Твин-Пикс: Тайный дневник Лоры Палмер Линч Дженнифер

15 декабря 1987

Дорогой Дневник!

Извини, что так долго не писала, но я была очень занята все это время! Столько накопилось всего, о чем ты не знаешь!

Во-первых, я решила договориться с Хорнами насчет Джонни. Когда я была у них последний раз, то не могла не обратить внимания на то, что мальчик какой-то совершенно потерянный, никто за ним не присматривает, не занимается с ним. Одним словом, грустная картина. Я предложила им посидеть с их сыном: буду приходить трижды в неделю, оставаться на час-полтора – вместе с ним читать, разговаривать и тому подобное. За это я хотела бы небольшое еженедельное вознаграждение. Они с радостью согласились и положили мне 50 долларов в неделю, то есть 200 в месяц.

Эти деньги здорово меня выручают в смысле кокса, но дело даже не в этом. Так приятно быть рядом с Джонни, который любит меня, несмотря на то, чем я занята, когда нахожусь вдали от него. Он не стремится причинить мне боль, дразнить, издеваться или спать со мной, не говоря уже о том, чтобы привязывать меня веревками, истязать или делать миллионы других гадостей, до которых, мне кажется, так падки все остальные… Они постоянно меня трогают, постоянно что-то от меня требуют – и чем дальше, тем хотят все больше и больше.

А Джонни хочет только одного: чтобы я ему читала вслух. «Спящая красавица» – его любимая книга. Положит голову мне на колени и слушает, устремив на меня свой доверчивый взгляд. То и дело мы прерываем чтение, чтобы получше рассмотреть иллюстрации. Иногда мне приходится разъяснять ему смысл рисунков, как и некоторых мест в самой книжке, чтобы быть полностью уверенной, что Джонни их правильно понял. Часто у него такое выражение, что кажется, будто он совсем сбит с толку и боится, что никогда ничего не сможет уразуметь. Всякий раз я тут же останавливаюсь и начинаю свои объяснения с самого начала.

Днем мы нередко выходим с ним на газон перед домом: здесь он стреляет из лука по резиновым бизонам на противоположном конце двора, служащим ему отличной мишенью. Каждый раз при попадании его лицо расцветает такой дивной улыбкой! Это его кайф… Вообрази себе всю эту странную сцену: Джонни на лужайке, в своих индейских мокасинах, а трава такая ослепительно-зеленая; лук туго натянут, стрела подрагивает, перед тем как вылететь. Несколько минут он стоит так, застыв на месте, с головой, откинутой назад, с блуждающей по лицу улыбкой. Но вот он пускает стрелу, и она летит как-то удивительно медленно. Джонни безвольно опускает руки, потом приподнимается на цыпочки – и ждет… Мишень поражена. Он начинает прыгать как сумасшедший. Затем поворачивает ко мне свое возбужденное лицо с этой его улыбкой.

– Индейцы! – восклицает он.

Я поздравляю его с удачным выстрелом и прошу сделать еще несколько таких же. Он с радостью соглашается. Не раз во время наших занятий приходится мне раскатать дорожку-другую, запершись для этого в ванной… И как же часто испытываю я эту потребность.

Ужасно, когда я теряю с ним терпение. Правда, это случилось всего однажды, и чувствовала я тогда себя отвратительно, пока не убедилась, что Джонни либо забыл о происшествии, либо простил меня.

Не буду говорить подробно, потому что вела я себя в тот раз отвратительно. Короче, я повела себя по отношению к нему, точь-в-точь как ведет себя БОБ по отношению ко мне. Это было так жестоко. Большего отвращения к себе я никогда не испытывала. Конечно, я тут же постаралась ему все объяснить и попросить прощения. Мне хотелось, чтобы он понял, что я действительно сознаю свою вину и больше никогда так не сделаю.

Я пошла и наскребла все, что было у меня в сумочке, включая пару пузырьков, – достаточно, чтобы получить кайф. Теперь я могла думать. Трудно только тогда, когда порошка нет совсем. Вот почему мы видимся в последнее время с Бобби так часто и наши встречи столь невинны. Но ты ведь об этом ничего не знаешь? Но об этом чуть позже.

Сейчас мне надо отвинтить набалдашники на спинке кровати… и успеть нюхнуть пару дорожек, пока мама не пришла, чтобы сказать, какие домашние дела меня ждут, – посуда, мусор и прочее. Черт подери! Просто не верится, как меняется моя жизнь, стоит только мне выйти за порог этого дома.

Обещаю вернуться как можно быстрее.

Лора

16 декабря 1987

Дорогой Дневник!

Извини, что прошел уже целый день, но мама решила провести со мной беседу на кухне, пока я мыла посуду, и она продолжалась ровно четыре часа. Тем временем вернулся с работы папа и подключился к беседе – и еще сорок пять минут долой. Еще хорошо, что сегодня он пошел рано спать.

Мне кажется, Бенджамин заставляет его слишком много работать над новым проектом, которым они там заняты. И если мама или я спрашиваем, как идут дела на работе, папа только закатывает глаза.

Порой я думаю, что мы с мамой могли бы стать отличными друзьями. Такие мысли приходят мне в голову, когда я смотрю ей в глаза. Интересно, испытывала ли в свое время мама те же чувства, какие испытываю я? Сдается, что некоторые из моих переживаний она вполне могла бы понять, но она происходит из семьи и принадлежит к поколению, у которых не было принято говорить о вещах, вызывающих чувство неловкости.

Может быть, именно такое чувство вызывает у нее БОБ. Может быть, и папа знает БОБА, но мама не позволяет нам говорить о нем, потому что это всех так… убивает… не знаю.

Но все равно, мне кажется, у нас был с ней хороший разговор, потому что, отправившись к себе наверх спать, она казалась очень счастливой. После ее ухода я еще некоторое время оставалась внизу, затем вышла во двор и внимательно изучила ту часть стены дома, по которой БОБ обычно взбирается, чтобы заглянуть ко мне в окно. Просто поразительно, как это он умудрился не разбиться или уж, по крайней мере, ни разу не сорваться.

Каждый раз, когда я ночью спускаюсь из окна, мне помогают. Как бы сделать так, чтобы он сорвался? Бесполезно, он все равно заберется. К тому же по этой стене ко мне забирается и Бобби Бриггс, доставляя через окно очередную порцию кокса… чтобы мы могли сразу же взбодриться, пока родители или спят, или еще не возвратились домой.

К этому-то я и обещала тебе вернуться. Речь как раз идет о Бобби Бриггсе. Мы видимся с ним теперь так, как обычно видятся приличные мальчики с девочками в средней школе. Странно как-то. С Донной я встречаюсь чаще, теперь она все время с Майком. Она, похоже, счастлива, но эти двое напоминают мне парочку, рекламирующую по телику жвачку. Что-то вроде «счастья и честолюбивых устремлений» или этой чепухи насчет «умственного и физического развития… тра-та-та».

На прошлой неделе мне понадобилась ударная доза кокса, когда после кино мы пошли с ними в ближайшую закусочную съесть по гамбургеру. Бобби и я к нему даже не прикоснулись: он наелся в кино всякой ерунды, а я была под кайфом, и на еду мне даже глядеть не хотелось. Донна нажралась до неприличия, и я знала, что утром она об этом пожалеет – по лицу пойдут прыщи и платье не налезет. Ручаюсь, она прибавит фунтов пять. Майк просто свинья. Он кидал жареный картофель и гамбургеры в рот, как будто их не надо было жевать. Клянусь!

Еще мне не нравится, как он смотрит на Донну. Я беспокоюсь, потому что он, кажется, ужасное дерьмо… строит из себя какого-то супермена в этом своем блейзере, который он никогда не снимает. А мне плевать на него. Донна умная и сама разберется. Невероятно, что доктор Хэйворд ничего ей не говорил.

Почему же мы с Бобби перешли на такие отношения? Почему мы только ходим по кино, закусочным, сидим на балконе и любуемся открывающимся видом, или же я занимаюсь уроками у него дома? Почему мы только обнимаемся и целуемся или ездим в машине его отца на Жемчужное озеро? Все дело в том, что в конце концов он согласился стать дилером у Лео и продавать кокаин. Для меня. Я сама его об этом просила и долго этого ждала, но он хотел от меня обещания, что я снова буду его девочкой. И я так себя и веду. Тогда, когда мне этого хочется, или тогда, когда я сижу без кокса. Мне нравится Бобби на самом деле, но он никогда не был в состоянии понять, что со мною иногда делается.

Вся причина, по которой меня так тянет на эти оргии у Лео, причина, по которой я позволяю ему привязывать меня и даже иногда бить, заключается, кроме странного наслаждения, испытываемого мною, в том, что я чувствую: вот тот мир тьмы, которому я принадлежу. Я принадлежу этим гнусным мужикам, в глубине души таким же плаксам, какими они были в детстве. Я подтруниваю над ними – и вот уже они называют меня «мамочкой», прячут голову мне в колени, выплакивая свою боль… После этого я диктую им, что они должны теперь делать. Им нравится такая игра. И я часть всего этого. Должно быть это именно так, иначе я ни за что не смогла бы так им нравиться.

Я сама говорю им, что они со мной должны делать. Приказываю им. И тогда они исполняют мои приказы и я испытываю удовольствие, видя, как они вовсю стараются. Тут я начинаю словами передавать то, что я чувствую. Я говорю им, какие они замечательные, «настоящие, настоящие парни. Такие замечательные парни». Их «мамочка» просто счастлива. Они это прямо обожают. Потому что каждый из них – ребенок и мужчина в одном лице.

Они все, а это друзья Лео и Жака (о нем я еще должна тебе рассказать!), очень милы со мной. Если бы мне когда-нибудь понадобилась помощь, то они бы, я верю, обязательно откликнулись. Впрочем, не знаю. Я уже раньше ошибалась.

Итак, Бобби толкает в городе кокс, а Лео занят этой торговлей через границу с Канадой. Мне всегда перепадает от него хоть сколько-то бесплатно, а каждый раз, когда мы с Лео видимся, он наполняет мне капсулу или пузырек, если он у меня под рукой, «снежком».

Бобби зарабатывает приличные деньги, и все счастливы. Это ведь и есть подлинный смысл жизни, так ведь? Единственное, что меня бесит, – это вот что. Пару дней назад, когда мы с Бобби пошли взять деньги из моего абонентского ящика (не могу же я прятать тысячи долларов в ножке кровати!), он вдруг сказал, что Майк вскоре пойдет к нему в подручные – будет помогать с продажей кокса.

Я устроила Бобби истерику и сказала, что, если он возьмет его, я никогда больше не буду с ним разговаривать. Майк скажет Донне, Донна – своему отцу. Я это знаю. И не смогу пережить. Доктор Хэйворд разочаруется во мне… это меня наверняка убьет.

Бобби сказал, что это еще не окончательно. Но я потребовала, чтобы он пообещал не брать Майка, и Бобби обещал.

После этого мы отправились к дереву возле дома Лео, где спрятан старый футбольный мяч. Он не надутый, и в него удобно класть деньги и наркотики. Лео открыто смеется над Бобби за то, какие странные места для своих тайников он выбирает. «Футбольный кумир» – вот как он его зовет. Но Бобби и на самом деле футбольный кумир. По крайней мере, все в школе убеждены в этом.

Жак говорит, что тоже играл в свое время в футбол, пока не обнаружил, что совсем не обязательно целый день гонять по полю и врезаться головой в толпу здоровых лбов для того, чтобы делать хорошие деньги. Жак живет в самом лесу в небольшом деревянном домике вместе со своей говорящей птицей Уолдо. Кстати, Уолдо научился четко выговаривать мое имя. Жак – его фамилия Рено – вроде бы работает в казино, по ту сторону границы с Канадой. Он такой большой, толстый, но иногда здорово меня заводит. Вообще-то, он как раз относится к тому типу, о котором я писала: наполовину младенец, наполовину мужчина. Правда, о женском теле ему известно даже больше, чем Лео.

Как-то ночью я была у Жака в его лесном домике. Мы тогда оба с ним приняли хорошую дозу и стали играть друг с другом в разные поразительные сексуальные игры. Помню, дошло до того, что стоило ему только произнести: «Покажи-ка мне, девочка… покажи», как тут же голова у меня шла кругом!

Уолдо повторял почти все, что мы говорили друг другу, всю ночь и рано утром. Возвращаясь от Жака домой, я всю дорогу явственно слышала, как Уолдо без устали повторяет:

– Покажи-ка мне… Покажи-ка… Маленькая девочка… Маленькая девочка…

В то утро я наконец поняла: все оргии в лесу с участием Лео происходили перед домиком Жака. Я узнала стул, на который меня сажали!.. На минутку я опустилась на него – сомнений не было. Это он.

Скоро я продолжу свои записи. На сегодняшнюю ночь у меня есть кой-какие планы.

Л.

21 декабря, 1987

Дорогой Дневник!

Вот уже и Рождество подошло. Начинаю подыскивать себе новую работу – что-нибудь поприличнее, чтобы два раза в месяц можно было получать на руки… настоящие деньги. Мама все больше беспокоится, как мало я в последнее время ем. А мне так это очень нравится. Клянусь, раньше собственное тело было мне противно. Зато сейчас у меня нет этого мерзкого жира, а груди и пышные бедра остались теми же самыми. Неудивительно, что те парни, с которыми я встречаюсь, не устают наперебой превозносить мое тело!

Работа мне нужна только для того, чтобы у меня водилось больше денег, и еще для того, чтобы можно было успокоить маму – сказать, что я обедаю на работе. Не то придется заставлять себя обедать дома, а я больше не в состоянии этого делать.

Лео и Жак дали мне посмотреть несколько номеров журнала «Мир плоти». Это было позавчера вечером. Я тут же их перелистала и начала копировать некоторые позы, которые там показаны. Потом я танцевала, делала еще кое-что из того, что нравилось мне самой… а они смотрели во все глаза, пока все втроем мы не начали заниматься любовью.

Знаю, все это звучит грязно, когда описываешь, но ведь я делаю лишь то, к чему так неожиданно пристрастилась в последнее время… Сама создаю собственное шоу, чтобы другим было интересно на него смотреть, пока перед моими глазами разворачивается совсем другое действо. Грезя наяву, я вижу зал, полный народу – по крайней мере человек сто (чем больше людей, тем все происходящее кажется приличнее, потому что в нем нет ничего запретного и дурного). Весь зал не отрывает от меня глаз, и мужчины и женщины. Они следят за тем, как я двигаюсь, прислушиваясь к малейшим звукам, вылетающим из моего горла, как только внутри у меня делается тепло… В своем воображении я вижу мужчину или женщину, иногда обоих вместе… они сидят обязательно в первом ряду – и такие тихие-тихие, тише их нет никого во всем зале. Ну, предположим (для удобства), что сидит мужчина.

Вот я спускаюсь к зрителям, и на мне надето что-то черное и прозрачное. Я беру этого человека в первом ряду за руку и веду его за собой на сцену. Он явно не хочет этого делать, но я тихо шепчу ему на ухо, что ничего плохого или неприличного с ним не произойдет, за это я ручаюсь.

Затем я, также шепотом, рассказываю всем зрителям, какой это замечательный человек и как он мне нравится и почему. Я описываю его достоинства до тех пор, пока он на самом деле, как это его ни забавляет, начинает верить в свою неотразимость. Вся аудитория теперь обожает его точно так же, как я. Мой сон наяву может и видоизменяться, но финал у него один: под конец я и мой избранник предаемся любви на глазах публики, сидящей в зале. Иногда я получаю кайф при мысли, что БОБ может увидеть меня в этом моем сне – увидеть и понять наконец необходимость выпустить свою жертву на свободу.

Итак, я просматриваю журналы и убеждаюсь, что там печатают и некоторые из тех идей, которые присылают читатели. Сразу же говорю об этом Лео и Жаку, и мы все вместе разыгрываем некоторые из моих собственных фантазий, иногда приходящих мне в голову. Почему бы тебе не послать одну из них в журнал, спрашивают они. И даже не одну, а несколько – увидишь, что-нибудь да обязательно поместят. Тогда они обещают разыграть мою идею так, как я ее опишу в журнале, то есть так, как мне хочется.

Их предложение мне нравится. Надо будет попробовать. И устроить специальное вечернее шоу, продумать все заранее. Шоу в честь Лоры Палмер.

Может, я опишу одну из своих фантазий, чтобы и ты смог сам прочесть и узнать, что именно мы планировали разыграть, если моя идея появится на страницах журнала. Я еще, правда, подумаю, стоит ли мне делать эту запись или нет.

Некоторые фото в журналах такие… грязные. Я бы даже сказала, что чересчур, но вместе с тем я прекрасно понимаю, почему некоторых людей они возбуждают. В основном там изображены мужчины и женщины в разных местах – одни или с каким-нибудь воображаемым, не от мира сего, партнером. На этих фотографиях время как будто остановилось. Там нет ни завтра, ни вчера. Нет ни часов, ни минут. Никто там не обязан считаться ни с родителями, ни с правилами поведения. Там никогда не наступает утро или что-нибудь еще, о чем надо было бы беспокоиться. И это мне нравится, но на некоторых фотографиях изображены женщины, которых хватают и насильно тащат куда-то эти мужчины. И это уже нравится мне гораздо меньше, потому что, по той или иной причине… не знаю, по какой именно, эти сцены напоминают мне ночные посещения БОБА. Как правило, женщины на этих картинках слишком юные, невинные или что-то вроде этого.

Я не против того, чтобы меня кто-то хватал и тащил, но я люблю, чтобы при этом меня немножко поддразнивали и чтобы можно было слегка помечтать и пофантазировать. Мне не нравится, когда меня запугивают, лгут мне или орут на меня, а, похоже, на некоторых из этих картинок как раз так и происходит. Мрак, окружающий секс, вполне допустим, но за ним должна скрываться какая-то тайна. Это не должен быть мрак ада, ночных кошмаров или смерти.

Такое мне не по душе. Я люблю более светлое. Люблю, чтобы было не совсем, а только почти плохо. Не играть с плохим, а лишь заигрывать. Чтобы оно не заполняло тебя.

Завтра надо идти покупать рождественские подарки. Господи, понятия не имею, что кому купить. Наверное, для меня самой, это плохо – желать на Рождество кокс… целую гору белого пушистого «снежка», засыпающего меня с ног до головы.

Остальное потом.

Лора

23 декабря 1987

Дорогой Дневник!

Помнишь ли ты тот вечер, когда Лео, Бобби и я ездили в Лоу-Таун за коксом? Помнишь? Я украла кило кокса, и тут началось светопреставление, и нам пришлось срочно смываться, потому что все кругом начали палить из своих пушек? Мне только что снился про это сон.

Я ведь никогда толком не думала, что Бобби, скорей всего, убил того парня, в которого стрелял. Он же правда стрелял в него, и я это видела – и мне было все равно! Я думаю, что говорила себе тогда: это все какой-то сон. Но я же знаю, что сама себя обманываю, от начала и до конца.

Тогда я позвонила Бобби домой и поговорила с ним об этом деле пару минут. Вначале он держался нормально. Мы старались говорить шепотом, все время перебивая друг друга, чтобы нас никто не подслушал… И тут он начал плакать. Так мне показалось, хотя полностью я не была уверена. Наверное, он так же лгал сам себе, как и я. Ни он, ни я, по-видимому, не отдавали себе отчета в том, что мы натворили.

Я разговаривала по телефону из своей комнаты, и все то время, пока Бобби на другом конце провода молчал, не сводила глаз со спинки кровати, где под набалдашником хранились мои запасы. Да, я завязла в коксе по горло, но остановиться уже не могу. Кроме занятий с Джонни Хорном и поисков все новых сексуальных развлечений, кокс – единственное, что меня все это время поддерживало… Хотелось бы мне знать, не означает ли тот сон, что мне суждено попасть в ад? Я и Бобби Бриггс в аду рядом друг с дружкой сидим и нюхаем кокс вместе с дьяволом. Знаю, что это не смешно. Конечно же, не смешно.

В том сне я видела, как парень, в которого стрелял Бобби, вдруг поднялся, хотя пуля вошла ему прямо в грудь, и говорит: «Смерть дала мне ровно одну минуту, чтобы предсказать вам ваше будущее».

Потом он произнес: «Ты, с пушкой… берегись. Те, кто умирает, как я, запоминают лицо своего убийцы, и смерти оно тоже становится известно. Тогда смерть начинает охотиться за ним. Забирает твоих друзей или кого-нибудь из родителей. Забирает то, что ты позволил ей взять. Ведь убийство – это все равно что поздороваться за руку со смертью и сказать ей: „Что мое – то твое“».

Во сне Бобби поглядел на меня, а потом снова на парня, которого он застрелил. Парень перехватил его взгляд и сказал: «Присматривай получше за своей подружкой. Кое-кто здесь уже держит для нее место».

И я проснулась.

Я рассказала Бобби о своем сне, а он ответил, что ему надо идти. Не сказал куда, а просто, что пора кончать этот разговор, потому что ему некогда.

На Рождество я купила Бобби в подарок пару ботинок. Я знаю, такие ему должны понравиться. Довольно дорогие, но я скопила порядочную сумму – ты не поверишь, но это только за счет занятий с Джонни. Подспудно я все время чувствовала, что тратить эти деньги на кокаин – грех. Впрочем, все последнее время мне и не надо было этого делать, потому что Жак и Лео постоянно снабжали меня им, и я не вылезала из кайфа и секса. Мне даже не приходится теперь им больше звонить. Это обычно делает Жак. А если к телефону подходит мама или папа, он говорит им, что это по поводу работы, которой я интересовалась. Всякий раз, когда мама передает мне, что мне звонит… «какой-то джентльмен относительно твоего заявления», я уже знаю, что мне предстоит бурная ночь.

Настоящая работа мне действительно нужна. Такое место, куда нужно ходить при параде и чтобы всегда можно было быть немного под кайфом, красивой и получать приличные деньги.

Дневник, надеюсь, тот мой сон был просто кошмарным воспоминанием, и если парень из Лоу-Тауна мертв, то он же не обязательно в аду, а где-нибудь в более приятном месте. По крайней мере, не мучится от боли. Потому что, боюсь, если это не так, то смерть на самом деле придержит для меня местечко. Возможно, она сделает это с помощью БОБА. Не хочется об этом думать.

Сейчас приму душ и пару раз нюхну. Надо еще закончить мой подарок к Рождеству для Донны. Я тебе про него рассказывала? Нет, наверно. Просмотрела записи и вижу, что нет. Так вот, мне хотелось сделать что-нибудь хорошее для нее, как водится между настоящими друзьями. Подарить такое, чтобы она перестала думать, что в моей жизни одни лишь неприятности. Вот чем я сейчас занята.

Я позвонила доктору Хэйворду, поговорила о том о сем и попросила его незаметно взять джинсовую куртку Донны, когда ее не будет дома. Как только ее куртка очутилась у меня, я тут же пошла в магазин художественных изделий и накупила там все, что подходило по расцветке и узору, – бусы, цветные заплатки и люрекс. Словом, то, что ей так нравится. Все последние вечера я только тем и занята, что нашиваю свои покупки на ее куртку, стараясь, чтобы украшения выглядели как можно аккуратнее. Донна сама хотела сделать это и мечтала целую вечность. Надеюсь, мой подарок придется ей по душе. Мне так хочется, чтобы она перестала беспокоиться на мой счет. Чем больше беспокоишься, тем больше беды можно накликать.

Увидимся позже, Дневник.

С любовью, Лора

23 декабря 1987

Дорогой Дневник!

Сейчас уже 4:20 утра. Я только что закончила вышивать куртку Донны. Заснуть теперь уже все равно не смогу. Сижу и думаю о походе к Лео или Жаку, чтобы разжиться травой. Может, еще Жак даст мне валиума, как в прошлый раз, пару недель назад. Классная штука. Пожалуй, надо бы позвонить перед выходом. А то что-то не хочется зазря таскаться по лесу.

Вернусь через минуту. Л.

Вот я и вернулась. Хорошо, что позвонила, а не пошла просто так. Дорога все-таки не ближняя. Рассказывала я тебе про то, как однажды заблудилась? До чего же я тогда перепугалась – одна в темном лесу! Я села и принялась плакать, пока небо не посветлело и можно было хоть немного ориентироваться, чтобы отыскать путь до дому. Меня, правда, предложили подвезти, но я отказалась. Дело в том, что папа мог припоздниться на работе и вернуться как раз в то время, когда я подъехала бы к дому с Лео или Жаком. Он ведь любит свою маленькую дочку такой, какой она когда-то была… и, может быть, еще когда-нибудь будет… Нет уж.

В общем, на этот раз я поговорила сначала с Лео, и он сказал, что скучает. Шелли вернулась с похорон тети: с наследством, которое, по его мнению, она должна была бы получить, ничего не вышло. Впрочем, через неделю-другую ей снова придется туда поехать, потому что тетя оставила ей кучу всякого барахла.

Лео спросил, послала ли я уже в журнал одну из своих фантазий. Я сказала, что обдумываю эту идею, но мне нужно сперва немного прийти в себя. Он рассмеялся и ответил, что у Жака есть кое-что мне сказать.

Жак взял трубку, и я извинилась, что звоню в такую поздноту. Он заверил меня, что он бы рассердился, если бы я не позвонила, и назвал меня своей «маленькой глупышкой». Я улыбнулась, но промолчала.

Он, по его словам, знает от Лео, зачем я звоню, но все уже предусмотрел. В том лифчике, в котором я была у них прошлым вечером, в белом кружевном, он спрятал один из своих рождественских подарков для меня.

Я попросила подождать у телефона, пока его ищу, но он сказал, что Лео срочно нужно звонить.

Шелли ждет его звонка с заправочной станции откуда-нибудь с дороги за пределами штата. Мне кажется, сейчас ему не очень хочется быть с нею. Я положила трубку и стала искать лифчик у себя в ящике шкафа.

Этот белый с кружевами – один из самых любимых у Жака. Он с проволочным каркасом, и моя грудь особенно хорошо от этого смотрится. Наконец я отыскала лифчик… слава богу, у меня руки не дошли его постирать!

Внутри чашечки я нащупала вкладыш – размером с пачку сигарет, но тоньше. Мне повезло, что мама ничего не обнаружила. Когда я открыла пакетик, то увидела, что содержимое его завернуто в страницу, вырванную из журнала «Мир плоти». На картинке был изображен парень, сложением похожий на Жака. Он стоял на коленях перед изумительно красивой блондинкой. Ни разу еще в этом журнале такие красивые мне не встречались. На фото она была почти голой, и на плече у нее сидел попугай. Парень целовал ей пальцы ног и, похоже, совсем потерял голову. Рукой Жака внизу было приписано: «С мыслью о тебе, девушка моей мечты».

Внутри лежали четыре таблетки валиума, два косяка, четверть грамма кокса и серебряная палочка. Совершенно новая и блестящая. Я так возбудилась, что почти позабыла о времени. Тут я услышала, как мама встревоженно спрашивает, все ли у меня в порядке.

Я тут же выключила все лампы, кроме одной, засунула вкладыш обратно в лифчик и быстро спрятала его под матрац. Расстелив куртку Донны у себя на коленях, я сделала вид, что уснула за работой. Через секунду пришла мама, нежно разбудила меня, думая, что я сплю, и велела мне быстрее ложиться в кровать. Как же блестяще я играла роль невинной спящей девочки!

Я поцеловала маму, пробормотала что-то сонным голосом и, после того как она удалилась, подождала еще минут сорок, прежде чем встать с постели. Разложив все гостинцы на одеяле, я некоторое время играла с ними в темноте и только потом, заложив щель под дверью полотенцем, решилась снова зажечь свет. Правда, зажгла я один лишь ночник: так было больше интима, потому что верхний свет чересчур ярок.

Наркотики привели меня в состояние задумчивое и одновременно радостное: грезы мои были и сладостно порочны, и столь же сладостно невинны… Подробнее я расскажу тебе о них попозже… сейчас я такая сонная… Еще бы, две таблетки валиума, дорожка кокса, а в довершение всего – полкосяка. От всего этого получился, конечно, перебор, но будь я проклята, если не нахожусь на верху блаженства!

Наверно, стоит перелистать номера «Мира плоти», пока на дворе окончательно не посветлеет. Потом я расскажу тебе или про свою идею, которую я намереваюсь отослать в журнал, или про какую-нибудь новую фантазию, которая придет мне в голову, пока листаю журнал.

Спокойной ночи, спокойной.

Л.

Канун Рождества, 1987

Дорогой Дневник!

Я ушла на застекленную террасу, чтобы не слышать звуков рождественских гимнов, которые целое утро крутит на проигрывателе мама. Мне нравится Рождество, но голова у меня и так гудит, так что выносить еще и музыку у меня нет сил. Папа поймал меня в тот момент, когда я выходила, и пригласил на танец свою «любимую маленькую дочурку». По-моему, мы с ним уже целую вечность не танцевали.

На меня разом нахлынули воспоминания обо всех тех вечеринках в «Грейт-Нозерн», на которых мы с папой кружились в бесконечных вальсах: в голове полный ералаш от полотнищ с праздничными приветствиями, хрустальных бокалов и буфетных стоек. Папа вальсировал со мной как опытный танцор, так что в животе у меня все сладко замирало – и мы смеялись, смеялись, смеялись…

А сегодня утром мы протанцевали с ним в гостиной. Огоньки на рождественской елке уже были зажжены, так что мама могла печь с соответствующим праздничным настроением. Передо мной проносились красные, зеленые, синие и белые огоньки. Я старалась смотреть папе прямо в глаза, чтобы у меня не закружилась голова, и видела, как они лучатся. Вот в уголке глаза появилась слезинка и медленно поползла по щеке. Мало-помалу мы замедлили кружение, папа крепко обнял меня и прижал к себе, словно боясь чего-то.

Из кухни вышла мама и, увидев нас, сказала:

– Знаете, для меня это лучший подарок к Рождеству, какой вы могли мне сделать.

Как много странного происходит в жизни. Я имею в виду свою собственную. Всего за несколько часов до того, как мы танцевали с папой, я была у себя в комнате – и совсем, совсем в другом мире. От души надеюсь, что мне никогда не придется выбирать между двумя этими мирами. Каждый из них делает меня счастливой, но по-своему.

Я пришла сюда для того, чтобы описать свою фантазию, но здесь, на террасе, слишком прохладно, да и вид, который отсюда открывается, слишком красив, чтобы думать о своих грезах. По крайней мере, в данный момент.

Схожу-ка я лучше в закусочную к Норме и выпью чашечку горячего кофе. Может быть, там найдется свободнее местечко, чтобы немного посидеть одной.

Скоро вернусь.

Л.

Канун Рождества, 1987

(Я уже вернулась)

Дорогой Дневник!

Как только я вошла в «Дабл Р», Норма тут же налила мне чашечку кофе. Прекрасно. Я сказала ей, что хотела бы немного поработать – сделать письменные задания, которые нам дали в школе. Поэтому мне лучше было бы посидеть в кабинке в дальнем углу зала, а не у стойки.

Взяв свой кофе, я собиралась уже идти, как вдруг заметила пожилую женщину. Она сидела одна недалеко от буфета и была поглощена чтением книги, название которой бросилось мне в глаза: «Покров невинности». Казалось, для нее ничего не существовало вокруг. На ее конце стойки я увидела тарелку с остатками вишневого пирога и несколько чашечек из-под кофе, которым она явно злоупотребляла.

Я посмотрела на улыбающуюся Норму и выразительно покачала головой: ну и старушенция! Такое милое, приятное лицо, а таскается по закусочным, чтобы выпить кофе, съесть пирог и прочесть душещипательную книжку. Я прошла мимо нее в свою кабинку и удобно расположилась там. Но только я собралась начать описывать тебе свою фантазию, как обещала, когда в дверях кухни появилась Шелли Джонсон.

Жена Лео гораздо симпатичнее, чем мне казалось. Стараясь не выдать своего интереса, я посматривала в ее сторону, отмечая про себя каждое ее движение, улыбку, прислушиваясь к интонации ее голоса. Меня разрывали противоречивые чувства: то мне казалось, что я ни в чем ей не уступаю, то наоборот – что она не оставляет мне, как говорится, никаких шансов. Но вот я услышала, как она бросила что-то насчет Лео. Вроде того, что его никогда не бывает дома, а как только заявляется, тут же тащит меня в койку. Что ж, я победила. Я чувствовала себя как последняя сука из-за этих своих мыслей, но мы с ним делаем это регулярно и довольно давно… И лично я собираюсь продолжать это и дальше, если она не хочет.

Конечно, Шелли имела в виду нечто совсем другое, но у меня не было к ней жалости. Ведь иначе я никогда больше не смогла бы видеться с Лео, а этого мне меньше всего хотелось.

Тем временем пожилая женщина встала с табурета перед стойкой и двинулась к выходу. Было видно, что каждый шаг дается ей с трудом, и мне захотелось встать и помочь ей… Однако меня опередила Шелли.

Норма принесла мне еще кофе и рассказала, что эта женщина бывает здесь довольно часто, хотя ей и трудно ходить. Конечно, специальная инвалидная трость помогает, но все равно, как я могла заметить, дело это для нее непростое.

В Твин-Пикс, по словам Нормы, довольно много пожилых людей, у которых нет никого, кто мог бы о них позаботиться. Им, в сущности, некуда деться… если, правда, не считать Монтаны. Большинство не хотят ехать в этот соседний штат, предпочитая оставаться здесь. Им тут спокойно. И большей частью они вполне счастливы.

Я начала обдумывать услышанное. Ведь это целая проблема. Я бы сделала для таких вот стариков куда больше, чем просто помочь одному из них дойти до двери! О-го-го. Прежняя отзывчивая Лора, готовая услужить всем и каждому. Такой я не была с тех пор, как училась в начальной школе. Сейчас я так и горела желанием сделать хоть что-нибудь для тех людей, о которых рассказала Норма.

Заплатив по счету, я оставила Норме записку, где поделилась своим желанием обсудить с нею, как лучше помочь этим старикам, и просила ее звонить мне, когда будет время. Надо попробовать, чтобы меня подвезли до Джонни. Там за окном я вижу машину Эда Харли. Надеюсь, он едет в том направлении.

Скоро поговорим.

Лора

P. S.

Канун Рождества. Поздний вечер. Потом я расскажу поподробнее, но там, в баре, я слышала, как Норма говорила с кем-то по телефону грустным голосом.

Занимаясь с Джонни, я невольно подслушала, как Бенджамин разговаривал с шерифом. Потом он рассказал мне всю историю, потому что она его очень расстроила.

Норма вряд ли мне вскоре позвонит. Дело в том, что Хэнк, это ее муж, который никогда мне особенно не нравился, вчера ночью задавил на хайвее человека, возвращаясь, очевидно, от канадской границы по 21-му шоссе.

В общем, ему придется отбывать срок за наезд со смертельным исходом. Честно говоря, я даже рада, что он на какое-то время исчезнет. Норма всегда выглядит такой печальной, когда они вместе. Конечно, мне жаль Норму. Но не Хэнка.

3 января 1988

Дорогой Дневник!

Рождество получилось довольно интересным. Папа взял три дня отгулов и, сам того не подозревая, тем самым сделал для меня задачу получения кайфа чрезвычайно трудным делом. Чтобы найти возможность удалиться к себе в комнату и хоть немного побыть одной, я должна была притвориться, что у меня началось предменструальное недомогание.

Поднимаясь по лестнице, я даже остановилась, услышав, как папа произнес:

– Ничего не понимаю. Это ведь Новый год… Я взял отпуск… Почему ей непременно хочется остаться в одиночестве?

Тут до меня донесся мамин голос, такой добрый и вместе с тем мудрый голос:

– Пойми, она подросток. А родители для подростков – это все равно как чума, Лиланд… Нам еще повезло, что она провела вместе с нами столько времени. Она уходила всего на каких-нибудь три часа в канун Нового года и вернулась до полуночи, чтобы отметить это событие дома.

Мама прекрасно справлялась с ролью адвоката, так что я могла спокойно идти к себе, где меня ждало уединение и заслуженное право на очередную дорожку.

Она лечит любые раны.

Как мама и сказала, я отсутствовала три часа – и мы превосходно провели предновогодний вечер с Бобби. С половины девятого до половины двенадцатого. По примеру других парочек (всего их было около тридцати) мы пошли с ним на зеленое поле для гольфа, но играли там в другие игры: захватив одеяла и горячительного, в основном алкоголь, хотя мы с Бобби предпочли косяк, все лежали на траве и любовались звездами.

Мы с Бобби находились чуть в стороне от других, но все же достаточно близко, чтобы слышать, спокойно покуривая травку, как они дают друг дружке новогодние обещания и загадывают желания по звездам, горевшим в небе над нашими головами.

Бобби повернулся ко мне и дал сигарету. Я набрала в рот дыма и, помнится, подумала: «Вот сейчас он скажет что-то серьезное… я прямо-таки чувствую это». Он вынул у меня изо рта косяк, втянул в себя дым, подержал немного, поглядел вверх на звезды, выпустил… и снова повернулся ко мне.

– Лора?

– Да, Бобби. – Внутри у меня постепенно разливалось приятное тепло: с травкой все-таки ничто не сравнится.

– Лора, мне жаль, что часто все у нас идет как-то не так… В наших отношениях то есть… Мне бы хотелось, чтоб мы с тобой оба… ну, не знаю.

– Продолжай, Бобби. Я вся внимание. Давай же!

– Конечно, я не могу говорить за тебя. Но я, например, чувствую, что мы иногда так близки… Даже когда мы и не спим вместе. Просто близки, и все…

Я повернулась на бок и подложила руку под голову. Мы с ним не разговаривали уже целую вечность. Сейчас мы оба были слегка под балдой.

– Давай-давай, говори. Я с тобой согласна.

– Но бывают такие разы, когда все по-другому… черт его знает почему. Получается так, что я стараюсь изо всех сил… делаю все, что только способен сделать Бобби Бриггс… но на меня это как-то не действует. Ну, действует, но не так, как надо бы…

Мне очень хотелось понять его, и я решила попробовать.

– То есть ты хочешь сказать, – рискнула я предположить, – что в тебе как бы живут разные люди, да? Один ходит в школу, делает какие-то там дела на дому, работает часть дня и все такое прочее. А другой занимается совсем иными вещами: кого-то любит, о ком-то заботится. И вот он, этот другой, вроде как дремлет, да?

– Н-да… н-да… ты, в общем, уловила, что я хотел сказать. Но вот почему? В этом вся штука.

Он протянул мне окурок – оставалось всего на один раз затянуться.

Я решила, что лучше, если остаток косяка будет зажат у него между пальцев. Мне нравился запах его кожи. Я набрала в рот побольше дыма и стала слушать.

– Понимаешь, – продолжал он, – мы с тобой вместе, потому… что мы как бы этого ожидали. Тебе ясно, про что я говорю?

Я кивнула. Мне действительно было ясно.

– Ну вот я и не хочу, чтобы мы были вместе только из-за нашего уговора… из-за Лео и всего, что связано со «снежком», понимаешь? Иногда я думаю, что для нас с тобой это не имеет значения. Но бывает, мне кажется: предложи кто тебе выбрать между «снежком» и мной, ты… В общем, я бы тогда не выиграл, а проиграл.

Я поглядела на узор одеяла, на котором мы лежали, стараясь в темноте рассмотреть его. Но мне были видны только какие-то неясные тени вместо черных и красных квадратов шотландки. Я же знала, что они там есть! Дрожащими пальцами я даже попыталась их нащупать. Только после этого я перевела взгляд на Бобби.

Да, сказала я, иногда кокс для меня предпочтительнее. Но это касается не только его, а вообще кого бы то ни было. И не потому, что я хочу обидеть его или кого-то другого. Просто порой мне кажется, что могу составить компанию только себе самой, – из-за того, что происходит в моей жизни. А другим я не интересна, да и никогда не стала бы интересной.

Он ответил, что понимает мое состояние, во всяком случае ему так кажется. Но ему бы хотелось узнать: в коксе тут все дело или нет?

Я спокойно возразила, что по-настоящему пристрастилась к коксу, так как с ним мне не надо было думать о главной «проблеме». И травку я тоже полюбила по этой причине.

Я помню, что несколько раз повторила:

– Пойми, я ничего больше не могу тебе рассказать. Ничего, Бобби. Если ты захочешь бросить меня из-за этого, что ж, я понимаю. Твое право. Но все равно не могу – ни тебе, ни кому-нибудь еще.

Конечно, я знала, что кокс тоже проблема. Но разве могла она идти в сравнение с БОБОМ?

Он долгое время молчал. Потом поцеловал меня. Поцелуй тоже был долгим. Чуть отодвинувшись, Бобби заглянул в мои глаза и тихо произнес:

– Ты ведь не знаешь всех моих проблем. А я твоих. Обещаю, что постараюсь с пониманием относиться к тебе тогда, когда ты не расположена прыгать и плясать от радости. В общем, в такие моменты. – И добавил, что знает: мы с ним – одно целое. Во всяком случае, сейчас он чувствует именно это.

Остаток вечера был довольно странным. Не в каком-нибудь там плохом смысле, а просто совсем другим, чем наши обычные вечера вдвоем с Бобби. Часа два мы обнимались и целовались, а потом, клянусь тебе, что говорю чистую правду, он пришел ко мне.

Без всяких околичностей, без оглядки, без обид за прошлое, не думая ни о чем, кроме того, что происходит с нами в данный момент. Просто потрясающе. Мы оба с этим согласились.

Я поняла, что любила Бобби в этот миг. И сейчас, знаю, тоже люблю. Вот только могу ли я позволить себе эти чистые замечательные чувства и не испытать мести БОБА?

Почему, почему я всегда должна прокручивать в уме все то, что мною сделано или прочувствовано? Почему я не могу просто любить его, и все? Сопротивляться ему, целовать и тому подобное – и не думать при этом, что наказанием за мою любовь будет смерть?

Почему у других девушек есть право на счастливую жизнь? И почему я не могу взять и рассказать ему всю правду?

ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ ЭТОЙ ПРАВДЫ!

А, ты вернулся.