У них так принято. Как правильно пожимать руку, вовремя затыкаться, работать с м*даками и другие важные скиллы, которым вас никто никогда не учил Маккаммон Росс

Глава 7

Первый день на новой работе

Было бы хорошо, если бы я прочел предыдущую главу перед моим первым рабочим днем в Esquire.

Дело не в том, что я не проявил дружелюбия и покладистости. Я даже не понимал, насколько дружелюбным и покладистым я был в тот день. Когда я взволнован или нервничаю, то веду себя так же, как многие: переигрываю, становлюсь пародией на себя. На вечеринках я слишком много говорю. Я задаю людям дерзкие вопросы, причем ответы меня совсем не интересуют.

И, конечно, я с энтузиазмом представляюсь незнакомцам в мужском туалете.

Перед первым рабочим днем в Esquire жизнь у меня была напряженная. Работу мне предложили в понедельник. Я принял предложение в пятницу. (Это слишком большой срок для обдумывания такого предложения. Сегодня я уже не помню, о чем тогда думал. Наверное, хотел выиграть немного времени, зная, что мой новый шеф захочет, чтобы я приступил к своим обязанностям немедленно, а мне предстояло еще завершить много дел в Далласе и как-то обосноваться на новом месте.) Я вылетел в Нью-Йорк через неделю после согласия перейти в Esquire. Посмотрев в течение дня пять квартир в районе Гринвич-Виллидж, я согласился арендовать пятую из них. Она была расположена в четырехэтажном доме без лифта в квартале от парка Вашингтон-сквер на 8-й Западной улице. Квартира находилась над магазином, носящим название L’Impasse. Он специализировался на торговле одеждой, которую можно было бы деликатно описать как ночную для людей, склонных к стриптизерству. Но я согласился. И не потому, что квартира мне нравилась, а потому, что она была единственной из всех просмотренных мной, в которой туалет находился не в кухне, и в ней не было каких-то других причудливых элементов планировки, которые свойственны арендному жилью в Центральном Манхэттене. К тому же квартира была последней в моем списке и уже нужно было принимать решение. (Оглядываясь назад, могу сказать, что это было замечательное жилье. Обширное, с видом на улицу Макдугал и удачно расположенное: из окна я мог видеть арку Вашингтон-сквер. Но во второй половине дня того воскресенья у меня практически не оставалось времени на то, чтобы оценить эти ее достоинства.)

В следующий четверг я и мой друг Крейг выехали из Далласа на машине и в субботу утром (после остановок в Ноксвилле и Принстоне) въехали в Нью-Йорк. Город был необычайно тих. Все витрины магазинов на 8-й Западной улице закрыты, на дверях большие замки. Все вокруг было пустынным и грустным, как в фильме «Таксист»[12]. Весь день мы потратили на переезд. Но постепенно улица становилась оживленнее. Музыка в магазине L’Impasse с явно сексуальным подтекстом звучала громче. В летнюю жару отовсюду неслись резкие и терпкие запахи.

Мне казалось, что я выбрал оживленное, хотя и не очень «домашнее» место жительства.

Утром в воскресенье мы с Крейгом спустились вниз. Мой друг возвращался в Даллас. А я собирался заняться тем, чем занимаются люди в Нью-Йорке теплым летним утром: почитать свежую газету Times в Вашингтон-сквер и съесть аппетитный пшеничный бублик с лососем и луком. Когда мы открывали внутреннюю входную дверь, то вдруг почувствовали сопротивление. Дверь не была закрыта, но что-то мешало нам распахнуть ее. Сквозь стекло мы увидели кучу тряпья и руку, которая показывала, чтобы мы убирались к чертям. Между обычно закрытыми на замок внутренней и наружной дверьми входа расположилось огромное существо неопределенного пола.

Мы осторожно перешагнули через него и вышли из подъезда на тротуар. Мы переглянулись, обменявшись безмолвным вопросом: «Что за черт?» (Потом я уже не был так осторожен и вежлив в подобных случаях. А их за первый год моего проживания в Нью-Йорке было несколько. Обычно я желал таким людям доброго утра, а потом кричал: «Убирайся отсюда!» Если этого было мало, я добавлял: «Извините, сэр или мадам, но я не шучу!») А лишенные черт лица четыре манекена магазина L’Impasse за пластиковым окном витрины в легкомысленных предметах нижнего белья как будто надо мной смеялись.

В то утро, прогуливаясь около своего дома в первый раз, я заметил, что вокруг меня движется множество людей. У некоторых в руках были складные стулья, и это показалось мне необычным. По обеим сторонам 8-й Западной улицы были установлены переносные полицейские барьеры, а посреди проезжей части нарисована красная полоса, как будто указывающая направление движения.

Я был заинтригован этим и, вернувшись домой, ввел в Google запрос «мероприятие 26 июня на 8-й Западной улице».

Оказалось, это было главное мероприятие Недели гей-культуры, в ходе которой отмечается борьба геев за свои права. В тот день должен был состояться красочный парад приверженцев однополой любви, проходящий по маршруту от Мидтауна до Вест-Виллидж, в нескольких километрах от квартала, в котором находился мой дом.

«Круто, – подумал я. – Целый парад». Многие ньюйоркцы любят это действо. Плюс права сексуальных меньшинств. В принципе я не против. Но я тогда еще не знал, что в итоге я аж на четыре часа окажусь запертым в своей квартире и буду вынужден слушать очень громкую музыку. До меня это не очень быстро дошло.

Действо разворачивалось медленно. И тут…

Стоп, разве это не сенатор Хиллари Клинтон?

И сенатор Чак Саммер!

И мэр Нью-Йорка Майк Блумберг!

И парень в собачьем ошейнике и кожаных плавках, изображающий секс с женщиной из толпы, которая вроде не имеет ничего против!

Передвижной подиум за подиумом, политик за политиком, одна группа борцов за права секс-меньшинств за другой, транспарант за транспарантом, один гигантский банан за другим… Все это проплывало мимо окон моей квартиры. Я подумал: «А-а, теперь я понял. Ведь медведи тоже могут отстаивать свое право на то, чтобы быть волосатыми». И еще я подумал: «Да-а, теперь в моей жизни все иначе». И не только окружающий меня мир. Моя жизнь. Вообще все.

Я не чувствовал себя потерянным. Но я также не чувствовал себя и дома. Я как будто оказался в каком-то тамбуре между Далласом и Нью-Йорком.

Все в той толпе – Хиллари, Чак, Майк, четыре манекена и тот придурок, что изображал половой акт с женщиной из толпы, – как будто говорили мне: «Добро пожаловать в Нью-Йорк, парень. И удачи тебе завтра».

Поэтому в свое первое утро на новой работе я был, как бы выразиться поделикатнее, слегка на взводе. Только этим можно объяснить тот факт, что еще до входа в офис редакции я обменялся рукопожатием с человеком в мужском туалете.

Встреча выглядела так.

(Двое мужчин у писсуаров.)

– Привет!

– Привет.

(Я сливаю воду. Начинаю мыть руки.)

– Я Росс.

– Боб.

(Боб сливает воду. Начинает мыть руки.)

– Я сегодня первый день на работе.

– Да ну?

– Точно.

– Я директор научной редакции Esquire.

– А-а.

(Когда мы оба сушим руки под электросушилками, я протягиваю свою руку, чтобы пожать руку Боба. Не имея никаких других вариантов и с несколько ошеломленным видом, он пожимает мне руку.)

Есть много неписаных правил поведения мужчин в туалетах. Вы можете смотреть только вверх и вниз, но не по сторонам. Вы не должны задерживаться и прихорашиваться перед зеркалом. Наконец, в туалетах неприлично обмениваться рукопожатиями. Никогда, особенно в ваш первый рабочий день.

Я чувствовал себя одновременно не в своей тарелке и скованно. А когда я нервничаю, я совершаю судорожные поступки. Если я выступаю с докладом, то выбегаю на подиум еще до того, как меня представят публике. На важном обеде ем слишком быстро. И, конечно, я начал представляться коллегам в мужском туалете еще до того, как дошел до своего нового рабочего места.

Остаток того дня прошел тоже сумбурно. Видимо, такими бывают все первые рабочие дни на новом месте.

Меня представили коллективу классическим (и очень неэффективным) способом – путем обхода всех моих коллег.

– Джон, это Росс.

– Привет.

– Привет.

– Стив, это Росс.

– Привет.

– Привет.

– Дэвид, это Росс.

– Привет.

– Привет.

Когда я пожимал руку одному коллеге – тоже редактору, – он осмотрел меня сверху донизу. Все выглядело как сцена из плохого фильма о ком-то, кто начинает работу в известном журнале в Нью-Йорке. Казалось, в глазах этого директора застыл вопрос: «И ты считаешь, что так нужно одеваться в твой первый день в редакции?» Конечно, черные штаны и цветная трикотажная рубашка поло без пуговиц на планке вряд ли вписывались в классический гардероб для первого дня. (Видимо, тот парень хотя бы знал, что такое планка.)

Когда я наконец сел за свой стол в своем кабинете, делать мне было абсолютно нечего. А компанию мне составил журнал Playboy шрифтом Брайля (для слепых). Он был оставлен мне в наследство моим предшественником, а теперь успешным автором бестселлеров Арнольдом «Эй Джеем» Джейкобсом. Еще он оставил мне очень глубокомысленную записку и 450 долларов мелочью в одном из выдвижных ящиков стола. Тогда я и подумал, что начало моей карьеры в Esquire удручающее. Рукопожатие в туалете. Неловкое знакомство с коллегами. Запоминающийся взгляд того директора. Все ужасно. А ведь первый рабочий день не должен быть таким. Это подействовало на меня угнетающе.

Но первые рабочие дни всегда такие или почти такие. Нам кажется, что мы производим дурное впечатление. Мы жалеем, что приняли это предложение о работе. Мы чувствуем, что нас осуждают. Мы ощущаем себя не в своей тарелке.

Но ведь первый день – аномалия. И он мало похож на настоящие будни. Вы приветствуете коллег, но вряд ли вам доведется сделать это в таком формате еще раз. Вы с непониманием смотрите на красивый кран в туалете, пытаясь найти у него ручку и не зная, что он оборудован сенсорным выключателем. Но так бывает только в первый день. Вы делаете вид, что читаете в своем компьютере электронные сообщения, которых там пока нет. Вы случайно врезаетесь в стеклянную стену. В вашем кабинете миллион блокнотов и ни одной ручки. Вы не знаете, где взять канцтовары, и стесняетесь спросить. Вы хотите позвонить знакомым и поприветствовать их с нового места, но вешаете трубку. При этом вы с ужасом обнаруживаете, что вас слышали минимум семь человек и они думают, будто вы совершенно не приспособлены к разговорам по телефону, которые составляют, по их мнению, важнейшую часть всякой работы. Вы глядите непонимающим взглядом на пакетики с солью и перцем в верхнем выдвижном ящике вашего стола и думаете: выбросить их, потому что они достались от кого-то, или сохранить, ведь если вам придется перекусывать за столом, они могут пригодиться. В первый день вы мало что узнаете о вашем месте, коллегах или содержании самой работы. Это немного запутанное и скучное предисловие к книге, которая в итоге оказывается интересной.

И в первый день по офису ходите вообще не вы. Это какое-то представляющее вас лицо.

И эти люди на самом деле – не ваши коллеги. Это их представители. Мы все играем какие-то роли. Люди, к которым мы неожиданно проникаемся симпатией, оказываются придурками. А те, кто поначалу вроде бы смотрит на нас осуждающе, в итоге становятся нашими верными союзниками.

В первый день мы думаем, что волнуемся только мы. Но наши новые коллеги тоже беспокоятся. Они нас не знают. Они не знают, что мы не очень любим выступать на совещаниях. Они не знают, что с нами в целом легко общаться. Они не знают, что мы не претендуем на их места. Они не знают, что мы не станем по 12 дней хранить в общем холодильнике остатки своего сока.

Но и мы не знаем, чего от них ожидать.

Иногда дело заканчивается тем, что сознательно или подсознательно мы начинаем «зеркалить» коллег. Никто ничего не говорит – тогда и я буду молчать. Все идут на обед? И я пойду. Она делает копии. И я займусь тем же. Кажется, наша группа отвергает этого парня. Тогда и я буду отвергать его… Стоп… Нет, кажется, они его нормально воспринимают. Тогда: «Привет, дружище!»

Суть в том, что в первый день вы – это не вы.

Вспоминая свой первый день в журнале, я теперь вижу, как ошибался. В итоге этот день оказался малозначительным. Чаще всего так и бывает. Конечно, порой происходят и некоторые «события», но вы, как правило, не понимаете их подлинного смысла. И вы не видите законченной картины, собирая головоломку. Первый день – скорее ритуал. В нем много от представительной роли и мало сути.

Поэтому в свой первый рабочий день ни в коем случае нельзя давать волю своим нервам.

В конце первого дня в редакции Esquire я положил ноги на батарею центрального отопления и бросил взгляд в окно. В нагромождении невысоких домов, которые окружали старое 20-этажное здание, где располагалась редакция Esquire до того, как переехать в Хёрст-тауэр в 2006 году, я увидел узкий зеленый прямоугольник, зажатый между двумя многоквартирными громадинами. Город показался мне очень пустынным; офис редакции – холодным; журнал Playboy от мая 1999 года – символом упущенных возможностей (почему бы не использовать шрифт Брайля для изображения «подружки месяца» в стиле ню?). Зато зеленый массив Центрального парка выглядел обнадеживающе… хотя я мог видеть только его небольшой кусочек.

И вот, когда я впитывал все эти впечатления, ко мне зашел мой руководитель и спросил:

– Готов к ужину?

– Конечно, – отозвался я.

А теперь начистоту: в тот момент я совсем не был готов к ужину.

Глава 8

Как побыстрее наделать ошибок на новой работе: полезный список

Вы должны быть готовы к ошибкам. Иначе вы слишком хороши для своего места. Если бы ваша новая работа была менее важной перспективой для вас, не давала отличных возможностей для роста, вы бы, конечно, знали, как все сделать правильно. А если вы ощущаете, что она на вас давит, вам предстоит сделать много ошибок, то вы на верном пути: вы учитесь бороться с трудностями. Маленькие неудачи показывают, что вы на пути к успеху. Если в списке ниже вы отметите 10 пунктов, то примите мои поздравления: вы на верной дороге.

• Вы тянетесь, чтобы пожать руку важному человеку в неподходящих обстоятельствах. Например:

– когда он ест;

– когда он говорит с кем-то другим;

– в туалете.

• Вы делаете вид, что отлично знаете предмет, о котором не имеете понятия, и продолжаете говорить о нем, пока всем не становится ясно, что вы ничего о нем не знаете.

• Вы старательно избегаете зрительного контакта с людьми, которыми восхищаетесь, потому что вас слепит блеск их славы или пугает их величие.

• Из-за волнения вы говорите очень громко.

• Вы проваливаете свое выступление. Например, забывая сглатывать слюну.

• Вы слоняетесь без дела среди гостей на вечеринке. А потом робко и молча подходите к какой-то группе. Затем несмело и невпопад вставляете какое-то замечание. Произносите фразу о «нервной обстановке первого дня».

• Хотите уйти домой, понимая под «домом» любое место, где можно поспать.

• Смотрите на свое отражение в зеркале, как будто хотите с собой подраться.

• Приписываете свое первое большое достижение удаче и изворотливости.

• Из-за усталости и неловкости в первый день упорно молчите на первом ужине с коллегами. Не реагируете на их реплики, включая вопросы руководителя. Просто ничего не говорите. Читайте дальше.

Глава 9

Что говорить, если на первом торжественном ужине коллеги вас спрашивают, как вы относитесь к Вернеру Херцогу, а вы не знаете, кто это

Вы можете решить, что в 30 лет я мог быть центральной фигурой на ужине, где присутствовали люди, пугавшие меня своей эрудицией и непонятными мне культурными пристрастиями. Но оказалось, что я на это неспособен.

Когда все руководство редакции Esquire расселось за большим столом в отдельном салоне только что открывшегося в Мидтауне ресторана (сейчас его уже нет), я испытывал огромный дискомфорт. И страх. Я был главным лицом вечера, но не видел ни малейшего основания для того, чтобы быть им. Я принял предложение редакции и переехал в новый город. И я чувствовал, что недостоин этого ужина и ничего еще не сделал на новой работе.

Я вообще не знаю, хотели ли люди видеть меня на том ужине. Мне кажется, будто только главный редактор смутно представлял, что я теперь принадлежу к их коллективу. Я не был уверен, что мое приглашение в Esquire не нарушило сложившийся в редакции баланс.

Я очень волновался. Все мы волнуемся. Теперь-то я знаю, что мои тревоги были необоснованными. Теперь-то я знаю, что лучший способ включиться в работу на новом месте – действовать так, как будто вы давно здесь. Надо приехать на новое место, начать работу и делать вид, что вам все нравится, даже если это не так. Не надо проявлять самоуверенность. Просто показывайте, что вы чувствуете себя комфортно. Но я волновался. Я чувствовал себя недостойным того ужина, чужаком.

Но ведь я был не более чужим, чем мои коллеги когда-то. Так бывает с каждым, кто приходит на новое место. В первый рабочий день моя неспособность соответствовать новому профессиональному статусу и недостаток самоуверенности не были особо заметны. Ведь всегда можно спрятаться в кабинете, сесть за клавиатуру компьютера и изображать, будто ты «рожаешь» гениальные идеи. Но на ужине эти защитные трюки уже не работали. Я должен был знать, кто такой Вернер Херцог[13].

Чертов Вернер Херцог. Теперь-то я знаю, что это весьма эксцентричный немецкий режиссер, прославившийся своими эпическими художественными и таинственными документальными фильмами. Теперь я почитатель его творчества и необычного, пристального взгляда на странных и ярких людей. Но в тот вечер это был для меня очередной деятель мировой культуры, которого я не знал и не понимал.

Кто-то из собравшихся сказал: «А теперь послушаем, что Росс думает о Херцоге». Они не желали мне зла – теперь-то я это знаю. Думаю, они просто хотели включить меня в разговор: ведь я все время молчал, а им хотелось, чтобы я заговорил. Однако этот вопрос не относился к разряду тех, которые я тогда хотел услышать.

В жизни бывают моменты, когда при ответе на вопрос уважаемого вами человека на тему, которой вы не знаете, вы должны решить, как поступить. Можно пойти путем А: признать свою некомпетентность. Можно пойти путем Б: начать нести околесицу. Можно пойти путем В: ограничиться неясными и неопределенными ответами, подходящими для любого случая.

Я выбрал комбинацию путей Б и В.

«А-а, этот… Мне кажется, его ранние работы были подражательными. А вот в последних фильмах он несколько сдвинул акценты».

Сдвинул акценты? Сдвинул… акценты?

Я никогда не использовал выражение «сдвинуть акценты», ни до того вечера, ни после.

И я их потерял. В тот вечер меня больше не вовлекали в обсуждение ни одной сколько-нибудь стоящей темы. Я сидел за столом как четвероклассник, который только что оказался в новой школе в середине учебного года. Я не дал собравшимся ни малейших оснований считать меня достойным моей новой работы или интересным в компании.

Мне нужно было сказать: «Я не знаю, кто такой Херцог». Когда мы чего-то не знаем или не понимаем, лучше честно признаться: «Я не понимаю, о чем речь». Мне нравится, когда люди открыто признают свою некомпетентность в каком-то вопросе. Если кандидат говорит на собеседовании: «Извините, но я не понимаю вашего вопроса. Можете пояснить?» – то я расцениваю это положительно: соискатель проявляет честность, любознательность и точность. На том ужине моя проблема была не в том, что я чего-то не знал. Увы, при этом я сделал вид, будто имею какие-то познания, но всем стало очевидно, что это не так.

Теперь, когда многие из тех, кто собрался тогда за ужином, стали моими друзьями, я стыжусь своего тогдашнего поведения. Я пытался играть роль, подстроиться к коллективу. Но им это оказалось не нужно. Им было надо, чтобы я оставался собой. Я попытался приложить к отношениям за дружеским столом нормы бизнеса. Но они не сработали. Здесь нельзя пользоваться расхожими приемами. Мои коллеги хотели, чтобы я проявил себя. Они хотели видеть во мне интересного собеседника с оригинальными мыслями. Ничего страшного, если вы испытываете нервозность и даже боязнь перед важной для вас группой людей. Но оставайтесь собой, личностью. Вы не можете быть интересным собеседником, если демонстрируете фальшивый интерес к чему бы то ни было. Это невозможно. Если вы не знаете, кто такой Вернер Херцог, признайте это. Очки, которые вы заработаете, будучи откровенным и смелым в беседах, компенсируют потери очков за незнание предмета.

Не бойтесь сказать, что вы не поняли вопроса. Ведь вы действительно чего-то не знаете и очень хотите получить новую информацию.

Когда участники того ужина распрощались друг с другом, я пошел пешком к метро, чтобы поехать домой. Мелкий надоедливый дождь будто насмехался надо мной. Как назло, автомат никак не хотел пускать меня на платформу, хотя я раз десять приложил свой проездной к считывающему устройству. В результате я еле успел на отходящий поезд, влетев в него сквозь закрывающиеся двери.

Когда поезд тронулся, до меня дошло, что он шел из центра, а не в центр, куда мне было нужно.

«Видимо, у меня здесь ничего не выйдет, – с горечью подумал я. – В лучшем случае протяну здесь полгода, не больше».

Глава 10

Почему важно не бояться делать ошибки на новой работе в течение года или двух

У вас часто бывают неудачи.

И у меня тоже.

Я не знаю, в чем именно их суть, но они болезненны. Когда-нибудь вы научитесь все делать правильно. Но пока вы ошибаетесь.

Вы должны уметь мириться с этим.

Это может потребовать времени. Надо подождать.

Знаете что? Я подожду вместе с вами.

Если уж мы оба признаем, что нам не все удается, поговорим о неудачах.

Неудача сегодня – популярная тема. Их изучают. О них пишут. Их часто обсуждают в блогах. Нам говорят: «Не бойтесь неудач в начале предприятия, причем частых»; «Смиритесь с болью неудач»; «Неудача – закон природы». Уже порой утверждают, что неудача – ключ к успеху, но ее нужно принимать правильно.

А есть ли правильный способ принять неудачу? Есть ли способ мириться с наполовину сделанной работой, как часто бывало со мной в мои первые месяцы в Esquire? Есть ли способ правильно заваливать свои презентации для сотрудников отдела продаж, что я часто проделывал в первые месяцы в журнале? Есть ли способ правильно критиковать на вечеринке другой журнал и, обернувшись, увидеть, что вашу эскападу слышали двое его редакторов, стоявших прямо позади вас? И такое бывало со мной в первые месяцы в Esquire. Есть ли правильный способ пережить, когда «режут» твои статьи? Есть ли правильный способ делать дрянную работу?

Думаю, настоящая неудача – не то, что обсуждают коллеги и сотрудники. Часто «неудача» в их устах – слово, которое придает любой статье или книге налет таинственности и интриги, которых на самом деле нет. Подлинная неудача ужасна и очень дорога. Она разрушительна. Она ничему вас не учит. Вы не должны считать ее позитивным результатом. Никогда. Если только вы способны на это. Чаще речь идет не о неудачах, а об ошибках.

Содержание книг и блогов об ошибках можно свести к двум основным положениям. 1. Люди очень не любят совершать ошибки. 2. Главными факторами, определяющими будущий успех, становятся признание того, что все мы совершаем ошибки, и обязательное принятие их во внимание.

Один из самых цитируемых специалистов по данной теме – психолог из Стэнфордского университета Кэрол Дуэк, которая запустила в научный оборот идею «психологического настроя». Люди с фиксированным психологическим настроем, по ее мнению, уверены в том, что их способности неизменны. Это заставляет их сторониться ситуаций, когда они могут потерпеть неудачу. А люди с «развивающимся психологическим настроем» смело встречают новые проблемы, считая, что в ходе их решения могут стать умнее и активнее, даже если не добьются успеха. Они готовы к тому, что что-то может пойти не так. Но, главное, они готовы воспринимать новую информацию. Конечно, готовность принять неудачу – не единственный определяющий фактор в нашем подходе к жизни. Но в целом это очень полезный принцип поведения. Я работаю в Esquire уже 10 лет и лишь недавно стал им пользоваться. И знаете что? Работа пошла лучше. Творческий процесс стал более эффективным. И у меня появилось гораздо больше времени для семьи.

Люди с «развивающимся психологическим настроем» считают, что ошибки полезны, если вы не уходите от их обсуждения и готовы к тому, чтобы вас поправили.

Но что тогда можно сказать о настоящей неудаче, унизительной и катастрофической?

Она ужасна, хотя и учит нас тому, что некоторые решения никуда не годятся и их нельзя принимать второй раз. Но ошибки – совсем другое дело.

Моя главная неудача в первые два года в Нью-Йорке состояла в том, что я стыдился своих ошибок. Если я о чем-то и жалею, то именно об этом. Я слишком боялся возможных ошибок. Иногда из-за этого я действовал несмело. В краткосрочной перспективе я, возможно, и стал работать лучше. Но в долгосрочной – я работал хуже, потому что не хотел сразу признавать свои ошибки. Иногда я оставался на работе до полуночи, придумывая заголовок. Временами трудился над какой-то одной остротой по два-три дня. В тщательной проработке деталей ничего плохого нет. Но плохо прорабатывать детали за счет своего личного времени.

Теперь я руководитель. Когда я вижу, что сотрудник слишком долго возится с чем-то, я говорю ему, чтобы он передал эту работу мне. Как есть. Торопиться неправильно. Но работать слишком медленно – это ужасно. Последнее, чего хочет ваш руководитель, – остаться один на один с не выполненной до конца чужой работой тогда, когда исправить уже ничего невозможно. Самое плохое, что может сделать молодой сотрудник, – стать излишне привередливым и избирательным в работе. Часто результат мучений не улучшается ни на йоту, сколько бы человек с ним ни возился. Так сдавайте свою работу как можно раньше, чтобы в нее безболезненно можно было внести изменения. Вы по определению должны иногда выдавать неудачные результаты.

И все вокруг вас даже желают вам этого.

Ваш руководитель хочет, чтобы вы побыстрее забыли свой неудачный опыт и усвоили, чего делать не следует. И коллеги тоже. Некоторые потому, что им нужен рядом человек без лишних страхов. А некоторые потому, что хотят ощутить превосходство над вами… если заметят ваши ошибки. Многие научные исследования показывают, что мы склонны думать, будто люди обращают на нас и наши действия внимание, вдвое чаще, чем они делают это на самом деле. Это так называемый эффект мысленного нахождения в центре внимания. (Оказывается, права была моя мама, которая каждую неделю повторяла мне эту истину, когда я был подростком.)

И наконец, вы можете этого не понимать, но и вы сами хотите иногда допускать промахи в работе. Потому что в каждом эпизоде, связанном с ошибкой, обязательно есть позитивное зерно. В каждой плохой работе – 2–13 % позитива. Нужно только пробраться сквозь завалы своих ошибок и найти эту рациональную составляющую. И часто окружающие горят желанием помочь вам в этом. Просто не мешайте им.

Глава 11

Как улыбаться

Как-то в первый год работы в Esquire я зашел в бар гостиницы «Лондон» на 54-й улице, где группа моих коллег собралась на какое-то подобие банкета. Я уже не помню, по какому поводу. Возможно, это были посиделки, предшествовавшие официальной церемонии награждения премией «Лучший журнал года». Возможно, ребята собрались по случаю окончания какого-то большого проекта. А может, просто кто-то разослал своим приятелям электронное письмо с одним словом «Выпьем?» в строке «Тема».

Я подошел к собравшимся. Один из моих коллег-редакторов посмотрел на меня с прищуром Клинта Иствуда и сквозь зубы произнес шесть слов, которые навсегда изменили мою манеру поведения в редакции:

– Почему ты, черт побери, всегда такой угрюмый?

Тут нужно пояснение. Я вообще-то не из рубах-парней. Я не очень веселый, не страшно остроумный или балагуристый. От меня не исходит солнечная аура, тем более в больших коллективах. Даже мое спокойное лицо показывает, что я чем-то озабочен. Я не смеюсь подолгу над чьими-то шутками, даже если они забавные. Вообще в два первых года в Нью-Йорке я мало смеялся. Видимо, сказывались стрессы от переезда и дум о работе.

Но я как-то не задумывался об этом до того вечера в баре.

Видимо, мой коллега уже некоторое время был недоволен моим внешним видом и тут под действием алкоголя выплеснул свое недовольство на меня. Он затаил на меня обиду, ведь хмурый вид действует на людей деморализующе. И это сказывается на многих окружающих. К счастью, искренняя улыбка оказывает прямо противоположный, позитивный эффект. Так говорят ученые.

Так что у каждого из нас есть минимум одно занятие, которое приносит радость как нам самим, так и нашему окружению: улыбка.

Настоящая улыбка.

Думаете, это просто? Лично мне – не очень.

Мы не продвинемся ни на шаг, если изображаем ухмылку.

Если вы улыбаетесь по обязанности, а не потому, что что-то доставляет вам подлинную радость, то на вашем лице, скорее всего, появляется не настоящая улыбка, которую психологи еще называют «улыбкой Дюшена» (по имени впервые описавшего ее в XIX веке французского психолога Гийома Дюшена). Она зачастую искусственна. Когда вы не нравитесь себе на фотографии, скорее всего, дело в том, что улыбаетесь вы на ней фальшиво. При этом напрягаются мышцы вокруг рта, приподнимая уголки губ, но остаются расслабленными мышцы вокруг глаз, которые заставляют появляться в их уголках особого вида морщины – «птичьи лапки». Напрячь эти мышцы сознательно очень сложно. Чтобы они заработали, вы должны испытывать подлинную радость или удовольствие.

Поэтому, улыбаясь, подумайте о том, что вам действительно нравится. Например, о малыше с воздушным шариком. Или, если вы не очень любите детей, просто о шарике. Ну а уж если вам не нравятся воздушные шарики, то что-то внутри вас умерло. В таком случае искренняя улыбка вам не очень-то и нужна.

В любом случае во всем ищите источник радости.

(Это был последний раз, когда я использовал фразу «найдите для себя радость» – и в этой книге, и в других моих литературных опусах, известных или неизвестных.)

Итак, искренняя улыбка. Она делает вас фотогеничными и «зажигает» вас изнутри.

Такая улыбка на вашем лице – мощный инструмент. К этому выводу пришли немецкие ученые в ходе эксперимента, проведенного в 1988 году. Тогда участников просили разглядывать смешные картинки, держа шариковую ручку в зубах (что заставляет человека «улыбаться») или плотно зажав между неподвижными губами. Первая группа сочла картинки более смешными, чем вторая. Похоже, такая реакция участников из первой группы была заранее предопределена тем, что они уже «улыбались». Это действительно волшебство. Откровенная улыбка вызывает у человека ощущение радости, заставляя его улыбаться вновь и вновь.

Если естественная улыбка у вас не получается, улыбайтесь на 20 % более открыто, чем обычно. Вспомните Джулию Робертс. Попытайтесь немного прищурить глаза, заставив работать окружающие их мышцы. Представьте себя Джорджем Клуни. Если вы не ощущаете себя немного наивным, ваша улыбка не сработает. Даже если вы испытываете неудобство, это не будет заметно внешне. Вы начнете выглядеть счастливым, удовлетворенным и уверенным в себе. Всем вокруг хорошо – особенно вам. Остается только быть счастливым.

Глава 12

Как вовремя заткнуться

В редакции Esquire каждую неделю устраивается производственное совещание, на котором редакторы и дизайнеры обсуждают текущее состояние главных проектов. Смысл в том, чтобы перед глазами каждого руководящего работника редакции стоял образ некой «путевой станции», на которой ему придется нести ответственность за свою текущую работу. Предполагается, что основными ответами сотрудников на совещаниях должны быть «Да», «В среду» и «Все хорошо». Я не понимал этого в первые месяцы в Esquire. Я считал, что должен отвечать на вопросы честно и развернуто. Поэтому в ответ на обращенный ко мне вопрос «Как дела с такой-то статьей?» я принимался объяснять, извиняться и отвечать на вопросы, которых мне не задавали. Я утомлял всех в конференц-зале. Я не знал, что мне нужно было сказать «Все отлично», а затем просто заткнуться.

Вот как нужно говорить на производственных совещаниях.

1. Ш-ш-ш.

2. Ш-ш-ш.

3. Что-нибудь.

4. Ш-ш-ш.

Если уж вы открыли рот, то вам во что бы то ни стало нужно закончить предложение. А потом остановитесь. А то вы говорите и говорите, рассчитывая набить себе цену перед коллегами. Но тщетно. Во-первых, вы мешаете высказываться другим; во-вторых, чем больше вы говорите, тем выше вероятность того, что собьетесь и выставите себя в неблагоприятном свете. На совещаниях (речь прежде всего о недельных производственных совещаниях руководителей) вы показываете свою цену сдержанностью в высказываниях, а не болтливостью. И говорить вы должны только то, в чем твердо уверены. Причем ясно и убежденно. А потом заткнуться.

– Как обстоят дела с таким-то проектом?

– Все отлично.

Вот и все. Все довольны. Можно идти дальше.

Но помните: если вы скажете «все отлично», а это не так, то позже с вас могут спросить за введение руководства в заблуждение. И это станет для вас проблемой. Поэтому говорите «отлично», только если все действительно отлично. Иначе используйте слова-хамелеоны вроде «хорошо», «идет в нужном направлении» и т. д. (Это очень распространенная практика на рабочих совещаниях.)

Главное здесь – вы должны быть на 100 % уверены, что все отлично.

А вот чего не надо делать никогда и ни при каких обстоятельствах.

– Как обстоят дела с таким-то проектом?

– Ну-у, видите ли…

Никогда не начинайте своих фраз с «Ну-у…» и «Видите ли…». Оставьте это командирам гражданских самолетов («Видите ли, господа, мы только что связывались с вышкой, и ситуация у нас фиговая»). После слов «Ну-у…» и «Видите ли…» ничего хорошего ожидать нельзя.

– Я встречался с…

Никого не волнует, с кем у вас была встреча.

– Со своей командой…

Ах вот как, «с командой».

– И мы полны решимости…

Боже правый, да никому же это не интересно!

Я зеваю, даже печатая это.

Неужели вы считаете, будто совещание устраивается для того, чтобы выслушивать про вас, вашу команду, что вы обсуждали с ней, как у нее дела, о чем она мечтает и т. д.? Боже мой, какая замечательная команда!

Вот вам простенький тест: вам самому-то интересно то, что вы говорите? Нет? Тогда остановитесь. Пусть и на полуфразе.

Краткость – важное достоинство. А самая недооцененная тактика на рабочих совещаниях – молчание.

Глава 13

Что никогда нельзя говорить в кругу коллег

Иногда мне говорят (в основном журнальные дизайнеры, которые ждут от меня решения), что я излишне «заморачиваюсь». «Думаю, ты просто слишком долго все обдумываешь», – утверждают многие из них. Может, это и так, но я считаю, что фраза «ты слишком долго обдумываешь решение» не должна использоваться в обычной работе. Она как будто наказывает людей за то, что к своему делу или проблеме они подходят с повышенным вниманием, стараясь достичь максимального результата. Думаю, те, кто обвиняет других в слишком долгом обдумывании, сами не очень склонны серьезно думать. А значит, серьезных мыслей у них нет.

Вот несколько примеров того, что не нужно говорить в кругу коллег.

«Прошу прощения».

Вы можете сказать: «Я понимаю, что был неправ. Больше этого не повторится». И пояснить, что вы имеете в виду. Но просьбы о прощении оставьте для личной жизни. Они обычно имеют под собой сугубо эмоциональную подоплеку.

Признание существования проблемы и демонстрация того, как вы намерены исправить ситуацию, гораздо ценнее с профессиональной точки зрения.

«Вам понятно, что я сказал?»

Люди любят задавать этот вопрос после своих высказываний. Если вам приходится так делать, значит, вы либо не уверены в сказанном вами, либо сами не понимаете, что сказали. И теперь вы просите собеседника подтвердить чушь, которую только что произнесли.

«Пусть все идет как идет».

Угу, но как? Если вы считаете эту фразу отражением законов бытия, то в итоге закончите тем, что закурите сигарету, прыгая со скалы. Нам всем нужно раз и навсегда отказаться от этого стереотипа. Он ничего не означает. Это мантра для идиотов.

«Всему есть своя причина».

См. «Пусть все идет как идет».

«Можно вас отвлечь на кофе»?

Можно вас отвлечь на кофе? Можно вас отвлечь на обед? Можно вас отвлечь на пять минут? Можно отвлечь меня на пять минут? Все зависит от того, для чего именно. И действительно ли вы отвлечете меня на пять минут или это будет только начало? Можно, я вас тоже отвлеку? «Отвлечение» – акт агрессии по отношению к окружающим. И он подразумевает, что человек, который требует от вас «отвлечься», либо не верит в серьезный разговор с вами, либо сам не готов к нему. Мы должны делать что-то вместе, а не отвлекаться. Обедать вместе. Встречаться за разговором. Пить кофе.

«Вчера мне приснился сон».

Так, дайте вспомнить… Вроде бы мы были в офисе, а вроде и не в офисе… Еще там был этот маленький человек… Нет, не карлик, просто маленький… И у него в руках был торт, на котором написано… Я забыл что… Но там еще была какая-то поп-звезда.