Дюна. Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник) Герберт Фрэнк
– Я должен обдумать твои слова, – ответил он. – Госпожа Джессика принадлежит… Дому Атрейдес.
– И твоя верность принадлежит Дому Атрейдес, но не распространяется на меня? – надулась Алия.
– Не стоит так вольно интерпретировать мои слова, – произнес Дункан.
Алия сжала губы. Не слишком ли она торопится?
Дункан подошел к окну, выходившему на угол площади храма. Там уже начали собираться паломники, по краям теснились арракинские торговцы, собравшиеся, словно хищники, поживиться за счет толпы. Особенно Дункана заинтересовали торговцы с плетенными из Пряности корзинами, поднятыми высоко над головой. Позади арракинцев были видны фрименские коробейники. Уверенные в своей силе, они без труда рассекали толпу.
– Они продают выветренный мрамор, – сказал Дункан, указывая на фрименов. – Ты знала об этом? Они находят в Пустыне куски мрамора, которые обтачивают песчаные бури. Иногда попадаются очень красивые композиции. Сейчас этот вид искусства становится очень популярным: природный выветренный мрамор с Дюны. На прошлой неделе я купил одну такую штучку – золотистое деревце с пятью кисточками. Очень миленькая вещица, но, к сожалению, весьма хрупкая.
– Ты уклонился от темы, – напомнила мужу Алия.
– Я и не думаю от нее уклоняться, – возразил он. – Эти штучки милы, но это не искусство. Люди создают произведения искусства своей неистовостью, своей волей. – Дункан оперся рукой о подоконник. – Близнецы не любят этот город, и, боюсь, я понимаю, за что.
– Я не улавливаю в твоих словах никакой связи, – ответила Алия. – Устранение моей матери не будет настоящим устранением. Она будет твоей пленницей, оставшись в полной безопасности.
– Город был построен слепым, – продолжал Дункан. – Ты знаешь, что Лето и Стилгар уходили из сиетча Табр в Пустыню на прошлой неделе? Они отсутствовали всю ночь.
– Да, мне докладывали об этом, – ответила Алия. – Кстати, об этих торговцах безделушками – по-твоему, я должна запретить их промысел?
– Это испортит им все дело, – сказал он и обернулся. – Ты знаешь, что ответил Стилгар, когда я спросил его, зачем они ходили в пески? Он ответил, что Лето хотел пообщаться с духом Муад’Диба.
Алия почувствовала, что ее охватывает тихая холодная паника. Женщина посмотрела на себя в зеркало и постаралась справиться с волнением. Лето никогда не пошел бы ночью из сиетча ради такого вздора. Может быть, это просто конспирация?
Айдахо протянул руку к глазам, чтобы выключить изображение жены, и сказал:
– Стилгар сказал, что пошел с Лето только потому, что до сих пор верит в Муад’Диба.
– Конечно, верит!
Дункан усмехнулся:
– Он сказал, что верит в Пауля, потому что он всегда стоял на стороне маленьких людей.
– Что ты ответил на это? – спросила Алия, чувствуя, что голос выдает ее страх.
Айдахо отнял руки от глаз.
– Я сказал: «Это делает тебя одним из маленьких людей».
– Дункан! Это очень опасная игра. Подразни этого наиба, и ты разбудишь в нем зверя, который уничтожит всех нас.
– Он до сих пор верит в Муад’Диба, – отпарировал Айдахо. – Это наша надежная защита.
– И что же он тебе ответил?
– Он сказал, что это его личное дело.
– Понимаю.
– Нет… не думаю, что ты понимаешь. Есть вещи пострашнее, чем длинные руки Стилгара.
– Да, сегодня я не могу тебя понять, Дункан. Я прошу тебя сделать одну очень важную вещь, вещь жизненно необходимую для… Так зачем все это хождение вокруг да около?
Как она сегодня раздражена. Он снова повернулся к окну.
– Когда меня учили ментальности… мне было очень трудно, Алия, понять, как работает наше сознание. Сначала надо понять, что сознанию надо позволить работать самому. Это очень странное ощущение. Ты можешь работать мышцами, упражнять и укреплять их, но сознание, мозг, работают сами по себе. Когда узнаешь эту вещь, то временами сознание показывает тебе такое, чего ты не хотел бы видеть.
– Именно поэтому ты пытался оскорбить Стилгара?
– Стилгар не знает своей психики, его сознание не свободно.
– Кроме оргий с Пряностью.
– Нет, дело не только в этом. Это качество делает его наибом. Для того чтобы править людьми, он контролирует и ограничивает свои реакции и делает то, чего от него ждут. Если это понимаешь, то знаешь, кто такой Стилгар и насколько длинны его руки.
– Да, это в обычае фрименов, – сказала Алия. – Ладно, Дункан, ты сделаешь то, о чем я прошу, или нет? Ее надо похитить и представить дело так, словно это дело рук Дома Коррино.
В ответ в покоях повисло тягостное молчание. Дункан взвешивал ее тон и аргументы своим особым ментальным способом. Этот план устранения говорил о холодной жестокости, мера которой потрясла Айдахо. Рисковать жизнью собственной матери ради каких-то надуманных оснований? Алия явно лгала. Кто знает, возможно, слухи о связи Джавида и Алии соответствуют действительности. От этой мысли у Дункана похолодело в животе.
– Ты единственный, кому я могу это доверить, – сказала Алия.
– Я знаю, – ответил он.
Женщина приняла эти слова за согласие и улыбнулась своему отражению в зеркале.
– Тебе, должно быть, известно, что таких ментатов, как я, учат рассматривать людей, как последовательность их отношений.
Алия не ответила. Она сидела, охваченная своей персональной памятью, что лишило ее лицо всякого выражения. Айдахо увидел ее отражение в зеркале и содрогнулся. Было такое впечатление, что она общается с голосами, слышными только ей одной.
– Отношений, – снова шепотом повторил он.
Он начал думать: От старых мук надо избавляться так же, как змея избавляется от старой кожи. Это надо сделать для того, чтобы вырастить новые отношения и понять ограничения, которые накладывали старые муки. То же самое касается правителей, даже если это регенты. Старое правительство надо отбросить, как старую тряпку. Эту схему надо отработать, но не так, как это желает сделать Алия.
Она наконец встряхнула плечами.
– Лето не будет больше выходить в Пустыню, как в этот раз. Я отчитаю его.
– Даже со Стилгаром?
– Даже с ним.
Она встала, пересекла комнату, подошла к Дункану и положила ему руку на плечо.
Он подавил дрожь с помощью ментальных операций. Что-то в ней выводило его из равновесия.
Что-то в ней.
Он не мог заставить себя смотреть на нее. Вдохнув смесь ее духов, он покашлял, чтобы прочистить горло.
– Сегодня я буду занята исследованием подарков Фарад’на, – сказала Алия.
– Одежды?
– Да. Он всегда делает не то, что хочет показать. Надо, кроме того, помнить, что его башар, Тиеканик – приверженец религии чоауроки, он чомас и в совершенстве владеет приемами убийства королевских особ.
– Цена власти, – философски заметил Дункан и отодвинулся от жены. – Но мы мобильны, а Фарад’н нет.
Алия изучающе посмотрела на чеканный профиль мужа. Иногда было очень трудно понять работу его ума. Думал ли он, что только свобода действий вдыхает жизнь в военные действия? Ну что ж, жизнь на Арракисе и так слишком долго была безопасной. Чувства, отточенные некогда каждодневной опасностью, надо упражнять, иначе они атрофируются.
– Да, – сказала она, – и к тому же мы все еще владеем Фрименами.
– Мобильностью, – повторил он. – Мы не можем деградировать до инфантильного состояния. Это было бы недопустимо глупо.
Его тон раздражал Алию больше обычного.
– Фарад’н использует любое средство, чтобы нас уничтожить.
– Ах, это, – протянул он. – Это форма инициативы, мобильность, которой мы встарь не обладали. У нас был кодекс, кодекс Дома Атрейдес. Мы всегда платили по счетам и позволяли нашим врагам грабить и мародерствовать. Этого ограничения больше нет. Теперь мы равно мобильны, Дом Атрейдес и Дом Коррино.
– Мы устраним мою мать для того, чтобы уберечь ее от вреда и по некоторым другим причинам, – сказала Алия. – Мы все еще живем по кодексу.
Он взглянул на жену сверху вниз. Она знала, как это опасно, когда ментат начинает свои вычислительные логические операции. Она понимает, что он сейчас вычисляет. Хотя… он все еще любит ее. Дункан провел рукой по глазам. Как же молодо она выглядит. Госпожа Джессика права: Алия не постарела ни на один день за все годы, что они вместе. Она полностью сохранила мягкость черт, унаследованную от матери Бене Гессерит, но глаза были жесткими – как у всех Атрейдесов. Глаза хищной птицы. Нечто, холодный расчет и преступление мелькали в выражении этих глаз.
Айдахо слишком много лет служил Дому Атрейдес, чтобы знать не только их сильные стороны, но и слабые. Но сейчас в Алии появилось что-то незнакомое и новое. Атрейдесы могли вести хитрую игру против врагов, но никогда против друзей и союзников; в том, что касалось членов семьи, об этом просто не могло быть и речи. Это было частью существа всех Атрейдесов – поддерживать своих людей, чтобы те знали: жить под властью Атрейдесов лучше, чем под властью кого бы то ни было. Демонстрировать свою любовь к друзьям искренностью поведения с ними. То, о чем просила Алия, было не в духе Атрейдесов. Он чувствовал это всей своей плотью, всеми своими нервами. Дункан был единым целым, которое чувствовало в Алии какое-то чуждое отношение.
Сенсориум его ментата включился, сознание вступило в состояние холодного транса, в котором перестало существовать время. Теперь в разуме производились только логические операции. Алия, конечно, поймет, что с ним происходит, но здесь уже ничем не поможешь. Дункан переключился на свои алгоритмы.
Ход логических операций: Отраженная госпожа Джессика живет в сознании Алии своей псевдожизнью. Он видел это так же ясно, как Айдахо в том состоянии, в каком он пребывал до состояния гхола – он тоже был в сознании Алии. Алия обладала такой способностью, ибо была предрождена. Свои же способности Айдахо получил в баках регенерации на Тлейлаксу. Однако Алия пренебрегла отражением матери и решилась подвергнуть ее риску. Следовательно, жена не находится в контакте со своей псевдоматерью, существующей в ее сознании. Следовательно, Алия полностью одержима другим псевдообразом, который изгнал из ее сознания всех остальных.
Одержимость!
Отчуждение!
Мерзость!
Холодный разум ментата, Дункан сразу это заметил, переключился на другие грани проблемы. Все Атрейдесы находятся на одной планете. Решатся ли Коррино на риск атаковать их из космоса? Ум быстро принялся сканировать все факторы, положившие конец примитивным способам ведения войны.
Первое: Все планеты уязвимы нападению из космоса. Следовательно, властители каждой планеты прежде всего заботятся о средствах отражения агрессии и средствах возмездия. Фарад’н не может не понимать, что и Атрейдесы не забыли о таких элементарных предосторожностях.
Второе: Противоракетная оборона на сто процентов защищала любую планету от поражающих снарядов и взрывчатых веществ неядерного типа. По этой причине основной формой сражений снова стали наземные войсковые операции и рукопашные схватки. Но у пехоты есть свои ограничения. Дом Коррино может доставить на Арракис сардаукаров, но они не смогут эффективно воевать в суровых условиях этой планеты.
Третье: Планетарному феодализму постоянно угрожала опасность со стороны мощного технократического класса, хотя непрерывный бутлерианский джихад служил буфером избыточной технологичности. В этом отношении Иксиан, Тлейлаксу и несколько других рассеянных в космосе планет представляли собой в этом отношении чисто гипотетическую опасность. С другой стороны, сами эти планеты были весьма уязвимы перед совместной агрессией остальной части Империи. Бутлерианский джихад будет продолжаться вечно. Механические средства ведения войны требуют высоких технологий. Империя Атрейдесов использовала технологии для других целей, держа под контролем технологический класс. Таким образом, Империя оставалась чисто феодальной, что, естественно, давало ей возможность распространять свои границы до самых дальних необжитых планет.
Сознание автоматической ментальности осветилось вспышкой, когда были просканированы все данные собственной памяти. Этот процесс был недоступен ходу времени. Придя к убеждению, что Дом Коррино не рискнет начать незаконную атомную войну, Дункан переключился на логические операции головного мозга, главный путь принятия решений. Элементы рассуждения были очевидны: Империя располагала таким же количеством атомного и иного оружия массового поражения, что и остальные властители в космосе. Половина Династий отреагирует не раздумывая, если Дом Коррино осмелится нарушить Конвенцию. Внепланетные силы Атрейдесов будут пущены в ход автоматически. Страх сделает свое дело. Салуса Секундус и ее союзники просто испарятся в жарком ядерном облаке. Дом Коррино не решится на этот холокост. Несомненно, представители этого Дома были вполне искренни, когда подписывали соглашение о том, что ядерное оружие может быть применено только в случае защиты человечества от столкновения с другими цивилизациями, если таковое произойдет.
Операционно-логическое мышление было четко очерчено и ясно сформулировано. В нем не было промежуточных тонов – только черное и белое. Алия выбрала устранение и устрашение потому, что стала чужой, перестала быть представительницей Дома Атрейдес. Дом Коррино был враждебен, но совсем не в том смысле, о котором говорила на Совете Алия. Она хотела удалить госпожу Джессику, поскольку увядшие девы Бене Гессерит давно поняли то, что Дункану стало ясно только сейчас.
Айдахо вывел себя из ментального транса и увидел, что Алия стоит перед ним, холодно рассматривая мужа.
– Может быть, ты предпочитаешь, чтобы госпожу Джессику просто убили? – спросил он.
Вспышка радости этого чуждого существа не укрылась от глаз Айдахо. Впрочем, радость тут же уступила место фальшивому возмущению.
– Дункан!
Да, эта чуждая Алия с удовольствием убила бы собственную мать.
– Ты боишься своей матери, а не за нее, – сказал он.
Жена смерила Айдахо взглядом.
– Конечно, боюсь. Она доложила обо мне Общине Сестер.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Разве ты не знаешь о самом большом искушении для Бене Гессерит? – вкрадчиво спросила Алия, соблазнительно глядя на мужа снизу вверх сквозь опущенные ресницы. – Но я просто хотела сохранить силу для лучшей охраны близнецов.
– Ты говоришь о каком-то искушении, – без всякого выражения проговорил Дункан.
– Это вещь, которую Сестры прячут особенно тщательно и которой они больше всего боятся. Вот почему они считают меня воплощением Мерзости. Они понимают, что не остановят меня своими притеснениями. Это не просто искушение – они с придыханием говорят о нем, как о Великом Искушении. Видишь ли, мы, воспитанницы Бене Гессерит, способны изменять определенным образом свой обмен веществ. Это продлевает молодость – причем намного эффективнее, нежели прием меланжи. Ты представляешь последствия, если все Сестры начнут этим заниматься? Это станет заметным. Мне кажется, что ты уже просчитал истинность моих слов. Меланжа – это то, что делает нас объектом множества заговоров. Мы владеем веществом, которое продлевает жизнь. Но что будет, если все узнают, что сестры Бене Гессерит владеют еще более мощным орудием омоложения? Понял? Ни одна Преподобная Мать в этом случае не сможет считать себя в безопасности. Похищения и пытки последователей Бене Гессерит станут обычным явлением.
– Ты изменила свой обмен веществ. – Это был не вопрос, а утверждение.
– Я пренебрегла Общиной Сестер! Рапорт матери в Общину сделает Бене Гессерит самым надежным союзником Дома Коррино.
Звучит очень правдоподобно, подумал он. Алию надо было проверить.
– Но ведь твоя мать ни при каких обстоятельствах не выступит против тебя.
– Она была воспитанницей Бене Гессерит задолго до моего рождения. Дункан, она позволила своему сыну, моему брату, пройти испытание гом джаббар! Она сама это устроила, хотя знала, что во время испытания он мог умереть! В действиях Бене Гессерит мало веры, но зато много прагматизма. Она, несомненно, выступит против меня, если решит, что это в интересах Общины Сестер.
Он кивнул. Слова жены звучали очень убедительно. То была грустная мысль.
– Мы должны перехватить инициативу, – сказала она. – Это наше самое острое оружие.
– Есть проблема с Гурни Халлеком, – сказал он. – Я должен буду убить своего друга?
– Гурни находится в Пустыне с какой-то разведывательной миссией, – сказала она, зная, что Айдахо знает об этом. – Он не сможет тебе помешать.
– Очень странно, – произнес вполголоса Айдахо. – Правящий регент Каладана бродит по Арракису.
– А почему нет? – с вызовом спросила Алия. – Он ее любовник – если не на деле, то в мечтах.
– Конечно, конечно, – ответил он, и, как ни странно, Алия не заметила неискренности в его голосе.
– Когда ты ее похитишь?
– Тебе лучше этого не знать.
– Да… да, я понимаю. Куда ты ее отвезешь?
– Туда, где ее никто не найдет. Оставь тревогу, она не останется здесь и не сможет тебе угрожать.
Алия не смогла скрыть ликования.
– Но где будет…
– Если ты не будешь этого знать, то тебе не придется лгать на детекторе лжи, поскольку ты и в самом деле не будешь ничего знать.
– Ах, какой ты умный, Дункан.
Теперь она верит, что я действительно убью госпожу Джессику, подумал он.
– До свидания, любовь моя, – произнес он вслух.
Она не услышала решимости в его голосе и даже на прощание поцеловала мужа.
Идя по коридорам храма, похожим на ходы сиетча, Айдахо вытирал глаза. Мудрые аппараты мастеров тлейлаксу тоже умели плакать.
Ты любил Каладан
И оплакал его погибшее воинство —
Но боль открыла тебе:
Новая любовь не может стереть
Тех, кто стал вечными призраками.
(Рефрен «Плача Хаббании»)
Стилгар удвоил охрану близнецов, полностью отдавая себе отчет в бесполезности этой меры. Парень очень напоминал своего тезку деда Лето Атрейдеса. Это замечал каждый, кто знал герцога. Конечно, мальчик не по годам серьезен и рассудителен, ему присуща осмотрительность, но это не гарантия от неожиданных поступков и опасных решений.
Ганима была больше похожа на свою мать. У девочки были такие же рыжие волосы и разрез глаз, как у Чани. Ганима трезво смотрела на трудности, приспосабливаясь к ним, и не раз говорила, что если Лето поведет, то она без колебаний последует за братом.
Лето же был готов повести их навстречу опасности.
Не раз и не два Стилгар думал о том, чтобы поделиться этой проблемой с Алией. Он не стал этого делать, потому что принцесса Ирулан бегала к Алии с любой мелочью. Придя к такому решению, Стилгар внезапно осознал, что в суждениях Лето об Алии есть немалая доля истины.
Она походя и грубо использует людей, думал он. Она использует, как неодушевленный предмет, даже Дункана. Можно ожидать, что в один прекрасный день она, не колеблясь, отдаст приказ о моем устранении. Она выбросит меня, как ненужный хлам.
Тем не менее он усилил охрану и постоянно обходил посты, придирчиво вникая в каждую мелочь. Ум его смущали мысли и сомнения, посеянные Лето. Если нельзя держаться за традиции, то где та скала, на которую можно бросить якорь своей жизни?
В тот день, когда состоялось большое собрание по поводу приезда госпожи Джессики, Стилгар видел Ганиму, стоявшую рядом с бабкой у входа в Палату Собраний сиетча. Было еще рано, Алия еще не приехала, и толпа ожидала ее прибытия, бросая скрытые взгляды на бабушку и внучку, проследовавших в палату.
Притаившись в темном алькове, Стилгар наблюдал за ними, отделенный от Джессики и Ганимы проходящей мимо толпой. Он не мог расслышать их голосов из-за ропота толпы. Сегодня здесь собрались представители многих племен, чтобы приветствовать возвращение прежней Преподобной Матери. Однако Стилгар во все глаза рассматривал Ганиму. Какие у нее живые глаза! Эта живость зачаровала старого воина. Темно-синие, твердые, вопрошающие, трезвые глаза. А как она резким поворотом головы отбрасывает волосы с плеч! Это же Чани. То было истинное духовное воскрешение, сверхъестественное сходство.
Стилгар переместился ближе и встал в другом алькове.
По способности Ганимы трезво наблюдать и делать выводы Стилгар не мог бы поставить рядом с ней ни одного ребенка, за исключением ее брата. Кстати, где Лето? Стилгар оглянулся на запруженный людьми проход. Охрана немедленно подняла бы тревогу, если бы что-то случилось. Стилгар покачал головой. Эти близнецы сведут его с ума. Они постоянно нарушают его душевный покой. Иногда Стилгар почти ненавидел этих детей. Можно ненавидеть родственников, но кровь (и ее драгоценная вода) требуют моральной поддержки и постоянной заботы. Эти брат и сестра – его ответственность, которую никто не в силах с него снять.
Из пещеры Палаты Собраний лился просеянный пылью коричневатый свет, оттенявший силуэты Ганимы и Джессики. Свет коснулся плеч девочки и снежно-белой накидки на ее плечах, придав неописуемый оттенок ее волосам, когда она обернулась к проходу и посмотрела на толпу.
Зачем Лето смутил мой покой своими сомнениями? – подумал Стилгар. Мальчик сделал это обдуманно и с ясным намерением. Может быть, Лето хотел, чтобы я хоть в малой степени разделил с ним его ментальный опыт? Стилгар знал, в чем состоит разница между близнецами, но не был в состоянии мышлением постигнуть, в чем именно состоит это знание. Он не воспринимал утробу матери как узилище бодрствующего сознания – сознания, которое оживает со второго месяца с момента зачатия, как ему сказал Лето.
Мальчик однажды сказал ему, что его память подобна «внутренней голограмме, которая увеличивается в размерах и охватывает все больше и больше деталей с момента потрясения, связанного с упомянутым пробуждением, но не меняет своей формы и контуров».
Сейчас, когда Стилгар наблюдал за Ганимой, он вдруг впервые понял, что значит жить в такой паутине памяти, не будучи способным спрятаться в уединенном уголке сознания. Столкнувшись с таким состоянием, человек должен интегрировать в свою психику безумие, быстро отобрав и отвергнув негодные из множества одновременно поступающих предложений, в которых ответы менялись гораздо быстрее, чем вопросы.
В таком мире не может существовать застывшая традиция. На двуликий вопрос не может существовать однозначного ответа. Что в таких условиях действует? То, что не действует. Но тогда что же не действует? То, что действует. Смысл ясен. Это тот же смысл, который содержится в старой фрименской загадке: «Что приносит жизнь и смерть?» – «Ветер Кориолиса».
Зачем Лето хотел, чтобы я это понял? – спросил себя Стилгар. Из своих осторожных расспросов Стилгар знал, что близнецы одинаково смотрели на свою особенность; для них это был источник огорчений. Родовой канал для таких – это путь бегства, подумал он. Невежество уменьшает потрясение такого опыта, но близнецы были лишены этого спасительного невежества. На что похоже ощущение, когда живешь, все зная о тех вещах, которые могут происходить не так, как надо? Это – постоянное столкновение с сомнениями. Твое отличие постоянно будут высмеивать сверстники. Какое это удовольствие оскорблять других даже намеком на такое неравенство. «Почему я?» – вот первый же вопрос жертвы, на который никто никогда не даст ответа.
А о чем спрашиваю себя я? – подумал Стилгар. Кривая усмешка коснулась его губ. Почему я?
Дети предстали перед ним в совершенно новом свете. Теперь Стилгар понимал, почему они, не колеблясь, подвергают опасности свои детские несовершенные тела. Ганима очень кратко и точно сформулировала причину, когда однажды Стилгар отчитывал ее за то, что она взобралась на отвесную западную стену сиетча Табр.
– Почему я должна бояться смерти? Я уже бывала там и не один раз.
Как могу я взять на себя дерзость чему-то учить таких детей? – подумал Стилгар. Кто вообще может набраться такой дерзости?
Как это ни странно, но мысли Джессики во время разговора с внучкой текли по тому же руслу. Она думала о том, как трудно должно быть зрелым человеком в детском теле. Разум должен знать, что тело способно совершить какое-то действие, только в этом случае оно должно ему обучаться – так формируются телесные ответы и рефлексы. Детям доступна практика Бене Гессерит по достижению прана-бинду, но даже эта техника предусматривает, что разум может подниматься на недоступные для тела высоты. Именно поэтому Гурни с таким трудом выполнял приказы Джессики.
– Стилгар смотрит на нас из алькова, – сказала Ганима.
Джессика не обернулась. Ее смутили интонации голоса внучки. Девочка любила старого фримена, как родного отца. Она любила старого воина даже когда пренебрежительно о нем отзывалась или поддразнивала его. Понимание этого заставило Джессику в новом свете взглянуть на старого наиба и в образах гештальт-психологии увидеть то, что объединяет детей со Стилгаром. Кроме того, Джессика поняла, что наиб на слишком-то одобряет нововведения на Арракисе, которые очень по нраву ее внукам.
На ум Джессике невольно пришла неуместная сейчас максима Бене Гессерит: «Прозреть, что ты смертен – это значит познать начала ужаса; познать же неизбежность смерти – это значит положить конец ужасу».
Да, смерть – это не столь уж тяжкое иго, но жизнь для Стилгара и близнецов превратилась в пытку на медленном огне. Все они находили, что мир устроен дурно и желали найти такие пути его преобразования, которые бы никому не угрожали. То были дети Авраама, которые узнают о жизни не из книг, а наблюдая полет ястреба над Пустыней.
Лето привел в замешательство Джессику сегодня утром, когда, стоя на берегу канала у подножия сиетча, сказал: «Вода загнала нас в ловушку, бабушка. Лучше бы мы жили, как пыль Пустыни, ибо ветер может вознести ее выше самых высоких скал Защитного Вала».
Джессика уже привыкла к аномальной зрелости этого мальчика, но все равно была поражена этим его высказыванием. Правда, она быстро взяла себя в руки.
– То же самое мог бы сказать твой отец.
Лето подбросил в воздух пригоршню песка, задумчиво глядя, как песчинки падают обратно на землю.
– Да, мог бы. Но тогда отец не принимал во внимание, что вода подтачивает и обрушивает любое русло, по которому течет.
Сейчас, стоя рядом с Ганимой, Джессика снова испытала потрясение от этих слов. Она обернулась и поверх голов посмотрела на неясную тень Стилгара в алькове. Стилгар так и не стал прирученным фрименом, способным только таскать ветви в свое гнездышко. Нет, этот человек остался ястребом, и когда слышал слово «красное», то представлял не прекрасный цветок, но кровь.
– Ты вдруг очень притихла, – сказала Ганима. – Что-то не так?
Джессика отрицательно покачала головой:
– Просто вспомнила, что мне сказал Лето сегодня утром, вот и все.
– Когда вы ходили в лесополосу? И что же он сказал?
Джессика вспомнила взрослое выражение лица Лето во время утреннего разговора. Теперь у Ганимы было точно такое же выражение.
– Он рассказывал о временах, когда Гурни вернулся от контрабандистов под знамена Атрейдесов, – ответила Джессика.
– А потом вы говорили о Стилгаре, – проговорила Ганима.
Джессика не стала спрашивать, каким образом это было известно внучке: близнецы без труда проникали в мысли друг друга.
– Да, говорили, – сказала Джессика. – Стилгару очень не нравилось, что Гурни называл… Пауля своим герцогом, но Гурни заставил всех фрименов так его называть, а Гурни всегда говорил: «Мой герцог».
– Понятно, – промолвила Ганима. – И, конечно, Лето заметил, что сам он еще не стал для Стилгара его герцогом.
– Это так, – согласилась Джессика.
– Ты, конечно, знаешь, что он для тебя сделал, – сказала Ганима.
– Не уверена, что знаю, – призналась Джессика, и это признание очень ее обеспокоило, потому что она вообще не догадалась и не почувствовала, что Лето что-то для нее сделал.
– Он попытался разжечь в тебе память о нашем отце, – сказала Ганима. – Лето всегда хочет понять, как воспринимали нашего отца другие.
– Но разве… Лето не…
– Конечно, он может слушать звуки внутренней жизни. Это не подлежит сомнению. Но это не одно и то же. Естественно, ты говорила о нем, я имею в виду нашего отца, и говорила о нем, как о своем сыне.
– Да, – отрывисто произнесла Джессика. Ей не нравилось ощущение того, что эти дети могут делать с ней все, что угодно, по своему произволу, взламывать ее память, делая бесстрастные наблюдения, затрагивать интересующие их эмоции. Да ведь Ганима сейчас занимается именно этим!
– Слова Лето были тебе неприятны? – спросила внучка.
Джессика была потрясена охватившим ее гневом, который она с трудом подавила.
– Да… очень неприятны. Они обеспокоили меня.
– Тебе не нравится, что он знает нашего отца так же, как его знала наша мать, и знает мать так же, как знал ее отец, – заговорила Ганима. – Тебе не нравится, к чему это приводит – к способности знать и тебя.
– Я никогда раньше об этом не задумывалась. – Джессика заметила, что язык с трудом повинуется ее воле.
– Такое знание чувственной сферы действительно тревожит, – сказала Ганима. – Но в действительности ты просто предубеждена, потому что тебе трудно думать о нас не как о детях. Но нет ничего такого, что делали бы наши родители на людях или в приватной обстановке, о чем бы мы не знали.
На короткое мгновение Джессика испытала то же самое чувство, что и возле канала с Лето, правда, теперь ее реакция обратилась против Ганимы.
– Вероятно, он говорил о «половой чувственности» герцога, – высказала догадку Ганима. – Да, иногда Лето надо просто затыкать рот.
Существует ли на свете что-нибудь, что эти близнецы не могли бы приземлить и опошлить? – удивленно подумала Джессика. Потрясение и ярость сменились отвращением. Как они осмеливаются говорить о чувственности ее Лето? Конечно, мужчина и женщина, которые любят друг друга, получают наслаждение от своих тел! Эту чудесную тайну не должно выставлять напоказ в случайном разговоре ребенка и взрослого.
Ребенка и взрослого!
До Джессики вдруг с потрясающей ясностью дошло, что ни Лето, ни Ганима ничего не делают случайно.
Джессика хранила молчание, и Ганима снова заговорила:
– Мы неприятно поразили тебя, и я прошу прощения за нас обоих. Зная Лето, я понимаю, что он не станет извиняться. Когда он преследует какую-то цель, то забывает, насколько мы отличаемся… например, от тебя.
Джессика тем временем напряженно размышляла.
Конечно, именно поэтому вы оба так поступаете. Вы учите меня! – Удивление Джессики нарастало. Интересно, кого еще они учат? Стилгара? Дункана?
– Лето пытается видеть вещи такими, какими их видишь ты, – сказала Ганима. – Для этого недостаточно одной памяти. Даже когда пытаешься сделать это не жалея сил, то почти всегда терпишь неудачу.
Джессика только вздохнула в ответ.
Ганима коснулась ее руки.
– Твой сын ушел, не сказав так многого, но это должно быть высказано, по крайней мере тебе. Прости нас, но он любил тебя. Разве ты не знала об этом?
Джессика отвернулась, чтобы скрыть слезы, заблестевшие в ее глазах.
– Ему были ведомы твои страхи, – продолжала Ганима, – точно так же, как страхи Стилгара. Милый Стил. Наш отец был «Врачом Зверей» для него. Стил был не более чем зеленой улиткой в раковине.
Она напела мелодию песни, откуда были взяты эти слова. Лирическая музыка против воли захватила Джессику без остатка.
- О Врач Зверей,
- Ты явился, словно божество,
- К маленькой зеленой улитке —
- Этому робкому чуду,
- Прячущемуся в раковине в ожидании смерти!
- Даже улитки знают,
- Что боги убивают,
- А исцеление приносит боль,
- Что небеса видны
- Сквозь врата адского пламени.
- О Врач Зверей,
- Я – человек-улитка,
- Которая видит твой единственный глаз,
- Проникающий взглядом в мою раковину!
- За что, Муад’Диб? За что?
– К несчастью, отец оставил во вселенной слишком много людей-улиток, – сказала Ганима.
Допущение того, что человек существует в рамках исключительно изменчивой вселенной, взятое в качестве предварительной операциональной концепции, требует, чтобы интеллект был полностью осознаваемым уравновешивающим инструментом. Однако интеллект не может реагировать на изменчивую реальность, не вовлекая в процесс реакцию целостного организма. Такой организм можно распознать по его активному, деятельному поведению. То же самое можно сказать и об обществе, если рассматривать его как организм. Но здесь мы сталкиваемся с инерцией старого. Подчиняясь импульсам, общество неосознанно стремится к сохранению древних устоев. Общество требует постоянства. Любая попытка представить вселенную как арену беспрестанных изменений вызывает в обществе паттерны отторжения, страх, гнев и отчаяние. Так как же мы объясняем принятие обществом предзнания? Очень просто: носитель предвидения, говоря об абсолютном (то есть неизменном) понимании, радостно превозносится толпой, даже если предсказания ясновидца грозят ужасными событиями.
(«Книга Лето», Харк аль-Ада)
– Это все равно что сражаться в темноте, – сказала Алия.
Она гневно мерила шагами Палату Совета – от серебристых солнцезащитных занавесей на восточных окнах до диванов, расставленных возле противоположной, декорированной деревянными панелями стены. Обутые в сандалии ноги Алии топтали ковры, паркет, гранатовые плиты и снова ковры. Наконец она остановилась около Ирулан и Айдахо, сидевших напротив друг друга на диванах, устланных серыми китовыми шкурами.
Айдахо всячески сопротивлялся приезду из Табра, но Алия приказала ему приехать. Устранение Джессики становилось насущной необходимостью, но осуществлять его сейчас было немыслимо. Требовались перцептивные способности ментата.
– Все это – звенья одной цепи, – заговорила Алия. – От них издалека несет заговором.
– Может быть, не все так страшно, – вмешалась Ирулан и вопросительно взглянула на Дункана.
Лицо Алии исказилось в презрительной усмешке. Как Ирулан может быть такой наивной? Если только… Она бросила на принцессу проницательный взгляд. Простая белая аба подчеркивала бездонную синеву глаз, светлые волосы собраны на затылке, подчеркивая удлиненный овал лица, ставшего сухощавым после многих лет, проведенных на Арракисе. Ирулан все еще сохранила налет надменности, усвоенной ею во время пребывания при дворе ее отца, Шаддама Четвертого, и Алии часто приходило в голову, что за этим высокомерием могут прятаться мысли истинного заговорщика.
Айдахо щеголял в черно-зеленой форме придворной гвардии Атрейдесов без знаков различия. То была аффектация, над которой исподтишка смеялись настоящие гвардейцы, особенно амазонки, весьма гордившиеся своими звездочками и нашивками. Им было не по нраву само присутствие какого-то ментата, оружейного мастера, тем более что он был мужем их любимицы.
– Итак, племена желают, чтобы госпожа Джессика была вновь введена в регентский Совет, – сказал Айдахо. – Каким образом можно…
– Они требуют этого единодушно?! – Алия сорвалась на крик, показывая на лист тисненой бумаги, лежавший на диване рядом с Ирулан. – Фарад’н – это одно, но это… это пахнет совсем другим сговором!
– Что думает по этому поводу Стилгар? – спросила Ирулан.
– Там красуется и его подпись, – огрызнулась Алия.
– Но если он…
Читать бесплатно другие книги:
