Природа зверя Пенни Луиза

© Попова Н.

© ООО «Издательство АСТ

Охраняется законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

От автора

Рассказ «Ради всего святого» был написан еще в 2002 году, за четыре года до первой книги, когда никаких мыслей о чем-то большем еще не было. Можно сказать, что весь цикл «Конгрегация» впоследствии вырос именно из этого рассказа, написанного когда-то по наитию, спонтанно, из заложенной в нем идеи.

Когда дело дошло до публикации, присутствие рассказа в «бумажной» серии все еще было под сомнением: ведь он не связан с событиями основного цикла напрямую, описанное в нем происходит за сорок лет до того, как по Германии пошел железным шагом инквизитор по прозвищу Молот Ведьм. Кроме того, в нем нет ни одного знакомого читателю героя. Но все же было решено, что рассказу в цикле быть. И быть именно сейчас, перед выходом шестого тома, в котором Курт Гессе начнет постепенное вхождение в Большую Игру, которую ведет Конгрегация – для более полного понимания как образа главного героя повествования, так и Конгрегации в целом. А также для того, чтобы увидеть, когда, в каких условиях и как всё начиналось.

Н. Попова

Ради всего святого

Квазипьеса

Num quid lex nostra iudicat hominem nisi audierit ab ipso prius et cognoverit quid faciat.[1]

ТРИ БЕЗЛИКИЕ ФИГУРЫ

ХАНЦ ВОЛЬФ, травник

БАРБАРА ГРЕФ (упоминается)

ПАЛАЧ

СЕКРЕТАРЬ

ЭЛЬЗА ШВАГЕЛЬ (упоминается)

ТОЛПА (незримо присутствует)

Cмиренное свидетельство Барбары Греф перед Высоким судом и Всеблагим Господом:

«Я, подательница сего, в девятый день месяца августа года от Рождества Христова 1354 имела беседу с травником Ханцем Вольфом. Проходя мимо него полем, я услышала, как он просит меня дать ему яблоко из тех, что я несла в корзине. Я дала ему яблоко, побуждаемая христианским милосердием. Он же не отошел от меня, а стал вести разговор о том, что я бедна, а моя единственная родственница, дочь сестры моего покойного отца, удачно вышла замуж и теперь наслаждается земными благами. После Ханц Вольф стал мне говорить, что, если бы муж моей родственницы умер, оставив ей все свое состояние, и моя родственница умерла, оставив по завещанию все, что имела, мне, я бы стала богатой.

Он говорил долго и проникновенно, так что я, сама не зная почему, согласилась с его словами и сказала, что это было бы хорошо. Тогда Ханц Вольф спросил у меня, что бы я могла отдать, чтобы так все и случилось. Я в каком-то ослеплении сказала, что отдала бы все, что бы ни попросили у меня. Ханц Вольф на это ответил, что он может устроить все так, что и муж моей родственницы отпишет ей все, забыв про свою родню, и моя родственница отпишет все мне, забыв о детях своих, и что оба они умрут, и никто не увидит в том ничего подозрительного. Тогда я спросила, чего он за это желает. Ханц Вольф сказал тогда, что за это я должна буду дать ему денег из будущего наследства, сколько он запросит, и отдать ему детей моей двоюродной сестры, не спрашивая, для каких целей и что с ними сталось. И я на это согласилась.

Ханц Вольф тогда велел мне клясться моей душою, что я не нарушу договора, а если нарушу, он придет ко мне и заберет мою жизнь, а душу погубит. Я поклялась ему душою.

В пятнадцатый день того же месяца того же года я от соседки узнала, что муж моей родственницы упал на охоте с седла, и шея его сломалась, а все деньги стали принадлежать моей родственнице, и все его родственники оттого в страшном гневе и горе. Я испугалась, потому что увидела, что все исполняется, и стала молиться, прося Господа простить меня и смиловаться над моей родственницей и мною, и тогда Ханц Вольф явился мне. Но не во плоти, а как бы дым, призрак, и стал мне грозить, что убьет меня, а душу мою отдаст своему господину Дьяволу, которому он служит. Я испугалась еще больше и молиться перестала вовсе, ни ко сну, ни на рассвете, ни перед пищей не молилась.

А еще через день родственница моя слегла будто бы с нервной горячкой, и теперь жизнь ее уходит, а виновны в том я и Ханц Вольф. Смиренно прошу за то меня простить Господа Всеблагого и Высокий суд матери-церкви нашей, на чью милость теперь я уповаю и вручаю жизнь свою и душу ей и Высокому суду.

Готова повторить все написанное и сказанное секретарю Высокого суда снова и снова и засвидетельствовать пред Господом каждое слово, которое есть истинная правда».

– Я понимаю так…

Голос тихий и задумчивый, глубокий капюшон приглушает его еще больше, но под каменными сводами, где пока нет никого, кроме них троих, он звучит почти оглушительно.

– Я понимаю так, что речь п-пойдет о смерти адвоката Вернера?

– При условии, что в этих местах в последний раз умирали от падения с лошади на охоте в прошлом веке – да.

Фигура слева колыхнулась в тяжком вздохе, поменяв местами сложенные друг на друге ладони.

– Мы можем отложить допрос на час-другой, чтобы ты мог отдохнуть с дороги, брат.

– На том с-свете отдохну.

– Ну, как знаешь… Сейчас принесут все бумаги, изучишь дело в подробностях. Когда мы прибыли, нам тоже не удалось найти время для отдыха, сразу же приступили к допросу свидетельницы.

Второй вздох прозвучал уже не столько тяжко, сколько недовольно.

– Как же свидетельницы, если она прямая соучастница?

– Брат, она пришла к нам добровольно. Если бы не ее признание, никому и в голову не пришло бы, что здесь замешано колдовство. И после того, как ей позволили вернуться домой, ни разу не бывало, чтобы ей было велено явиться на допрос, а она это проигнорировала. Барбара Греф раскаявшаяся душа, и разве следует напоминать тебе, брат, что нам более, чем кому-либо, следует быть осмотрительнее в решениях?

– Не заводись. Я лишь не могу п-понять, к чему вы посылали за мной, если все и так ясно?

До этой минуты молчавшая фигура справа кашлянула с сомнением и поправила рукав, будто не зная, куда деть руки.

– Ясно-то оно ясно, да не ясно. Если б дело было лишь в том, чтобы просто вынести приговор преступнику, когда есть преступление, есть жертва и свидетель – тогда мы справились бы и вдвоем. Бывало и сложнее.

– Но?..

– Но здесь присутствует еще и неизвестный соучастник. Или расшатанные нервы свидетеля. Или излишнее рвение все того же свидетеля из-за этих расшатанных нервов… Да где же секретарь?

– Т-ты сам-то не нервничай, брат… Ну, хорошо, допустим, соучастник. А проблема в чем?

– Проблема в том, что это неизвестно… Хорошо, протокол потом посмотришь, а пока расскажу сам. Барбара Греф утверждает, что после последнего допроса к ней у церкви подошла женщина и велела ей опровергнуть свои показания. Якобы обещала превратить ее жизнь в ад, если она не отречется от своих слов, а если отречется, обещала наградить. Вот так.

– Ну. Женщину н-нашли?

– А дело в том, что, по утверждению свидетельницы, женщина не местная; по крайней мере, она ее раньше не видела… Если она ее вообще видела, и это, повторяю, не ее разыгравшееся воображение или желание помочь суду даже и лжесвидетельством. Сам понимаешь, что мы в некотором затруднении. Простые меры ни к чему не привели, никто больше женщину, подходящую под данное Барбарой описание, не видел.

– П-понимаю…

– Пытать саму свидетельницу? Она скажет, что угодно, когда окажется под пыткой. И даже если все сказанное правда, может взять свои слова назад лишь из страха.

– Нет, это н-не выход. А что обвиняемый?

– Ну что – обвиняемый… Как ты думаешь? Сама невинность. «Какие соучастники? Я не колдун»…

Когда приоткрылась дверь, все три фигуры повернули головы к вошедшему синхронно и так же одновременно выдохнули:

– Наконец-то!

– Прошу меня простить, – секретарь поспешно склонился, складывая на стол стопки исписанных листов.

– Дайте-ка…

Бумага зашуршала, переходя из рук в руки; секретарь притих в своем углу, без нужды перебирая перья. Тишина парила долго, тяжело повиснув под камнем сводов. Секретарь неподвижно замер и смотрел перед собой, изредка скашивая взгляд на трех людей за столом.

– Н-да-а… – вздохнула, наконец, фигура слева и, отложив лист протокола, снова сложила ладони на столе. – Откровенно г-говоря, я ожидал увидеть очередную провинциальную тяжбу.

– Ты так мало мне доверяешь, брат?

– Что ты. Просто слишком часто в последнее время ты стал обращаться за п-помощью ко мне там, где можно обойтись своими силами, а ты, – поклон вправо, – брат, уж прости меня, бываешь слишком нерешительным временами.

– Да что уж тут. Я и сам знаю. Но неужели скажешь, что здесь все просто, и мы напрасно тебя потревожили?

– Не скажу. Дело д-действительно непонятное. Оно и просто, кажется, а все-таки сложно… – невидимые в полумраке глаза нашли секретаря, и капюшон кивнул: – Пусть ведут.

Дверь за секретарем закрылась с таким тяжким скрипом и лязгом, что фигура слева обернулась.

– Н-да… И… Вопрос немаловажный, б-братья: протокол дознания – без купюр?

– Конечно. Ведь протоколы только для сугубо внутреннего пользования; все точно, от первого до последнего слова, как же иначе.

– По-разному, брат, по-разному… – один из листов снова зашуршал под руками. – Бывает и так, что не все можно д-доверять бумаге. Господь наградил вас проницательностью, но кое-что, братья мои, достигается опытом и знанием определенных правил… Почему вам и п-пришлось, собственно, посылать за мной.

Вопрос. Хочешь ли ты сознаться в сотворенном тобой бесчинстве прямо, откровенно и добровольно, чтобы облегчить свою участь и получить прощение Господа?

Ответ. Мне не в чем сознаваться, я ничего не сделал, я не знаю, за что я здесь.

В. Травы, порошки и мази, найденные в твоем доме, все ли принадлежат тебе, или что-то из них тебе незнакомо?

О. Я не знаю, я просто не могу знать этого – я ведь не видел, что у меня забрали. Если вы мне покажете что-то, я тогда смогу сказать, мое оно или нет, но я не могу знать обо всем, что можно найти в моем доме. Ведь если кто-то хочет меня оклеветать, мне можно подбросить все что угодно – меня почти не бывает дома.

В. По какой причине?

О. Потому что я собираю травы, я почти всегда в полях или в лесу.

В. Зачем ты собираешь травы?

О. Я просто знаю, какие из них от каких болезней надо пить или прикладывать, я их собираю и даю людям, только и всего.

В. Ты лечишь людей?

О. Только отварами и припарками из растений, которые людям давал Господь от сотворения мира! Ведь не грех же использовать в пищу яблоки, от которых польза зубам? Ведь это – не грех? Значит, и готовить отвары из березовых листьев, если мучит ломота в суставах, тоже не грех!

В. Итак, ты помогаешь людям? Ответь просто.

О. Да.

В. Тогда кто и за что может пожелать оклеветать тебя?

О. Я не знаю.

В. У тебя есть ненавистники?

О. Я не знаю… но ведь ненавистники – они всегда так, о них не знаешь, пока они не ударят в спину… Это я так, образно, не в прямом смысле…

В. Ты мог кому-то навредить?

О. Своим лечением? Не знаю. Не думаю. Я ведь еще слишком мало знаю, а потому не могу лечить серьезных, опасных болезней. Поэтому, если б я и ошибался в диагнозе и дал не то лекарство, никакого серьезного вреда это не принесло бы. Я имею в виду такого, чтобы за это желать мне смерти…

В. Почему ты заговорил о смерти?

О. Ну… я ведь… я ведь здесь…

В. И ты так уверен, что тебя непременно ждет смерть? Почему?

Обвиняемый не дал ответа.

В. Отвечай суду.

Обвиняемый не дал ответа.

В. Ты уверен, что Высокий суд предвзят к тебе?

Обвиняемый не дал ответа.

В. Значит, пока выходит так, что это ты предвзят к Высокому суду. Почему? Тебе есть чего бояться?

О. Я не знаю.

В. Или да, или нет. Если ты не знаешь, значит, на твоей совести что-то есть, какой-то грех, и ты лишь не уверен в том, знает ли о нем суд.

О. Нет, на мне нет никакого греха!

В. Никакого?

О. Нет, я не то хотел сказать, я… Я хотел сказать, что никому не причинял вреда сознательно и не совершал преступления. Вы хотите, чтобы я сознался в преступлении, но я не знаю, о чем вы говорите!

В. Использовал ли ты когда-нибудь ядовитые травы, ягоды, грибы или что-то подобное во вред человеку?

О. Никогда!

В. Напоминаю тебе, что ты можешь облегчить свою участь, если будешь говорить откровенно и ничего не утаивая. Спрашиваю тебя снова: использовал ли ты ядовитые снадобья, чтобы причинить вред человеку?

О. Нет, никогда, я никогда ничего подобного не делал! Я лекарь, я помогаю людям, я никогда бы не принес ближнему несчастья!

В. Лечил ли ты когда-нибудь как-либо, помимо отваров и порошков? Лечил ли ты наложением рук, взглядом, словами?

О. Нет, ничего такого.

В. Напоминаю тебе вторично, что ты должен быть откровенным и ничего не скрывать. Ты лжешь Высокому суду. Запомни, что в третий раз я не буду напоминать об этом словесно, и придется причинять тебе боль, чтобы ты осознал, насколько серьезно обвинение. Итак, я спрашиваю снова: лечил ли ты когда-нибудь наложением рук, взглядом, словами?

О. Никогда! Я никогда не делал ничего такого!

К обвиняемому было применено однократное слабое прокалывание кожи за ухом.

В. Зачем ты снова лжешь суду? Свидетели показывают, что ты, готовя некую мазь, а потом – втирая ее в колено больного, шептал что-то, чего разобрать было нельзя. Что скажешь об этом?

О. Это молитва, это просто молитва! Я прошу вас, это просто молитва!

В. Какая и с какими словами?

О. Я читал молитву Пресвятой Деве Марии, я определял по ней время, какое надо варить и втирать мазь, только и всего! Я просил благословить мою работу для людей, а еще я знаю, что мазь бывает готова, когда успеваешь прочесть эту молитву пятнадцать раз, а когда ее надо втирать, то укладывается четыре раза, это все, что я делал! Я не говорил никаких непозволительных слов, я не умею лечить словами или руками, я просто знаю травы, вы должны мне верить! Спросите кого угодно – я богобоязненный человек, я постоянно посещаю церковь, хожу к исповеди, жертвую на церковные нужды, я чту Господа нашего!

В. Успокойся и просто будь честным перед судом, тогда ты избежишь таких болезненных мер. И ответь: не случалось ли тебе замечать, что ты можешь быть причиной несчастий ближних невольно?

О. Нет, никогда я никому не приносил несчастья, я говорил уже, я много раз говорил, что никому не причинял зла…

В. Ты слушаешь невнимательно. Я спросил, не замечал ли ты, что невольно становишься виновником несчастий? Не бывало ли такого, что вдруг умирал, заболевал, разорялся или иначе страдал человек, на которого ты затаил обиду или которому бросил необдуманное проклятье?

О. Никогда мой язык не поворачивался проклясть человека! Господь свидетель, все знают, я порядочный человек, я никому и никогда не желал зла, я не держал никогда обиды в сердце, а чтобы кому-то сказать что-то непозволительное – никогда, это немыслимо!

В. Возможно, ты просто не замечал этого, или ты самому себе не хочешь сознаться в том, что подобное случалось? Подумай и вспомни, бывало ли такое, и скажи, если это и вправду было. Это поможет тебе и твоей душе. Не бойся сознаться в том, что пока еще можно исправить. Чем дольше ты будешь упорствовать, тем хуже будет людям вокруг тебя и, значит, тебе – хуже них во много раз.

О. Клянусь вам, никогда такого не случалось! Мне не надо вспоминать, не надо думать, я помню все, что бывало со мной в жизни, и никогда по моей вине не страдали ближние – я не вредил ни сознательно, ни невольно!

В. Я понимаю, что ты напуган наказанием, но прошу, подумай. Если такое случалось, это не твоя вина. Пока не зашло слишком далеко, пока ты не начал пользоваться этим сознательно, пока это болезнь души, которую можно все еще излечить. Теперь – ответь откровенно: такое случалось?

О. Нет, никогда, никогда не случалось ничего подобного!

В. Как ты сходишься с людьми?

О. Что?

В. Как к тебе относятся люди?

О. Какие люди?

В. Люди, с которыми ты общаешься. Как они к тебе относятся? Тебя любят? С тобой приятно общаться? Или тебя терпят, потому что нет другого травника?

О. Я не знаю. Я не думал об этом.

В. У тебя есть враги?

О. Вы ведь уже спрашивали.

В. Отвечай суду. У тебя есть враги?

О. Я ведь говорил вам уже не раз: я не знаю!

В. А друзья?

О. Наверное.

В. Ты не знаешь, есть ли у тебя друзья?

О. У меня множество приятелей, то есть, они даже не приятели, а просто когда-то стали приходить ко мне за советами, а потом уже просто так. Кто-то приносил угощения, чтобы отблагодарить за помощь, кто-то просто заходит ко мне поговорить…

В. О чем?

О. О разном… Новости рассказывают. Я ведь живу довольно далеко, почти не бываю ни в деревнях, ни в городе, ко мне сами приходят, если что-то случается, или присылают за мной кого-нибудь, а я сам обычно дома или в полях… я ведь уже говорил…

В. У тебя есть настоящие друзья? Близкие, которые могли бы желать тебе добра от всего сердца?

О. Но к чему это?

В. Сын мой, здесь не тебе положено задавать вопросы. Кажется, ты все еще не понял, насколько серьезна ситуация.

О. Не надо!

В. Я лишь хотел повторить: отнесись серьезно к своей участи и просто говори правду. Итак. Есть ли у тебя такие друзья, которые, допустим, из благодарности могут сделать для тебя все?

О. Все? Я не понимаю, в каком смысле – «все»…

В. Пусть не все, но многое. Ради тебя рисковать, например, репутацией или даже жизнью.

О. Нет, это… это слишком, таких друзей у меня нет… Если подумать… Теперь я понимаю, что у меня вообще нет друзей.

В. Ни одного?

О. Получается – так…

Секретарь замер, занеся перо над чернильницей наизготовку, глядя одним глазом на палача (тот неподвижно стоял за спиной обвиняемого), а другим – на самого Ханца Вольфа, молодого человека двадцати шести лет от роду… кажется. Точно секретарь не помнил. Собственно, все, что он записывал, он забывал через мгновение: во-первых, всего не упомнишь, и если все запоминать, не хватит места для мыслей. А во-вторых – не его это недостойного ума дело.

На братьев Высокого суда он не смотрел. По многим причинам, о которых говорить и думать смысла нет…

– Итак.

Секретарь макнул перо в чернила и изготовился записывать. Обвиняемый вздрогнул и покосился на палача за спиной.

– Назови с-свое имя, общественное и семейное положение, возраст.

– Зачем это?.. Ведь вы уже спрашивали, я уже говорил вам…

Мимоходом секретарь подумал, что бумага может передать слова с точностью, если писец добросовестен, но никогда не передаст железа в голосе инквизитора, дрожи в голосе обвиняемого, грохота тяжелой двери и дыхания палача за спиной у полураздетого человека. И протокол никогда не расскажет, как все происходило на самом деле…

Протокол дознания обвиняемого в убийстве, угрозах убийства и отравлении либо насылании порчи посредством заключения договора с потусторонними силами. Обвиняемый: Ханц Вольф, лекарь. Третий допрос (без применения пытки)

Вопрос. Назови свое имя, общественное и семейное положение, возраст.

Ответ. Зачем это?.. Ведь вы уже спрашивали, я уже говорил вам…

В. Сын мой, будь благоразумным и просто отвечай на вопросы. Назови свое имя, общественное и семейное положение, возраст.

О. Меня зовут Ханц Вольф. Я травник, лекарь, я лечу людей, которым нужна помощь. Я не женат, не имею матери и отца… Мне двадцать семь лет… Что вы еще хотите знать? Я уже говорил это не раз, я не знаю, что еще сказать…

В. Хочешь ли ты сознаться в сотворенном тобой бесчинстве прямо, откровенно и добровольно, чтобы облегчить свою участь и получить прощение Господа?

О. Я уже говорил не раз, что я ничего не сделал!

В. Знакома ли тебе женщина возрастом около пятидесяти лет, с черными волосами, черными глазами, низкого роста и с отсутствующим зубом вверху справа?

О. Нет, никогда не видел такой.

Допрос прерван для совещания.

В. Ты снова говоришь нам неправду, сын мой. Сейчас я повторю свой вопрос, и ты ответишь мне искренне. Знакома ли тебе женщина возрастом около пятидесяти лет, с черными волосами, черными глазами, низкого роста и с отсутствующим зубом вверху справа?

О. Нет, и я говорю правду. Я никогда не видел ее. Да даже если и видел, как я могу запомнить каждого, кто проходит мимо меня по улицам?

В. Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Эта женщина знакома тебе близко, и ты должен сказать, кто она и в каких отношениях состоит с тобой.

О. Я не знаю ее! Я не лгу, я не знаю такой женщины.

В. Мы пытались быть снисходительными и терпеливыми.

К обвиняемому применено раздевание, демонстрация орудий и подробный рассказ о назначении орудий. Без применения пытки.

В. Кто эта женщина?

О. Клянусь, не знаю, о ком вы говорите.

В. Ты знаешь, за что ты здесь?

О. Теперь – знаю. Меня обвиняют в том, чего я не делал.

В. В чем именно?

О. Кто-то сказал, что я убил кого-то и что собираюсь убить еще, но я этого не делал! Я лекарь!

В. Ты обвинен в убийстве адвоката Вернера и в попытке убийства его супруги, а также в угрозе убийством ее двоюродной сестре.

О. Теперь я это знаю, но я узнал об этом только здесь, я никогда ни о чем подобном и не помышлял!

Допрос прерван для совещания.

В. Ты снова лжешь. Ты причастен к убийству и болезни ближних своих; если выяснится, что ты сделал это из корысти, убил руками и собирался убить ядом, ты будешь передан светскому суду. Если же это было сделано путем наговора, колдовства, вызова духов, ты понесешь наказание по всей строгости закона Господнего, хранимого Высоким судом. Признайся сейчас, почему и как ты сделал это, и ты облегчишь свою участь.

О. Я этого не делал! Господи, клянусь вам, что не делал ничего противозаконного, ни руками, ни ядами, ни наговорами, я никому не причинил зла! Я просто лекарь! Я помогаю людям, и я никогда ничего злого не совершал!

К обвиняемому применены иглы под ногти четвертого и пятого пальцев на левой руке, несколько раз повторен этот же вопрос, после же того, как он сказал, что не знает, о чем его спрашивают, то же применено к его правой руке. Членораздельного обвиняемый ничего не говорит.

В. Супруга убитого продолжает метаться в горячке, и это дело твоих рук. У тебя все еще есть шанс спасти свою душу, сказав, чем и каким образом ты губишь ее и как это можно остановить. Спаси жизнь ближнего, которого ты толкаешь в могилу, и Высокий суд учтет это.

О. Я не знаю об этом ничего! Клянусь вам, не знаю!

В. Сейчас ты думаешь, что сможешь вытерпеть все, и рано или поздно тебя освободят. Прошу тебя подумать лучше. Подумай, зачем тебе это нужно? Для чего тебе подвергать себя мучениям? Похвальна стойкость, когда она для правого дела, когда – ради страны или защиты веры, но какую веру отстаиваешь ты? За что решился страдать? За гибельное умение приносить боль и несчастья другим?

О. Господи, я не знаю, о чем вы! Я никогда не делал ничего плохого, я никому не приносил несчастий!

Постановлено раздувать угли, обратив обвиняемого так, чтобы он мог наблюдать происходящее. На повторенный вопрос обвиняемый крикнул «Господи!». По делу обвиняемым ничего членораздельного не сказано.

В. Время идет, и полагаться на наше терпение ты уже не можешь. Умирает безвинный человек, и я снова прошу тебя призвать собственное благоразумие, если не совесть. Скажи, что ты сделал, чтобы навести болезнь, и как прекратить ее.

О. Я не знаю! Я не знаю, не знаю! Я ничего не делал, я ничего не насылал, я просто травник! Я не могу знать, отчего болен кто-то, кого я даже не видел!

В. Видишь? Очаг полон горячих углей. Ты знаешь, что это не сулит тебе ничего хорошего. Так зачем тебе это? Просто признайся, скажи, что ты сделал, и тебя не тронут.

О. Я никого не убивал и не хотел убивать! Прошу вас, я ничего не сделал! Прекратите это!

В. Пойми, еще ничего и не начиналось. И ты не выйдешь отсюда, пока мы не услышим, что ты сделал с несчастной женщиной. Просто подумай и осознай: это будет продолжаться, пока ты не скажешь, какого рода ее болезнь. Это просто никогда не кончится. Понимаешь?

Обвиняемый членораздельного ответа не дает. Применены раскаленные щипцы для пальцев и еще по три иглы под ногти на каждую руку, с зазубринами. Для раздумий обвиняемому дается один час, в течение которого постановлено неизменно держать щипцы на пальцах. По прошествии часа обвиняемый на вопросы не отвечает, прося остановить допрос. Постановлено вырвать иглы.

В. Ты все еще не одумался? Ради твоей собственной пользы прошу: скажи, что и как ты сделал с женщиной?

О. Ничего. Я ничего не делал. Я не понимаю, чего вы хотите от меня. Прошу вас, прекратите это. Я ни в чем не виноват.

В. Я открою тебе небольшой секрет. Когда ты сознаешься, знаешь, что будет записано в главном протоколе? Там будет написано: признался без пытки. Понимаешь, о чем я? По протоколу это и пыткой-то не считается. И эта не пытка длится пока всего лишь чуть больше часа. Подумай о трех часах настоящей пытки. О пяти часах. Десяти часах. Вспомни, для чего каждый из этих предметов, и подумай еще раз. И скажи: как остановить то, что ты делаешь с умирающей женщиной?

Обвиняемый членораздельного ответа не дает. При зажимании тисков два раза крикнул «Прошу вас!» и лишился чувств.

– К-как вовремя…

– Ты его осмотрел, брат? Как? Сердце выдержит?

– Выдержит достаточно долго. Т-так всегда бывает на первой ступени. После притерпится, и пойдет легче. П-приведите его в себя, не стоит давать ему время для отдыха.

Обвиняемый, будучи возвращен к сознанию, закричал, но членораздельного по делу не сказал ничего. Принесены песочные часы на одну минуту и установлены перед обвиняемым. К обвиняемому применено прижигание нервных узлов раскаленными шильями.

В. Видишь часы? Минута. Это на самом деле очень и очень долго – минута.

О. Прошу вас, прекратите, я ничего не знаю…

В. Вот видишь. У тебя уже на пределе терпение, и за это время дважды все тело пронзила невыносимая боль. До самых костей, как будто по ним скрипят напильником. Так? Так. Подумай еще и вот о чем: как это будет, когда действительно по кости скребет напильник… А между тем минута все тянется и тянется. Вот – еще раз.

О. Хватит, не надо, я прошу вас, я ничего не сделал, я невиновен, Господи…

В. Посмотри – еще и половины песка не пересыпалось вниз. Минута, всего одна минута, и так долго и так больно. Ты не видишь песчинок? Как они медленно падают вниз – по одной? Падают и падают, а минута все тянется и тянется. И боль все не кончается и не кончается…