевать. Будет так, как решил Данте. Даже от Киары, прогнившей наркоманки, он не избавлялся из-за Альдо. Знал по себе, что значит похоронить мать.

Я открыла дверь и впустила Алекса в квартиру. Пока наливала нам кофе, он стоял на кухне, прислонившись плечом к косяку двери.

– Так что ты делала там, Катя?

Я налила кипяток в чашки и вскинула голову.

– Какая разница, что я там делала? Я позвала тебя, чтобы рассказать об этой девочке. Я видела ее там.

Алекс прищурился.

– С каких пор ты ходишь на тематические вечеринки, Кэт? Это твое новое увлечение? Или я чего-то не знаю о тебе?

Ты ни черта обо мне не знаешь, знал бы – то давно понял, что я ничего не расскажу.

– Мы будем копаться в моих новых увлечениях, или ты все же выслушаешь меня, может, задашь вопросы по жертве?

Алекс подошел ко мне и вытер тряпкой разлитый кипяток, напоминая мне всем своим видом, насколько хорошо он ориентируется в моем доме.

– А ты нервничаешь. Почему?

Потому что уже семь, а я хочу в душ, хочу накраситься, хочу переодеться и сделать то, о чем мечтаю вот уже несколько недель, как одержимая.

– Я не спала сегодня ночью, и я выпила вчера лишнего. Алекс, ты или задавай вопросы по делу, или уходи. У меня планы на вечер.

Алекс стиснул челюсти, а потом все же спросил:

– Эта девочка, ты сказала, она нюхала кокс в туалете, и там ты видела ее в последний раз. В котором часу это было?

Я задумалась. Домой попала в шесть утра. Значит, ее я видела где-то в полпятого.

– В четыре тридцать приблизительно.

– Это совпадает со временем смерти, которое поставил Берн. Катя, кто после тебя заходил в туалет? Кого еще ты там видела?

Мне вспомнился Марини, прислонившийся к косяку двери, и по телу снова пошли мурашки от одного образа.

– Никто. Я никого не видела, – захотелось прикусить себе язык за вранье. Вот это что сейчас? Я выгораживаю его? Намеренно не говорю Алексу о своих подозрениях… – Вы получили разрешение на эксгумацию?

– Да. Завтра с утра вскроем могилы. Владелец этого клуба, Катя, Данте Марини. Тот самый, чью визитку ты обронила у меня в машине. Ты с ним знакома?

– Нет, – ответила я и поставила чашки на круглый эмалированный столик. Села на стул, поджав под себя ноги. Пристальный взгляд Алекса заставил отпить кипяток. Обожгла язык и поморщилась.

– А ведь ты врешь мне, – сказал Заславский и отпил свой кофе, – не знаю, почему, но врешь. Вы знакомы. На той вечеринке, где ты была вместе с Ли. Вы не могли не познакомиться, ведь это было в его доме.

Я медленно поставила чашку.

– Ты все же следишь за мной, Алекс. Ты все же считаешь, что имеешь на это право. Там было около пяти тысяч гостей, почему ты решил, что я могла познакомиться с хозяином лично? Зачем ты лезешь в мою жизнь?

– Не в твою жизнь. Данте Марини – один из главных подозреваемых, Кэт.

Я продолжила пить чай, только сильнее сжала чашку.

– Мы нарыли на него достаточно информации. У Данте Марини уголовное прошлое. Отсидка за умышленное убийство по малолетке, множественные аресты, наркотики. Нелегальный вывоз оружия, живой товар, наркотики.

Я усмехнулась и посмотрела Алексу в глаза.

– Вы это доказали? Вы можете предъявить хоть одно обвинение и посадить Марини за решетку?

– Не можем. У него обширные связи, лучшие адвокаты. Нам бы хоть одну зацепку, и я бы его прищучил.

Я поставила чашку на стол.

– Вот когда сможете, тогда и выдвинешь обвинения, Алекс.

Заславский покрутил чашку в руке и поставил рядом с моей.

– Я скучаю по тебе, Катя. Каждый день скучаю. Каждую секунду.

Я резко встала из-за стола. Начинается. Точнее, никогда не кончается.

– Мы это уже обсуждали столько раз, что каждый последующий вызывает у меня приступ тошноты, Алекс. Тебе пора. И мне тоже.

Я прошла мимо него, но он схватил меня за локоть и дернул к себе.

– Хватит, Кэт. Ты наказала меня. Я сдаюсь. Что я должен сделать? Оставить работу? Бросить к твоим ногам значок, стать на колени и просить выйти за меня? Чего ты хочешь? Скажи, я сделаю.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а потом я тихо сказала:

– Нет, Алекс. Я этого не хочу. Уже не хочу. Когда-то хотела, когда-то мне это было нужно. Посмотри на себя, Заславский. Кого ты пытаешься обмануть? Меня? Себя? Ты сдохнешь без этой работы, ты ею живешь, дышишь. А я не готова, не хочу выходить замуж и жить с твоей работой… Ты зачахнешь без нее. Мы уже это проходили. Когда тебя отстранили на месяц, ты чуть не спился, Алекс. Если ты бросишь работу, то рано или поздно возненавидишь меня за это.

Его пальцы медленно разжались.

– Смирись. Я больше не люблю тебя, да и не любила, Ал. Если бы любила – я бы приняла твой выбор. Просто на том этапе жизни мы были нужны друг другу. А теперь наши пути разошлись. Мы всегда останемся близкими, но мы не станем любовниками больше никогда. Я не хочу тебя. Во мне нет бабочек, нет мурашек, нет страсти, Алекс. Ничего нет.

Он несколько раз кивнул, потом провел большим пальцем по моей щеке.

– Ты права… Веснушка. Ты права… только и тебя я тоже люблю. И что делать с этим, я не знаю, Катя.

Он подхватил пальцем ключи от машины и вышел из кухни, а я, тяжело вздохнув, посмотрела на часы.

А вот и бабочки… вихрь. Тысячи бабочек внизу живота от одной мысли о нем.

Глава 16

– Я буду через полчаса. Наденьте то, что вам принесут.

Данте отключился, а я так и осталась смотреть на свое отражение в зеркале с сотовым в руках, не понимая, что это означает, пока в дверь не позвонили. На негнущихся ногах вышла в прихожую, словно по инерции, натянуто улыбнулась посыльному, расписалась. По привычке сунула руку за чаевыми, но паренек отрицательно качнул головой и, пританцовывая, пошел к лифту. Я закрыла дверь, сжимая коробки в дрожащих руках. Отнесла в гостиную и поставила на стол. Несколько секунд сидела напротив и смотрела на них, гипнотизируя, потом все же открыла первую, отложила крышку, и у меня перехватило дыхание. Медленно достала тонкое кружево с плотной подкладкой. Явно ручная работа. Приложила платье к себе и судорожно сглотнула. У вас бывает ощущение что вы, дотронувшись до вещи, точно знаете, что она стоит целое состояние? У меня было именно такое ощущение, хотя на коробке не было ни бирок, ни ценников, ничего. Но я могла с уверенностью сказать, что такая вещь мне не по карману. Более того, наверное, мне на нее не хватит и годичной зарплаты. Я достала тонкий полиэтиленовый пакет с нижним бельем. На дне коробки лежала записка, когда прочла ее, стало жарко.

«Здесь есть все необходимое, даже если вы посчитаете, что чего-то не хватает. Вы или наденете только это и спуститесь ко мне, или будем считать, что я ничего вам не предлагал и вы меня не знаете… И еще – оставьте волосы распущенными».

Вначале я не поняла, почему он так написал, и лишь потом до меня дошел смысл его слов. Потому что в коробке кроме платья, чулок, туфель на шпильке и кружевных подвязок ничего больше не было. Я прижала ладони к пылающим щекам.

Это был вызов. Мне оставалось принять его, или… проиграть игру, так и не начав играть.

Не понимала, как я решилась… как я вообще могла даже вообразить, что способна на такое. Но, тем не менее, я видела саму себя в прозрачном платье на голое тело, подкладка скрывала лишь грудь и бедра, а мои живот, спина, ноги – все просвечивало сквозь тонкое кружево, усыпанное очень мелкими камнями. Не блестками, а именно камнями, размером с булавочную головку. Черные чулки обтягивали ноги, а подвязка непривычно натирала кожу. От одного осознания, что на мне больше ничего нет, все тело начинало дрожать и покрываться мурашками. Я чувствовала себя голой. И неважно, что на мне надето это шикарное платье… я-то знала, что под ним ничего нет. Расчесала волосы и оставила их распущенными. Щеки пылали, и мне казалось, я горю.

Спустилась вниз, судорожно сжимая сумочку холодными пальцами, поправляя непослушные пряди волос, его машину заметила сразу, и сердце забилось в тысячу раз быстрее. Так бывает, когда видишь опасность, точнее, знаешь, что то, что ты сейчас делаешь – это авантюра, чистейшей воды безумие, прыжок с трамплина в воду, и никто не даст ни одной гарантии, что ты выплывешь на поверхность и не утонешь… В Данте Марини нет дна. Он бездонный. Даже для меня.

Он вышел из машины, и я перестала дышать. Данте двигался грациозно, как хищник или танцор. Настоящий тигр, рядом с которым кошка, как он меня называл, вовсе не охотник, а, скорее, добыча.

Да, за всю свою жизнь я не видела никого красивее этого мужчины. Не видела, чтобы в человеке сочеталось все до такой степени, что при взгляде на него пересыхает в горле и хочется тихо молиться: «Господи… так не бывает. Такие не смотрят на ТАКИХ, как я…» Он осмотрел меня всю, с ног до головы, сканируя, отмечая каждую деталь, и меня трясло, как на экзамене. Словно мне сейчас выносили оценку, и от нее зависело окончание этого вечера. Данте приоткрыл дверцу и галантно, кивком головы пригласил меня внутрь.

Медленно выдохнула. О Боже, еще никогда меня так не лихорадило в присутствии мужчины.

Послышался раскат грома, и Данте посмотрел на меня, его взгляд был похлеще удара молнии. В голове тут же возникли бесстыдные картинки – я возле стенки, извивающаяся в его руках, кусающая губы до крови, стонущая, умоляющая не прекращать, не останавливаться.

Взгляд Марини просачивался под кожу. Под одежду. Растекался по венам, как героин или текила. Он опьянял меня, и я уже была под кайфом только от его присутствия. Господи, только бы он этого не понял, но в подкорке, в подсознании, как профессионал, я прекрасно понимала – он знает об этом. Даже больше – он наслаждается этим, как хищник, который поймал добычу и уже начал отрывать от нее первые куски кровавого лакомства.

Прежде чем я влезла на сиденье, Данте вдруг резко привлек к себе и спросил, удерживая за подбородок:

– Сейчас, когда вы сядете в эту машину, то сожжете все мосты. Больше не будет так, как было вчера или неделю назад. Вы понимаете?

– Да, – ответила я и судорожно сглотнула.

– Страшно, доктор? Боитесь меня?

– Возможно.

– Правильно… бойтесь. Меня возбуждает запах страха.

А потом вдруг схватил за руку, чуть повыше локтя, и меня ударило током, словно прикоснулся не к коже, а к оголенным нервам:

– Ты можешь вернуться домой. Прямо сейчас. Это будет твой выбор, Кошка. Я дам тебе фору единственный раз.

Вопросительно приподнял одну бровь. На секунду возникло желание сбежать. Притом бежать сломя голову, не оглядываясь. Бежать далеко, так далеко, чтобы он никогда не нашел… а потом плакать, забившись в угол, от осознания, насколько я жалкая.

Но я решительно села на переднее сиденье и выдохнула только тогда, когда взревел двигатель, и с визгом покрышек машина сорвалась с места.

– Куда мы едем?

– Это имеет значение? – он усмехнулся и мне захотелось зажмуриться. – Сегодня я задаю вопросы, а вы на них отвечаете.

По коже поползли мурашки. Никто и никогда не позволял себе разговаривать со мной так, словно я его собственность. Данте Марини мог позволить себе это, и самое мерзкое – я не противилась.

– Месть?

Засмеялся и протянул мне сигарету, я взяла, покрутила в пальцах, раздумывая.

– Не волнуйтесь. Для того чтобы вы умоляли меня вас трахнуть, мне не нужны наркотики.

От этих слов на спине выступили капельки пота, а дыхание участилось. Наглый, самоуверенный негодяй… Но, черт меня подери, если я не почувствовала, как от этих слов скрутило в узел все внутренности, а мои бедра увлажнились от дикого возбуждения.

Сунула сигарету в рот и подкурила от чиркнувшей зажигалки, заметив, как дрожат мои руки.

– Расскажите о себе, Кэтрин. Давно живете в Нью-Йорке?

Мне казалось, что он обо мне все давно знает, но тем не менее я ответила:

– Несколько лет. Переехала.

– Почему отказались от профессии фотомодели? Или копаться в комплексах и психических расстройствах интереснее, чем позировать перед камерой?

Я поперхнулась дымом.

– Откуда…

Марини рассмеялся.

– В отличие от вас, Кэтрин, я действительно не катаюсь в машине с незнакомцами. Прежде чем женщина приблизится ко мне, я знаю о ней все.

– И что же вы обо мне знаете?

Резко повернул голову:

– Вопросы задаю я.

Нервно усмехнулась и затянулась сигаретой.

– Зачем вам задавать вопросы, если вы все обо мне знаете?

– Хочу понять, лгут ли маленькие доктора или всегда говорят правду, – невозмутимо ответил он.

Машина свернула на центральную улицу.

– Мы едем ужинать с моими партнерами по бизнесу. Иногда я совмещаю приятное с полезным, Кэтрин. Мне нужно ваше мнение об этом человеке. Профессиональное мнение. Я решил предложить вам работу. Ну как? Согласны мне помочь, доктор?

От неожиданности и разочарования я чуть не выронила сигарету. Внутри поднималась волна ярости. То есть вся эта идиотская прелюдия. Эти шмотки, сексуальные заигрывания… Только для того, чтобы я помогла ему разобраться в каком-то долбаном партнере по бизнесу?

Данте даже не смотрел на меня, а я чувствовала, как вся дрожу от разочарования. Данте припарковал машину у шикарного, полностью стеклянного здания. Вышел из авто, подал мне руку, и когда я вложила пальцы в его ладонь, у меня закружилась голова.

– Разочарованы? – он усмехнулся, но улыбка коснулась только его губ, не глаз. В этот момент мне реально хотелось вцепиться ему в глаза, но я заставила себя успокоиться.

– Почему? Я люблю свою работу и иногда согласна поработать даже внеурочно.

Данте сильно сжал мои пальцы.

– Сколько вам платят в час, Кэтрин? Я удвою ставку.

От обиды запершило в горле, какая я идиотка. Навоображала себе черт знает что… Дура. Жалкая. Но я сглотнула и спокойно ответила:

– Идемте. Ваш партнер, видно, заждался.

Данте рассмеялся.

– Вам когда-нибудь говорили, что, когда вы злитесь, вы невероятно красивы? Говорили, насколько вы сексуальны, когда ваши глаза сверкают и подрагивают губы?

– Мне много чего говорили мужчины, заинтересованные во мне как в личном, так и в профессионале, мистер Марини.

Его партнером по бизнесу оказался некий Луиджи де Переу. Староватый, но подтянутый тип с прилизанными седыми волосами. Он был со своей женой, как и несколько его компаньонов в сопровождении холеных, идеальных до безобразия женщин. Данте представил меня как свою знакомую. Через несколько минут я все же взяла себя в руки, наблюдая за Луиджи чисто профессионально, запоминая любые детали и интонацию в голосе. Данте Марини получит мое мнение, а потом я пошлю его к черту.

– Кэтрин, вам нравятся морепродукты? Господин Переу – владелец целой сети французских ресторанов. И этого тоже.