Королевская кровь. Связанные судьбы Котова Ирина
«Вы простите меня?»
«Да. Но я теперь совершенно не защищена от тебя, проклятый Змей. Ты еще сделаешь мне больно, я знаю. Ударивший однажды ударит и второй раз».
Тонкий бокал в моих пальцах холодил кожу, под каблуками постукивал мрамор, звучали приглушенные голоса, улыбался Март, звенела музыка. Я теряла ощущение реальности. Опять. Повернула голову, встретилась с Люком взглядом – звякнула натянувшаяся нить, стало жарко и тревожно.
Бежать. Надо снова бежать.
Я стремительно шла по прохладному коридору, и свежий воздух успокаивал, охлаждал кисти рук, касался губ и ресниц, словно дыхание перед поцелуем. Я проходила мимо охраны, мимо приседающих в книксенах и кланяющихся придворных, и не было сил даже кивнуть в ответ. Внутри отчаянно кричала другая-глупая я, требуя немедленно вернуться обратно.
– Госпожа, – радостно воскликнула моя горничная, когда я наконец-то захлопнула за собой дверь, – а мы вас ждали!
У ног Марии сидел маленький лохматый щенок – коричневый, с бежевыми пятнышками на спине и с совершенно непотребным красным бантом на шее. Сидел, высунув язык, и внимательно глядел на меня.
– Прелесть какая, – болтала Мария, пока мы с псиной настороженно изучали друг друга. – Принесли, когда вы ушли на прием, ваше высочество. Вы не знаете, что это за порода?
– Знаю, – сказала я медленно и почувствовала, как к глазам подступают слезы. – Это пастушья палевая. У меня когда-то уже была такая собака. Боб.
Щенок, видимо, приняв решение, подбежал ко мне, неловко переваливаясь – Бобби так же косолапил, – ткнулся в туфли, лизнул щиколотку сквозь чулки. И я, не выдержав, подняла его, прижала к себе. Пусть он тоже будет Бобом. Словно детство снова со мной, радужное, яркое и спокойное.
«Опять он сводит меня с ума».
«Пора бы уже привыкнуть, Марина».
Через десять минут активного знакомства новоименованный собакен уснул прямо у кресла, в котором я сидела. Бежал-бежал, помахивая торчащим хвостиком, и прямо на бегу уснул.
А я открыла окно, забралась в кресло, скинула туфли и наконец-то закурила, прикрыв глаза. Ожидание становилось невыносимым. Я ждала и курила одну сигарету за другой, и стук в дверь заставил меня сжаться от отчаяния и счастья.
– Лорд Кембритч, ваше высочество, просит принять его, – с легким испугом доложила горничная, возвращаясь в гостиную.
– Зови, – сказала я обреченно. – И оставь нас, Мария.
Люк вошел, остановился у двери – высокий, худой, напряженный, – и смотрел он так, что мне стало страшно. И только чтобы разрушить звенящую тишину, не дать ей полыхнуть пожаром, я заставила себя произнести:
– Вы решили сделать из нашего дворца псарню, лорд Кембритч?
Он перевел взгляд на спящего щенка, усмехнулся, подошел ближе – я нервно стряхнула пепел, но рука с сигаретой так и осталась лежать на столике у пепельницы. Опустился вниз, потрепав спящего малыша по спинке, переложил его под столик, поднял на меня темные глаза. Слишком близко. Недостаточно близко.
– Вы оставите его, принцесса?
– Вы же знаете, что да, – устало ответила я, глядя на него сверху вниз. – Вы же все про меня знаете, виконт.
Снова тишина – и только ускоряющийся ритм сердца в груди, запах табака и Люка.
– Марина, – произнес он хрипло, и я прикрыла глаза, отдаваясь во власть его невозможного голоса и этого момента. – Марина…
– Вы удивительно немногословны сегодня, лорд Кембритч, – сказала я, и он улыбнулся, уткнулся лбом мне в колени.
– Вы меня с ума сводите, – хрипло шепнул он мне, и горячее дыхание опалило кожу через ткань платья. – Не могу больше, Маришка, не могу…
Он скользил по моим щиколоткам ладонями, поднимался вверх, обнажая бедра с кружевом чулок, целовал их, то нежно, едва касаясь, то яростно, почти кусая, оставляя отметины, а я крепко держалась за подлокотники, и кровь моя сходила с ума от каждого прикосновения, от каждого движения, и ничего не существовало в мире кроме него. Задыхающегося, нетерпеливого, резкого, чересчур дерзкого, поглощенного желанием.
Люк вдруг поднял голову с темными, жуткими глазами, потянул меня на себя, вниз, взял за затылок и поцеловал.
Безумие, безумие.
Звякнувшая молния, и воздух, ласкающий разгоряченную кожу.
Крепкое мужское тело под моими ладонями, темные волосы в пальцах, мужчина, исступленно целующий меня и хрипло шепчущий что-то искусительное, невыносимое.
Платье, стянутое с плеч, сорванное кружево белья, жесткие губы на груди и руки, сжимающие меня, изучающие меня.
Красное беснующееся пламя невыносимого возбуждения – Люк трется об меня, бесстыдно ласкает пальцами, прикусывает кожу на плече, и я выгибаюсь так, что касаюсь затылком кресла – он стонет сдавленно, дергает ремень на брюках, и воздух полон нашим свистящим дыханием и нетерпением.
И я, поднявшись, замерла, наткнувшись на взгляд моей сестры Василины. Как много в нем, но мне не стыдно и не больно – я с вызовом посмотрела в ответ, и Люк, почувствовав, что мы не одни, обернулся, опустил голову. Аккуратно натянул на меня платье, застегнул молнию и только после этого встал.
– Ты плохо выглядела, – проговорила королева, глядя при этом на Кембритча, и в глазах ее был лед, – я зашла проведать. Лорд Кембритч, я обязательно должна вам напоминать, что вы до сих пор еще обручены с моей сестрой Ангелиной, о судьбе которой вы даже не подумали поинтересоваться? И что Марина Рудлог – дочь Красного, а не публичная женщина? Вы в принципе не понимаете, что такое приличия?
– За это я не буду извиняться, ваше велчество, – сухо произнес Люк.
– Я и не приму ваших извинений. – В комнате ощутимо похолодало. – Отправляйтесь в Инляндию, виконт, и не смейте появляться в Рудлоге. Я не желаю вас здесь видеть.
– Василина… – позвала я просящим, сорванным голосом и наткнулась на ее яростный взгляд.
– Ни слова, – приказала она ровно, смотря мне в глаза, и я замолчала. – Виконт?
Люк дернул головой, шагнул ко мне и, скользнув сухими губами по виску, направился к выходу из покоев. Хлопнула дверь. Мы с сестрой остались напротив друг друга, и меня начало трясти от ярости. Холодная волна, зародившаяся в груди, скользнула вниз, туда, где пылал мой огонь, растеклась по телу, и пальцы закололо, и потемнело в глазах.
– Вот, значит, как, – проговорила я глухо, и слова звоном отдавались в моих ушах. – Значит, как тебе бегать на свидания с бароном, так это правильно. А мне быть с мужчиной, которого я хочу, нельзя. Да, Василина?
– Я любила его с шестнадцати лет! – сдавленно и резко ответила она, и в комнате пронесся порыв ветра, сметая пепел из пепельницы, поднимая занавески до потолка. Василина вздохнула судорожно, сжала кулаки. – Знала бы ты, сколько я просила мать отправить меня на заставу, как я выбивала для него приглашения, как мечтала, чтобы он приехал! Мне никто другой не был нужен! Я четко, ясно, без сомнений знала, что я люблю его! Пусть это было безнадежно и невозможно. А у тебя есть Мартин, Марина! И у Кембритча есть обязательства перед твоей сестрой! И у тебя есть обязательства перед семьей, перед страной, как бы тебе это ни претило. Мы Рудлоги, и от этого никуда не деться, мы кровь этой земли, на нас смотрят, про нас говорят. А сюда мог войти кто угодно! Твоя горничная! Охрана! Мой муж! Отец! Сестры!
Под моими ногами заледенел пол, и морозные узоры сплели на нем кружевную вязь. Сила, истекающая из меня, скручивалась в маленькие вихри, сталкиваясь со стихией Василины; хлопало открытое окно, а меня все больше трясло от напряжения. Начали с тонким скрипом трескаться окна, не выдерживая противостояния двух Рудлог.
Сестра тяжело дышала, пытаясь обуздать стихию, и с болью смотрела на меня, а я чувствовала подступающие горькие слезы – от того, что не случилось, от того, что мне тоже больно, от того, что мне не хватает сил остановиться, и вся эта ситуация никак не разрешима.
Из-под столика вдруг испуганно тявкнул щенок, я оглянулась – в голове словно щелкнул выключатель, – и ноги ослабели, и я осела на пол. Бобби, переваливаясь, подбежал ко мне, плачуще жалуясь на то, как он испугался ветра и криков. Дурацкий красный бант все еще был на нем, и я взяла щенка на руки, всхлипнула и начала реветь.
Сестра была права, но мне было все равно.
– Мариш, – сказала Вася беспомощно и, приблизившись, села рядом со мной на пол, осторожно положила руку на плечо, – ну что же ты не сказала, что все еще не отошла от него? Ты его любишь?
– А что такое любовь, Васюш? – спросила я, не поднимая глаз. Сила ушла, резко захотелось спать. – Если как у тебя с Марианом, то, наверное, не люблю. Но я как больная хожу после каждой встречи с ним. Не знаю, Вась, не знаю я. Хочу понять, понимаешь? Что мне делать?
Василина молчала и хмурилась.
– Он мне не нравится, – призналась королева со вздохом, – хоть я и признаю его достоинства и верность короне. Но он сделал тебе больно. Ты, может, его и простила, да я не могу. Да и что ты знаешь о нем, Марин?
Я покачала головой, уткнувшись носом в тихого, настороженного косолапика. Ничего я не знаю. Как понять, что из рассказов Люка о себе было правдой, а что ложью? Хотя нет, кое-что я знаю. Мне плохо без него. Я веселюсь, гуляю, работаю – и безумно тоскую по его голосу, по иронии, по взгляду, от которого я так остро чувствую мир.
– Прежде всего нужно дождаться возвращения Ани, Марин, – сказала Василина твердо, так и не услышав моего ответа, – и надеяться, что помолвка будет расторгнута. А что делать… Я бы сказала: забудь о Кембритче, хватайся за Мартина – он никогда не заставлял тебя плакать. Но я не могу решать за тебя. Об одном прошу: не спеши. Разберись в себе. Если вам, – она снова вздохнула, будто заставляя себя произносить эти слова, – суждено быть вместе, то вы будете. Но готова ли ты отдать себя и свою силу за несколько ночей? Дать ему кровь Рудлогов без брака? Достоин ли он этого?
Я взглянула на нее, и она прочла ответ в моих глазах. Погладила меня по голове, улыбнулась тревожно.
– Запрет на приезд в Рудлог я отменять не буду, – произнесла сестра ровно, – но если я правильно все поняла про Кембритча и если ты ему действительно нужна, Марина, то его это не остановит.
Мариан Байдек, договорив с гвардейцами, которые несли караул в Семейном крыле, направился к покоям принцессы Марины за супругой. Он проводил Василину с приема – ей показалось, что сестра была чересчур бледна и нервозна, – и заодно планировал заглянуть вместе с женой к детям, посмотреть, как проходит знакомство маленьких мужчин и огромных щенят.
Мариану оставалось шагов двадцать до двери, когда та распахнулась, и из комнат третьей Рудлог вышел странно собранный и резкий Кембритч. Остановился, увидев Байдека, дернул головой и поклонился. Настораживающе сдержанно.
– Ваше высочество, – а вот взгляд у него был тяжелый, будто пьяный, и голос сиплый, затрудненный, словно он выталкивал из себя слова, – простите за дерзость, но там сейчас, похоже, чисто женский разговор начался. Мне пришлось удалиться, увы. Думаю, не стоит им мешать.
– Виконт, – медленно и угрюмо проговорил Мариан, оглядывая Кембритча с головы до ног, – что вы здесь делаете?
Люк дернул уголком губ, усмехнулся. Ладонь его сжалась в кулак, он стиснул зубы, посмотрел на стену – и медленно разжал пальцы.
– Я нанес принцессе Марине визит, чтобы принести ей персональные извинения. За обстоятельства, которые вам известны, ваше высочество.
Байдек нахмурился, глядя на вытянувшегося чуть ли не по стойке «смирно» Кембритча.
– Если я узнаю, что вы опять обидели ее, – прорычал он тихо, наклонив голову вперед и собравшись, – я вас уничтожу, Кембритч.
В глазах виконта блеснуло горькое веселье, и он улыбнулся, запрокинув голову к потолку, вздохнул глубоко, словно едва сдерживал хохот.
– Никогда больше, ваше высочество. – Сказал – как поклялся, и Байдек поверил ему. Лихорадочный блеск в глазах Кембритча разгорался все сильнее, от него просто несло адреналином, как от травленой собаки в припадке. – Кстати, – произнес виконт задумчиво, поглядывая на снова сжавшуюся в кулак ладонь, – я ведь задолжал вам сатисфакцию, барон. Окажите мне честь поединком, прошу.
– Вы в своем уме, Кембритч? – резко поинтересовался принц-консорт. – Неделю назад вас пришпилили к стене зала. Какие тут поединки, когда вы то лечитесь, то калечитесь?
Гвардейцы с любопытством прислушивались к разговору и выжидательно косились на командира: неужели откажется? Люк усмехнулся, развел руками в стороны.
– Я жив и полон сил, барон, вы же видите. Прошу вас, не отказывайте мне. Сами знаете, долг чести – как жернов на шее. Да и кто знает, – сказал он хищно и свистяще и втянул носом воздух, – когда я буду более готов к хорошей драке? Ну же, ваше высочество, неужели у вас не найдется пяти минут, чтобы потесать об меня кулаки? И на этот раз, – взгляд его снова полыхнул насмешкой, хотя тон оставался крайне любезным, и медведь в Байдеке грозно заворочался, – я даже буду отвечать.
Полковник Тандаджи ушел с приема чуть раньше Кембритча – он не любил впустую терять время. Перед переходом в Инляндию Люк обещал заглянуть к нему за документами, но время шло, а виконт все не появлялся.
И тидусс затылком чуял – что-то здесь нечисто.
Он уже собирался позвонить, когда телефон затрезвонил сам.
– Вы просили докладывать о чрезвычайных происшествиях, господин полковник, – четко произнесла одна из телефонисток. – На плацу у гвардейских казарм драка.
Через пятнадцать секунд начальник разведуправления с каменным лицом наблюдал за происходящим на экране одного из мониторов.
Там, в широком кольце гвардейцев, дрались двое мужчин. Хорошо так дрались. Жестко.
Тандаджи отвернулся, пообещав себе придушить Кембритча, когда тот отойдет от кулаков барона, и спокойно ушел в кабинет – просматривать сводки о появлениях нежити.
А на плацу продолжалась драка. И гвардейцы, сомкнувшие кольцо, напряженно молчали – совсем не так, когда они разминались друг о друга, а окружающие подбадривали их криками и делали ставки.
Слышались гулкие удары, сипение и жесткие выдохи, если кто-то пропускал атаку противника, шумное дыхание, когда дерущиеся, сцепившись, ломали друг друга до выверта в суставах и треска жил, глухой стук тел о брусчатку, плевки – тут и там была размазана кровь. Пахло потом, адреналином и здоровой мужской злостью.
Кембритч, высокий и ловкий, проигрывал, но безрассудно лез вперед, небрежно ставил блоки, рискуя – и дотягиваясь-таки до корпуса мрачного и мощного консорта. Но получал в ответ так, что сгибался, хрипел, харкал кровью – и продолжал свои самоубийственные атаки.
– Хватит? – спросил у него Байдек, когда виконт упал – скула его опухала, наливаясь лиловым, и глаз, задетый ударом, был красным, заплывшим. Сам принц-консорт выглядел немногим лучше – хук справа у виконта был на удивление мощным.
Кембритч усмехнулся, помотал головой и поднялся. Он пошатывался, и взгляд его был расфокусирован, как при сотрясении.
– Я еще не уложил вас на плац, – просипел он и вытер ладонью кровь из рассеченной брови. И метнулся вперед.
На этот раз удачно – кулак заныл привычной болью, попав точно в солнечное сплетение. Байдек пошатнулся, согнулся, прорычал что-то нечленораздельное и, не балуясь больше, провел удар снизу в челюсть – такой, что виконт рухнул. Снова попытался подняться, выругался сквозь зубы, но все-таки встал – его тут же повело, Люк оперся о колени, шумно дыша и глядя на забрызганные красным камни.
– Чистый выигрыш, барон, – сказал Кембритч хрипло, скалясь окровавленными зубами. Лицо его было почти умиротворенным. – Признаю.
– Не такой уж чистый, – проворчал Байдек, ощупывая языком десну и глотая кровь. Пропустил удар в нос, и хорошо, если он не сломан. – Кто вас учил?
Им поднесли полотенца, воду, и Кембритч, качаясь, задрал голову, стал обливаться, одновременно глотая – рубашка потекла светло-красными разводами, тело остывало.
– Петр Кувалда, – ответил он, морщась, и Байдек кивнул.
– У вас отличный удар справа, но вы безобразны в обороне, – проговорил принц-консорт, прикладывая мокрое полотенце к лицу, чтобы унять кровь. – Однако, учитывая, что мы в разных весовых категориях, вы продержались довольно долго.
– Я не поклонник обороны, ваше высочество, – прохрипел Люк и сплюнул кровь на землю. – Но учту ваши замечания. Для следующего раза.
– Думаю, этого боя будет достаточно, – нетерпеливо произнес Мариан. Если Василина уже вышла и ищет его, то очень не хотелось бы предстать перед ней в таком виде. Он повернулся к подошедшему виталисту; второй целитель уже пытался помочь мокрому виконту, но тот мотал головой и тяжело дышал, пытаясь сосредоточиться.
– Я на вашем месте не был бы столь в этом уверен, барон, – со смешком ответил Кембритч и наконец позволил виталисту прикоснуться к себе.
Байдек хмуро глянул на него и пошел к казармам – надо было привести себя в порядок и возвращаться к жене.
– Идиот, – сказал Тандаджи Люку, когда тот, переодетый в одолженный сострадательными гвардейцами комплект формы, с разбитым лицом и мутными от боли и вмешательства виталиста глазами, зашел к нему в кабинет и упал в кресло.
– Знаю, – сухо ответил виконт. – Дай сигарету, Майло. Моя пачка в кашу.
– Что натворил? – поинтересовался начальник разведуправления, доставая «Вулканик» из ящика стола и кидая побитому Кембритчу. Тот аккуратно, стараясь не задевать разбитые губы, зажал сигарету зубами, закурил и застонал от удовольствия.
– Может, у тебя и выпить есть? – спросил Люк, игнорируя заданный вопрос. – Раз все равно свалюсь в сон, так хоть напьюсь заранее.
– Может, тебя еще и в постель уложить? – ледяным тоном поинтересовался Тандаджи. Люк мотнул головой.
– Нет. Я тут у тебя нелегально. Видишь ли, ее величество запретила мне появляться в Рудлоге. Я уже час как нарушаю ее прямой приказ. Так что, – он затянулся, выпустил дым в потолок, – ты укрываешь государственного преступника, начальник.
– Идиот, – повторил тидусс. – В чем причина?
– Женщины, – протянул Люк мечтательно, – такие непредсказуемые, Майло.
– Выметайся, Кембритч, – Тандаджи глянул на него с отвращением и кинул ему на колени папку с документами, – пока я не скормил тебя рыбам.
Люк покосился на аквариум – бедные рыбки снова разевали рты. Выглядели они действительно угрожающе.
– И не жаль тебе питомцев, – сказал он укоризненно. Но, увидев сузившиеся глаза начальника разведуправления, поднял руки со сбитыми костяшками. – Ты страшен в гневе. Уже ушел.
– В кабинет к магам иди, – ровно бросил ему в спину тидусс, когда Люк, так и не выпустив из пальцев сигарету, доковылял до двери. – Я распоряжусь, чтобы тебя напрямую в посольство отправили.
– Все-таки я у тебя любимчик, – ухмыльнулся Кембритч и быстро ретировался – от греха подальше.
Этот ноябрьский вечер был очень разным в разных уголках континента. Морозным и блестящим огнями фонарей – в столице Бермонта Ренсинфорсе, где король Демьян в собственном замке придирчиво осматривал обручальные пары для завтрашней помолвки с Полиной Рудлог.
В Блакории вечер был сух и холоден, стуча порывами ветра в окна покоев придворного мага, который устало откинул голову на спинку кресла и наблюдал за огнем, пляшущим в камине.
Туманными и зябкими были сумерки в столице Инляндии Лаунвайте, где крепким исцеляющим сном, свободно раскинувшись на кровати, спал Люк Кембритч, доставленный домой охранниками посольства, где его и накрыл сон. Леди Шарлотта читала рядом при тусклом свете ночника и с грустью смотрела на своего неприкаянного избитого мальчика. Сколько у него было этих синяков и переломов! Как исполнилось пять лет, так и началось…
В Иоаннесбурге во второй половине дня посыпал сильный снег с дождем, и город встал в вязкой каше. Раздраженные водители уныло тащились домой в пробках – видимость была почти нулевая. Непогода накрыла полотно реки Адигель серой хмарью, залепила окна домов и сделала великолепную столицу неряшливой и неуютной.
Семья Рудлог собралась за ужином. Полина сияла, и разговоры вертелись только вокруг завтрашней помолвки и вчерашнего происшествия в подземелье.
И никто не замечал, как периодически касалась лежащего в кармане телефона принцесса Марина, проверяя, не вибрирует ли он.
Глава 2
Ангелина проснулась оттого, что по ее шее скользнул кто-то прохладный, испугалась – неужели змея? – и приоткрыла веки.
В предутренней темноте на нее смотрели два красных круглых глаза, и было это так жутко, что она даже вскрикнуть не смогла – только беззвучно вздохнула, пытаясь унять зашедшееся сердце, зашарила рукой по песку в поисках камня: об огненных плетях даже не вспомнилось сейчас.
Существо, сидящее у нее на груди, приблизилось к лицу, лизнуло в щеку, закрыло глаза и засопело. И первая Рудлог едва удержалась, чтобы не выругаться. От облегчения.
– Ты-то тут откуда? – почему-то шепотом спросила она у спящего щенка тер-сели. – Ты что, бежал за мной? Или в одежде спрятался?
С маленьким водяным духом, пригревшимся на ее груди, стало чуточку легче. Ангелина заснула совсем недавно – полночи после побега тело ломало так, что она каталась по песку и рыдала в голос. Но после нескольких изнурительных часов ее немного отпустило, и принцесса сразу провалилась в сон.
Вчера, после того как Ани оставила Нории на берегу моря, она упорно бежала, уходя в сторону от сужающейся лазурной полосы, пока не начинало мутиться сознание и не приходилось перекидываться, чтобы вернуть уходящий в животное сознание разум. Было жарко, воду она берегла, жевала попадающиеся в прибрежных песках солоноватые колючки и очень жалела, что так и не уговорила Владыку потренировать ее на оборот во что-нибудь летающее. Сейчас старшая Рудлог была даже готова рискнуть возможным падением с высоты – но только бы иметь возможность подняться вверх, туда, где не так душно, нет раскаленного песка и наверняка видны Милокардеры.
Принцесса до последнего не верила, что ей удастся уйти, что ее не догонят сразу же, и все время оглядывалась на бегу – но темнеющий горизонт был чист. И становилось тревожно: а вдруг дракон еще не проснулся? Вдруг с ним что-то случилось из-за нее? Те же песчаники… хотя Нории говорил, что они не подходят к морю, потому что им нужны глубокие и сухие пески, но вдруг в здешних местах водятся другие опасные твари?
Ангелина приняла решение бежать в тот самый момент, когда поняла, что Владыка не отпустит, что ее слабость и просьбы не тронули его – а значит, бесполезны. И полагаться на добрую волю кого-то другого тоже бесполезно. Только на себя. Как и всегда.
Но как же тяжело это далось.
Тяжело, но она приняла решение, и не изменит его, и обязательно справится. А обо всем, произошедшем с нею, подумает потом. После того как достигнет цели.
Ани полежала еще немного с закрытыми глазами – замерзла за ночь жутко, горло саднило, но спать в облике верблюдицы было бы самоубийственно. Хоть и тепло. Поднявшись, попила воды, сняла одежду, обернулась и побежала дальше, на северо-запад, все больше удаляясь от моря.
Полупрозрачный щенок тер-сели бежал рядом, время от времени уходя в почву – то ли искал подземные воды, то ли под песком было прохладнее.
Милокардеры принцесса увидела на третий день, когда не хотелось уже ничего. И они были еще очень, очень далеко. К вечеру горы выросли совсем немного, а ведь Ангелина шла почти весь световой день, один лишь раз остановившись для передышки. Солнце садилось рано, но Ани упорно брела по остывающей пустыне под огромным месяцем, пока были хоть какие-то силы. Потом лежала, борясь с выкручивающей суставы болью, раскинув руки и глядя в сверкающий купол неба.
Только поначалу кажется, будто небо – это много-много чернильной синевы и небрежная россыпь звезд на нем. Когда присматриваешься, становится понятно, что небо – это только звезды. Огромные, яркие и крошечные, чуть мерцающие пылинки, утопающие в бесконечной глубине космоса. И вся чаша неба состоит из этих драгоценных пылинок, мириадов и мириадов миров.
И, возможно, где-то там, на земле другого мира на дальнем конце Вселенной тоже лежит кто-то уставший и смотрит в непостижимую чашу неба. Прямо на нее, Ангелину, сбежавшую принцессу, нарушившую главный принцип своей жизни – никогда не действовать под влиянием эмоций.
«Принятые на эмоциях решения чаще всего оборачиваются неприятными последствиями», – часто говорила ей мать. Что ж, Ани нарушила это правило, и последствия, определенно неприятные, были налицо.
Во-первых, заканчивалась вода, и если верблюдицей Ани могла терпеть, то в человеческом облике приходилось растягивать оставшийся запас по глотку, и иногда казалось, что она готова уже даже замуж выйти, если ей позволят напиться вдоволь и искупаться. Карта оазисов, нарисованная Нории, осталась в Истаиле, да и не помогла бы она – нынешний путь пролегал по совершенно иному маршруту.
Во-вторых, Ангелина совершенно упустила из виду, что по срокам на днях должен был начаться цикл, а это грозило определенными неудобствами.
В-третьих, ей постоянно хотелось есть, и пусть колючки не позволяли упасть в голодный обморок, этого явно было недостаточно.
А в-четвертых, принцесса просто безумно устала. От бесконечного однообразного пейзажа, из-за которого казалось, что шагаешь на месте – настолько уныло и одинаково все было вокруг. От жары, от ночного холода и простуженного горла, от опасной пустынной живности – хорошо хоть, чудовищные песчаники не попадались на пути, – от боли, которая стала почти привычной, от того что она одна в этом мире песка, и упади она здесь – никто ее не найдет.
Наверное, именно поэтому Ани шла и шла вперед. Потому что не могла себе позволить такой нелепой смерти. И сыпучий песок под ногами, и грязь уставшего тела, и боль были ничем по сравнению со смертельными испытаниями, которые перенесли ее девочки. И от которых она смогла бы их уберечь. Если бы ее не похитил дракон.
Дворец в Истаиле тревожно молчал. Нет, всё так же выполняли свою работу слуги, и стража исправно несла службу, повара старались на совесть и даже лучше, и огромный сад был ухожен как никогда.
Но бесконечная ярость Владыки, прорастающая за ночь высокими деревьями, открывающаяся новыми родниками и разворачивающаяся зелеными лугами за границу песка, ощущалась предгрозовым сумраком, тяжелым, густым: выйди на открытую местность – и убьет накопившимся небесным напряжением.
Смелых не находилось. Был, правда, один бесстрашный Чет, общающийся с Нории так, будто ничего не произошло. Впрочем, его пятьсот лет отучали чего-либо бояться. Да и разговоры происходили урывками – они почти не встречались.
– Ты иссякнешь так, прежде чем найдешь ее, – поутру сказал Четери Владыке, выразительно кивая на пробившиеся сквозь стыки мраморных плит пола желтые полевые цветы и жилистые листья подорожника. – Возьми себя в руки, иначе я воздам ей за твою смерть.
Нории молча глянул на друга, и тот упал на колени, сгибаясь от хлестнувшей яростью силы и задыхаясь от нехватки воздуха.
– Ты ее и пальцем не тронешь, – пророкотал тяжело не друг – Владыка, и Чет только склонил голову перед прямым приказом правителя Истаила.
Ему досталось – но своего он добился. Больше Нории не истекал жизнью, и можно было надеяться, что и пустоголовая женщина скоро найдется, успокоит его окончательно.
Все-таки Рудлоги – по натуре предатели. Кровь всегда возьмет свое. И врагу не пожелаешь иметь такую скорпиониху у сердца. А тут друг, Владыка, надежда их земли и племени.
Второй день шли поиски. Драконы облетали пустыню от берега моря до гор, опускались в поселения, просили задержать беглянку, если она появится, прочесывали Пески. Но как найти маленькую женщину на гигантском пространстве огромной песчаной страны? Если неизвестно, каким маршрутом она двигается, да и жива ли еще?
Нории очнулся от начарованного сна только под утро, на следующий день после побега красной принцессы. Очнулся на холодном песке, под пронизывающим морским ветром, склоняющим листья пальм к земле, когда рассвет только-только занимался серым и море тяжело несло высокие волны, с ожесточением выбрасывая их на пляж. Наступал прилив, и соленая вода поглощала песок, подбираясь к хлипкой пальмовой роще и унося в пене прибоя оставленные полотенца, фляги, таская туда-сюда тяжелую сумку, собранную слугами для отдыха господина и его шеен-шари.
Море сыпало брызгами, с шорохом опадающими далеко за пределами кромки воды; от брызг дракон и проснулся. Открыл глаза, убедившись, что произошедшее вчера ему не приснилось, прикрыл веки, остановив расходящуюся от него силу, прорвавшуюся сквозь песок странными растениями с колючками и нежно-розовыми бутонами, и послал Зов.
«Всем детям Воды и Воздуха оставить любые дела и отправляться на поиски Ангелины Рудлог. При обнаружении обращаться учтиво и доставить во дворец в целости и невредимости».
Кто бы мог подумать, что в этой выдержанной, алмазно-твердой, почти успешно противостоявшей ему женщине столько безрассудства?
Нории ожидал, что принцесса вновь попробует уйти, скорее всего ночью, из дворца. Слишком спокойно она восприняла его отказ, слишком быстро согласилась. И Владыка был готов к этому. Но разве мог он вообразить, что ледяная Рудлог, со всей ее рассудительностью, склонностью к планированию и неудачными опытами предыдущих побегов решится бежать без подготовки? Не взяв с собой ни карты, чтобы ориентироваться на незнакомой местности, ни запасов, беззащитная перед неумолимой жестокостью раскаленных Песков.
Нории искал ее с утра до ночи, пока держали крылья. Затем на последних каплях силы возвращался в Истаил, отпаивался кровью и падал на кровать. От усталости сон приходил не сразу, и красноволосый дракон вспоминал, анализировал, думал.
Мог ли он отпустить ее, когда она попросила?
Мог. Но тогда она бы не вернулась к нему. Несмотря на ту близость, что он тщательно и осторожно создавал, пытаясь не передавить, зов ее земли все еще был силен.
Ему не хватило этих двух недель, оставшихся до конца оговоренного месяца. Он бы приучил ее к себе, как приучал все это время. Приучал не бояться его прикосновений, к своему присутствию в ее личном пространстве. И красная принцесса привыкала, постепенно, пядь за пядью сдавая оборону, яростно сопротивляясь, упираясь изо всех сил, – но привыкала. К его телу. К его обществу. К его помощи.
И реагировала. Напряжением мышц, темнеющими глазами, настороженностью, неистовой злостью, которая так легко могла обернуться желанием. Он видел ее взгляды, чувствовал острые вспышки женского огня, ощущал меняющийся запах тела, дурманящий голову сильнее всех ночных цветов Истаила.
Прочная, как камень, она все-таки поддавалась ему. Как норовистая дикая кобыла, запертая в огромном загоне, что дает ощущение свободы, но все-таки не свобода. Хрипящая, брыкающаяся, готовая вгрызться в оглаживающую ее руку, Ангелина Рудлог постепенно признавала его власть над ней, сама не осознавая этого.
И скоро стены загона не понадобились бы – она сама осталась бы с ним. Потому что не помнила бы уже другой свободы, кроме как рядом с укротившим ее.
Но что думать теперь, когда женщина ушла, напоследок укусив и открыв, словно в насмешку, то, какой ослепляющей может быть близость с ней?
Пустыня очень быстро скрывает следы. Ангелина ушла задолго до того, как Нории проснулся, и он не видел ее ауры на том пространстве, что было доступно его стихийному зрению. Дракон понятия не имел, в каком облике она сбежала; одежды он не нашел – значит, в человеческом? Или она просто взяла ее с собой? А может, вещи унесло море? Кроме того, ауру умели отчетливо ощущать лишь он сам да еще Четери с его неожиданно возросшей силой. Даже Энтери был почти слеп по сравнению с ними, а уж остальные могли лишь осматривать барханы в поисках живых существ, но как им было понять, настоящая перед ними верблюдица или перекинувшаяся принцесса?
Все это очень затрудняло поиски.
В Рудлоге было проще. Там они ночами двигались от поселения к поселению, и достаточно было снизиться, чтобы понять, есть здесь хотя бы одна дочь Красного или нет. Но как найти Ангелину, когда до Рудлога более шестисот километров по прямой – и никто не мог гарантировать, что она ушла самым коротким путем.
Владыка был неистово зол на себя за глупость и самоуверенность. И на нее. Но это потом. Лишь бы осталась жива. Если принцесса жива, он ее найдет. И уже не отпустит никогда.
Прилетев в Истаил вечером третьего дня, Нории снова стоял во внутреннем дворе дворца, в котором не осталось огня красной принцессы, дрожал от слабости и отпаивался кровью. Но не пошел спать, хотя кровь и вполовину не восстанавливала силы так, как прикосновение к его невесте. Владыка, одевшись, направился в маленький храм Синей Богини, расположенный недалеко от дворца. Не вкушать благословения от ласк дочерей Песков, решивших посвятить эту ночь Божественной Любви. Он пошел просить, требовать, чтобы богиня защитила упрямую женщину и помогла ей, пока его нет рядом.
– Пропадешь со мной ведь, – тяжело сказала Ангелина, глядя на распластавшегося на песке щенка. В южных густых сумерках он выглядел как мутное пятнышко, и глаза уже не горели так ярко – теперь они были похожи на едва тлеющие угли. Тер-сели вяло шевельнул хвостиком и поднял голову. Видимо, сегодня он не достал до подземных вод, чтобы напиться. Или устал бежать. Совсем ведь малыш.
Ани осторожно, чтобы не пролить, налила на ладонь воды из сморщившегося, почти пустого бурдюка, поднесла руку к маленькому духу. Щенок лизнул несколько раз, и она снова налила. Раньше он отказывался, а сейчас совсем обессилел, бедняга.
Он пил и пил, а она облизывала ладонь после него – чтобы ни капли не пропало. Губы ее растрескались и кровоточили, глаза слезились, слипались от вязкой дряни, и тело не просто болело – агонизировало; даже плакать и дышать было больно.
Она и не плакала. Нечем было плакать. И выбора уже не было, кроме как двигаться дальше.
Принцесса поила на глазах оживающего щенка, пока не кончилась вода. Облизала ладонь, провела ею по глазам, по впавшему животу. Даже касаться было больно.
Вот и похудела.
Кожа была как наждак. Все тело казалось стянутым, почти как ее руки после стирки вещей в тазу дешевым серым мылом. Смешно вспомнить, как она стирала в первые годы после переворота – тонкая кожа распухала, на костяшках сдиралась, ранки жгло и щипало, а одежды было много, и о перчатках Ани просто не догадывалась.
Перед глазами стояли огромные тазы для стирки, полные восхитительной холодной воды, ведра, в которые она окунала половые тряпки, колодец – сколько воды она натаскала от него, как болели плечи и запястья, как училась крутить ворот… Да что та боль по сравнению с нынешней!
– Уходи, – попросила Ангелина маленького водяного духа, который бодро бегал вокруг, потом залез на руки прохладным комочком, прижался. Красные глаза уставились на нее с обидой и непониманием. – Вода закончилась, – объяснила она ему, как ребенку. Впрочем, он ведь и есть ребенок. Сухой воздух сжимал горло, и Ани почти сипела, закашлялась, умоляюще глядя на щенка. – Погибнем оба. Пока ночь, иди обратно, ищи подземную реку. Иди, кому говорю!
Тер-сели лизнул ее в шею, соскочил с рук и побежал прочь по темному бархану. Ани откинулась на песок и слабо улыбнулась первым белым звездам. Она сейчас отдохнет немного и пойдет дальше. Ночью. Если и умирать, то в движении. Пока борешься – всегда есть надежда.
Глаза закрывались сами собой, и тела касался низкий сухой ветер, бросая на нее жалящие песчинки. Вставать не хотелось. Наверное, так чувствовали себя сами Пески, когда-то живые и полные влаги, а ныне иссушенные, истерзанные солнцем.
Шуршит, шелестит бесконечный суховей пустыни. Ангелины еще не было, а он пел здесь, и не станет ее, а он все будет мести тихой поземкой или реветь и крутить песчаными бурями на полнеба, когда желтая взбитая пелена встает мутной стеной и гонит синеву перед собой, меняя облик пустыни.
Если заснет, равнодушный песок перешагнет через нее сыпучим холмиком и потечет дальше. Надо вставать и идти.
Принцесса поднялась, натянула рубаху, штаны, медленно, как старушка, – больно было наклоняться, да и голова кружилась от слабости. Сколько же дней она идет? Вечность? Надела на шею амулет Нории, прихватила пустой бурдюк и, прикрыв глаз, снова определила, в каком направлении двигаться. И пошла бы, если бы не вернувшийся взбудораженный щенок. Он прыгнул на нее сзади, ухватил за штанину, потянул куда-то в сторону, да с такой силой, что принцесса едва не упала. Посмотрела на него устало – водяной дух припадал на передние лапы, поскуливал, снова тяпал ее за штанину, тянул. И пошла за ним. Тяжело, медленно, карабкаясь вверх по барханам, падая без сил, судорожно хватая воздух саднящим горлом, отирая песок, попадающий в нос и глаза, которые уже почти ничего не видели.
Шла и шла, на последних каплях воли, на голом упрямстве, на смутной надежде. Час? Или много часов? И казалось уже, что не способна даже на шаг, и все равно делала его, следя за поднимающейся ногой с равнодушным любопытством, будто не с ней все это происходило. И жалко себя не было. Было все равно. Как все равно было ярким мигающим звездам, медленно вращающимся вокруг нее.
Под ногами стало холодно, что-то кольнуло – ступня поехала, и принцесса упала. Открыла рот – туда хлынула вода, и сама она лежала в воде, о боги, в воде! У ее глаз с визгом плескался тер-сели, как утенок, нырял и выныривал, обдавая ее теплыми брызгами.
Вода. Водичка.
Ани жадно глотала ее, задыхаясь, встав на колени, умывалась, терла тело, снова пила, затем вышла на берег – голова кружилась, – оперлась о какое-то дерево с шершавой корой, согнулась от резкой боли. Ее тошнило до спазмов, почти до потери сознания, сгибало от иссушения, от торопливости. Организм просто не принял такое количество жидкости после стольких дней обезвоживания.
Второй раз в воду Ангелина заходила уже осторожно. Выпила буквально два глотка и долго сидела на мелководье, впитывая кожей драгоценную влагу.
И заснула она почти счастливой. Пусть в мокрой одежде, пусть сжимаясь от холода. Но у нее снова была надежда.
Утром оказалось, что маленький тер-сели привел ее в странный оазис, расположенный под нависающей скалой. Скала была похожа на кривую доску, наискосок воткнутую в землю. Высокая, огромная, она создавала тень, двигающуюся по часовой стрелке, и в тени этой пышно разрослась зелень, питаясь из родника, бьющего из-под основания скалы.
Человеческих следов видно не было, и это казалось странным: вряд ли жители пустыни могли не обнаружить этот маленький рай.
Скалы-«доски», изъеденные эрозией, виднелись повсюду; вдалеке, по пути к горам, поднималось скальное невысокое плато, до которого был еще минимум день пути. Ани никуда не спешила. Почти умершая и воскресшая в воде оазиса, она, кляня себя за слабость, никак не могла оторваться от прохлады небольшого озерца – даже не озерца, так, лунки в земле, заполненной водой принцессе по колено и окруженной пальмами с сочными зелеными листьями.
Листья были невкусные. А есть хотелось очень. Поэтому она глазам своим не поверила, когда в воду озера приземлилась огромная птица-альбатрос, державшая в когтях еще живую рыбину. Рыба вырвалась у самой поверхности, плеснула хвостом, стала накручивать круги в воде. Птица равнодушно качалась на воде, повернув голову и с любопытством глядя на Ангелину. И принцесса, закрыв глаза, потянулась к морскому крылатому охотнику, ощутила его слабую светлую ауру, впитала в себя, запомнила. И сразу же попыталась обернуться.
С первого раза не получилось, зато вышло со второго, и она бестолково хлопала крыльями, пытаясь взлететь, утыкалась клювом в землю, хрипло вскрикивала от усилий, ковыляла на оранжевых лапах туда-сюда. Непривычным было зрение: приходилось поворачивать голову и закрывать один глаз, – непривычна была вся физика тела. Прилетевшая птица с любопытством смотрела на ее мучения. Распахнула крылья, медленно, словно обучая, взмахнула ими раз, другой, откинулась назад и взлетела, сделала несколько кругов и приземлилась обратно.
«Давай же, неуклюжий птенец», – говорил взгляд ее круглых красных глаз.
Ани попыталась. Ничего не получалось, и птица, обмакнув клюв в воду, с бесконечным терпением повторяла свой урок. На третий раз, когда Ангелина уже перестала понимать, где у нее лапы, а где крылья и чего от нее хотят, альбатрос взмыл вверх и приземлился на край скалы. И закричал оттуда сердито, требовательно.
«Сюда иди, глупый птенец!»
– Ну чего ты хочешь? – потерянно пробормотала принцесса, перекинувшись обратно. – Я не могу взлететь!
Щенок тер-сели, подросший, сверкающий, как большая капля воды, с любопытством наблюдавший за ее мучениями, вдруг залаял тоненько и заливисто, будто смеясь над ней, совсем по-детски, сам удивился внезапно прорезавшемуся голосу, плюхнулся на задницу и снова счастливо, в голос, затявкал. Заорала сверху птица раздраженно и хрипло. И Ангелина пошла к ней. Обошла скалу – песок жег голые ноги, и сразу стало понятно, как удушающе, невозможно жарко вокруг маленького благословенного оазиса.
Она карабкалась на наклонную скалу под нетерпеливые птичьи крики. А когда наконец забралась наверх, встала рядом с пернатым учителем и увидела, как высоко находится: кроны деревьев далеко внизу, пятнышко озера, тонкий ручеек, теряющийся в песке, – испугалась.
Оглянулась назад – там вставали Милокардеры, уже высотой в ладонь, а перед ними лежало скалистое плато, поднимающееся из песка, как перевернутая измятая неведомой силой тарелка, – вздохнула и перекинулась в птицу.
Альбатрос снова требовательно прокричал что-то, расправил крылья и рухнул вниз, но тут же взмыл с потоком, полетел по кругу, крича.
«Теперь поняла, глупая?»
«Нет», – со страхом подумала Ангелина, подковыляла к краю и шагнула в пустоту. Руки-крылья вывернуло, она с ужасом забила ими, заколотила по вязкому воздуху, не в силах остановить падение, – и взлетела. Правда, ненадолго – сделала один круг и шмякнулась на верхушки пальм, благо, уже снижалась. Спланировала осторожно. Перекинулась. Задрала голову – альбатроса не было видно. А в воде, поднимая ее поверхность горбиком, медленно плавала большая, толстая морская рыба. Размером с руку, не меньше, занимая собой почти всю лунку. И Ани, шагнув в воду, долго и неловко ловила ее, пачкаясь в чешуе и слизи. Рыба хотела жить и боролась. Но принцесса хотела больше.
После, зажав добычу ногами и разбив неожиданному дару небес голову булыжником, вся испачкавшись в темной крови, Ангелина рвала рыбу отросшими ногтями, помогая себе камнями, и ела сырую жирную красную плоть и икру из брюшка, заставляя себя ждать, прислушиваясь – не тошнит ли снова. И только после того как утолила первый голод, додумалась создать огненную плеть, поджечь огромные листья и закинуть истерзанную ею тушу на огонь.
Ани провела в оазисе два дня, отсыпаясь, отпиваясь и наедаясь. Летать получалось плохо и было очень страшно, но она старалась. До плато ей хватит сил дойти верблюдицей, а там она попробует снова взлететь.
Когда от большой красной рыбины остались только кости – Ани выгрызла даже толстую шкурку, высосала ее досуха – и второй день стал клониться к закату, принцесса, набрав в бурдюк воды, сложила вещи, сняла амулет, связав все это вместе, и обернулась в верблюдицу. Продела голову в подготовленную петлю и, бодаясь, помогая себе ногой, надела-таки ее на шею. Попила напоследок, пока не отяжелел желудок, погрызла зелень. И побежала дальше, в наступающую ночь. Это раньше была опасность испечься на жаре, если спать днем, а бежать ночью. Теперь она могла себе позволить идти в темноте.
Под утро плато приблизилось совсем немного. Но бежалось бодро и весело, и песок уже казался не таким вязким, и серый рассвет не таким пугающим. И горы подросли еще на палец. Все ближе и ближе к дому, все дальше и дальше от красноволосого дракона, который не сумел найти ее. А она справится, обязательно. Обязательно. И жара, и усталость ей нипочем. И есть силы не спать, а бежать дальше – и Ангелина бежала. И когда солнце прошло утренний путь, встав над ее головой, и когда стало уходить вниз.
Под ногами вдруг дрогнула, посыпалась земля, и принцесса, больше на инстинкте, чем осознавая, что делает, отскочила в сторону, побежала, ускоряясь, от знакомого рева и крутящихся, поднимающихся вокруг песчаных фигур. Краем глаза увидела, как щенок тер-сели ушел в землю.
Духи жестокой пустыни не отставали, привлеченные кровью, а принцесса слабела, глядя на приближающееся отлогое плато. Совсем невысокое и небольшое, будто на землю положили неровную, очень тонкую черную плиту. Дотянуть бы. Дотянуть, Ангелина!!!
В пустыне расстояния обманчивы. И Ани, преодолевая слабость, «ныряя» к земле, когда появлялся просвет между песчаниками, и снова поднимаясь, летела несколько часов, собирая за собой целую армию чудовищ. Уже в сумерках рухнула на остывающий камень – сил не было даже посмотреть назад. Сознание мутилось, уплывало, птичий облик брал свое, и Ангелина, сделав усилие, обернулась в человека. Полежала немного, ощущая во рту привкус крови. Послушав рев, повернула голову. У скалы бесновались десятки песчаных духов, сыпали песком, крутились вихрями, но не могли пройти по скальному основанию. А вдали виднелись еще фонтанчики – словно она своей кровью собрала сюда всех чудовищ пустыни. Сколько же их будет к утру? И не насыплется ли с них достаточно песка, чтобы достать ее?
Читать бесплатно другие книги:
