Эксцессия Бэнкс Иэн

II

Исследовательский корабль-разведчик “Мир Несет Изобилие”, судно клана Старгейзеров, часть Пятого Флота эленчей-зететиков проводил исследования в малоосвоенной части Верхнего Смерча. Он работал в стандартном режиме случайного поиска. Корабли оставили мир-распространитель Тир в n4.28.725.500 вместе с семью другими кораблями Старгейзеров. Они канули в глубинах Смерча, пожелав напоследок друг другу доброго пути и зная, что, может быть, уже никогда не увидятся.

За месяц путешествия корабль не встретил на своем пути ничего особенного: несколько обломков не отмеченного на карте межзвездного мусора, – вот, пожалуй, и все. Но следом за ними шло еще одно судно, об этом говорили показания приборов. Впрочем, и в этом не было ничего необычного. Корабли других цивилизаций часто следовали, как акулы, за кораблями эленчей.

Эленчи откололись от Культуры 1500 лет назад. Несколько миров цивилизации эленчей, множество Астероидов, кораблей, дронов и людей, решили встать на путь развития, отличный от главной магистрали Культуры. Культура стремилась оставаться незыблемой: тем, чем она была. Менялась она неспешно, дабы не обогнать младшие цивилизации, которые открывала постоянно, и в то же время выступала добросовестным посредником между более развитыми обществами, которые представляли собой постоянно сменяющихся игроков в великой галактической игре цивилизаций.

Эленчи хотели изменять себя, а не других. Они искали неоткрытое и неосвоенное не для того, чтобы изменить его, но чтобы измениться самим под чужим влиянием. Мечтой эленчей было, чтобы кто-нибудь из представителей более стабильного общества, встретив их – в виде Роида, корабля, дрона или человека – всякий раз в новой сущности, – не узнал бы в них прежнего народа. Эленчи хотели оставаться непостижимыми. Для этого они неустанно развивали в себе способность к мутации. Изменения происходили потому, что при встрече с иной цивилизацией они, постигая принципиально новую информацию, претворяли ее в свои тела и умы. Это был поиск чего-то вроде всеохватной правды бытия, которую односторонний монософистический подход Культуры отвергал наотрез. Это было призвание, миссия, профессия.

Результаты такого подхода к жизни были различны. С флотом эленчей могло случиться все, что угодно. Иногда он вообще не возвращался из экспедиции, оставшись навечно затерянным в глубинах космоса, а иногда много времени спустя его внезапно обнаруживали в составе иной цивилизации.

В прежние незапамятные времена некоторые суда попадали под воздействие Агрессивно-Гегемонизирующего Роя. Так назывались самостоятельно воспроизводящиеся организмы, которые превращали любую частицу материи в себе подобных. Иное происходило при встрече с Евангелическим Гегемонизирующим Роем. Здесь цена изменения была более умеренной.

Одним словом, менялись эленчи беспрерывно. Это был их образ жизни. К тому же им везло. Они гораздо чаще наталкивались на иные цивилизации, чем это удавалось Культуре. Иногда это были даже не планеты, а просто группы кораблей и мыслящих существ. Какое-то количество эленчей постоянно примыкало к иным цивилизациям и ассимилировалось с ними. В то же время и к эленчам присоединялись, бывало, группы людей и автоматов из Культуры и других сообществ – гуманоидов и прочих. Эта цивилизация не могла выродиться, приток свежих сил эленчам был постоянно обеспечен. К тому же они сильно развили способность, унаследованную от предков: оставаться внутри прежними, постоянно меняясь снаружи.

Они привыкли иметь дело с загадками, в том числе и ставящими в тупик – артефактами, новыми цивилизациями, хранилищами древних знаний. Не все они вызывали пристальный интерес эленчей, но многие возбуждали любопытство. Дальнейшие исследования бывали выгодны с чисто экономической точки зрения, особенно если эленчам удавалось получить к ним доступ первыми. Такая удача выпадала редко, но многие готовы были пожертвовать целым кораблем, отправив его следить за эленчами. Так что “Мир Несет Изобилие” не был особо встревожен, когда узнал, что кто-то висит у него на хвосте.

Второй месяц путешествия также не принес ничего нового. Только газовые облака, бурые карлики и пара безжизненных звездных систем. Все это было давно нанесено на карты, ни единого признака, что этот сектор Вселенной когда-либо посещал Разум.

Даже корабль-шпион, присутствие которого както скрашивало рутину экспедиции, и тот исчез из виду. Видимо, решил, что “Мир Несет Изобилие” пошел не туда. Тем не менее, сканирование продолжалось, пассивные сенсоры фильтровали естественный спектр на признаки смысла, лучей и импульсов, посылаемых в вакуум, изучая и снимая пробы через ткань пространственно-временного континуума. Корабль жадно впитывал любое эхо, анализируя, решая, оценивая…

На семьдесят восьмой день полета “Мир Несет Изобилие” приблизился к звезде – красному гиганту по имени Эспери, курсом, которым, согласно записям корабля, никто еще не следовал прежде. И на расстоянии в 14 световых месяцев от солнца обнаружил некий артефакт.

Артефакт был чуть более 50 км в диаметре. Это было сплошное непроницаемо-черное тело: внешняя аномалия, неразличимая с расстояния. “Мир” заметил артефакт, когда тот перекрыл на звездном небе участок отдаленной галактики, и корабль эленчей, зная, что галактики не могут исчезать и появляться по собственному усмотрению, провел тщательное исследование.

Оно показало, что артефакт либо практически лишен массы, либо является не материальным предметом, а еще неизвестным науке видом проекции.

По результатам измерений и вычислений черный шар не производил никакого влияния на пространствено-временную ткань, как это положено любому, даже самому незначительному скоплению материи. Если положить булыжник на доску трамплина, та должна под ним хоть чуть-чуть прогнуться. Этот же артефакт производил впечатление чего-то плавающего в складках пространственно-временной ткани, не натягивая и не прогибая ее. Это требовало исследования. Аномалия могла так располагаться только в том случае, если фиксировалась на энергетической решетке, которая лежит нижним слоем под тканью реального времени. Выходило, данный артефакт отлит из собственной тени.

Еще любопытнее.

“Мир Несет Изобилие” лег в дрейф неподалеку от артефакта и попытался произвести исследования и вступить в контакт.

Но посылаемые с корабля сигналы не достигали артефакта. Они огибали его, соскальзывали с черной поверхности и следовали дальше, в пустоту и бесконечность.

Корабль сделал попытку контактировать напрямую – послав дрона-разведчика под объект в гиперпространство: под поверхность пространственновременного континуума. Дрону предстояло попробовать пройти сквозь оболочку этого мыльного пузыря. Если в космосе не было ничего, кроме проекции, это сразу обнаружилось бы при входе в гиперпространство. А если бы все-таки наличествовало вещество, то оно должно было либо отторгнуть дрона, либо принять его. Корабль допускал равную вероятность и того, и другого.

Ситуация была настолько необычной, что “Мир” уже собрался, вопреки традиционной конспирации, проинформировать о находке Тир или один из ближайших кораблей-Старгейзеров, который мог прийти на помощь, если бы “Мир” попал в беду. Но, в конце концов, скованный традицией, он все же решил хранить молчание. Этой традиции было много тысяч лет: в случае вмешательства нового участника кораблю эленчей пришлось бы очень долго доказывать, что его действия в данном уголке галактики никому не вредят, и вызванный корабль – спасатель, а не подкрепление.

К тому же здесь не последнюю роль сыграло тщеславие: ведь корабль не был бы настоящим эленчем, если бы стал действовать сообща с какой-то комиссией. В таком случае его вполне можно было назвать судном Культуры!

Дрон-разведчик, отправленный с “Мира”, постоянно поддерживал контакт с кораблем. В то мгновение, когда разведчик исчез, уходя за очертания артефакта, он…

На этом записи, к которым получил доступ дрон Сисл Ифелеус 1/2, кончались, но он знал, причем знал не понаслышке, что “Мир” был атакован. Нападение произошло невероятно быстро и жестоко: дрон-разведчик был захвачен почти моментально, а подсистемы корабля окружены за миллисекунды. По приблизительным подсчетам, это случилось менее чем через секунду после того, как была нарушена целостность пространства за артефактом.

Сисл Ифелеус, версия 1/2, предпринял отчаянную попытку дать знать о происшедшем во внешнюю галактику, в то время как узурпированные захватчиком системы корабля делали все, что могли, чтобы помешать этому. Однако уловка, позволяющая использовать одновременно себя, близнеца и заранее запрограммированный Переместитель, сработала, хотя и не без ущерба для механизма, который был прежде СИ 2/22, а ныне стал СИ 1/2 с искореженными остатками сознания СИ 2/2, загруженными в него.

Фигурально выражаясь, дрон прижался ухом к стене. Эта стена отделяла его от ядра, в котором находился его близнец. Он пытался выяснить, что там происходит. Ничего хорошего он не услышал. Оттуда доносились какие-то странные шумы и зловещий стук, как будто там играли в гигантские кегли, ссорились, и дело вот-вот должно было закончиться дракой. Причем произойти это могло в любой момент.

Его первоначальная личность, вероятно, погибла. Вместо собственного тела он владел теперь корпусом своего двойника, чье подвергшееся насилию и ставшее дефективным сознание теперь беспомощно бушевало внутри сердечника-ядра, помеченного 2/2.

Дрона, продолжавшего двигаться в межзвездном пространстве с ничтожной скоростью 280 км в секунду, чуть не закоротило при одной мысли о предательской, искаженной, перевернутой версии своего близнеца, запертой в его собственном сознании. Его первой реакцией было вычеркнуть эту версию как можно скорее, немедленно и навсегда избавиться от нее. Но как? Лучше всего было бы выбросить ядро-сердечник в вакуум и расстрелять его из лазера, единственного оружия, которое, похоже, еще работало. Или же просто обрубить силовые каналы энергии, обрекая свое второе “я”, каким бы оно ни было, на верную гибель.

Нет, нельзя: как и два его высших мозговых компонента, разрушенная версия мозгового состояния близнеца могла содержать ключи к типу сознания артефакта. ИИ-сердечник и фотонные ядра обязательно должны быть сохранены, как в древности сохраняли “черный ящик” любого устройства. Возможно, впоследствии удастся благодаря этому разработать вакцину против заразы, распространяемой артефактом. К тому же оставался шанс, что в ядре могла сохраниться какая-то часть истинной личности его близнеца.

Также оставалась надежда на то, что хотя Ум корабля частично потерял контроль над своими системами, но он еще не инфицирован чужаками. Возможно, все произошло так, как бывает при защите крепости – сдав нижний ярус, гарнизон укрывается в неприступных башнях второго. Точно так же и Ум мог оборвать связь с подсистемами и сдать командование оккупанту, при всем при том сохранив персональность настолько неуязвимой к проникновению, насколько электронная оболочка внутри ума дрона сохраняла то, что осталось от его двойника.

Умы эленчей выходили в целости и сохранности и не из таких передряг. Умы-корабли не могли отключаться самостоятельно – их ядра имели собственные внутренние источники энергии. Надежда умирает последней, твердил дрон давно забытую поговорку, с надеждой расставаться нельзя ни при каких условиях. Переместитель имел радиус действия – в соответствии с объемами Сисла Ифелеуса 1/2 – в почти световую секунду. Достаточно ли это далеко, чтобы уйти за пределы обнаружения? Определенно, сенсоры “Мира” вряд ли могли заметить малютку-дрона на таком расстоянии. Оставалось надеяться, что этого не сможет сделать и сам артефакт.

Эксцессия – вот как называла Культура подобные вещи. Это стало уничижительным понятием, так что эленчи обычно пользовались им только в самых неформальных ситуациях, в разговорах между собой. Это было, если можно так выразиться, бранное слово. Эксцессия задевала самые чувствительные части электронного и человеческого подсознания, а также подсознания корабля, каковой представлял из себя гибрид того и другого. Эксцессивно агрессивное, излишне мощное, излишне захватническое нечто – и совершенно чуждое существующему миру вот что такое Эксцессия. С такими вещами можно было встретиться на каждом шагу. И риск напороться на нечто подобное всегда принимался в соображение разведчиками эленчей.

Итак, теперь, когда он знал, что с ним случилось, следовало срочно принять какое-то решение.

Он должен был подать голос: в этом состоял весь смысл его существования после того, как корабль подвергся нападению.

Но каким образом? Его тонкая, уже ветхая основа была разрушена, его командный блок постигла та же участь, его гиперпространственные лазеры были не в лучшем состоянии. У него не оставалось ровным счетом никакой аппаратуры, способной работать на сверхсветовых скоростях, никакого способа даже подать сигнал из этой черной трясины, в которой он тонул. Он был в ловушке, он приклеился к пространственно-временной ткани, словно насекомое, упавшее в сонную запруду и пойманное в плен силой поверхностного натяжения.

Он никак не мог решить, что же ему теперь делать. Механизмы самовосстановления тем временем ждали. Но не его собственные системы ремонта, а системы близнеца-перебежчика, этого вывернутого наизнанку разума, который кто-то заботливо оставил ему, как заминированную сумку в метро. Для чего? Не верилось, что захватчик оставил бы его нетронутым. Этот разум был больше, чем бесполезен: это было искушение, соблазн – раскрыть и посмотреть в себя, рискуя навсегда заразиться чем-то чуждым. Вероятность того, что они не успели захватить его и как следует с ним поработать, все-таки была ничтожно мала.

Да – искушение, да – соблазн! Но он не станет рисковать. Рисковать глупо.

Он мог бы создать собственные блоки самовосстановления. Это было возможно, но займет время: месяц. Для человека месяц – это не так долго, для дрона – даже дрейфующего на позорно малой световой скорости в глубинах пространства и времени, – это равно нескольким пожизненным заключениям. Месяц – это немного, когда ждешь, дроны умеют ждать и обладают достаточным количеством технологий, чтобы приятно скрасить время ожидания или даже проигнорировать его, но это отвратительно долгий срок, если он отделяет дрона от возможности сконцентрироваться на чем-то, работать над определенной задачей.

И даже по истечении этого месяца останется масса работы. Понадобится произвести множество мелких настроек, регулировок, механизм самовосстановления потребует придания характеристик: направление, поправки. Какие-то части будут, вне сомнений, демонтированы, другие – воспроизводиться и дублироваться там, где предполагалась чистка. Это все равно, что выпустить на свободу миллионы клеток в уже разрушенном теле и пытаться проследить за работой каждой в отдельности, каждую минуту опасаясь, что строительство тканей перейдет в раковую опухоль. Можно легко погубить себя одной-единственной ошибкой, можно случайно нарушить целостность ядра, заключавшего двойника-предателя, зараженного близнеца, можно даже повредить блок с оригинальными механизмами самовосстановления. А если все пройдет хорошо, весь процесс может растянуться на годы.

Вот незадача!

Он произвел обычный набор команд – самое меньшее, что он мог сделать в такой ситуации – и задумался.

В запасе оставались несколько миллионов частиц антиматерии и силовое поле для манипулирования частицами, способное резать молекулярные связи. Ему могли понадобиться обе способности при конструировании модели-прототипа, которой займется самовосстановитель. Еще в наличии имелось 240 миллиметровых наноракет – микроскопических, с ядерными боевыми головками АМ-6. Что еще? Возможность разместить вокруг себя небольшое поле отражателя и, наконец, лазер, сохранивший заряд, близкий к максимальному. Плюс к тому он располагал резервным экземпляром биохимического мозга, который не мог поддерживать мыслительный процесс достаточно долго, но зато обладал нестандартным воображением, поскольку был живым мозгом, а не пучком электроники в голове, как все остальное…

Ну что ж, славно, как говорят в дальнем космосе. Сисл Ифелеус 1/2 экранировал плазменные камеры и стал работать над задачей размещения в них антиматерии, чтобы произвести расчет с наибольшей массой реакции и максимумом правдоподобия: ему требовался взрыв, который не привлек бы постороннего внимания.

Перемещаться с ускорением среди звезд, используя поврежденный мозг – забавно, об этой стороне дела он еще не думал. Он привел макропрограмму в действие и вернулся к проблеме построения самовосстановителя.

В этот момент по пространственно-временной ткани прошла волна: словно кто-то резко рванул ее, шаря в глубоких складках. Возможно, незваный гость.

Он затаил дыхание (то есть перестал думать) на целую наносекунду.

Это мог быть и естественный процесс: например, свертывание звездных ядер. Но волна была векторной, сконцентрированной, чрезвычайно компактной: не сильная, но в то же время очень даже ощутимая волна, подобная той, что возникает на месте звезды, охлопывающейся в черную дыру.

Волна явно имела искусственное происхождение. Или это ему показалось?..

Дрон Сисл Ифелеус 1/2 уже начинал боятся собственного тела, он ничего не мог поделать с тем, что эта чертова железка имела определенный вес. Под давлением накатившей волны его предательские несколько килограммов вздрогнули, производя эхолокалионный сигнал, который расширяющимися кругами, пошел обратно по радиусу, подобно кругам от брошенного в пруд камня – к источнику колебаний.

Дрон почувствовал, что его обнаружили.

Ответ не заставил себя ждать: нечто вроде осторожного ощупывания, пучок излучения, исходивший от черного артефакта, который, по расчетам дрона, находился от него примерно за 300 тысяч километров.

Дрон попытался экранировать сигналы, но они настигли его. Он принялся лихорадочно отключать одну систему за другой, в первую очередь самые важные, которые могли пострадать от заражения – хотя характеристики луча не казались такими уж сложными: просто разведка. Затем луч исчез – так же внезапно, как и появился.

Дрон оглянулся. Видимых объектов не было, но, сканируя холодные пустые глубины космоса, он чувствовал трепет пространственно-временной паутины, и этот слабый трепет шел отовсюду, со всех сторон. Что-то приближалось.

Отдаленная вибрация медленно нарастала.

…Насекомое, попавшее в паутину поверхностного натяжения пруда, чувствовало дрожь, идущую по воде: к нему стремительно приближалось нечто – неважно, скользило оно лапками по водной глади или подкрадывалось из глубины, с обратной стороны водяной пленки.

III

Вагончик нырнул под очередной монорельс. Генар-Хафун посмотрел вниз на покрытый облаками ландшафт.

Хабитат Годшоул, родовое гнездо задир, был слишком мал, чтобы считаться Орбиталом в номенклатуре Культуры, и слишком засекречен – туристы сюда не допускались. Здесь располагался один из старейших аванпостов задир. Этот крошечный мирок был создан в форме бублика: такая труба в виде колеса – десять километров в диаметре и более двух тысяч в длину, а сверхпроводимые катушки, по которым шли электромагнитные волны, образовывали внутренний обод этого исполинского колеса. Циркулярно-секционное жилое пространство было подобно туго надутой шине, выпячивающейся из внутреннего обода. Здесь же причаливали и швартовались корабли.

Весь этот массивный механизм в числе иных сателлитов вращался на отдаленной орбите вокруг звездного карлика, слишком маленького, чтобы считаться звездой. Зато ему выпала честь оказаться в зоне интересов задир. Именно отсюда, с хабитата Годшоул, они продолжали наступление на космос.

Монорельсовый вагончик несся к громадной стене, заслонявшей вид впереди. Дверь-турникет при его приближении открылась, и вагончик проскочил в туннель. Затем еще одна дверь возникла в монолитной стене, за которой начиналось открытое пространство, заполненное облаками и туманом.

Внутренности хабитата Годшоул были разделены примерно на сорок изолированных отделений, большая часть которых являлась сплетением рам, балок и трубкообразных сочленений, для того, чтобы придать дополнительную прочность гнездовой конструкции. Ибо именно здесь размещались гнезда задир, каковые свивались воедино при помощи тех же балок, патрубков и трубных сочленений, словно гигантская модель молекулы белка, посредством которой кто-то вздумал наглядно показать не только все атомы водорода, но и все связи между ними. Гнезда представляли собой не только жилые отделения, но и сектора охоты, заполненные облаками тумана и специально подобранной флорой и фауной. Микроклимат гнезд соответствовал атмосфере метановых планет и спутников, и именно здесь задиры предавались своей величайшей страсти – охоте. Впереди как раз показался один из громадных игровых резервов. Генар-Хафун снова посмотрел вниз, но не смог разглядеть, что там творится.

Одна пятая часть всего хабитата Годшоул была отдана под поля для охоты. Сказать по правде, это можно было назвать благоразумной жертвой. На самом деле задиры предпочли бы поделить территорию пополам, отдав одну часть охотничьему полю, а другую – всему остальному, что могло иметь место в их жизни.

В Культуре было распространено мнение, что задиры проводят на охоте слишком много времени. Предполагалось, что в таком случае цивилизация не может уделить достаточно времени тем видам, за которые потенциально несет ответственность. Хотя, чем больше времени задиры прохлаждались в парках и пировали, рассказывая охотничьи байки и небылицы, тем меньшую угрозу они представляли собой во внешней политике.

К тому же, если бы задиры относились к охоте так, как этого требовала Культура, они перестали бы быть задирами. Охота способствовала совершенствованию и расширению разведки – в том числе космической. Убрав охоту из своей жизни, задиры в полном смысле слова остановились бы в развитии.

Внизу, во влажных джунглях, царило странное затишье. Может быть, в этом секторе охота еще не началась? Можно было лишь догадываться о том, что среди деревьев таятся, повиснув среди лиан на мембранах и газовых мешках флоры, неведомые хищники, прислушиваются, выжидают. Но разглядеть что-либо в тумане с такой высоты не представлялось возможным.

Конструкция так называемых “кресел” в вагончике не позволяла не только что “откинуться”, но даже и усесться поудобнее. Вагончик не был приспособлен для перевозки людей, зато супержилет мог устранять любые неудобства, в том числе имитировать эффект спинки кресла, так что Генар пребывал в относительном комфорте. В ногах у него лежал вещевой мешок. Генар пренебрежительно пнул носком сапога свои нехитрые пожитки. Можно подумать, он отправляется в заурядный турпоход, а не в путешествие длиной в шесть тысяч световых лет.

– Ублюдки, – раздался голос модуля в его голове.

– В чем дело? – спросил Генар-Хафун.

– Похоже, им доставляет особую радость откладывать все до последнего момента, – раздраженно сообщил модуль. – Мы, только что закончили переговоры по найму кораблей. А отбытие – через 10 минут. Эти сумасшедшие всегда тянут до последнего момента?

– Почему – “кораблей”? Разве корабль не один? – озадаченно спросил Генар-Хафун.

– “Не один”! – передразнил модуль. – С их точки зрения, для такой дипломатической шишки, как ты, необходимо не менее трех летающих ступок. Любой из их кораблей и так запросто может пристроить меня, а это, по-моему, самое главное. Но три! Ты можешь поверить? Это же целый флот по их стандартам!

– Может, им просто нужны деньги?

– Генар-Хафун, я знаю, как тебя забавляет любой лишний трансфер денежных сумм задирам, но, смею тебе заметить, деньги – это власть, деньги – это влияние, деньги – это эффект.

– “Деньги – это эффект”, – задумчиво повторил Генар-Хафун. – Ты сам это придумал, Скапел Эффранкуи? Это твой собственный афоризм?

– Дело в том, что жертвуя задирам дополнительные средства, мы вливаем горючее в механизм их экспансионистской оккупационной политики. Это уже не афоризм.

– Вот это да! Мы передали им технологию строительства Орбиталов. Разве это можно сравнивать с несколькими карточными долгами?

– Это совершенно разные вещи: мы передали им технологии, чтобы они сократили масштабы своих межпланетных завоеваний. И потом, я не говорю о твоих карточных долгах, несмотря на то, что они непомерны и немыслимы. И даже не говорю о твоей странной привычке постоянно повышать ставки. Я говорю только о стоимости найма на два месяца трех боевых крейсеров класса “Нова” вместе с командами.

– Ну и какого дьявола тебе нужно от меня? – возмутился Генар-Хафун. – Это самый быстрый способ доставить меня к месту назначения, что и нужно 00. При чем тут я?

– Ты бы мог отказаться.

– Мог бы. А потом бы ты целый год долдонил мне о том, что я не исполняю своих обязанностей перед Культурой, когда меня об этом просят.

– Это оправдание ты себе придумал заранее, я уверен, запальчиво проговорил модуль. Вагончик замедлил ход, и модуль отключился, презрительно щелкнув тумблером.

Вагончик прошел еще через несколько стен хабитата, затем вышел в оживленную индустриальную секцию, где во мгле возвышались скелетообразные корабли задир. Основания корпусов, точно диковинная коллекция позвоночных столбов с грудными клетками, торчали посреди взлетно-посадочной зоны. Вокруг громоздились замысловатые сооружения с еще более причудливыми каркасами опор и колонн, чем те, которые поддерживали хабитат. Монорельсовый фургон стал замедлять ход, пока не вошел в плавный поворот. Здесь он окончательно сбросил скорость и завибрировал.

Генар-Хафун вырос на Орбитале Культуры, где вибрировать, визжать и скрипеть могли только спортивные авто и механизмы, построенные любителями старины. Как правило, транспортные системы редко издавали какие бы то ни было звуки, разве что интересовались номером этажа или пожеланиями относительно музыки в салоне.

Вагончик, наконец, миновал поворот и въехал в новый гигантский ангар, где высились остовы недостроенных кораблей, подобные скелетам-призракам, окутанным саваном тумана. Вагончик понесся прямиком на острые пики ракетных носов и лезвия фезюляжей.

– “Ой-ей!” – взвизгнул спецжилет.

Рад, что это тебя так забавляет, подумал ГенарХафун.

– “Надеюсь, вы понимаете, что если мы сейчас врежемся, даже я не смогу предотвратить многочисленные ушибы и переломы!” – осведомился спецжилет, явно нервничая.

Если не можешь сказать ничего полезного, лучше заткнись, подумал Генар-Хафун.

Вагончик стрелой пролетел через наполненный туманом ангар, где помещались уже почти законченные корабли задир. Вагончик затрясло еще больше, замотало из стороны в сторону, он со скрежетом притормозил у подножия этих монстров. Жилет отвердел на всех частях тела, и был готов принять любой внезапный удар, но Генар-Хафун все равно чувствовал себя хуже некуда. Его внутренности сплющило под воздействием чрезмерной гравитации, голова кружилась, содержимое желудка просилось на волю. Вагончик лихо промчался через пару воздушных шлюзов – и выскочил у самого края оболочки хабитата, где располагались ячейки доков. Здесь царило освещение ранних сумерек, и несколько ярких звезд были ясно различимы на темном небе. В доках стояли, в основном, корабли задир, но присутствовали и две-три иноземные посудины: с некоторыми расами галактики задиры поддерживали дружеские отношения. Но, конечно, прежде всего привлекали внимание три гиганта-крейсера, и каждый напоминал пузатую бомбу из далекого прошлого, когда такие снаряды сбрасывались на противника еще с планеров. К округлым корпусам кораблей, как ростры на триумфальную колонну, было приварено всевозможное металлическое оружие еще более ранних эпох: палаши, ятаганы, мечи и кинжалы. Эти монстры занимали почти все свободное пространство. Вагончик еще раз резко свернул и – устремился к ним.

– “Суда называются “Мешкорез II”, “Ужас-Пика” и “Клятва на Клинке””, – объявил жилет, когда фургон вновь притормозил и черные тела кораблей, похожие на очень разъевшихся акул, проступили сквозь вездесущий туман.

Мило, подумал Генар-Хафун, подхватывая свой вещмешок.

Обшивка крейсеров носила следы множества повреждений, корабли явно были ветеранами. Тонкий узор линий, проступавший светлой паутиной по всему корпусу среднего корабля, несомненно являлся следом от удара плазменного бластера – даже ГенарХафун, не слишком разбиравшийся в таких вещах, определил это без труда. На его соседе справа Генар увидел шрамы, похожие на круги, расходящиеся по воде. Эти отметины, равно как и четкие прямые борозды на последнем из троицы, указывали на то, что корабли когда-то подверглись обстрелу из каких-то уже вовсе неведомых Генару орудийных установок.

Конечно, корабли задир, как и суда любой достаточно развитой цивилизации, имели систему самовосстановления. Отметины умышленно не были затерты, – на боевые способности корабля они практически не влияли, но считалось, что корабли вправе носить эти свидетельства воинской доблести, добытые в бою. Поэтому, когда дело доходило до ремонта обшивки, система восстановления умышленно затягивалась. Тем самым задиры лишний раз и весьма наглядно демонстрировали возможности и славное прошлое своего флота.

Вагончик замер перед центральным исполином, обвитым, как лианами, зарослями гигантских труб и мелких трубок. Послышались глухие удары, шипение, струйка пара выстрелила в воздух, и дверца вагончика раскрылась вверх, приглашая к выходу.

Сразу от монорельса начинался коридор. Часовой приветственно вскинул винтовку: впрочем, приветствовал он не Генар-Хафуна, а двух задир – Пятирука и его сопровождающего в мундире офицера флота. Оба медленно плыли к вагончику, размахивая конечностями.

– А вот и наш гость! – завопил Пятирук. – Генар-Хафун, позволь представить тебе командория Громобоя VI-го клана Оружейников, капитана боевого крейсера “Клятва на Клинке”. Ну что, человече, готов прокатиться?

– А то, – ответил Генар-Хафун.

IV

Альвер Шейх, цветущая двадцатидвухлетняя красавица, в три года признанная вундеркиндом, а впоследствии получившая звание Самой Успевающей Студентки, разбившая за последние 5 лет курса больше сердец на Фаг-Роиде, чем кто-либо со времен ее легендарной пра-пра-пра-прабабушки, была насильственным образом выдворена с выпускного бала неким дроном по имени Чарт Лайн.

– Чарт! Как ты мог! – сказала она, сжимая кулачки. – Я танцевала с ужасно симпатичным юношей! Он был ужасно, ужасно милый…

Они шли по коридору, с каждым шагом удаляясь от бального зала. Дрон торопливо проскочил вперед, чтобы открыть древние, на петлях, двойные двери, ведущие в кабину металлоискателя. На ходу дрон оправлял ей платье.

– Нет слов, как жаль, Альвер, – бормотал он. – Теперь, пожалуйста, давай без задержки.

– Ты еще будешь меня торопить, – хмыкнула она.

– Прошу прощения.

– Он был просто великолепен, – настаивала девушка, цокая каблучками по каменным плитам университетского холла. Холл напоминал галерею в рыцарском замке – не в последнюю очередь за счет массивных картин и напольных ваз с гигантскими цветами. Дрон семенил следом. – А еще ему понравились мои ноги, – продолжала она, демонстрируя разрез своего бального платья. Ее длинные, стройные ноги действительно прекрасно смотрелись в черных прозрачных колготках. Фиолетовые туфельки были на тон темнее нижней юбки, шлейф верхней волочился, подпрыгивая в такт шагам девушки, как юркий лисий хвост.

– Ноги прекрасные, спору нет, – согласился дрон, предупредительно забегая вперед.

– Да черт с ними, с ногами! – вспылила она и тряхнула головой. – Главное – он был великолепен.

– Да, конечно. Еще бы.

Альвер внезапно остановилась.

– Я пошла обратно. – Круто развернувшись на каблуках, она едва не оступилась.

– Куда?! – завопил Чарт Лайн и метнулся вперед, обгоняя ее, так что девушка чуть не споткнулась о неожиданное препятствие. – Альвер! – закричала машина. Голос дрона мигом утратил учтивые интонации. Его электронное поле-аура вспыхнуло белым, что свидетельствовало о крайнем напряжении. – Ну что такое, в самом деле!

– Уйди с дороги. Он был великолепен. Он мой. Он заслуживает моей любви. Я иду обратно. – В гневе она снова сжала кулачки и притопнула маленькой ногой в фиолетовой туфельке.

– Альвер, Альвер, – сказал дрон мягко и просительно. Ну, пожалуйста, Альвер.

Она пригнулась к темной линии сенсоров дрона, похожих на ультрамодные солнечные очки, и скорчила самую противную гримасу, на которую только была способна.

– Альвер, – повторил он, – пожалуйста. Ну послушай же, это…

– Ну что, что ЭТО!.. – закричала она почти сквозь слезы.

– Я говорил тебе: ты должна увидеть сама. Это секретное сообщение адресовано непосредственно тебе. Мы должны его прочесть.

– Хорошо, но почему не здесь? – Она оглядела залитый мягким искусственным светом холл, пестрые цветы, лианы и пальмы в керамических вазах. – Здесь же все равно никого нет!

– Потому что здесь нет аппаратуры, – сказал Чарт Лайн, уже раздраженно. – Альвер, ну, пожалуйста – это важно. Разве ты не хотела вступить в Контакт?

Она вздохнула.

– Ну, хотела, – сказала она, закатывая глаза. – Вступить в Контакт, приступить к освоению миров…

– Ну, вот. Это же твой пригласительный билет.

Она снова нагнулась к дрону. Ее густые черные локоны были уложены довольно хитроумно, – множество наполненных гелием маленьких золотистых шариков, вплетенных в узел, поддерживали прическу в воздухе. Черные волосы колыхались, точно грозовое облако с золотыми молниями.

– Ты обещаешь, что это не помешает мне вернуться к тому обаятельному молодому человеку? – спросила она, сердито сдвинув брови.

– Альвер, если ты будешь делать то, что тебе говорят. Контакт пригонит специально для тебя целую флотилию кораблей, загруженных ВЕЛИКОЛЕПНЫМИ И ОБАЯТЕЛЬНЫМИ молодыми людьми. А сейчас, пожалуйста, пойдем.

Альвер вздохнула и оглянулась в сторону бального зала. Оттуда еще неслась музыка танца, который ей пришлось так срочно прервать.

– Хорошо, только ради Контакта.

Дрон схватил ее руки своими силовыми полями и потащил в направлении люка.

– Моя юная леди, – говорил он вкрадчиво, – я никогда не обманывал вас. И сейчас я скажу две вещи, в которые вы должны поверить. Первое: в вашей жизни вы встретите еще очень много обворожительных молодых людей. И второе: у вас не будет более благоприятного случая вступить в Контакт, и, может быть, даже получить работу в отделе Особых Обстоятельств. Вы понимаете? Девочка, это твой великий и быть может единственный шанс.

– Только без “девочек”, – оборвала его Альвер.

Дрон Чарт Лайн был другом ее семьи на протяжении почти тысячи лет, и программы его персональноеT были заложены еще допотопным домашним компьютером. У дрона не сложилось старческой привычки постоянно напоминать домочадцам, что по сравнению с его жизненным опытом все они сущие мотыльки-однодневки, тем не менее, он не упускал случая пользоваться преимуществом возраста, когда этого требовала ситуация. Альвер прищурила глаз и посмотрела на машину:

– Мне показалось, ты сказал: Особые Обстоятельства?

– Да.

Она отступила.

– Хм-м, – произнесла она, все еще щурясь.

За ее спиной с готовностью звякнула панель трубопровода. Она повернулась и решительно двинулась в распахнутый люк.

– Ну что ж, тогда поехали, – бросила она через плечо.

Фаг-Роид скитался по галактике вот уже девять тысяч лет и потому считался одним из древнейших освоенных Культурой астероидов в пределах этой солнечной системы. Когда-то там велась добыча металлов, минералов и драгоценных камней. Затем его внутренние полости были загерметизированы и закачаны воздухом. Астероиду было придано вращение для создания искусственной гравитации, и он стал хабитатом, вращающимся вокруг своего прежнего солнца.

Позже, с развитием технологий и возникновением политических условий, способствующих выходу во внешний космос, астероид был снабжен реактивными ракетами и ионными двигателями-для запуска в межзвездное пространство. И опять-таки, в силу политических условий, запускавшие позаботились вооружить его сигнальными лазерами, а также некоторым количеством ракет массового поражения. Несколько лет спустя, покрытый шрамами, но, в общем, целый и невредимый, астероид стал одной из первых автономных космических баз, провозгласивших начало новой сверхцивилизации. И имя было той цивилизации Культура.

В последующие годы, века и тысячелетия Фаг-Роид избороздил всю галактику, странствуя от одной солнечной системы к другой. Его использовали сначала в качестве торгового центра, потом – завода-производителя, а со временем сделали музеем оружия. Успехи в развитии техники позволили планомерно распределять производство по мирам, да и торговля стала относительно редким явлением.

Фаг-Роид, к тому времени уже признанный артефакт Культуры, не мир, не корабль, а что-то среднее между тем и другим, за тысячелетия странствий довольно сильно вырос в размерах, и занимались на нем, в основном, тем, что подбирали и перерабатывали межзвездный мусор. Его население увеличилось в несколько раз. Из дырявого астероида с отработанными шахтами Фаг-Роид превратился в мини-планету. Такое случалось в Культуре довольно часто, – эти малые цивилизации, обитавшие обычно на каком-нибудь крупном астероиде, называли: роиды.

Тридцатикилометровый обломок неправильной формы теперь представлял собой почти идеальный шар диаметром в семьдесят километров, на его поверхности размещались самые разнообразные конструкции и сооружения, а население составляло около 150 миллионов. Пейзаж в целом напоминал какой-нибудь музей космонавтики: стартовые ракетные ступени, радарные шахты, каркасы разных летучих монстров ранних эпох освоения галактики, сенсоры, тарелки телескопов, опоры для рельсовых орудий, кратероподобные ракетные сопла и приводящее в изумление многообразие куполов космических кораблей, – больших и маленьких, неповрежденных, слегка помятых или вдребезги разбитых.

По мере роста астероида выросла и его скорость. Его оснащали все более и более эффективными двигателями, – до тех пор, пока не было открыто перемещение методом деформации пространственновременной ткани или методом индуцированного скольжения сквозь верхнее или нижнее гиперпространство, на чем хозяева астероида и остановились.

Альвер Шейх была родом из семьи Отцов-Основателей Роида. Ее родословная насчитывала 54 поколения обитателей Фага. Альвер могла назвать среди своих предков, по крайней мере, двоих, чьи имена вошли в Историю Культуры. Впрочем, когда этого требовали веянья капризной моды, она утверждала, что начало ее родословной следует искать среди тотемов птиц, рыб, баллонов дирижабля, змей, облачков дыма и одушевленных кустов.

Впрочем, в последнее тысячелетие диковинные генеалогии прискучили, и снова стало престижным считать себя потомками людей, – конечно же, людей с невероятными душевными и физическими достоинствами. Разумеется, оставалась привычка менять внешность и пол с помощью имплантированных гормональных наркожелез. Но Альвер гордилась тем, что в ее теле менять ничего не требовалось. (Не считая вмонтированного в череп нейродетектора, без чего обучение в университете было бы просто немыслимо.) И только очень храбрый (или безрассудный) человек или дроид могли заявить Альвер Шейх в глаза, что она не обладает безупречной женской красотой и привлекательностью, и особенно – под именем Альвер Шейх.

Она осмотрела помещение, в которое привел ее дрон. Просторный полукруглый зал, планировкой напоминающий студенческую аудиторию. Но, в отличие от учебных классов, большая часть уходящих вверх ступеней-рядов были оснащены компьютерными панелями и приспособлениями, похожими на пульт управления космическим кораблем. Стену перед амфитеатром рядов занимал огромный экран.

Они попали сюда из длинного тоннеля, в котором ей еще бывать не приходилось. Тоннель перегораживало множество бронированных зеркальных дверей, которые бесшумно распахивались при их приближении и тут же закрывались у них за спиной. По дороге Альвер откровенно любовалась своим отражением, – в этом фиолетовом вечернем платье она была просто великолепна.

Как только последняя дверь встала на место, в полукруглом зале вспыхнул свет. Здесь было светло, но пыльно. Дрон пронесся мимо и завертелся над одной из парт.

Альвер задумчиво огляделась и чихнула.

– Будь здорова.

– Спасибо. Чарт, это куда мы приперлись?

– И это выпускница университета. Что за выражения?

– Ну ладно, ладно. Так куда?

– Аварийный Центр космической безопасности Фаг-Роида, объяснил дрон, когда стол замигал разноцветными лампочками и цветные огоньки повисли в воздухе, дрожа и переливаясь.

Альвер Шейх озадаченно взирала на этот странный дисплей.

– Даже не знала, что такое существует, – сказала она, протягивая над столом руку в черной перчатке. Цвета лампочек и огоньков тут же поменялись, из парты странно застрекотало. Чарт Лайн хлопнул ее по руке. Раздался щелчок – и аура над панелью вспыхнула белым светом. Альвер провела пальцем по машине, осмотрела оставшийся на перчатке слой пыли и брезгливо отерла палец о кожух дрона.

В привычных условиях Чарт Лайн обработал бы полем этот участок ее тела, и грязь отвалилась бы сама – наэлектризованная однополярным зарядом пыль не могла удержаться на гладкой оболочке. Но сейчас он, не обращая внимания на выходку хозяйки, продолжал менять цвета и положение горящих лампочек и огоньков над панелью. Альвер Шейх скрестила на груди руки и состроила скучающую гримаску.

Сразу несколько пластов света повисло в воздухе над панелью, словно проекции экранов с картинками файлов и редакторов вдруг выпрыгнули из компьютера, по ним проносились цифры и буквы. Затем все разом исчезло.

– Все верно, – сказал дрон. Голубое поле выскользнуло из тела машины и придвинуло к девушке металлическое сиденье: ей ничего не оставалось, как сесть, – поскольку от неожиданности она потеряла равновесие.

– Ой! – сказала Альвер жеманно, чтобы показать, как ей неудобно. Затем поправила выбившийся локон и с вызовом посмотрела на дрона. Но тот не обратил на это внимания.

– Вот она, – сказал он.

Над партой внезапно выскочило желтое оконце. Девушка внимательно посмотрела в него, в основном, правда, для того, чтобы полюбоваться своим отражением.

– Готова? – спросил дрон.

– Мм-ну-у, – ответила она.

– Альвер, дитя мое, – произнес дрон голосом, в который он давно уже научился вкладывать интонации, способные тронуть человеческое сердце. Его подвижные блоки снова начали вращаться.

Она привычно закатила глаза:

– Ну, что еще?..

– Альвер, я знаю, ты немного…

– Да, я пьяна, дрон, но при этом прекрасно соображаю.

– Конечно. Однако я должен быть уверен в тебе. Ты готова принять решение? То, что тебе предстоит увидеть, может в корне изменить твою жизнь.

Девушка вздохнула и поставила локоток на поверхность стола, подперев рукой подбородок.

– То же самое мне говорили несколько молодых парней, нараспев произнесла она. – И всегда это оборачивалось разочарованием или противнейшей шуткой.

– Здесь ни то и ни другое. ТЫ должна понять – то, что я тебе сейчас раскрою, сделает тебя центром внимания самой могущественной организации Культуры. Даже если ты решишь не вступать в Контакт, всю оставшуюся жизнь ты проведешь под наблюдением, – хотя бы потому, что согласилась просмотреть эту информацию. Прости, но я не могу допустить, чтобы ты, не подумав, принимала решение такой важности. Или не отдавала себе отчета в том, к каким осложнениям это может привести.

Она зевнула:

– Нельзя ли сократить вступление, господин лектор?