Роза Йорков Бенцони Жюльетта

Глава 1. НАСЛЕДНИКИ

Край света или почти край…

Гористая Шотландия уступила место изменчивым, искрящимся, опасным и неспокойным водам, пронизанным коварными течениями Петленд Фее. А за ними последней преградой перед нескончаемой северной морской гладью, тянущейся до полюса, темнели одетые мятущейся зыбью туманов острова Окни, а еще дальше Шетлендские острова с неисчислимыми отарами черноголовых овец. Хотя в жилах обитателей этих мест текла кровь викингов и они сохраняли обычаи предков, и несмотря на то что корни связывали их с Норвегией, которая владела ими на протяжении многих веков, теперь они принадлежали Великобритании и верно служили ей.

Прислонившись к полуразрушенной сторожевой башне, Альдо Морозини вглядывался в дикий и величественный морской пейзаж, стараясь справиться с нахлынувшей болью: в это самое время «Роберт Брюс», бросивший якорь в маленькой бухточке, навсегда прощался со своим хозяином лордом Килрененом, несколько месяцев назад убитым во время стоянки у берегов Египта. Команда доставила тело на родную землю и вот теперь готовилась проводить в последний путь своего капитана: матросы спускали тяжелый кедровый гроб в шлюпку, тесно прижавшуюся к темному борту судна, и, пока продолжалась эта печальная процедура, протяжно выла сирена, отдавая старому мореходу последние почести.

Гроб опустили, сирена смолкла. Весла дружно окунулись в воду, и шлюпка заскользила к берегу, где в окружении небольшой группы людей ее уже дожидались пастор и родственники покойного. Собственно родственников было шестеро — в трауре, с подобающими случаю скорбными выражениями лиц, они не проронили ни слезинки, хотя покойник доводился им родным дядюшкой, — три племянника, дети его единственной сестры, и их жены. Однако дело было не в родстве — гроба дожидались наследники, и этим все было сказано.

Именно поэтому Морозини и предпочитал держаться от них в стороне. Он оттягивал насколько возможно встречу с этими людьми, потому что ему и на самом деле было больно. Он искренне любил старого моряка, с которым его не связывали никакие кровные узы: на протяжении многих лет сэр Эндрю страстно, в тайне от всех любил его мать, княгиню Изабеллу, теперь уже тоже покойную…

Когда княгиня Изабелла овдовела, сэр Эндрю отважился предложить ей стать графиней Килренен, но Изабелла де Монлор, княгиня Морозини, была из тех женщин, которые любят один раз в жизни. Впрочем, и сам Килренен был однолюбом, он так никогда и не женился, предпочтя оседлой жизни морские странствия. Однако время от времени его яхта бросала якорь в лагуне Сан-Марко у венецианской пристани, и ее хозяин в знак своей нерушимой верности приносил в их дом огромный букет цветов, экзотические пряности и сладости, привезенные из далеких путешествий. Каждый раз он задавал один и тот же вопрос, получал один и тот же ответ и уплывал, не переставая надеяться. Проходило два или три года, и он появлялся вновь — с поредевшими волосами, новыми морщинами и неизменной любовью в сердце.

Только один раз — последний — поклонник Изабеллы решился преподнести ей необычный дар — редкостную, имеющую давнюю историю драгоценность — браслет с изумрудами и сапфирами, подаренный в незапамятные времена императором из династии Великих Моголов султаном Шах-Джаханом своей возлюбленной жене Мумтаз-Махал, для которой он впоследствии построил знаменитый Тадж-Махал, наверное, самую прекрасную в мире усыпальницу.

Сэр Эндрю несколько наивно полагал, что цена его дара останется незамеченной, поскольку для него он был лишь символом его вечной верности и неизменного почтения. Но он ошибся: вдова Энрико Морозини подарка не приняла. Спустя три года Килренен поручил Альдо, ставшему антикваром и знатоком драгоценностей, продать этот браслет, однако поставил одно условие: браслет ни в коем случае не должен попасть в руки британского подданного, будь то мужчина или женщина… А сам отправился в очередное морское странствие.

В тот момент Морозини ничего не понял и счел это условие просто стариковской причудой. Однако кое-что прояснилось после его знакомства с одной из родственниц сэра Эндрю — женой его племянника, Мэри Сент-Элбенс. Этой очаровательной, элегантной, но распространявшей вокруг себя какое-то беспокойство женщиной владела всепоглощающая патологическая страсть к драгоценным камням. Альдо довелось наблюдать, как на одном из престижных аукционов в Париже, в особняке Друо, леди Мэри утратила всякое самообладание, когда не смогла взять верх над Ротшильдом.

И вот во время своего визита к Альдо в Венецию она чуть не ползала перед ним на коленях, умоляя, чтобы он продал ей знаменитый браслет, который — она была в том уверена, и не без оснований, — дядюшка Килренен ему доверил. Разумеется, она не получила желаемого.

Князь-антиквар постарался убедить леди Мэри в том, что лорд Килренен ничего не передавал ему, предпочитая, очевидно, хранить при себе залог своей любви. Он твердил, что лорд увез браслет с собой в путешествие вокруг света, из которого возвращаться пока не собирался. Вполне возможно, он намерен отвезти браслет на его родину, в Индию.

К несчастью, сэр Эндрю не успел уехать дальше Порт-Саида, где его и настиг грабитель и убийца, пробравшийся к нему в каюту. Ужасный, можно даже сказать, оскорбительный конец для человека, исполненного душевного бескорыстия и благородства!

Пока Альдо предавался этим размышлениям, внизу, на берегу, четверо самых сильных матросов с «Роберта Брюса» и четверо крепких крестьян с мускулистыми ногами, облаченных в юбки в красно-зеленую клетку, подняли на плечи тяжелый кедровый гроб и понесли его, чтобы поместить в подземном склепе древнего баронского замка. Два волынщика в национальных костюмах задули в волынки, и печальные пронзительные звуки словно бы подхватили только что смолкший унылый плач сирены. Волынщики зашагали впереди гроба, остальные двинулись за ними следом. Одинокий наблюдатель по-прежнему издали следил за людьми, что карабкались теперь вверх, осыпая по дороге камни. Подъем к замку был достаточно крут, но удивительно гармонировал с самим замком — и мощные стены, и грубые ступени были высечены из одной и той же скалы, и казалось, будто суровая стена стекала вниз оплывами ступеней. Замок Килренен представлял собой могучую высокую четырехугольную башню, построенную в XII веке и напоминавшую шотландского солдата, отважившегося на штурм небес. У ее подножия располагались хозяйственные службы и часовня, которые кое-где еще были окружены крепостной стеной, призванной в прежние времена служить защитой от врагов. Сейчас замок ждал последнего из своих сыновей по прямой линии. Племянники, шедшие за гробом, которые станут теперь первыми в роду, не стоили и его мизинца. У Морозини на этот счет не было никаких сомнений…

Сентябрь радовал мягкой погодой. Полчища туч, плывущих на восток, оставляли за собой голубые просветы, сквозь которые лился солнечный свет. Желая украсить последнее земное путешествие Эндрю Килренена, горы надели свой самый прекрасный и — увы! — недолговечный наряд: скоро, очень скоро туманы и снегопады уже недалекой зимы сорвут его. В удивительнейшую симфонию сиреневых, фиолетовых, серых и синих тонов вдруг вплетались, будто драгоценные цветки, золотые нити осенней листвы — то соломенно-желтой, то огненно-красной.

Процессия подошла к полуразрушенному подъемному мосту, за которым возвышались могучие, обитые стальными гвоздями ворота, и Альдо понял, что теперь самое время догнать провожающих, если только он хочет присутствовать при церемонии последнего прощания. Он наклонился за букетом синеголовника, который перед этим положил возле себя на землю — цветы были одного цвета с гербом старого лорда, — но морщинистая рука опередила его.

— Хорошо придумали с цветочками, — произнес старческий дребезжащий голос. — Герб Шотландии, не так ли?

И в самый раз подходят старому Эндрю. Может, они утешат его хоть немного, а то горько ему оставлять свое имя и дом этим людишкам…

Морозини повернул голову и увидел маленького старичка, землистое лицо которого было настолько шершавым, что, казалось, было сделано из пергамента. Из-за своего роста незнакомец показался князю сперва каким-то гномом, обитателем вересковых пустошей. На нем была юбка из шотландки, а на голове сине-красный колпачок — родовые цвета клана. От старичка за версту разило кайенским перцем, так что не оставалось сомнения в том, что облачен он в свой парадный костюм, который извлекается из сундука лишь в самых торжественных случаях. Три раза чихнув, гном отошел в сторону и встал с подветренной стороны.

— А вы полагаете, что покойный лорд нуждается в утешении? — осведомился Альдо.

— Еще бы! Спрашивается, что ему мешало самому настрогать наследников, вместо того чтобы полжизни бороздить моря и океаны? Женись он на Флоре Мак-Нейл, так было бы у него все в порядке по этой части.

— А кто это — Флора Мак-Нейл?

— На ней хотел женить лорда его отец, старый Ангус.

Сознаюсь, что красотой она не блистала, зато здоровье у нее Пока Альдо предавался этим размышлениям, внизу, на берегу, четверо самых сильных матросов с «Роберта Брюса» и четверо крепких крестьян с мускулистыми ногами, облаченных в юбки в красно-зеленую клетку, подняли на плечи тяжелый кедровый гроб и понесли его, чтобы поместить в подземном склепе древнего баронского замка. Два волынщика в национальных костюмах задули в волынки, и печальные пронзительные звуки словно бы подхватили только что смолкший унылый плач сирены. Волынщики зашагали впереди гроба, остальные двинулись за ними следом. Одинокий наблюдатель по-прежнему издали следил за людьми, что карабкались теперь вверх, осыпая по дороге камни. Подъем к замку был достаточно крут, но удивительно гармонировал с самим замком — и мощные стены, и грубые ступени были высечены из одной и той же скалы, и казалось, будто суровая стена стекала вниз оплывами ступеней. Замок Килренен представлял собой могучую высокую четырехугольную башню, построенную в XII веке и напоминавшую шотландского солдата, отважившегося на штурм небес. У ее подножия располагались хозяйственные службы и часовня, которые кое-где еще были окружены крепостной стеной, призванной в прежние времена служить защитой от врагов. Сейчас замок ждал последнего из своих сыновей по прямой линии. Племянники, шедшие за гробом, которые станут теперь первыми в роду, не стоили и его мизинца. У Морозини на этот счет не было никаких сомнений…

Сентябрь радовал мягкой погодой. Полчища туч, плывущих на восток, оставляли за собой голубые просветы, сквозь которые лился солнечный свет. Желая украсить последнее земное путешествие Эндрю Килренена, горы надели свой самый прекрасный и — увы! — недолговечный наряд: скоро, очень скоро туманы и снегопады уже недалекой зимы сорвут его. В удивительнейшую симфонию сиреневых, фиолетовых, серых и синих тонов вдруг вплетались, будто драгоценные цветки, золотые нити осенней листвы — то соломенно-желтой, то огненно-красной.

Процессия подошла к полуразрушенному подъемному мосту, за которым возвышались могучие, обитые стальными гвоздями ворота, и Альдо понял, что теперь самое время догнать провожающих, если только он хочет присутствовать при церемонии последнего прощания. Он наклонился за букетом синеголовника, который перед этим положил возле себя на землю — цветы были одного цвета с гербом старого лорда, — но морщинистая рука опередила его.

— Хорошо придумали с цветочками, — произнес старческий дребезжащий голос. — Герб Шотландии, не так ли?

И в самый раз подходят старому Эндрю. Может, они утешат его хоть немного, а то горько ему оставлять свое имя и дом этим людишкам…

Морозини повернул голову и увидел маленького старичка, землистое лицо которого было настолько шершавым, что, казалось, было сделано из пергамента. Из-за своего роста незнакомец показался князю сперва каким-то гномом, обитателем вересковых пустошей. На нем была юбка из шотландки, а на голове сине-красный колпачок — родовые цвета клана. От старичка за версту разило кайенским перцем, так что не оставалось сомнения в том, что облачен он в свой парадный костюм, который извлекается из сундука лишь в самых торжественных случаях. Три раза чихнув, гном отошел в сторону и встал с подветренной стороны.

— А вы полагаете, что покойный лорд нуждается в утешении? — осведомился Альдо.

— Еще бы! Спрашивается, что ему мешало самому настрогать наследников, вместо того чтобы полжизни бороздить моря и океаны? Женись он на Флоре Мак-Нейл, так было бы у него все в порядке по этой части.

— А кто это — Флора Мак-Нейл?

— На ней хотел женить лорда его отец, старый Ангус.

Сознаюсь, что красотой она не блистала, зато здоровье у нее было отменное, приданое отменное, да и детишки вышли бы отменные. Однако он, видите ли, не пожелал! Ну, ладно! Но в своих долгих странствиях он что, не мог найти себе девушку по вкусу?

— Он нашел, но, к несчастью, она была не свободна, а он любил только ее одну.

С удрученным видом гном сдвинул колпачок, из-под которого выбивались изрядно поседевшие волосы, и почесал затылок.

— Не повезло ему! Однако мог бы все-таки позаботиться о наследниках! Какое, должно быть, для него наказание видеть сейчас с небес, как сыновья его покойной сестры Маргарет, несчастной безумицы, шествуют за его гробом, чтобы потом прикарманить все его добро.

— Неужели сестра лорда была сумасшедшей? — поинтересовался Альдо, не подозревавший, что у сэра Эндрю была столь близкая родня.

— Ну не настолько, чтобы держать ее взаперти, но очень близко к этому. Ведь нужно быть всерьез чокнутой, чтобы втюриться в англичанина, да вдобавок еще судью, когда перед тобой на выбор полдюжины местных красавцев один другого лучше. И вот результат, полюбуйтесь! Десмонд Сент-Элбенс, который станет десятым графом Килренен, выглядит точь-в-точь как горшок из-под масла. Портной у него хороший, вот и все, что можно о нем сказать доброго! И братья той же породы, только еще хлипче. Жена, правда, у него, можно даже сказать, красивая, но только не из здешних она мест, и это сразу в глаза бросается: того и гляди все ноги себе переломает. По нашим-то камням да на таких каблучках! Городская штучка, вот и весь сказ! Деревенской жизни в глаза не видела! Грустно все это, вот что!

Венецианец не мог не улыбнуться про себя: глаз у старика был ой какой острый. Изящные ножки леди Мэри, казавшиеся еще тоньше из-за черных шелковых чулок, и впрямь подвергались немалой опасности: при каждом шаге она просто чудом сохраняла равновесие и шла, судорожно вцепившись в руку «горшка», который был откровенно недоволен необходимостью поддерживать свою супругу. Он предпочел бы шествовать за гробом в торжественном и печальном одиночестве, как ему и полагалось по его новому рангу.

То, что чета Сент-Элбенсов унаследует имя и состояние Килренена, было большой неожиданностью для Альдо. Безусловно, он знал и раньше от самой леди Мэри, что ее муж — племянник сэра Эндрю, но никогда не предполагал, что он-то и есть главный наследник. Так вот, значит, кому он должен выражать свои соболезнования? Перспектива не из приятных, однако тут ничего не поделаешь, — Возьмите, — сказал гном, протягивая Альдо букет. — Наверное, вам пора идти. Они уже возвращаются…

— А вы со мной не пойдете?

— Нет, я пришел, только чтобы поприветствовать Эндрю, который наконец вернулся на нашу родную землю, а в замке Килренен мне делать нечего. Если я скажу, что зовут меня Малькольм Мак-Нейл, то вы и сами все поймете: я брат той, которую он не захотел взять в жены. А вы? Вы-то кто ему?

— Иностранец, преданный друг… и сын той, которая не захотела стать его женой.

— Вот оно что. А знаете, будет лучше, если вы подождете еще немного, тогда вы сможете помолиться в склепе, когда там никого не будет. Чужаки эти здесь не задержатся. Не сомневаюсь, что и о поминках они не подумали. Обычаев здешних и тех не знают!

— Поминки? А это что такое? Первый раз слышу это слово.

— Застолье после похорон. Старинный гэльский обычай.

Живым полезно поесть, а особенно выпить доброго виски в память того, кого больше нет с ними. Ну, всего вам доброго, сэр!

Маленький человечек торопливо засеменил в сторону ландов, а Альдо, пренебрегши его советом, направился к замку.

Церемония в склепе была недолгой и незатейливой: пастор произнес коротенькую проповедь, прочел несколько молитв, волынщики сыграли «Будь милостив. Господи!», и гроб поместили в пустую нишу. Дело было сделано, и присутствующие стали молча подниматься наверх. Задержался один Альдо — положить свой букет и шепнуть последние слова прощания.

У Альдо было сильное искушение задержаться в склепе подольше, пока друзья и родственники разойдутся. Но он не стал этого делать. Было бы нелюбезно не выразить соболезнования, и, хотя его отношения с новой графиней сложились отнюдь не блестяще, уйти незамеченным в этой ситуации было бы с его стороны трусостью.

Поднявшись во двор, Альдо убедился в справедливости предсказаний гнома: по всей видимости, новый лорд не собирался приглашать к себе в замок никого из присутствующих — он сам и все его близкие выстроились в ряд возле часовни и с серьезными лицами принимали соболезнования, произнося в ответ приличествующие случаю слова. Подошла очередь и Альдо.

Назвав свое имя и пожимая руку лорду Десмонду, Альдо заметил, как тусклый взор лорда внезапно оживился. В мире коллекционеров, и в особенности коллекционеров драгоценностей, венецианский князь, ставший антикваром по необходимости и знатоком старинных камней по увлечению, был более чем известен. Новоиспеченный лорд Килренен, который также принадлежал к этому миру, мгновенно решил воспользоваться предоставившейся оказией.

— Вы задержитесь в Шотландии? — спросил он Альдо.

— Нет, я тотчас же возвращаюсь в Инвернес — у меня там дела, а завтра буду уже в Лондоне.

— Но в Лондоне, думаю, вы задержитесь на несколько дней, чтобы принять участие в грандиозном аукционе, который там ожидается. И я буду иметь удовольствие повидаться с вами, если вы найдете свободную минутку.

— Разумеется, — вежливо пообещал Морозини, подумав, что удовольствие от свидания никак не может быть обоюдным. Новый лорд решительно не нравился князю: лицо его производило странное впечатление масляной маски, сохранившей форму горшка, в котором оно затвердело и на который, по меткому определению гнома, он был похож. Этому способствовали неподвижные черты и тусклый взгляд серых холодных глаз.

Альдо коротко поклонился двум младшим братьям лорда и оказался лицом к лицу с его супругой. Он невольно задал себе вопрос: что заставило эту красивую женщину связать свою судьбу с таким отталкивающим субъектом? Правда, лорд Десмонд был известен как страстный собиратель старинных фигурок из нефрита, а значит, обладал немалым состоянием и, потом, как коллекционер мог разделить безудержную страсть Мэри к старинным драгоценностям. Альдо искренне надеялся ограничиться приветствием и несколькими заранее приготовленными словами сочувствия, но ошибся. Леди Мэри заговорила, даже не успев протянуть ему руку:

— Я надеялась увидеть вас здесь. Нам непременно нужно поговорить наедине.

— О чем же, боже милостивый?

— Вы и сами прекрасно знаете: о браслете Мумтаз-Махал.

— Ни время, ни место не кажутся» мне подходящими, — сурово ответил Альдо. — Да и говорить-то, впрочем, не о чем.

— Я так не считаю. Неужели вы посмеете отрицать, что солгали мне, когда во время нашей последней встречи утверждали, что мой дядя не передавал вам браслета? Наш нотариус получил от вас очень крупную сумму за некую вещь, проданную по поручению покойного лорда.

— Да, мой старинный друг поручил мне продать одну вещицу, однако с условием: покупатель ни в коем случае не должен был быть англичанином. Запрет распространялся как на мужчин, так и на женщин.

Лицо блондинки со светло-серыми глазами мгновенно вспыхнуло.

— Ах вот как?! И, разумеется, этой вещицей был браслет? Кому вы его продали?

— Соблюдение тайны — одно из главных правил моей профессии.

— Но я хочу знать…

— Не задерживайте князя Морозини, дорогая, — прервал жену безжизненный голос лорда. — Его ждут, а у нас сейчас будет семейный совет. Мы еще увидимся, не так ли? — сказал лорд, обращая к Альдо гримасу, которую при большом желании можно было бы счесть за улыбку. — По крайней мере на открытии аукциона мы будем все.

Венецианец молча поклонился и тут же покинул замок — неподалеку от пустоши его дожидался нанятый автомобиль.

Последняя фраза лорда Десмонда не понравилась Альдо, ему почудилась в ней скрытая угроза, но он тут же упрекнул себя за подозрительность. Стоит ему начать отыскивать дурные намерения и видеть повсюду врагов, и он не только не выполнит своей задачи, но еще и плохо кончит: будут повсюду чертики мерещиться. Если леди Мэри слегка тронулась на страсти к драгоценным камням, а покойный сэр Эндрю недолюбливал своих родственников, то это вовсе не означало, что они законченные негодяи. Хорошо, что убийца старого лорда был в конце концов арестован — им оказался индус-фанатик, который повесился в камере на собственной чалме, — иначе смерть лорда непременно приписали бы его наследникам. Вообще-то такая мысль и сейчас приходила кое-кому в голову, хотя несчастье и произошло на другом конце света…

Прежде чем сесть в машину, Альдо бросил последний взгляд на древний графский замок — на верхушке башни развевался флаг рода Килрененов, ветер, игравший им, нес сырость. «Судя по всему, мой бедный старый друг может рассчитывать лишь на общество своих предков», — подумал Альдо с некоторой неприязнью.

Погода менялась. Небо затянуло черными тучами, а острова Окни плотнее завернулись в свои зыбкие белые туманы.

Внизу, в маленькой бухточке, «Роберт Брюс», приняв на борт своих матросов, поднял якорь и отплыл, попрощавшись с берегом гудком сирены. Надвигалась буря, и небольшое судно торопилось отыскать убежище понадежнее. Тронулся с места и автомобиль, увозя Морозини в Инвернес, располагавшийся в ста сорока милях отсюда.

Автомобильное шоссе, проложенное вдоль берега моря, вело прямо на юг, и путешествие могло бы стать приятным, если бы не сюрпризы то и дело меняющейся погоды. Во все время пути Альдо старался выкинуть из головы новоиспеченного лорда и сосредоточиться на предстоящем вскоре аукционе: речь шла о продаже исторической реликвии особой ценности, так называемой «Розы Йорков». Это был крупный неограненный алмаз, сиявший некогда в центре композиции, составленной из гербов дома Йорков, и был единственным, что сохранилось от этого ювелирного творения. Остальные детали бесследно исчезли. Композиция под названием «Белая роза» была подарена Карлу Смелому, герцогу Бургундскому, его третьей женой — английской принцессой Маргаритой, свадьбу с которой он отпраздновал в Дамме 3 июля 1468-го.

После неудачной битвы при Грансоне вместе с большей частью сокровищ Карла Смелого пропал и этот подарок.

Но история алмаза начиналась не с английской династии.

Корни ее уходят в глубь веков, когда караван царицы Савской привез его из Индии, а та преподнесла камень в дар царю Соломону. Мудрый царь распорядился поместить алмаз вместе с другими одиннадцатью драгоценными камнями на золотую пектораль и передал украшение первосвященнику Иерусалимского храма.

В горниле всевозможных бед и несчастий пектораль все-таки уцелела и дожила до наших дней, хоть и лишилась нескольких камней. Теперь она принадлежала странному, загадочному человеку — одноглазому хромому еврею по имени Симон Аронов, накопившему как несметные богатства, так и неисчерпаемые знания. Прошлой весной он пригласил Альдо на встречу, которая состоялась ночью в тайном помещении, куда князь попал, проделав долгое путешествие по подвалам и подземельям еврейского квартала Варшавы.

Симон Аронов хотел от князя немногого: этот европейский знаток старинных драгоценностей должен был помочь ему вернуть на пектораль четыре недостающих камня. Цель была самая благородная: предание гласило, что народ Израиля вновь обретет землю предков и самостоятельность, когда пектораль — символ двенадцати колен израилевых — будет восстановлена и вернется к евреям.

Князь-антиквар был выбран не случайно: один из недостающих камней — сапфир под названием «Голубая звезда» — вот уже несколько веков передавался из поколения в поколение в семье матери Морозини. Аронов надеялся, что гость согласится продать ему тот сапфир. Он тогда еще не знал, что Изабелла Морозини, последняя его владелица, погибла от руки грабителя.

Той весенней ночью правоверный еврей и князь-христианин подписали договор. Союз их оказался плодотворным, и уже два месяца спустя на острове-кладбище Сан-Микеле под Венецией Симон Аронов получил из рук своего доверенного лица сапфир, вернувшийся к нему после невероятной истории , сопровождавшейся множеством смертей, ибо — увы! — похищенные из нагрудника камни притягивали к себе несчастья.

«Роза Йорков» была вторым исчезнувшим камнем. На протяжении вот уже целой недели английские газеты, а за ними и самые крупные газеты Европы трубили об аукционе, который должен был состояться у Сотби 5 октября. Никто из газетчиков не сомневался, что выставленная на аукцион драгоценность не что иное, как подделка, изумительная копия, повторяющая в мельчайших подробностях подлинник и изготовленная уникальным способом, ведомым лишь неизвестному фальсификатору.

Ход мысли варшавского Хромого был прост. Придя к заключению, что алмаз совершенно очевидно находится в Англии и лежит спрятанный на дне сундука какого-нибудь крайне скрытного коллекционера, он решил пойти на блеф. Зная, как никто, человеческую натуру вообще и тонкости психологии коллекционеров в частности, Аронов не сомневался, что владелец подлинного алмаза не выдержит шумихи, поднятой вокруг фальшивого камня. Причин для беспокойства у коллекционера могло быть две: либо он усомнится в подлинности собственной драгоценности — и это приведет его в смятение, либо гордость его не потерпит, чтобы предметом безмерного восхищения, вожделения и даже благоговения стала какая-то жалкая подделка. В любом случае он должен был обнаружить себя, и в этом Симон Аронов был уверен. Вот тут наступала очередь Альдо Морозини, которому предназначалась роль посредника. По возвращении в Лондон князь должен был в первую очередь навестить некоего ювелира, которому Хромой Отвел роль человека, обнаружившего алмаз. Как писали газеты, ювелир решил бросить реликвию в пекло торгов с тайной целью: подвигнуть правительство ее величества на покупку национального сокровища, с тем чтобы присоединить его к сокровищам Короны, выставленным в Лондонском Тауэре, и воспрепятствовать тем самым исторической драгоценности покинуть родину. Журналисты сообщали об огромном количестве анонимных писем, полученных ювелиром, мистером Хэррисоном, в которых его обвиняли в том, что алмаз фальшивый, и требовали отменить торги, грозя публичным скандалом. В общем, у Альдо было достаточно причин для того, чтобы посетить ювелирный магазин на Нью-Бонд-стрит!

Было уже довольно поздно, когда нанятый Альдо автомобиль под проливным дождем, который ветер гнал по улицам Инвернеса, остановился перед отелем «Каледония». Столбик термометра стремительно падал, и продрогший до костей путник, расплатившись с шофером, поспешил в отель, мечтая о горячей ванне — «Каледония», лучшая гостиница города, была безупречной в отношении комфорта — и о стаканчике национального шотландского напитка. Однако, не дойдя и до середины холла, он заметил своего друга Адальбера — тот сидел в баре, опустив на колени газету, держа в руке стакан виски и погрузившись в глубокие и, похоже, невеселые размышления. На Адальбера это было совершенно не похоже.

Альдо решил немедленно выяснить причину мрачной задумчивости.

— Ну-ка, — произнес князь, усаживаясь на соседний табурет и махнув бармену, чтобы тот принес и ему стаканчик виски. — О чем это ты призадумался?

Адальбер Видаль-Пеликорн вздрогнул и тут же расплылся в улыбке, которая так редко покидала его лицо. Лучшего приятеля, чем Адальбер, трудно было себе представить: до того он был всегда жизнерадостен и вместе с тем уравновешен. Они познакомились с Альдо несколько месяцев назад.

Чисто деловые поначалу отношения переросли в настоящую дружбу, которая с каждым днем росла и укреплялась к взаимному удовлетворению обоих мужчин. Первая их встреча произошла при весьма необычных обстоятельствах — ее устроил Симон Аронов. Видаль-Пеликорн был одним из тех редких людей, кому Хромой доверял безоговорочно. Доверял, несмотря на весьма своеобразный облик Адальбера и его необычные, если не сказать экстравагантные, манеры.

Адальберу было около сорока, но выглядел он лет на десять моложе. Высокий и настолько худой, что казалось, это про него сказано: «кожа да кости», он был гибок и очень подвижен. Вечно растрепанная в крутых завитках светлая копна волос, лицо херувима с голубыми невинными глазами и ангельская улыбка — таким он был на вид, что не мешало ему быть изворотливым, как дьявол, надежным, как скала, и обладать к тому же недюжинной физической силой. По профессии он был археологом, имел слабость к Египту, хорошо разбирался в драгоценных камнях, изящно писал, элегантно одевался, был эпикурейцем и обладал всеми достоинствами безупречно светского человека, слыл ловким фокусником, а его слесарным способностям позавидовал бы сам Людовик XVI.

Только благодаря многообразным талантам этого незаурядного человека Морозини сумел вернуть фамильный сапфир и передать его Симону Аронову. Альдо с нежностью относился к своему другу, ценил его достоинства и был счастлив, что в опасной охоте за недостающими камнями из древней реликвии у него такой надежный компаньон.

Оставив вопрос Альдо без ответа, Адальбер улыбнулся еще шире и спросил:

— Ну как похороны? В высшей степени благопристойно? — И привычным движением руки откинул прядь волос, которая вечно падала ему на глаза.

— Мог бы поехать со мной и сам бы все увидел, — ответил Альдо.

— Не требуй от меня слишком многого, голубчик! Я приехал в эту варварскую страну только для того, чтобы составить тебе компанию. А к похоронам у меня врожденное отвращение.

— Но на этих стоило побывать: простота сродни величию, местный колорит и вдобавок неожиданный сюрприз.

— Хороший или плохой?

— Ничего страшного. Я знал, что Сент-Элбенсы принадлежат к семье сэра Эндрю, но не подозревал, что они — его прямые наследники. Теперь он и она — граф и графиня Килренен. Преемственность, которая вряд ли доставляла при жизни радость моему старинному другу. Мне они оба кажутся крайне неприятными, хотя не могу отрицать, что она весьма красива.

— Твоему другу следовало подумать в свое время о потомстве и позаботиться о достойном наследнике для своего знатного рода, — заметил Адальбер, разделяя, сам того не подозревая, мнение гнома вересковых пустошей.

— Это же самое я слышал уже сегодня утром. Ты увидишь их на торгах у Сотби. А может, и еще раньше, потому что леди Мэри до сих пор не смирилась с потерей браслета.

— Ты думаешь, они будут стремиться заполучить «Розу»?

— Она — вне всякого сомнения. Леди впадает в транс, как только видит какую-нибудь драгоценность. Про него ничего сказать не могу. Вообще-то он коллекционирует редкий нефрит, но, вполне возможно, сильно влюблен в свою жену.

И поскольку этот адвокат производит впечатление весьма богатого человека, кто знает…

— Он что, входит в коллегию?

— Похоже на то.

Морозини поднес к губам стакан, который ему только что подал бармен, а Адальбер допил свой до конца и вновь впал в задумчивость. Альдо не успел поинтересоваться ее причиной — Адальбер, почесав нос, со вздохом произнес сам:

— Что касается адвокатов, то кое-кто, тебе совсем небезразличный, очень скоро будет нуждаться в их помощи.

— Кто же это?

— Анелька Фэррэлс, ее обвинили в убийстве мужа.

Пальцы Морозини судорожно вцепились в стакан, который едва не выскользнул у него из рук. Следующим движением он поднес стакан к губам и опорожнил его до дна.

— Откуда тебе это известно? — шепотом спросил князь.

Адальбер взял разложенную на коленях газету, перевернул страницу и показал:

— Вот отсюда. Я поначалу сомневался, стоит ли сообщать тебе об этом после похорон друга. Не добьет ли тебя этот новый удар? Но потом подумал, что лучше уж тебе узнать обо всем сразу… В общем, теперь ты в курсе.

— Ты прав, это лучше, чем быть в неведении.

Альдо быстро пробежал глазами заметку — сухое короткое сообщение в несколько строк. Было очевидно, что Скотленд-Ярд хранит по отношению к журналистам осторожное молчание, видимо, опасаясь, что их вмешательство может стать помехой следствию. Леди Фэррэлс подозревали в отравлении мужа, и подозрение было настолько серьезным, что молодую женщину отправили в центральный комиссариат Кэнон Роу, где после предварительного разбирательства у судьи ей было отказано даже в освобождении под залог. Ее посадили в одиночную камеру тюрьмы Брикстон. Подумать только!

Пока Альдо читал, Видаль-Пеликорн внимательно следил за своим другом. Лицо Альдо мрачнело все больше и больше.

От выражения мягкой иронии, которое обычно так красило узкое смуглое лицо Морозини, в профиль похожего на кондотьера, не осталось и следа. И когда Альдо вновь посмотрел на Адальбера, в его отливающих стальной синевой глазах он прочитал боль, которая подтвердила его подозрения: несмотря на пережитое горькое разочарование, Морозини по-прежнему любил юную польку, которая когда-то едва не стала его женой.

Однако Адальбер продолжал сидеть молча, прекрасно понимая, что любое слово будет сейчас не к месту.

— Единственное, чего я не понимаю, — спустя некоторое время все-таки выговорил он, — как это могло произойти?

Я не верю, что она виновна.

— В самом деле? Но она так непредсказуема в своих поступках! Кроме того, мне часто казалось, что для нее смерть — неважно, ее собственная или чья-то другая — не имеет никакого значения. Я могу только гадать, умеет ли она любить, но в том, что она умеет ненавидеть, я абсолютно уверен. Ты ведь помнишь ее свадьбу и все, что было потом?

— Ну, тогда у нее были смягчающие обстоятельства. Ее супруг повел себя с ней как солдафон, не дождавшись даже обряда венчания. Что до тебя, то она была уверена, что ты насмеялся над ней с блистательной Дианорой Кледерман, своей давней любовницей.

— Хорошо, согласен. Но согласись и ты, что есть разница между чувством обиды и убийством. Но что спорить? Завтра мы будем в Лондоне и узнаем, возможно, обо всем более подробно… Кстати, ты знаешь всех и вся… У тебя есть какие-нибудь связи в Скотленд-Ярде?

— Никаких! Англия не моя вотчина. Я ценю ее портных, безупречные сорочки, парки, табак, виски, чисто детскую приверженность правилам хорошего тона, но терпеть не могу ее климата, запахов угля, маслянистой Темзы, туманов и Интеллидженс сервис, с которой мне несколько раз приходилось выяснять отношения. А особенно не переношу здешней кухни!

Я не знаю ничего хуже хэгис, это самая отвратительная стряпня, которую мне когда-либо приходилось пробовать…

Обед, во время которого они тщательно избегали блюд английской кухни, прошел в тягостном молчании. Альдо не взял в рот ни крошки. Несмотря на суровость, которую князь обнаружил в суждении об Анельке, думал он только о ней.

Мысль о грациозной девятнадцатилетней женщине-ребенке, сжавшейся в комочек под мрачными зловонными сводами тюрьмы, была для него тем более невыносима, что в течение четырех месяцев он старался похоронить этот образ в глубине своей памяти, задернуть его пеленой забвения, но безуспешно.

Для этого нужно время, а его прошло еще так мало!

Анелька!.. С первой их встречи в Вилановском парке под Варшавой образ ее преследовал Морозини. Может быть, потому, что она вошла в его жизнь одновременно с Симоном Ароновым и по странному стечению обстоятельств, сойдя однажды с северного экспресса вместе с отцом и братом апрельским вечером в Париже, принесла весть о «Голубой звезде».

К этому времени Морозини уже дважды спасал ее от самоубийства. В первый раз она покушалась на свою жизнь, потому что вынуждена была расстаться с Владиславом, студентом-нигилистом, в которого до беспамятства была влюблена, во второй — потому что не хотела становиться женой Эрика Фэррэлса, крупного торговца оружием. Затем была встреча в Ботаническом саду — Анелька обожала сады! — где она сказала Альдо, что любит его, умоляла спасти от ненавистного брака, который был необходим ради сохранения благосостояния ее семьи. Потом было еще много разного, и напоследок он получил от нее записку — она подчинялась воле отца и выходила замуж за ненавистного ей человека, но вечную любовь посылала своему венецианскому князю. Эту записку он, изорвав в мелкие клочки, в тот же вечер пустил по ветру из окна поезда, уносившего его в Венецию.

Не эта ли любовь толкнула ее на убийство? Соблазн поверить в это был силен, и Морозини все слабее и слабее защищался от романтической версии, так льстившей его самолюбию. В любом случае он знал, что, как только окажется в Лондоне, тут же помчится к ней, использует все возможности, чтобы повидать ее и помочь всем, чем сможет.

Навязчивая идея не оставляла его большую часть ночи и весь долгий путь в поезде, который доставил их в Лондон только на следующие сутки. На перрон Кинг-Кросс они с Адальбером сошли разбитые от усталости и покрытые знаменитой английской угольной пылью. С вокзала шофер такси, мужественно пробившись сквозь толщу тумана, который, казалось, можно было резать ножом, доставил их в отель «Ритц».

Фешенебельный отель на Пиккадилли давно полюбился князю Морозини, точно так же, как его парижский тезка на Вандомской площади. Может быть, Альдо пришлась по сердцу архитектура «Ритца», повторявшая изящные парижские здания и аркады улицы Риволи. Но не меньше внешнего вида гостиницы он любил элегантность ее внутреннего убранства, отменное качество любой мелочи, безупречную внимательность персонала и особый неподражаемый стиль. Адальберу по складу его характера ближе был «Савой», опустошавший кошельки американских банкиров и голливудских звезд. «Ритц» перестал пускать на порог эту публику после того, как Чарли Чаплин повел себя в его стенах не самым подобающим образом. На этот раз Адальбер, не желая покидать друга, поступился своими вкусами и не пожалел об этом.

Когда друзья приехали в отель, было как раз время чая.

Целая процессия элегантных женщин и хорошо одетых мужчин направлялась в большую гостиную, где вершилась торжественная церемония чаепития. Торопясь поскорее избавиться от угольной пыли и отдохнуть, Адальбер двинулся прямиком к лифтам, не глядя по сторонам. Но тут Альдо удержал его, легонько потянув за рукав:

— Посмотри-ка туда!

Две дамы шествовали по холлу, направляясь в чайный салон в сопровождении ливрейного лакея, — пожилая опиралась на руку более молодой. Внимание Морозини привлекла старшая из них. Высокая, статная, в бархатной фиолетовой шляпке в стиле королевы Марии, эта дама, несмотря на явные уже морщины, сохраняла благодаря особому строению лица хоть и увядшую, но вполне ощутимую и несомненную красоту.

— Герцогиня Дэнверс! — прошептал Видаль-Пеликорн. — Подумать только!

— Повезло, не правда ли? Если кто-то и знает, что произошло у Фэррэлсов, так именно она. Вспомни, на свадьбе сэр Эрик обращался с ней как с очень близкой родственницей.

— Помню, помню! Наши планы меняются — быстро переодеваемся и скорее на чай!

Четверть часа спустя Альдо и его друг стояли перед молодой женщиной, одетой в черное с белым воротничком платье и исполнявшей в это время дня, когда в гостинице в основном хозяйничали женщины, обязанности метрдотеля. Друзья знали, что доступ к деликатесам чайного стола можно получить только у нее.

— Если вы не заказали столик хотя бы за три недели, я не могу вас пригласить в чайный салон, — заявила с ноткой суровости в голосе молодая женщина.

— Но мы живем в этом отеле, и наш номер был зарезервирован месяц назад, если не больше, — сказал Морозини с самой обаятельной из своих улыбок. — Разве этого не достаточно?

— Вполне возможно, что и так, если вы соизволите назвать ваши имена.

Титул князя в очередной раз возымел свое действие, и молодая дама соизволила улыбнуться. Но Альдо решил на этом не останавливаться.

— Ваша любезность не имеет границ, мадемуазель, — поблагодарил Альдо, — однако я хотел бы попросить вас еще об одном одолжении. Будьте так любезны, посадите нас рядом с дамой, с которой мы имеем честь быть знакомы и которую только что видели входящей в чайный салон.

Женщина строго нахмурила белесые брови.

— С дамой? — переспросила она с оттенком некоторого негодования, давая понять, что речь идет о чем-то здесь неслыханном. — Не в наших правилах…

— Вы не поняли меня, сударыня, — сухо оборвал ее Морозини. — Я полагаю, что правила «Ритца» никоим образом не будут нарушены оттого, что мы выразим свое почтение ее светлости герцогине Дэнверс. Уверяю вас, мы не питаем никаких дурных намерений по отношению к этой даме.

Вспыхнув алым цветом, молоденькая женщина пробормотала туманные извинения, закончив свою фразу приглашением:

— Прошу вас следовать за мной, ваше сиятельство.

Друзьям явно сопутствовала удача. Дойдя до середины украшенной цветами залы с поблескивающими на столах серебряными чайничками, над которыми веял легкий аромат ванили и сладостей, молодая женщина, возможно, желая убедиться, что ее не обманули, остановилась и указала столик рядом со столиком герцогини. В глазах ее поблескивало даже что-то вроде вызывающей насмешки, которая очень забавляла Морозини. Но ей пришлось смириться с той очевидностью, что, прежде чем сесть, иностранцы почтительно поклонились ее светлости. Герцогиня, наведя на них лорнет, удивленно и обрадованно воскликнула:

— Вы здесь, господа? Какое удивительное совпадение!

Не прошло и двух минут, как я вспоминала вас, рассказывая своей кузине, леди Уинфилд, о странном браке бедняжки Эрика Фэррэлса.

— В самом деле странном! А конец его оказался совсем уж необычным, если верить газетам, — подхватил Альдо. — Пишут, что леди Фэррэлс арестована?

— И это так глупо! Совсем молоденькая женщина, почти ребенок! Однако садитесь за наш столик, выпьем чаю вместе, и нам будет удобнее разговаривать.

Друзья встретили предложение герцогини широкими улыбками и не стали скрывать, как оно им приятно. Небо, похоже, и в самом деле к ним благоволило. Метрдотелю пришлось позвать официантов, чтобы принести дополнительные приборы и передвинуть стулья. После взаимных приветствий и представления кузине все наконец уселись.

— Если я вас правильно понял, мадам, — начал Альдо, обращаясь к герцогине на французский манер, — вы не верите в виновность Анельки?

— У меня всегда вызывают предубеждение обвинения, которые выдвигает лакей по отношению к госпоже. Ну если не лакей, так по крайней мере подчиненный.

— А что, был обвинитель?

— Да. Секретарь сэра Эрика, некий Джон Сэттон. И был он весьма категоричен. А тут еще один из лакеев заявил, что леди Фэррэлс принесла аспирин или бог его знает что своему мужу, который пожаловался на головную боль, что она опустила лекарство в виски с содовой, Эрик выпил и тут же упал.

Вскрытие обнаружило стрихнин. Ничего себе эффект от лечения!

— Да уж, — признал Альдо, вспоминая, что писали газеты. — Однако ни в виски, ни в содовой не было яда. К тому же стакан…

— Мало ли что! Кто-то незаметно его подсыпал. Может, кто-нибудь из слуг? — вступил в разговор Видаль-Пеликорн. — Почему бы и не сам Сэттон? Обвинители всегда вызывают у меня подозрение.

— Нет, этого не может быть, — решительно возразила герцогиня. — Секретарь за все это время ни разу не подошел к Эрику и не приближался к подносу со стаканом. Я могу это засвидетельствовать.

— Разве вы там были?!

— Ну конечно! Мы как раз пили аперитив в рабочем кабинете моего дорогого друга перед тем, как идти обедать в «Трокадеро». Иначе как бы я могла утверждать все это с такой уверенностью? Конечно, прессе мало что известно. Начальник полиции Уоррен, который ведет следствие, закрылся, как устрица, и приказал всем держать язык за зубами.

— Тем любезнее с вашей стороны, кузина, что вы так откровенны с этими господами, — заметила леди Уинфилд, с недоверием приглядываясь к обоим иностранцам.

— Не говорите глупостей, Пенелопа. Мы все тут люди одного круга. Видите ли, дорогой князь, против Анельки, — к сожалению, такой юной, — сыграло то, что они с мужем очень громко ссорились. Ссоры бывали постоянно, и в тот ужасный день, как раз перед моим приездом, они в очередной раз очень сильно повздорили. Сэттон слышал, как леди Фэррэлс крикнула: «Клянусь, все будет кончено! Я не стану вас больше терпеть!» Эрик вышел, хлопнув дверью, но когда мы все собрались у него в кабинете, он стал жаловаться на головную боль. И тогда его молоденькая жена, которая, казалось, была в совершение нормальном состоянии и, возможно, даже несколько раскаивалась, предложила ему порошок против мигрени, за которым сама отправилась к себе в спальню. Проявление доброй воли, не так ли? Маленький шаг к примирению?

— Выпив лекарство, сэр Эрик тут же упал мертвым? Не считаете ли вы, что, если бы леди Фэррэлс задумала избавиться от своего супруга, она бы сделала это более изобретательно и уж безусловно не при таком скоплении зрителей? — высказал свое суждение Адальбер, слушавший леди Дэнверс с большим интересом.

— И я, и ее светлость думаем точно так же, — вновь вступила в разговор леди Уинфилд. — Я склонна обвинить в несчастье кого-нибудь из слуг. Кто наливал это несчастное виски? Дворецкий? Лакей?

— Лакей поступил на службу к Фэррэлсам совсем недавно. Поляк, соотечественник Анельки по имени Станислав, он служил когда-то у ее отца. Она случайно встретилась с ним и, узнав, что тот находится в бедственном положении, решила помочь ему, взяв в штат на Гросвенор-сквер. Очень славный мальчик, к слову сказать, свои обязанности исполнял с подобающей скромностью. К несчастью, он исчез раньше, чем приехала полиция.

Морозини при этом известии поперхнулся чаем. Прокашлявшись, он «переспросил:

— Исчез? А Анельку арестовали? Но нужно же было немедленно догнать его!

— Не сомневайтесь, в Скотленд-Ярде знают свое дело!

Полицейские тут же пустились по его следам! Но к сожалению, похоже, что этот Станислав нашел путь к сердцу нашей юной леди, что, конечно, не делает ей чести. Когда инспектор сообщил, что его нигде не удалось найти, она разрыдалась, лепеча, что он, должно быть, испугался, но непременно вернется, что ей было бы больно думать, что он ко всему этому причастен… в общем, лепетала нечто в этом роде, я сейчас уже толком не помню. Но чего не забуду никогда в жизни — так это приступа ярости секретаря. Без малейшего колебания он грубо оскорбил это бедное дитя, заявив, что нет ничего удивительного в том, что она пытается защитить своего любовника. Ужас, настоящий ужас, уверяю вас! Но больше я вас пугать своими рассказами не буду. Просто потому, что больше ничего не знаю. Свидетельские показания брал у меня сам начальник полиции, человек отменной любезности. После он лично отвез меня домой, и должна вам сказать, что больше никаких дел с полицией я не имела, — с удовлетворением сообщила старая дама. Сознание того, что она сыграла в трагедии столь важную роль, доставляло ей живейшее удовольствие. — Однако вы побледнели, князь, — вновь заговорила она. — Кажется, эта трагическая история не оставила вас равнодушным.

Это было мягко сказано. Услышанное потрясло Альдо до глубины души. На миг он даже позабыл, где находится. Адальбер постарался прийти ему на помощь. Еще со своей первой встречи с леди Дэнверс он понял, что герцогиня звезд с неба не хватает, и значит, ее проницательности не приходится опасаться, но он боялся, как бы горячая кровь итальянца не подвигла его на какое-нибудь безумство. Поэтому он поторопился задать вопрос, который должен был немного разрядить атмосферу.

— Газеты ничего не пишут об этом, но я не сомневаюсь, что граф Солманский поспешил на помощь дочери. Отец не может не быть потрясен таким известием, — прибавил он лицемерно.

— Нет, он еще не приехал, но, очевидно, скоро приедет.

Когда разыгралась драма, он находился в Нью-Йорке, где женил своего сына на какой-то там наследнице. Но приехать граф должен. Сейчас он, верно, на борту «Мавритании» держит путь в Ливерпуль. Однако давайте поговорим о чем-нибудь другом, друзья мои! Эта злосчастная история мне горька вдвойне, потому что я очень любила Эрика Фэррэлса! Материнской, я бы сказала, любовью. Я познакомилась с ним, когда он был еще совсем юным. Давайте поговорим о вас, князь!

Я полагаю, что вы приехали в Лондон ради алмаза, из-за которого изведено уже столько чернил и сломано столько копий?

Альдо, уже несколько успокоившийся, подавил вздох.

Сейчас ему было куда приятнее заняться светской болтовней, чем представлять себе Анельку, защищающую лакея, которого Сэттон без малейшего колебания назвал ее любовником спустя четверть часа после смерти мужа. Анельку, в черном платье сидящую на кровати в тюремной камере и думающую об этом Станиславе, который неведомо откуда свалился и которого она взяла в дом Фэррэлса по причине, известной только ей одной. Альдо не верил ни секунды, что это был порыв милосердия по отношению к попавшему в беду соотечественнику. И вдруг в голове у князя промелькнула догадка, вполне возможно, глупая, но настолько важная для него, что он даже перебил герцогиню, которую Адальбер вовлек в увлекательный разговор о египетских драгоценностях.

— Простите меня, ваша светлость. А вы уверены, что лакея звали Станислав?

Лорнет метнулся в сторону Альдо со скоростью пистолетного выстрела.

— Уверена! Что за странный вопрос?

— Но он небезоснователен. А может быть, его звали Ладислав?

— Нет, нет! Вы сами знаете, что все польские имена похожи одно на другое, даже те, на которых не сломаешь себе язык, но я могу поклясться, что звали его Станислав. А теперь скажите мне, почему это так важно?

Трудно уклониться от ответа и не показаться невежливым, особенно если твоя собеседница герцогиня. Альдо предпочел перейти на шутливый тон.

— Да нет, никакой особой важности. Язык опередил мысли, только и всего. Просто я вспомнил, что в Варшаве, где я впервые встретил графиню Солманскую, она часто виделась с неким Ладиславом и, по-видимому, была им увлечена. Фамилии его, на которой как раз можно язык сломать, я не запомнил, — прибавил он со своей самой обольстительной улыбкой.

— Не мучьте себя, не старайтесь вспомнить, милый друг, — снисходительно сказала герцогиня, похлопав Альдо лорнетом по рукаву. — Это все такие мелочи! Поляки — невозможный народ, и мой бедный Эрик поступил бы куда разумнее, оставшись холостяком, что подходило к нему как нельзя лучше.

А теперь я советую вам оставить чашку, в которой вы мешаете чай вот уже четверть часа. Полагаю, пить это уже нельзя.

Так оно и было. Альдо попросил принести ему другую чашку, извинившись за свою рассеянность, и разговор вновь вернулся к египетским ожерельям. Прощаясь после чая, друзья получили от старой дамы приглашение навещать ее без церемоний в ее доме на Портленд-плейс — пропуск, который дорогого стоил.

— Не стоит этим пренебрегать! — воскликнул Адальбер, проводив обеих дам к машине. — Кого там только не встретишь! А это может оказаться не только любопытным, но и полезным. Кстати, что у нас намечено на сегодняшний вечер?

— Располагай им по своему усмотрению. Что касается меня, то я предпочел бы лечь пораньше. Путешествие в поезде измотало меня.

— И поэтому ты предпочитаешь не болтать, а размышлять, не так ли?

— Именно так. То, что поведала нам графиня, меня совсем не радует.

— Можно подумать, ты не знаешь женщин! В общем, я не огорчу тебя, оставив в одиночестве?

— Нисколько! Я хотел бы обдумать кое-что из того, что слышал за чаем. А ты побежишь по девочкам? — осведомился Альдо с характерной усмешкой.