В тупике бесконечности Кельт Владимир

Глава 6. Татья

– Мы прерываем эфир срочным сообщением, – на лице ведущей новостногостим-канала появилось скорбное выражение: – В эти минуты в центре Старого города пожарные ликвидируют пожар в задании у Кокушкина моста.

Татья вскинула голову: на голограмме, закрывающей облупившуюся стену, появилось то самое, с красной маковкой, которая сейчас была объята пламенем. Сердце ухнуло вниз и застучало тяжело, надрывно. А как же Карл Вениаминович? Удалось ли ему спастись? Татья пыталась разглядеть катер «скорой помощи», но видела только оранжевые пожарные лодки. Может, «скорая» уже уплыла?

– Пожару присвоена третья категория сложности, – продолжала ведущая, хотя, если начистоту – полведущей. Из-за поломки консоли голограмма показывала только правую половину девушки. Ремонту такой хлам уже не подлежал, а денег на покупку новой консоли не было.

– Надеемся, что здание удастся сохранить. Примечательна история этого дома. В начале творческогопути в нем поселился Николай Васильевич Гоголь, там им были написаны «Вечера на хуторе близ Диканьки». Именно с Кокушкина моста начинал свой путь к дому старухи-процентщицы Раскольников в известном произведении Федора Михайловича Достоевского. В настоящее время в здании располагаются туристические агентства, сообщество репетиторов русского языка и литературы, а также лавка древностей.

– Тань, что там опять случилось? – раздался за спиной голос матери.

– Пожар, – ответила она, не оборачиваясь.

– Пожа-а-а-р, – протянула мать со значением. – У меня тоже пожар. Трубы горят, а тебе плевать на родную мамочку!

Татья покусала губу, нехотя повернулась. Смотреть на мать в таком состоянии было тяжело. Обрюзгшая, в засаленном халате она лежала на тахте, глядя на Татью из-под согнутой в локте руки. С мебелью было скудно. Тех денег, что удавалось заработать Татье репетиторством, хватало лишь на пропитание и необходимую одежду. Мать давно нигде не работала, а пособие «для граждан в затруднительной ситуации», или как говорят служащие: «Соцпакет-31», спускала на выпивку. Ее два раза лечили в социальной клинике, но эффекта хватало ненадолго, и с каждым разом зависимость от спиртного становилась только сильнее. Татья мечтала о модификации для матери. В своих фантазиях она видела ее такой, как раньше: молодой красивой женщиной с обворожительной улыбкой, легкой и веселой как бабочка. Однако удовольствие не из дешевых, и на пожизненный прием нанотека денег нет.

На одутловатом лице матери появилось плаксивое выражение:

– Танечка, дочка, пожалей. В груди жжет.

– Четвертая категория сложности, – угрюмо произнесла Татья. – Хорошо, к семинару подготовлюсь и схожу.

– А сейчас? – с надеждой спросила мать.

– Я сказала: к семинару подготовлюсь и схожу, – огрызнулась она и прошла к себе в комнату. Достала из тумбочки спрятанную вещицу, полученную от Карла Вениаминовича. Это была небольшая, в половину ладони пластина белого металла, на которой слабо светились письмена на неизвестном языке. Судя по неровному краю, пластина была частью чего-то большего. Татья не представляла, для чего старьевщик передал ей вещицу, и главное – что с ней дальше делать. А у него теперь уже не спросить. Оставлять кусок у себя тоже боялась: не из-за этой ли штуки к старику пришли полицейские? И последующий пожар… Вдруг пластину будут искать?

А если старьевщик рассказал, что отдал ее Татье?! От страха пересохло во рту.

Нужно позвонить Крюку. Он умный и обязательно придумает, что делать, – подумала она. Первым делом Игорь, конечно же, отчитает за то, что взяла пластину. Но, как выпустит пар, обязательно посоветует что-нибудь дельное. На сердце сразу стало спокойнее.

Положив пластину в сумку, Татья надела желтые шорты, синюю майку, накинула ремешок сумки на плечо, вышла в прихожую, обулась и как можно тише закрыла за собой дверь квартиры. Не хотелось, чтобы мать знала, когда именно она ушла.

Стоило выйти изпарадной, как ее окружила какофония звуков. Гудели стоящие тесными рядами ульи-дома, по проходящей в сотне метров трехуровневой автостраде с ревом проносились большегрузы, интерактивные рекламные баннеры только успевали считывать характеристики автомобилей, чтобы успеть впарить водителям запчасти, подходящие именно для их машины. «Скидки до пятидесяти процентов только сейчас и только для вас!»

Татья достала коммуникатор и набрала личный код Крюка. На черном фоне экрана появилась белая надпись: «Данный код не обслуживается».

Как не обслуживается? Что за ерунда?! Они ведь разговаривали сегодня утром! Может, перепутала код? Татья проверила цифры: нет, все верно. Глючит система? Она повторно набрала код, и вновь на экране коммуникатора появилась надпись «Данный код не обслуживается».

Татью обожгло воспоминание о лекции. Неужели Игоря выгнали из ВУЗа? Тогда возможно, что его код попал под блокировку – хотя она о таких мерах прежде не слышала. Как же его найти?

Нужно ехать на кафедру. Она взглянула на часы: половина шестого вечера, пока доберется до Старого города, будет восьмой час. Останется ли кто-нибудь на кафедре? Может, поехаь сразу к нему домой? Там жена и дети – ну и что, один раз можно, пусть Крюк придумает какое-нибудь достоверное объяснение ее визиту.

Она в нерешительности посмотрела на коммуникатор. Что делать? Пожалуй, лучше начать с института.

ВУЗ встретил тишиной и прохладой коридоров, каждый даже самый тихий шаг отдавался эхом от высоких потолков. Со стен на Татью взирали голограммы преподавателей. Проходя мимо портрета Крюка, она приостановилась: он смотрел с полуулыбкой и лукавинкой во взгляде. Голограммы обновляли буквально месяц назад, Игорь был на ней именно таким, какой сейчас в жизни. Он сидел за столом в рабочем кабинете, облокотившись на здоровую руку и опустив больную вниз, так что увечья не было заметно. На столе горел сенсорный экран, тускло блестели золотые буквы на корешке книги «Стивен Кинг», рядом еще лежали какие-то бумаги, таблички.

Сердце забилось быстрее. Подгоняемая нетерпением, Татья направилась к кафедре литературы. Отчего-то у нее появилось ощущение, что Игорь должен быть там – без вариантов. Она представила, как он стоит возле интерактивной стены, на которой плещется Адриатика. Сейчас Татья распахнет дверь и с разбега бросится ему на шею. Он удивленно обернется, спросит, что она делает здесь так поздно, но она не даст ему договорить. Прильнет к его губам и будет целовать: жарко, долго.

Добежав до двери с надписью «Кафедра лингвистики», Татья рванула ее на себя и отступила пораженная: дверь оказалась закрыта. Как же так? Ведь она уже проделала этот путь в воображении, и распахнула, и забегала, и…

Она дернула дверь еще раз.

Над дверью загорелась красная лампочка и металлический голос строго произнес: «Попытка несанкционированного проникновения. Введите код доступа для отмены».

Вдалеке послышались шаги. Не хватало еще, чтобы ее поймали на взломе кафедры! Татья попятилась назад, затем прибавила шагу, надеясь уйти до того, как ее увидят. Проходя мимо портрета Крюка, мельком взглянула на любимое лицо. «Где же ты, когда так мне нужен?!»

Мазнула взглядом по бумагам, которые он придавил локтем и… замерла пораженная. Среди прочих, там была фотография металлической таблички один в один похожей на ту, что дал ей Карл Вениаминович. Чувствуя дрожь в руках, Татья достала из сумки кусок металла, поднесла ближе к голограмме. Даже неровность края одинаковая. Сомнений не осталось: на столе у Крюка месяц назад лежала фотография таблички, которую старьевщик хотел спрятать от полиции.

Вода с тихим плеском набегала на гранитные плиты, касалась ног Татьи, оставляя на мокасинах мокрые разводы. Она сидела, обхватив руками колени и зажав в правой ладони кусок таблички. Сквозь пальцы проникал слабый свет: это светились письмена на непонятном языке. Сама себе Татья напоминала жертву кораблекрушения, выброшенную на берег в незнакомом месте. Она была окружена людьми, но не знала, к кому обратиться за помощью. Кажется, еще ниразу в жизни ей не было так одиноко.

На город опускались сумерки, и разбросанные по реке здания напоминали корабли со спущенными парусами. Их мачты-шпили заволокло вечерней дымкой, казалось, они прислушиваются к шуму современного города. Там, за чертой Старого Петербурга бурлила жизнь: сияли витрины, на стенах домов навязчиво мельтешили рекламные ролики, все куда-то неслись в безумной надежде успеть ухватить самое важное, что никто никогда не видел, но все называют «счастьем». А Старый город взирал на них с высоты прожитых веков, точно на разыгравшихся детей. Он мог бы рассказать, что счастье заканчивается здесь, в набегающих на гранит темных водах и здесь же начинается, чтобы вновь завершиться.

Татья разжала ладонь и в который раз посмотрела на металлическую табличку. Непонятные письмена дразнили неизвестностью, а она чувствовала себя полной дурой: будущий филолог не может прочесть ни одного слова. Мысли путались, ускользали. Кто даст ответы?

Она уже обзвонила больницы, узнала, что после пожара на Кокушкином мосту к ним никто не поступал. Значит, либо Карла Вениаминовича в тот момент не было в лавке, либо произошло самое страшное – он погиб. Его код коммуникатора ей неизвестен, плыть к Кокушкину мосту не имело смысла. Связаться с Крюком так и не удалось, а ехать к нему домой Татья не решалась. Она не могла объяснить себе словами, но чувствовала: то, что на столе Игоря лежала фотография таблички, все меняет. Она ни разу не была с ним в лавке старьевщика и даже не помнила, чтобы у них заходила речь об этом месте. И, тем не менее, его и Карла Вениаминовича связывает эта вещица.

Она вновь набрала код Игоря и вновь получила тот же ответ. Значит, придется ждать до завтра – до его лекции.

Запиликал коммуникатор.

«Игорь!» – мелькнула шальная мысль.

Но на экране высвечивалось лицо матери. Она хмурила брови и гневно шевелила губами, беззвучно проговаривая все, что выскажет сейчас дочери. Татья отключила коммуникатор. Тем не менее, вызов привел ее в чувство. Довольно созерцать реку жизни, пора по ней плыть: по течению или против – уж как придется. А пока она поедет, купит матери что-нибудь легкое из выпивки, чтобы «потушить трубы», затем ляжет спать, завтра проснется, поедет на лекцию, встретит Игоря и все объяснится. Все наладится.

Подплывая на трамвайчике к арке из стекла и металла, с горящей белой надписью «2050» – год, когда наводнение разделило Петербург на Старый и Новый, Татья вспомнила недавний разговор с одной из своих учениц, которая приходила к ней на занятия по игре в твинс. Увидев мать, ученица спросила, почему Татья не сдаст ее в приют для обуз?

«Она для меня не обуза», – сухо оборвала та.

«Странно», – заявила ученица, на что Татья ответила, что на этом их занятия по твинсу прекращаются.

«Приютом для обуз» неофициально назывался комплекс зданий в Муринском дистрикте, и название говорило само за себя. Содержание в «ПДО» было платным, и в зависимости от тарифа, постоялец мог жить как в сыром номере без удобств, так и в люксе. Заведение появилось лет пятнадцать назад и сперва занимало два этажа бывшей стоматологической больницы, но стало так популярно, что теперь разрослось до целого квартала. Признаться, порой у Татьи нет-нет да проскакивала мысль сдать мать в «ПДО», но она тут же себя корила: так нельзя! Она не допустит, чтобы мать стала одной из тех призраков, выброшенных за пределы нормального общества. Скоро она выучится, найдет высокооплачиваемую работу и сможет сделать матери хорошую модификацию, после которой та навсегда завяжет с выпивкой.

Татью разбудил писк коммуникатора. Плохо соображающая со сна, она села на кровати, тупо уставилась на светящийся экран. Оттуда на нее гневно смотрела жена Крюка, которую Татья не раз видела на голографиях в их доме. Жену Крюка можно было бы назвать миловидной, если бы не дрожащие губы и покрасневшие от слез глаза. Темно-каштановые, заколотые наверх волосы были растрепаны. Она нервно сжимала и разжимала отложной ворот платья, отчего тот превратился в мятую тряпку.

Татья взглянула на прикроватные часы: половина третьего ночи. Из соседней комнаты доносился храп матери.

– Ответь на вызов! – приказала женщина в коммуникаторе. – Я чувствую, что ты там.

Она потянулась к иконке отбоя, но в последний момент остановилась. Может звонок связан с блокировкой кода Игоря?

Пригладив растрепавшиеся от сна волосы, Татья нажала на «ответ».

– А, вот и ты! – визгливо воскликнула жена Крюка. – А он где? Сейчас же позови его!

– Я… Не понимаю, о чем вы, – пробормотала Татья.

– Не прикидывайся! – губы женщины задергались еще больше. – Думаешь, я не знаю, что ты спишь с ним? Знаю. А вот ты не знаешь, что ничего для него не значишь. Ты одна из десятков таких же идиоток! Но потом он все равно возвращается ко мне! Давай же, позови его! Хорошо, я сама. Мне не привыкать вытаскивать его из коек шлюшек.

– Здесь никого нет, кроме меня! – воскликнула Татья. – Посмотри сама!

Она повернула коммуникатор, чтобы стала видна вся комната.

– Значит, спрятался! – заявила жена Крюка и, повысив голос, позвала: – Покажись, трус! Пусть твои дети увидят, где шляется их папа по ночам.

Она наклонилась вправо:

– Иди сюда, Сонечка. Сейчас мы будем играть в игру «Найди папу у шалавы».

Раздалось детское хныканье. Увидеть еще и детей Крюка было выше ее сил, и Татья дрожащей рукой выключила коммуникатор. Сразу же со всех сторон стиснула тишина. Кажется, даже мать перестала храпеть.

Некоторое время Татья сидела, сжимая руками виски. Если отбросить сантименты, в сухом остатке получалось, что Игорь пропал. Его код заблокирован, дома он не появился. Одна надежда на завтрашнюю лекцию, но плохое предчувствие подсказывало, что он и туда не придет. Вскочив с кровати, Татья заходила по комнате из угла в угол. Сон прошел, ее била мелкая дрожь, руки замерзли. Что делать? К кому обратиться? Звонить в полицию? Кем представиться? Да и что им сказать: мне только что звонила жена любовника и сообщила, что он не вернулся домой. На мои звонки он тоже не отвечает. Вот у полицейских смеху-то будет! Наверняка ее утешат тем, что Крюк устал от их обеих и нашел себе третью.

Но к кому обратиться за помощью?!

Неожиданно в памяти всплыло имя – Натка! – и образ пухленькой вечно прикалывающейся одноклассницы. В школе они были дружны, но потом Татья поступила в институт и увлеклась твинсом. На подруг совсем не осталось времени. Да, Натка именно тот человек, который нужен. Ее брат работает в полиции. Татья представления не имела, в каком подразделении, но они же там все связаны. Натка обожала рассказывать о том, что полицейские одна семья, а ее брат самый лучший, честный и храбрый из всех. Может, самый честный полицейский не откажется помочь подруге сестры в ее маленькой беде?

Она вновь взглянула на часы: половина четвертого утра. Обычные люди спят. Вот только Натка всегда была тусовщицейи ночь напролет шаталась по богемным местам. Изменилось ли что-то за три года, которые они не виделись, Татья не знала, однако, решила рискнуть.

Коммуникатор тихо мурлыкал, повторяя вызов снова и снова – все впустую. Когда Татья перестала надеяться на ответ и хотела дать отбой, на экране появилось круглое лицо подруги. У нее были изумрудные волосы и похожие на щетки оранжевые ресницы. Фоном гремела музыка, вокруг бесновалась толпа. Золотая молодежь. Татья почувствовала укол зависти: им не нужно завтра вставать на работу или учебу, не надо думать, чем платить за квартиру; они могут всю ночь плясать и веселиться, ведь родители уже обеспечили им успешное будущее. Честно говоря, причина охлаждения к подруге заключалась еще и в этом: слишком разные заботы у них были. Семья Натки не относилась к особенно состоятельным, но подруга могла запросто позволить себе не работать и уже который год «готовиться к поступлению».

– Танюха?! – завопила Наташа. – Вот так да! Подожди, я отойду в тихое место.

Музыка стала тише, потом Натка спросила:

– А ты почему не спишь? Ты где вообще? Комната какая-то незнакомая.

– Стены перекрасила, – понимая, что говорить ни о чем они могут бесконечно долго, Татья решила сразу перейти к делу: – Наташа, у меня образовалась одна проблема и я не знаю, к кому еще обратиться.

– Ага, значит, обо мне ты вспоминаешь, когда больше не к кому обратиться, – обиженно протянула подруга и надула пухлые губы.

Татья поморщилась: переговоры никогда не были ее сильной стороной.

– Да нет же… – поспешно возразила она. – Просто…

– Ладно, не извиняйся, – со смешком перебила Натка. – Что случилось?

– Исчез один человек… Я люблю его… У тебя же брат в полиции, может…

– Давно пропал?

– Нет, не очень.

– Ну, сколько? Неделю, две?

Татье стало стыдно говорить, что она не видела Крюка всего несколько часов. Но не рассказывать же Натке через коммуникатор все подробности: о старьевщике, табличке, пожаре, блокировке кода Игоря.

– Неделю, – сказала она с запинкой, боясь даже подумать о том, во что может вылиться эта ложь. Ей уже не хотелось, чтобы брат подруги занялся поисками, и сама идея вызывать Наташу ночью представлялась теперь несусветной глупостью.

– А в полицию ты обращалась?

– Нет, – раздраженно обронила Татья. – Дело в том, что он женат, и я не хочу, чтобы кто-то узнал…

– Ты связалась с женатым?! – подруга выпучила глаза, став похожей на обвитую зелеными водорослями рыбу.

– Ну… не так, чтобы серьезно…

– Нам нужно встретиться и поговорить, – безапелляционно заявила Натка. – У брата сейчас какая-то задница на работе, но я заставлю его помочь нам, только тебе нужно сообщить побольше сведений о своем женатике.

Татья подумала, что возможно, это единственный способ найти Крюка, и кивнула.

– Отлично, – продолжала Натка. – Ты еще учишься? Когда освободишься?

– После четырех. Где встретимся?

– Приезжай ко мне. Только я дома буду не раньше девяти.

«И зачем было спрашивать, во сколько я освобожусь?» – раздраженно подумала Татья.

– Хорошо, – ответила она.

Из соседней комнаты раздался голос матери:

– Танька, это ты ночью болтаешь?

Бросив взгляд на дверь, она скороговоркой сказала:

– Я не могу долго говорить. Завтра вечером приеду к тебе. К девяти.

И завершила вызов.

На следующий день Крюк не появился на лекции. Студенты как-то сразу решили, что он модифицирует руку. Татья представления не имела, откуда возникла такая утка, но все на полном серьезе спорили, в какую клинику он лег на операцию. Минут через пятнадцать появилась голограмма с остроносой мордочкой методистки кафедры. Она известила, что сегодняшняя лекция отменяется по причине внезапного отъезда Игоря Натановича. Также единодушно, как пришли к выводу о модификации, все сразу озлобились на Крюка, будто он в чем-то их предал.

– Ну, теперь он станет таким, как все, – доносилось с разных сторон, и ребята расходились с кислым минами. Татья двинулась вслед за группой.

Проходя мимо кафедры лингвистики, она остановилась. Дверь была приоткрыта, из кабинета на пол падал свет. Весь день из головы не выходила голограмма, где на столе Крюка лежал снимок таблички. Голограмма свежая, значит, есть шанс, что снимок до сих пор там. Татье хотелось увидеть его воочию, чтобы убедиться, что табличка – не выдумка.

– Тань, ты чего застряла? – позвала однокурсница.

– Вспомнила, что нужно зайти на кафедру, – сказала она. – Не ждите меня.

Махнув на прощание рукой, однокурсница скрылась в лифте. Татья толкнула дверь и вошла в просторную комнату с сенсорным столом, гдераскинулся макет студенческого городка. Та самая методистка, которая известила об отмене лекции, держала в руке включенную игровую деку. Узкие глазки внимательно разглядывалистартовое поле игры в твинс. Таблица с вертикальными и горизонтальными колонками парила в воздухе и предлагала квесты из разных эпох. Выбравквест, и подтвердив соединение игровой деки со своим IP-комом, игрок виртуально попадал в выбранный исторический период. Это и поражало в твинсе: вот ты сидишь дома на диване, а через секунду уже глотаешь дорожную пыль, поднятую римской колесницей. Удивительные приключения и невообразимые эмоции – яркая, увлекательная жизнь, которая доступна тем, кто адаптировал свою нервную систему для полного погружения в виртуальную реальность. Именно на такую модификацию Татья и потратила свой базовый пакет «модекс», выданный государством. В твинсеначисто стиралась грань игрок-герой-мир и среди твинстоманов уровня preliminary ходили жуткие истории о твистанутых: игроках, не вышедших из игры. Хотя никто толком не знал, что это значит. Не удивительно, ведь стартовые уровни – для салаг и розовых пони. Татья уже перешла на advanced и начала понимать в чем дело: чем сложнее уровень, тем более жестокими становились задания, а проникновение игры в создание игрока – реалистичнее. Зато играя в высшей лиге можно неплохо заработать. Именно с игровых денег Татья рассчиталась за взятую в кредит деку и выкупила свой аккаунт, а теперь понемногу откладывала для матери на модификацию.

Методистка была так увлечена, что не отреагировала на появление Татьи.

«Нормально она тут время проводит, не перерабатывается», – подумала она с усмешкой и вновь взглянула на таблицу твинса. Хм, что-то в таблице было не так. Татья не могла с ходу понять, что именно, но улавливала отхождение от стандарта. Зеленое поле уровнярг eliminary, поделенное на ячейки с названиями, которые не имели между собой ничего общего… Вроде все нормально, но ненормально.

– Умеете в такую играть? – неожиданно спросила методистка, посмотрев на нее поверх очков. На вид ей было около пятидесяти и сильнее всего она напоминала ученую крысу.

– Приходилось пару раз.

– Я про нее раньше только слышала, – поделилась методистка. – Конфисковали деку у одного из студентов, оставили пока здесь. Вот, решила сыграть и ничего не понимаю.

– Ничего сложного, – сказала Татья, подходя ближе. – Выбираете закладку, кликаете и попадаете в игру. Что вас интересует?

– Даже не знаю, – с сомнением произнесла методистка. – Вы во что играли?

«На этом уровне во все», – едва не сказала Татья, но сдержалась. Прочитала названия: «Молот ведьм», «Надеть шири», «Курск». И ячеек не двенадцать, а тринадцать!

– Подождите! – вырвалось у нее. – Это не preliminary. И даже не advanced…

Теперь она поняла, что не так в этом твинсе: это были темы незнакомой лиги.

– Откуда вы знаете? – спросила методистка.

– Названия. Таких нет. И сама структура. У кого вы взяли игру? Чей это аккаунт?

– Студента третьекурсника с философии. У него случился приступэпилепсии прямо на семинаре, его увезли по скорой в больницу. Кое-как отсоединили от деки и передали устройство на кафедру. Наверное, побоялись отвечать за такую дорогую вещь.

Татья вглядывалась в поле твинса. Может, пиратская версия? Странно. Все квесты уровня были связаны с чем-то не просто трагическим, а смертельно опасным, причем смерти подразумевались не легкие. Этот студент-философ странный игрок… И приступ у него странный, уж не из твистанутых ли он?

– Я думаю, может выбрать «шири»? Судя по названию, это что-то восточное, – сказала методистка. Ее палец с надетым на него специальным чехлом уже потянулся к ячейке к этим названием.

Татья бросилась к ней и оттолкнула, так что женщина едва не упала со стула. Таблица твинса погасла.

– Ненормальная?! – вскрикнула методистка.

– Не надо «шири», – тяжело вздохнула Татья.

– Почему?

– Это… плохо.

Методистка смотрела не нее выжидающе.

– Было такое племя жуаньжуани – одно из ответвлений тюрков. Особенно жестоко это племя обращалось с пленными. Для того чтобы превратить человека в идеального раба, не помышляющего о восстании и бегстве, ему отнимали память путем надевания на него шири. Для процедуры выбирались молодые и сильные воины. Сначала несчастным начисто обривали головы, буквально выскабливали каждую волосинку. Затем забивали верблюда и отделяли наиболее плотную, выйную часть шкуры. Поделив на части, ее нахлобучивали на головы пленных. Шкура, словно пластырь, прилипала к свежевыбритому черепу людей. Это и означало «надеть шири». Затем будущим рабам надевали на шею колодки, чтобы они не могли коснуться головой земли, связывали руки и ноги, вывозили в голую степь и оставляли там на несколько дней. Под палящим солнцем, без воды и пищи, с постепенно высыхающей шкурой, стальным обручем сжимающей голову, пленники чаще всего погибали от невыносимых мучений. Уже через сутки жесткие прямые волосы невольников начинали прорастать, иногда они проникали в сыромятную шкуру, но чаще загибались и вонзались в кожу головы, причиняя жгучую боль. В этот момент пленники окончательно теряли рассудок. Только на пятые сутки за несчастными приходили жуаньжуани. Если хотя бы один из пленников оставался в живых, это считалось удачей.

– Откуда ты это знаешь? – изумленно спросила методистка.

Татья сухо улыбнулась:

– В книге прочитала у Чингиза Айтматова. У него есть легенда о манкурте – пленнике жунжуаней. Она имеет историческое основание. Манкурт и есть тот, кто выжил после «шири». Его уже сложно назвать человеком. Это существо, не обремененное сознанием собственного «я», привязанное к хозяину, как собака. Его единственная потребность – пища. Он равнодушен к другим людям и никогда не помышляет о бегстве. Поэтому, я думаю, в квесте «надеть шири» не будет ничего хорошего.

В глазах методистки появился страх.

– Спасибо, – пробормотала она, опустив голову и торопливо убирая игровую деку в стол.

– Меня больше интересует, как вы смогли загрузить чужой твинс?

– Он был включен.

Татья подумала, что это подходящий момент, чтобы попросить методистку об одолжении.

– Собственно я зашла на кафедру по делу, – начала она. – Игорь Натанович просил меня взять у него из стола одну вещь… Она нужна мне для подготовки к диплому, – Татья замолчала, ожидая допроса с пристрастием.

– Берите, – равнодушно ответила методистка.

– А… – она решила, что ослышалась.

– Что? Не знаете, где его стол? Вот он, – женщина показала на широкий стол у окна.

– Да, спасибо.

В любой момент, ожидая что методистка передумает, Татья подошла к столу Крюка. Неуверенно передвинула аккуратно разложенные предметы: кожаный чехол для мини-проектора, пенал, стопку прозрачных пластиковых табличек для записи лекций. И как начать рыться в столе?

– Я оставлю вас ненадолго, – сказала методистка. – Так разволновалась из-за этой игры, пойду умоюсь.

– Хорошо, – кивнула Татья, думая о том, что такого везения не бывает.

– Если уйдете до моего возвращения, закройте дверь, – добавила методистка уже с порога.

Оставшись одна, Татья некоторое время прислушивалась к удаляющемуся стуку каблуков, затем начала торопливо просматривать ящики стола. Блокноты, исписанные его широким почерком, портсигар с душистым табаком, хотя Крюк давно не курит, пособия и методички, тысяча и одна всячина… Рисунка таблички не было.

– Мам, это я, – крикнула Татья, зайдя в квартиру.

Ей ответила тишина. Странно, обычно в это время мать дома.

– Ты дома? – спросила она.

И вновь тишина. Положив сумку на пол у порога, Татья скинула туфли и заглянула в материну комнату. Стенки шкафов были отодвинуты, одежда валялась на полу небольшой кучей, наверху которой лежал воротник из искусственного меха, заканчивающийся с одной стороны остроносой мордочкой лисы. Мутные стеклянные глаза смотрели без всякого выражения. Почему вещи разбросаны? Что это значит?! Неужели кто-то из материных собутыльников их обокрал?! Да что брать-то! Разве только игровую деку…

Чувствуя в груди холодок страха, Татья почти бегом направилась в свою комнату, но остановилась как вкопанная возле кухни. Из-за двери виднелась рука лежащего на полу человека. Скрюченные пальцы вцепились в выступ порога, будто хотели перелезть через него.

Воздух вдруг стал дремучим, холодным, а ноги налились свинцом. С трудом передвигая их одну за другой, Татья сделала несколько шагов к кухне и увидела лежащую лицом вниз мать. Ее халат некрасиво задрался, обнажив опутанные сеткой вен ноги, разметавшиеся седые волосы напоминали пепел.

– Мам, – позвала Татья и вздрогнула от звука собственного голоса.

Мать не пошевелилась.

Чувствуя подступающую дурноту, Татья подошла к ней ближе. Наклонилась, перевернула и с криком отпрянула: глаза широко открыты, лицо и пол вокруг испачканы в блевотине. Мать была мертва.

Глава 7. Лео

Она вскрикнула. Выгнула спину как кошка, задрожала и с протяжным сладким стоном легла Лео на грудь. Обессиленная, вся блестящая от капелек пота. А ведь недавно напоминала глыбу льда – непробиваемую, холодную, неживую. Лео крепче сжал ее ягодицы, отдаваясь пульсации и ритму, пока сам не захлебнулся волной удовольствия.

– Бестужев, а ты действительно хорош, – чуть позже сказала Тина, лежа рядом на скомканных простынях.

– Надеюсь, как астробиолог и технарь окажусь не хуже.

Лео провел пальцем по ее бедру, рисуя замысловатый узор на влажной разгоряченной коже. Оставленные линии светились тусклым сиреневым светом. Тина Иприкян вся светилась, куда не дотронься, что в полумраке спальни добавляло ее образу некой магии.

– Что за модификация? – спросил Лео, начертив на ее животе сердце, в центре которого заключил ложбинку пупка.

– Я бы сказала, что обычная люминесценция кожных покровов, но это не так. Называется «Шахерезада», работает только в момент сексуального возбуждения.

– Красиво. Мне нравится.

Рисунок под его пальцами угас. Удивительно как быстро женщины способны менять настрой! Вот Тина уже встает с кровати, с раздражением накидывает на плечи белый атласный халат. Подкуривает длинную тонкую сигарету и усаживается на широкий подоконник перед панорамным окном. Поджимает под себя ноги и кладет ладонь на острые колени, халат открывает небольшую упругую грудь. Лео заложил руки под голову, наблюдая за тем, как она курит. Нет, он не любовался, просто смотрел. У него было немало женщин: красивых и не очень, мягких и жестких, но такой фантастически богатой и властолюбивой стервы еще не попадалось. Лео задумался: каково это быть наследником целой империи? И сам себе ответил: это значит бороться с другими наследниками – пока их не останется.

– И как вы живете в своих норах под землей? – брезгливо передернула плечами Тина, когда Лео подошел к окну. – Здесь хотя бы солнце видно, и небо настоящее, а не голограмма на панели. Убожество, прости господи.

– К этому быстро привыкаешь. Зато, если случится поломка купола, то Нижняя Эллада не пострадает. Каждый тоннель и жилой кластер герметичны, радиация тоже не страшна, провиант и вода имеются. Выходы на поверхность Марса и в космопорт наличествуют. А вот людям наверху придется несладко.

– Ой, не надо лекций, доктор Бестужев. Я знаю, где здесь стоит каждая перемычка и переборка. И знаю, что купол – вечен.

– Тоже самое говорили о башнях терраформа. Думаю, что древние марсиане не зря строили свои города именно так.

– Может, поэтому они все передохли? – усмехнулась Тина, выпустив струйку дыма. Та наткнулась на стекло и расплылась по прозрачной глади.

За окном готовилась ко сну Эллада. Одна за другой гасли сферы бизнес-центров, на смену им загорались прямоугольниками окон жилые дома. Редкое здание здесь было выше десяти уровней – оптимальная высота для этого региона долин Маринера, по мнению проектировщиков и геодезистов. Зато все здания аккуратные, белые, спиралевидные или полукруглые – как игрушечные. Окаймлены зеленью молодых сосен и неприхотливых кленов, окружены зеркальными дорогами и серыми мостовыми. То там, то тут зажигались одинокие фонари, льющие холодный свет на тротуары и фасады домов.

Но что по-настоящему прекрасно, так это марсианский закат.

В серо-оранжевом небе бледное солнце казалось диском из червонного золота. Багрянец разлился ближе к горизонту, и теперь облака превратились в фиолетовые тени, которые сгущались над горным хребтом близ каньона Ио. К этому времени Фобос уже горел высоко в небе, этот спутник успевал дважды за сутки показать испещренный кратерами бок. А вот его брата, Деймоса, сегодня не увидеть – ему требуется более тридцати часов, чтобы снова взойти на востоке. Если не обращать внимания на перекрытия купола, то вид можно назвать безупречным.

– Ты хотел бы жить в Верхней Элладе? – лениво спросила Тина.

– Нет, – соврал Лео. В свое время он пытался переехать, но не вышло. И дело было даже не в деньгах. В Верхней Элладе нельзя купить жилье, не получив специального приглашения.

– Подумай над этим. Если не облажаешься с миссией в Лабиринте Ночи, то зеленый свет будет гореть чаще. Главное, чтобы все прошло гладко.

– Насколько гладко?

Он притянул Тину к себе, ее ноги крепко обхватили его талию. По коже побежали сиреневые вспышки.

– Очень гладко…

С рассветом три груженных оборудованием ровера выехали в голую тишину красной пустыни. Белые шестиколесные машины с горящей синей надписью «Центр ГЭК» уверенно двигались прочь от шлюза купола, оставляя позади облака грязно-коричневой пыли. На платформах были закреплены ящики и экзоходы, на крышах раскрылись лепестки солнечных батарей. Лео сидел в кабине первого ровера. Всего экспедиция насчитывала двенадцать человек. Трое из них – силовики из службы безопасности «Центра», занявшие места водителей, остальные – археологи и ученые. Для чего понадобилось тащить с собой вооруженных людей, Лео толком не объяснили. Джон Митчелл говорил о черных археологах и других неприятных личностях, встречи с которыми могут окончиться плачевно. Черные копатели не такая редкость на Марсе, желающих сколотить состояние на контрабанде артефактов предостаточно. Однако все они шарахались «Центра» как черт ладана, посему Лео заключил, что первый заместитель явно перестраховывается.

Густой молочный туман – обычное дело в долинах Маринера. Стоило отъехать от шлюза всего на километр, как роверы утонули в его плотной завесе.

– Чертовы туманы, – пробурчал Стас Войкин, сбавляя скорость. – Если не развиднеется к тому времени, как съедем с равнины, то придется переждать. Не хочется слететь в овраг и получить разгерметизацию корпуса. Эй! – обернулся он к сидящим в салоне археологам. – Сильно там не расслабляйтесь. Шлемы держите под рукой.

– Никаких остановок, – возразил Лео. – Нужно успеть попасть на место и разбить лагерь до заката. Будем ориентироваться по приборам. А если вы не в состоянии разобраться с картой, то могу сам сесть за руль.

Губы Стаса скривились в усмешке, взгляд желтых глаз безразлично смотрел в туман. Этот высокий, облепленный мышцами человек с глазами как у ящерицы, с мелкими острыми зубами хищника сразу не понравился Лео. Не понравился и пункт инструкции, в котором говорилось: в экстренной ситуации командование экспедицией перейдет к старшему служащему Войкину. Проблема в том, что на неприветливой поверхности Марса под «экстренной ситуацией» можно понимать что угодно.

А теперь безопасник и вовсе говорил о возможной аварии так буднично, словно в ровере сидят не люди, а роботы. Еще и раскомандовался. Типичное поведение силовиков. Так же вел себя Егор, чем доводил Лео до белого каления. Прямолинейность, грубость, склонность к агрессии, равнодушие к чужой боли и физическому насилию – все это брат имел в полном комплекте. Порой Лео удивлялся, как такое возможно, ведь они близнецы! А потом понимал, что стоит благодарить природу за то, что вопреки внешнему сходству по характеру они совершенно разные. Поэтому, как только ему исполнилось шестнадцать, и он получил право самостоятельно использовать базовый пакет «модекс», Лео первым делом изменил внешность, постепенно доводя облик до совершенства.

Конечно, подготовка к полету на Марс внесла коррективы, пришлось заново перекраивать тело. Вместо утонченной фигуры юного Аполлона, Лео обзавелся рельефом мышц. При низкой силе тяжести в 0,38 g мускулатура быстро атрофируется, а введенный «NTex 7» держит мышцы в тонусе и синтезирует белок, так что надобность в тренажерах отпадает, хотя медики и рекомендуют два раза в неделю посещать зал для проработки всех групп мышц и особенно позвоночника.

С внутренними органами тоже пришлось повозиться. И если первые поселенцы были вынуждены постоянно проходить лечение, то начиная с 2089 года, всем колонистам Марса вживляли ген рыбы Danio rerio[10] для лучшей регенерации. Почти девять месяцев Лео провел в клинике, пока его организм привыкал к изменениям. Не все способны принять улучшения, самое страшное, что может случиться, – отторжение. Каких-то пятьдесят-шестьдесят лет назад люди нередко умирали в клиниках, либо становились калеками. Лео повезло, он родился в эпоху расцвета генных модификаций, а значит готов к изменениям. Следующее поколение вовсе станет тратить на восстановление недели. Кто знает, может, это будет поколение людей, генетически модифицированных еще на стадии эмбриона. Новый биологический вид. Совершенный.

Солнце быстро поднималось. Какое-то время туман сопротивлялся: растекался по изъеденной трещинами земле и клочьями вис на скалах, но потом ретировался. Растаял, будто злой дух с наступлением дня. Через четыре часа пути роверы наконец достигли хребтов Лабиринта Ночи. Одиннадцать километров – такова высота нагорья с его крутыми обрывами и пологими склонами, с серыми наростами застывшей магмы и окаменелыми слоями вулканического пепла.

На приборной панели раскинулась голографическая карта, где возле разлома пульсировала красная точка – место гибели группы археологов из первой экспедиции. Лео отметил, что его люди нервничают. Это чувствовалось в голосах, нервных, резких смешках. Археологи трепались о чем угодно, только не о лагере. Лишь безопасник Стас Войкин оставался спокойным, на его бледном лице читалось полное безразличие. Лео не ощущал ни страха, ни волнения, только печаль. И чем ближе они подъезжали к месту гибели Иры, тем сильнее щемило в груди. Он так давно отодвинул Иру подальше от своей жизни, что весть о ее смерти была воспринята спокойно. И только здесь, среди песков он стал осознавать, что ее больше нет и никогда не будет.

Машина остановилась на краю ущелья, мощные колеса зарылись в песок. Красная точка мигала совсем рядом. Стас Войкин повернулся к Лео, холодный взгляд желтых глаз выражал немой вопрос.

– Приехали, – подтвердил Лео. – Разобьем лагерь здесь.

С заднего сиденья послышалось сопение и тихие перешептывания.

– Не самое лучшее место, – пробурчал старший археолог Тихонов. – Надо взять хотя бы на пару кэмэ западнее, здесь сейсмоактивная зона.

– Или поставить два лагеря, – вклинилась Марина, молодая рыжая помощница Тихонова.

– Будем следовать указаниям «Центра», – отрезал Лео и кивнул Стасу.

Войкин включил рацию, рявкнул:

– Все. Приехали. Выходим и разбиваем лагерь.