Любовь, только любовь Бенцони Жюльетта

Мать королевской фаворитки

Золотой солнечный свет, пройдя через высокий витраж, изображавший святую Цецилию с арфой, окрасившись красным и синим, заливал Катрин, неподвижно стоявшую в середине большой комнаты, и портниху, скорчившуюся у ее ног с полным ртом булавок. Легкие блики умирали на темно-коричневом бархатном платье, отделанном мехом куницы, в которое была одета, несмотря на жару, пожилая дама, очень прямо сидевшая в дубовом кресле и наблюдавшая за примеркой. У Марии де Шандивер было нежное лицо с тонкими чертами и с выцветшими голубыми глазами, его прикрывало облако драгоценных фламандских кружев, спускавшихся с двурогого чепца. Больше всего на этом лице поражало выражение глубокой грусти, смягченное добротой улыбки. Глядя на Марию де Шандивер, легко было догадаться, что эту женщину точит тайное горе.

В руках лучшей мастерицы города розовая и серебряная парча, выбранная Гареном де Бразеном, обращалась в наряд принцессы, делавший красоту Катрин столь ослепительной, что хозяйку дома это тревожило. Как и Барнабе, старая дама считала, что такое совершенство несет в себе больше ростков смерти, чем обещаний счастья. Но Катрин с такой детской радостью смотрелась в серебряное зеркало, что госпожа Шандивер ничем не показала своего чувства. Ткань, переливающаяся, словно река в лучах восходящего солнца, складками спускалась от тонкой талии, растекаясь по полу коротким шлейфом. Платье было очень простым, Катрин отказалась от пышных украшений, сказав, что ткань хороша сама по себе. Но вырез, широким углом доходивший до сильно завышенного пояса, открывал серебряную ткань нижнего платья, расшитого розовым жемчугом совершенной формы: первый роскошный подарок Гарена своей невесте. Жемчуг сиял и на серебряной стреле остроконечного чепца, покрытого бледно-розовой кисеей, обвивал тонкую шею девушки. Сзади плечи и спина были открыты до лопаток, но узкие рукава закрывали руки до середины кисти.

Мария де Шандивер размеренно произнесла:

– Надо приподнять эту складку, слева… Да, как раз под рукой! Она некрасивая… Вот! Теперь намного лучше! Дитя мое, вы ослепительны, но я думаю, вам достаточно взглянуть в зеркало, чтобы убедиться в этом.

– Благодарю вас, мадам, – улыбнулась довольная, несмотря ни на что, Катрин.

За тот месяц, что она провела в доме Гийома де Шандивера, ее опасения одно за другим улетучились. Благородная дама относилась к ней без высокомерия и без насмешки. Она приняла ее как равную, не напоминая о ее скромном происхождении, и Катрин нашла в этой доброй и кроткой женщине друга и советчицу.

Хозяин дома нравился ей гораздо меньше. Гийом де Шандивер, камергер и приближенный герцога Филиппа, был человеком сухим, резким и довольно странным. Его взгляд смущал Катрин – оценивающий взгляд неопределенного цвета глаз, взгляд барышника. В этом вежливом и образованном старике, двигавшемся бесшумно и никогда не повышающем голоса, угадывался торговец живым товаром. От Сары Катрин узнала странное происхождение богатства хозяина дома и то, каким образом бывший конюший Иоанна Бесстрашного сделался камергером и государственным советником. Пятнадцать лет тому назад Гийом де Шандивер продал свою единственную дочь Одетту, прелестную девушку, не достигшую еще шестнадцати лет, своему хозяину герцогу Иоанну. Нет, не для него самого – она должна была стать любовницей, постоянной спутницей, сиделкой и, надо признаться, шпионкой при несчастном, безумном короле Карле VI. Бесстыдно и безжалостно была продана чистая и кроткая девушка жалкому безумцу, природную красоту которого постепенно разрушали грязь и паразиты, потому что все время, пока длились его припадки – иногда целые недели или месяцы, – его нельзя было заставить помыться.

Но, считая, что он окончательно приобрел власть над больным мозгом короля, Иоанн Бесстрашный дал ему единственную вещь, способную смягчить его мучения: нежность женщины. Потому что Одетта любила своего несчастного принца, она стала его ангелом-хранителем, доброй и терпеливой феей, которой ничто не внушало отвращения. От этой странной любви на свет появилась девочка. Король признал ее; она носила имя Валуа. Парижане, ненавидевшие толстую Изабо, поняли, кем в действительности была Одетта. Ее нежно прозвали «маленькой королевой»… но в сердце Марии де Шандивер, лишенной дочери, уже пятнадцать лет не заживала рана, хотя она и не показывала этого и скрывала под улыбкой копившуюся в ней ненависть к мужу.

Катрин, узнавшая все это от Сары, сразу привязалась к старой даме, не догадываясь о глубокой жалости, которую та испытывает к девушке. Мария де Шандивер слишком хорошо знала двор и не могла не понять, едва увидев Катрин, что главной ее задачей было воспитать не супругу для Гарена де Бразена, а любовницу для герцога Филиппа Бургундского.

Когда в комнату вошла Сара с подносом в руках, портниха поднялась на ноги и, гордая своим произведением, отступила на несколько шагов, чтобы лучше судить о нем.

– Если мессир Гарен останется недоволен, – широко улыбнувшись, сказала она, – значит, он чрезмерно привередлив. Клянусь Девой, никогда еще не было такой прекрасной невесты. Спорю, что мессир Гарен, который только сегодня утром вернулся из Гана, поспешит упасть к ногам своей будущей жены и…

Зная, что портниха, если ее не остановить, будет болтать еще очень долго, Мария де Шандивер жестом велела ей замолчать.

– Это очень хорошо, Гоберта, просто превосходно. Я дам вам знать, остался ли доволен мессир Гарен. А теперь оставьте нас.

Повинуясь взгляду, Сара проводила портниху до лестницы. Катрин и хозяйка дома остались одни. Прелестным движением девушка опустилась на бархатную подушку у ног старой дамы. Ее улыбка сменилась грустной гримаской, по которой Мария де Шандивер легко провела пальцем, как бы желая стереть.

– Вы совсем не рады известию о возвращении вашего жениха, крошка? Гарен вам не нравится? Вы не любите его?

Катрин пожала плечами.

– Как я могу его любить? Я его почти не знаю. Не считая того дня, когда в церкви он помог мне подняться, я видела его всего один раз, в тот вечер, когда приехала к вам. Потом он был в Гане, сопровождал герцога на похороны Ее Величества. И к тому же…

Она остановилась, запнувшись, но не смогла удержать трудного признания:

– И к тому же я его боюсь!

Мария де Шандивер ответила не сразу. Задержав руку на лбу девушки, она устремила отсутствующий взгляд на красный отблеск витража, как будто хотела найти невозможный ответ на невысказанный вопрос.

– А… герцог? – после недолгого колебания спросила она. – Что вы думаете о нем?

Катрин быстро приподняла склоненную головку. Ее глаза насмешливо заблестели.

– Очень привлекательный молодой человек, – с улыбкой сказала она, – но он слишком хорошо это знает! Настоящий сеньор, красноречивый, любезный с дамами, ловкий в любовных играх… Во всяком случае, о нем ходят такие слухи. Словом, совершенный принц. Но…

– Но?

– Но, – смеясь, закончила Катрин, – если он хочет выдать меня замуж только для того, чтобы надежнее заполучить в свою постель, он ошибается.

От изумления Мария де Шандивер спустилась со своих меланхолических вершин. Она с забавным недоумением смотрела на девушку. Значит, Катрин известно, что ее ждет? Более того, она собирается вполне серьезно послать подальше герцога, словно заурядного поклонника, – а он поставил все на карту, чтобы добиться ее.

– Вы собираетесь это сделать? – наконец выговорила она. – Оттолкнуть герцога?

– Почему бы и нет? Если я выйду замуж, я собираюсь хранить верность мужу, как обещаю у алтаря. Значит, я не стану любовницей монсеньора. Придется ему с этим смириться.

На этот раз Мария де Шандивер грустно улыбнулась. Если бы ее Одетта обладала хоть небольшой долей этой спокойной и веселой храбрости, этой твердой решимости, когда ее продавали Карлу, это бы все изменило! Но она была так молода! Пятнадцать лет, а ведь Катрин больше двадцати.

– Мессиру Гарену повезло, – вздохнула старая дама. – Красота, благоразумие, верность… У него будет все, чего только может пожелать самый требовательный человек.

Катрин, снова став серьезной, покачала головой.

– Не слишком завидуйте ему! Никто никогда не знает, что его ждет.

Остальное она оставила при себе – содержание записки от Барнабе, которую Сара ей принесла вместе с завтраком… Бродяга сообщал ей о возвращении Гарена и о том, что все произойдет в тот же вечер.

– Только устрой так, чтобы известная особа до наступления темноты оставалась при тебе, – сказал Барнабе. – Это для тебя легко.

День склонялся к вечеру, когда Гарен де Бразен переступил порог дома Шандивера. Из-за мелких стекол своего окна с частым свинцовым переплетом Катрин со странно сжавшимся сердцем смотрела, как он спешивается. По обыкновению своему, он был в черном, ледяной и бесстрастный, но великолепно украшенный тяжелой рубиновой цепью вокруг шеи и огромным кровавым карбункулом, сияющим на капюшоне. Шедший за ним слуга нес ларец, покрытый пурпурной тканью с золотой бахромой.

Увидев, что черная фигура исчезла в дверях, Катрин отошла от окна и села на постель, ожидая, пока ее позовут. Было жарко, хотя толстые стены сберегали прохладу. И все же девушка дрожала в своем серебряном платье. При мысли о том, что сейчас она должна встретиться с человеком, обреченным на смерть, ее охватила непереносимая тоска. Руки у нее похолодели, она вся дрожала, обезумев от страха. Зубы у нее стучали, но голова пылала, и она безнадежно оглядывалась кругом, ища отверстие, выход, куда можно было бы проскользнуть, потому что стоило ей подумать о том, что Гарен посмотрит на нее, может быть, даже коснется ее руки, – и ей делалось дурно.

Домашние шумы доносились до нее приглушенными, но казались грозными. С усилием она встала с кровати, дотащилась до двери, держась за стены. Она больше не могла здраво рассуждать. В ней остался лишь животный страх. Она ухватилась за резную ручку двери, и железные завитки до крови оцарапали ей палец. И она так дрожала, что не сумела отворить. Тем не менее дверь открылась, и вошла Сара. Увидев за дверью бледную, с побелевшими губами Катрин, цыганка вскрикнула:

– Ты что здесь делаешь? Иди, тебя зовут!

– Я… я не могу, – слабо пролепетала девушка. – Я не могу туда пойти!

Сара схватила ее за плечи, принялась безжалостно трясти. Ее черты окаменели, и темное лицо цыганки стало похоже на дикарскую маску из какого-то экзотического дерева.

– Раз уж у тебя хватило смелости пожелать чего-то, так хватит смелости и взглянуть на это, – без обиняков заявила она. – Мессир Гарен тебя ждет!

Она смягчилась, увидев слезы, брызнувшие из лиловых глаз. Отпустив Катрин, она смочила салфетку водой из стоявшего на туалетном столике серебряного кувшина, затем брызнула на лицо девушки; и на него тотчас же вернулись краски. Катрин глубоко вздохнула, и Сара следом за ней.

– Вот так-то лучше! Теперь иди и постарайся не растеряться, – сказала она, взяв Катрин под руку и увлекая ее к лестнице. Неспособная сопротивляться, девушка покорно следовала за ней.

Обеденный стол был накрыт в большом зале на первом этаже, у незажженного камина. Войдя, Катрин увидела Марию де Шандивер на ее обычном месте, а ее супруга – у окна, вполголоса беседующим с Гареном де Бразеном.

Уже второй раз она встречала его в доме де Шандивера, но оценивающий взгляд его единственного глаза она почувствовала на себе впервые. Когда он приходил на улицу Татпуар в день ее переезда, он не обратил никакого внимания на Катрин. Сказал только несколько незначительных слов, таких обычных, что она их не запомнила. Почти весь вечер он разговаривал с Гийомом де Шандивером, предоставив свою будущую супругу самой себе и заботам Марии. Катрин была ему признательна за это обращение, потому что оно избавляло ее от колебаний.

Надеясь, что и этот раз пройдет так же, она направилась к мужчинам, чтобы поздороваться. Но при ее появлении они прервали разговор и встали. Катрин смотрела вниз и не заметила восхищенного выражения на их лицах. Гарен пышно выразил вслух этот восторг:

– Заря не так прекрасна, как вы. Вы – чудесное видение, дорогая моя.

Говоря, он глубоко склонился перед ней, прижав руку к сердцу, в ответ на реверанс девушки. Шандивер тоже поклонился с довольной улыбкой на своей мордочке хорька. С такой красотой она надолго удержит непостоянное сердце Филиппа Доброго, и Шандивер уже видел длинную цепь выгод и наград в обмен на оказанную услугу. Еще немного, и он стал бы потирать руки…

Тем временем Гарен резким жестом подозвал пришедшего с ним слугу, стоящего в углу с ларцом в руках. Он открыл ларец, содержимое которого засияло в свете факелов в высоких железных подставках. Длинные ловкие руки Гарена достали тяжелое золотое ожерелье, шириной и длиной с орденскую цепь. Огромные, необыкновенного блеска и чистоты лиловые аметисты и безупречный восточный жемчуг были вставлены в оправы в виде цветов и листьев. Крик восхищения приветствовал появление этого чуда, вслед за которым Гарен извлек из ларца такие же серьги.

– Я бесконечно люблю этот лиловый оттенок ваших глаз, Катрин, – медленно и важно произнес он, – он так идет к вашим золотым волосам и нежному цвету лица. Поэтому я заказал для вас в Антверпене этот убор. Камни для него были привезены с далеких Уральских гор, на границе Азии. Для того чтобы создать это ожерелье, понадобилась беспредельная преданность людей, не ведающих страха. И я хотел бы, чтобы вы носили его с удовольствием, потому что аметист – камень мудрости… и целомудрия.

Он вложил ожерелье в дрожащие руки Катрин, и девушка так и вспыхнула.

– Я с радостью стану его носить, мессир, потому что это ваш подарок, – еле слышно прошептала она. – Не хотите ли вы надеть его на меня?

Гарен с комическим ужасом отказался.

– С этим розовым платьем? О, дорогая моя, что за ересь! Я закажу для вас подходящее к этим драгоценностям платье, чтобы их можно было оценить по достоинству. А теперь дайте мне руку.

Снова наклонившись к ларцу, Гарен достал простое золотое кольцо и надел его девушке на палец.

– Это залог нашей помолвки, – серьезно сказал он. – Монсеньор приказал, чтобы свадьбу назначили на Рождество, как только закончится траур. Он желает – и это большая честь для нас – лично присутствовать на церемонии, и даже, возможно, он будет свидетелем. Теперь позвольте предложить вам руку, чтобы идти к столу.

Катрин послушно позволила себя увести. Она чувствовала себя сбитой с толку, но недавнее недомогание совершенно исчезло. У Гарена была своя манера объясняться и управлять событиями, делавшая их менее таинственными и тревожными. Для этого богатого и могущественного человека все было просто. Тем более просто, что ни в его словах, ни в поступках не было места чувствам. Дарил ли он целое состояние в виде драгоценностей, надевал ли девушке на палец кольцо, связывающее их на всю жизнь, – его голос звучал все так же ровно. Его рука не дрожала. Взгляд оставался ясным и холодным. Садясь рядом с ним за стол и собираясь есть с одного серебряного блюда[2], Катрин спросила себя, во что превратится ее жизнь с таким человеком.

Он выглядел скорее величественно, характер его казался ровным и спокойным, щедрость – беспредельной. Катрин подумала, что в таком браке, возможно, могли бы быть приятные стороны, если бы – как в любом браке – речь не шла об отвратительной супружеской близости. И особенно если бы она не таила в глубине души воспоминание о трактире «Карл Великий», такое мучительное, что любое напоминание об Арно вызывало у нее слезы.

– Кажется, вы очень взволнованы? – спросил спокойно Гарен. – Я думаю, что любая девушка входит в жизнь не без робости, но не стоит преувеличивать. Совместная жизнь может быть достаточно простой… и приятной вещью, чтобы стоило попробовать.

Он явно старался успокоить ее, и Катрин поблагодарила его слабой улыбкой, смущенная этим проявлением интереса к ней. Внезапно ее мысли обратились к Барнабе, к тому, что он подразумевал под словами «все готово». Что он задумал? Какую ловушку расставит ночью этому могущественному человеку, чья смерть может иметь для него тяжелые последствия? Катрин представила себе, как он прячется в тени за дверью, сливаясь с темнотой, как в тот памятный вечер Драчун и Побирушка. В своем воображении она видела, как он внезапно появляется из темноты, в руке сверкает сталь, он сбрасывает всадника с седла и потом жестоко добивает неподвижное тело.

Чтобы прогнать это слишком ясное видение, Катрин попыталась вникнуть в разговор мужчин. Они говорили о политике, женщинам незачем было вмешиваться. Мария де Шандивер молча ела, или, вернее, клевала, не поднимая глаз от тарелки, потому что аппетита у нее не было.

– Среди бургундской знати есть серьезные разногласия, – говорил ее супруг. – Многие не признают договора в Труа и порицают монсеньора за то, что он его подписал. В их числе принц Оранский, господин де Сен-Жорж и могущественные Шатовиллены. Они отвергают английского наследника и статьи этого договора, позорные для Франции. Признаюсь, я и сам не очень доволен.

– А кто доволен? – ответил Гарен. – Горе, вызванное смертью отца, заставило герцога забыть о том, что в его гербе лилии. Он знает, как я к этому отношусь, и я не скрыл от него, что думаю о клочке бумаги, обездолившем принца Карла в пользу Англичанина, который со времен Азенкура топчет страну, покрывая нас позором. Только такая погрязшая в грехе женщина, как эта презренная Изабо, прогнившая до мозга костей, жадная и развратная, может настолько унизить себя, чтобы объявить своего собственного сына незаконным.

– Иногда, – сказал Шандивер, покачав головой, – я перестаю понимать монсеньора. Как примирить его сожаление, что он не мог сражаться под Азенкуром рядом со всеми французскими дворянами, и его теперешние действия, впускающие в страну англичан? Значит, достаточно было брака короля Генриха V с Екатериной Валуа, сестрой покойной герцогини Мишель, чтобы он переменил мнение? Я в это не верю…

Гарен на секунду отвернулся, чтобы ополоснуть жирные пальцы в чашке с ароматной водой, подставленной слугой.

– Я тоже. Герцог ненавидит Англичанина и опасается военного таланта Генриха V. Он слишком хороший воин, чтобы не сожалеть искренне о своем отсутствии при Азенкуре в этот страшный и кровавый, но героический день. К несчастью – или к счастью для этой страны, – он прежде думает о Бургундии, чем о Франции, и если и вспоминает о цветке лилии, то только при мысли о том, что на его голове французская корона была бы более уместна, чем на голове несчастного Карла VI. Он надеется в конце концов победить Англичанина в военных и политических играх, поскольку тот всегда страдает от безденежья, а сам он очень богат. Когда Генрих V считает, что воспользовался герцогом, на самом деле герцог использует его. Что касается принца, монсеньор Филипп ни разу не усомнился в его законном рождении, но это отречение питает его надежды и утоляет его ненависть.

Гийом де Шандивер отпил большой глоток вина, удовлетворенно вздохнул и поудобнее устроился на подушках.

– Говорят, дофин сделал все, чтобы привлечь Бургундию на свою сторону, и что недавно он отправил тайного посла. Но что, если с послом случится несчастье?

– В самом деле. Неподалеку от Турне на капитана Монсальви напали бандиты, вероятнее всего – находящиеся на содержании у Жана Люксембургского, продавшегося англичанам. Его бросили, посчитали мертвым. Он выжил благодаря помощи какого-то арабского врача, бог знает зачем оказавшегося там и, как говорят, превосходно ухаживающего за ним.

Внимание Катрин, довольно рассеянное во время этого обмена мнениями, вдруг сосредоточилось на словах Гарена, она буквально впитывала их. Но он умолк и стал выбирать на стоявшем перед ним блюде дамасские сливы. Катрин, не удержавшись, осмелилась спросить:

– И… вам известно, что было дальше с этим послом? Он смог увидеться с герцогом?

Гарен де Бразен повернулся к Катрин, вопрос удивил и рассмешил его.

– Меня приятно поразило ваше внимание к нашей беседе, несколько скучной для дамы! Нет, Арно де Монсальви не видел монсеньора Филиппа. Из-за своих ран он потерял много времени, и герцог покинул Фландрию до того, как он смог двинуться в путь. К тому же герцог дал ему знать, что говорить им не о чем. По последним сведениям, капитан вернулся в замок Мен-сюр-Ивр, где находится двор дофина, и там продолжает лечение.

Гарен де Бразен казался таким осведомленным о событиях при дворе дофина, что Катрин жгло желание задать ему другие вопросы. Но она почувствовала, что не стоит показывать свой слишком большой интерес к капитану, и ограничилась замечанием:

– Пожелаем ему большего успеха в следующий раз.

Конец обеда показался ей долгим и скучным. Мужчины говорили о денежных делах, в которых Катрин ничего не понимала. Мария де Шандивер, продолжая держаться очень прямо, дремала в кресле. Катрин погрузилась в свои мысли и очнулась только тогда, когда Гарен встал и собрался уходить.

Девушка быстро оглянулась на окна. Было еще довольно светло. Нельзя было позволить Гарену уйти. Барнабе уточнил: до наступления темноты. Она поспешно воскликнула:

– Как, мессир, вы уже хотите нас покинуть?

Гарен рассмеялся и, наклонившись к ней, с веселым любопытством на нее посмотрел:

– Решительно, сегодня вечер сюрпризов, дорогая моя! Я не думал, что мое общество так приятно вам.

Был ли он в самом деле доволен или в его словах была изрядная доля иронии? Катрин не стала об этом задумываться и вывернулась с помощью уловки.

– Мне нравится слушать вас, – сказала она, стыдливо опустив глаза. – Мы так мало знаем друг друга! Так что, если у вас нет других дел и вы не скучаете, оставайтесь. Мне хотелось бы расспросить вас о стольких вещах! Подумайте, ведь я ничего не знаю о дворе, о людях, составляющих его, о том, как себя вести…

Она сбилась и проклинала свою неловкость. Она чувствовала на себе удивленные взгляды и не решалась взглянуть на хозяйку дома, боясь прочесть осуждение на ее лице. Требовать присутствия мужчины, должно быть, казалось верхом неприличия. Но хозяин неожиданно пришел ей на помощь, довольный тем, как хорошо устраивается нужная ему свадьба.

– Побудьте еще с нами, дорогой друг, раз вас так мило об этом просят! Вы живете недалеко отсюда и, я думаю, не боитесь бродяг.

Улыбнувшись невесте, Гарен снова сел. Катрин с облегчением вздохнула, но уже не решалась взглянуть на человека, которого предала. Она презирала себя за ту роль, которую играла, не в силах от нее отказаться, но любовь была сильнее угрызений совести. Все, что угодно, лишь бы не принадлежать никому, кроме Арно!

Через час, когда давно прозвучал сигнал гасить огни и совсем стемнело, Гарен наконец распрощался с Катрин и с хозяевами дома, и девушка холодно смотрела, как он уходит навстречу подстерегающей его смерти. Но не так легко заставить молчать возмущенную совесть, и Катрин всю ночь не сомкнула глаз.

– Гарен де Бразен только легко ранен, Барнабе арестован…

Голос Сары вывел Катрин из забытья, в которое она погрузилась на рассвете. Она увидела цыганку стоящей рядом с собой – лицо у нее посерело, глаза потухли, руки дрожали. Смысл этих слов дошел до Катрин не сразу. В этом было что-то невозможное, непредставимое… Но Сара под изумленным взглядом Катрин повторила все ужасные слова снова. Гарен де Бразен жив? В сущности, это не так страшно, и Катрин испытала даже смутное облегчение. Но арестованный Барнабе?

– Кто тебе сказал? – бесцветным голосом спросила Катрин.

– Побирушка! Он приходил сюда на рассвете со своей плошкой и со своим мешком. Он не мог сказать больше, потому что пришел повар и стал слушать, о чем мы говорим. Вот и все, что я узнала.

– Тогда помоги мне одеться!

Катрин очень вовремя вспомнила, что молодой бродяга, провожая ее домой, сказал, где его найти в случае нужды – у церкви Святого Бенина. Сейчас или никогда! В одну секунду она оделась, причесалась и, пользуясь тем, что в доме был переполох, ушла без долгих объяснений. Слух о покушении, жертвой которого стал Гарен, распространялся с быстротой молнии, и весь город обсуждал происшествие. Катрин достаточно было сказать, что она идет в церковь поблагодарить Господа за спасение своего жениха, чтобы Мария де Шандивер позволила ей уйти вместе с Сарой.

Торопливо проходя по улицам, они слышали, как кумушки переговариваются из окон или, собравшись кучками в тени раскрашенных вывесок, обсуждают новость. В общем, никто не удивлялся. Министр финансов слишком быстро разбогател, его удача была слишком очевидной, чтобы не создать ему врагов. Но Катрин и Сара не стали останавливаться и слушать сплетни. По мере того как они приближались к городским стенам и к мощным постройкам монастыря Святого Бенина, одного из самых больших во Франции, Катрин все больше думала о том, что еще она может узнать от Побирушки, и сердце у нее сжималось.

Площадь, откуда можно было войти в монастырь и в церковь, была почти пуста. Всего несколько человек переступили священный порог. На высоких восьмиугольных башнях из нового камня кремового оттенка звонили колокола. Женщинам пришлось подождать, пока пройдет похоронная процессия. Монахи в черном несли на носилках покойного, лицо его было открыто. Следом шла семья и несколько плакальщиков – в общем, очень немного людей, похороны были небогатые.

– Я не вижу Побирушки, – шепнула Катрин под покрывалом.

– Да вот же он! Вон тот монах на паперти… в коричневом.

В самом деле, это был он. Одетый нищенствующим монахом, с котомкой за плечами и с посохом в руке, он гнусавым голосом просил подаяния для своего монастыря. Подойдя к нему, Катрин увидела, что он узнал ее: глаза под пыльным капюшоном заблестели. Остановившись перед ним, Катрин положила монету в протянутую руку и быстро прошептала:

– Я должна поговорить с вами, прямо сейчас.

– Как только уйдут эти горлопаны, – ответил фальшивый монах. – De profundis clamavi ad te Domine…

Когда вся процессия втянулась в церковь, он увлек женщин в углубление двери.

– Что ты хочешь узнать? – спросил он у Катрин.

– Что произошло?

– Очень просто! Барнабе хотел все сделать сам… Он сказал, что это его личное дело, риск слишком велик, чтобы разделить его с друзьями. Конечно, если вспомнить, сколько стоят побрякушки, овчинка стоила выделки. Но Барнабе такой человек – он еле согласился, чтобы я постоял на стреме. Я хотел, чтобы Драчун пошел с нами, для надежности, понимаешь? Бразен еще молод, а Барнабе стареет. Но он упрям как осел и ничего не желает слушать. Пришлось сделать так, как он хотел. Я следил, не идет ли кто, а он спрятался за фонтаном на углу. Я увидел того, кого мы ждали, он был с одним слугой. Я свистнул, чтобы предупредить Барнабе, а затем отошел в сторонку. Когда Гарен проезжал мимо фонтана, старик так набросился на него, что столкнул с коня. Они некоторое время дрались в пыли, а я присматривал за слугой. Но тот оказался человеком не из храбрых, через минуту этот трус уже удирал с криком «Пощады!»… В конце концов я увидел, что один из дерущихся поднимается, и побежал к нему, потому что думал, что это Барнабе. Я хотел помочь ему бросить труп в Уш. Я даже припас несколько тяжелых камней. Но это был другой. Барнабе лежал на земле и стонал, словно роженица.

– Я думаю, это был самый подходящий момент, чтобы помочь ему, – сухо сказала Катрин.

– Я и хотел это сделать! Только, пока я доставал нож, чтобы в свою очередь схватиться с Гареном, из-за угла улицы Татпуар показался дозор. Бразен подозвал их, и я только и успел спрятаться: их было слишком много для одного бедного бродяжки, – закончил он с сокрушенной улыбкой.

– А Барнабе? Что они с ним сделали?

– Я видел, как два солдата бесцеремонно утаскивали его. Он двигался не сильнее, чем зарезанная свинья, но он был жив – я слышал его дыхание! К тому же начальник дозора велел отнести его в тюрьму. Теперь он там… в Обезьяньем доме. Знаешь?

Катрин кивнула. Она нервно теребила красный бархатный угол молитвенника, тщетно ища решения этой новой проблемы: вырвать из застенков своего старого друга, и как можно скорее!

– Надо освободить его, – сказала она, – надо его спасти!

Невеселая улыбка приподняла один угол рта фальшивого монаха. Он побренчал монетами в чашке, чтобы привлечь внимание забежавших послушать мессу трех кумушек-торговок в чепцах.

– Он, конечно, выйдет оттуда, но, может быть, не так, как тебе хотелось бы. Ему предложат прогуляться на Моримен и побеседовать с главным мясником монсеньора.

Жест, которым он сопровождал свои слова, был жутким и выразительным. Побирушка провел пальцами около шеи. Катрин почувствовала, что бледнеет.

– Если кто-то и виноват, – твердо сказала она, – то это я. Я не могу допустить, чтобы Барнабе вместо меня поплатился жизнью. Нельзя ли помочь ему бежать… если заплатить? Если очень хорошо заплатить?

Она подумала о драгоценностях, подаренных ей Гареном, которыми была готова пожертвовать. Эти слова магически подействовали на Побирушку, у которого глаза загорелись, как свечи.

– Может быть! Только я не думаю, что Жако на это пойдет, красотка Катрин! У него тебя не слишком любят. Говорят, что ты впутала честного бродягу в дурацкую историю. Словом, лучше тебе к нам не приходить. Тебя даже слушать не станут и с тобой могут плохо обойтись. Жако не слишком церемонится, если считает, что ему кто-то должен.

– Но вы, – умоляла Катрин, – вы не хотите мне помочь?

Побирушка ответил не сразу. Он немного подумал, приподнял свои разной высоты плечи.

– Я – да, потому что я дурак, который не может устоять перед хорошенькой девочкой. Но что мы можем вдвоем, ты и я?

Не отвечая, девушка опустила голову, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. Сара потянула ее за накидку, незаметно показав на входивших в церковь женщин, которые с любопытством поглядывали на них троих. Побирушка потряс чашкой и плаксиво попросил милостыни. Когда женщины прошли, он шепнул:

– Не надо здесь оставаться… Я подумаю и дам вам знать, если мне что-нибудь придет в голову. В конце концов, Барнабе еще не казнен… а тот, проклятый, остался в живых.

Упоминание о Гарене мгновенно осушило слезы Катрин. Ей внезапно пришла в голову мысль – может быть, безумная или отчаянная – что, в сущности, одно и то же. Она схватила Сару за руку.

– Пойдем, – сказала она решительно.

– Куда, сердце мое? – удивилась цыганка.

– К господину де Бразену. Я должна с ним поговорить…

Не дав Саре времени спорить, Катрин повернулась и пошла. Приняв решение, она от него не отступала и начинала действовать, не взвешивая все «за» и «против». Спеша за ней, Сара изо всех сил убеждала ее, что молодая девушка не может так поступать, что госпожа де Шандивер станет ругать их, что Катрин рискует своей репутацией, входя к мужчине, даже если это ее жених, но девушка, упрямо глядя в землю, не слушая, продолжала путь.

Оставив справа церковь Святого Иоанна, она свернула в узкую улицу Курятников, где оглушительно галдели куры, гуси и утки. Низкие дома, украшенные яркими вывесками и древними эмблемами, сохранились с тех пор, когда здесь был еврейский квартал. Гарен де Бразен жил в большом неприступном доме, защищенном высокими стенами, на углу улицы Портель, среди роскошных лавок ювелиров.

Проходя мимо жаровен торговцев требухой, Катрин зажала нос, чтобы не чувствовать невыносимого запаха крови и жира. Торговля была в самом разгаре, и трудно было протиснуться между рядами мясников, расположившихся со своим товаром посреди улицы, и крестьянками с их корзинами овощей. Обычно эта атмосфера ярмарки радовала Катрин, но сегодня всякое оживление раздражало ее. Она уже собиралась свернуть в Пергаментную улицу, повернувшись спиной к шуму базара, когда ее внимание было привлечено одним человеком.

Высокий и сильный, в одежде из порыжевшей кожи, с длинными руками и слегка сутулой спиной, он немного напоминал большую обезьяну. Серые, прямо подстриженные волосы выбивались из-под красного суконного капюшона. Он медленно шел вперед, концом длинной белой палки указывал на товары, которые хотел получить, и торговцы с боязливой поспешностью торопились уложить их в корзину следовавшей за ним служанки. При виде этого человека Катрин вздрогнула, а Сара облекла в слова их общую внезапную тревогу.

– Мэтр Жозеф Бленьи, – прошептала она.

Катрин не ответила и отвернулась. Да, это был дижонский палач, пришедший за покупками…