Конь в малине Романецкий Николай

Все получилось на полном торче. Кабак – «Околица». На столах – свечи. Отдельный кабинет. Альбинин прикид – коричневый брючный костюм. Оказывается, у нее нет вечернего платья. Завтра же подарю. И ожерельице жемчужное.

Девочка-подросток?! Где были раньше мои гляделки? Это женщина, братаны! С большой буквы – Женщина. Из семи больших букв – ЖЕНЩИНА!!! Такого в моей жизни не было. Выпивка сама в глотку не лезла, только – шампанское. И плясы. Плясы, плясы, плясы… Это я был, в натуре, юнец-подросток. Когда я клал ей руку на талию, меня едва не трясло. Типа молния в крышу била… Типа ливер наружу выскакивал…

И когда она продинамила меня после ужина, я воспринял это как должное. Разве можно ложиться в постель после одного вечера! Это счастье, которое надо заслужить. Это наслаждение, которого надо добиться!

Ах какая женщина, какая женщина! И, кажется, она в меня тоже влюбилась!

Прикажи она мне грохнуть кого-нибудь – да хоть Илюху Свидерского! – я бы и глазом не моргнул.

Как я завтра с нею буду работать? Смотреть на раздвинутые ляжки других баб? Заглядывать им в розовые вульвы?

Угар, братаны!

3 июня

Обошелся без угара. И смотрел, и раздвигал, и заглядывал. Сегодня Альбина была совсем другая. В натуре, просто медсестра-подчиненная. Пока работали. А когда прием завязали, все поехало сначала. Меня едва не колотило. Смотреть на нее – торч! Коснуться руки – отпад! И я повел ее вниз. И попытался раздеть. И тут она сказала:

– Нет, Виталий!

– Почему это? – удивился я.

– Мне нельзя.

– Ага… Просек. А когда будет можно?

– Ну, скажем через три дня.

Потом она спросила, часто ли умирают новорожденные. Решила, типа, перевести сладкий междусобойчик на профессиональные рельсы.

Я объяснил, что такие случаи нередки. Экологическая обстановка в последние полвека была – угар угарыч! Загрязненность тяжелыми металлами, нитраты, диоксин, озоновые дыры, Чернобыль, наконец!.. Мутагенных факторов – легион, и почти все они со знаком минус. Таковы законы матушки природы. В звериной стае на одного детеныша с плюс-мутацией приходятся сотни со скрытыми болезнями и явными уродствами. То же и у людей. К тому же наша гуманная цивилизация всячески ограничивает естественный отбор. Исход ясен!

– Да ведь ты и сама наверняка это знаешь, – сказал я. – На курсах вам должны были давать.

– Давали, – ответила Альбина со странной интонацией. – Сегодня я не могу с тобой поужинать. Ты не обидишься? – Она дернула меня за волосы.

– О чем базар! – пообещал я.

И вот сижу в родной хазе, выполняю обещанное.

6 июня

Три дня прошло.

Это были крутые дни. Четвертого я ходил вокруг Альбины как завороженный. Типа, кот вокруг сметаны… А вечером дал моей девочке два выходных.

Сегодня летел в клинику будто на крыльях. До начала приема оставалось время, и я не выдержал – потащил Альбину в подвал. Тамошний диванчик, в натуре, видел не одну мою любовницу, но такой он еще не видывал.

Едва я ее облапил, она сказала:

– Виталик, родненький, подожди. Нельзя мне.

– Как нельзя?! Три дня прошло?

– Прошло. Но можно не стало.

– Как это? – Я офонарел. – Ты что, больна?

– Нет, я здорова. – Ее глаза были цвета морской волны. – Ну нельзя мне!

Я вдруг въехал:

– Хочешь, женюсь? Хоть сегодня в ЗАГС пойдем.

– Не хочу.

– Чего же ты хочешь?

Она посмотрела на меня долгим зеленым взором:

– Мне нужны деньги, Виталенька.

– Завтра же увеличу зарплату. – Меня покорежило от ее слов, но я вновь взялся за пуговицы халата. – Какой оклад тебя устроит?

Она отстранилась:

– Ты меня не понял… Мне надо много денег. Очень много. У тебя таких и нет-то.

Я, типа, врубился.

– Погоди, – говорю. – Ты что, себя для миллионера бережешь? В жены денежному мешку метишь? Чтобы в первую брачную ночь ему окровавленную простыню показать?

Она головой покачала:

– Причем здесь простыни?.. Я сама хочу быть миллионершей, Виталенька.

Тут меня смех разобрал.

– Ага, – говорю. – Из медсестер прямая дорога в миллионерши!

А она так странно посмотрела на меня и говорит:

– Как знать, Виталенька, как знать… Пойдем! Через пять минут прием начнется.

И вот весь день я крышу ломал: что за игры моя девочка со мной затеяла. Я ведь не слепой, видел, как ее саму трясти начало, когда я лапаться полез. Хочет она под меня, нет базара! Так почему же не дает? Ломал я крышу, ломал да так ничего и не выломал. Дурь, в натуре!

13 июня

Игры продолжаются.

Никогда не думал, что из-за телки до такой степени крыша может поехать. Уже и платья дарил Альбине, и ожерелье жемчужное, и колечко с изумрудиком (типа под цвет глаз), и в кабак водил дважды. Полный облом! Ей по-прежнему НЕЛЬЗЯ. И всякий раз идет базар о том, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Тоже мне, открытие сделала…

Наташка, похоже, врубается, мымра, что со мной творится.

– Давай, – говорит, – я выживу рыжую, она у меня света белого не увидит, сама заявление напишет…

Не дал. И не дам!

Мылился в гости напроситься. Опять облом!.. Ее мама типа не любит мужчин. А от кого же родила тогда? От святого духа, как Мария-плотничья жена?!

Вчера в перекуре прошел странный базар.

– Хочешь, научу, как стать богатым? – Альбина – мне.

– Валяй, – говорю.

Дальше начались хихоньки да хахоньки.

Вечером, в кабаке, тоже между хихоньками, я ей сказал:

– Силой тебя взять, что ли?

Типа шутка.

А она вдруг лицом потемнела, кулачки стиснула, глаза запылали, что твои угли.

– Не советую, – говорит. – А то и с лаской больше ни к кому не подступишься!

Так сказала – у меня в миг все стоячее завалилось. Хорошо, зубы не выпали. В тарелку уткнулся. Ах ты, думаю, кошка драная! Сдалась ты мне, доска рыжая!.. И понимаю: сдалась ведь, так сдалась – хоть слезу пусти! Что за удовольствие ей – мужика изводить?

15 июня

Вчера поехал на Васильевский остров, в «Прибалтийскую», к тамошним путанам. Не Дуньку же Кулакову в сорок лет гонять!

Все чин-чинарем. Выбрал как и хотел – рыжую. На всю ночь. Хотел, чтобы еще и зеленоглазую подобрали, но оковалок брякнул, что в жизни не видел путан с зелеными глазами. Типа, такие собой не торгуют.

– Чем же, – спрашиваю, – они занимаются?

– Мои подопечные, – говорит, – утверждают, что рыжие зеленоглазые – бабы особенные. Они, мол, и без мужиков прожить могут, типа удовольствия не получают, а наоборот, они страдания. Оргазм со знаком минус…

Я через полчасика с рыжей получил со знаком плюс. Хотя, если честно, хиленький плюс получился. Угостил ее шампанским да и отпустил. А сам нах хаузе покатил.

Еду – в мозгах муть и раздрай. Да что же это за фишка, думаю. Неужели на Альбине свет клином сошел. Надо из головы ее прочь, из сердца вон!

Но пришел сегодня в клинику и вижу: не получается «вон». Вспомнил вчерашний треп с оковалком.

– Слушай, – говорю Альбине, – мне тут феньку выдали, будто такие, как ты, рыжие и зеленоглазые, в постели типа не наслаждаются, а страдают круто.

– Не знаю, – говорит, – не пробовала.

Я охренел.

– Так ты, – говорю, – и в самом деле девочка, что ли?

– Нет, – съехидничала, – мальчик я! А ты, выходит, голубой, раз ко мне лезешь!

Опять, типа, хихоньки. И снова:

– Хочешь, научу, как стать очень богатым?

– Научи, – говорю.

Она серьез на карточку напустила:

– Что, – говорит, – людям нужнее всего, как думаешь?

– Бабки, – говорю, – думаю. И бабы.

Типа шучу.

Альбина меня по макушке потрепала, за волосы сгребла.

– Не деньги, – говорит. – И не женщины. Удача людям – нужнее всего. Тогда и бабки будут, и бабы. И еще много чего!

Я только репу почесал в том месте, где Альбина клок волос выдрала.

Удачу, как известно, не купишь. С нею рождаются. Либо – без нее. Я вот родился с нею. Правда, после того, как с Альбиной сгвоздился, сомневаться начал. Что это за удача – с любимой бабой в постель не лечь!

17 июня

Сегодня Альбина вновь завела свой странный базар. Сидим с нею в подвальчике, дымим, я ее коленки разглядываю, она – мою физиономию.

– Ты, – говорит, – мои слова обдумал?

– Какие? – спрашиваю.

– Те самые, насчет удачи.

– А чего их обдумывать? – говорю. – Удача – она и есть удача. Либо с нею на свет появился, либо без. Купить еще никому не удавалось.

– А если бы предложили, купил?

– Да я и так, в натуре, удачливый.

Она глазищами меня по-прежнему ест. Будто в душу заглянуть хочет…

– А все-таки? – говорит.

– Купил бы, – говорю, – купил…

Типа отвали, моя черешня!

– И сколько бы дал за нее?

– Да сколько бы попросили. Все равно бы вечером в казино завалился да кое-что вернул из потраченного. А через день – в другое, еще вернул. Десяток вечеров, и я при своих!

– Вот видишь, – говорит, – как все просто!

– Просто, – говорю, – срать с моста…

Типа – во привязалась, клещами не отдерешь!

– И все-таки, – не отстает. – Хочешь стать по-настоящему удачливым? Как тебе и не снилось!

– Я, – говорю, – тебя хочу.

– Меня – нельзя! Удачу – можно! – Глаза у нее вдруг загорелись, что твои фары. – И торговать, – говорит, – удачей можно. Заработаем много денег, а там, глядишь, и меня можно станет.

– А где мы, – говорю, – удачу-то на продажу возьмем? Разве с дьяволом столкуемся…

Типа, опять шучу. А она, вижу, не шутит.

– Зачем с дьяволом? У младенцев возьмем. У тех, про кого люди говорят – «в рубашке родился».

Тут мне как-то обломно стало. Будто не допил… В натуре, у девочки крыша съехала.

– Пойдем, – говорю, – работать.

Она вновь осветила меня глазищами, окурок раздавила.

– Пошли, – говорит.

Потом, когда ее в кабинете не было, я Илюхе Свидерскому звякнул.

То, се, как жизнь, хоть жмись!..

– Ты чего, – говорю, – мне про Альбину намеки строил? Типа – осторожен будь.

– А ты, – отвечает, – залезть на нее не пытался?

Так я, думаю, тебе, фонарику, и сказал!..

– Давай, – говорю, – завязывай ходить вокруг да около. Я тебе не целка четырнадцатилетняя… Колись насчет своего предупреждения!

Он опять мямлить начал. А потом и говорит.

– Мне, – говорит, – Маргол, некогда сейчас. Давай завтра вечерком в «Пушкаре» встретимся. Давно не виделись. Полбаночник раздавим, заодно и потреплемся.

Ну что же, завтра так завтра.

18 июня

Сегодня умер Илюха Свидерский. Ночью, в собственной постели. Мотор отказал.

С одной стороны, повезло мужику – не мучился. Лучше уж так, чем от рака или цирроза печени загибаться.

Я узнал только после обеда, когда ему насчет стрелки позвонил. Типа – не изменились ли планы?..

Потрясен! Мужик двухпудовую гирю каждый день над головой ворочал. И не курил. Нет слов, одни буквы!

20 июня

Сегодня Илюху отвезли на Южное.

Я смотался, отдал последний долг. Забежал и к папе с мамой, положил цветочки на могилки. Почти пять лет тут не был, козел! Жизнь проклятая, на кладбище некогда съездить!

Поминки были у Илюхи дома. Светка его рыдала. Двое пацанов осталось, тринадцати и одиннадцати лет. Обломно ей придется теперь, если замуж не выйдет. Дал пять сотен, поблагодарила.

Альбина ездила на кладбище вместе со мной. Переживает. Не знаю, что у нее с Илюхой было, да и по барабану мне. Хотя, если Альбина еще девочка, то ничего в постельном смысле между ними и не было.

Взгрустнулось. Все-таки мы с Илюхой не враги. Были, твою маковку!..

С тоски принял лишнего. Пришлось вызвать водилу из службы проката. Сначала завезли Альбину. Оказывается, он в самом центре живет, на Рубинштейна. Так себе райончик, одни дворы-колодцы. Хотел напроситься в гости, обломилось. Мама, мол, не любит мужчин. Старая песня…

Пришлось катить к себе. С шофером расплатился около дома. Машину в гараж воткнул сам, вписался. Посидел там, покурил. Не оставляла мысль, что и сам типа в могиле. Не люблю я эти подземные гаражи, земля над головой…

24 июня

Братаны, угар!

Все оказалось неспроста. Все оказалось настолько НЕСПРОСТА, что кони бросить можно.

Однако будем соблюдать порядок в изложении.

Вчера к нам на «скорой» привезли рожать одну девицу. Из тех, у кого бабок нет. В качестве социальной помощи – то есть за счет клиники. Одиннадцатая из тех двух десятков, что нам предписаны комитетом по социальной политике. Девице – семнадцать, в свое время почему-то не отскоблилась.

Альбина во время осмотра была какая-то заторможенная, пришлось даже пару раз пнуть ее под зад. На словах, конечно…

К вечеру дошло до родов. Принимал я.

Девица оказалась хлипкая, таз, будто мышиная норка. Орала, как зарезанная… Альбина же спит на ходу. Да еще и движется, словно ей только что целку сломали. Только – «Извините, Виталий Сергеевич!» При посторонних мы с нею на «вы», какие бы слухи там про нас не распускали. Впрочем, грубых ошибок не было. Тем не менее роженица едва богу душу не отдала. Однако врешь – у меня не умрешь! Но ребенка, увы, не спасли.

Закончилось все. Отправили мамашу в реанимационный бокс, трупик, само собой, в холодильник. Ко мне лезут с утешениями. Послал я их всех туда, откуда недавно младенца вынули, ушел к себе в кабинет. На душе погань. Влил внутрь полстакана девяностошестиградусного, закурил.

Стук в дверь. Заходит Альбина.

– Садись, – говорю.

Стоит, будто лом проглотила.

– Зла, – говорю, – на тебя не держу, но чего ты, бл…дь, сегодня ползала так, будто тебя только что рота десантников отжарила?

Молчит. Потом задирает халат.

Гляжу, у нее правая нога ниже трусов перебинтована. У меня ливер чуть из груди не выпрыгнул. Вскакиваю.

– Что, – говорю, – с тобой случилось?

А она так это ручкой сделала. Типа – сиди!.. И начинает аккуратненько бинт снимать.

Гляжу, у нее под бинтом стекло проглядывает. Я офонарел, понять ничего не могу.

А она, по-прежнему молча, бинт смотала и протягивает мне то, что под ним пряталось. Коробочку стеклянную. Вернее, хрустальную шкатулочку – я такие как-то в ювелирном видел.

– Что это, – говорю, – такое?

– Удача твоя, – отвечает. – Открой!

Я шкатулку в руки взял, на стол поставил. Гляжу, Альбина напряглась вся, зажмурилась. Нажал я кнопку на передней стенке.

Крышка на пружинках, распахивается, внутри – шарик, сантиметра два в диаметре, перламутровый весь.

Я то на него глаза пялю, то на девочку мою. А она кулачки стиснула, нижнюю губку прикусила.

И тут меня как звезданут сзади по башке!

Очнулся от запаха нашатырного спирта. С трудом перевожу дух, открываю гляделки.

На столе передо мной давешняя хрустальная шкатулка. Пустая.

Альбина флакон со спиртом убрала, села в кресло. Вся бледная, в лице ни кровинки, но улыбается.

– Что это, – говорю, – было?

– А это, – отвечает, – я рубашку на тебя надела, в которой тот малыш должен был родиться.

Тут я не удержался, пальцем вокруг виска покрутил.

– Не веришь, – говорит, – не верь. Что ты, купив удачу, собирался сделать? В казино сходить? Вот и сходи!

И смылась.

Потом была бумажная волокита, которая бывает в случае смерти младенца. Раскрутились только к семи вечера.

– Пойдем, – говорю, – Альбина, в кабак, поужинаем.

– Сегодня я с тобой, – отвечает, – никуда не пойду. На мне будто камни возили. А ты иди! Но не в ресторан, а в казино. Только много не выигрывай, не теряй головы.

И такая в ее словах уверенность, что послушался я.

Приехал в «Континенталь», взял фишек, сунулся к рулетке. Для хохмы поставил на «зеро». Тут же отхватил кусок. Офонарел маленько, но крыша не поехала. Отошел, поболтался по залам, выпил шампани, поглазел на баб. Штуки три были – тут бы и отдался. Но не в бордель притопал – в казино… Вернулся к рулеточному столу. Поставил пару фишек. И опять выиграл. Снова поставил и назвал не то, что пришло поначалу в голову. Продул, но выпало именно то, пришедшее.

Перебрался к столам, где в «очко» режутся. Тут же сорвал банк. У меня оказалось двадцать, у банкомета – девятнадцать. Поставил все выигранное. Взял две карты, прикрыл ото всех, глянул. Два туза!!!

Ну, думаю, не выпустят меня отсюда. Попросил еще карту и сбросил: перебор.

Пошел снова в бар, чтобы нервы расслабить. Сижу с бокалом, в голове марши играют, как в информационных сообщениях с Кавказского фронта. И одна только мысль: «Неужели?»

Принял дозу, успокоился. Все чин-чинарем! Не съехала крыша у девочки моей – знала, чего говорила. Ох и жизнь теперь пойдет, братаны!.. Клинику продам, на черта она мне сдалась! Вспомню, как пулю пишут. Был в институтские годы период – из-за стола не вылезал. Однажды сутки сидели, посинели от табачного дыма… Начну играть профессионально, по игорным домам. Заработаю чуть-чуть, а потом биржевой игрой займусь. И женюсь на Альбинке. Обещала!..

Приняв такое решение, я еще раз наведался к рулетке, сорвал две штуки, обменял фишки на деньги и отправился домой.

25 июня

Утром Альбина встретила меня как ни в чем ни бывало.

– Ну как, – спрашивает, – убедился?

Я ее на руки – цоп! И по кабинету закружил. Пока не взмолилась.

– Отпусти, – говорит. – Не могу!

Поставил на пол. А ее аж трясет.

– Никогда, – говорит, – так не делай! Думаешь, легко себя сдерживать, когда в трусах мокро?

– Ну и не сдерживай, – говорю. – Все равно скоро за меня замуж выйдешь! А теперь рассказывай! Все, до самого конца… Кстати, – говорю, – я вчера две штуки выиграл. Одна – твоя! Давай, рассказывай!

И она рассказала.

Все ее бабки были ведьмами. И мать тоже была. Была – потому что перестала, как с Альбининым отцом познакомилась. Из-за того Альбина мужикам и не отдается. Вместе с девственностью теряется и ведьмина сила. А она, Альбина, ради плотских утех силы лишаться не собирается. По крайней мере – пока.

– А что ты, – спрашиваю, – можешь со своей силой?

– Много чего, – отвечает. – Привораживать могу, сглаз снимать и порчу. Но это все и бабушки умели. Главное не в этом. Я вижу, кто в рубашке родиться должен, еще когда ребенок материнскую утробу не покинул, вижу. И могу «рубашку» эту снять, а на другого надеть. Вот как вчера на тебя.

– Тот перламутровый шарик, – спрашиваю, – и была эта самая «рубашка»?

– Для тебя он – перламутровый шарик, – говорит. – А я его совсем другим вижу.

Офонаревал я, офонаревал. Но приходится верить. Таких совпадений, как вчера в казино, не бывает.

И она тут же спрашивает: верю ли я, мол. Ну, типа, насквозь видит…

– Верю, – отвечаю. – Вот только не врубаюсь, за каким хреном ты в медсестры подалась. Сидела бы дома, гадала бы бабам, снимала бы этот самый сглаз, в бабках бы купалась. Клиенток – пруд пруди!

Она улыбнулась грустно.

– Увы, – говорит, – я ведьма-половинка. Мои чары только на мужчин действуют, а те к ведьмам не обращаются. Медсестрой же я случайно стала.