Ты идешь по ковру (сборник) Ботева Мария

18

На улице ещё зима, ну, осталось несколько дней, а у котов давно уже март. Каждую ночь они орут в подъезде, носятся с пятого на первый этаж и обратно, потом они орут во дворе, даже у нас на втором этаже не уснуть, тем более с моими чуткими ушами. Каждую ночь на четвёртом этаже одна квартира открывается и из неё кричит на котов басом какой-то дедушкин сосед, я даже боюсь представить, как он выглядит, с таким-то страшным голосом. Мало этого. Каждую ночь Спальник подаёт свой голос, громче всех: и котов, и соседа. Как гавкнет, я прямо подпрыгиваю на своей раскладушке. Когда-нибудь во время моего приземления она порвётся, и в этом будет виноват только дурацкий бело-рыжий пёс.

— Чтоб тебя! — слышно дедушкин голос, он перекрикивает мои ругательства, это очень удачно, мама бы не одобрила.

— Проверка? — пугается мама, а потом просыпается и понимает, в чём дело. У них на работе всё грозятся страшными проверками, поэтому она живёт в постоянном страхе.

А Спальник в это время лает как ни в чём не бывало. Гав да гав, разговор у него может быть длинным, только однообразным, неинтересным. Я хватаю его, волоку в ванную комнату, но это не выход, потому что он не только лает, а ещё скребётся в дверь, что-то толкает носом по кафельному полу. Приходится выпускать. Мама без конца кричит ему, чтобы замолчал, пытается догнать, но и это не действует. И только дедушке удаётся утихомирить безобидную собачку: он просто накидывает на Спальника свою бывшую телогрейку.

Как ловко у него это получается, никогда бы не подумала, что можно так метко кидаться одеждой. Под телогрейкой пёс в ту же секунду замолкает, и мы ложимся спать. Ночью он, разумеется, выбирается из-под неё, но и коты к тому времени замолкают тоже. Так что остаток ночи и начало утра мы спим. Спит весь подъезд. А утром приходится вставать и идти в школу с головой, наполненной гавканьем и мяуканьем. Вот такие условия жизни у нас в городе в конце зимы.

— Отец и так больной, а вы всем табором вселились, да ещё с собакой! — говорит нам дядя Ваня в выходные. Они с тётей Аней приходят каждую неделю, проверяют дедушку, как будто мы не можем проверить. Да мы вообще тут живём! А он продолжает: — Может, зря Анька вас пустила? Может, деду хуже станет?

Тётя Аня пыталась вступиться за нас, сказать, что все могут тут находиться, кто угодно, это ей решать, но дядя Ваня, он такой — как посмотрит, страшно становится. Вот и на неё он глянул так, что она потом весь вечер сидела и тихо-тихо вздыхала. Мама один раз такое послушала и не стала больше на выходные оставаться, у неё нервы и без того слабые. В следующий раз дядя Ваня уже только мне выговаривал:

— Посмотри, под раскладушкой пыль какая, ты давно пол мыла? А ещё девочка! Бери тряпку!

Вообще-то пол я мыла как раз этой ночью, но за тряпкой сходила, ещё раз вымыла, чтобы он видел. Я мою, а он стоит над душой:

— Если бы не твой отец, наш бы Васька тут жил, ухаживал за дедом. Анька добрая, пустила к отцу племянницу, куда тебя деть-то?

Вот пристал! Как только тётя Аня с ним живёт? Уж нисколько не лучше было бы дедушке с Васькой, он бы не один пришёл, а с невестой. Ещё неизвестно, понравилась бы она дедушке или нет. Между прочим, мне было вдвойне трудно мыть, потому что приходилось следить за Спальником, он забрался под стул с дядей Ваней и то и дело пытался цапнуть. Хвала моей реакции спортивной, а то была бы сейчас у него нога забинтована. Или даже в гипсе. Ладно, в следующую субботу я ушла на тренировку сразу после школы, не стала заходить к дедушке, бедный Спальник весь извёлся, пока я не вернулась. А что делать в воскресенье? Мама, конечно, всё время зовёт домой, говорит, будто отец давно успокоился, но я не хочу. Мы бы могли, конечно, пойти с ней куда-нибудь, в кино, например, но у неё, как назло, отчёт прямо на носу, и она все выходные работает. И я решила отправиться к кому-нибудь в гости. Вот только к кому? Со скалолазами и без того вижусь каждый день, к тому же я могла бы отправиться только к Инке, а ей некогда, к ним гости придут, я разведала. К одноклассникам тоже ни к кому неохота. Дожили, даже не знаешь, куда пойти, когда пойти некуда. Раньше хоть Наташка была нормальная, можно было бы к Терёшечке завернуть, хоть у них и тесно, но теперь из-за этих добрых волонтёрских дел я с ними даже не разговариваю. Плохо, конечно, грустно быть всегда одной. И химию теперь не у кого списать. Только Катька Соловьёва да Сонька Широкова остались нормальные люди, с ними можно на перемене парочкой слов перекинуться, но они тоже в химии ничего не понимают. Мы когда-то с Катькой, Сонькой и Наташкой ходили в географический кружок истории нашего края. То есть мы изучали разные реки, леса и города области, наши скудные полезные ископаемые, собирали в заброшенных домах разные исторические прялки, старые альбомы, поэтому договорились называть его географическим кружком истории. Кстати, вот к кому я пойду, к Воронцовым, я уже когда-то давно была, и они звали заходить в любое время. Вера Павловна вела у нас кружок, да и до сих пор ведёт, только я уже не хожу, некогда. Сергей Валентинович — учитель ОБЖ, он бывший военный. Хорошие они люди, издалека видно их приветливые взгляды, военную осанку Сергея Валентиновича и умные очки Веры Павловны.

Вставать пришлось рано, будто в школу, чтобы не встретиться с дядей Ваней и тётей Аней. Они могут примчаться ни свет ни заря, кто знает, что у них на уме. В прошлое воскресенье они так и сделали. Сначала мы со Спальником погуляли по железной дороге. Кажется, я видела издалека Кольку, вот побежал искать! Говорил, надо выходить в «собачье» время, а сам! Мы гуляли и гуляли, пока у нас обоих не посинели носы, но я решила держаться до десяти утра: не заявишься же к родным учителям в восемь! Ну, или в девять. Спальниковы тонкие несчастные лапы замёрзли, и давно уже я таскала его на руках, а десять часов всё не наступало и не наступало. А дом Воронцовых — вот он, панельная пятиэтажка, с железной дороги видно.

Я пришла без пятнадцати десять, ноги промокли, но это ничего, главное — я сильно хотела в туалет. Дверь открыл какой-то парень старше меня, в трико и тельняшке, говорит:

— Привет! Проходи давай.

Я вошла, шаг всего и сделала, а уже засомневалась: не лучше ли было остаться в подъезде? Не ожидала, честно говоря, такого приёма, думала, выйдет кто-нибудь из учителей. Стою у двери, думаю: может, я квартирой ошиблась? Была тут один раз года два назад.

— Это Воронцовых квартира? — спрашиваю у него.

— Ага, — отвечает он, а глаза как будто смеются. Не по себе мне стало, чего тут смешного, вдруг правда не туда попала?

— Э-э… Я пойду, пожалуй, — говорю ему, а самой страшно к двери повернуться.

— А Воронцовы?

— Да ладно, — говорю, — потом как-нибудь.

— Как хочешь. А это кто у тебя?

А я всё держала Спальника в руках, а он сидел и тихонечко вилял хвостом: наверно, хвост у него уже чуть-чуть согрелся.

— Собака.

— Правда, что ли? — парень спрашивает, а сам улыбается что есть силы. Остряк, тоже мне.

— Я пойду, — снова говорю ему, к двери повернулась, а открыть замок не получается одной правой, надо бы ещё дверь придержать, но я другой рукой собаку к себе прижимаю. Дёргаю замок, дёргаю, самой как-то совсем жутко стало: что у него с дверью? Выйду ли?

— Женя? Мальцева? Здравствуй! — вдруг слышу.

Я сначала спиной поздоровалась, а потом уже обернулась. Это была Вера Павловна. В спортивном костюме, никогда не видела её так. В прошлый раз она была в джинсах и клетчатой рубахе, я запомнила, потому что у меня отец так же одевается.

— Ты уходишь уже?

— Здравствуйте! — я ей снова ответила. Как-то нелогично, кажется.

— Так здравствуйте или до свидания? — спрашивает парень в тельняшке. Приколист районного масштаба.

— Я пойду, — говорю.

— А это кто? — спрашивает Вера Павловна тоже. — Да не стой у двери! Проходи! Петька, дай тапки!

— Это собака, — сказал Петька и поставил передо мной тапки. Обычные резиновые шлёпки, голубые такие. Пришлось мне раздеваться. Я опустила Спальника на пол, хорошо, что он был на поводке, а то сразу же рванул бежать. Я разделась, зашла в комнату, держу поводок в руке. Не надо было его брать, пса, но куда денешь? Как-то по-дурацки получается.

— А где у вас… — начала я.

— В коридоре, напротив двери. Да ты отпусти собачку-то! — сказала Вера Павловна. Я передала ей в руки поводок и быстро пошла в коридор. Забыла даже предупредить, что эта самая собачка может укусить.

Когда вернулась в комнату, там был уже и Сергей Валентинович. Тоже в спортивном костюме, с лыжными ботинками в руках.

— Это и есть знаменитый твой пёс? Любопытно. Покажи! — Он протянул к нему руки.

— Осторожно, — говорю, — кусается! У меня тётю Аню укусил.

Но Спальник на удивление мирно себя вёл: вилял хвостом, шевелил ушами, облизывался, а когда сели пить чай, он и вовсе начал приплясывать у стола, подпрыгивать, подмигивать и чихать. Неловко даже за него, поскромнее надо быть. Петька всё смотрел на пса и похихикивал, Вера Павловна слушала, как Спальник выбирается в окно, как он помог поймать далматинца, про его уши вразлёт и лапы вразбег. Петька тоже слушал, я заметила, но совсем немного, как будто краем уха. А Сергей Валентинович ушёл кататься на лыжах. Правда, потом он пришёл, я долго у Воронцовых была, уже не знала, о чём говорить, даже сходила с Петькой в магазин. Вера Павловна пару раз спросила, всё ли у меня в порядке, а я ей сразу отвечала, что отлично, вот на Грачиные скалы собираюсь, она и отстала, перестала спрашивать даже, не ждут ли меня дома.

— Надеюсь, уроки-то ты выучила? — сказала она только. — А то что я завтра скажу учителям? Была у меня, а к школе не подготовилась.

Я ответила, что никому не собираюсь рассказывать, где была в воскресенье. И снова про скалы заговорила, такое впечатление могло сложиться, будто я там бываю раз восемь в месяц, будто они мне родные, вот честное слово! Петька оживился, когда услышал про скалы, спросил, у кого я занимаюсь. Я не сказала, всё равно он никого не знает.

Кончилось тем, что учителя отправили Петьку провожать меня. За день я столько рассказала про свой дом, было бы странно, если бы я сейчас пошла к дедушке. Петька постоял, пока я от калитки дойду до двери, четыре метра всего. Так я оказалась дома. Думала, никогда не вернусь, но пока шли от железной дороги, мне стало не так уж важно, как там сейчас будет.

19

Меня укусил Спальник. Раз — и так больно! Он правильно сделал, а то я могла бы случайно выболтать в школе, как обстоят дела у нас дома, а мне совсем этого не хотелось. Как на самом деле обстоят дела. Правда, немножечко я всё-таки успела рассказать, про то, что отец пока что не нашёл подходящей работы, но это всё, больше ничего не рассказала, потому что Спальник цапнул меня за ногу. Вот какая бдительная собака у меня.

Какие-то люди вошли в дом, и Спальник не укусил их и даже не залаял, он забился под кровать и только негромко и глухо рычал на них. Мне захотелось забраться к нему и точно так же зарычать. Хотя нет, я же не собака, мне захотелось просто-напросто прогнать их из нашего дома, чтобы забыли дорогу и не вспоминали никогда больше. Люди спокойно ходили по квартире, разглядывали мою комнату, проводили пальцем по книжным полкам — проверяли, нет ли пыли. Спальник всё рычал и рычал из-под кровати. Они побывали во всех комнатах. Мама ходила следом, и видно было, как она боится, что им может что-нибудь не понравиться. Дедушка тихо лежал на кровати в Петькиной комнате, не разговаривал, не обещал никого вытолкать взашей. Отец сидел на кухне, хотел курить, но сдерживал себя: эти люди пришли проверить состояние нашего жилья, посмотреть, как живёт ребёнок, то есть я. Это была комиссия по детским и родительским правам, эти люди могли отобрать родительские права у моего отца и немножечко прав — у мамы. Так я это поняла. Они ходили и ходили по нашим комнатам в своих зимних сапогах — бесконечно. Я думала, никогда это не прекратится, но сама почему-то говорила о том, что отцу нужна работа. И вдруг Спальник цапнул меня за ногу. И всё закончилось.

Этого всего не было, но так ясно вдруг представилось. И нога так натурально вдруг заболела! Я даже чуть не вскрикнула.

— Нет, — ответила я на вопрос Ольги Васильевны, — нет, что вы, всё хорошо. Так, на праздниках, может быть, немного. Как все гости остальные. Ну, ещё в выходной может, на ночь. А так — нет. Не пьёт.

Странные вещи иногда случаются: приходишь в школу, а тебя вдруг отправляют к психологу Ольге Васильевне, а она начинает выспрашивать про обстановку в семье, здоровье твоё и родителей, проблемы и радости. И так она хитро это делает, что поневоле можешь выложить, что у тебя за душой. Во всяком случае, я чуть не рассказала о ссоре с отцом, о том, что почти месяц жила у дедушки, а не дома. Но вдруг так ясно представила, что в дом приходят эти люди, проверять, как мы живём, и так больно стало ноге, что я в последний момент остановилась. Молодец мой Спальник, хоть он и не кусал меня!

Это всё Вера Павловна устроила, так её взволновал мой вчерашний визит.

Конечно, я не выучила уроки. Накануне вечером, когда подходила к дому, мне хотелось только спать и думать о Воронцовых, какие это приветливые люди, какой смешной Петька.

Первый, кого я увидела дома, был отец. Он вышел в тёмный коридор, как только я открыла дверь, а может быть, он стоял там, в коридоре? Обнял меня, мою холодную куртку, очень коротко, но тут же прижал к себе снова, надолго, сказал немного чужим голосом:

— О, заблудшая овца пришла.

Никогда в жизни не помнила я, чтобы он говорил про овец, хотя бы пару слов, но сейчас он сказал. Мама зачем-то погасила на кухне свет и тоже вышла к нам. Во всём доме стало темно, только блики телевизора из большой комнаты едва доходили до нас. Мама тоже обняла меня, а я стояла так, у меня не очень получалось поднять руки, чтобы обняться, точнее совсем не получалось. Так мы и стояли: в тёмном коридоре, мама с отцом обнимают меня, а я стою и понимаю, что у меня под шапкой чешется голова, а руками дотянуться до неё я не могу. Спальника, конечно, рядом не было, он уже давно убежал нюхать Чешку.

Когда мы сели ужинать, отец вдруг спросил, как там дедушка. Целый день не было меня дома, целый день не видала деда и, оказывается, соскучилась. Когда я шла домой, то не думала, что буду с отцом разговаривать, но про деда рассказала немного: что с ним гуляет Спальник и что уж собаку-то дедушка ни с кем не путает, только придумал ему другое имя — Мелкий.

— А что, — сказал отец, — не взять ли нам деда к себе? Что скажете, женская сила?

Мама не то чтобы чуть не упала со стула, но заметно покачнулась, сразу заговорила, где он будет жить, как мы будем за ним смотреть, будто уже давно всё придумала, потом побежала звонить тёте Ане. Обрадовать, что их Васька может въезжать в квартиру. Вернулась она грустная.

— Правильно, что забираем, — сказала, — ему стало хуже. Сегодня Ваньку с лестницы спустил, не поверил, что он муж его дочери. Сказал: прохиндей!

— Хуже! Ха! Дядя Ваня вон какой здоровый! А дедушка наш чего, старый совсем, а с лестницы спустил! Всем бы так хуже становилось!

Так мы сидели и мирно разговаривали весь вечер, забыли и про телевизор, а я и про Интернет не вспомнила, не то что про уроки. Потом отец начал рассказывать что-то из прошлого, из того времени, когда все мы — Петька, Ладка и я — были маленькими. И я тут же захотела спать.

Ночью родители долго о чём-то говорили, а у меня вдруг заболела голова, и очень сильно. Вставать и пить таблетку я не стала, лежала и слушала их голоса. Не верилось, что меня так долго не было дома. Оказывается, я соскучилась по тому, как говорит мой отец, по его этой «женской силе», его непонятному смеху — он смеётся таким высоким голосом, а когда просто разговаривает, у него почти бас. Ну да, видимо, соскучилась. Никогда бы не подумала.

Утром оказалось, что он снова нигде не работает, правда, вовсю ищет, куда бы устроиться, с самого утра умчался в какую-то новую контору.

Я встала и поняла, что этот день пока не обещает ничего хорошего: форма, учебники и тетради все у дедушки. Думала, думала, как быть, ничего не придумала, надела тёти-Анино платье и побежала в школу, а на второй перемене сгоняла к дедушке за тетрадкой, даже не стала переобуваться. Тут-то меня и остановила Вера Павловна.

— Женя, — сказала она, и голос был приветливым, но немного не таким, каким был ещё вчера, тревога стучала в её голосе, где-то посередине, — зайди ко мне, пожалуйста.

Мы сами собирали музей, собственными руками принесли из старых домов грязные игрушки и фотоальбомы, стеклянные салатницы и хромые стулья, деревянные резные наличники и даже огромный радиоприёмник. Дома эти должны были вот-вот снести, но мы успевали забраться в них и подобрать всё, что валяется на полу, всё, что видели. Спасали предметы ушедшего быта. Наташка, помню, даже колпачки от ручек брала и тащила в музей.

И сейчас в музее все эти вещи лежат по своим местам, и наличники на окнах, но только внутри, а не снаружи смотрят в дом. Заходишь в музей, будто в квартиру к хорошему хозяину, — это Вера Павловна всё отмыла, всё сделала.

— Как твои дела?

— Да нормально, всё путём. Сегодня вот внутренние соревнования, решают окончательно, кто поедет на соревнования, кто нет. Ну, я-то поеду.

— А дома? Как мама? Папа?

— Тоже ничего, спасибо. Мама отчёт свой сегодня сдаёт, ночь не спала.

— Папа?

— Тоже всё путём. Вера Павловна, у нас математика, я пойду?

— Нет-нет. Я тебя освободила. Сейчас Ольга Васильевна придёт. Присаживайся пока.

Очень мило, конечно, что мне не надо на математику, но я и с Ольгой Васильевной не очень спешу пообщаться. Она приходит к нам на классный час раз в месяц, рассказывает, какие профессии бывают на свете — не так уж мало, надо сказать, — интересно слушать. Но в конце этих часов она проводит тесты, и вот это — самое дурацкое, что бывает у нас в школе, даже химия немного приятнее, ну не то чтобы приятнее, меньшее зло по сравнению с тестами. Не знаю, мне совершенно это не нравится, я теперь даже ухожу с этих классных часов. Как вижу Ольгу Васильевну, так сразу ноги в руки — и вперёд. Что хорошо, она даже не ругается, я ей как-то сказала в коридоре, как эти тесты мне не нравятся, она только лоб наморщила, а больше ничего сделать не может — психолог.

Ольга Васильевна долго со мной разговаривала, что-то записывала постоянно, смотрела прямо в глаза. Не знаю уж, не помню, что такого было в её словах, но я чуть не выдала, что недавно очень крупно ссорилась с отцом и сама не понимаю, помирились ли мы с ним. Но смолчала: я много видела в Интернете и в школе нам говорят, что у детей теперь есть права и можно жаловаться в полицию или куда хочешь на своих родителей. И тогда их лишат родительских прав или оштрафуют, а зачем нам этот штраф? И как жить без родителей, совсем непонятно. Конечно, мы с отцом поссорились, и мне обидно, что он так меня ударил. Но я вспомнила, что, оказывается, скучала по его голосу, может, и по нему самому, и мне, конечно, не захотелось, чтобы у него отбирали эти самые права. Сами мы разберёмся, что у кого отбирать, вот ещё.

Когда переодевалась на тренировку, дома уже, я заметила укус на ноге. Надо же, правда укусил!

— Я в школе, ты дома, между нами пятьсот метров, как ты это делаешь?!

Пёс подошёл ко мне, и уши его виновато свисали, и хвост был виновато опущен вниз.

— Ладно. Правильно, Мелкий, всё хорошо.

20

— Это снова для тебя! — весело сказала мама. Уже третий день она достаёт из почтового ящика газеты, в которых публикуют, какие вакансии сейчас свободны, где ждут надёжные и трудолюбивые рабочие руки. В этих газетах кто-то уже заботливо обвёл красным фломастером вакансии слесарей. Когда мама в первый раз принесла такую газету, отец подумал, что это она сама её купила, обвела то, что понравилось, а потом сделала вид, что достала из ящика. Но мама сама так по-настоящему удивилась, не было никаких сомнений: это кто-то другой.

— Ты кому-нибудь говорила, что папа без работы? — спросила она вечером.

— Дедушка знает… Но это же не он? Он и в магазин теперь не ходит. Тётя Аня… Но ей далеко ехать.

На следующее утро в ящике появилась ещё одна газета. И тут я вспомнила: Ольга Васильевна! Ей я успела рассказать, что отец ищет работу. Неужели это она? Я точно знаю, что она живёт далеко, где-то у рынка, что ли, её там не раз видел Терёшка, когда искал собак. Представляю: едет Ольга Васильевна в утреннем автобусе, лампочки еле светят, а она сидит и читает объявления, ищет, где написано про слесаря. Как только увидит — открывает красный фломастер, обводит. Автобус трясёт на дорогах, а она старается, обводит как можно ровнее. Потом приезжает на нашу остановку, но в школу не торопится, проходит мимо, только вздыхает: последняя неделя выдалась холодной, конечно, хорошо бы уже в тепло, но нет. Вот она спускается по улице Гайдара, сворачивает на нашу. Идёт мимо заборов, сначала на неё лает лосевская Умка, потом — ковальчуковская Чара, дальше — беляевский Бим. А наш Спальник, что интересно, молчит! Как будто он в сговоре с Ольгой Васильевной. От него, конечно, всего можно ожидать, я почти ничему не удивляюсь, после того как он укусил меня на расстоянии пятисот метров.

— Может быть, это газета наняла своего почтальона? — спросил Петька. Он сейчас стал приходить за мной на тренировки, провожает домой. Я рассказала ему про газеты, просто про газеты, не уточняла, что они с объявлениями о работе.

— Ну, может быть.

Первый раз Петька пришёл в понедельник, в тот день, когда я разговаривала в музее с Ольгой Васильевной. У нас как раз были отборочные соревнования, решали, кто едет на Грачиные скалы. Конечно же, меня туда берут, я и не сомневалась. У меня второй результат среди наших, первый — у Инки. Нас всего-то трое девчонок у Борисыча. Правда, между мной и Инкой ещё пять веселковских девчонок. Но в траверсе я обгоняю всех девчонок, а из парней только Вовка Алексеев и пара веселковских могут меня обойти. Почему-то у меня получается идти по скале влево или вправо, удаётся растягивать ноги в шпагат, почти ложиться плашмя на поверхность тренажёра, нашаривать рукой почти незаметные зацепы, дотягиваться до них, ухватываться. Как-то очень быстро получается перекрывать большие расстояния, гораздо быстрее, чем вверх. С чем это связано, я не знаю, Борисыч говорит, что надо бы и вверх наловчиться так же забираться, но и это умение однажды может пригодиться мне очень сильно.

— На Грачи-иных скалах, — уточнил он, — на сорев-нова-аниях.

Ко мне подошёл сам тренер Веселков и вдруг предложил перейти заниматься к нему. «Вот уж фиг!» — хотелось мне ответить, но я сдержалась, просто помотала головой.

У гардероба после тренировки я даже не замечала веселковских девчонок. И даже не из-за радости, что я еду на скалы, а просто мне уже давно наплевать на них. А им не наплевать. Они всё ходят, всё смеются надо мной. По вечерам провожают, так это называется: идут рядом, говорят гадости. Потом из-за угла появляется мама, и они отстают, но напоследок никогда не забывают сказать, что я маменькина дочка, что они ещё покажут. Я иду спокойная как танк: можете болтать что угодно, мне всё равно. Мне правда уже давно стало всё равно, не до них, если честно. Но сегодня произошло что-то странное. Они подошли ко мне ещё в спорткомплексе, обычно только на улице догоняют.

— Знаешь, мы давно на тебя смотрим, — сказала Анька, их главная, — ты нормальная девчонка. Не настучала на нас. Ну, и вообще — нормальная. Это мы тебя испытывали.

В такие моменты не знаешь, как ответить. Правда, у меня таких моментов ещё не было, может, со временем я научусь, придумаю, как реагировать.

— Угу.

— Ты нормальная девчонка, — повторила Анька, — давай к нам.

— Ну… — я задумалась, что сказать дальше, и тут увидела Петьку. Он стоял рядом с нашим Алексеевым, оба они смотрели на меня и смеялись. «Ну и дурак», — подумала я, а девчонкам крикнула:

— Пока.

И побежала. Правда, недалеко, остановилась у ворот стадиона. Куда, спрашивается, я бегу? И где моя шапка? Забыла на скамейке у гардероба. Возвращаться не хотелось. Пока я думала, что делать, ко мне подошёл Петька, молча нацепил шапку на мою голову, посмотрел в глаза, сказал:

— Ну ты, голова. Пойдём.

Ну вот, как-то странно получилось. Оказывается, Петька и Алексеев — одноклассники, и он, как услышал вчера про моё скалолазание и про Грачиные скалы, почему-то сразу безошибочно угадал, что мы с Вовкой вместе занимаемся. И вот пришёл специально, чтобы встретить меня, проводить до дому. Скоро мы увидели мою маму. Петька сам протянул руку, представился:

— Пётр. Очень приятно познакомиться.

— Ой, Петя, значит, вы проводите Женечку до дома? — обрадовалась мама. — А то мне некогда, как раз нужно зайти к коллеге. К тёте Ларисе, — пояснила она мне, — у неё там что-то не сходится, не хотелось бы новой проверки, знаешь. Женя, в выходные дедушка переезжает.

И она убежала, я посмотрела — правда, в сторону дома тёти Ларисы, я многих у неё с работы знаю.

— Она всегда такая? — спросил Петька.

— У меня брат тоже Петька.

— О, — сказал Петька не очень понимающим голосом, хотя чего уж тут неясного, мама радуется любому Петьке на своём пути. Но в этот раз она, кажется, превзошла себя.

— Значит, мне повезло, — заключил он. Догадался, значит, умный.

Он подал мне руку, чтобы я за неё держалась, у меня родители так ходят. Ничего так, вполне удобно. Дальше мы просто шли, Петька по дороге купил мороженое, поздравил, что меня берут на соревнования.

Вчерашний день он пропустил, а сегодня снова пришёл за мной, уже к нашей станции, хотя я и не говорила ему, что в среду мы занимаемся в другом месте. Откуда он узнал? А, ну есть же ещё Алексеев.

21

Мама пошла за дедушкой, мы с отцом остались. Её не было долго. Сначала её не было час, потом — час двадцать, потом — полтора часа. Через час сорок отец собрался и вышел на улицу. Его тоже долго не было. Лишь через два с половиной часа пришли они все — и мама, и дедушка, и отец. Спальник-то вот уже минут сорок лаял на всю нашу маленькую улицу, и если бы я выглянула за калитку, то поняла бы сразу, в чём дело, но я не выглядывала и не выглядывала. А это родители вели домой моего дедушку. Оказывается, за то время, что я от него уехала, — с воскресенья до четверга — он так сильно сдал, что шёл еле-еле. Расстояние в три дома по улице Гайдара дедушка Витя прополз за час с небольшим. Конечно, грубо так говорить про дедушку, но это правда — он передвигался очень медленно, примерно как черепаха или улитка. Три дома он прошёл, до нашей маленькой улицы оставался маленький участок, склон, метров тридцать. И тут он упал. Снег-то ещё лежит, а склон этот зимой всегда скользкий, ветер гуляет по нему круглосуточно. И вот он упал, мама попробовала его поднять, но упала сама. Она-то, конечно, встала, попыталась поднять дедушку, снова ничего не получилось. Хорошо, что из окна выглянул дядя Саша Лосев, выбежал, помог дедушке встать, довёл до своей калитки. Это заняло минут пятнадцать. Дедушка к этому времени еле держался на ногах, дядя Саша вынес табуретку. Примерно минут двадцать дедушка отдыхал, сидя на этой табуретке, потом поднялся. Мама сказала дяде Саше спасибо, и они с дедом двинулись дальше. В это время к ним подошёл отец, и они все вместе отправились домой. В это же время на улице залаял Спальник, он всегда лает, когда гуляет с кем-нибудь из нас, предупреждает кошек, чтобы не совались, а то будут иметь дело с ним! Если бы я выглянула за калитку, то далеко на краю нашей улицы увидела бы, что там что-то делается, но делается так неторопливо, медленно и как будто вязко, не разобрать, что же происходит. И снова ушла бы домой, тем более что у меня была важная работа: я выносила из Петькиной комнаты его вещи, застилала постель, открывала и закрывала форточку, чтобы проветрить и одновременно не застудить новое жильё дедушки. Не до Спальника с его лаем мне было, если говорить откровенно, и даже не до уроков. Да что там — я на тренировку-то не пошла, хотя сегодня скалодром. Мама позвонила Борисычу.

Дедушку было совсем не узнать. Ещё в субботу он так весело смотрел, как я подметаю, как прыгает вокруг меня Спальник, а теперь он смотрел только под ноги, как бы не упасть. Прошла целая вечность, пока он переступал порог дома. Стало так грустно, что я тут же надела куртку и спросила у мамы, нужно ли принести ещё что-нибудь от дедушки.

— Раскладушку. Нет, погоди, там я в наволочку завязала его одежду.

И я выскочила из дома.

— Ты почему меня не предупредила? — спросил Петька. Я сказала бы, накинулся. Голосом накинулся, а я не могу, когда так. Петька пришёл ровно в то время, как дедушка правой ногой ступил в свою новую комнату, а я ступила правой ногой на крыльцо, чтобы пойти в дедушкину квартиру.

— Я пришёл за тобой к «Заре», тебя нет, трудно было предупредить? — Я молчала, и он стал говорить потише. — У тебя же есть мой телефон, ты записывала.

Я не знала даже, что сказать. Почему он кричит и накидывается? Почему я должна предупреждать? Откуда мне знать, придёт он или нет, мы же не договаривались никогда? В понедельник и вчера он сам заходил за мной.

— И трубку ты не берёшь. Почему-то, — уже совсем тихо сказал он. — Ты куда? Случилось что-то?

Вот так я уже могу разговаривать.

— Мы переселяем дедушку. Видел бы ты его. Вот иду за вещами. Бельё там, одежда.

— Я с тобой.

— Только своим не рассказывай. А то опять позовут мне психолога.

Спальник, конечно же, с нами побежал, так, без поводка, мы же рядом.

Вообще-то с Петькой интересно. Он рассказывает о книжках, какие читает, всё больше исторические, я не видела ещё человека, который бы так любил историю. Он даже занимается историческим фехтованием, сражается на реконструкторских турнирах. И доспехи у него есть, сделанные под старинные. В выходные Петька меня позвал на соревнования в одной пожарной части, а на каникулах будет настоящее сражение в лесу. Я кивнула, но так, автоматически, всё думала о дедушке.

— Ты слышал такого певца Утёсова? Вот у меня дедушка таким же голосом поёт. Пел раньше.

— Споёт ещё, ты не думай.

Спальник не пошёл с нами в квартиру, да и что там, в самом деле: взять раскладушку и наволочку — трёхминутное дело.

— Ты только оденься как-нибудь… Платье есть у тебя? — учил на обратном пути Петька. — У нас, понимаешь, принято, чтобы девчонки в платьях или юбках ходили. Хорошо, конечно, если в длинных, но можно и до колена. А ещё, знаешь…

Но он не успел договорить, потому что мы услышали громкий пронзительный визг и увидели, как Спальник быстро-быстро побежал в соседний двор. За ним бежал далматинец, а за далматинцем — Колька Терентьев. Я бросила прямо в Петьку наволочку с дедушкиной одеждой, а сама рванула за своим псом. Петька остался стоять посреди улицы со всеми вещами. Во дворе далматинец лапами и носом прижал моего маленького дурацкого пса к земле. Спальник скулил, извивался, но вырваться у него не получалось. Я подбежала и чуть не пнула этого далматинца, вот честное слово, так разозлилась на него, готова была пнуть, но он отскочил сам, я подняла Спальника. Подбежал Терёшка, схватил собаку, прицепил на поводок.

— Попался! — крикнул он псу. — Видишь, как Мелкий хорошо помогает. Третий день гуляет! А я ищу.

— Угу.

А что я могла ещё ответить? Сказать тут нечего. Да и некогда говорить: я проверяла, нет ли каких укусов у Мелкого. Подозрительно знакомый далматинец, кстати!

— А говорила, не можешь, когда орут. Как ты? Как Спальник? — спросил Петька.

Он отодвинулся ближе к сугробу, чтобы не мешать прохожим. У ног его стояла сложенная раскладушка, в руках он держал цветастую наволочку, набитую дедушкиной одеждой. Куртка расстёгнута, из кармана того гляди выпадет телефон. Тот ещё видок.

— Ну и видок у вас! — сказал Петька. Да, пожалуй, мы ещё веселее смотримся: встрёпанный дрожащий пёсик, разлохмаченная я, шапка свалилась в капюшон куртки, рукав грязный.

— Ну вот, — говорю, — ты видел операцию по поиску и поимке потерянной собаки в действии.

И мы почему-то засмеялись на всю улицу. Стоим, хохочем, какой-то дядька вдруг перешёл на другую сторону, оглядывается на нас. Потом Колька пробежал мимо со своим далматинцем, правда, успел покрутить у виска, а нам ещё смешнее стало. Так мы и шли домой, смеялись. Я держала Спальника одной рукой, а другой — узел наволочки, мы её вдвоём с Петькой несли, так до дома и дошли.

Отец увидел его, молча протянул руку, мама обрадовалась, говорит:

— Петя, это вы? Спасибо за помощь! Видите вот, у нас великое переселение. Чаю, может?

Но Петька отказался, побежал домой, сказал, алгебра не доучена. Но я-то знала, что он будет припаивать какое-то колечко к какому-то другому колечку, чинить кольчугу свою.

22

Со всеми этими делами я совсем забыла о прививке от клещей, то есть от разных болезней, которые клещи разносят.

На скалы ехать в мае, а сейчас уже конец марта. Конечно, пока ещё лежит снег, и об этих тварях не хочется и думать, и я про них так бы и не вспомнила, если бы не Елизавета Павловна. Глупо получилось, в самый последний день самой длинной четверти мне пришлось остаться после уроков. Даже хуже — после классного часа.

Я хотела убежать пораньше, но Елизавета не отпустила, даже когда узнала, что у меня приехали брат с сестрой, сказала, будем обсуждать, что нам делать с каникулами, куда пойти. Куда тут пойдёшь? Мне и на тренировки ходить расхотелось. Так, по привычке вчера сходила, но всё больше страховала других, сама не лазила почти.

Вчера и сегодня весь день Терентьев всё дразнил меня, говорил, что я совсем запустила Спальника со своим парнем. Это он Петьку имеет в виду. Парень, вот ещё. Просто нормальный человек, сразу уж надо парнем называть его. За два дня Колька так мне надоел с этим, я еле сдерживалась, чтобы не садануть ему. И вот на классном часе не сдержалась. Елизавета спрашивала, уточняла в самый распоследний раз, кто пойдёт в театр на «Сон в летнюю ночь»? Каждого называла по фамилии, чтобы ответили точно, собираются или нет. Я сказала, что нет.

— Что, некогда тебе? Со своим парнем гонять пойдёшь? — спросил меня Колька.

— Да пошёл ты! — ответила я, и меня все слышали. И ещё стукнула по башке дневником, жаль, что ничего потяжелее под руками не оказалось.

Елизавета замолчала на полуслове. Обычно после этого она выгоняет из класса, но меня почему-то не выгнала. Промолчала даже. Постояла полминуты, вспомнила слово, которое не договорила. После классного часа я хотела убежать, но меня снова не отпустила Елизавета.

— Что, — сказала она, — с тобой такое происходит?

Я молчала.

— Папа нашёл работу?

Значит, психологиня сообщила ей.

— Нашёл, — отвечаю, — устраивается.

— А на соревнования тебя берут?

Знает же, что берут, я уже принесла от Борисыча просьбу об освобождении от уроков. Не стала ничего отвечать.

— А прививку ты сделала? От клещевого энцефалита.

— Забыла совсем, — говорю, — в каникулы сделаю. Если ещё на скалы поеду. Могу ведь и не поехать.

— Так папа устроится на работу, сможешь поехать.

— Дедушка. У меня ещё дедушка.

— А что дедушка?

Я не знала, как ей сказать. Сижу молчу, Елизавета молчит тоже, смотрю — лицо у неё покраснело и шея. Я уже хотела идти, сумку свою подняла, вдруг она говорит:

— Поэтому Лада и Петя приехали? Прощаться? Но послушай! Он же крепкий у тебя, это же он с собакой гулял? Я помню, видела твоего пёсика, а с ним мужчина старый, это же он? На прошлой неделе!

Я молчала. Гулял, конечно, это он гулял, ещё совсем недавно, на прошлой неделе, верно. Всё это верно. Но что тут поделать? Мама говорит, что он, похоже, просто устал жить. Жил-жил. И вот устал. Потерял всякую радость. Память же он потерял, вот и радость тоже.

— Без радости — никак, — сказала я совсем тихо. Думала, классная меня и не слышала. А она вдруг говорит:

— Знаешь что? Все так хвалят твоего Спальника, вот вчера он помог снова найти собаку.

— Позавчера.

— Да? Я вот думаю: может, он и вам поможет? Дедушке твоему. Собаки это умеют, известно же. Я вот читала: одна женщина болела, не вставала. Даже таблетки уже не могла пить, не было сил. Её собака, овчарка, сидела возле неё, руки лизала. И вот хозяйка через три дня стала принимать лекарства, потом начала ходить по комнате. Собака скулит, просится гулять — она и на улицу начала выходить. Тоже была пожилая, сколько твоему дедушке?

— Восемьдесят один. У нас-то — дворняга.

— Ещё лучше! Вот увидишь! Дедушка, конечно, не молоденький, но ничего, твой пёс справится. Ну, и ты поможешь. Ты ему читай что-нибудь. На ночь или так, днём. Приятно же, когда читают. Тебе мама на ночь читала?

— Мне Ладка. И Петька тоже. И мама.

— Вот видишь! Иди, тебя ждут. И прививку не забудь сделать на каникулах! Снег сойдёт, никто тебе уже её не поставит.

Уже в дверях я вдруг вспомнила:

— Он у меня в комнате спит. Спальник. А дедушку в Петькину поселили.

— Ничего. Поживёшь пока одна.

Дома было половинчатое веселье. Мама с Ладкой сидели на кухне, глаза у обеих красные, заплаканные. Ладка говорила:

— Я спрашиваю: «Жалобы есть? Голова не болит? Живот?» А он: «Ты хорошая. Как там у вас дела, в Крыму?» Пульс померила ему — так себе пульс, но у него возраст уже немаленький, давление не очень, конечно, но жить можно. Лёгкие не свистят. Можно жить, мама!

— Так он не умрёт? — спросила я. Мама с Ладкой вздрогнули, они меня не заметили.

— Организм работает, — сказала сестра, — тут ещё важно, как поведёт себя психика.

В большой комнате отец смотрел телевизор и жевал солёный огурец, прятал что-то за диваном — ну, понятно. А в Петькиной комнате сидели на кровати и веселились от души Петька и дедушка Витя.

Дедушка стучал Петьку по груди и говорил:

— Ну так что, пропьём тебя? А, паря?

— Ага! — отвечал брат и стучал по груди дедушке. — Как жизнь, дед?

— Ничего, парень. Как сам? — отвечал дедушка и снова ударял Петьку. Петька при этом здорово смеялся.

Я села рядом с ними на кровать. Запах старости ударил в нос. Теперь и наш дом пропитается этим запахом, никуда не скроешься. Спальник подошёл, подставил свою голову под руку дедушке.

— Спальник, — сказал дед. Конечно, этот пёс не забывается. Мелкий лизнул его в ладонь.

— Свадьба скоро у нас, — объяснил мне дедушка. — Вот, Петьку пропивать будем. А?

— Будем!

— Ботинки купишь мне, паря?

Откуда это взялось, вот это слово: «паря»?

— Куплю! — кричал и как будто даже подглатывал воздух Петька. — Лаковые куплю! Размер только скажи мне.

— Нет, — сказала я, мне тоже вдруг стало весело, — лаковые — прошлый век! Ты другие купи! Поищи уж!

— Другие куплю! Любые найду! А ты чтобы в них ходил, понял, дедуш! А то придумал: еле ходит! Ты брось это! Размер мне сообщи!

— Пса будешь выгуливать! — услышали мы голос Ладки. Они с мамой стояли в дверном проёме, толпились даже. — Прописываю тебе. Хотя бы раз в день.

— Да, папуль, Женьке некогда всё, тренировки. Ты уж возьми на себя.

— Чемпионка! — сказал дедушка и прикрыл глаза. — На свадьбе погуляем, да, паря? А как я любил её, Ладку свою.

И у него как-то опасно заслезились глаза. Мы вышли из комнаты, все, кроме мамы и Спальника. Это с дедушкой и раньше случалось: вдруг вспоминал нашу бабушку и плакал. Мама успокоила его и вышла. А Спальник не вышел, остался на вечер, а потом и на ночь. Понял как-то всё.

— Он что, скоро умрёт? — спросила я Ладку, потому что она студентка медакадемии, пусть отвечает теперь. Но только я не собираюсь верить, если она ответит плохое, не собираюсь. Ладка думала так долго, мне кажется, год, а на самом деле пять минут.

— Думаю, нет. Думаю, не скоро. Скоро — это сколько? Год у него ещё есть точно. Даже больше, думаю, два. Я не знаю. А вообще, как ещё психика себя проявит. Он просто устал один. Так я думаю.

23

Елизавета, наша классная, была права: дедушке стало лучше, и даже гораздо быстрее, чем я думала. Через три дня он уже ходил по комнате, искал очки и требовал себе стол для переговоров с иностранными коллегами-машиностроителями. Через четыре — вышел на крыльцо, осмотрелся кругом, сложил ладони рупором, закричал:

— А валенки у вас протухли!