Искушение искушенных Бенцони Жюльетта

Примерно за три месяца до ужина у Вигурё, который вывел Дегре и прочих полицейских ищеек на след невероятного количества колдунов и преступников всех мастей, одна почтенная канонисса в сопровождении восхитительной девушки семнадцати лет переступила порог Пале-Рояля. Она явилась в парижскую резиденцию герцогов Орлеанских, дабы попросить аудиенции у невестки короля Людовика XIV и хозяйки дома.

Девушку звали Анжелика де Скорай де Руссиль. У нее было круглое свежее лицо, большие мечтательные серые глаза, густые золотистые волосы, молочно-белые зубы и прелестный алый рот. Помимо всего прочего, она была высокой и гибкой, с удивительно тонкой талией. Канонисса приходилась ей родной теткой. Именно она, с согласия всего остального семейства, прозябавшего в безденежье, решила увезти эту красивую девочку из родной Оверни, чтобы пристроить при дворе.

Поскольку канонисса находилась в превосходных отношениях с аббатиссой Фонтевро, родной сестрой мадам де Монтеспан, Анжелику включили в число фрейлин герцогини Орлеанской, и в этот день девушке надлежало представиться невестке короля.

– Это и есть наше милое дитя? – ласково сказала принцесса, когда Анжелика присела перед ней в реверансе. – Она красива, как ангел, и свежа, как цветок. Мне нравится видеть вокруг себя молодые лица. И это личико меня вполне устраивает!

Покраснев почти до слез, Анжелика осмелилась все-таки поднять глаза на принцессу, которая ответила ей доброй улыбкой. Невестка короля, при всей своей доброте, не отличалась красотой. Рослая и сильная, более всего похожая на ландскнехта своим мощным сложением, она обладала зычным голосом и даже неким подобием усов над верхней губой. Кроме того, она ругалась, как извозчик, обожала пиво и кислую капусту, напоминавшие ей о родной Германии. При рождении она получила имя Шарлотты-Елизаветы Баварской, но ее называли обычно принцессой Пфальцской. Шесть лет назад она вышла замуж за герцога Орлеанского, брата короля, который являлся полной ее противоположностью.

Изящный, хрупкий, элегантный, несколько жеманный и очень женственный, герцог долго не мог прийти в себя после того, как умерла его первая супруга – великолепная и несчастная Генриетта Английская, чья смерть вдохновила Боссюэ на создание изумительной надгробной проповеди. Понадобилась вся власть Людовика XIV, чтобы заставить брата жениться вторично.

Супруги составляли весьма странную семейную пару: истерики мужа сопровождались площадной бранью жены. Но грозное обличье принцессы Пфальцской являлось обманчивым – она была превосходной и очень доброй женщиной с тонким умом, замечательным чувством юмора и опасной проницательностью. Впрочем, последнее качество было совершенно необходимо при дворе. Сейчас мужеподобной принцессе следовало разрешить небольшую проблему, связанную с этой малышкой Анжеликой: каким чудом юная красотка получила рекомендацию родной сестры мадам де Монтеспан, к которой король, как всем было известно, начинал охладевать? Сестры фаворитки ничего не делали без ее согласия – следовательно, маркиза обо всем знала. Но ей было уже под сорок, и она, невзирая на по-прежнему ослепительную красоту, заметно толстела, а потому инстинктивно ненавидела всех, кто мог бы привлечь внимание Людовика XIV. Зачем же ей понадобилось оказывать покровительство малютке с таким восхитительным личиком, какого давно не видели в Версале? Ошибки здесь быть не могло: аббатисса Фонтевро никого не рекомендовала бы даже в дом герцогов Орлеанских, не заручившись полной поддержкой своей деспотичной сестры.

Однако невестка короля была не из тех женщин, которые теряются в бесплодных догадках. При первом же удобном случае она в присущей ей откровенной манере задала прямой вопрос аббатиссе. Та лишь улыбнулась и хладнокровно пожала плечами.

– Девочка очень хорошенькая, это правда, но абсолютно безвредная. К сожалению, бедняжка глупа как пробка. Впрочем, дурочки могут принести большую пользу, если уметь их использовать… А маркиза всегда отличалась подобным умением.

Мадам кивнула с понимающим видом. Все было ясно: Монтеспан предпочла самолично доставить невинное удовольствие своему ветреному любовнику, не рискуя полагаться в таком важном деле на волю случая, от которого всегда можно ждать сюрпризов. Ведь уже многие при дворе шептались про некую мадам Скаррон…

Первые месяцы, проведенные мадемуазель де Скорай при дворе, оказались самыми тяжкими в ее жизни, невзирая на доброту герцогини, которая прониклась жалостью к неловкой деревенской девочке и всячески ей покровительствовала. Принцесса Пфальцская и сама в свое время страшно страдала, когда появилась при французском дворе и изысканные придворные с утонченной жестокостью осмеивали каждый ее жест. Но герцогиня не всегда находилась рядом с мадемуазель де Скорай, а прочие фрейлины безжалостно издевались над скромными платьями девушки, над ее манерами и даже над ее провинциальным овернским говором. Запуганная, оглушенная, беззащитная перед этой злобой, спрятанной под маской любезности, бедняжка Анжелика не смела раскрыть рта и постоянно плакала, забившись в какой-нибудь укромный угол. При ее робости она не могла дать отпор злоязычным подругам, и вскоре при дворе возобладала не слишком лестная для нее оценка аббатиссы Фонтевро: все решили, что девица глупа до невероятности! Таково было общее мнение, и в конце концов в это поверила сама Анжелика.

Бедная девочка не сомневалась, что в ближайшем времени ее отошлют обратно, в горы родной Оверни, – но в глубине души только радовалась этому. Она любила свой старый Кропьер, который едва ли заслуживал гордого наименования замка, зато стоял посреди прелестной долины, недалеко от городка Рольяк.

Анжелике казалось, что этот большой дом с черепичной крышей, окруженный жалким подобием крепостных стен, – самое чудесное место на земле. Конечно, родня будет разочарована: ведь все семейство прилагало усилия, чтобы устроить ее при дворе. Чувствительное сердце девушки страдало при этой мысли, ибо она по своему простодушию не понимала, каким безжалостным холодным расчетом руководствовались близкие, возлагая надежды на ее красоту. Пытаясь утешиться, она думала о том, что скоро вновь увидит свои каштановые рощи, белоснежные облака на синем небе, стремительные горные потоки и бескрайние отцовские поля.

Однако вместо распоряжения вернуться домой она неожиданно получила приглашение на вечер к маркизе де Монтеспан. Фаворитка была теперь совершенно уверена, что имеет дело с полной идиоткой, и решила приступить к осуществлению давно задуманного плана.

В Версале мадам де Монтеспан принадлежали подаренные королем великолепные апартаменты из двадцати комнат – таких не было у самой королевы. Но, кроме того, она владела роскошным имением Кланьи на севере от Версаля с замком, выстроенным по проекту архитектора Мансара и вполне достойным любовницы Короля-Солнца. Когда карета, в которой Анжелика заняла место рядом с аббатиссой Фонтевро, въехала на громадный двор, девушка с трудом удержалась от восхищенного восклицания – настолько поразил ее изумительный фасад с пилястрами и окнами-дверьми, выходившими на пять крылечек. Во дворе, украшенном апельсиновыми и лимонными деревьями в кадках, уже находилось множество элегантных экипажей.

Мадам де Монтеспан в платье из голубого атласа, буквально усыпанном бриллиантами, принимала своих гостей полулежа на софе и с почти королевским высокомерием. Хотя она изрядно заплыла жиром, ей удалось сохранить прекрасный цвет лица, а чудесным белокурым волосам и ярким синим глазам могла бы позавидовать любая красавица. Фаворитка короля славилась своей ослепительной улыбкой – и своей язвительностью. Но пунцовую от волнения девушку она встретила с любезностью, удивившей всех. Прекрасная Атенаис редко бывала ласковой – особенно по отношению к красивой женщине почти на двадцать лет моложе себя.

Юную провинциалку представили обществу, засыпали комплиментами, стали наперебой угощать сладостями и превосходным вином.

– Герцогиня должна уступить вас мне, – сказала фаворитка, обворожительно улыбаясь. – Вы мне подходите, малютка! Я люблю, когда девушки ведут себя скромно. Меня просто бесят самодовольные придворные красотки…

Эта тирада, произнесенная самым серьезным тоном, едва не заставила подавиться стоявшего возле софы принца де Марсийака, который именно в этот момент поднес к губам бокал с мальвазией. Воистину, апломбу Монтеспан не было границ – а порой она воспаряла до высот гениальности!

Между тем в шумной толпе придворных Анжелика приметила женщину примерно того же возраста, что и хозяйка дома, чья строгая сдержанность и скромный наряд резко контрастировали с многоцветным атласом и блеском драгоценностей. У нее были темные волосы, матовый, но уже слегка желтоватый цвет лица, и очень красивые черные глаза. На все окружающее она взирала с некоторой суровостью и даже неудовольствием.

Поскольку принц де Марсийак оказался ближе всех к девушке, она обратилась с вопросом именно к нему.

– Кто эта скромно одетая дама, которой спешат представиться все гости? – промолвила она, указывая на заинтриговавшую ее особу.

Принц засмеялся, комично сморщив свое длинное лицо.

– Сразу видно, дитя мое, что вы явились к нам из Оверни! Знайте же, что это мадам Скаррон, которая совсем недавно получила титул маркизы де Ментенон. Она из рода д'Обинье и была гувернанткой незаконных детей нашей маркизы от короля. Впрочем, его величество уже признал их. Было замечено, что с некоторых пор король проводит слишком много времени с гувернанткой и постепенно она приобретает все большее влияние при дворе. Если вы хотите сохранить расположение хозяйки дома, держитесь подальше от этой новой звезды. Мадам де Монтеспан ненавидит ее!

– Но ведь она ее принимает? – спросила изумленная Анжелика.

Принц посмотрел на нее с презрительной жалостью.

– Разумеется, принимает! Ну и понятия у вас, милая! Ведь мы находимся при дворе!

Он отошел от провинциальной дурочки, поправляя на ходу элегантный кружевной воротник, а Анжелика мгновенно забыла о нем, потому что в гостиной началась суматоха. Придворные устремились к дверям, сама маркиза соблаговолила подняться с софы, чтобы встретить нового гостя.

– А вот и король! – воскликнул кто-то.

Сердце Анжелики учащенно забилось. Она уставилась на дверь расширенными от испуга и волнения глазами. Впервые ей предстояло увидеть короля!

На пороге появился мужчина примерно сорока лет, не слишком высокий, но стройный и довольно изящный. У него было важное выражение лица, тонкие усики и прекрасные голубые глаза, красоту которых подчеркивал огромный парик из светло-русых завитых волос. В сущности, в его внешности не было ничего экстраординарного – за исключением чего-то невыразимого, что внушало невольное почтение… Быть может, причиной тому было выражение глаз.

Мужчины застыли в поклоне, дамы присели в реверансе. И только зачарованная юная провинциалка сделала это с таким заметным опозданием, что взгляд короля обратился на нее. Это лицо было для Людовика XIV незнакомым, и он с удовольствием оглядел девушку, которая мгновенно покраснела от стыда и очень низко опустила голову. Король улыбнулся, заметив, что у нее от волнения подкашиваются ноги.

Разумеется, эта улыбка не ускользнула от внимательного взора мадам де Монтеспан. Однако, ко всеобщему удивлению, она также одарила улыбкой бедную Анжелику, а на возможную соперницу – маркизу де Ментенон – взглянула с вызовом. Фаворитка надеялась, что, если король заинтересуется маленькой дурочкой и почувствует столь привычное для него влечение, красота этой провинциалки отвратит его от гувернантки, чье растущее влияние становилось угрожающим. Девчонка же настолько глупа, что управлять ею будет легко. К тому же она сочтет себя обязанной и никогда не осмелится выступить против своей покровительницы, как сделала эта лицемерная вдова Скаррона!

Пока прекрасная фаворитка размышляла над своими хитроумными планами, пораженная Анжелика не сводила глаз с Людовика XIV. Король! Сам король ей улыбнулся! Вернувшись в покои герцогини Орлеанской, она думала только об этом, и ее наивное сердечко трепетало. Девушке не приходило в голову, что этот сорокалетний мужчина по возрасту годился ей в отцы. Ведь он был королем! – воплощением бога на земле…

Ей очень понравилась и маркиза: она была так очаровательна, так любезна и мила!

– Мы непременно встретимся еще раз, – сказала мадам де Монтеспан Анжелике на прощание. – Мне было приятно видеть вас у себя.

Это говорила могущественная фаворитка! Даже в самых смелых мечтах девушка не могла грезить о подобной удаче!

И, само собой разумеется, Анжелика не заставила себя дважды просить, когда мадам де Монтеспан вновь пригласила ее на вечер. Она устремилась туда с радостью и в смутной надежде увидеть короля. Но она не только увидела его – Людовик XIV снизошел до того, чтобы ласково заговорить с ней, и она едва не сошла с ума от счастья.

Мадам де Монтеспан была в полном восторге. Ее план удался! В последнее время король заходил к ней не слишком часто, как если бы исполнял неприятный долг, зато теперь он вновь полюбил бывать у нее. Маркиза прекрасно знала, что притягательным магнитом является светловолосая девушка с серыми глазами, но это ее нисколько не раздражало, что приятно удивляло монарха. Анжелика была ей полностью предана – а разве можно считать опасной любовь, все нити которой держишь в руках? Самым важным для маркизы де Монтеспан было то, что король постоянно посещал ее салон: в сущности, она любила его только из тщеславия, и ее вполне устраивали эти внешние знаки внимания. Кроме того, нужно было преградить путь честолюбивым устремлениям других – и прежде всего мадам де Ментенон.

Между тем новоявленная маркиза наблюдала за маневрами короля вокруг юной дурочки из Оверни с возрастающей тревогой.

Когда же она тревожилась, то обычно искала утешения в боге и взывала о помощи к небесам. Поэтому мадам де Ментенон обратилась к своему исповеднику отцу Гоблену и заказала мессу. Почтенный священник и весь его монастырь должны были молиться за короля, которому угрожала великая опасность… в лице Анжелики де Скорай.

Наступило Рождество. Мадам де Монтеспан решила устроить в Кланьи пышное празднество, куда пригласила цвет знати и, разумеется, герцогиню Орлеанскую.

Это стало главным событием зимнего сезона, и гостеприимный дом фаворитки был переполнен блестящими гостями. Анжелика совсем по-детски радовалась музыке и танцам, ибо еще не знала, какую западню ей приготовили…

В какой-то момент юной провинциалке захотелось выйти на воздух, и ее не остановило даже то, что парк утопал в снегу. В гостиных было невыносимо душно от бесчисленных свечей, кроме того, толпа приглашенных источала слишком сильный запах духов, к которому примешивались ароматы праздничного стола. Накинув на обнаженные плечи тяжелый меховой палантин и сунув ноги в деревянные башмаки, Анжелика спустилась в пустынный сад.

Этот чересчур ухоженный парк с мраморными статуями, словно заледеневшими от мороза, никогда особенно не нравился ей, но все-таки это была природа, и она испытывала давно забытое удовольствие, когда ноги ее погружались в снег. Как и в лесах Кропьера, кругом царило белое безмолвие – лишь изредка слышался хруст ветки и потревоженный зверек мгновенно скрывался из виду. Ночью здесь все казалось нереальным и призрачным, но выросшая в деревне Анжелика не боялась темноты.

Она уверенно шла вперед, не замечая, что следом за ней крадутся двое мужчин. На перекрестке аллей один из них последовал за девушкой, а второй свернул на тропу, которая чуть дальше вновь выходила на выбранную Анжеликой аллею. Увидев прямо перед собой темный силуэт, девушка вскрикнула от неожиданности, а незнакомец снял шляпу, поклонился и спросил очень ласковым голосом:

– Неужели я испугал вас, мадемуазель? Поверьте, я чрезвычайно огорчен этим.

Ошеломленная Анжелика узнала короля и поняла, что они одни, совсем одни в этом пустынном парке. Это ее настолько потрясло, что она пошатнулась, и Людовик XIV мгновенно поддержал ее.

– В этих гостиных можно задохнуться, не правда ли? Мне, как и вам, захотелось подышать свежим воздухом. Хотите, мы немного прогуляемся вдвоем?

Анжелика лишь захлопала ресницами, слишком взволнованная, чтобы отвечать. Король воспринял ее молчание как знак согласия и предложил ей руку, сделав вид, что не замечает, как дрожат ее пальцы. Второй любитель свежего воздуха – а это был не кто иной, как герцог де Ларошфуко, отец принца де Марсийака, – следовал за ними на почтительном расстоянии, безупречно исполняя роль королевского конфидента.

Вскоре за деревьями показался очаровательный сельский домик с гостеприимно освещенными окнами.

– Становится все холоднее, а вы слишком бледны, – вкрадчиво произнес король. – Пойдемте к этому домику. Там вы сможете согреться у огня, немного отдохнуть и поболтать со мной. Там нас никто не потревожит.

– Ваше величество желает… поболтать со мной? – пролепетала девушка. – Но о чем говорить величайшему королю мира с такой жалкой девушкой, как я, которая лишь недавно покинула родную провинцию?

Людовик XIV был чувствителен к лести, и ему нравилось видеть должное смирение в своих подданных – особенно в такой красивой девушке. Она показалась ему еще более прелестной, чем прежде, и он ощутил острое желание обладать ею.

– Что ж, если вы так робки, то будете молчать. Но выслушайте то, что жажду сказать вам я! Вот уже несколько недель эти слова обжигают мне губы. Разве вы не знаете, что у короля тоже есть сердце? И что даже маленькая перепуганная провинциалка может пробудить любовь в сердце своего короля…

– Любовь? О сир! Умоляю вас, не играйте со мной! Это было бы дурно.

– Разве я похож на человека, который играет с вами?

Король с силой сжал пальцы девушки, и в глазах его вспыхнуло пламя. Свободной рукой он распахнул дверь домика, в котором оказалась роскошно обставленная гостиная. В камине пылал огонь, на столике был накрыт легкий ужин – тарелки из позолоченного серебра и хрустальные бокалы стояли среди ваз с букетами цветов и подсвечников с горящими свечами. Занавески на окнах были задернуты.

– Идемте, – сказал король. – Здесь мы сможем чудесно поговорить. Смотрите! Нас как будто бы ждали, правда?

– А что, если этот стол приготовлен не для нас, сир? – с тревогой спросила Анжелика.

Людовик от души рассмеялся.

– Какая чушь! Разве вы не знаете, что король везде у себя дома? Идемте же, воздадим должное яствам таинственного хозяина… впрочем, я уверен, что о нас позаботилась наша дражайшая маркиза.

Дверь домика закрылась, и герцог де Ларошфуко остался стоять на страже, стоически перенося лютый мороз. Ему не в первый раз приходилось терпеть неудобства, связанные с ролью конфидента в амурных делах короля. И он предпочел бы умереть от холода, нежели отказаться от столь лестной привилегии.

Надо признать, что в эту ночь выносливость герцога подверглась тяжкому испытанию, ибо Людовик и Анжелика надолго задержались в уютном домике. На следующий день Ларошфуко получил страшный насморк… и еще одно имение!

Новость о любовной связи короля с прекрасной Анжеликой де Скорай произвела в Версале впечатление разорвавшейся бомбы. Вскоре стало ясно, что это не просто мимолетный каприз: король был влюблен всерьез. Казалось, Людовик XIV околдован красотой девушки, которую он без всякого труда сделал своей любовницей в сельском домике Кланьи, во время зимнего празднества. Он откровенно демонстрировал свою страсть, осыпая девушку золотом и драгоценными подарками. Никогда еще король не совершал таких безумств ради женщины – для мадам де Монтеспан в свое время он не сделал и половины. В первые же дни Анжелика обзавелась апартаментами в Версале, экипажем, слугами и имением Фонтанж. Поговаривали даже, будто король хочет даровать ей титул герцогини…

Мадам де Монтеспан недолго радовалась успеху своего плана – очень скоро ее ошеломил поток даров, обрушившихся на девчонку из Оверни. Удовлетворение сменилось тревогой, затем гневом, яростью и, наконец, ненавистью. Не прошло и месяца после бала в Кланьи, как надменная маркиза поняла, что совершила непростительную глупость: выбранное ею орудие обратилось против нее самой. Маленькая дурочка стала опасной… хуже того, торжествующей соперницей, и от нее нужно было избавиться любой ценой. Однако в отличие от другого своего личного врага – маркизы де Ментенон – прекрасная Атенаис в борьбе с кем-либо использовала куда более занятные… и гораздо более действенные средства, чем молитвы.

Жена Вигурё, Мари Бос и их сообщники уже почти месяц пребывали в руках Консьержери, когда в середине февраля 1679 года карета без гербов, выехав из Сен-Жермена, где находился тогда двор, помчалась по парижской дороге. Еще не рассвело, и было очень холодно. Дорога утопала в снегу, но сытые, хорошо подкованные лошади бодро неслись вскачь. В карете находились две женщины в масках. Одеты они были как зажиточные горожанки – в меховых плащах до пят с капюшонами, полностью скрывавшими волосы. Никто не смог бы узнать в одной из этих женщин блистательную маркизу де Монтеспан. Рядом с ней сидела мадемуазель Дезойе – любимая камеристка, посвященная во все тайны хозяйки.

Добравшись до Парижа, карета свернула на улицу Сен-Дени и оказалась в довольно пустынном квартале, примыкающем к бывшим укреплениям Филиппа Августа. Этот квартал, состоявший всего из нескольких отдельных строений, назывался Вильнёв-сюр-Гравуа и принадлежал к приходу Нотр-Дам-де-Бон-Нувель. Карета остановилась перед приятным на вид домом, который был окружен садом и высокой стеной. Обе женщины вышли из кареты и направились в сад, где их как старых знакомых встретила не слишком опрятная служанка и провела в комнату с наглухо закрытыми окнами. Через несколько мгновений к ним присоединилась весьма странная особа.

Это была женщина лет сорока и вполне заурядной внешности, несколько грузная, хотя все еще привлекательная, с хитрым и весьма проницательным взглядом. Появилась она в фантастическом одеянии – длинном балахоне до пят с вышитыми золотыми драконами, вздымающими крылья. Сквозь разрезы балахона виднелось платье из зеленой тафты, украшенное засаленными кружевами. На голове у нее было нечто вроде тюрбана.

Этой странной особой была не кто иная, как гадалка Вуазен – нежная подруга палача Андре Гийома, имевшего обыкновение преподносить возлюбленной необычные подарки. Она уже давно обзавелась многочисленной клиентурой, успешно предсказывая будущее, а также торгуя всевозможными приворотными зельями, способными вызвать, усилить или отвратить любовь. Кроме того, она умела быстро отправлять на тот свет докучных людей – но к этим рецептам прибегала лишь изредка. Зато среди ее знакомых были священники-святотатцы, водившие дружбу с демонами и познавшие все секреты черной магии.

Вуазен поклонилась гостьям с должным почтением, хотя и несколько фамильярно: она уже привыкла принимать у себя столь знатных особ.

– Я готова смиренно служить благородной маркизе, – сказала она. – Осмелюсь выразить удивление, что вижу вас в своем доме в такую рань…

– У меня неприятности, – вздохнула мадам де Монтеспан. – Мне нужна ваша помощь!

«Мне нужна ваша помощь» – как трудно выговорить эти слова, если принадлежишь по рождению к роду Мортемаров и имеешь дело с женщиной, подобной этой Вуазен…

Мадам де Монтеспан смотрела на колдунью, присевшую в глубоком реверансе, с изрядной горечью. Вуазен жила на широкую ногу: тратила в год не меньше двухсот тысяч франков и имела широкий круг любовников, среди которых палач Андре Гийом, надо признать, занимал довольно скромное место. Говорили, что даже виконт де Кусран и виконт де Лабаси домогались ласк этой ничтожной женщины… Хотя самой надменной маркизе часто приходилось иметь с ней дело, она все-таки не могла понять, что притягивает дворян к наглой и распутной бабе, которая вдобавок имела пагубную склонность к вину.

«Отчего так случилось? – размышляла маркиза с яростью и отчаянием. – Отчего так случилось, что я снова вынуждена обратиться к ней?!»

Мадам де Монтеспан сознавала, что пребывает в ужасной ситуации, но не желала признаться даже себе, что оказалась в ней по собственной вине.

– Что я должна сделать? – важно осведомилась Вуазен, скрестив руки на животе.

– Помочь! Эта деревенская девчонка Скорай, которую я избрала своим орудием, теперь противостоит мне. Король ее любит – и боюсь, что это очень серьезно. Она сама и ее семейство уже осыпаны невероятными дарами, тогда как ко мне король даже не считает нужным заходить. Ну еще бы, ведь он занят устройством новой любовницы. Мое влияние падает, быть может, меня скоро отправят в отставку… или даже просто выгонят! Что же касается этой гувернантки Ментенон, то она по-прежнему всюду рыщет и все вынюхивает. С моей соперницей она любезничает, чтобы король и ей улыбнулся! А меня, меня, мать своих детей, он совершенно забросил…

Было очевидно, что страдает здесь уязвленная гордость, а не обманутое чувство. Увидев, как прекрасная Атенаис в отчаянии заламывает руки, гадалка бесстрастно осведомилась:

– Вы хотите приворотное зелье? Мы можем попытаться еще раз пробудить страсть короля…

Однако маркиза лишь презрительно пожала плечами.

– Я же сказала вам, он ко мне больше не заходит. А этой девке восемнадцать лет, и она так красива, что могла бы совратить святых в раю. Король без ума от нее! Чем тут помогут ваши приворотные зелья?

– Однако же когда-то вы в них верили, мадам, – заметила колдунья.

Это была истинная правда. Мадам де Монтеспан познакомилась с Вуазен двенадцать лет назад благодаря любезному и экстравагантному Луи де Ванану, который усердно посещал ее салон и рекомендовал ей эту опытную колдунью.

В те времена нужно было одолеть Луизу де Лавальер – предприятие не из легких! Прекрасная Монтеспан, конечно, заметила, что взор короля часто задерживается на ней, однако у Лавальер были твердые позиции. Она подарила королю детей, а кроме того, обладала мягким характером, и в бескорыстности ее любви не мог бы усомниться никто. Между тем Атенаис желала не просто удовлетворить минутную прихоть короля и пополнить собой список его легких побед – нет, ей нужно было первое место, ибо она жаждала власти.

– Сходите к Вуазен, – убежденно посоветовал ей Ванан. – Эта женщина может все.

И мадам де Монтеспан посетила Вуазен. В результате этого визита в алчных руках колдуньи оказался увесистый кошелек с золотыми монетами, а в небольшой комнате на улице Танри произошла странная церемония. Именно здесь аббат Мариет из церкви Святого Северина в полном священническом облачении отслужил литургию. Затем он прочел отрывки из Евангелия, возложив его на голову коленопреклоненной маркизы, а та, в свою очередь, высказала заветное желание:

«Пусть меня полюбит король! Пусть любовь эта не иссякает, пусть королева станет бесплодной, пусть король покинет ложе ее и стол ради меня, пусть одарит меня всем, что я попрошу для себя и своих родных, пусть слуги мои и приближенные всегда будут ему приятны. Пусть меня почитают и любят знатные сеньоры, дабы я могла принимать участие в королевском совете и знала все, что там происходит. Пусть любовь короля ко мне удвоится, пусть оставит он Лавальер и отринет королеву, чтобы я могла выйти за него замуж!»

Таковы были желания маркизы – ни больше и ни меньше! Разумеется, они свидетельствовали о чрезмерном честолюбии, ибо мадам де Монтеспан, хоть и была урожденной Мортемар, все же не принадлежала к высшей знати и не могла претендовать на то, чтобы стать королевой Франции. Но ее тщеславие не знало границ, и она была готова на все – лишь бы добиться цели.

Вскоре состоялись еще две подобные церемонии, причем одна из них происходила в самой церкви Святого Северина – естественно, под покровом ночи. Аббат Мариет тогда произнес заклятие над сердцами двух голубей, которые были окрещены именами Людовика и Луизы де Лавальер. Вторая же церемония была устроена в королевском замке Сен-Жермен, в апартаментах мадам де Тианж, сестры маркизы. Мариет отслужил там мессу с использованием всей церковной утвари.

И это возымело действие. В 1668 году торжествующая мадам де Монтеспан стала любовницей короля, тогда как звезда Лавальер закатилась. В 1669 году она родила первого из семерых детей, подаренных ею Людовику. Вуазен сколотила на этом целое состояние, а маркиза превратилась в ее покорную рабыню, поскольку отличалась крайней суеверностью, как и все уроженцы Пуату. Да и можно ли было сомневаться во власти колдуньи, если все заклятья оказались чрезвычайно успешными? Что же касается «любовных порошков», то они творили настоящие чудеса…

Однако все это было двенадцать лет назад. Слишком много времени прошло, и маркиза уже не верила в силу снадобий.

– Не надо мне вашего зелья, – заявила она. – Мне нужно нечто большее…

Вуазен заколебалась: времена были опасные. Колдунья знала о судьбе хорошо известных ей Вигурё и Бос – обе томились в сырых застенках Консьержери в ожидании пыток и казни. С другой стороны, никак нельзя было разочаровывать маркизу – такую могущественную, что бы она ни говорила, и такую богатую. И колдунья осторожно предложила:

– Быть может, устроим мессу?

– Черную мессу?! – с ужасом прошептала маркиза. – Нет, нет, я не вынесу этой унизительной мерзости! Больше никогда!

Несмотря на всю свою дерзость и жажду власти, мадам де Монтеспан не могла без содрогания вспоминать об этом святотатственном обряде в часовне замка Вильбусен около Монлери, куда она приехала вместе со своей камеристкой мадемуазель Дезойе. Этот древний, наполовину разрушенный замок был окружен рвами со стоячей водой и служил пристанищем лишь воронам да ночным птицам. Имение принадлежало знатному роду Монтгомери, но никто не бывал здесь, за исключением аббата Гибура – жуткого семидесятилетнего старика, который некогда был духовником этого семейства.

Мадам де Монтеспан задрожала, едва лишь он предстал перед ней в своей белой рясе с поясом из черных сосновых шишек. У него было мертвенно-бледное лицо, и он так вращал глазами, словно сам превратился в порожденного адом демона. Но это было только начало…

Надменной маркизе приказали раздеться донага, возлечь на старый каменный алтарь, подложив под голову подушку, и ужасный священник отслужил над ней святотатственную мессу.

В заключение он произнес:

«Князья Астарот и Асмодей, молю вас принять в жертву этого младенца и исполнить то, о чем прошу. Пусть возлюбит меня король, пусть почтят меня дружбой принцы и принцессы, пусть ни в чем не откажет мне король для моих родных и близких…»

Затем принесли новорожденного младенца (Гибур купил его за экю у кормилицы). Кровь из перерезанного горла смешали в кубке с кровью летучей мыши и мукой, а полученную облатку растолкли в ступе. Этот порошок маркиза унесла с собой, чтобы подсыпать в пищу королю.

Весь этот ужас повторялся еще дважды: дважды мадам де Монтеспан позволяла совершать над своим обнаженным телом отвратительный обряд, который всегда завершался убийством младенца. Но в те времена пропадало столько несчастных детей! Черная месса накрыла Париж зловещей тенью, и кормилицы охотно продавали своих питомцев, а родителям говорили, что младенца украли цыгане. Одна лишь Вуазен впоследствии призналась, что сожгла в печи или похоронила в саду несколько сот выкинутых до срока или новорожденных младенцев! Нависшая над малышами опасность стала столь грозной, что родная дочь колдуньи сбежала из дома, будучи на сносях, поскольку боялась, что мать отнимет у нее ребенка…

Итак, прекрасная и высокомерная женщина, принадлежавшая к одному из лучших родов Франции, трижды позволила убить на ее глазах младенца и покорно вынесла унизительную церемонию! Несомненно, причиной тому был страх. С некоторых пор страсть короля охладела, он начал избегать ее и заглядываться на других женщин, а маркиза не могла с этим смириться. Чтобы вернуть его любовь, она истребила бы сотни человеческих существ, если бы сатана потребовал такой жертвы.

Что касается Людовика XIV, то он с тех пор постоянно страдал от головных болей, шума в ушах и рези в глазах – это было побочным эффектом тех самых чудодейственных порошков, которые добывались уже известным нам способом. Впрочем, к любовнице своей он все же вернулся.

Другой – и куда более серьезный – кризис произошел в 1775 году. Под влиянием своего духовника преисполненный раскаяния король внезапно обратился к вере и удалил от себя фаворитку, которая пришла в смятение и вновь устремилась к Вуазен. Людовик проглотил множество порошков, а Гибур отслужил еще несколько месс – без участия мадам де Монтеспан, но полностью ею оплаченных. И король вновь вернулся: в результате всех этих экспериментов на свет появились мадемуазель де Блуа и граф Тулузский.

Отныне маркиза безоговорочно уверовала в своих колдунов, однако тот ужас, который внушили ей эти омерзительные обряды, забыть не могла и потому упорствовала в своем отказе.

– Не надо черной мессы! – упрямо повторила она. – Я больше не хочу! Впрочем, в данном случае это и не поможет. Дело зашло слишком далеко.

Вуазен в ответ развела руками.

– Тогда, мадам, я не знаю, чем помочь вам.

– Выслушайте меня. Я хочу не только отомстить, но навсегда освободиться от рабства. Допустим, эта Скорай исчезнет… однако за ней появятся другие. Или же он вернется к Ментенон, которую я также взрастила собственными руками. Нет, нет! Единственным способом навсегда освободиться от опасности будет лишь исчезновение… их обоих!

– Вы хотите сказать…

– Я ничего не хочу сказать. Вы должны понять с полуслова – или мы расстаемся навсегда!

Мадам де Монтеспан с раздражением поднялась и надела маску. Казалось, она решила на этом прекратить слишком опасный разговор, но Вуазен удержала ее:

– Если я сделаю то, о чем вы просите, мадам, это будет стоить дорого… очень дорого!

– Вы получите сто тысяч золотых экю.

Ничего не скажешь, плата была воистину… королевской! Глаза колдуньи вспыхнули от алчности. Разумеется, риск был велик, но зато с такими деньгами она сможет уйти на покой: переселится в деревню, станет хозяйкой замка, по воскресеньям будет слушать мессу в своей церкви и принимать святое причастие… У Вуазен захватило дух от восторга, но она была женщиной предусмотрительной, а потому решила потребовать гарантий.

– Подумайте хорошенько, – негромко сказала она. – Раз вы понуждаете меня вступить на этот путь, то вам придется тушить мой костер, если мне придется взойти на него… или же сделать все, чтобы до костра дело не дошло!

– Вы напрасно так беспокоитесь: потому что для этого нет никаких оснований. Если же вас все-таки арестуют, в чем я вовсе не убеждена, вам достаточно будет держать язык за зубами. Я сумею вас выручить.

Договор был заключен. Предполагалось, что на следующий день Вуазен сама отправится в Сен-Жермен и, когда король выйдет на паперть церкви после мессы, вручит ему заранее подготовленный свиток – по обычаю в этот момент подданные имели право подавать свои прошения его величеству. Даже если король всего лишь развернет свиток, то и этого будет достаточно. Что же касается новой фаворитки, ее поручат заботам двух подручных колдуньи, которых звали Романи и Бертран. Это были надежные люди: первый из них в скором времени должен был жениться на Маргарите Монвуазен, родной дочери гадалки. Они явятся к прекрасной Анжелике под видом торговцев и предложат ей роскошные ткани, а также перчатки из Гренобля – необыкновенно изящные и, само собой разумеется, отравленные…

Итак, все было продумано наилучшим образом: мадам де Монтеспан избавится одновременно и от соперницы, и от неверного возлюбленного. Когда мстительная фаворитка покидала дом в квартале Вильнёв-сюр-Гравуа, на ее прекрасных губах вновь блистала улыбка.

Но эта улыбка очень скоро сменилась гримасой ужаса, ибо через несколько дней, а именно 12 марта, колдунью арестовали по приказу начальника полиции Ла Рейни в тот самый момент, когда она выходила из церкви. Надо сказать, Вуазен была очень набожной и всегда крестила младенцев прежде, чем перерезать им горло! В аресте колдуньи не было ничего случайного: Вигурё и Бос, уже два месяца томившиеся в тюрьме, решили наконец дать показания в надежде облегчить свою участь.

И показания эти оказались столь подробными, что по городу прокатилась волна арестов. 11 февраля была взята под стражу мадам де Пулайон – первая из числа знатных дам, замешанных в Деле Отравителей. Ее любовником был некий маркиз де ла Ривьер, который в действительности являлся незаконнорожденным сыном аббата де ла Ривьера. Этот красивый, но развращенный до мозга костей юнец довел мадам де Пулайон до полного разорения: ради него она продавала фамильное серебро и даже собственные платья, поскольку старый супруг бдительно охранял свои сундуки и отнюдь не желал содержать ее расточительного любовника. Оказавшись в безнадежной ситуации, молодая женщина обратилась за помощью к Мари Бос, и та вручила ей отравленную рубашку, предназначенную для скупого мужа. Для пущей надежности следовало добавить ему в пищу несколько порошков, однако служанка, которой была поручена эта работа, в последнюю минуту перепугалась и выкинула все дары колдуньи в окошко. Мадам де Пулайон не отступилась от своего намерения и решила нанять убийц… но те предпочли раскрыть глаза мужу. Г-н де Пулайон, проникшись вполне понятным раздражением, подал на жену жалобу как раз в тот самый момент, когда о ней заговорила Мари Бос. Арест мадам де Пулайон имел важные последствия. По сходному обвинению маркиза де Бренвилье закончила свои дни на эшафоте, и можно было предполагать, что в ходе расследования, предпринятого Ла Рейни и его верным Дегре, всплывут имена других знатных дам. Дело Отравителей приобретало такой масштаб, что власти встревожились.

Министр Лувуа предложил королю учредить специальную судебную инстанцию – трибунал с чрезвычайными полномочиями, призванный рассматривать дела о магии, ворожбе и ядах. Число подобных злодеяний множилось: каждый день поступали сведения о новых отравлениях. Людовик XIV согласился, и Лувуа приступил к осуществлению своего плана.

Этот прославленный в истории трибунал стал собираться в Арсенальском дворце, и в его состав вошли самые влиятельные члены Государственного Совета. Учрежден он был 8 марта 1679 года – за четыре дня до ареста Вуазен – и получил впоследствии зловещее название Огненной Палаты, поскольку заседания происходили в зале с черной драпировкой при свете факелов. Кроме того, из этого зала обвиняемые обычно отправлялись на костер.

Арест Вуазен наполнил душу мадам де Монтеспан страхом и яростью: колдунья побывала в Сен-Жермене, однако не сумела подобраться к королю с пресловутым свитком и Людовик чувствовал себя превосходно, а влияние прекрасной Анжелики росло с каждым днем. Первой мыслью маркизы было немедленно бежать. Стремительно покинув Сен-Жермен, она отправилась в Париж и стала готовиться к отъезду в свое имение в Пуату. Но постепенно ее холодный ясный рассудок возобладал над смятением. Вуазен будет молчать и, в любом случае, не даст показаний против женщины, от которой зависит ее собственное спасение. Следовало всеми силами поддерживать в ней эти надежды – более того, попытаться спасти ее. Если же это окажется невозможным, нужно устроить так, чтобы она умерла прежде, чем заговорит…

Кроме всего прочего, мадам де Монтеспан не хотелось бежать, не дождавшись падения или гибели ненавистной соперницы. Это стало для бывшей фаворитки навязчивой идеей, и она готова была пойти на любой риск, лишь бы добиться своей цели. У нее хватило дерзости вступить в сношения с Франсуазой Филастр – самой известной в Париже колдуньей после Вуазен. Маркиза желала, чтобы Филастр избавила ее наконец от Анжелики де Скорай.

Между тем ничего не подозревающей Анжелике казалось, что она переживает какой-то чудесный сон. У нее был собственный выезд, ее осыпали почестями и драгоценностями, настоящий золотой дождь пролился над родной Овернью, где полным ходом перестраивали ее ненаглядный Кропьер. Молодой женщине хотелось, чтобы родовой замок превратился в маленький Версаль, и по ее рисункам возводили прекрасную террасу с широкой лестницей. Братья Анжелики стали командирами полков, а ее сестра Франсуаза только что была возведена в сан настоятельницы богатейшего аббатства в Шеле.

При этом Анжелика вовсе не была эгоисткой. Думая о мадам де Монтеспан, которая была так добра к ней, она испытывала нечто вроде угрызений совести, поскольку вытеснила прежнюю фаворитку из сердца короля. Именно по ее просьбе маркиза получила одну из самых важных должностей при дворе и стала заведовать имуществом королевы – должность эта оказалась вакантной после бегства графини де Суассон, замешанной в Деле Отравителей. Мадам де Монтеспан сквозь зубы поблагодарила Анжелику. Что касается самой королевы, о которой почти никто не вспоминал, то это назначение не доставило ей радости, ибо она всей душой ненавидела маркизу. Король же охотно исполнил желание новой возлюбленной, увидев в этом удобную возможность загладить вину перед женщиной, которую он когда-то так любил, а потом отверг. Теперь ему нужна была только Анжелика – мадам де Монтеспан имела значение лишь как мать дорогих его сердцу детей.

Однако ослепленная гордостью маркиза не желала сдаваться и прилагала все усилия, чтобы избавиться от соперницы, над которой словно бы витал ангел-хранитель. В очередной раз он спас Анжелику, когда Франсуаза Филастр сделала безуспешную попытку проникнуть к ней в качестве служанки.

Между тем время шло, одно празднество сменялось другим, и как-то раз на великолепном балу у брата короля появилась Анжелика, усыпанная бриллиантами с головы до пят. Мадам де Монтеспан пережила величайшее унижение, когда ей пришлось вместе с другими фрейлинами украшать новую фаворитку. Она вспомнила, как сама точно так же принуждала бедняжку Лавальер, уже оставленную королем, исполнять обязанности камеристки. У Людовика XIV была прекрасная память, и он умел наносить жестокие раны…

Но ярость Атенаис перешла все мыслимые границы, когда через месяц беременная Анжелика получила титул герцогини де Фонтанж с рентой в двадцать тысяч золотых экю. А главное – при первых же приступах тошноты этой выскочке пожаловали право сидеть в присутствии короля! Мадам де Монтеспан не могла перенести, что она, подарившая королю семерых детей, осталась всего лишь маркизой и должна будет стоять, видя соперницу сидящей. Не помня себя от гнева и забыв всякую осторожность, она ринулась к королю.

Ссора продолжалась около часа. Пронзительные вопли маркизы заглушали голос короля, который тщетно пытался заставить ее замолчать. Но остановить мадам де Монтеспан, когда она бросалась на штурм, было невозможно. На Людовика XIV посыпался град упреков: он отвратительно обращается с ней, матерью его детей, он публично унижает ту, которая его так любила, он предпочел ей деревенщину, возникшую неизвестно откуда.

– Это ведь вы представили ее ко двору, – возразил король. – Вы повсюду расточали ей похвалы и теперь сами не знаете, чего хотите. Кроме того, герцогиня де Фонтанж ничуть не уступает вам в знатности, мадам!

– Это просто смехотворно! Ваша Скорай – обыкновенная выскочка, тогда как я – урожденная Мортемар! – надменно бросила она.

К несчастью для мадам де Монтеспан, терпение не входило в число добродетелей Людовика XIV. В свою очередь, он перешел в наступление, поставив маркизе в вину ее высокомерие, властный характер, жестокость… а также то, что у ее невестки герцогини де Вивонн, которую помянула в своих показаниях Вуазен, возникли серьезные неприятности с Огненной Палатой.

Слова короля заставили его неукротимую любовницу побледнеть от страха. После того как имя невестки было названо на допросах, она проводила дни и ночи в мучительных терзаниях, содрогаясь при мысли, что Вуазен проговорится, невзирая на переданное через тайных эмиссаров обещание спасти ее. Однако ярость маркизы возобладала над страхом. Пусть все погибнет, но она выскажется до конца и поставит на место этого несносного тирана. И, даже не соблаговолив понизить голоса, она бросила королю:

– Быть может, я действительно виновна в тех грехах, в которых вы меня обвиняете. Но, по крайней мере, от меня не воняет так, как от вас!

Людовик XIV смертельно побледнел. Повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты без единого слова, оставив Атенаис все еще взбешенной, но уже слегка испуганной. Она осмелилась сказать правду, и теперь ей предстояло узнать, насколько приходится дорого платить за подобную откровенность… Несомненно, это означало разрыв, но мадам де Монтеспан недаром принадлежала к потомкам гордых крестоносцев – она никогда не отказывалась от борьбы и теперь также поклялась не уступать.

Между тем в парижских тюрьмах и в казематах Огненной Палаты подозреваемых становилось все больше и больше.

Через несколько дней после ареста мадам Вигирё и Мари Бос устроили очную ставку. Эти женщины были соперницами и ненавидели друг друга, их взаимная перепалка оказалась на руку главному следователю по Делу Отравителей – начальнику полиции Ла Рейни. Он узнал, например, что супруги высших чиновников парижского Парламента – мадам Леферон и обворожительная мадам Дре – отравили своих мужей. Президент Леферон умер десять лет назад, доставив большое удовольствие жене, которая тут же вышла замуж за любовника, некоего г-на де Прада. Что касается мадам Дре, то она была безумно влюблена в красивого маркиза де Ришелье, но ей не удалось заставить его пойти к алтарю. Зато она отравила нескольких женщин, имевших несчастье ему понравиться.

6 мая Мари Бос и мадам Вигурё приговорили к сожжению заживо. Однако в день казни Вигурё скончалась, не вынеся предварительной пытки, и на костер взошла одна Мари Бос. А вот очаровательной мадам де Пулайон сильно повезло – она отделалась пожизненным изгнанием. Судьи не посмели обречь на казнь эту благородную даму, иначе им пришлось бы вынести такой же приговор мадам Леферон и мадам Дре, с которыми многие из них были связаны родственными или дружескими узами. Возмущенный до предела Ла Рейни так и не сумел добиться более сурового вердикта.

Вскоре был арестован Лесаж – сообщник и любовник Вуазен. Сидевшая под замком колдунья затрепетала. Лесажу было известно очень многое! Он участвовал во всех ее преступлениях и присутствовал почти на всех черных мессах, если он заговорит – она погибла… Между тем от мадам де Монтеспан, которая была обязана позаботиться о ней, приходили весьма скупые вести. Именно тогда Вуазен и назвала имя ее невестки мадам де Вивонн: это было своеобразным предупреждением. Результат не заставил себя ждать, и через несколько дней Вуазен получила в буханке хлеба записочку следующего содержания: «Помните, что спасет вас только молчание. Будьте терпеливы!»

Колдунья вздохнула с облегчением – о ней помнят! Но надежды хватило лишь на несколько недель, а затем тюремное безмолвие и ужас перед будущим вновь навалились на узницу. Вуазен поместили в башню Базиньер в Бастилии. День и ночь она кружила по своей камере, словно зверь в клетке. Декабрь 1679 года подходил к концу, но ничто не предвещало близкого освобождения! Почти каждый день ее водили на допрос к магистратам Огненной Палаты. Несмотря на всю свою самоуверенность, поразительное хладнокровие и умение держать себя в руках, Вуазен все хуже переносила эти допросы, этот зал в черной драпировке, на которой красные мантии судейских чиновников казались кровавыми пятнами, эти зловещие факелы… Ей было ясно, что скоро она не выдержит.

Однажды утром, когда тюремщик принес ей завтрак (весьма сытный, ибо самая знаменитая колдунья Парижа имела достаточно средств, чтобы хорошо питаться даже в тюрьме), Вуазен спросила:

– Так и нет ничего?

– Пока нет. Весточки для вас мне не передавали. Похоже, все остается без изменений.

Она знала, что этот человек получает деньги от маркизы. Его приставили к ней, чтобы он утешал ее, подбадривал, уговаривал потерпеть. Благодаря тайной поддержке бывшей фаворитки Вуазен занимала вполне пристойную камеру – ее не бросили в ужасный подземный каземат, где сама повседневная жизнь превращается в пытку. Она должна была верить и надеяться, что ее помнят, что ей не дадут умереть…

Однако ситуация значительно ухудшилась, когда арестовали Лесажа – ее сообщника и любовника. В надежде спастись Лесаж начал разоблачать всех… и свою возлюбленную в первую очередь. Он признавался в самых немыслимых злодеяниях с каким-то бахвальством и словно сожалея, что не может сказать больше. Тут было все: и черные мессы, и убитые младенцы, и отравления. Он обвинил маршала Люксембургского и маркиза де Фекийера. Он рассказал даже о том, что Вуазен несколько раз приезжала в Сен-Жермен, чтобы передать юной камеристке, мадемуазель Дезойе, порошки из шпанской мухи и бальзамы, возбуждающие чувственность. Вуазен с ужасом предвидела, что вскоре он назовет имя, о котором говорить было никак нельзя.

Очная ставка этих двух чудовищ оказалась жуткой. Они буквально рвали друг друга на части, поносили последними словами, каждый пытался свалить вину на другого… Это было ужасно! Вуазен не отличалась особой чувствительностью, но даже она с содроганием смотрела на человека, которого некогда любила. Чтобы он не совершил роковой ошибки, она передала ему через тюремщика записку: «Не называй известное тебе имя, иначе поплатишься жизнью…»

Лесаж понял и стал рассказывать о других, но вечером того же дня ответил любезностью на любезность, передав бывшей любовнице, что «ему обещали сохранить жизнь, если он скажет все, что знает». Он советовал Вуазен сделать то же самое, уверяя, что в худшем случае их обоих приговорят к изгнанию.

Всю ночь она провела в размышлениях и следующее утро с нетерпением ждала весточки из Версаля. Но ей опять ничего не передали…

«Что ж, – сказала себе колдунья, тщательно пережевывая хлеб, – сегодня я начну говорить. Назову всех, кого знаю, кроме нее… Но ее надо припугнуть! Пусть она поторопится: больше я не выдержу».

В тот день Вуазен призналась, что племянница Мазарини графиня де Суассон, мадам дю Рур и виконтесса де Полиньяк пытались отравить Луизу де Лавальер. Ободренный этим примером Лесаж, в свою очередь, обвинил герцогиню Ангулемскую, герцогиню Буйонскую, принцессу де Тенгри, мадам де Витри… В показаниях двух мерзких отравителей фигурировали все знатнейшие роды Франции. Тогда Ла Рейни попросил аудиенцию у короля и отправился в Версаль вместе с другими магистратами Огненной Палаты.

– Сир, скандал разрастается. Он принял такие размеры, что для продолжения следствия нам необходимо разрешение вашего величества. Мы не знаем, как нам поступить.

Король сначала спокойно, а затем с возрастающим гневом выслушал длинный список тех, кого назвали в своих показаниях Вуазен и Лесаж. Если его и ужаснула внезапно открывшаяся перед ним черная бездна, которую представлял собой его собственный двор, то он ничем этого не показал. На вопрос Ла Рейни король ответил сухо:

– Вы должны блюсти правосудие, сударь! Правосудие полное и без изъятия! Вам известны имена подозреваемых? В таком случае прикажите арестовать их, а затем допросите в Огненной Палате, невзирая на лица. Я учредил этот трибунал, чтобы карать преступления. Так карайте!

– Но, сир, некоторые из них занимают очень высокое положение. Например, графиня де Суассон…

Людовик XIV нахмурился. В те времена, когда эта красивая женщина была просто Олимпией Манчини, он ее пусть недолго, но любил. Все его существо протестовало при мысли, что она связалась с отвратительной бандой колдунов и убийц. Но Ла Рейни точно рассчитал удар: он хотел знать, можно ли арестовать и судить женщину, которая некогда принадлежала королю? И король с усилием произнес:

– Арестуйте и предайте суду графиню де Суассон, господин де Ла Рейни. Чем выше ранг – тем страшнее преступление.

Судейские чиновники с поклоном удалились. Ла Рейни в тот же день помчался в Париж и, вызвав верного Дегре, вручил полный список лиц, которых следовало схватить немедленно. Но когда полицейский пристав явился во дворец Суассон, прекрасной графини там уже не было – она бежала в Нидерланды. Оставшись в одиночестве и безмолвии своего рабочего кабинета, Людовик XIV не выдержал: у него не хватило духу отправить в Огненную Палату женщину, которую он когда-то любил. Через некоторое время он сам признался в этом, сказав принцессе де Кариньян, свекрови мадам де Суассон:

– Я решил спасти графиню. Быть может, мне придется ответить за это перед богом и моим народом…

Однако несколько месяцев спустя королю пришлось столкнуться с куда более мучительной дилеммой.

От двора нельзя было утаить ничего, и многие знатные подозреваемые успели скрыться до прихода служителей закона. Другие предпочли борьбу: так поступил, например, маршал Люксембургский, который опроверг все обвинения и был признан невиновным, к великой радости народа. Парижане обожали этого героического полководца, который получил любовное прозвище Обойщик Нотр-Дама за то, что украсил собор многочисленными знаменами, захваченными у врага. А герцогиня Буйонская, вынужденная предстать перед трибуналом, повела себя столь нагло и дерзко, что взбешенный король тут же отправил ее в изгнание.

И вот пришел наконец день суда над Вуазен. Процесс продолжался с 17 по 20 февраля. Колдунья держалась с величайшим спокойствием и хладнокровно выслушала страшный приговор: на следующий день ей предстояло вынести безжалостную пытку, а затем взойти на костер и быть сожженной заживо. Спокойствие Вуазен объяснялось просто: ее заранее предупредили, что на Гревской площади ей будет устроен побег. Там соберется столько народа, что неизбежно возникнет давка и суматоха. Ее освободят прямо у подножия костра, затеяв драку в толпе, и спрячут в каком-нибудь из домов, а потом переправят к Сене, где будет ожидать лодка. Таков был план – Вуазен оставалось только собрать все свое мужество, чтобы выдержать пытку.

– Принеси мне вина, – сказала она тюремщику, – побольше вина. Вот увидишь, я справлюсь. Надеюсь только, что палач не переломает мне все кости…

– Не тревожьтесь, он получил необходимые указания.

Действительно, палач действовал с необычной мягкостью, и вдребезги пьяная Вуазен охотно признавалась во всех преступлениях – но, разумеется, ни разу не произнесла имя, о котором, впрочем, никто и не спрашивал. Уже начинало темнеть, когда ее наконец посадили на тележку, служившую для сбора нечистот.

В этот холодный и сырой вечер улицы и крыши были заполнены народом: весь Париж хотел увидеть знаменитую колдунью. Среди толпящихся у окон зрителей попадались и такие, которые содрогались при воспоминании о визите в дом на улице Вильнёв-сюр-Гравуа… Но что осталось от фантастической фигуры в балахоне с вышитыми золотыми драконами? Теперь это была толстая женщина в грязной сорочке, с раздражением оттолкнувшая исповедника. Палач, сидевший на краю тележки, равнодушно взирал на толпу. Это был не Андре Гийом, которого угораздило заболеть, к великому неудовольствию Вуазен. Она рассчитывала на помощь своего дружка, но сейчас вполне смирилась с его отсутствием: заместитель хорошо справлялся с делом, а Гийом мог бы и перенервничать…

Взгляд колдуньи скользнул по толпе: она пыталась угадать, откуда появятся спасители. Вуазен трясло от нетерпения, ей казалось, что тележка просто стоит на месте. Надо двигаться быстрее, быстрее! Неужели эти люди не понимают, как жаждет она освобождения?! Ей пришлось за это дорого заплатить: ноги, хоть и не перебитые, болели ужасно. Пусть же все скорее закончится!

У Нотр-Дам Вуазен с гневом отказалась принести публичное покаяние. Пустая трата времени! Вот уже показалась поленница, освещенная факелами… но она знала, что на этот костер никто не взойдет!

Спустившись с тележки, Вуазен жадно огляделась вокруг. Толпа собралась громадная, однако на помощь ей как будто бы никто не спешил. Она видела только враждебные злые лица, слышала улюлюканье и проклятия. Вуазен вопросительно взглянула на палача… но тот вместо ответа обхватил ее, чтобы отнести на костер. И тогда она поняла, что ее обманули! Не будет никакого спасения, ей предстоит смерть – ужасная смерть!

Вуазен принялась изо всех сил отбиваться и завопила:

– Ах так? Меня забыли, меня бросили… Тогда я скажу, я все скажу…

Грубая рука зажала ей рот; позвав помощников, палач поволок осужденную на поленницу и начал привязывать к столбу железной цепью. Вуазен кричала так, что у нее сел голос и барабаны стали заглушать ее. Тогда, собрав все силы, она пронзительно выкрикнула:

– Я скажу все! Шлюха! Она думает, что я…

Договорить ей не удалось. Палач, подгребавший солому к столбу, оглушил ее одним ударом. В тот же момент к поленнице поднесли огонь. Солома была сырая, и от нее повалил густой дым, скрывший колдунью от толпы…

Вуазен умерла, не выдав мадам де Монтеспан. Маркиза могла наконец вздохнуть спокойно в своих роскошных версальских апартаментах. Отныне руки у нее были развязаны, и пришла пора покончить с дерзкой деревенской девчонкой, вытеснившей ее из сердца короля.

Здоровье герцогини де Фонтанж заметно пошатнулось: она плохо переносила беременность, теряла очарование и худела с пугающей быстротой. Влюбленный до безумия король пытался помочь Анжелике вынести это испытание. Он хотел любой ценой вернуть на ее лицо улыбку и прибегал ко всевозможным ухищрениям – в частности преподнес великолепную позолоченную карету с упряжкой из восьми лошадей, тогда как маркиза де Монтеспан никогда не имела больше шести. Однако Анжелика уже не жалела соперницу, которая едва не умерла от ярости: король так любил ее и так заботился о ней, что ничего дурного не могло произойти. Она гордилась своим высоким положением и думала лишь о будущем ребенке – ее дитя займет место сразу же вслед за королем и принцами крови.

Увы, примерно через месяц после казни Вуазен ребенок родился мертвым. Король отнесся к этому философски.

– Сердце мое, у вас будут другие дети… А сейчас вам нужно поправиться.

Но, странное дело, Анжелика де Фонтанж, такая молодая и еще недавно крепкая женщина, никак не могла поправиться. Красота ее поблекла, а врачи были не в состоянии определить природу непонятного недуга. Между тем Людовик XIV, увы, ничем не отличался от многих здоровых и сильных мужчин: он питал инстинктивное отвращение к болезням. Мадам де Монтеспан никогда не позволяла себя жаловаться на недомогание, когда же ей случалось прихворнуть, она пряталась от своего возлюбленного, ибо слишком хорошо знала его, чтобы совершить подобную ошибку. Сколько раз приходилось ей исполнять все требования этикета через два часа после родов! Нарумянившись и затянувшись в корсет, она стоически выносила испытание, словно бросая надменный вызов злоязычным придворным.

К сожалению, герцогиня де Фонтанж не обладала силой духа своей соперницы. Бледная и стенающая, она проводила целые дни в шезлонге и быстро потеряла всякую привлекательность в глазах любовника. Людовик не хотел показывать ей, что любит ее меньше, чем прежде, но ему это не удалось. Постепенно он стал все чаще бывать у мадам де Ментенон, которая, в отличие от темпераментной маркизы де Монтеспан, сумела сохранить привязанность короля. Она была мудра и понимала, что страсть продлится недолго и придет день, когда королю понадобится верная ненавязчивая подруга… разумеется, высокомерная и пылкая Атенаис к этой роли совершенно не подходила.

Анжелика несказанно страдала, видя, как рассыпаются прахом ее прекрасные мечты о любви, хотя все почести и титулы были за ней сохранены, как прежде. Мадам де Ментенон, порой навещавшая больную, в одно прекрасное утро обнаружила Анжелику в таком смятении, что попыталась воззвать к ее разуму, но тщетно – молодая женщина не желала ничего слушать.

– Вы говорите о любви так, словно это старое надоевшее платье, которое нужно выбросить! – воскликнула она, разрыдавшись.

Однако герцогиня де Фонтанж не посмела признаться, что ей страшно. Она уже знала, что на ее жизнь несколько раз покушались, что при дворе у нее есть враги и что в эти ужасные времена тот, кто имеет врагов, живет недолго. Ведь далеко не все клиенты колдунов и ворожей оказались за решеткой! И Анжелика решила на время удалиться от двора. Ей казалось, что здесь она никогда не выздоровеет – слишком много злобных взглядов было направлено на нее.

Король разрешил ей уехать, и 6 июля, в ужасающе жаркий день, она покинула Версаль, обретя убежище у своей сестры Франсуазы, аббатиссы Шеле. Но было уже слишком поздно: таинственный недуг, медленно убивавший герцогиню, действовал безжалостно.

Чувствуя, что дни ее сочтены, и желая еще раз увидеть возлюбленного, Анжелика вернулась ко двору. Однако ее успели забыть. Король проводил все свое время у мадам де Ментенон, а маркиза де Монтеспан, пожираемая ревностью, уже не обращала внимания на маленькую провинциалку, которую еще недавно так ненавидела…

Весной 1681 года герцогиня де Фонтанж, со смертью в душе и на грани смерти телесной, навсегда оставила двор, где она блеснула, подобно метеору. На сей раз она удалилась в монастырь Пор-Рояль, в предместье Сен-Жак. 28 июня Анжелика умерла, оставленная всеми, но при дворе еще долго шептались, что яд свершил наконец свое черное дело…

Тем временем разрастались слухи, связанные с мадам де Монтеспан, – она явно заблуждалась, считая, что со смертью Вуазен кончились ее страхи. Спустя два месяца после этой казни Маргарита Монвуазен, дочь колдуньи, тоже была арестована и была допрошена в Огненной Палате. Сделанные ею разоблачения оказались столь невероятными и ошеломляющими, что начальник полиции Ла Рейни пришел в ужас.

«С самым невинным видом, который мог бы обмануть любого, – писал он позднее в своих мемуарах, – она обвинила мадам де Монтеспан в трех преступлениях: в использовании приворотного зелья с намерением сохранить любовь короля, в попытке отравления его величества и, наконец, в троекратном совершении обряда, именуемого черной мессой».

Ла Рейни особенно потрясло то обстоятельство, что все факты были подтверждены другими обвиняемыми: сначала это сделал Лесаж, его примеру последовали Романи и Бертран, подозреваемые в отравлении герцогини де Фонтанж, а затем дали показания преступные священники Мариет и Гибур. Было невозможно продолжать следствие, не уведомив короля. Ла Рейни вновь отправился в Версаль – на сей раз, к собственной досаде, вместе с министром Лувуа. Ла Рейни знал, что министр является большим другом мадам де Монтеспан и наверняка попытается ее спасти.

– Я вскоре извещу вас о своем решении, сударь, – только и сказал Людовик XIV начальнику полиции.

Ла Рейни вышел, а монарх и министр остались наедине.

– Сир, – произнес с мольбой Лувуа, – желание вашего величества блюсти правосудие делает вам честь, однако подобные разоблачения невозможно предать гласности. Это означало бы забрызгать грязью ваш собственный трон…

– Но что тут можно сделать? Все показания сходятся. Как только этих людей подвергнут публичному допросу, они все расскажут. Бояться им уже нечего. Какое им дело до моего трона?

– Мы же знаем, что это за люди. Кто поверит их словам?

– Весь мир, Лувуа! Весь мир! Можно было бы пренебречь одним свидетельством, но они все говорят одно и то же.

– Вуазен ничего подобного не говорила, – заметил Лувуа. – Даже на костре.