Эта сука, серая мышь Сафронова Ника

Глава 13

ГРИШЕНЬКА

Розка, конечно, дама со странностями, я не спорю. «Алко-голистическая подруга моей бабуленции», как сказала о ней Дорохова. Но все-таки только благодаря Розке я попала в хороший роддом. Один из лучших в столице.

Здесь были чистые уютные палаты, рассчитанные на четырех человек, светлые коридоры, совсем не похожие на те, которые я видела в снах про Зою. Хорошо кормили. А главное, здесь трудился сильный, сработанный коллектив. Еще ни от кого я не слышала, чтобы кто-нибудь чем-нибудь остался недоволен. Это было главное.

Вообще, меня устраивало абсолютно все. Даже мои соседки по палате.

Было, правда, поначалу некоторое предубеждение против Жанны. Все-таки в сорок два года – первые роды! И потом, читает черт знает что! За день по тому древнекитайской философии! Но позже я к ней прониклась. Она хоть и молчунья, но безвредная. А еще у нее был очень вкусный лимонный чай, привезенный откуда-то не то из Швеции, не то из Швейцарии. Она поила им всю палату. И во время этих чаепитий мы чаще всего нахваливали жителей той самой страны – не то шведов, не то швейцарцев.

А вот Нонна в свои сорок собиралась рожать уже в пятый раз. Просто диву даюсь на все их армянское семейство! Как ни подойдешь к окну, все стоят, задрав черноволосые головы.

Сам счастливый глава семейства и четверо его сыновей – мал мала меньше. Надеялись, хоть на этот раз у них будет девочка. Ан нет. Нонна вчера, вернувшись с УЗИ, даже обедать не пошла. Так расстроилась, что разглядела на мониторе окаянный отросток!

Танюшка мне понравилась сразу. Не только потому, что была из нас самой молодой, ей всего-то стукнуло двадцать три. А просто потому, что была страшно похожа на Дорохову. Те же глаза, те же узкие плечики. Ну, мы с ней как-то сразу подружились. Ходили вместе в столовую. Вечерами смотрели в комнате отдыха телевизор. Днем таскались вверх-вниз по запасной лестнице, чтобы не слишком прибавить в весе от сытого и сонного больничного режима.

Я здесь считалась вроде блатной. Меня держала на особом контроле сама зав. отделением – бывшая однокашница Розки. Правда, лично пощупать мой живот она спускалась лишь однажды. В основном мною занималось непризнанное светило медицинских наук по имени Мурат Равшанович. Всегда сердитый, он имел взгляд человека, которому известно об этом мире все. И даже немного больше.

Лежа на кушетке в его светлом, обставленном по последнему слову дизайна и техники кабинете, я всегда жутко нервничала. Особенно в первый раз, когда меня при поступлении в роддом пригласили к Мурату на ультразвук.

Во-первых, это было мое первое исследование. И я боялась, что вдруг у ребеночка обнаружится какая-то патология.

Во-вторых, я не знала, какого мой младенец пола. А мне почему-то очень хотелось, чтобы это был именно мальчик. Каково-то будет Всеволоду узнать, что я родила ему сына!

А в-третьих, непризнанное светило, не успела я войти, возмутилось:

– Куда ж вы так отожрались-то, мамаша?

Я, не зная, что и ответить, стала моститься на наводящую ужас кушетку. Но Мурат, порывисто вскинув руку, указал на стопку белоснежных пеленок – Подстелите сначала! Это же вам не общественные бани!

Я молча повиновалась. Думая про себя о том, чем же, собственно, успела вызвать столь резкое отторжение у этого человека. Но эскулап, едва коснувшись моего живота ультразвуковым датчиком, немедленно успокоился.

– Так, так, так, – хмурясь в экран, на котором стало расплываться нечто невразумительное, сказал он. – Что мы здесь имеем?.. Сердечко нормальное. Органы все на месте. В особенности вот этот, самый главный. Видите? – Он ткнул пальцем во что-то, что я бы приняла за обычный грязный развод на стекле.

– Нет, а что это?

– Как это что? Это, мамаша, мужское достоинство вашего дитяти.

– У меня будет мальчик?! – не веря своим ушам, воскликнула я.

– А то кто же? Всенепременно будет мальчик! И обязательно! – Еще раз с гордостью постучал по разводу Мурат Равшанович. – Боюсь только, милочка, придется вас кесарить. Видите, он у вас развернулся ягодицами книзу?

– Нет, ничего не вижу.

– Ну как же нет! – Светило снова закипятилось, разворачивая ко мне монитор. – Вот же его головка! Вот ручки! Глядите, пальчик сосет!

И хотя картинка по-прежнему оставалась для меня в виде пульсирующих серых пятен, я из страха разумилялась.

– Ой, и вправду, пальчик сосет!..

Итак, мне был вынесен однозначный вердикт. Если за оставшиеся до родов три недели малыш не вернется в правильное положение, мне сделают кесарево сечение.

Эти три недели из начала в конец сентября тянулись бесконечно долго.

Я стала свидетелем того, как одну за другой моих соседок по палате забирали на роды. Здесь почему-то не принято было ходить до родильной пешком. Рожениц обязательно раздевали донага, клали на каталку и, накрыв простыней, увозили. Надо сказать, премерзкое зрелище!

Но когда в свой черед участвовать в данном мероприятии представилось мне самой, я поняла, что смотреть все же было намного приятней.

Ровно в половине одиннадцатого утра в мою палату, пополненную уже новыми постоялицами, влетела всклокоченная медсестра. Какая-то незнакомая, очевидно, впервые заступившая на вахту.

– Балагура, на клизму! – крикнула она, шаря по койкам выпученными глазами.

Я удивилась: к чему такая спешка? Я уже знала, что в процедурную посылают обычно за несколько минут до начала. А вчера Мурат предупредил меня, что моя одиннадцатичасовая операция переносится на час дня. Я оказалась не готова к такому повороту событий. Поэтому к удивлению примешалась еще и жуткая паника.

«О господи, страшно-то как!» – прихватывая пеленку, подумала я.

– Скорее, скорее! – поторапливала сестричка.

Мы с ней галопом проскакали в процедурную. Там все на бегу, кое-как. Оказавшаяся совершенно неопытной, медсестра умудрилась трижды обозвать меня коровой и дважды ввергнуть в состояние болевого шока. Мне и так-то было нехорошо от навеки засевшего в памяти запаха прорезиненной клеенки в смеси с медикаментами. А тут еще такое обращение!

Потом моя мучительница кликнула санитарку, и они уже вдвоем стали запихивать меня на каталку, не удосужившись перед тем даже отвести в палату. Пришлось мне блистать своей наготой перед всем отделением.

Это бы ладно. Но дальше глазам изумленной публики представился акт второй – установка катетера.

Тут уж я не выдержала и попыталась было воспротивиться.

– Послушайте, – говорю, – меня вчера Мурат Равшанович предупреждал, что операция откладывается на два часа. Может, с катетером немного повременить?

– Ничего не знаю, – потрясла историей моей болезни медсестра, – здесь написано – в одиннадцать. Так что лежите, не дергайтесь!

Легко сказать – не дергайтесь!

То, что вытворяли с моим организмом эти хрупкие пальчики, не поддавалось никакому описанию. Корчась от боли, я молилась только об одном: чтобы медсестра не додумалась вставлять в меня эту штуку с разбегу.

Наконец, дрогнуло сердце и у санитарки.

– Погоди! Что ты делаешь, Лена? Дай я сама попробую!

Лена?! Леночка?! Так вот в чем все дело! Наконец-то я узнала тебя! Ты специально воскресла из мертвых? Назло врагам, на радость маме? Явилась мне на погибель?

Какое счастье, что санитарка, привыкшая бережно обходиться с пробирками, сделала все ловко и аккуратно!

– Так, что теперь? – воскликнула Леночка по завершении процедуры, и мне показалось, что глаза ее при этом вспыхнули зловещим огоньком.

– Теперь ставь ей градусник, а я пока измерю давление… Нет, санитарку однозначно подослал мой ангел-хранитель! В этом я теперь была абсолютно уверена.

Несколько успокоившись на этот счет и даже уже начав свыкаться с резями в районе катетера, я теперь лежала безвольно, как пластилиновый человек. Со мной еще что-то делали, к счастью додумавшись наконец прикрыть простыней. А я путем медитации пыталась усмирить нарастающую в душе волну ужаса. Готовилась встретиться лицом к лицу с хирургической рампой.

Оказалось, напрасно.

Уже у дверей лифта нашу троицу заловил разгневанный Мурат Равшанович. И, наорав на Леночку, отправил назад, распорядившись готовить меня к часу дня.

О боже, нет! Подлая мстительная тварь! Ты специально заставила проходить меня через эти адовы муки дважды!

И все же огни хирургической рампы вспыхнули для меня в этот день.

Так ярко, что я даже зажмурилась. Лиц, склонившихся надо мной, оказалось что-то чересчур много: восемь не то девять. Практикантов, что ли, наприглашали? Тоже мне, показательное выступление!

Я узнала только двоих. Мурата и еще по рыжей бороде человека, который приходил ко мне накануне. Расспрашивал, нет ли у меня хронических заболеваний и аллергии на какиенибудь препараты.

– Леня, подойдите сюда! – пригласил Мурат Равшанович какого-то юношу с серым ноздреватым лицом. – Знакомьтесь, Полина Владимировна! Это Леня! Он будет накладывать вам швы. Так что, если к рукоделию возникнут претензии, вы теперь знаете, к кому обращаться.

Светило радостно подмигнуло, очевидно думая, что здорово меня сейчас приободрило. Потом промелькнула затравленная улыбочка белошвейки Лени. А после ко мне подступился рыжебородый.

– Ну как себя чувствуете, Полина Владимировна? – ласковым тоном осведомился он и при этом водрузил свою руку мне на лоб.

– Нормально. – Мой голос прозвучал, как эхо со дна колодца, я даже сама испугалась.

– Ну ничего, ничего, не переживайте. Все будет хорошо. И я почему-то сразу ему поверила. Сжала по его просьбе кулак, наконец-то сообразив, что имею дело с анестезиологом. И через секунду ощутила на языке странный холодок. А еще через несколько секунд от моего туловища точно отделились руки и ноги.

– Видите меня? – немного тягучим голосом допытывался рыжебородый. – Сколько я вам показываю пальцев?

Но сосчитать я уже не смогла – картинка стремительно таяла. И вскоре анестезиолог вместе со всеми своими пальцами бесследно исчез…

– Мамочка, просыпайтесь! – В мое сознание вклинился звонкий голосок одновременно с легким похлопыванием по щекам.

Я открыла глаза. Передо мной все плыло, раскачивалось из стороны в сторону. Я ничего не могла понять и, наверное, имела жутко дурацкий вид. Потому что женщина в белом халатике, глядя на меня, рассмеялась:

– Ну что, мамочка, хотите посмотреть на сыночка?

Она еще спрашивает! Конечно, хочу! Где он – мой долгожданный? Мой золотой! Где мое ненаглядное солнышко?!

А солнышко, оказывается, подремывало у женщины на руках. Уже полностью спеленатое по ручкам и ножкам. В тонком ситцевом чепчике на крошечной головке.

Глупо как-то, но я зачем-то стала подцеплять этот чепчик пальцем. Даже на личико не смотрела. А, скорее, пытаясь понять, какой он: темный в меня или белобрысый в папаню? Наверное, я все еще до конца не отошла от наркоза.

Да, наверное. Потому что стоило нянечке вместе с моим, как выяснилось, темноволосым чудом отойти, как я моментально снова погрузилась в сон.

И уж лучше бы я не просыпалась. Потому что боль, выжигающая низ живота, была просто адской. Я не могла даже дышать, не то что пройти пару шагов до уборной комнаты.

Неужели это можно пережить?

– Пожалуйста, сделайте мне обезболивающий укол! – попросила я маячащую невдалеке белую спину.

Оказывается, спала я так долго, что за окном успело стемнеть. И спина, тихо шурша страницами книги, пригибалась теперь к неярко горящей настольной лампе. На мой зов она отреагировала моментально.

Врач быстро вышел из-за стола, оказавшись довольно высоким. А когда повернулся лицом, то выяснилось, что это мой рыжебородый анестезиолог. Я почему-то так обрадовалась, что это именно он.

Взяв шприц, он приблизился ко мне. Присел на корточки, мазнул холодной ваткой сгиб моего локтя.

– Не волнуйтесь, – с улыбкой сказал он. – Сейчас вы уснете. А когда проснетесь завтра утром, боль уже будет терпимой.

Он аккуратно кольнул, и я буквально почувствовала, как по вене потекла успокоительная волна.

– Спасибо вам.

– Не за что. Спите!

Доктор вернулся на свое место. А я, прежде чем вновь провалиться в спасительный сон, успела заметить, что в тесном реанимационном загоне маются в таком же полузабытье, как и я, еще двое рожениц. И что у одной из них все одеяло перепачкано кровью…

Да, анестезиолог не обманул. На следующие сутки мне действительно стало намного лучше. Теперь мне было больно только двигаться. Но меня уже перевели в стационарную палату и предупредили, что завтра в шесть утра впервые принесут ребеночка на кормление.

Я была так взволнована этим сообщением. Часа полтора, наверное, высвободившись из больничной рубашки, рассматривала свою набухшую грудь. Что ж, по моему мнению, она была вполне способна прокормить новоиспеченного человечка.

Моей единственной теперь соседкой по боксу оказалась пятнадцатилетняя девочка. Я была просто шокирована, когда узнала, сколько ей лет.

Выкрашенная в иссиня-черный цвет вздыбленная прическа, повсеместный пирсинг и многочисленные тату. Типичная представительница золотой молодежи из подворотней среды обитания. Она даже слушала, протащив в палату маленький кассетник, не какого-нибудь Диму Билана, а Виктора Цоя. Запоем, гоняя его песни без передыху. От начала и до конца и обратно.

Я едва не повесилась от этого в первый же день. А главное, что повлиять на нее, не входя в конфликт, было практически невозможно.

– Не парься! – говорила она мне. – Слушай лучше Витю. Витя – это наше все!..

Благо, к вечеру моя голова была занята уже совершенно другим.

Как только я немного пришла в себя, освоилась и с полусогнутой осанкой, и с теперешним распорядком дня, я пошла в укромное место – звонить Всеволоду.

Пора, наконец, пробудить его от счастливого заблуждения!

Господи, как же я волновалась, когда в трубке потянулись гудки! У меня даже мышцы свело. Я едва смогла разомкнуть уста, когда на другом конце провода послышался голос его секретарши Эммы Аркадьевны:

– Компания «Акрих», слушаю вас!

– Добрый день, соедините меня, пожалуйста, с господином Лихоборским, – сбиваясь чуть не на каждом слове, попросила я.

Секретарша от моего невнятного блеяния пришла в замешательство:

– А кто его спрашивает?

Хороший вопрос. Кто я для него? Мать его ребенка? А значит ли это для него хоть что-нибудь?

Я решила придерживаться нейтральной позиции.

– Это из «Продюсерского центра Ирины Чижовой» беспокоят.

– А-а, – тут же расслабилась Эмма Аркадьевна. – Сейчас, одну минутку.

Ох-ох! Как же сердце-то бьется! Как бы не умереть прямо здесь!

– Алло! – бабахнул в трубке знакомый голос, такой забытый, такой… такой обожаемый. – Да, говорите!

– Всеволод, это я, Полина, – неразборчиво промямлила я. Получилось у меня, скорее, так «Вселод, это я, Польмлина».

Но Лихоборский моментально все разобрал.

– Полина? Ну и ну! Нашлась, значит, пропажа?! Рассказывай, где была?

Наверное, он сейчас вспомнил про то, как я забавно его разыграла. Потому что в его интонации проскользнула ирония.

Ну, ничего! Сейчас мы тебя озадачим!

– Всеволод, я вчера родила.

– Что ты сделала?

Я буквально наяву представила, как, задавая этот вопрос, он выпрямляется в своем кресле и по его спине начинает сочиться холодный пот ужаса.

– Родила сына.

– А… – только и сказал он и замолчал. Я ждала.

Немного оклемавшись, Всеволод понес какую-то околесицу:

– Черт… я думал… все в один голос… Надо же, бред какой… Вот черт! Ну что? Ну, поздравляю тебя!

– Спасибо, я тебя тоже поздравляю.

Произнося последнюю фразу, я уже полностью чувствовала свое превосходство. Была спокойна. И в моем голосе сквозила уверенность в завтрашнем дне. А больше я ничего не стала говорить. Отключая телефон, я решила, что надо дать ему время подумать.

На сей раз Всеволод не обманул моих ожиданий.

Вскоре после ужина мне на мобильный раздался ответный звонок.

– Как ты его назвала? – последовал первый вопрос.

– Пока не знаю, – теряя сознание оттого, что это в самом деле происходит, ответила я. – Но думаю назвать Денисом.

– Почему Денисом? Что за имя беспонтовое?

Мне казалось, что теперь Всеволодом владеет какой-то ажиотаж Он был возбужден и, вполне возможно, уже слегка навеселе. По крайней мере, в трубке раздавались шумы, вполне подходящие для питейного заведения.

– А ты как хотел бы назвать своего сына?

Я специально сделала этот акцент, давая ему лишний раз убедиться, что это именно его сын. Даже не наш. А его! Пусть гордится… папаша!

Я улыбнулась этому непривычному слову.

А Всеволод, немного подумав, сказал:

– Давай назовем его Григорием! В честь Гришки Лихоборского.

– А кто это? – не сразу сообразила я.

– Ты что, Гришку Лихоборского не знаешь? Батя это мой! Боже! Он хочет назвать нашего мальчика в честь своего отца! Значит, он его полностью признал. Принял, как и должно законному родителю.

У меня от счастья голова пошла кругом.

Григорий Всеволодович Лихоборский! Очумеешь, конечно, выговаривать. Но пусть! Пусть будет все, как он скажет!

А еще меня вдруг внезапно пронзила другая мысль. Вспомнились слова бабуси: «Гришенькой Безруковым окрестили…» Гришенькой! Ужели это не провидение свыше? Знак? Перст судьбы? Цепь неудач наконец-то замкнулась! Проклятие отпускает наш род!

– Да, – со слезами в голосе закричала я. – Гришенькой! Гришенькой! Пусть будет Гришенька!

Но Всеволод, кажется, уже не услышал моего согласия. В трубке раздалась какая-то возня. И уже другой голос, в котором я не сразу, но угадала Талова, быстро затараторил:

– Полина! Что же вы молчали до сих пор? Никому ничего не сказали! Уехали! Мы бы вам такие роды организовали!.. Ну поздравляю! Поздравляю вас! Вы молодец, Полина! Наконец-то у этого охламона появится хоть какая-то ответственность!

Он был явно рад и за меня, и за друга, который на его последнее замечание принялся что-то недовольно бубнить. Но Миша его не слушал. Так же, как и мои сбивчивые слова благодарности.

– Полина, где вы лежите? Мы к вам завтра приедем, проведаем.

Я переполошилась. Зачем приезжать? Не надо никуда приезжать! Я не хочу, чтобы меня видели в таком умопомрачительном виде!

– Ой, Миша! Здесь никого не пускают! Можно общаться только по видеотелефону. Да и то мне пока еще тяжело подолгу стоять. Давайте уж лучше, когда я буду выписываться!

– Ну что ж, – легко согласился Талов, – к выписке так к выписке. Но все равно диктуйте адрес…

И я продиктовала.

И Всеволод на следующий же день приехал ко мне. Правда, без Миши. Но зато с огромным букетом цветов. Он держал его в руках, пока мы говорили по видеотелефону. А потом этот букет передали в палату. И он оказался куда красивее, чем в черно-белом изображении.

– Bay! Офигительный веник! – восхитилась моя пятнадцатилетняя приятельница.

Мы с ней все же успели притереться друг к другу. И меня больше не раздражал хрипловатый голос, льющийся из магнитофона нон-стопом, тем более что юная мамочка согласилась убавить громкость до минимума.

Меня теперь вообще ничто не раздражало. Я была счастлива и умиротворена. Я держала на руках свое маленькое сокровище, которое в этот час принесли на обед.

Сокровище хныкало. Явно оголодав, тыкалось ротиком в мою грудь, но сосать не хотело. Недовольно кривилось и что было сил извивалось в своем хлопчатобумажном коконе.

– Ешь, ешь, – бережно придерживая за головку, уговаривала я малыша. – Не ленись! Подумаешь, в соске дырка большая! Зато у мамы молочко вкуснее.

– А мой тоже хавальник разевает, а грудь не берет, – жаловалась моя соседка…

Так мы с ней и маялись с нашими лентяями, пока не пролетела неделя.

Ровно на седьмые сутки после родов я была уже полностью готова к выписке. Шов меня почти не беспокоил и даже не выглядел таким уж уродливым после удаления ниток. УЗИ показало, что все внутри у меня тоже протекает благополучно. Так что с благословения Мурата сразу после завтрака я принялась паковать свои пожитки.

Почитательница группы «Кино» с завистью смотрела, как я порхаю по палате, словно бабочка, которую выпустили на свободу. Ей самой ужас до чего надоело томиться здесь взаперти. Но ее мальчуган умудрился рассопливиться, и педиатр решила оставить его под своим наблюдением еще дня на три.

Искренне пожелав ей и ее малышу скорейшего выздоровления, я спустилась с вещами в комнату, где можно было привести себя в порядок. Здесь меня уже ожидала переданная мамой сумка с выходной одеждой. А также одеяльце и синие ленты для малыша. Я не захотела, чтобы кто-то из встречающих заходил в эту комнату. Лучше уж предстану сразу перед всеми посвежевшая, счастливая и с ребеночком на руках.

Пока я прихорашивалась, нянечка утепляла Гришеньку. Ловко смастерив из одеяльца конверт, туго перематывала малютку, сооружая из лент пышные банты.

Не успели мы со всем закончить, как в комнату ворвался какой-то безумец с фотоаппаратом. Нащелкал нас с разных ракурсов и исчез.

А после этого, добравшись наконец до своего солнышка, я взяла его к себе на руки и торжественно вошла в так называемый зал ожидания.

От стены немедленно отделилась группа из трех человек мама, Славик и Дорохова.

Как? А что Всеволод не пришел?

Я поискала его глазами. По разным углам копошились кучки радостно целующихся, обнимающихся людей. Все шумели, смеялись. Но среди них его нигде не было. Одного-единственного. Нигде! Ни в зале, ни возле дверей.

Из моих глаз чуть не брызнули слезы. Я с трудом заставила себя улыбнуться лезущей ко мне со своими объятиями маме, Дороховой, которая явилась с цветами и впервые радостно и от души поздравляла меня. Я даже не обернулась на Славика, обхватившего меня со спины.

Мне не нужно все это! Вы мне все не нужны! Почему вы все здесь, а его нет? Почему?

Кое-как справившись со своими чувствами, я на подламывающихся ногах вышла на улицу. Как-то даже непривычно было вдыхать свежий, уже заметно похолодавший воздух.

Мама шла рядом, придерживая меня под локоть.

– Ути, мой сладенький, – приторно улыбалась она внучку. – Что ты бровки нахмурил, моя рыбочка?

Дорохова с другого бока цинично цедила:

– Ну а ты-то вообще при сем присутствовала, Балагура? Почему ты несешь на руках маленький слепок Лихоборского? Сморщенный еще! Какая прелесть!

Меня все выводило из себя! Решительно все! Я даже не подумала обрадоваться тому, что моя подруга теперь шла рядом, забыв былые обиды. Ее голос, как рука против шерсти, поднимал во мне приступы бешенства.