Спальня королевы Бенцони Жюльетта

Глава 1. КРАСНАЯ ВОСКОВАЯ ПЕЧАТЬ

Небо хмурилось. Юный всадник, пустивший свою лошадь галопом, недовольно оглянулся на черную тучу, что висела над его головой с той минуты, как он выехал за ворота замка Сорель, и вот-вот собиралась пролиться дождем. Не будь паренек таким добрым христианином, он наверняка пригрозил бы ей кулаком. Но это неминуемо оскорбило бы господа. «Разве мыслимо позволить себе такое, хотя бы даже и Франсуа Вандомскому, принцу Мартигскому, одному из многочисленных внуков короля Генриха IV?» — думал десятилетний мальчуган, торопливо понукая коня.

Ведь если сейчас разразится гроза, она его задержит и только ухудшит и без того неприятное положение. Ведь Франсуа уехал из Ане, никому не сказав ни слова. Он даже оседлал коня без чьей-то помощи, отлично понимая, чем рискует. Все, что могло произойти по его возвращении, он знал заранее. Ему, несомненно, удастся избежать наказания, если он вернется незамеченным. Но если Франсуа опоздает к ужину, то ему несдобровать — это ясно, как божий день. Его воспитатель суров и шутить не станет. Франсуа, безусловно, будет наказан. Он, разумеется, виноват, но все-таки, если порки можно было избежать, об этом стоило подумать. И все это еще не считая того, как к проступку отнесется герцогиня, его мать…

О, она, конечно, спросит, где был ее сын, а так как Франсуа еще не научился врать, он скажет правду. Накажут его позже, а до тех пор ему придется выдержать суровый взгляд и неодобрительное молчание матери. Ему дадут понять, что он разочаровал ее, ту, которую любит и которой восхищается сверх всякой меры, почитая почти святой. И тем не менее надо признать, Франсуа совершил этот проступок сознательно. Иногда приходится выбирать между долгом и зовом сердца.

А душа мальчика уже давно рвалась к замку Сорель, и в этот день он не смог устоять перед желанием отправиться туда. Каждому станет понятно его нетерпение, если все хорошенько объяснить. Франсуа только что узнал, что малышка Луиза заболела. Названия болезни он не запомнил, понял только, что от нее можно умереть или остаться навек обезображенным. Этой мысли десятилетний влюбленный вынести не смог. Ему необходимо было увидеть Луизу!

Теперь хотелось бы поведать предысторию этого непослушания. Франсуа Вандомский впервые встретился с Луизой Сегье 14 марта, за несколько дней до весеннего равноденствия. Ежегодно в этот день служили благодарственный молебен в бенедектинском аббатстве в Иври в честь победы Генриха IV над войсками герцога Майеннского. Семейство Вандом присутствовало почти в полном составе, хотя сама герцогиня, урожденная Франсуаза Лотарингская де Меркер, и приходилась родственницей побежденному. Она подчинилась повелению герцога Сезара, старшего сына великого короля и очаровательной Габриель д'Эстре, которая так и не стала законной женой Генриха IV. Естественно, что все мало-мальски влиятельные местные фамилии считали своим долгом прибыть к мессе. Разумеется, присутствовал и Пьер Сегье, граф Сорель, прибывший в сопровождении жены Маргариты, урожденной де ля Гель, и прелестной дочери. Луиза была их единственным ребенком, девочку безмерно обожали и несказанно гордились ею. Что было совершенно понятно. Никто не мог остаться равнодушным при виде этой крошечной шестилетней женщины. Всем хотелось взять ее на руки или хотя бы улыбнуться малютке. Очаровательная, розовенькая, изящная, как цветок шиповника, с удивительными белокурыми локонами, которые едва удерживал чепчик из синего, под цвет глаз, бархата. Она скромно высидела всю долгую службу рядом с матерью, опустив ресницы, глядя на четки из слоновой кости, обвившиеся вокруг ее крошечных пальчиков. Только один раз девочка повернула головку, словно почувствовав, что на нее смотрят, и встретилась взглядом с Франсуа, наградив его открытой искренней улыбкой. Мальчик просиял ей в ответ, и это, увы, не укрылось от глаз герцогини Вандомской, пребывавшей в этот день в отвратительном настроении. Ведь ей пришлось исполнять роль главы семьи на церемонии, которая никак не могла доставить ей удовольствия. Дела удерживали герцога Сезара, ее супруга, в Бретани, где он был губернатором. Дела эти заключались в доставлении всевозможных неприятностей лично кардиналу Ришелье, министру короля Людовика XIII, которого герцог ненавидел до умопомрачения. А она здесь, одна… Ах, да стоит ли об этом! Одним словом, взгляд юного Франсуа был замечен его матерью не в добрый час. Герцогиня ничего не сказала сыну, когда они возвращались домой, но приняла свои меры.

Выяснилось это таким образом. Франсуа, дурно спавший всю ночь, провертевшийся с боку на бок в постели, ранним утром спустился в конюшню. Там он с удивлением обнаружил шевалье де Рагнеля, конюшего своей матери. Тот ходил взад и вперед среди суетящихся конюхов и водоносов. Мальчик сделал вид, что не замечает шевалье, но де Рагнель сам нагнал его у больших ворот.

— Итак, герцог Франсуа, и куда это вы собрались в такую рань?

— Проехаться напоследок.

Персеваль де Рагнель был человеком вежливым и любезным, но Франсуа он сразу же стал весьма неприятен, как только задал следующий вопрос:

— И в какую же сторону, позвольте узнать? Вы ведь не могли забыть, что мы очень скоро возвращаемся в Париж? У вас совсем не остается времени. Разве только вы намерены объехать парк…

Франсуа покраснел до корней волос.

— Я хотел…

У него больше не нашлось слов.

Конюший поспешил направить его на путь истинный.

— А не поговорить ли вам об этом с герцогиней? Она ожидает вас в своих покоях.

— Моя мать? Но почему?

— Полагаю, она сама вам все объяснит. Поторопитесь! Через десять минут герцогиня отправится в часовню, чтобы помолиться.

Не зная, под каким предлогом можно было бы избежать вряд ли приятного разговора с матерью, мальчик пустился бегом, и через несколько минут служанка впустила его в спальню Франсуазы Вандомской, где Жюли заканчивала причесывать свою госпожу. В былые времена комната принадлежала Диане де Пуатье. Помещение, безусловно, роскошное, но не более, чем остальные двадцать две комнаты этого почти королевского замка. Стены и потолки украшала искусно выполненная роспись, игравшая бликами позолоты, ковры скрывали узорный паркет, и великолепные гобелены, казалось, согревали воздух своими яркими красками ничуть не меньше огня, горевшего в большом камине из разноцветного мрамора. Свет мартовского утра пробирался сквозь оконные витражи, представлявшие сцены из Ветхого завета. Они плохо пропускали солнце, но благодаря пламени камина и высоким белым восковым свечам в спальне было достаточно светло.

Переступив порог, мальчик поклонился и приблизился к матери, окруженной множеством женщин, с улыбкой разглядывавших его. Но герцогиня оставалась суровой.

— Ах, вот и вы! — холодно заметила она. — Мне кажется, так хорошо, Жюли, — на этот раз она обратилась к причесывавшей ее горничной. — А теперь оставьте нас, и пусть все уйдут. — Потом, когда за последней юбкой закрылась дверь, Франсуаза Вандомская обратилась к сыну:

— Итак, куда вы собирались отправиться сегодня утром?

— На последнюю прогулку верхом, мадам, мы ведь возвращаемся в Париж.

— И в какую сторону? Не к замку ли Сорель? Маленький принц покраснел, не осмеливаясь ответить.

Он только поглядывал на мать с некоторым опасением. Ведь, несмотря на то что Франсуаза Лотарингская де Меркер, герцогиня Вандомская, относилась к трем своим детям с любовью и вниманием, хотя и не показывала этого, они боялись матери куда больше, чем герцога Сезара, их отца. Своим веселым характером, склонностью к шуткам, порой весьма вольным, и беззаботностью герцог Вандомский очень напоминал Генриха IV, и дети знали, что он весьма отходчив.

Герцогиня, напротив, обладала суровым характером. В первую очередь эта благочестивая женщина служила богу. Мать воспитывала ее очень строго, во всем следуя христианским заповедям. И хотя в юности Франсуаза Лотарингская де Меркер была одной из самых богатых невест в Европе, став супругой Цезаря Вандомского, она не имела особенного пристрастия к той пышности, к которой ее вынуждали положение, огромное состояние, принадлежащее лично ей, и любовь к мужу, чьи вкусы значительно отличались от ее собственных. Но интересы супругов полностью совпадали, когда речь шла о блеске и могуществе дома Вандомов. Сезар был прежде всего военным человеком и предпочитал вести жизнь пышную и веселую. А Франсуаза, крестница покойного епископа Женевского Франциска де Саля, подруга Жанны де Шанталь и того необыкновенного человека, которого все называли просто «господином Венсаном» , заботилась прежде всего о спасении души своих близких и занималась благотворительностью, простиравшейся довольно далеко. Она не забывала даже парижских проституток с берегов Сены и разбитных девиц из борделя в Ане (столь непристойное соседство приходилось терпеть из-за расквартированных здесь солдат). Вот вам краткое описание характера и привычек герцогини Вандомской. Именно поэтому, когда кому-нибудь из детей приходилось держать перед ней ответ, у них всегда возникало смутное ощущение, что они предстали перед самим господом.

Так чувствовал себя и десятилетний Франсуа, ему даже в голову не приходило ничего скрывать.

— Я и вправду собирался к замку Сорель, мадам. Вы этим недовольны?

— Возможно. Прежде всего скажите мне, зачем вы туда едете? Полагаю, из-за той малышки? Вчера я заметила, как она вам улыбалась и как вы ей ответили. Вы с ней встречались раньше?

— Нет, мадам. Поэтому мне и захотелось увидеть ее еще раз. Она очень красива, вы не находите?

— Конечно, конечно, но вы слишком молоды, чтобы интересоваться девушками. И кроме того, я не уверена, что вам там будут рады. Сегье нам не друзья.

— Но ведь вчера они были на мессе?

— Это дань уважения покойному королю, вашему деду. Кроме того, их земли зависят от нашего княжества Ане. Это ко многому обязывает. Но, сын мой, будьте благоразумны, эти свежеиспеченные дворяне вовсе не должны испытывать к нам верноподданнические чувства. И вашему отцу не понравилось бы ваше близкое знакомство с этой семьей. Сегье, как и многие господа из парламента, хочет быть поближе к кардиналу и во весь голос заявляет о своей преданности королю Людовику XIII.

— А мы? Разве мы не сторонники короля?

— Он король, и этим все сказано. Мы должны любить его и повиноваться ему. А вот монсеньор Ришелье вряд ли заслуживает такого отношения. Доставьте мне удовольствие, Франсуа, и постарайтесь забыть, что вам улыбнулась маленькая девочка…

Мальчик опустил голову.

— Из любви к вам я постараюсь, мадам, — прошептал он. Ему не удалось подавить тяжелый вздох.

На красивом, но несколько суровом лице герцогини появилась улыбка.

— Мне нравится ваша искренность и ваше послушание, сын мой. Подойдите и поцелуйте меня!

Это была редкая милость. Ведь Франсуа достаточно вырос и был на попечении мужчин. Он оценил такой дар по достоинству и немного утешился, хотя ему и пришлось пожертвовать свиданием с Луизой. Но когда чей-то образ не покидает вас, так просто от него не избавишься. Под позолоченными сводами фамильного особняка Вандомов в Париже Франсуа не удалось забыть малышку Сегье. И когда в конце мая, спасаясь от столичной вони, герцогиня с детьми, приближенными и всевозможной прислугой переехала на лето в замок Ане, десятилетний влюбленный очень обрадовался. Если ему немного повезет, он увидит ее! Франсуа считал, что о его секрете не известно никому, кроме матери, но он ошибался. Его сестра Элизабет, весьма смышленая девица, двумя годами старше его, несомненно, что-то заподозрила. По ее мнению, временами у брата бывал странно отсутствующий вид. А то вдруг на щеках беспричинно вспыхивал румянец. Все это было обычно совершенно несвойственно непоседливому, драчливому мальчишке, сходящему с ума по лошадям, оружию, свободе и наделенному такой живостью характера, что гувернантки и наставники находили ее весьма утомительной. Всю зиму она размышляла, что бы это могло значить. Тем не менее, хорошенько все обдумав, ни с кем не стала делиться ни своими наблюдениями, ни сделанными из них выводами. Теперь же, выйдя из кареты в главном дворе замка Ане, девочка не пошла следом за старшим, четырнадцатилетним братом Людовиком де Меркером , сопровождавшим герцогиню в ее покои. Элизабет отозвала Франсуа в сторону, заявив, что ей хочется пойти поздороваться с лебедями на прудах. И они в самом деле медленно пошли вдоль канала с карпами, ведущего в нужном направлении. Сначала они молчали, но младший брат долго не выдержал.

— Если ты мне хочешь что-то сказать, говори быстро! — проворчал он, обращаясь к сестре на «ты». Они частенько так поступали, оставаясь наедине. — Я что, сделал какую-нибудь глупость?

— Нет, но тебе просто не терпится ее сделать. Я это поняла только что, когда мадам де Бюр заговорила о дамах из замка Сорель. Наша мать немедленно велела ей замолчать, но ты весь залился краской и вздохнул так, что чуть карету не опрокинул. Ты ведь сгораешь от желания увидеть свою Луизу, правда?

Брат с сестрой испытывали друг к другу глубокую нежность, делились всеми секретами и отлично понимали друг друга. При этом они старались держаться подальше от старшего брата, обращаясь с ним так, как того требовал этикет. Людовик был наследником, его уважали, но не любили. Франсуа и не подумал ничего отрицать:

— Это правда, но я дал обещание нашей матери.

— И теперь жалеешь об этом?

Младший брат отвернулся, нагнулся, подобрал плоский камешек и резко бросил его в воду, заставив подпрыгнуть несколько раз. Эта детская игра называлась «печь блинчики», и участники всегда с азартом подсчитывали — кто больше. Сейчас Франсуа сделал это непроизвольно, пытаясь потянуть время и обдумать ответ. Потом засопел и, понимая, что Элизабет не устроит полуправда, нехотя произнес:

— Гм-м… Ну хорошо, ты права! Пока мы были в Париже, все было просто. А здесь совсем другое дело.

— Я так и думала. Что ты собираешься теперь делать?

— Вы задаете дурацкие вопросы, сестра! Слово нельзя взять назад!

— Я с этим согласна. Но всегда можно взглянуть на вещи несколько иначе, не так ли?.. Я-то ведь ничего не обещала.

Франсуа сначала задохнулся от неожиданности, а потом повнимательнее вгляделся в лукавое личико сестры. До встречи с Луизой он считал Элизабет самой очаровательной девочкой из всех, кого знал. От их бабушки Габриель д'Эстре Элизабет унаследовала почти неземной красоты светлые волосы и глаза необыкновенно синего цвета. И кроме того, она была умна. Франсуа легко допускал, что сестрица частенько превосходит его в этом, хотя в свои десять лет он обогнал ее в росте уже на три пальца. Таким образом, его самолюбие не очень страдало. Но сейчас Элизабет предоставляла ему возможность познакомиться с тем, что называют женской хитростью, и предлагала воспользоваться ее преимуществом. — И что ты хочешь этим сказать? — недоуменно спросил Франсуа все в той же простой манере.

— А то, что графиня де Сорель слывет очень набожной и, как говорят, делает щедрые пожертвования. К тому же она охотно посещает бедных, иногда довольно далеко от дома. Я знаю, что графиня берет с собой и дочку с тех пор, как той исполнилось шесть лет. Наша мать тоже стала брать меня с собой в этом возрасте. Теперь же мне разрешено посещать неимущих в сопровождении мадам де Бюр, но… ведь и ты можешь ездить с нами. Благотворительность от этого только выиграет, а наша мать будет просто на седьмом небе. Так ты наверняка получишь право на благословение господина Венсана.

— Ты хочешь сказать, что совсем необязательно ехать в Сорель, чтобы встретить этих дам? Но как же узнать, где именно они будут?

— Один из наших кучеров ухаживает за кормилицей Луизы. Нам наверняка удастся с ними встретиться…

Вместо ответа Франсуа бросился на шею сестре. На следующий день он получил разрешение матери помогать Элизабет во время ее благотворительных поездок, которые та совершала под присмотром гувернантки мадам де Бюр. Герцогиня Вандомская, зачислившая своего младшего сына в рыцари Мальтийского ордена в весьма нежном возрасте, надеясь, что однажды он сменит своего дядю Александра на посту Великого приора, увидела в этом знак свыше. Ведь членам ордена предписана только та благотворительность, которая не кричит о себе на всех углах, а их обучение начинается с ухода за тяжелобольными. И с этого дня юного принца Мартигского частенько видели нагруженного тяжелым мешком с хлебом. Франсуа с достоинством входил в какую-нибудь бедную лачугу, следуя за «дамами»-благотворительницами. Все это показалось многим настолько необычным, что Меркер начал было высмеивать младшего брата, но получил столь суровую отповедь матери-герцогини, что не посмел продолжать.

На самом деле это занятие оказалось куда менее ужасным, чем это представлял себе Франсуа. Щедрый от природы и начисто лишенный высокомерия, он просто почувствовал себя ближе к тем, кого навещал, и всерьез заинтересовался их судьбой. К счастью, он действительно увлекся делами милосердия, потому что за целый длинный месяц богоугодный план Элизабет позволил ему всего лишь один раз увидеть властительницу его мыслей. Луиза показалась ему еще более очаровательной, чем в аббатстве Иври, хотя одета она была очень скромно, чего требовали обстоятельства. Франсуа при встрече не нашелся что сказать, а лишь молча краснел, терзая в руках шляпу. И теперь ему показалось еще труднее держать данное матери слово.

Ведь ему так и не удалось утолить свое желание видеть Луизу Сорель. К этому добавились еще известия о болезни малышки, и он забыл обо всем. Ему необходимо узнать, что с ней! Ему необходимо ее увидеть! Не раздумывая больше ни секунды, Франсуа вскочил на лошадь и помчался в замок Сорель. Но безумцу не удалось даже переступить его порог. Юного Вандома прогнали, не слишком выбирая выражения. Недуг настолько опасен, что к маленькой больной не подходит никто, кроме матери и ее служанок. И вот Франсуа вновь оказался в лесу, еще сильнее мучимый тревогой и неизвестностью. Впереди его ждало весьма неопределенное будущее, о котором мы уже упоминали.

Погода не улучшалась. Стало вдруг так темно, как будто уже надвигалась ночь. Конь мальчика занервничал, когда прогремел неожиданный удар грома, громко заржал, резко поднялся на дыбы, сбросив всадника в ближайшие кусты, и галопом понесся в направлении Ане.

Падение нанесло скорее удар гордости, чем какой-либо вред телу, которому все оказалось нипочем. Франсуа задался вопросом, что скажет господин д'Эстрад, старательно обучавший юных Вандомов верховой езде согласно заветам покойного господина де Плювинеля, когда увидит лошадь, вернувшуюся в замок без седока. А уж что может услышать от учителя приковылявший наездник, об этом не хотелось и думать.

Бранясь, ворча и злясь на весь свет, Франсуа выбрался из зарослей и отправился навстречу своей судьбе. И тут он заметил маленькую девочку.

Она была одета в одну только грязную рубашонку и прижимала к груди куклу. Малышка стояла босиком посреди тропинки и плакала, всхлипывая потихоньку и не вынимая изо рта большого пальца. Совсем крошка — ей могло быть не больше трех-четырех лет. Несмотря на странные обстоятельства ее появления, она, безусловно, была благородного происхождения. Густая грива вьющихся каштановых волос носила следы тщательного ухода. Локоны явно завивали, в них запутались обрывки голубой ленты, которая, видимо, украшала прическу. К тому же ее рубашка была сшита из тонкого полотна и украшена вышивкой. Когда Франсуа подошел ближе, он разглядел, что одежда девочки не в грязи, а в крови. Он тут же сообразил, что положение малютки более чем серьезное, и собственные несчастья сразу показались ему мелкими и не стоящими внимания. Он бросился на колени, обнял девочку и осторожно ощупал пухленькое тельце.

— Что с тобой случилось? Ты ранена?

Она не отвечала и только продолжала почти беззвучно плакать, хотя Франсуа, конечно, не причинил ей боли. К тому же и кровь уже почти высохла. Девочка была напугана, но, слава богу, цела и невредима.

— Не плачь, тебе же не больно. Откуда ты такая взялась? Ты кто?

Уставившись на него своими покрасневшими от слез темно-карими глазами, малышка вытащила пальчик изо рта и произнесла два слога:

— Ва… лен…

И палец снова вернулся на прежнее место.

— Вален? Но это не может быть твоей фамилией! Ты же не из крестьян! У них не бывает таких красивых кукол, — продолжал Франсуа и попытался взять игрушку. Но ее крошечная хозяйка отчаянно вцепилась в любимую вещицу. Это и вправду оказалась довольно дорогая кукла, из хорошего дерева, с мастерски выполненным личиком и волосами из кудели, одетая в бархатное платье с кружевным воротником.

Вопросы множились в голове мальчика. Куда она идет? Что здесь может делать такая малышка? Где-то произошло несчастье, но где именно? Он попытался это выяснить, произнеся вслух несколько названий замков или богатых усадеб, принадлежавших вассалам княжества Ане. Но вместо ответа малышка начала кричать и звать няньку.

И в довершение всего гроза, про которую Франсуа уже и думать забыл, уверенно напомнила о себе новым, еще более сильным ударом грома, и на их головы обрушился страшный ливень…

— Мы не можем здесь оставаться. Я должен забрать тебя с собой. Может быть, кто-нибудь узнает тебя.

И как по волшебству девочка замолчала и протянула ему грязную ладошку с крошечными, растопыренными в стороны пальчиками. В одно мгновение она промокла до нитки, да и Франсуа досталось. Он снял свой камзол, укутал малышку и взял ее за руку.

— Пойдем! Нам надо торопиться!

Но девочка не двигалась с места. Как ее заставить идти? Она так измучена, да и как ей за ним угнаться? Что же делать?

— Придется мне тебя нести, — вздохнул Франсуа, немного испуганный этой новой ответственностью, но когда он подхватил ее на руки, девочка оказалась намного легче, чем он предполагал. Малышка, не расставаясь со своей драгоценной куклой, обвила рукой, шею своего спасителя и со счастливым вздохом уронила головку ему на плечо. Она не знала, кто этот мальчик, но он был так красив: длинные прямые светлые волосы и синие глаза! Может быть, ей явился ангел? В любом случае, ей с ним было хорошо.

— Не засыпай и держись крепче, — посоветовал юный герой. — Я попробую бежать…

Но он слишком переоценил свои силы и поэтому довольно скоро перешел на шаг, проклиная дурацкую лошадь, сбросившую его как раз в тот момент, когда он в ней особенно нуждался. О том, что будет, когда он появится в замке со своей странной находкой, Франсуа даже и не пытался думать.

Так они проделали около четверти лье , останавливаясь время от времени, чтобы мальчик смог отдышаться. Благодарение богу, дождь перестал. Но все равно Франсуа совершенно выбился из сил, пока добирался до замка Ане. Он не переставал спрашивать себя, почему не послали его искать, когда увидели, что лошадь вернулась без седока. И разумеется, он безнадежно опоздал! Огромный бронзовый олень, окруженный четырьмя собаками, украшавший портал, отбивал своим тяжелым копытом восемь ударов.

— Боже милосердный! — простонал Франсуа, опуская свою ношу на плиты двора. — Я уже чувствую удары плетки!

Между тем все в замке пребывали в большом волнении. Стражники, собравшись небольшими группами, оживленно переговаривались между собой. Никто не обратил на мальчика ни малейшего внимания. Все суетились вокруг большой повозки, приспособленной для дальних путешествий. Она была покрыта таким слоем грязи и пыли, что невозможно было узнать изображенный на ней герб. Лакеи сновали туда-сюда. Конюхи распрягали лошадей, и когда Франсуа пожелал узнать, что, собственно, происходит, ответом ему прозвучало неопределенное:

— Всего час назад приехал монсеньор епископ Нантский. Все собрались в салоне Муз…

Франсуа удивленно поднял брови. Вышеупомянутый епископ, Филипп де Коспеан, был старым другом семьи и, кроме того, советником герцогини, которому она очень доверяла. Но его приезд никогда не вызывал такой суматохи. Ничего не понимая, Франсуа счел за благо взять свою маленькую спутницу за руку и отвести ее к своей матери, но, взглянув на девочку, увидел, что малышка снова плачет. Было совершенно ясно, что она настолько замерзла в своей промокшей рубашонке и до такой степени устала, что не в силах сделать ни шагу. Девочка ничего не сказала ему, но в ее взгляде читалась мольба. Мальчик все понял и снова взял ее на руки.

— Ну что ж, пойдем к герцогине. Она, я думаю, поможет тебе, — вздохнул он.

Никогда еще прекрасный замок, перестроенный в прошлом веке Дианой де Пуатье, герцогиней де Валентинуа, не казался ему таким большим. Невообразимо огромным стал вдруг и салон Муз с его золочеными красочными панно, мраморными дверными наличниками и внушительных размеров мебелью. В зале собрались почти все обитатели замка, конечно, не считая прислуги, но мальчик сразу же нашел глазами мать, сидящую рядом с епископом, сильно измученным долгой дорогой. Герцогиня Франсуаза оживленно беседовала с ним. Казалось, ее обуревают сильные эмоции. На прекрасном лице, окруженном ореолом белокурых волос, виднелись следы слез, оно было бледно, сливаясь по цвету с огромным воротником, называемым «мельничным жерновом». Создавалось впечатление, что голова матери лежит на блюде из многослойного муслина. Старший брат Франсуазы с суровым видом облокотился на спинку ее кресла, а Элизабет, сидевшая у ее ног на бархатной подушке, держала герцогиню за руку. Собравшиеся вокруг них дамы и дворяне, составлявшие свиту герцога, выглядели совершенно безжизненными, впавшими в оцепенение, напоминая изображения на гобеленах.

Несмотря на царившее в покоях напряжение, появление Франсуа не осталось незамеченным.

— А, господин Мартиг, — язвительно приветствовал его брат, Людовик де Меркер. — Откуда это вы к нам явились в таком виде и в такой компании? Какую глупость вы совершили на этот раз? И кто эта нищенка?

Франсуа чувствовал себя неловко и странно, но при этих словах ощущение собственной вины исчезло так же мгновенно, как порыв ветра задувает свечу. Он возмутился:

— Это не нищенка. Я наткнулся на нее в лесу. Она была вот в таком ужасном виде: с босыми ногами, с куклой в руках и в запятнанной кровью рубашке. Приглядитесь получше… Если только ваше величие и ваш эгоизм окончательно не затмили ваш взор!

— Мир, дети мои, — остановила возникшую было перепалку герцогиня Вандомская. — Не время ссориться. Франсуа нам сейчас расскажет, где он нашел малышку…

Но ему не удалось даже раскрыть рта. К нему уже спешила его сестра. Она встала на колени перед девочкой, которую брат опустил на пол, и внимательно рассмотрела грязное личико, залитое слезами.

— Матушка! — в тревоге воскликнула Элизабет. — Скорее всего в Ла-Феррьер — беда. Эта крошка — самая младшая из детей госпожи баронессы де Валэн. Ее зовут Сильви.

— Вот оно что! — воскликнул Франсуа. Его вдруг осенило:

— И вправду, в лесу, когда я спросил, как ее имя, она невнятно произнесла что-то вроде «ви» и «лен». Я плохо ее понял и просто не знал, что мне делать, тем более лошадь, испугавшаяся грозы, сбросила меня и ускакала…

— И он еще принимает себя за кентавра! — невпопад загоготал Меркер.

Мальчик собирался его как следует срезать, но тут появился де Рагнель, которого герцогиня посылала с поручением. Как только шевалье увидел девочку, он побелел как полотно и, быстро подойдя к детям, обнял крошку.

— Сильви! Боже мой!.. Но как она здесь оказалась, да еще в таком состоянии?

Де Рагнель выглядел таким потрясенным, что герцогиня Вандомская велела Франсуа повторить свой рассказ. Он вновь поведал ужасную историю.

— Тогда я взял ее на руки и принес сюда, — закончил мальчик свое повествование.

— И правильно сделали, — одобрила его мать. — А теперь нам надо поторопиться! Мадам де Бюр, — обратилась она к гувернантке Элизабет, — будьте добры, унесите это дитя. Девочка, несомненно, попала в беду и чудом спаслась. Проследите за тем, чтобы ее искупали, потом накормили и уложили в постель. Как только мы выясним, что же случилось на самом деле, мы решим, что делать дальше.

Гувернантка подошла к Сильви и собралась увести ее, но та отчаянно вцепилась в пальцы Франсуа, исполненная твердой решимости не расставаться с ним. Когда ей снился такой ужасный сон, добрый боженька послал ей ангела, и малышка хотела остаться с ним. Поэтому она завопила во весь голос, как только ее попытались оторвать от ее спасителя. Пришлось пообещать, что он обязательно навестит ее, когда малышка ляжет в постель. Только после этого Сильви замолчала и покорно позволила себя увести. — Ну хорошо, — облегченно вздохнула герцогиня. — Господин де Рагнель!

Казалось, конюший ее не слышит. Он не отрывал глаз от двери, за которой только что исчезла Сильви. Шевалье отозвался только после второго обращения.

— Вы хорошо знаете Валэнов?

— Да, герцогиня. После смерти мужа баронесса оказала мне честь, считая своим другом. Я очень обеспокоен.

— Это понятно! Возьмите десяток вооруженных людей и поезжайте в Ла-Феррьер. Вы мне обо всем доложите, как только появится такая возможность. Что же касается вас, Франсуа, вы переоденетесь позже. На нас обрушилось большое несчастье, и вы должны знать об этом. Останьтесь.

И с этими словами, не пускаясь в дальнейшие объяснения, она вернулась к разговору с епископом.

— Я не могу понять, почему мой зять, Великий приор Мальтийского ордена, забылся до такой степени, что отправился к моему мужу в Бретань и уговорил его ехать в Блуа? И почему именно в Блуа?

— Король намеревается войти в Бретань. Происходящие там волнения вызывают его беспокойство. Что же до Великого приора Александра, он решил по свойственной ему доброте, что его величество хочет всего лишь посоветоваться с герцогом о делах в Бретани. «Герцог де Вандом может совершенно спокойно приехать в Блуа, — с улыбкой сказал ему король. — Я даю слово, что ему, как и вам, не причинят никакого вреда».

— Какое двоедушие! Кто бы мог подумать, что король способен так поступить? Честно говоря, в этом деле сразу проглядывает почерк кардинала Ришелье. Он нас ненавидит.

— Его высокопреосвященство сейчас находится не в Блуа, а в Лимуре. Да и потом, король просто играет словами. Когда герцог Вандомский приехал, он воскликнул: «Брат мой, я с нетерпением ожидаю вас!» И в ту же ночь был отдан приказ дю Аллье и де Мони арестовать обоих. Что и было сделано без всякого шума. Пленников тут же отправили по Луаре в замок Амбуаз. А я приехал предупредить вас со всей быстротой, на которую способен. У меня возникло твердое убеждение, что герцогу Сезару не следовало покидать свою крепость в Блаве. Или уж тогда плыть в Блуа морем. Но Великий приор так настаивал! Он, конечно, не знал, что король осведомлен о кое-каких делах. Герцог Александр наивно полагал, что его величество наконец решил прислушаться к мнению своих братьев, а не к словам министра, которого приор давно и не без оснований опасается.

— И мой супруг в это поверил? И отправился прямо в пасть к волку, вместо того чтобы упрочить свои позиции в Бретани и утвердить свой титул великого адмирала?

— Я пытался предостеречь герцога, но он не пожелал меня выслушать. Так же как и Великий приор Александр, мадам, ваш муж слишком доверчив, как мне кажется… А в мире так много зла.

— Неужели он мог хоть на минуту подумать, что Ришелье отказался от намерений лишить его наместничества, что кардинал позабыл о своем болезненном недоверии к детям Габриель д'Эстре? Кардинал Ришелье никогда ни о чем не забывает! — гневно произнесла герцогиня. — Я мало разбираюсь в политике, друг мой, но вот уже много месяцев я ждала такого рода событий… И не без причины!

С начала года, который стал девятым годом вполне успешного правления Людовика XIII, вокруг королевской четы постоянно бурлили страсти. Супругам было по двадцать пять лет. Родившиеся в один и тот же год, они плохо ладили между собой. Старые угли религиозных войн еще тлели, и достаточно было одного дуновения молодого, амбициозного, суетливого двора, чтобы пламя вновь разгорелось. Придворные старательно взращивали свое влияние на королевских особ и всячески пеклись о своих привилегиях. Заметно возрастающее влияние железного кардинала Ришелье не могло не вызывать в них тревогу за свое положение. В этом министре короля Людовика XIII они чувствовали крепкую властную руку человека, вполне способного обуздать их аппетиты. И в этой придворной сваре с головой тонули любые государственные заботы. Везде царил его величество личный Интерес!

Первые признаки грозы появились за несколько месяцев до описываемых событий, когда встал вопрос о свадьбе брата короля Гастона Анжуйского. Он являлся наследником престола, потому что у королевской четы после десяти лет брака детей не было.

Король и королева-мать, Мария Медичи, рассчитывали женить семнадцатилетнего юношу на его кузине мадемуазель де Монпансье, самой богатой невесте Франции. Принц Анжуйский был слабоволен, суетлив, нервен, тщеславен. Вдобавок к этому богатому набору качеств наследник престола был начисто лишен мужества, но зато очень легко управляем. Кардинал Ришелье, разумеется, одобрил этот брак, но принцы крови — Конде, Конти, Суассоны и, безусловно, Вандомы — придерживались совершенно другой точки зрения. Не желали этого союза и в окружении молодой королевы Анны Австрийской. Она охотно приближала к себе красивых, несколько сумасбродных женщин и легкомысленных и ветреных молодых дворян. Во главе всего этого стояла лучшая подруга Анны Австрийской, интриганка, безрассудная очаровательница герцогиня де Шеврез. Никого из них не устраивал брак Гастона Анжуйского и этой богачки. Каждый был не прочь составить такую недурную партию для себя или для кого-нибудь из близких. Поэтому принцу уготовили совсем другую участь.

Составился заговор, движущей силой которого стал гувернер принца, маршал д'Орнано, корсиканец, человек грубый, высокомерный и предприимчивый. Именно он подталкивал своего воспитанника к неповиновению. Д'Орнано даже предложил ему бежать из Парижа и спрятаться, нет, вы только подумайте, в Ла-Рошели! В самом гнезде протестантов!

Ответные действия короля не заставили себя долго ждать. 6 мая 1626 года его величество приказал арестовать д'Орнано и двух его братьев. Всех заточили в Бастилию, где на всякий случай, просто из предосторожности, сменили коменданта.

Для заговорщиков стало ясно, что за этим суровым приказом стоит непримиримый Ришелье. Но вместо того чтобы напугать мятежные души, удар привел их в ярость. Герцогиня де Шеврез, всегда очень активная, немедленно составила новый заговор. На этот раз целью стало физическое устранение кардинала Ришелье, а может быть, и самого короля — ни больше, ни меньше! В случае успеха вдова вполне сможет снова выйти замуж, теперь уже за брата покойного супруга, который станет, по мнению герцогини, идеальным правителем. Ведь и в самом деле, новый король будет послушной марионеткой, а уж искусно управляющие руки найдутся…

Анна Австрийская, еще не вполне пришедшая в себя после страстного романа с неотразимым герцогом Бекингемом, не видела в этом плане никаких неудобств. Мужа она не любила, а Ришелье презирала. Она предоставила своей дорогой подруге полную свободу действий. Гастон Анжуйский, со своей стороны, с головой ушел в заговор, во главе которого мадам де Шеврез поставила безумно влюбленного в нее принца де Шале. Он пошел по пути мятежа так далеко, что предложил даже несколько своих дворян, чтобы довести дело до конца.

Но герцогиня Вандомская ничего не знала об этих последних событиях. Последняя известная ей новость — это арест маршала д'Орнано. Но и одного этого было достаточно для беспокойства.

— Да, — повторила она. — Вот уже несколько месяцев я боялась того, что произошло сегодня. Великий приор Мальтийского ордена и мой супруг связались с братом короля и принцами крови, не желая сознавать, что они сами всего лишь признанные отцом незаконнорожденные принцы. Теперь с ними обойдутся куда хуже, чем с остальными!

И герцогиня попросила своих приближенных оставить их наедине с епископом Нантским. Она разрешила присутствовать при дальнейшем разговоре только старшему сыну. Франсуа предложил руку сестре, чтобы увести ее, но все-таки сердито спросил:

— Почему Меркеру можно, а нам нельзя?

— Вы слишком молоды, Франсуа. Четыре года разницы имеют большое значение, и ваш брат уже почти мужчина.

Элизабет промолчала, но ее оскорбленный вид ясно давал понять, что она согласна с младшим братом.

— Пойдемте, Франсуа, — сказала она обиженно. — Мы посмотрим, что происходит с вашей очаровательной находкой!

Когда все вышли, герцогиня достала четки из потайного кармана серого бархатного платья и крепко сжала их пальцами, как будто держалась за них.

— Теперь, когда мы остались одни, мой друг, расскажите мне поподробнее, в чем все-таки дело. Я должна признаться, что не могу поверить, неужели моего мужа и его брата арестовали из-за той истории с женитьбой принца Анжуйского. Ведь это же совершенно пустяки. Они играли лишь роль зрителей.

Взгляд посмотревшего на нее епископа потеплел, полный дружеского участия. Отвага и вера, с которой эта молодая женщина встречала невзгоды, восхищали его. Филипп де Коспеан всегда сожалел, что она вышла замуж за человека, которого собственные амбиции и гордыня заставляли безрассудно бросаться во все осиные гнезда.

— Есть кое-что более серьезное, герцогиня… Я думаю, вам об этом ничего не известно… На этот раз главную роль сыграл Великий приор Александр.

И епископ принялся рассказывать, как Александр вместе с Гастоном Анжуйским и герцогиней де Шеврез задумали покушение на кардинала. Они решили воспользоваться тем, что король находился в Фонтенбло. А его министр расположился во Флери, ожидая, пока будет закончено строительство его городского дворца. План Великого приора выглядел очень просто. Охотясь в лесу, брат короля и несколько его друзей ближе к ночи должны были попроситься на ночлег к Ришелье. Его высокопреосвященство предполагалось убить во время ссоры, спровоцированной намеренно. А с королем было решено поступить в соответствии с его реакцией на эту новость. Но брат короля, вечный пленник своей нерешительности, в последнюю минуту сказался больным. А один из его сообщников, принц де Шале, неосторожно намекнул кому-то на определенные события, ожидаемые вскоре. Поэтому менее важных заговорщиков довольно быстро арестовали. А на следующее утро герцог Анжуйский, еще лежавший в кровати, с удивлением обнаружил, что к нему в спальню входит кардинал Ришелье с сияющей улыбкой на лице и предлагает ему свой дом во Флери, который, судя по всему, «так ему нравится». После чего министр отправился прямо к королю с прошением об отставке. Его величество не только отклонил ее, но и дал ему все необходимые полномочия, чтобы довести это дело до конца «со всей возможной строгостью».

— Но каким же образом в этой истории может быть замешан герцог Сезар? — воскликнула герцогиня. — Он был уже в Бретани, когда арестовали д'Орнано…

— Все верно, но его брат увяз в этом по уши, потому что идея принадлежала именно ему. — И Великого приора не арестовали?

— Нет. Ришелье хотел избавиться сразу от обоих братьев одним махом. Он самым любезным образом пригласил Великого приора к себе и в разговоре дал ему понять, что хотел бы видеть его в адмиралтействе, благо там есть вакантное место, освобожденное господином де Монморанси. Но, конечно же, это возможно только при условии, что герцог Сезар откажется от своих притязаний на эту должность. Наш дорогой приор был просто очарован. Вот вам и источник того рвения, с которым он старался убедить брата приехать в Блуа и поговорить с его величеством. И надо заметить, расчеты кардинала полностью оправдались. Вот так все и произошло, мадам.

— Коварство кардинала известно всем и каждому. Как Великий приор мог настолько довериться, и кому?

— Амбиции, герцогиня, амбиции! Плюс недальновидность и, как я уже говорил, редкая наивность.

— А… что же стало с братом короля?

— Чтобы быть полностью уверенным в собственной безопасности, он поторопился предать всех участников заговора. Гастон Анжуйский даже пообещал жениться на мадемуазель де Монпансье, раз уж это так нравится королю.

— Боже, как это низко! Ни чести, ни достоинства. И как, вы думаете, поступит король теперь, когда он решил арестовать наместника Бретани?

— Людовик XIII отправляется в Нант, чтобы заявить о том, что сам теперь будет управлять провинцией… И станет вершить там правосудие!

— Какое несчастье! Мы попали в скверную переделку! Что вы нам посоветуете, монсеньор?

— Трудно сказать. Возможно, самое лучшее для вас — это укрыться вместе с детьми в одном из ваших собственных владений…

— Матушка, — прервал епископа юный Людовик де Меркер, — а что, если нам кинуться в ноги королю, уповая на его милосердие?

— И за что же мы будем просить прощения, сын мой? — сурово спросила его мать. — Ваш отец не выезжал из своей провинции…

— В заговоре можно участвовать и на расстоянии, — вставил епископ. — Например, подготовить пути отхода… Подстрекать Бретань к восстанию. Поднять там войска… Возможностей, знаете ли, немало, мадам.

Франсуаза Вандомская помедлила с ответом. Безусловно, она ни в чем не могла быть уверена. В ее памяти зазвучал голос Сезара, герцог кричал, что надеется впредь видеть своего царственного брата только на портретах. Шутка или…

— Я отправляюсь вместе с вами, монсеньор, поскольку вы все еще остаетесь епископом Нантским, туда, где пребывает король. Оказавшись на месте, я решу, что делать…

— Я поеду с вами, матушка?

— Нет. Пришлите ко мне вашего гувернера!

Явившийся на зов господин д'Эстрад получил приказание ранним утром увезти своих воспитанников и их сестру в Вандом, где под тройной защитой — городские стены, верное герцогам Вандомским население и хорошо укрепленный замок, все это не считая солдат, — они будут в большей безопасности, чем в симпатичном летнем дворце, открытом всем ветрам. В Ане останутся только слуги, без которых нельзя содержать его в порядке.

В замке все пришло в движение. Предстояло подготовить сразу два отъезда, причем со вторым было куда больше хлопот, так как в этом случае речь шла о настоящем переезде. Лакеи и горничные засновали туда-сюда сразу после ужина, о котором вообще чуть было не забыли, но все-таки, спохватившись, подали, к большому облегчению полумертвого от усталости и голода епископа…А в это время Персеваль де Рагнель галопом несся во главе отряда из десятка вооруженных людей к маленькому замку Ла-Феррьер, который был ему хорошо знаком. Милое местечко на опушке большого леса у Дре, чьи владельцы всегда были вассалами Ане. Бароны де Валэны владели им с того самого времени, как Гуг де Валэн последовал за Симоном д'Ане, отправившимся в крестовый поход, повинуясь пылким призывам Боэмона Антиохского. Позже он вернулся в Шартр, чтобы взять в жены Констанцию, дочь короля Филиппа I. И с тех самых пор его потомки всегда хранили верность короне и своим сюзеренам, какими бы они ни были…

Генриху IV не составило никакого труда привлечь их на свою сторону. И Жан, отец Сильви, отважно сражался при Иври и в других битвах. Впоследствии за свои заслуги он смог жениться на молоденькой кузине Марии Медичи, приглашенной ко двору королевой-матерью как раз для того, чтобы выдать ее замуж. Кьяре Альбицци исполнилось тогда двадцать лет, Жан де Валэн был вдвое старше. Девушка была очаровательна, ее будущий супруг, напротив, красотой не отличался, но брак их, заключенный на следующий день после убийства фаворита королевы из семьи Кончини, от этого не пострадал и был вознагражден появлением на свет троих детей. Сначала, в 1618 году, родилась дочка Клер. На следующий год появился на свет сын Бертран, и, наконец, осенью 1622 года родилась Сильви. Но барону не суждено было ее вырастить. Спустя несколько недель после рождения младшей дочери метко пущенный камень угодил хозяину замка Ла-Феррьер прямо в лоб. Удар оказался смертельным. Имени убийцы никто так никогда и не узнал. У Кьяры де Валэн только и остались, что прекрасные глаза, чтобы оплакивать супруга, которого она искренне любила. Но с ней были еще дети, нашлись и вполне достаточные средства к существованию, по-прежнему сохранились добрые отношения с несколькими друзьями, в число которых входил и Персеваль де Рагнель. Он был, вероятно, самым скрытным из всех, так как без памяти любил молодую женщину, но так и не осмелился ей в этом признаться.

Персеваль де Рагнель родился в Бретани. В десять лет он стал пажом герцогини де Меркер, матери герцогини Вандомской, потом стал конюшим у ее дочери. Новая должность доставляла ему живейшее удовольствие, потому что де Рагнель обожал лошадей. Кроме того, такое положение позволяло ему не иметь ничего общего с той армейской неразберихой, которая возникает, когда все время воюют с каким-нибудь врагом, а враг в эти неспокойные времена то и дело меняется. Но это вовсе не означало, что шевалье был труслив. Он артистично владел шпагой, но отдавал предпочтение перу, любя науку вообще и в частности историю, географию, астрономию, литературу и музыку. Персеваль играл на лютне и на гитаре, чему его научил испанский перебежчик. Наделенный язвительным умом, де Рагнель не пытался скрывать его. При дворе герцогини все знали этого молодого человека высокого роста, чей несколько сонный вид и намеренно полуопущенные веки прятали необычайно живой взгляд.

Персеваль де Рагнель впервые увидел Кьяру восемь лет тому назад. Тогда ему было девятнадцать, он никогда еще не испытывал страсти. И его просто сразила эта женщина, напоминающая изысканную статуэтку из слоновой кости, увенчанную массой черных блестящих волос, с такими огромными черными глазами, что они казались маской на изящном тонком личике. Это произошло на празднике в Ане, а потом де Рагнель частенько навещал де Валэнов, не ставя об этом в известность герцогиню. Его всегда встречали в Ла-Феррьер как искреннего друга, особенно после смерти барона. И поэтому, стоило ему увидеть крошку Сильви в таком плачевном состоянии, его сердце обезумело. Приказ герцогини Вандомской отправиться узнать, что же случилось, последовал почти сразу, иначе он сам, не задерживаясь, отправился бы к Кьяре, не нуждаясь в разрешении.

Когда со своим слугой по имени Корантен Беллек во главе маленького отряда он оказался перед старинным подъемным мостом, уже спустилась темная ночь. Вокруг стояла мертвая тишина. Даже лягушки во рве молчали. Ни огонька, ни отсвета пламени ни в замке, ни на кухне, ни в грациозном доме в стиле эпохи Возрождения, так хорошо знакомом Персевалю! Но при свете принесенных факелов де Рагнель тут же увидел тело женщины. Его лошадь чуть было не наступила на него. Спрыгнув на землю, он бросился на колени и, приглядевшись, узнал Ричарду, кормилицу Сильви. В ее спине зияла огромная рана, и, перевернув тело, Персеваль заметил зажатый в мертвых пальцах кусочек голубой ленты, похожей на ту, что была в спутанных волосах малышки. Ричарда, вероятно, умерла, защищая собой девочку. А та потом выскользнула из ее рук и отправилась куда глаза глядят вместе со своей куклой.

Тем временем приехавшие разбрелись по дому. Наконец появился слуга Персеваля, крича на бегу:

— Это ужасно, сударь! Здесь нет ни единой живой души. Слуги, дети… Все убиты.

— А мадам де Валэн?

Корантен посмотрел на своего хозяина. В его взгляде промелькнуло что-то, похожее на жалость.

— Идемте! Но я должен вас предупредить, вам потребуется мужество!

Переступив через порог и пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку низкой двери, ведущей в жилую часть замка, мило украшенную каменной резьбой, де Рагнель почувствовал, как тошнотворный запах крови берет его за горло. Кровь была повсюду. В комнатах валялось около десятка скорчившихся тел, заколотых кинжалом или шпагой.

Но самое ужасное ожидало его в спальне хозяйки замка. Перед Персевалем открылось такое страшное зрелище, что он на мгновение отпрянул, не вынеся увиденного. Посреди изломанной мебели, вспоротых матрасов и подушек лежала полуобнаженная Кьяра с перерезанным горлом. Одежда ее была разорвана, ноги раскинуты в стороны. Никаких сомнений не оставалось: ее изнасиловали, прежде чем убить. Огромные глаза молодой женщины оставались открытыми. В них отразилась та мука, которую ей пришлось вынести. Она умерла, сознавая свое бесчестье и унижение, не в силах защитить ни детей, ни самое себя. На лбу у нее, как знак дьявольского обладания, горела красная восковая печать. Никаких инициалов, только греческая буква омега.

У де Рагнеля вырвался сухой смешок, который был страшнее, чем рыдание:

— Посмотри, Корантен, мы имеем дело не с каким-нибудь бандитом с большой дороги, не с наемником, чей хлеб — убийства… Этот палач ученый человек! Он знает греческий и даже пишет на нем. Омега! Почему именно омега? Что это, роспись злодея в совершенном преступлении или конец чего-то в великой христианской традиции? Омега неизвестно какой альфы ? Я не хочу, чтобы мой ангел унес с собой в могилу этот символ бесчестья!

Он достал свой кинжал, встал на колени на ступенях кровати и попытался отклеить печать, но воск держался крепко, да и руки у него дрожали. Корантен пришел ему на помощь.

— Дайте лучше я сам сделаю, сударь. Здесь нужно очень тонкое лезвие, как у бритвы. Его нагревают. Потом, когда воск станет мягким, осторожно протягивают конский волос. Очень аккуратно, чтобы ничего не повредить.

— Где ты этому научился?

— У бенедиктинцев в Жюгоне. Когда вы взяли меня на службу, я не скрывал, что сбежал оттуда. В монастыре отец Ансельм проникся ко мне дружбой. У него была страсть к рукописям, хартиям и тому подобным вещам. Это он научил меня читать и писать, показал мне, как поступают, если нужно узнать содержание письма, но ни в коем случае нельзя нарушить печать. Иначе ее можно сломать…

— Но ты же изуродуешь ее лицо, — медленно произнес Персеваль, не отводя глаз от молодой покойницы. — Надо сохранить этот кусок воска как свидетельство о мучениях невинной жертвы, и, может быть, он выведет меня на убийцу. Вот кого я без сожаления отправлю в преисподнюю к ему подобным. Постарайся снять печать и не поранить мадам де Валэн!

— Я приложу все силы, сударь, но только под печатью все равно должен быть ожог от горячего воска.

— Я знаю. Надо найти бритву.

Де Рагнель собирался выйти, но к нему подошел один из его спутников:

— Что нам делать, господин де Рагнель? Нельзя оставлять этих несчастных на забаву диким зверям. Да и потом, скоро станет совсем жарко, и…

— Найдите покрывала, простыни, все, что может служить саваном! Принесите детей сюда, к матери, и ждите меня. Я вернусь в замок, доложу обо всем госпоже герцогине и получу ее распоряжения. Я привезу с собой священника, бальи княжества и все необходимое для того, чтобы похоронить жертвы злодеяния по-христиански.

Перед тем как покинуть комнату, де Рагнель в последний раз взглянул на ту, которую он так любил и которая унесла с собой самые нежные воспоминания его юности. Если бы Персеваль был более высокого происхождения, он бы, без сомнения, предложил ей выйти за него замуж. Но он прекрасно понимал, что в его положении он не мог этого сделать. Большая любовь и незапятнанное имя — вот все, что у него было. Теперь Персеваль твердо знал: пусть он еще молод, но отныне ни одна женщина не заставит его забыть эту улыбку, этот бархатный взгляд, грацию и изящество каждого жеста Кьяры де Валэн.

Ему останутся воспоминания и горькая жажда мести. Ничто не собьет его с пути. Пусть ему придется обойти все земные пределы, перевернуть землю и море, он найдет владельца смертоносной омеги. И когда это произойдет, никакая сила на свете не остановит его руку. А потом он подумает, как примириться с господом. Ведь говорится, что только Он должен мстить на этой земле. Кругом достаточно монастырей, где он сможет похоронить себя заживо… А пока надо думать, искать, рыться в прошлом, в короткой жизни этой флорентийской лилии, так безжалостно раздавленной…

И вдруг ему показалось, что среди этого ада раздался голос, нежный и слабый. Он умолял:

— Моя дочка… Моя маленькая Сильви! Подумай о ней! Пригляди за ней…

Тогда Персеваль де Рагнель в последний раз подошел к кровати, склонился над нежнейшей еще недавно ручкой Кьяры де Валэн, такой белой и холодной сейчас, и прижался к ней губами.

— Клянусь вам, Кьяра, моей честью и спасением моей души. Спите с миром!

И, не обращая внимания на свидетелей этой сцены, шевалье вышел из спальни, бегом спустился по лестнице, отвязал лошадь и, вскочив в седло, пустил ее галопом сквозь ночной лес. Обычно он проезжал его шагом, опустив поводья, когда возвращался из Ла-Феррьер. Он давал себе время помечтать, послушать эхо лютни, чьи струны перебирали тонкие пальцы красивых белых рук. Но в эту ночь Персеваль де Рагнель, всегда такой спокойный, иногда даже равнодушный, хотел быть жестоким. Счастье, что никто не встретился ему в лесу этой ночью. Сова, птица мудрости, трижды прокричала в чаще деревьев, но он ее не услышал. В его ушах шумела буря…

Через двадцать минут бешеной скачки он как демон ворвался в освещенный факелами двор замка Ане. Спрыгнул на землю, бросил поводья подбежавшему конюху и быстрыми широкими шагами направился в покои герцогини.

У подножия лестницы де Рагнель встретил юного Ранэ, одного из пажей, который взглянул на него с удивлением:

— Что случилось, шевалье? Можно подумать, что вы плачете!

— Я? Да никогда в жизни! Вы бредите, мой мальчик. Но прежде чем постучать в дверь герцогини Вандомской он вытер глаза кружевным манжетом.

Глава 2. НЕВЕРОЯТНАЯ ПАМЯТЬ

Франсуаза Вандомская стояла перед открытым окном, вдыхая благоуханные запахи ночи. Не обращая внимания на суету служанок, снующих туда-сюда с кожаными кофрами или стопками одежды, герцогиня пыталась справиться с тревогой, охватившей ее в ту же секунду, когда она узнала, что ее муж в тюрьме. Сезар — узник, может быть, закован в кандалы! Немыслимо!

Решение мчаться к нему на выручку она сочла единственно возможным. И все-таки сейчас она в который раз спрашивала себя, не приведет ли ее вмешательство к совершенно другому результату. Стоит ей оказаться под перекрестным огнем гнева короля и злобных нападок его министра, и все может закончиться очень печально. Ведь герцогиня Франсуаза осталась единственным взрослым членом семьи — ее неугомонная золовка Екатерина, герцогиня д'Эльбеф, едва ли заслуживает этого звания, — еще свободным в своих поступках. Если ее тоже заключат под стражу, у детей, еще таких маленьких, не останется другой защиты, кроме придворных. Все они, конечно, очень преданы семье. Это дворяне, чья верность многократно испытана, но они как-никак чужие. И кто знает, как себя поведут эти люди перед лицом угроз, которые вполне могут на них посыпаться. А уж как умеет пригрозить кардинал, известно всякому. Смогут ли они защитить от посягательств потрясающие владения — княжество Вандомское с городом-крепостью, носящим то же имя, почти королевские дворцы Ане, Шенонсо, Верней, Ансени, Ла-Ферте-Але, огромный особняк Вандомов в Париже и множество других богатств?

Герцогиня села в одно из кресел, затянутых голубым шелком и расшитых серебром, откинула усталую голову на подголовник и уставилась в потолок. Его роспись изображала ночь, богиню Диану, которая только что разбудила бога охоты, и ее любимых гончих. В этой спальне любили друг друга. Да и по всему дворцу переплетенные буквы, почти слившиеся друг с другом Г и Д, с гордостью напоминали, какая здесь царила женщина. Диана де Пуатье на протяжении всей своей жизни и до рокового удара копья на турнире удерживала здесь пленником венценосного любовника Генриха II. Король был на двадцать лет моложе, чем она. Эта дама и вправду была необыкновенно красива!

Франсуазе всегда хотелось иметь другую спальню, а не этот храм любви. Но именно эта была богаче украшена и, без сомнения, предназначалась для хозяйки замка. Сезар настаивал, чтобы его жена жила здесь.

— Почему вы считаете, моя крошка, что она вам не подходит? — со смехом уговаривал он ее. — Вы так же очаровательны, и хотя несколько преувеличенно стыдливы, но вы настолько моложе!

Сезар! Как будто он не понимал, как действует его обаяние на высокомерную лотарингскую принцессу, на которой ему с таким трудом удалось жениться! Их свадьбу, задуманную в самом строгом соответствии с традицией бракосочетаний принцев, все-таки удалось отпраздновать, но только преодолев множество препятствий.

Еще в 1598 году Генрих IV добился для своего сына Сезара, которому только исполнилось четыре года, руки принцессы Лотарингской, дочери герцога де Меркера, которой тогда было шесть. И не без труда. Герцог Меркер противился не столько самому браку, сколько перспективе передать будущему зятю управление Бретанью. Герцог был на этой должности уже столько лет и вовсе не хотел с ней расставаться. Но юного Сезара признали законным сыном, наследником. Было объявлено и о том, что король Генрих IV женится на его блистательной матери Габриель д'Эстре, ставшей герцогиней де Бофор. Не так-то плохо выдать дочку замуж за будущего короля…

Увы, за несколько дней до свадьбы и коронации прекрасная Габриель умерла в приступе судорог, который многие сочли божьим промыслом. И Сезар вновь превратился из наследника в обычного бастарда, одного из многих.

Герцог де Меркер погиб в войне против турок под знаменами императора Рудольфа II. Вдова его, приехавшая в Париж, начала строительство огромного особняка для себя и просторного монастыря для ордена капуцинок прямо напротив. Генрих IV решил, что вдовствующая Мария Люксембургская, герцогиня де Меркер, будет слишком занята молитвами и богоугодными делами, чтобы оказать достойное сопротивление его планам и поставить под сомнение возможность свадьбы. Но король просто плохо знал госпожу де Меркер. Она была женщиной решительной, вероятно, самой набожной во Франции, но к тому же еще и чуть ли не самой богатой. Ее дочь должна была принести мужу внушительное приданое, куда входило, помимо всего остального, и герцогство Пантьевр. Это не считая тех земель и прочих богатств, которые Франсуаза в будущем унаследует от своей матери. Поэтому герцогиня дала понять, что оговоренный ранее брак теперь, в изменившихся обстоятельствах, не кажется ей желательным. Тем более что ее дочь поговаривала о своем желании скорее уйти в монастырь капуцинок, чем согласиться стать герцогиней Вандомской. Было даже предложено послать королю сто тысяч экю неустойки.

Генриху IV такое сомнительное извинение по вкусу не пришлось. Но именно так все и было на самом деле. Франсуаза, не без удовольствия рассматривавшая перспективу стать королевой Франции, и слышать больше не хотела о Сезаре Вандомском. Кто он теперь? Просто четырнадцатилетний мальчишка, а ей уже исполнилось шестнадцать. Слухи о нем ходили малоприятные. Говорили, что он непоседа, грубиян и к тому же предпочитает компанию молодых людей, а не девушек. Это время стало тяжелым для Франсуазы по очень простой причине. Ее гордость вела борьбу с сердцем. Сезар, надо отдать ему должное, был просто очарователен — белокурые волосы, голубые глаза, царственные черты лица. Он обещал стать в будущем великолепным мужчиной, да и теперь не одна женщина нежно на него заглядывалась. Франсуаза испытала это непобедимое очарование на себе. Но она прекрасно сознавала свое высокое положение. Принцесса, принадлежащая к одному из самых благородных домов в Европе, племянница Луизы де Водемон, законной супруги короля Генриха III, а следовательно, королевы Франции. К тому же она красива, очень богата и воспитана в строгих правилах. А эти правила совсем не поощряют содомский грех…

Вероятно, она могла бы с этим примириться, как ее нежная и благочестивая тетушка Луиза смирилась с фаворитами своего супруга. Конечно, королевская корона и мантия прибавляют решимости тем, кто достоин их носить. Но теперь никто даже и не заговаривал о том, что сын Габриель д'Эстре когда-нибудь взойдет на престол. И все-таки пришлось подчиниться. Не приказу короля, нет. Генрих IV отлично понимал, что у него нет никаких средств заставить мадемуазель де Меркер выйти замуж за его незаконнорожденного сына. Ей пришлось склониться перед волей герцога Лотарингского, короля Англии, являвшегося тогда главой семьи. Он, Генрих II Добрый, женатый первым браком на Екатерине Бурбонской, сестре Генриха IV, намеревался и в дальнейшем сохранить хорошие отношения со своим зятем. Он совершенно ясно дал понять, что этот брак его устраивает и двум мятежницам, матери и дочери, следует покориться. И тут Франсуаза слегка вздохнула — это была просто замечательная свадьба!

Даже теперь, вспоминая об этом, Франсуаза Вандомская не смогла удержаться от улыбки. Она как будто снова видела часовню дворца в Фонтенбло, усыпанную благоухающими цветами, сверкающую огнями свечей и переливающуюся блеском драгоценных камней на женских украшениях. Ночь 5 июля 1609 года. Герцогиня снова видела Сезара, к тому времени уже сильно обогнавшего ее в росте, блистательного и величественного в белом атласном камзоле. Ровно в полночь он встал рядом с ней, чтобы поклясться в любви и верности. Как он улыбнулся невесте, беря ее за руку! Юная Франсуаза была прелестна, но в ее лице он улыбался еще и всей Бретани, провинции, которую ему подарили год назад и которой отныне принадлежало его сердце. В этот вечер Сезар чувствовал себя счастливым, и Франсуаза тоже. Правда, она на мгновение впала в панику, когда молодую чету уложили в кровать, но ведь было отчего. Генрих IV, губы растянуты в улыбке от уха до уха, взял табурет и преспокойно устроился в изголовье! Думал ли он и в самом деле там остаться? Новобрачная подняла на свою залитую слезами мать полный ужаса взгляд. Она не представляла, что должно последовать. Поступок короля был выше ее понимания. Герцогиня де Меркер ограничилась тем, что посоветовала дочери выполнять все, что от нее потребуют, хотя некоторые вещи могут ей показаться странными. Король откровенно смеялся.

— Осушите же ваши слезы, кузина, — обратился он к герцогине. — Я отлично натаскал моего сына. Впрочем, желаю в этом убедиться лично.