Фаворитка императора Бенцони Жюльетта
– …и если ты солгал нам, мы не только вытащим из гнезда твою ночную птичку, но ты еще узнаешь, сколько весят ножны моей сабли! В путь, ребята! К монастырю Монт-Оливети. Сержант Бернарди, ты останешься здесь с одним взводом! Слишком уж несет елеем от этой проклятой виллы! Присматривай за ней. Надо быть начеку!
Стуча по полу сапогами и саблями, жандармы покинули зал. Орланди повернулся к Марианне, неподвижно ожидавшей с Гракхом и Агатой окончания этого необычного диалога.
– Извините, синьорина, но я не мог позволить этим людям броситься на штурм виллы Сант'Анна. Это никому не принесло бы счастья… ни им, ни нам.
Заинтригованная Марианна не могла побороть искушение задать несколько вопросов о странном персонаже, послужившем предметом спора.
– Вы действительно так боитесь за этого князя? Однако вы даже не видели его никогда!
Орланди пожал плечами и взял со стола зажженный канделябр, чтобы проводить путешественников на второй этаж.
– Нет, я никогда не видел его. Но я хорошо вижу, что делается от его имени. Князь очень великодушно относится к простым людям. И затем, как можно знать, куда доходит власть такого человека, как он? Лучше оставить его в покое. Его щедрость известна, но неизвестно еще, каков он в гневе… и если бы какой-нибудь отщепенец или окаянный…
Орланди снова трижды перекрестился.
– Сюда, синьорина!.. Затем я провожу кучера в его помещение. А для служанки – маленькая комната рядом с вашей.
Он открыл перед Марианной дверь в просто обставленную, но опрятную комнату. Побеленные известью стены не загромождала лишняя мебель. Узкая длинная кровать из темного дерева, с таким высоким изголовьем, что у Марианны появилось неприятное ощущение, словно она находится перед мавзолеем, стол и два твердых стула, большое распятие и несколько благочестивых картинок составляли убранство комнаты. Если бы не красные занавески у маленького окна и кровати, могло бы показаться, что это монастырская келья. Туалетные принадлежности и большая белая фаянсовая миска находились на стоявшем в углу столике. Все это освещалось скупым светом масляной лампы.
– Вот, это моя самая хорошая комната, – с удовлетворением сказал синьор Орланди. – Я надеюсь, что синьорина будет довольна. Должен ли я теперь предупредить синьора Зеччини?
Марианна вздрогнула. История невидимого князя заставила ее забыть собственные заботы и особенно ту таинственную особу, которая ждет ее с утра. Сейчас она узнает, кто он такой.
– Предупредите его и скажите, что я жду. Затем подадите нам ужин.
– А ваш багаж доставить тоже сюда?
Марианна заколебалась. Она не знала, входило ли в планы крестного, чтобы она надолго осталась в этой гостинице, и подумала, что багаж не пострадает, если проведет еще одну ночь в карете.
– Нет, я не знаю, останусь ли я здесь. Принесите только большой ковровый мешок, который лежит внутри берлины.
Когда Орланди удалился, она из предосторожности отправила спавшую на ходу Агату к себе, предупредив, чтобы она оставалась на месте, пока ее не позовут.
– А… если я засну? – спросила девушка.
– Спите спокойно. Я разбужу вас к ужину… Бедная моя Агата, вы не представляли себе, что путешествие будет таким утомительным?
Из-под измятого чепчика Агата благодарно улыбнулась хозяйке:
– Да, это было тяжело, но так интересно. К тому же вместе с мадемуазель я готова идти хоть на край света. Но надо признаться, что в этой гостинице не так уж хорошо. Хотя на дворе и май, не мешало бы протопить.
Марианна показала рукой, чтобы она замолчала и шла к себе через низкую дверь, соединявшую обе комнаты, ибо кто-то постучал.
– Войдите! – сказала Марианна, когда ее субретка исчезла.
Дверь медленно отворилась, очень медленно, словно тот, кто был за нею, стеснялся или колебался. Наконец появилась высокая фигура в суконном одеянии с короткими штанами, в белых чулках и громадных туфлях с пряжками, в круглой, надвинутой на колпак шляпе. Шляпа покинула свое место, колпак остался, а новоприбывший, сложив руки, поднял глаза к потолку и вздохнул.
– Слава Богу! Наконец вы прибыли! Вы не можете себе представить, как я терзался весь день среди этой солдатни! Но вы уже здесь, и это главное.
Слушая это приветствие в форме благодарственой молитвы, Марианне хватило времени прийти в себя от удивления, обнаружив, что синьор Зеччини не кто иной, как аббат Бишет. Но несчастный был так заметно не в себе от своей одежды, вернее, эта одежда придавала ему такой забавный вид, что Марианна не могла удержаться от смеха.
– Что это вы так вырядились, господин аббат! Вы разве не знаете, что Пасха была три недели назад и карнавал давно уже закончился?
– Не смейтесь, умоляю вас. Я достаточно выстрадал в этом нелепом наряде. Если бы это не было необходимо и если бы его преосвященство из предосторожности не потребовал…
– Где мой крестный? – спросила Марианна, сразу став серьезной. – Я думала найти его здесь.
– Вы должны были помнить, что князь Церкви нуждается в больших предосторожностях, чем кто-либо иной, во время таких ужасных событий, которые мы переживаем. Последнее время мы квартировали в монастыре Монт-Оливети, но затем из осторожности покинули его.
– Это было действительно очень благоразумно, – признала Марианна, подумав о том, что несколькими минутами раньше сказал неистовый жандарм. Именно к этому монастырю они направились.
– И где находится его преосвященство сейчас?
– Напротив, – ответил аббат, показывая в окно на колокольню собора. – Он устроился сегодня утром у церковного сторожа и ожидает вас.
Марианна бросила взгляд на висевшие у нее на шее миниатюрные золотые часы.
– Уже поздно. Церковь должна закрыться… охраняться…
– Вечерняя служба только начинается. Предпринятые Императором меры касаются только монастырей, но не церквей, где богослужение должно продолжаться. Службы проходят регулярно. В любом случае сторож должен оставить одну дверь открытой при необходимости на всю ночь. Его преосвященство будет вас ждать после вечерни.
– Где именно? Церковь такая большая…
– Войдете через левую дверь и пойдете до трансепта[9]. Найдете гробницу Иларии. На ней изображена распростертая женщина с собачкой у ног. Там вас будет ждать кардинал.
– Вы не пойдете со мной?
– Нет. По приказу монсеньора я должен покинуть гостиницу ночью. Он не хочет, чтобы нас видели вместе. Моя миссия завершена, и меня призывают другие дела.
– Благодарю вас, господин аббат. Я сообщу крестному, с какой старательностью вы выполнили его волю. Что касается меня, то я сейчас же отправлюсь на встречу с ним.
– Да хранит вас Господь! Я буду молиться за вас.
Приложив длинный палец к губам как требование соблюдать тишину и ступая на носках своих громадных туфель с видом заговорщика, который при других обстоятельствах Марианна нашла бы комичным, мнимый синьор Зеччини вышел так же бесшумно, как и вошел.
Марианна живо подошла к туалетному столику, сняла шляпу и убедилась, что прическа не сильно пострадала, затем, открыв принесенный Орланди ковровый мешок, достала из него большую темно-красную кашемировую шаль, в которую закуталась с головой, как это делали местные женщины. После чего она приоткрыла дверь, ведущую в комнату Агаты. Как она и предполагала, девушка спала. Растянувшись в одежде на кушетке, она даже не услышала, когда скрипнула дверь. Марианна улыбнулась. Она могла спокойно идти на свидание. Агата не скоро проснется. Спускаясь по лестнице, она встретила Орланди, который шел с уставленным тарелками, стаканами и приборами подносом.
– Пожалуйста, подайте ужин немного позже, – сказала Марианна. – Я хотела бы… сходить в церковь немного помолиться, если это можно…
В служебной улыбке Орланди появился более теплый оттенок:
– Ну конечно же, это можно! Сейчас как раз идет вечерняя служба! Идите, синьорина, идите, я подам ужин, когда вы вернетесь.
– А эти солдаты… пропустят меня?
– Чтобы пойти в церковь? – возмутился почтенный хозяин гостиницы. – Хотел бы я видеть!.. Мы здесь все добрые христиане! Если бы попытались закрыть церкви, в городе вспыхнула бы революция. Вы не желаете, чтобы я проводил вас?
– Только до дверей вашего дома. Дальше я пойду сама, благодарю вас.
В сопровождении принявшего грозный вид Орланди Марианна пересекла зал, не привлекая внимания никого из солдат. Впрочем, теперь они выглядели гораздо менее агрессивными. Сержант с капралом играли в карты, а остальные разговаривали, попивая вино. Некоторые достали длинные трубки и задумчиво пускали к потолку клубы дыма. Выйдя из дома, Марианна поплотней закуталась в шаль и пустилась бегом через площадь. Ночь уже полностью вступила в свои права, но рассеянные кое-где фонари позволяли разглядеть светлую массу старой базилики. Поднялся легкий ветер, донесший аромат полей, и Марианна приостановилась посреди площади, чтобы насладиться его свежестью. Вымытое недавним дождем небо распростерло над ее головой свое сине-черное покрывало с мириадами нежно сверкающих звезд. Где-то в ночи пел под аккомпанемент гитары мужчина, но его голос заглушали исходившие из открытых дверей храма звуки торжественного гимна. Песня, которую пел мужчина, была песней любви, гимн же прославлял Бога и горькие радости отречения и смирения. Первое призывало к счастью, второе – к строгому повиновению, и Марианна в последний раз заколебалась. Совсем недолго, ибо выбора между любовью и долгом у нее уже не было. Ее возлюбленный не нуждался в ней, не пытался найти ее. Он катил среди празднующего народа по дорогам Нидерландов, улыбаясь своей юной жене, не думая о той, кого оставил, которая теперь, чтобы скрыть свой позор и страдания, направлялась к неизвестному, чтобы он обеспечил ее ребенку право жить с высоко поднятой головой.
Она решительно повернулась спиной к любовной песне и посмотрела на церковь. Какой внушительной она казалась в темноте с ее приземистыми очертаниями и устремленной к небу, словно призыв о помощи, высокой башней. Ее призыв Бог не пожелал услышать, раз единственный человек, в помощи которого она нуждалась, не пришел и не придет. Он тоже был далеко от нее, может быть, уже забыл о ней. Волнение перехватило горло Марианны, но тут же сменилось приступом гнева.
– Ты форменная дурочка! – пробурчала она сквозь зубы. – Когда уже ты перестанешь оплакивать свою судьбу? Ты сама хотела того, что произошло! И ты всегда знала, что за счастье надо платить, даже если оно оказалось таким быстротечным! Так что теперь уж плати без всяких упреков. Тот, кто ждет тебя здесь, любит тебя с давних пор. Он желает тебе только счастья… или по меньшей мере душевного спокойствия. Постарайся довериться ему, как ты это делала когда-то.
Марианна смело направилась к паперти, перешагнула несколько ступенек и толкнула крайнюю слева дверь. Но чувство беспокойства у нее не рассеялось. Несмотря ни на что, она не могла избавиться от причинявшего ей боль чувства недоверия к крестному, за которое она упрекала себя. Как бы она хотела вновь обрести безоговорочное доверие юных лет! Однако эта невероятная свадьба! Эта требуемая им полная покорность!
Внутренность церкви тонула во мраке, и только красная лампа на хорах и несколько горящих свечей давали слабый свет. На высоком алтаре седовласый священник в серебряной ризе совершал богослужение в окружении коленопреклоненных прихожан, чей шепот, смешиваясь со вздохами органа, уносился к высокому, поблескивающему лазурью своду. Она остановилась около кропильницы, смочила пальцы и перекрестилась, затем преклонила колени для краткой молитвы, в которой ее сердце не участвовало. Скорее это был долг вежливости перед Богом. Душа ее здесь отсутствовала. Стремительно и бесшумно, словно тень, она проскользнула по боковому нефу, обогнула изящное восьмиугольное сооружение, укрывавшее диковинное распятие с Христом в длинном византийском одеянии, и наконец добралась до трансепта. Среди нескольких стоявших там на коленях фигур, похоже, не было того, кого она искала. Никто не обратил на нее внимания.
Марианна не торопясь приблизилась к гробнице. Она сразу заметила ее красоту, столь необычную, что взгляд ее, равнодушно скользнув по великолепной картине, изображавшей Деву Марию с двумя святыми, приковался к гробнице и уже не мог оторваться. Она никогда не представляла себе, что гробница может обладать таким изяществом, таким очарованием чистоты и покоя. На окаймленной фризом с держащими гирлянды цветов ангелами плите покоилась молодая женщина в длинном платье, с маленькой собачкой у ног, со скрещенными на груди руками, гладко зачесанными волосами, открывавшими очаровательное лицо, которое Марианна долго созерцала, восхищаясь цветущей молодостью, с такой любовью воспроизведенной скульптором. Она не знала, кто была эта Илария, умершая четыре века назад, но почувствовала удивительную духовную близость с нею, хотя на этом тонком лице не отражались страдания, которые привели ее на пороге жизни в гробницу.
Чтобы побороть желание прикоснуться к рукам лежащей и неуместную, по ее мнению, чувствительность, Марианна поодаль преклонила колени, спрятала лицо в ладонях и попыталась молиться. Но ее сознание оставалось настороже. И она не вздрогнула, когда кто-то опустился на соседнюю скамеечку для молитв. Скосив глаза, она узнала крестного, несмотря на поднятый воротник черного плаща, почти закрывавший его лицо. Увидев, что она смотрит на него, он слегка улыбнулся.
– Вечерня сейчас закончится, – прошептал он. – Когда все уйдут, мы побеседуем.
Ожидание не было долгим. Через несколько минут священник покинул алтарь, унося ковчег. Мало-помалу церковь опустела. Слышался шум отодвигаемых скамеечек, удаляющихся шагов. Пришел сторож потушить свечи и лампу на хорах. Свет остался только в трансепте перед прекрасной статуей святого Жан-Батиста, очевидно, работы того же скульптора, что и гробница. Кардинал поднялся с колен и сел, жестом приглашая Марианну сделать то же. Она заговорила первая:
– Я прибыла, как вы мне это приказали…
– Нет, не приказал, – мягко поправил ее кардинал. – Я только просил тебя, ибо полагал, что в этом твое спасение. Ты приехала… одна?
– Одна! И вы предвидели это, не так ли? – добавила она с неуловимой горечью, не ускользнувшей, однако, от тонкого слуха прелата.
– Нет. Бог мне свидетель, что я предпочел бы увидеть тебя с человеком, который дал бы тебе возможность выполнить свой долг и одновременно удовлетворить твою привязанность. Но я вижу, что у тебя не было ни достаточно времени, ни, возможно, выбора. Тем не менее у меня такое ощущение, что ты сердишься на меня из-за положения, в котором оказалась?
– Я сержусь только на себя, крестный, уверяю вас. Скажите только, все ли в порядке? Мой брак…
– С англичанином? Надлежащим образом расторгнут, иначе тебе незачем было ехать сюда. Мне не составило большого труда добиться расторжения. Ввиду чрезвычайных обстоятельств, касающихся и Святого Отца, пришлось удовольствоваться малым трибуналом, чтобы вынести решение о твоем случае. Я на это и рассчитывал, ибо в противном случае мы не добились бы такого быстрого успеха! Затем я уведомил консисторию английской церкви о расторжении брака и написал нотариусу, который составлял контракт. Теперь ты свободна!
– Но на такое короткое время! Тем не менее я благодарна вам. Для меня это величайшая радость – быть свободной от унизительных цепей, и я буду вечно благодарить вас! Похоже, крестный, что вы стали весьма могущественной особой?
Несмотря на слабый свет, Марианна заметила на некрасивом лице кардинала улыбку.
– У меня нет другого могущества, кроме того, что приходит от Бога, Марианна. Готова ли ты сейчас слушать продолжение?
– Да… по крайней мере, я считаю так!
Странным казался этот диалог в пустом соборе. Они были одни, сидя бок о бок среди тьмы, где иногда отблеск пламени высвечивал один из висящих на стенах шедевров. Почему именно здесь, а не в комнате гостиницы, куда кардинал в своей гражданской одежде мог проникнуть так же легко, как и аббат Бишет, невзирая на присутствие солдат? Марианна слишком хорошо знала крестного, чтобы не сомневаться в том, что он обдуманно выбрал эту обстановку, может быть, для того, чтобы придать своего рода торжественность словам, которыми они обменяются. И, возможно, из-за этого он сейчас предался размышлениям. Кардинал закрыл глаза, склонил голову. Марианна подумала, что он молится, но ее измученные дорогой и беспокойством нервы были уже на пределе. Не в силах сдержать себя, она сухо проронила:
– Слушаю вас!
Он встал и, положив ей руку на плечо, мягко упрекнул:
– Ты нервничаешь, малютка, и это вполне естественно, но видишь ли, это на меня падет вся ответственность за то, что произойдет, и я обязан еще раз все обдумать… Теперь слушай, но прежде всего запомни, что ты не должна ни в чем огорчать человека, который собирается дать тебе свое имя. Между вами будет заключен союз. Однако вы никогда не составите супружеской пары, и именно это мучит меня, ибо служителю Бога не подобает способствовать заключению подобного брака. Но, сделав это, вы окажете взаимные услуги, ибо он спасет тебя и твоего ребенка от бесчестия, а ты дашь ему счастье, на которое он больше не надеялся. Благодаря тебе благородное имя, обреченное им на исчезновение, не угаснет с ним.
– А разве этот человек не способен… иметь ребенка? Он слишком стар?
– Ни то, ни другое, но произвести потомство – вещь для него немыслимая, просто ужасающая. Он мог бы, конечно, усыновить какого-нибудь другого ребенка, но его останавливает опасение привить к старому семейному дереву вульгарный росток. Ты принесешь ему смешанную с лучшей кровью Франции не только кровь Императора, но и человека, которым он восхищается больше всех в мире. Завтра, Марианна, ты выйдешь замуж за князя Коррадо Сант'Анна…
Забыв, где она находится, Марианна вскрикнула.
– Он? Человек, которого никто и никогда не видел?
Лицо кардинала окаменело. В синих глазах сверкнули молнии.
– Откуда ты знаешь? Кто говорил тебе о нем?
В нескольких словах она описала сцену, невольной свидетельницей которой она была в гостинице. Закончив рассказ, она добавила:
– Говорят, что он поражен ужасной болезнью и из-за этого так тщательно скрывается, говорят даже, что он безумен.
– Никому никогда не удавалось сковать язык людей, а тем более их воображение. Нет, он не безумен. Что касается причины его добровольного затворничества, я не вправе раскрыть ее тебе. Это его тайна. Возможно, он откроет ее тебе когда-нибудь, если сочтет нужным, но это меня сильно удивило бы! Знай только, что им движут побуждения, не просто достойные уважения, но очень благородные.
– Однако… если мы должны будем заключить союз, я, по меньшей мере, обязана увидеть его!
В голосе Марианны прозвучала надежда, но кардинал покачал головой:
– Мне не следовало забывать, что женское любопытство непреоборимо. Слушай внимательно, Марианна, чтобы я больше не повторял. Между тобою и Коррадо Сант'Анна заключается соглашение вроде того, что имело место между нами. Он дает тебе свое имя и признает себя отцом твоего ребенка, который однажды станет наследником его состояния и титулов, но, вероятно, ты никогда не увидишь его лицо, даже во время бракосочетания.
– Но в конце концов, – воскликнула Марианна, раздраженная этой тайной, в которой кардинал, похоже, находил удовольствие, – вы знаете его? Вы его видели? Что он скрывает? Может быть, это чудовищный урод?
– К чему громкие слова! Действительно, я часто видел его. Я даже знаю его с самого рождения, ставшего ужасной драмой. Но я клялся честью и на Евангелии, никогда не раскрывать ничего, касающегося его особы. Бог свидетель, однако, что я многое отдал бы ради того, чтобы вы смогли среди бела дня стать настоящими супругами, ибо я редко встречал людей с такими достоинствами, как у него. Но при настоящем положении дел я считаю, что в ваших обоюдных интересах заключить лучше такой брак… союз двух в некотором роде терпящих бедствие. Что касается тебя, то взамен того, что он тебе даст, ибо ты станешь очень важной дамой, тебе надлежит жить с честью и порядочностью и уважать этот род, чьи корни уходят в древность и с которым породнилась та, что спит в этой гробнице. Готова ты к этому? Потому что, пойми меня правильно, если ты ищешь только удобное прикрытие, чтобы вести беззаботную жизнь в объятиях какого-нибудь мужчины, тебе лучше отказаться и поискать другого. Не забывай, что я предлагаю тебе не счастье, а достоинство и честь человека, которого никогда не будет рядом с тобой, чтобы их защитить, и свободную от всяких материальных забот жизнь. Одним словом, я ожидаю, что ты будешь вести себя отныне соответственно твоему происхождению и обычаям твоего сословия. Однако ты еще можешь отказаться, если условия кажутся тебе слишком тяжелыми. В твоем распоряжении десять минут, чтобы сказать мне, хочешь ли ты остаться певицей Марией-Стэллой или же стать княгиней Сант'Анна…
Он хотел отойти, чтобы оставить ее наедине для размышлений, но охваченная внезапной паникой Марианна удержала его за руку.
– Еще одно слово, крестный, умоляю вас. Поймите, чем для меня является решение, которое надо принять! Я знаю, всегда знала, что дочери знатного рода не подобает обсуждать избранный ее родителями союз, но признайте, что на этот раз обстоятельства исключительные.
– Согласен. Однако я думаю, что уже не о чем спорить.
– Да нет! Я не собираюсь спорить. Я полностью доверяю вам и люблю, как любила бы отца. Я только хочу полной ясности. Вы сказали, что отныне я должна буду жить по законам Сант'Анна, почитать имя, которое буду носить?
– В чем же дело? – строго спросил кардинал. – Вот уж не ожидал услышать от тебя подобный вопрос…
– Я неправильно выразилась, – простонала Марианна. – Другими словами: какой станет моя жизнь с момента, когда я стану женой князя? Должна ли я буду жить в его доме, под его крышей…
– Я уже говорил, что нет. Ты сможешь жить там, где тебе понравится: у себя в особняке д'Ассельна или где угодно. Если у тебя появится желание, ты можешь воспользоваться любым из владений Сант'Анна, будь то вилла, которую ты увидишь завтра, или принадлежащие ему дворцы в Венеции и Флоренции. Ты будешь полностью свободной, и управляющий Сант'Анна позаботится, чтобы твоя жизнь не только избавилась от материальных забот, но и была роскошной, как это надлежит женщине твоего ранга. Только никаких скандалов, никаких мимолетных связей, никаких.
– О крестный! – вскричала уязвленная Марианна. – Я никогда не давала вам повода предполагать, что я могу пасть так низко, что…
– Прости меня, я не то хотел сказать и также неправильно выразился. Я все еще думал об амплуа певицы, выбранном тобой, и о возможных неведомых тебе опасностях, связанных с ним. Я знаю прекрасно, что ты любишь и кого любишь! И я не просто сожалею о выборе твоего сердца, – я не могу забыть, что его избранник обладает слишком большой властью, чтобы не привести тебя опять к нему, когда он этого пожелает. У тебя нет сил бороться с ним и с самой собою. Но, дитя мое, единственное, о чем я тебя прошу, это всегда помнить об имени, которое ты будешь носить, и соответственно вести себя. Никогда не поступай так, чтобы твой… ваш ребенок отныне когда-нибудь смог упрекнуть тебя. Впрочем, я верю, что на тебя можно положиться. Ты всегда была моей возлюбленной дочерью. Просто тебе не повезло. Теперь я оставляю тебя подумать.
Сказав это, кардинал отошел на несколько шагов и преклонил колени перед статуей святого Жана, оставив Марианну у гробницы. Она непроизвольно повернулась к ней, словно ожидаемый кардиналом ответ мог слететь с этих мраморных уст. Жить с достоинством… и с достоинством умереть, вот к чему, несомненно, свелась жизнь той, что покоилась здесь! И достоинство было так вознаграждено! Впрочем, Марианна вполне откровенно признала, что у нее нет особой тяги к приключениям, по крайней мере подобным тем, что она пережила, и не могла избавиться от мысли, что если бы все пошло по-другому и особенно если бы Франсис вел себя иначе, она в это же самое время жила бы спокойно и с достоинством среди величественной роскоши Селтон-Холла.
Она осторожно положила руку на изваяние, и холод мрамора пронизал ее. То ли ей почудилось, то ли в самом деле на тонком лице с закрытыми глазами, таком безмятежно спокойном над высоким воротником, промелькнула легкая улыбка. Может быть, молодая женщина пыталась из-за порога смерти приободрить свою живущую сестру?
«Я схожу с ума! – волнуясь, подумала Марианна. – У меня уже начинаются видения! Надо кончать с этим!..»
Резко повернувшись спиной к статуе, она подошла к крестному, который молился, спрятав лицо в руках, и отчетливо заявила:
– Я готова. Завтра я сочетаюсь с князем.
Не глядя на нее, даже не повернувшись, он прошептал, подняв глаза к лику святого Жана:
– Хорошо. Теперь возвращайся к себе. Завтра в полдень ты покинешь гостиницу, сядешь в карету и прикажешь кучеру ехать по дороге к Луккским Купальням, находящимся в четырех-пяти лье отсюда. Это никого не удивит, раз ты приехала сюда на воды, но ты не доедешь до конца. Примерно в одном лье от города ты увидишь около дороги небольшую часовню. Я буду ждать тебя там. Теперь иди.
– А вы остаетесь? Здесь так темно и холодно.
– Я живу здесь, сторож – верный чле… друг! Иди с миром, малютка, и да хранит тебя Бог!
Ей вдруг показалось, что у него очень усталый вид и, в то же время, что он с нетерпением ожидает ее ухода. Бросив последний грустный взгляд на статую Иларии, Марианна направилась к выходу, занятая новой мыслью. Крестный продолжал удивлять ее. Какое слово хотел он произнести, упомянув о стороже? Член? Но член чего? Не значит ли это, что князь Церкви, римский кардинал, принадлежит к какой-то секте? Но в таком случае к какой? Вот и новая загадка, которой, может быть, лучше не касаться. Марианна почувствовала себя такой утомленной от всех этих вторгающихся в ее жизнь тайн!
После запаха остывшего воска и сырых камней собора ночной воздух показался ей восхитительным. Аромат его был таким нежным! А небо такое прекрасное! Она с удивлением обнаружила, что теперь, когда решение принято, все ее волнение улетучилось. Она была почти счастлива, что согласилась на этот странный брак. Безусловно, было бы безумием отказываться от союза, обеспечивавшего ей жизнь, сообразную ее вкусам и происхождению, предоставляя ей полную самостоятельность при единственном условии – достойно носить имя Сант'Анна!
Даже вызванный воображением образ Язона не возмутил новое для нее спокойствие. Пытаться найти спасение с его помощью было, конечно, ошибкой. Судьба выбрала за нее, и, может быть, так даже и лучше. Единственный, кого ей во всех отношениях не хватало, – это милейшего Аркадиуса. Когда он рядом, все сразу становится проще и понятней.
В то время как она пересекала площадь, теперь уже совсем темную, ее поразила тишина вокруг. Не слышно было ни малейшего шума. В воздухе не звучала больше любовная песня… вокруг затаилась ночь, томительный мрак которой предвещал неведомые испытания завтрашнего дня. Невольная дрожь охватила Марианну.
Глава X
Голос из зеркала
Когда ее карета проехала величественные, украшенные гербами решетчатые ворота, фантастическим черно-золотым кружевом замыкавшие высокие стены, Марианна ощутила, что вступает в новый мир, охраняемый каменными стражами на пилястрах у входа: один вооруженный натянутым луком, другой – поднятым копьем, словно угрожавшими каждому, кто осмелится переступить порог. Ворота, как по волшебству, раскрыли свои створки перед лошадьми, но ни одного охранника, ни одной из собак, так напугавших офицера жандармерии, не было видно. Ни единой души! Этот вход начинал длинную, посыпанную песком аллею, обсаженную высокими темными кипарисами вперемежку с лимонными деревьями в каменных вазах, безмятежную перспективу которой завершали искрящиеся султаны бившей из бассейна воды.
По мере того как карета катилась по песку аллеи, по сторонам открывал свои прелести романтический парк, населенный статуями, гигантскими деревьями, ажурными колоннадами, брызжущими фонтанами: своеобразный мир живой и неживой природы, где вода казалась властелином, а цветы отсутствовали. Охваченная непонятной боязнью, Марианна оглядывалась, затаив дыхание, с таким чувством, словно само время остановилось… На миловидном лице Агаты, сидевшей против нее, замерло выражение явного страха. Только погруженного в свои мысли сидящего в углу кардинала, казалось, не волновала странная щемящая грусть, наполнявшая поместье. Даже солнце, сиявшее при выезде из Лукки, исчезло за слоем белых облаков, откуда пробивались рассеянные лучи света. Атмосфера стала гнетущей, не слышалось пения птиц, никакой шум, кроме печального журчания воды, не нарушал тишину. В карете все молчали, да и Гракх на своем сиденье забыл, что можно петь или свистеть, как он привык это делать во время бесконечного пути.
Берлина повернула, пересекла рощу гигантских туй и выехала на открытое место. В конце длинного зеленого ковра, где вздыбились мраморные лошади и роскошные священные павлины распушили белоснежные перья, на голубоватом фоне далеких тосканских холмов стоял замок, отражая в зеркале пруда свое спокойное величие. Увенчанные балюстрадой белые стены, высокие сияющие окна большой лоджии со статуями на колоннах, отливающий старым золотом купол центральной части с коньком в виде всадника на единороге, представлявшие жилище таинственного князя в стиле приправленного пышным барокко позднего Ренессанса, казались возникшими из сказки.
Высокие деревья, окаймлявшие со всех сторон лужайку и пруд, прерывались широкими прогалинами, где солнечные лучи освещали нежную зелень и туманную белизну, временами открывая взору изящество колоннады или бурлящий водопад.
Краем глаза кардинал следил за реакцией Марианны. С расширившимися глазами и полуоткрытым ртом, она, казалось, впитывала всеми фибрами души прелесть этого очаровательного поместья. Кардинал улыбнулся:
– Если тебе нравится Villa dei Cavalli, только от тебя зависит оставаться здесь столько, сколько понравится… хоть навсегда!
Оставив без внимания прямой намек, Марианна удивилась:
– Villa dei Cavalli! Почему?
– Это местные нарекли ее так: «Дом лошадей». Они хозяева здесь, настоящие короли. На протяжении более двух веков Сант'Анна владеют конным заводом, который, без сомнения, имел бы такую же известность, как и знаменитые конюшни герцога Мантуанского, если бы его продукция выходила наружу. Но за исключением пышных подарков князья Сант'Анна никогда не расстаются со своими животными. Погляди…
Они приближались к дому. С правой стороны Марианна заметила другой водоем, где вода била из морской раковины. Немного дальше, между двумя колоннами, возможно указывавшими дорогу к конюшням, стоял мужчина, держа под уздцы трех великолепных лошадей снежной белизны, казавшихся с их развевающимися гривами и длинными султанами хвостов моделями для украшавших парк скульптур. С самого раннего детства Марианна любила лошадей. Она любила их за красоту. Она понимала их лучше, чем любое человеческое существо, и у самых пугливых из них она никогда не вызывала страха, даже наоборот. Эту страсть она унаследовала от тетки Эллис, которая до сделавшего ее хромой несчастного случая была замечательной наездницей. Тройка стоявших там прекрасных лошадей показалась ей самым теплым дружеским приветом.
– Они восхитительны, – вздохнула она. – Но как они относятся к невидимому хозяину?
– Для них он является реальностью, – сухо оборвал кардинал. – В сущности, единственная земная радость для Сант'Анна – это они. Но мы приехали.
Описав грациозную дугу, отдававшую честь мастерству Гракха, карета остановилась перед большой мраморной лестницей с двойными маршами, на которой выстроилась дворцовая челядь. Марианна увидела внушительную шеренгу лакеев в белом с золотом, в напудренных париках, подчеркивающих темную кожу южан и неподвижность их лиц. На ведущем в лоджию крыльце ожидали трое в черном: седая женщина, чей строгий туалет оживлялся белым воротником и висящими на поясе золотыми ключами, неопределенного возраста священник, лысый и тщедушный, и высокий, крепкий мужчина в простом, но безупречном костюме, с лицом римлянина и густой черной, посеребренной временем шевелюрой. Все в этом последнем говорило о крестьянском происхождении, некой грубой силе, которую может дать только земля.
– Кто они? – взволнованно прошептала Марианна, в то время как двое слуг открыли дверцу и опустили подножку.
– Донна Лавиния, уже несколько десятилетий бессменная экономка у Сант'Анна. Она из обедневших дворян. Именно она воспитала Коррадо. Отец Амунди – его капеллан. Что касается Маттео Дамиани, то он одновременно и управляющий и секретарь князя. Теперь спускайся и помни только о своем происхождении. Мария-Стэлла умерла… навсегда.
Как во сне, Марианна ступила на землю. Как во сне, с глазами, устремленными на тех, кто вверху склонился в низком поклоне, она поднялась по мраморным ступенькам между двойным рядом окаменевших слуг, поддерживаемая ставшей внезапно властной рукой ее крестного. Позади нее слышалось учащенное дыхание Агаты. Проглянувшее солнце грело не сильно, однако Марианне почему-то вдруг стало душно. Ей захотелось распустить завязки плаща, затруднявшего дыхание, но она не решилась. Она едва слышала, как ее представлял крестный, затем слова приветствия экономки, склонившейся в таком глубоком реверансе, словно новоприбывшая была по меньшей мере королевой. Ей показалось, что ее тело вдруг превратилось в какой-то странный механизм. Ее воля не принимала никакого участия в его чисто автоматических действиях. Она, словно со стороны, слышала свои слова благодарности на приветствия капеллана и донны Лавинии. А секретарь буквально гипнотизировал ее. Он тоже действовал как автомат. Его суровые бесцветные глаза не отрывались от лица Марианны. Они словно прощупывали каждую его черточку в поисках ответа на вопрос, известный ему одному. И Марианна могла поклясться, что в этом беспощадном взгляде ощущалась какая-то боязнь. Она не ошиблась в своем предположении: молчание Маттео, тягостное и подозрительное, содержало угрозу. Вполне естественно, что он не мог с открытой душой встретить появление этой чужестранки. И Марианна с первого взгляда почувствовала в нем врага.
Совсем другим было поведение донны Лавинии. Ее ясное, несмотря на неопровержимые следы былых страданий, лицо излучало только нежность и доброту, взгляд темных глаз был полон восхищения. Сделав реверанс, она поцеловала руку Марианне и прошептала:
– Будь благословен Господь, дарующий нам такую прекрасную княгиню!
Что касается отца Амунди, то при его очень благородной осанке он явно не стремился произвести впечатление, и Марианна сразу заметила это по его скороговорке сквозь зубы, совершенно непонятной и раздражающей. Вместе с тем он послал молодой женщине такую сияющую, такую простодушную улыбку, он был заметно рад видеть ее, что она спросила себя, не был ли он случайно старым знакомым, о котором она забыла.
– Я провожу вас в ваши апартаменты, ваше сиятельство, – тепло сказала экономка. – Маттео займется его милостью.
Марианна улыбнулась, затем поискала взгляд крестного.
– Иди, малютка, – посоветовал тот, – и отдохни. Вечером перед церемонией я зайду за тобой, чтобы князь смог увидеть тебя.
Молча, удержав рвущийся из уст вопрос, Марианна последовала за донной Лавинией. Она буквально сгорала от любопытства, какого еще никогда не испытывала, от всепоглощающего желания увидеть неведомого князя, хозяина этого поместья, доведенного до грани реальности и охраняемого сказочными животными. Князь хочет видеть ее! Почему же она не увидит его? Неужели его предполагаемая болезнь настолько ужасна и опасна, что ей нельзя приближаться к нему? Ее взгляд остановился на прямой спине экономки, шедшей впереди нее под легкий шорох шелка и мелодичное позвякивание ключей. Как это сказал Готье де Шазей? Она воспитала Коррадо Сант'Анна? Без сомнения, никто не знает его лучше ее, а она казалась такой счастливой при появлении Марианны.
«Я заставлю ее говорить, – подумала молодая женщина. – Она должна сказать все!»
Внутреннее великолепие виллы ни в чем не уступало красоте садов. Покинув лоджию, украшенную лепкой в стиле барокко и позолоченными фонарями кованого железа, донна Лавиния повела свою новую хозяйку через сиявший золотом громадный зал и целый ряд салонов, в одном из которых, особенно роскошном, тонко вылепленное красное с золотом обрамление оттенялось зловещим сверканием покрытых лаком черных панно. Но это было единственное исключение. Основными цветами являлись белый и золотой. Мозаичные полы из мраморных плиток будили эхо шагов. Предназначенное для Марианны помещение, находившееся в левом крыле здания, было убрано в том же духе, но его необычность поразила молодую женщину. Здесь также царили белизна и позолота, хотя в комнате стояли два покрытых пурпурным лаком шкафчика, привносивших некоторое тепло. Из-за карниза потолка, словно с балкона, персонажи в костюмах двухвековой давности, написанные так, что трудно было усомниться в их реальности, следили, казалось, за каждым движением обитателей комнаты. Кроме того, множество зеркал покрывало стены. Они были повсюду, до бесконечности отражая темные фигуры Марианны и донны Лавинии, а также подавляющую роскошь большой венецианской кровати с вырезанными из дерева неграми в восточных нарядах, держащими пучки длинных красных свечей.
Марианна оглядела это роскошное и впечатляющее убранство со смесью изумления и беспокойства.
– Это и есть… моя комната? – спросила она, в то время как слуги вносили ее багаж.
Донна Лавиния открыла окно, затем поправила громадный букет жасмина в алебастровой вазе.
– Это комната всех княгинь Сант'Анна уже больше двух веков. Она нравится вам?
Чтобы избежать ответа, Марианна нашла другой вопрос:
– Все эти зеркала… Для чего они?
Она сразу же почувствовала, что этим вопросом поставила экономку в затруднительное положение. Усталое лицо донны Лавинии слегка передернулось, и она пошла открыть дверь, ведущую в небольшую комнату, словно вырубленную в белом мраморе: купальню.
– Бабушка нашего князя, – сказала она наконец, – была женщиной такой неописуемой красоты, что она хотела иметь возможность непрерывно созерцать ее. Она и приказала установить эти зеркала. С тех пор они тут.
В ее голосе ощущалось сожаление, и это заинтриговало Марианну. Странности семьи Сант'Анна все больше разжигали ее любопытство.
– Где-нибудь в доме, безусловно, должен быть ее портрет, – сказала она, улыбаясь. – Я с удовольствием увидела бы его.
– Был один… да и тот погиб в огне. Госпожа желает отдохнуть, принять ванну, подкрепиться?
– И то, и другое, и третье, если вы не возражаете, но прежде всего ванну. Где вы поместите мою горничную? Я хотела бы иметь ее под рукой, – добавила она, к заметной радости Агаты, которая с самого входа в виллу шла только на цыпочках, словно в музее или храме.
– На этот случай есть небольшая комната в конце коридора, здесь, – ответила донна Лавиния, отодвигая скрывавшее дверь лепное панно. – Там поставят кровать. Сейчас я приготовлю ванну.
Она хотела выйти, но Марианна удержала ее:
– Донна Лавиния…
– Да, ваша светлость?
Взглянув прямо в глаза экономке, она тихо спросила:
– В какой части дворца находятся апартаменты князя?
Донна Лавиния явно не ожидала такого вопроса, впрочем, вполне естественного. Марианне показалось, что она побледнела.
– Когда он бывает дома, – с усилием проговорила она, – наш господин живет в правом крыле… противоположном этому.
– Хорошо… Благодарю вас.
Сделав реверанс, донна Лавиния исчезла, оставив Марианну и Агату наедине. Миловидное лицо девушки выдавало страх, и от обычной уверенности развязной парижанки не осталось и следа. Она сложила руки, как ребенок перед молитвой:
– Неужели… мы долго останемся в этом доме, мадемуазель?
– Нет, я надеюсь, что не очень долго, Агата. Разве он вам так не нравится?
– Он очень красив, – сказала девушка, бросив вокруг себя недоверчивый взгляд, – но он мне не нравится. Не могу понять, почему? Пусть мадемуазель простит меня, но мне кажется, что я никогда не смогу прижиться здесь. Тут все так отличается от нашего…
– Все же распакуйте мой багаж, – со снисходительной улыбкой сказала Марианна, – и не бойтесь обращаться к донне Лавинии, экономке, за всем, что вам понадобится. Она симпатична и, по-моему, добра! Ну-ка, смелей, Агата! Вам нечего бояться здесь. Просто непривычная обстановка, усталость с дороги…
По мере того как она говорила, Марианна заметила, что, пытаясь успокоить Агату, она в действительности обращается к себе. Она тоже чувствовала себя странно подавленной с того самого момента, как они пересекли высокую ограду этого необычайного и великолепного поместья, тем более что она не замечала никаких осязаемых признаков какой-либо опасности. Это было что-то более тонкое, какое-то нематериальное присутствие. Без сомнения, присутствие того, так тщательно скрывавшегося человека, для которого эта вилла была основным обиталищем, где он, вероятней всего, предпочитал пребывать. Но было еще что-то, и Марианна могла поручиться, что это «что-то» находится в самом помещении, словно тень женщины, установившей когда-то все эти зеркала, еще блуждала, неосязаемая, но властная, в этих комнатах, расположенных вокруг святилища, в котором громадная позолоченная кровать была алтарем, а маскарадные персонажи на потолке – верными прихожанами.
Марианна медленно подошла к одному из окон. Может быть, из-за английской части в ее крови она верила в привидения. Высокая психическая организованность делала доступными массу ощущений, которые прошли бы не замеченными менее сложным организмом, чем ее. И в этих апартаментах она «ощущала» что-то… Выступающая часть фасада мешала увидеть другое крыло дома, но взгляд проникал до лужайки с белыми павлинами и останавливался на водонапорной башне, похожей на гигантское чудовище, с силой извергавшее вспененную воду в широкий бассейн с двумя группами неистовых лошадей по бокам. В этой ярости, так резко контрастирующей с безмятежной изумрудностью парка, Марианна видела некий символ скрытой, но могучей силы, таящейся в глубине обманчивого спокойствия. В сущности говоря, это клокотание воды, этот вздыбившийся бунт животных, закрепленный скульптором в камне, были самой жизнью, страстью к существованию и деятельности, чей голос Марианна всегда ощущала в себе. И, может быть, именно поэтому это слишком красивое и слишком безмолвное жилище произвело на нее впечатление гробницы. Только парк жил.
Наступающая ночь застала Марианну стоящей на том же месте. Зелень парка приняла неопределенную окраску, фонтаны и статуи превратились в бледные пятна, а величественные большие птицы исчезли. Молодая женщина искупалась, слегка перекусила, но покоя не обрела. Виной этому была, без сомнения, нелепая кровать, на которой Марианна представляла себя жертвой, отданной под нож кровожадного жреца.
Теперь, одетая в платье из тяжелой, расшитой золотом белой парчи, которое донна Лавиния принесла на вытянутых руках с такой торжественностью, словно дело шло о святой раке, с золотой диадемой в волосах и варварски роскошным ожерельем из громадных жемчужин на низко декольтированной шее, Марианна пыталась сосредоточенным созерцанием ночного парка бороться с нервозностью и тревогой, растущими по мере того, как шло время.
Она мысленно увидела себя еще так недавно стоящей в другом месте, любующейся другим парком в ожидании другой свадьбы. Это было в Селтоне, перед церемонией. Это было… Боже мой… трудно поверить… около девяти месяцев назад, а кажется, что прошли годы! Тогда, позже, возле окна брачного покоя, едва-едва прикрытая тонким батистом, под которым ее юное тело трепетало от смешанного с боязнью ожидания, она смотрела, как на старый любимый парк опускалась ночь. Как она была счастлива в тот вечер!.. Все казалось таким прекрасным, таким простым. Она любила Франсиса всей силой молодости, она надеялась быть любимой и со страстной горячностью ждала волнующий миг, когда в его объятиях она познает любовь…
Любовь… Это с другим она познала ее, и еще сейчас каждая жилка ее тела содрогалась от опьянения и признательности при воспоминании о жгучих ночах Бютара и Трианона, но эта любовь родила женщину, чье изображение возвращали сейчас эти нелепые зеркала: словно византийская статуя, с блеском величия в слишком больших глазах на застывшем лице… Светлейшая княгиня Сант'Анна! Светлейшая… Очень спокойная… безмерно спокойная, тогда как сердце ее замирало от тоски и тревоги! Какая насмешка!..
В этот вечер речь пойдет не о любви, а о сделке, расчетливой, реалистичной, безжалостной. Союз двух терпящих бедствие, сказал Готье де Шазей. Сегодня вечером никто не постучит в дверь этой комнаты, ничье желание не заявит свои права на ее тело, в котором растет новая жизнь, еще смутная, но уже всемогущая… не будет Язона с требованием уплаты безрассудного, но волнующего долга.
Чтобы побороть охватившее ее головокружение, Марианна оперлась о бронзовую задвижку окна и изо всех сил отогнала образ моряка, внезапно обнаружив, что если бы он пришел, она, наверно, испытала бы подлинную радость, тайную нежность. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной, как в этом уборе, которому позавидовала бы Императрица.
Двустворчатая дверь широко распахнулась, прогнав поглотившее ее болезненное состояние, так же как и канделябры в руках шести лакеев заставили отступить мрак в комнате, где Марианна запретила зажигать какой-либо свет. Посреди сверкающих огней, в парадном одеянии римского прелата, подметая пурпурным муаром мантии поблескивающие плитки пола, показался, словно с ореолом святого, кардинал, и перед сиянием этого выхода Марианна заморгала, как попавшая на свет ночная птица. Кардинал задумчиво взглянул на молодую женщину, но воздержался от разговора.
– Пойдем, – сказал он тихо, – время…
Была ли эта сухость вызвана требованием протокола или кроваво-красным одеянием? У Марианны внезапно появилось ощущение, что она – осужденная, за которой пришел палач, чтобы вести ее на эшафот… Тем не менее она подошла к нему и положила украшенные драгоценностями пальцы на предложенную ей руку в красной перчатке. Оба шлейфа – кардинальской мантии и королевского платья – заскользили рядом по полированному мрамору.
Проходя по салонам, Марианна с удивлением отметила, что все комнаты были иллюминованы, как на праздник, однако их благородная пустота не вызывала ни малейшей радости. Впервые за много лет она вернулась в увлекательный мир детства, к очаровательным французским сказкам, которые она так любила. Сегодня вечером она ощущала себя одновременно и Золушкой и Спящей Красавицей, проснувшейся среди роскоши забытого прошлого, но ее история не предполагала никакого очаровательного Принца. Ее принц был призраком.
Медленное торжественное шествие прошло по всему дворцу. Наконец они остановились в небольшом, обтянутом узорчатой тканью салоне, единственную меблировку которого, кроме нескольких кресел и табуретов, представляло большое зеркало времен Регентства на позолоченной подставке, с горящими жирандолями по сторонам.
Не говоря ни слова, кардинал усадил Марианну в одно из кресел, но сам остался стоять рядом в выжидательной позе. Он смотрел в зеркало, прямо перед которым сидела молодая женщина, и не отпускал ее руку, словно успокаивал ее. Марианна чувствовала себя стесненной более, чем когда-либо, и уже открыла рот, чтобы задать вопрос, когда он заговорил:
– Вот, друг мой, та, о ком я говорил вам: Марианна Елизавета д'Ассельна де Вилленев, моя крестница, – сказал он гордо.
Марианна вздрогнула. Он обращался к зеркалу, и зеркало вдруг ответило…
– Простите мне это молчание, дорогой кардинал! Принимая вас, я должен был заговорить первым, но… поистине я настолько был охвачен восхищением, что слова замерли у меня на устах! Ваш крестный, сударыня, пытался рассказать мне о вашей красоте, но впервые в жизни слова его оказались убогими и неуклюжими… из-за неумения, единственным извинением которого является грубое бессилие словами описать божество, не владея возвышенным даром поэзии. Смею ли я сказать, что я вам глубоко… нижайше признателен за ваше присутствие… за то, что вы такая, какая вы есть?
Голос был низкий, мягкий, естественно или сознательно приглушенный. Он звучал безжизненно, выдавая усталость и глубокую печаль. Марианна напряглась, стараясь успокоить перехватившее ей дыхание волнение. В свою очередь она посмотрела на зеркало, поскольку голос исходил как будто из него.
– А вы видите меня? – спросила она тихо.
– Так же отчетливо, как если бы между нами не было никакого препятствия. Скажем… я и есть это зеркало, в котором вы отражаетесь. Вы видели когда-нибудь счастливое зеркало?
– Я хотела бы поверить, но… ваш голос так печален!
– Это потому, что я редко им пользуюсь! Голос, которому нечего говорить, мало-помалу забывает о том, что можно петь. Безмолвие душит его и кончает тем, что уничтожает… Зато ваш – настоящая музыка.
Он был странен, этот диалог с невидимкой, однако Марианна понемногу успокоилась. Она вдруг решила, что для нее пришла пора самой заняться своей судьбой. Этот голос принадлежал существу страдавшему и страдающему. Она согласна играть в эту игру, но без свидетелей. Она обернулась к кардиналу:
– Вы не окажете мне милость, крестный, и не оставите меня одну на некоторое время? Я хотела бы побеседовать с князем, и так мне будет легче.
– Это вполне естественно. Я буду ждать в библиотеке.
Едва дверь закрылась за ним, Марианна встала, но вместо того, чтобы подойти к зеркалу, отошла к одному из окон, перед которым в большой японской жардиньерке находился миниатюрный девственный лес. Ей стало жутковато остаться лицом к лицу со своим отражением и этим безликим голосом, прошептавшим с оттенком недовольства:
– Почему вы попросили уйти кардинала?
– Потому что нам надо поговорить только между собой. Некоторые вещи, мне кажется, должны быть оговорены.
– Какие? Я считаю, что мой святейший друг окончательно уточнил с вами условия нашего соглашения.
– Он сделал это. Все ясно, все распределено… по крайней мере, мне кажется так.
– Он сказал вам, что я ни в чем не стесню вашу жизнь? Единственное, о чем он, возможно, не сказал вам… и о чем я тем не менее хочу просить вас…
Он заколебался. Марианну поразил перехвативший его горло спазм, но он переборол себя и очень быстро добавил:
– …просить вас, когда появится ребенок, иногда привозить его сюда. Я хотел бы, раз уж я исключаюсь, чтобы он полюбил эту матерински ласковую землю… этот дом, всех живущих здесь людей, для которых он будет неопровержимой реальностью, а не скрывающейся тенью.
Снова спазм, легкий, почти неуловимый, но Марианна уловила поднимающуюся из глубины сердца волну сострадания одновременно с убеждением, что все здесь было безрассудством, нелепостью, особенно эта непристойная тайна, в которой он замкнулся. Ее голос перешел на молитвенный шепот:
– Князь!.. Умоляю вас, простите, если мои слова хоть в чем-то заденут вас, но я ничего не понимаю и хотела бы столько понять! К чему такая таинственность? Почему вы не хотите показаться мне? Разве я не вправе увидеть лицо моего супруга?
Наступила тишина. Такая долгая, такая гнетущая, что Марианна подумала, уж не заставила ли она бежать ее собеседника. Она испугалась, что в своей несдержанности зашла слишком далеко. Но ответ все-таки последовал, безжалостный и окончательный, как приговор:
– Нет. Это невозможно… Немного позже, в капелле, мы предстанем друг перед другом и моя рука коснется вашей, но никогда больше мы не будем так близки.
– Но почему же, почему? – упорно добивалась она. – Во мне течет такая же благородная кровь, как и в вас, и меня ничто не испугает… никакая болезнь, какой бы ужасной она ни была, если вас только это удерживает.
Читать бесплатно другие книги:
